Сэйди
Я очнулась. Полусонная. Во сне я лежала на чужой кровати, уставившись в чужой потолок. Подвесной потолок, в центре которого висел вентилятор с лопастями в форме пальмовых листьев. Никогда раньше не видела такого. Кровать продавлена посередине. Там образовалась впадина, в которую легко соскользнуло мое тело. Я лежала на странной кровати, застряв в этой щели.
Все произошло так быстро, что не осталось времени ни гадать, где я, ни беспокоиться, — только понять, что я не в своей постели. Я раскинула руки, нащупывая Уилла, но кровать оказалась пуста. Мое собственное тело было завернуто в одеяло и накрыто покрывалом. Я лежала, наблюдая за неподвижным вентилятором вверху. Единственным источником света оказалась полоска проникавшего в окно лунного луча. В постели было жарко. Хотелось, чтобы вентилятор заработал и охладил меня потоком воздуха.
А затем я обнаружила, что уже не лежу в кровати, а стою рядом, глядя на спящую себя. Комната вокруг исказилась, начала тускнеть. Все вдруг стало черно-белым. Стены искривились в какие-то странные фигуры — трапеции, параллелепипеды… Комната перестала быть квадратной.
У меня началась головная боль.
Во сне я заставила себя зажмуриться, чтобы комната перестала менять форму.
Когда я снова открыла глаза, то очутилась в своей постели с мыслями о Морган Бейнс. Мне снилась именно Морган. Подробностей не помню, но она была в моем сне, это точно.
Уилл поцеловал меня перед тем, как выйти из спальни несколько минут или часов назад. Вызвался подвезти мальчишек в школу, чтобы я могла отоспаться.
— Ты плохо спала сегодня ночью, — заявил он. И было непонятно, вопрос это или утверждение. Не то чтобы я с трудом засыпала, но сны оказались такими яркими, что я, видимо, много ворочалась.
Муж поцеловал меня в лоб, пожелал хорошего дня и ушел.
Снизу доносится шум: сначала подают завтрак, затем собирают рюкзаки. Звук открываемой двери — они ушли. Только после этого я сажусь в постели и вижу: ночная рубашка валяется в ногах, а не надета на мне.
Поднимаюсь, одеяло сползает с меня. Обнаруживаю себя голой, и это меня поражает. Невольно прикрываю рукой грудь. Я не прочь поспать обнаженной — мы с Уиллом часто так спали, пока мальчишки не подросли и стали заходить к нам в комнату. Но с тех пор я обычно этого не делала. Одна лишь мысль спать голой, когда в доме дети, смущает. А если б Отто увидел меня такой? Или, того хуже, Имоджен?
При мысли о ней я замираю. Я слышала, как ушли из дома Уилл с мальчишками, но не слышала, как это сделала Имоджен.
Твержу себе, что Уилл не ушел бы раньше нее. Он убедился бы, что она первой отправилась в школу. Имоджен не всегда сообщает о своих приходах и уходах. Что-то подсказывает мне: ее здесь нет. Она тихо выскользнула из дома задолго до Уилла с мальчишками.
Под мышками и между ног — высохший пот: в этом старом доме очень жарко. Помнится, и во сне стояла жара… Видимо, я бессознательно стянула с себя ночнушку.
Нахожу в ящике комода и надеваю беговые тайтсы и рубашку с длинными рукавами. Тут мне приходит еще одна мысль про Имоджен. Что, если Уилл и я только предполагали, что она уходила в школу, благодаря ее умению незаметно появляться и исчезать? Страх перед Имоджен мешал мне рассуждать здраво. Теперь я ломаю голову, а не осталась ли она дома? И, кроме нас двоих, здесь никого? Осторожно выхожу из спальни. Дверь в комнату Имоджен надежно заперта навесным замком, а значит, ее нет: она не могла бы закрыться снаружи, находясь внутри.
Замок ей нужен, чтобы я держалась подальше. На первый взгляд, ничего страшного, но я задумываюсь: можно ли так же легко запереть кого-то, а не запереться самой?
На всякий случай окликаю Имоджен, спускаясь по ступенькам. Внизу нет ее обуви, рюкзака и куртки.
Уилл оставил мне завтрак и пустую кофейную чашку. Наливаю кофе и ставлю вместе с блинчиками на стол. И только тут замечаю книгу — криминальный роман Уилла. Видимо, муж закончил его читать и оставил для меня.
Тянусь за книгой, придвигаю к себе, но думаю вовсе не о ней, а о фотографии бывшей невесты Уилла между страниц. Беру роман в руки, делаю глубокий вдох и перелистываю, ожидая, что оттуда выпадет фото Эрин.
Ничего не выпадает. Перелистываю во второй раз. В третий.
Откладываю роман в сторону, смотрю в потолок и вздыхаю.
Уилл оставил мне книгу и забрал фотографию.
Куда он ее дел?
Я не могу спросить об этом самого Уилла. Было бы бестактно с моей стороны снова заводить разговор об Эрин. Я не имею права постоянно пилить его насчет покойной невесты. Ее не стало задолго до моего появления в его жизни. Но трудно принять тот факт, что муж столько лет бережно хранит ее снимок.
Уилл вырос на Атлантическом побережье, недалеко от того места, где мы живем сейчас. Между вторым и третьим курсами он перевелся в другой колледж, переехав с Восточного побережья в Чикаго. Говорил, что после смертей Эрин и отчима больше не мог оставаться на востоке. Ему нужно было сменить место жительства. Вскоре его мать вышла замуж в третий раз (по мнению Уилла, слишком быстро: она из тех женщин, которые не переносят одиночество) и перебралась на юг. Его брат вступил в Корпус мира и сейчас в Камеруне. А потом умерла Элис. Теперь у Уилла на Восточном побережье не осталось родных.
Эрин с Уиллом влюбились друг в друга в старшей школе, как два голубка. Сам Уилл никогда не произносил это слово — оно для него слишком сентиментальное, слишком ласковое. Но так оно и было: два голубка. Эрин умерла в девятнадцать, Уиллу тогда только исполнилось двадцать. Они встречались с пятнадцати и шестнадцати лет соответственно. Муж рассказывал, что Эрин, вернувшаяся из колледжа на рождественские каникулы — первые два года Уилл учился в местном колледже, — пропала вечером, а на следующий день нашли ее тело. Она должна была заехать за ним в шесть, чтобы вместе отправиться на ужин, но так и не появилась. В половине седьмого он забеспокоился. Около семи начал обзвон ее родителей и друзей. Никто не знал, где она.
Часов в восемь ее родители позвонили в полицию. Но к тому времени девушка отсутствовала всего два часа, и полиция не спешила объявлять розыск. Стояла зима. Шел снег, дороги стали скользкими. Аварий случилось предостаточно, так что полицейские в ту ночь были очень заняты. Они предложили продолжать обзванивать всех в округе, проверяя места, где могла оказаться девушка. Что было весьма нелепо, учитывая недавнее предупреждение об ухудшении погоды, призывающее водителей не садиться за руль.
Дорога, по которой Эрин ездила к Уиллу, была холмистой и извилистой, покрытой тонким слоем льда и снега и огибающей большой пруд. Глухая живописная местность. Этого маршрута лучше было избегать, когда погода скверная, как тем вечером. Но, по словам Уилла, Эрин всегда отличалась безрассудством — она не из тех, кто слушает чьи-то советы.
Температура была всего тридцать два градуса. Пруд, в котором потом нашли тело, не успел толком промерзнуть. Лед не выдержал веса машины, когда Эрин слетела с дороги.
В тот вечер Уилл повсюду искал ее. Спортзал, библиотека, танцевальная студия… Он проехал от ее дома до своего всеми маршрутами, какие только мог придумать. Но кругом была темнота, а пруд выглядел обычной черной бездной.
Только ранним утром какой-то бегун заметил торчащий из-под льда и снега бампер машины. Родителей Эрин известили первыми. Уилл узнал новость через полсуток после того, как она не пришла на свидание. Ее родители и младшая сестренка, которой исполнилось всего девять, были опустошены горем. Уилл — тоже…
Отталкиваю роман. У меня не хватает духу приняться за чтение: не могу смотреть на книгу и не думать о фотографии, когда-то спрятанной внутри.
«Где он хранит фотографию Эрин? — гадаю я. Но тут же приходит другая мысль: — Какое мне дело?»
Уилл женился на мне. У нас дети. Он любит меня.
Оставляю посуду на столе, выхожу из кухни, надеваю толстую куртку, которая висит на вешалке в прихожей. Нужно пробежаться, выпустить пар.
Выхожу на улицу. Небо с утра серое, а земля влажная от раннего дождя, который уже переместился к морю. Вижу его вдалеке: струится из-под туч. Мир выглядит безнадежно унылым. Синоптики прогнозируют, что к вечеру дождь превратится в снегопад.
Бегу трусцой по улице, благо сегодня редкий выходной. После пробежки я рассчитываю на тихое утро в одиночестве. Отто и Тейт отправились в школу, Уилл — на работу. Он, конечно, уже плывет на пароме на материк. Там пересядет на автобус до кампуса и будет полдня рассказывать девятнадцатилеткам об альтернативных источниках энергии и биоремедиации, а потом заберет Тейта из школы и вернется домой.
Сбегаю вниз по склону. Выбегаю на улицу, которая огибает остров по периметру. На ней вдоль берега океана стоят дома — не расточительно роскошные особняки, а весьма потрепанные, грубоватого вида коттеджи, спрятанные среди разросшихся деревьев. В них жили и живут целыми поколениями, многим домам по сто с лишним лет. Дорога огибает остров петлей длиной в пять миль. Местность тут выглядит довольно дикой, с протяженными участками глухого леса и общественными пляжами — их изрезанные, покрытые водорослями берега до жути пустынны в это время года.
Я бегу на приличной скорости. В голове роится множество мыслей. Думаю об Имоджен, об Эрин, о прятавшихся в святилище церкви Джеффри Бейнсе и его бывшей. Интересно, о чем они говорили? И где сейчас фото Эрин? Уилл спрятал его подальше от меня или использует в качестве закладки в новой книге, которую сейчас читает? Хороший ли это знак?
Миную скалы в восточной части острова. Опасные, крутые, выступающие над Атлантическим океаном. Стараюсь не думать об Эрин. Вижу, как океанские волны яростно разбиваются о скалы. Внезапно мимо меня беспорядочной массой проносится стая перелетных птиц. Такое часто случается в это время года. Их резкие движения пугают меня, и я кричу. Десятки, если не сотни черных птиц, синхронно взмахивая крыльями, исчезают в небе.
Сегодня утром океан неспокоен. Ветер гонит волны, разбивая их о берег. Сердитые пенистые шапки атакуют каменистую береговую линию, поднимая десяти-двадцатифутовые брызги.
Думаю, в это время вода ледяная, совсем как в глубине океана.
Останавливаюсь сделать разминку. Наклоняюсь, чтобы коснуться пальцев ног, расслабив колени. Вокруг такая тишина, что становится тревожно. Единственный звук — это дуновение ветра рядом, который словно что-то шепчет на ухо.
Внезапно в воздушном потоке звучат слова:
«Ненавижу тебя. Ты неудачница. Умри, умри, умри…»
Резко выпрямляюсь и озираюсь в поисках источника звука, но никого не вижу. И все же меня не отпускает мысль: здесь кто-то есть. Кто-то следит за мной. По спине бежит холодок. Руки начинают трястись.
— Эй, привет? — зову я дрожащим голосом. Никто не откликается.
Оглядываюсь, но нигде ничего не вижу. Никто не прячется за углами домов или стволами деревьев. На пляже безлюдно, а окна и двери домов плотно закрыты, как и следует в такой ветреный день.
Дело только в моем воображении. Здесь никого. Никто со мной не говорит.
Я слышу только шелест ветра.
Мой мозг принял его за слова.
* * *
Продолжаю пробежку. Когда я добираюсь до окраины города — типичного маленького городка с парой церквей, гостиницей, почтой и несколькими местами для перекуса, включая киоск с мороженым, в это время года заколоченный фанерой, — начинается дождь. Вначале моросит, но вскоре начинает лить как из ведра. Бегу со всех ног, чтобы укрыться в кафе — переждать непогоду.
Распахиваю дверь и врываюсь внутрь, вся мокрая. Никогда не была здесь раньше. Это типичное провинциальное кафе — из тех, где старички проводят целые дни, попивая кофе и ворчливо обсуждая политику и погоду.
Не успевает за мной закрыться дверь, как я слышу вопрос какой-то женщины:
— Кто-нибудь ездил на поминки Морган?
Женщина сидит на шатком стуле со сломанной спинкой посередине кафе и ест яичницу с беконом.
— Бедный Джеффри, — продолжает она, грустно качая головой. — Он, должно быть, раздавлен горем… — Тянется за пакетиком сливок и подливает их в кофе.
— Это так ужасно, — отзывается другая. Несколько женщин средних лет сидят у окна за длинным пластиковым столом. — Даже выразить нельзя, — добавляет она же.
Сообщаю хозяйке, что мне нужен столик на одного возле окна. Официантка подходит и интересуется, что принести. Я заказываю кофе.
Дамы за столом продолжают болтать. Я навостряю уши.
— Я слышала в утренних новостях, — сообщает кто-то.
— И что там сказали? — спрашивает другая.
— Что полиция допросила подозреваемого.
«Джеффри и есть подозреваемый», — мысленно я говорю себе.
— Я слышала, ее зарезали.
От этих слов у меня сводит живот. Невольно кладу на него ладонь, представляя, каково было жертве, когда нож пронзил кожу и внутренние органы.
Следующий голос звучит недоверчиво.
— Откуда они знают об этом? — спрашивает дама, стукнув чашкой об стол — так, что все женщины, включая меня, подскакивают на местах. — Полиция еще не делала ни одного заявления.
— Ну а теперь сделала, — снова раздается первый голос. — По заключению судмедэксперта, ее зарезали.
— В новостях передали, что ее ударили ножом пять раз. Один раз в грудь, два раза в спину и два в лицо.
— В лицо? — с ужасом переспрашивает кто-то. Дотрагиваюсь до своей — такой мягкой — щеки. Тонкая кожа, твердые кости… Лезвие не войдет глубоко.
— Какой кошмар!
Женщины громко обсуждают, каково было жертве. Почувствовала ли Морган боль сразу или только после того, как потекла кровь? Или, может, все произошло так быстро — один удар за другим, — что она не успела ничего толком ощутить, потому что была уже мертва.
Как врач, я знаю, что если лезвие задело важную артерию, то смерть Морган Бейнс оказалась милосердно быстрой. Но если нет, то смерть от кровопотери наступила значительно позже. И жертве стало больно, едва прошел шок. Ради ее же блага я надеюсь, что нападавший задел крупную артерию. Что Морган умерла быстро.
— Признаков насильственного проникновения в дом нет. Ни разбитых окон, ни взломанной двери.
— Возможно, Морган сама впустила убийцу.
— Может, она и не запирала дверь, — вставляет кто-то. — Может, она ждала его.
И они обсуждают, что, как известно, большинство жертв знакомы со своими убийцами.
Кто-то приводит статистику, доказывающую, что жертвами преступников редко становятся незнакомые люди:
— Ударить ножом в лицо… Похоже на личную месть.
Я вспоминаю бывшую Джеффри — Кортни. У нее были причины желать Морган смерти. Вспоминаю ее слова.
«Я не жалею о том, что сделала».
Что она имела в виду?
— Видимо, убийца знал, что Джеффри уехал по делам, — размышляет вслух одна из дам.
— Джеффри часто путешествует. Я слышала, он почти всегда в разъездах. То в Токио, то во Франкфурте, то в Торонто…
— Может, Морган встречалась с кем-то еще? Может, у нее был любовник.
Тут снова раздается недоверчивый голос:
— Все это только слухи. Сплетни.
Женщина явно упрекает остальных за то, что они распускают сплетни о покойной.
— Памела, — тут же отвечает чей-то несогласный, почти враждебный голос, — это совсем не слухи. Об этом говорили в новостях.
— Они говорили в новостях, что у Морган был любовник? — уточняет Памела.
— Ну… нет. Об этом речи не шло. Но они говорили, что ее зарезали ножом.
Интересно, знает ли все это Уилл?
— Да, они уверены, что именно ножом.
Меня начинает раздражать это местоимение. Кто эти всезнающие «они»?
— Нож — орудие убийства… Можете себе представить?
Женщина хватается за рукоятку столового ножа и угрожающе заносит его над головой, притворяясь, что колет тупым краем соседку. Остальные шикают на нее:
— Джеки, перестань. Что на тебя нашло? В конце концов, произошло убийство.
— Так и передавали в новостях, — продолжает Джеки. — Я просто привожу факты, уважаемые дамы. По заключению судмедэксперта, судя по форме и длине раны, это был обвалочный нож. Узкий и изогнутый, около шести дюймов в длину. Хотя это только версия, потому что убийца Морган не оставил его на месте преступления, а забрал и, вероятно, выбросил в море.
Сидя в кафе, я представляю себе те сердитые бурные волны, которые видела во время пробежки. И думаю о тех, кто изо дня в день ездит на пароме на материк и обратно. Под ними больше трех миль морской воды: более чем достаточно, чтобы спрятать там орудие убийства.
Паром предоставляет практически полную свободу действий. Почти все пассажиры так погружены в себя, что не обращают внимания на окружающих.
Атлантическое течение устремляется вдоль побережья вверх, в сторону Новой Шотландии, а оттуда — в Европу. Вряд ли нож выбросит на побережье штата Мэн, если убийца швырнул его в море.
Уходя, я оставляю кофе на том же месте. Я так и не притронулась к нему.
