Реликвии
Перстни-талисманы
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!
Александр Пушкин
Вот «несчастие», поразившее российское общество в 1830-х: «…Молодые люди начали носить перстни и кольца сверх перчаток, как во времена Рима, клонившегося к падению, Рима женоподобного». «Мы советуем им, просим их, – заклинали “безумцев” знатоки светской моды, – чтобы они оставили перстни и кольца женщинам и стражам Серальским; одно только кольцо воспоминанья или союза может носить мужчина и то не сверх перчатки». Загадочными «стражами Серальскими» именовались евнухи султанских гаремов, – им, словно в утешение за лишение мужских достоинств, дозволялось украшать кисти рук множеством перстней.
«Молодым людям в наше время, – строго предписывало “Собрание наставлений для уборного столика”, – не позволяется носить больше одного кольца английского золота на мизинце, людям же в зрелых летах – больше одного солитера соразмерной величины».
И не только молодёжь увлекалась ношением колец, числились среди их любителей люди степенные: так, сенатор и тайный советник Иван Александрович Нарышкин был «большой охотник до перстней», особенно с «прекрупными бриллиантами». Верно, будучи посажёным отцом невесты на свадьбе Пушкина, он поражал гостей блеском драгоценных камней, украшавших его старческие пальцы.
Пушкин, как известно, увещеваниями ревнителей этикета пренебрегал. Но никто и никогда не видел поэта «с перстнями на всех пальцах». Изо всех колец и перстней, что красовались некогда на аристократических пальцах поэта с длинными ухоженными ногтями, остались два: перстень с изумрудом и кольцо с резным сердоликом – ныне поистине драгоценное достояние Всероссийского музея поэта.
…Как-то генерал Александр Александрович Пушкин, его любимец «рыжий Сашка», упомянул в беседе с художником Константином Коровиным, что не снимает с руки отцовское кольцо. Но что за кольцо носил старый генерал-гусар и где оно ныне, никто не ответит. Исчезнувшие пушкинские перстни обратились легендами и стихами.
«Храни меня, мой талисман»
Кажется, сама ревность, страшная и искусно скрываемая, водила пером Воронцова. Очередное послание «Его Сиятельству графу Нессельроде»:
«Он (Пушкин) находится здесь и за купальный сезон приобретает ещё множество восторженных поклонников своей поэзии, которые, полагая, что выражают ему дружбу лестью, служат этим ему злую службу, кружат ему голову… <…> По всем этим причинам я прошу Ваше Сиятельство испросить распоряжений Государя по делу Пушкина. Если бы он был перемещён в какую-нибудь другую губернию, он нашёл бы для себя среду менее опасную и больше досуга для занятий».
Сила и власть на стороне генерал-губернатора. («Он холоден ко всему, что не он», – как-то заметит о графе Воронцове поэт). И 1 августа 1824 года добрейший дядька Никита Козлов погрузил в дорожную коляску нехитрые пожитки поэта, княгиня Вера Вяземская взмахнула платком, и экипаж тронулся в путь. С грустью покидал Пушкин милую ему Одессу – долгая дорога лежала в Псковскую губернию, в сельцо Михайловское.
Вместе с Пушкиным отправился в путешествие на север и подарок графини – заветный перстень-талисман с сердоликом, который он не снимал с руки; второй, парный перстень графиня Елизавета Воронцова заказала для себя.
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
Сохранилось свидетельство Ольги Сергеевны, сестры поэта: по её рассказу, когда приходило из Одессы письмо с печатью, изукрашенною точно такими же каббалистическими знаками, какие находились и на перстне её брата, – последний запирался в своей комнате, никуда не выходил и никого не принимал к себе.
Да, письма Елизаветы Воронцовой поэт «читал с торжественностью, запершись в кабинете». И затем бросал заветные листы в камин.
«Пушкин по известной склонности к суеверию, – замечал его биограф Павел Анненков, – соединял даже талант свой с участью перстня, испещрённого какими-то каббалистическими знаками и бережно хранимого им».
Милый друг! от преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!
Знаки эти отнюдь не являлись каббалистическими – востоковеды ещё в конце XIX века смогли расшифровать древнюю караимскую, неведомую для Пушкина надпись: «Симха, сын почётного рабби Иосифа, да будет благословенна его память».
Слова святые начертила
На нём безвестная рука.
Согласно восточным верованиям, красный сердолик украшал перстень самого пророка Мухаммеда. Подчас на самоцвете (а сердолик сулил своему владельцу богатство, славу и благоденствие!) вырезались строки из Корана или же небесные созвездия. По древним поверьям, сердолик считался застывшим закатом солнца – истинно поэтическое сравнение!
Поэт любил носить сердоликовый перстень на указательном либо на большом пальце, и тому есть зримые свидетельства: перстень можно разглядеть на прижизненном портрете Александра Сергеевича кисти Василия Тропинина. На большом пальце правой руки изображён перстень с изумрудом, а на указательном – художник запечатлел золотое кольцо витой формы, по описанию схожее с заветным перстнем. Правда, самого сердолика не видно, так как кольцо-печатка развёрнуто и камень обращён к тыльной стороне ладони. На другом портрете Пушкина (работы Карла Мазера), уже после смерти поэта заказанном его душевным другом Павлом Нащокиным, сердоликовый перстень чётко прорисован на большом пальце левой руки. Павел Воинович особо заботился о достоверности портрета, не забывая о характерных деталях.
Но и сам Александр Сергеевич на черновом листе запечатлел собственную руку с перстнем-талисманом на указательном пальце, рядом набросал портрет неизвестной дамы, стоящей вполоборота, – уж не графини ли Воронцовой?!
Этот лист входил в собрание парижской пушкинианы страстного коллекционера, избравшего для себя псевдоним Онегин. Ещё при жизни собирателя пушкинских реликвий указом императора Александра III псевдоним был официально преобразован в фамилию. Александр Фёдорович Онегин, любивший повторять, что «тень Пушкина его усыновила», появился на свет в Царском Селе в 1845 году. По легенде, а весьма вероятно, что и нет, приходился побочным сыном одному из великих князей. Его коллекция в парижской квартире, восхищавшая поклонников поэта, много позже не просто пополнила – обогатила собрание Пушкинского Дома.
Судьба сгинувшего перстня-печатки (оттиски же его уцелели на письмах поэта к Дельвигу, Катенину, Великопольскому) достойна отдельного рассказа. На смертном одре Пушкин завещал его Василию Жуковскому, не отходившему от постели умирающего в скорбные январские дни в доме на Мойке.
«Перстень мой есть так называемый талисман; подпись арабская, что значит – не знаю, – в июле 1837-го сообщал Жуковский – Это Пушкина перстень, им воспетый и снятый мною с мёртвой его руки».
Василий Жуковский встретился как-то с графиней Воронцовой на одном из концертов. Князь Вяземский, бывший на том концерте, вспоминал: «Сегодня Герберт, племянник графа Воронцова, исполнял на концерте романс “Талисман” на стихи Пушкина. Он не знал, что поёт о своей волшебнице тётке…»
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.
Магический перстень по наследству перешёл к сыну Жуковского – Павлу Васильевичу, в будущем – известному художнику и автору проекта памятника Александру II в Московском Кремле. В свои зрелые лета Павел Жуковский подарил перстень-талисман Ивану Тургеневу.
Как радовался и торжествовал писатель, получив бесценное сокровище! «Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня, – повторял он, – и придаю ему, так же как и Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтобы этот перстень был передан графу Льву Николаевичу Толстому… Когда настанет и “его час”, гр. Толстой передал бы мой перстень по своему выбору достойнейшему последователю пушкинских традиций между новейшими писателями».
В 1880 году перстень в специально изготовленном для него футляре впервые был представлен российской публике на Пушкинской выставке.
Иван Сергеевич мыслил сделать талисман поэта своеобразной литературной эстафетой, но этой мечте сбыться не довелось… После смерти Тургенева во Франции перстень стал достоянием его возлюбленной, певицы Полины Виардо, и та (честь ей и хвала!) передала реликвию в Петербург, в музей Александровского лицея, снабдив подарок памятной запиской:
«Перстень этот был подарен Пушкину в Одессе княгиней Воронцовой. Он носил почти постоянно этот перстень (по поводу которого написал своё стихотворение “Талисман”) и подарил его на смертном одре поэту Жуковскому. От Жуковского перстень перешёл к его сыну, Павлу Васильевичу, который подарил его мне.
Иван Тургенев. Париж. Август 1880».
Записка та написана была вскоре по возвращении Тургенева из Москвы, и, верно, под впечатлением от торжеств по случаю открытия пушкинского памятника на Страстной.
…Известен день, когда талисман вернулся в Россию – 29 апреля 1887 года. Ровно тридцать лет прославленный перстень покоился в своем сафьяновом футляре в музее Лицея, привлекая взоры бесчисленных поклонников Пушкина.
А в роковом для России семнадцатом перстень был украден. В опустевшей музейной витрине остались лишь его сургучный оттиск, футляр с золотыми буквами: «П Б А Л.» (Пушкинская библиотека Александровского лицея) и записка Тургенева… Да ещё описание пушкинской реликвии: «Этот перстень – крупное золотое кольцо витой формы с большим камнем красноватого цвета и вырезанной на нём восточной надписью. Такие камни со стихом Корана или мусульманской молитвой и теперь часто встречаются на Востоке».
Газета «Русское слово», вышедшая 23 марта того же года, скупо констатировала: «Сегодня в кабинете директора Пушкинского музея, помещавшегося в здании Александровского лицея, обнаружена пропажа ценных вещей, сохранившихся со времён Пушкина. Среди похищенных вещей находился золотой перстень, на камне которого была надпись на древнееврейском языке».
Думается, история сердоликового перстня, воспетого Пушкиным, таинственного талисмана, с коим поэт пожелал расстаться только в последние земные часы (лишь завещая перстень Жуковскому, так и не сняв его с руки!), не должна так обыденно завершиться.
Небольшое отступление. В 2000 году, в самом конце июля, мне довелось выступать в Крымской астрофизической обсерватории, что близ Бахчисарая. В тот день астрономы-первооткрыватели супруги Николай и Людмила Черных вручили мне свидетельство о малой планете, названной в честь моего отца, составителя уникального пушкинского древа. Попросили меня рассказать собравшейся учёной публике о его подвижническом труде, ярких открытиях в области генеалогии поэта.
Выступление моё закончилось, потянулись с вопросами слушатели. И вдруг один из них, седовласый сотрудник обсерватории, специалист в области динамики малых тел Солнечной системы, поведал мне необычную историю. Он, будучи избран в Крымский областной Совет народных депутатов, на одном из заседаний познакомился со своим коллегой, караимом по национальности. В доверительной беседе тот поделился семейной историей: давным-давно графиня Елизавета Воронцова обратилась к его прадеду, богатому караимскому купцу, с поручением заказать точную копию старинного перстня. Желание графини прадед исполнил, только заказал не парный перстень, как та велела, а ещё один – для себя. И тот перстень с сердоликом, родной «собрат» пушкинского талисмана, по сей день хранится в семье как память об успешном прадеде-караиме, удостоившемся доверия прекрасной графини.
Правдоподобность рассказа не вызывает сомнений. Не секрет – графская чета Воронцовых поддерживала деловые и дружеские связи с богатыми караимскими купцами, в их числе с Авраамом и Гавриилом Фирковичами.
Но как найти имя нынешнего владельца сердоликового перстня?! Беда в том, что за давностью лет почтенный крымский астроном запамятовал фамилию рассказчика-депутата. Так что реликвию, сопряжённую с именем Пушкина, стоит сегодня искать в Крыму.
Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.
Пушкин веровал в магическую силу перстня-талисмана, свидетеля былой страсти. И верно, любил созерцать туманно-красноватое свечение камня сердолика. Любовалась своим парным перстнем и графиня Воронцова. Елизавета Ксаверьевна, уже в зрелые свои лета, писала поэту, «что воспоминания – это богатство старости» и что она придаёт «большую цену этому богатству». И каждый день, будто в утешение, читала и перечитывала Пушкина! Так свидетельствовал Пётр Бартенев, лично знавший старую графиню, добавляя, что она «до конца своей долгой жизни сохранила о Пушкине тёплое воспоминание». А ему, первому биографу поэта, стоит верить…
Сердоликовый перстень – загадочный любовный амулет, воспетый Пушкиным и навечно соединённый с именем Елизаветы Воронцовой.
Странствия золотого кольца
Утрачен сердоликовый перстень, коим так дорожил поэт, но осталась в целости другая реликвия: золотое кольцо с сердоликом. У пушкинского кольца долгая история, сопряжённая с замечательными людьми своего времени – семейством Раевских. И с трагическим событием – восстанием декабристов на Сенатской площади в Петербурге.
Пятью годами ранее, в 1820-м, Пушкин отправляется в Бессарабию, «к главному попечителю колонистов южного края России, генерал-лейтенанту Инзову». По пути, в Екатеринославле, искупавшись в Днепре чуть ли не в день своего рождения, подхватывает сильнейшую лихорадку. Больного навещают генерал Николай Николаевич Раевский и его младший сын Николай, будучи проездом из Киева на юг.
«Мой отец приютил его (Пушкина) в то время, когда он был преследуем императором Александром I за стихотворения, считавшиеся революционными, – вспоминала Мария Волконская – Отец принял участие в бедном молодом человеке, одарённом таким громадным талантом, и взял его с собою, когда мы ездили на Кавказские воды, так как здоровье его было сильно расшатано. Пушкин этого никогда не забывал; он был связан дружбою с моими братьями и ко всем нам питал чувство глубокой преданности».
С разрешения добрейшего генерала Инзова слабый ещё после болезни Пушкин, вместе с Раевскими, отправляется в незабываемое путешествие к крымским берегам, а затем и на Кавказ.
Известно оно в подробностях благодаря письмам Пушкина брату: «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь.<…> Из Керчи приехали мы в Кефу (Кафу, Феодосию – Л.Ч.) <…> Отсюда морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского».
Крым подарил Пушкину, быть может, самые светлые и радостные дни в его жизни, в чём он восторженно признавался Лёвушке: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, – счастливое полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение, – горы, сады, море…»
На гурзуфской даче у Раевских (имение герцога Ришелье) Пушкин провёл три счастливейших недели: «В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностью неаполитанского Lazzaroni (итал. Лаццарони – бездельник). Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря – и заслушивался целые часы».
В Гурзуфе, в доме Раевских было весело – молодежь (а это братья: Александр и Николай; сёстры: Екатерина, Елена, Мария и маленькая Софья) забавлялась всевозможными играми. Любима всеми была и лотерея.
Золотое кольцо, с вырезанными на сердолике тремя амурами в ладье, являвшими собой извечную символику любви, Пушкин положил в лотерею, и колечко выиграла пятнадцатилетняя счастливица Мария, так восхищавшая своей невинностью и грацией поэта.
И не только Пушкин пленен был юной красавицей. Граф Густав Олизар, безуспешно просивший руки Марии Раевской, не мог забыть её, так и не ставшую ему невестой, – «высокого роста, стройную, с ясными чёрными глазами, с полусмуглым лицом, с немного вздёрнутым носиком, с походкою гордою и плавной». Неудачное сватовство титулованного поляка стало первопричиной этих пушкинских строк:
И наша дева молодая,
Привлёкши сердце поляка,
Отвергнет, гордостью пылая,
Любовь народного врага.
Счастливым избранником красавицы Марии суждено было стать князю Сергею Волконскому, генерал-майору и одному из основателей тайного Южного общества. В октябре 1824-го князь-жених сообщит ту новость поэту, знакомцу и «баловнику муз»: «…Уведомляю вас о помолвке моей с Марией Николаевной Раевскою – не буду вам говорить о моем счастии, будущая моя жена была вам известна. <…> Навсегда неизменно вам преданный Сергей Волконский».
Пройдёт не так много времени, и милой Марии, любимице старого генерала, предстоит пройти свой крестный путь… Став женой опального князя, Мария Николаевна последует за мужем-декабристом в Сибирь.
Говорили, старый генерал Раевский, – его Пушкин называл «героем 1812 года, великим человеком», – взглянув перед кончиной на портрет дочери, промолвил: «Вот самая удивительная из женщин, которую я знал!»
С собой в дальний и опасный путь княгиня Волконская взяла и пушкинское кольцо на память о счастливых юных днях. Княгиня не снимала заветное кольцо с руки в годы всех горьких скитаний. Перед смертью подарила драгоценную реликвию сыну Михаилу, родившемуся в Забайкалье, на Петровском заводе, в марте 1832-го.
Далее история развивается почти по фантастическому сценарию. Окончив Иркутскую гимназию с золотой медалью, Михаил Волконский был определён чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири графе Муравьёве-Амурском.
Вернувшись в 1855-м в Петербург, сын каторжника совершил буквально головокружительную карьеру: получил чин тайного советника, стал сенатором, членом Государственного совета, товарищем министра народного просвещения.
Сохранился снимок Михаила Сергеевича с матерью Марией Волконской, сделанный фотографом-любителем в начале 1860-х. На фотографии Мария Николаевна выглядит измождённой худенькой старушкой, но взгляд её больших чёрных глаз спокоен и проницателен; она – на пороге вечности… Видимо, в это время она и передала сыну заветное кольцо.
Сын Михаил к тому времени уже семейный человек: в мае 1859-го он венчался со светлейшей княжной Елизаветой Волконской. Помолвка состоялась в Риме, куда приехал в то время с семьёй его отец-декабрист, а сама свадьба – в Женеве, где жила тогда тётушка княгиня Софья Григорьевна Волконская. (Именно в её доме на набережной Мойки и снимал последнюю свою квартиру Пушкин.)
Молодая супруга доводилась внучкой светлейшему князю Петру Михайловичу Волконскому, министру двора, и одновременно – графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу, шефу корпуса жандармов и начальнику III отделения «Собственной Его Императорского Величества канцелярии».
Княжна Елизавета Григорьевна славилась не только красотой, но образованностью: изучала богословие, писала стихи и книги, в их числе и труд «Род князей Волконских». Именно она во многом определила круг интересов своих детей.
Много позже её сын Сергей Михайлович оставил памятные «Записки»: «В 1826 году, когда Сергей Григорьевич сидел в Петропавловской крепости, его посетила любимая племянница его, дочь Софьи Григорьевны, Алина. Она писала бабушке, старухе Александре Николаевне в Москву: “На нашем свидании присутствовал генерал Бенкендорф”. Кто бы мог подумать тогда, что через 33 года, в Женеве, сын этого каторжника женится на внучке этого генерала?..»
Сколь фантастическое скрещение судеб!
К тому времени, когда фотограф-любитель запечатлел Михаила Сергеевича с матерью, в семействе молодого князя подрастали два сына: Сергей, наречённый в честь деда-декабриста, и Пётр.
Первенец Сергей появился на свет в мае 1860-го в эстонском имении Шлосс-Фалль. «Дивный Фалль» – так позднее, в воспоминаниях, называл усадьбу Бенкендорфа, своего прадеда, князь Сергей Волконский. В ответ на приглашение молодых родителей дедушке Сергею Григорьевичу погостить у них, дабы повидать младенца-внука, старый князь заметил: «В Фалле мне ещё другое утешение – поклониться могиле Александра Христофоровича Бенкендорфа – товарищу служебному, другу, и не только светскому – но не изменившемуся в чувствах – когда я сидел под запором и подвержен был Верховному Уголовному Суду». Невероятное признание…
В усадьбе, являвшей собой замечательный памятник архитектуры эпохи романтизма, не единожды бывали император Николай I вместе с супругой-императрицей и дочерьми, великими княжнами. Августейшая семья и положила начало традиции: сажать в усадебном парке в память своих посещений русские берёзки.
Получив прекрасное домашнее образование, Сергей Волконский поступил в петербургскую гимназию, бывшую на Васильевском острове. К ученическим годам относится и первое знакомство князя Сергея с театром – неизбывной любовью, да и страстью всей его жизни. По окончании гимназии в 1880 году князь-отец Михаил Волконский, обрадованный недюжинными успехами сына, передал юному театралу пушкинское кольцо.
В будущем Сергею Михайловичу суждено будет стать видным деятелем отечественной культуры: педагогом многих балетных школ, беллетристом, театральным критиком, режиссёром, директором Императорских театров.
Летом 1914-го, всего за несколько недель до начала Первой мировой, князь Волконский вернулся из Швейцарии в Россию. В тот тревожный для Отечества военный год и пришла князю Сергею Волконскому счастливая мысль – пожертвовать кольцо с сердоликом Пушкинскому Дому. Что он вскоре и исполнил, сопроводив свой дар посланием: «Прошу Вас принять и передать в дар Пушкинскому Дому при Императорской Академии наук прилагаемое кольцо, принадлежавшее Александру Сергеевичу Пушкину. Оно было положено поэтом в лотерею, разыгранную в доме Н.Н. Раевского, и выиграно бабушкой моей – Марией Николаевной, впоследствии княгиней Волконской, женой декабриста, и подарено мне моим отцом князем Михаилом Сергеевичем Волконским, когда я кончил гимназию… в 1880 г.»
Когда писалось это письмо, адресованное пушкинисту Борису Львовичу Модзалевскому, шел 1915-й – совсем немного оставалось до великих потрясений. Титулованный даритель волею судеб стал свидетелем грозных событий: свержения монархии, Февральской революции, Октябрьского переворота, расстрела царской семьи, красного террора, – не иначе как чудом сам он уцелел в большевистской России. Зимой 1921 года князь Сергей Волконский навсегда покинул революционный Петроград, где преподавал мимику в балетном училище и выступал с лекциями о декабристах в Доме литераторов, – начиналась долгая жизнь в изгнании. Ему не пришлось, как большинству русских эмигрантов, крутить баранку такси или прислуживать в ресторанах – его ожидала иная стезя: профессора, затем и директора Русской консерватории в Париже. Жизнь князя Волконского, истинного патриота, так и не сменившего за годы скитаний российского гражданства, мирно угасла в октябре 1937-го, в одном из городков американского штата Виргиния…
И если бы не добрая и разумная воля князя Сергея Волконского (надо полагать, решение принято было им не без колебаний – ведь то была не только пушкинская, но уже и фамильная реликвия!) отдать золотое кольцо в надёжные руки, оно было бы навеки потеряно.
Кольцо с резным сердоликом после многих земных странствий ныне обрело покой в квартире первого своего владельца – Александра Сергеевича. В доме на набережной Мойки – доме князей Волконских.
«Чистый изумруд»
После смерти мужа его любимый перстень с изумрудом Наталия Николаевна подарила доктору Далю, не отходившему в скорбные январские дни от постели смертельно раненного поэта.
«Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок, – подтверждал славный доктор и не менее славный литератор, – перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл – не знаю почему – “талисманом”».
Может, потому, что драгоценный изумруд ещё и подлинно мифический камень – символ мудрости и надежды; в Древней Греции его называли «камнем сияния»; считалось также, что изумруд способен открывать истину, наделяет своего владельца даром предвиденья – и Пушкину о том было ведомо. Изумруд для поэта был счастливым камнем и по дню рождения: считалось, по символике камней, что он покровительствует людям науки и искусства.
Мои алмазы, изумруды…
В апреле того несчастного года Даль писал князю Владимиру Одоевскому о дорогом подарке: «Перстень Пушкина… для меня теперь настоящий талисман. Вам я это могу сказать. Вы меня поймёте. Как гляну на него, так и пробежит по мне искорка с ног до головы и хочется приняться за что-нибудь порядочное».
После кончины Владимира Даля, последовавшей в 1872-м, перстень с крупным изумрудом квадратной формы достался его дочери Ольге. Ольга Владимировна, в замужестве Демидова, и предоставила его для показа на юбилейной Пушкинской выставке 1880 года. Позднее она сочла нужным передать драгоценную реликвию великому князю Константину Константиновичу.
Блистательный поэт, известный в литературных кругах своим скромным псевдонимом «К.Р.», он был страстным поклонником Пушкина. Именно великому князю Константину Константиновичу пришлось принять на себя все заботы и хлопоты по устроению в России пушкинских торжеств – столетия со дня рождения русского гения.
В мае 1899-го великий князь открыл заседание вверенной ему Императорской академии наук, посвящённое юбилею поэта, огласив приветственную телеграмму государя Николая II.
Константин Константинович возглавил юбилейный комитет и стал одним из первых, кто ратовал о создании Пушкинского Дома.
Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь,
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь…
Великий князь одержал победу в поэтическом турнире – закрытом конкурсе на лучшее стихотворение, посвящённое памяти русского гения. Имена участников конкурса держались в строжайшей тайне и до решения жюри никому не открывались. Так что победа князя-трубадура, как в рыцарском поединке, была честной и безупречной. А наградой К.Р. стала кантата, положенная на музыку Глазуновым и прозвучавшая на торжестве в Академии наук в день столетия Пушкина!
В июне того же юбилейного года князь-поэт не без гордости записал в дневник: «Государь очень хвалил мне мои новые стихи, говоря, что вряд ли Пушкин написал бы лучше». Многие годы Константин Константинович считал достойным для себя занятием рецензирование произведений, представленных на Пушкинскую премию. И делал это со свойственным ему литературным аристократизмом.
Все дети великого князя разделяли увлечение отца пушкинской поэзией, преклоняясь перед памятью русского гения. И особенно – сын Олег Константинович, первый августейший князь-пушкинист.
С началом Первой мировой на долю титулованного поэта выпало немало испытаний. Самое горькое из них – героическую смерть любимца Олега – он так и не смог пережить…
Константин Константинович скончался в июне 1915 года. И стал последним из великих князей императорской России, кто был похоронен в усыпальнице Петропавловского собора со всеми подобающими почестями.
Страницы дневника великого князя сберегли исповедь его души: «Как бы мне хотелось быть гениальным поэтом! Но я… никогда не буду гением, как Пушкин, Лермонтов, ни даже гениальным талантом, как А. Толстой. Буду разве навек талантливым, и только!»
Незабытыми остались не только стихи, но и одно деяние великого князя: по завещанию Константина Константиновича из его личного собрания в Пушкинский Дом поступил золотой перстень с изумрудом. Тот самый, с коим Пушкин пожелал быть запечатлённым на тропининском портрете!
Вот что удивительно: и изумрудный перстень поэта, и его сердоликовое кольцо волею их тогдашних владельцев переданы на вечное хранение в одном и том же 1915-м!
…Некогда юный Пушкин размышлял о судьбе поэта:
Доволен скромною судьбою
И думаю: «К чему певцам
Алмазы, яхонты, топазы…»
Все те драгоценные камни – символы богатства и праздности, совсем иное – перстни-обереги, с сокрытой в них чудесной таинственной силой…
Осталось загадкой: что за кольцо просил брата Пушкин прислать ему в Михайловское? Поздравляя с Рождеством, он наказывал Лёвушке: «Да пришли мне кольцо, мой Лайон». Видимо, неведомый ныне талисман (или же речь шла об изумрудном перстне?) был жизненно необходим поэту в печальном его уединении.
Бриллианты для Анны Керн
О дорогом подарке Пушкина известно лишь со слов воспетой им красавицы Анны Керн. В зрелые годы Анна Петровна написала свои мемуары, воскресив многие эпизоды жизни поэта и оказав тем неоценимую услугу поклонникам русского гения.
Из воспоминаний Анны Керн:
«В год возвращения его (Пушкина) из Михайловского свои именины праздновал он в доме родителей, в семейном кружку и был очень мил. Я в этот день обедала у них и имела удовольствие слушать его любезности. После обеда Абрам Сергеевич Норов, подойдя ко мне с Пушкиным, сказал: “Неужели вы ему сегодня ничего не подарили, а он так много вам писал прекрасных стихов?” – “И в самом деле, – отвечала я, – мне бы надо подарить вас чем-нибудь: вот вам кольцо моей матери, носите его на память обо мне”. Он взял кольцо, надел на свою маленькую, прекрасную ручку и сказал, что даст мне другое. <…>
На другой день Пушкин привёз мне обещанное кольцо с тремя бриллиантами и хотел было провести у меня несколько часов; но мне нужно было ехать с графинею Ивелич, и я предложила ему прокатиться к ней в лодке. Он согласился, и я опять увидела его почти таким же любезным, каким он бывал в Тригорском».
Поэт знаком был с матушкой Анны – Екатериной Ивановной Полторацкой, чьим кольцом отныне он владел. В девичестве Екатерина Ивановна носила фамилию своего далёкого шведского предка.
Низкий поклон Гарольду Вульфу, что в XVII столетии отважился покинуть родную Швецию для неведомой ему России! Знать бы бесстрашному шведу, сколь много его далёких наследниц станут адресатами пушкинской лирики: Анна Керн, её младшая сестра Лиза Полторацкая, Катенька Вельяшева – все по матери Вульф, Анна (Нетти), Евпраксия (Зизи), Анна (Аннета), урождённые Вульф!
В тверских имениях потомков славного шведа, «Вульфовых поместьях», подолгу гостил Пушкин – в Павловском, Малинниках, Бернове явились миру его поэтические шедевры.
Целая история России трёх минувших столетий намертво въелась в мощные каменные стены барского особняка в Бернове. Здесь любили рассказывать гостям о славном предке – шведе Гарольде Вульфе, что приехал на Русь в царствование Фёдора Алексеевича, был наречён Гаврилой и дослужился до полковника; добрым словом поминали матушку Екатерину I, что своим милостивым указом «за раны и за понесённые в службе многие труды» даровала Петру Гавриловичу Вульфу, отцу хозяина дома, тверские земли, кои в стародавние времена принадлежали боярам Берновым и где спрятал свои сокровища старицкий князь Андрей Храбрый, опасаясь «венчанного гнева» Ивана Грозного.
Хозяйка дома Анна Фёдоровна, урождённая Муравьёва, с гордостью сказывала, как она вместе с дочерью Катенькой Вульф (в замужестве Полторацкой) представлялась самой государыне Марии Фёдоровне, супруге императора Павла.
В берновской усадьбе, родовом гнезде, жила и юная Анна Полторацкая, в будущем генеральша Керн, сохранившая воспоминания о чудесном доме и матушке, о радужных днях детства – самых светлых в её долгой, полной превратностей, удивительной жизни.
Судя по рассказу Анны Петровны, она, сняв кольцо с руки, подарила Пушкину, тотчас надевшему его. Какой символический жест, схожий с обрядом обручения!
Да здравствуют нежные девы
И юные жёны, любившие нас!
Полнее стакан наливайте!
На звонкое дно
В густое вино
Заветные кольца бросайте!
Ну а свой день рождения – Пушкину сравнялось двадцать восемь лет – он отмечал в петербургском доме, что снимали родители. Известен и адрес, куда собрались на торжество родные и друзья именинника: дом Устинова на набережной Фонтанки, у Семёновского моста. Там 26 мая 1827 года и вручила Александру Сергеевичу заветное золотое колечко красавица Анна.
Среди чудесных строк, что посвятил ей поэт, и эти, почти забытые:
Ты прав, что может быть важней
На свете женщины прекрасной?
Улыбка, взор её очей
Дороже злата и честей…
О судьбе же тех двух колец, коими обменялись поэт и его муза, ничего более не ведомо.
«От насильственной смерти»
Золотое кольцо с бирюзой, оберег, не спасший поэта… Почему-то поэт пренебрёг просьбой друга, не надев кольцо в день поединка, – видимо, в смятении чувств просто-напросто забыл…
Названием своим бирюза обязана персидскому языку: «фируз» – значит «распустившийся цветок или радость»; «пируз» – это «победа», персы почитали камень талисманом в боях. Яркий самоцвет, будто впитавший лазурь небес, издавна почитался талисманом для отчаянных храбрецов.
Из воспоминаний Веры Александровны Нащокиной:
«Незадолго до смерти поэта мой муж заказал сделать два одинаковых золотых колечка с бирюзовыми камешками. Из них одно он подарил Пушкину, другое носил сам, как талисман, предохраняющий от насильственной смерти. Взамен этого поэт обещал прислать мне браслет с бирюзой, который я и получила уже после его смерти при письме Натальи Николаевны, где она объясняла, как беспокоится её муж о том, чтобы этот подарок был вручён мне как можно скорее. Когда Пушкин после роковой дуэли лежал на смертном одре и к нему пришёл его секундант Данзас, то больной попросил его подать ему какую-то небольшую шкатулочку. Из неё он вынул бирюзовое колечко и, передавая его Данзасу, сказал:
– Возьми и носи это кольцо. Мне его подарил наш общий друг Нащокин. Это – талисман от насильственной смерти.
Впоследствии Данзас в большом горе рассказывал мне, что он много лет не расставался с этим кольцом, но один раз в Петербурге, в сильнейший мороз, расплачиваясь с извозчиком на улице, он, снимая перчатку с руки, обронил это кольцо в сугроб. Как ни искал его Данзас совместно с извозчиком и дворниками, найти не мог».
Ранее Вера Александровна рассказывала Бартеневу, что суеверный Пушкин перенёс свой отъезд из Москвы за полночь не столько из-за пролитого на стол прованского масла, что почиталось дурной приметой, но потому, что дожидался, когда привезут заказанное другом кольцо… Она уверяла, что, коли бы муж знал «о предстоящей дуэли Пушкина с Дантесом, он никогда и ни за что бы её не допустил и Россия не лишилась бы так рано своего великого поэта». И приводила веский довод: «Ведь уладил же Павел Воинович ссору его с Соллогубом, предотвратив дуэль, уладил бы и эту историю».
В памяти Владимира Соллогуба, примирившегося вскоре с Пушкиным, сохранилась «словесная дуэль», почти незамеченная, что случилась между поэтом и Дантесом:
«Однажды, на вечере у князя Вяземского, он (Пушкин) вдруг сказал, что Дантес носит перстень с изображением обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на руке портрет Генриха V.
– Посмотрите на эти черты, – воскликнул тотчас Дантес, – похожи ли они на господина Пушкина?
Размен невежливостей остался без последствия. Пушкин говорил отрывисто и едко». По словам писателя-графа, ему довелось «быть свидетелем и актёром драмы, окончившейся смертью великого Пушкина».
…Таинственно исчезли многие кольца поэта, но вот бирюзовое золотое колечко Наталии Пушкиной, с выгравированной на внутренней его части датой: «A.P. 6 April. 1832», счастливо уцелело.
Кольцом заветным сопряжён…
Долгие годы кольцо Наталии Николаевны хранил её внук Григорий Пушкин, выпускник Императорского Александровского лицея. Боевой полковник, ветеран Первой мировой, а затем и Гражданской войн. В 1928 году Григорий Александрович передал фамильную реликвию (кольцо поэт подарил своей Наташе в память дня их помолвки) в Пушкинский Дом, где она и пребывала долгие годы перед тем, как вновь очутиться в последней петербургской квартире поэта.
Не каждому дано свершить подобный поступок. Как благодарны все мы, и не одни музейщики, внуку поэта, сберёгшему не только бирюзовое колечко, но и бесценные рукописи «Истории Петра» своего великого деда! «Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть благороднейшая надежда человеческого сердца?» – вопрошал некогда Александр Сергеевич. И сколь иным, вещим смыслом полнится ныне его восклицание!
Нет известий ни о парном кольце с бирюзой, принадлежавшем Нащокину, ни о бирюзовом браслете, заказанном Пушкиным в подарок Вере Александровне. Слабая надежда: быть может, дорогие вещицы не утрачены, а, переданные детям и внукам замечательной четы, хранятся у далеких потомков? К слову, и ныне здравствующих.
