Глава 5

В то время, когда по станицам войска Донского разыскивали Семенникова, по тем же самым станицам, под именем раскольника и выходца из Польши, пробирался другой беглец, казак Емельян Иванов Пугачев. Бежавший из войска, давно покинувший жену и детей, он, опасаясь быть узнанным и задержанным, торопился на реку Иргиз – тогдашний притон беглых. Река Иргиз, по словам императрицы Екатерины, «уже давно укрывательством служит ворам и беглым, коим раскольники там скиты и монастыри заведшие за добродетель почитают давать пристанище»…

Пугачеву было всего 30 лет от роду, но жизнь состарила его преждевременно, и ему казалось на вид лет под сорок. Это был мужчина небольшого роста, широкоплечий и сухощавый, смуглого, несколько рябоватого лица и с небольшой бородой, в которой пробивалась седина. Родившись в Зимовейской станице войска Донского, Пугачев в самой ранней молодости занимался вместе с отцом хлебопашеством и в действительности никогда не был раскольником. По достижении 17-летнего возраста он был зачислен на службу и еще при жизни родителей женился на дочери Есауловской станицы казака Недюжева, Софье Дмитриевой. Прожив с молодой женой только одну неделю, Пугачев был послан в команде с прочими казаками в Пруссию, где и поступил в состав отряда, находившегося под начальством графа З.Г. Чернышева. Там он оставался до вступления на престол императрицы Екатерины II, принимал участие в нескольких сражениях, но ранен не был. В то время походным атаманом донских полков в армии был полковник Илья Денисов, который и взял Пугачева «за отличную проворность к себе на ординарцы, так как и от других станиц у него состояло для разных посылок немалое число». Однажды ночью на передовую казачью партию напали пруссаки и произвели тревогу, среди которой Пугачев упустил одну лошадь, принадлежавшую полковнику Денисову, за что и был наказан «нещадно плетью».

По возвращении из Пруссии был публикован по всем станицам манифест о кончине императора Петра III, и казаки отпущены домой. Прожив года полтора в Зимовейской станице, Пугачев был командирован в команде есаула Елисея Яковлева в Польшу, «для выгнания бывших тамо беглых раскольников, коих оный есаул и привел в Чернигов», а затем команда была распущена, и Пугачев прожил дома года три или четыре.

Во время войны с Турцией Пугачев, уже в чине хорунжего, находился в полку Кутейникова и участвовал при осаде Бендер отрядом графа П.И. Панина. По взятии этого города полк Кутейникова был отведен на зимовые квартиры в село Голую Каменку, близ города Елизавета, где Пугачев заболел «и гнили у него грудь и ноги». В это время полковнику Кутейникову приказано было для «исправления казаков лошадьми» отпустить на Дон при старшине сто человек, в числе которых был уволен и Пугачев, как человек больной, для которого необходим был отдых. Болезнь эта тянулась довольно долго, и приходившие навещать Емельяна старики-казаки советовали ему хлопотать об отставке и ехать в Черкассы Выпросив у станичного атамана Трофима Фомина паспорт и оставив в станице жену, сына Трофима и двух дочерей, Аграфену и Христину, Пугачев в феврале 1771 года отправился на собственной лодке в Черкасск. Явившись в войсковую канцелярию, он предъявил свой паспорт войсковому дьяку Колпакову.

– Зачем ты сюда приехал? – спросил Колпаков.

– Я, батюшка, – отвечал Пугачев, – приехал сюда за болезнью своей проситься в отставку; у меня гниют ноги и грудь.

– Тебя отставить нельзя; надобно прежде лечь здесь в лазарет и лечиться, и когда уже тебя вылечить будет нельзя, то тогда отставят.

– Нет, я в лазарет не пойду, – отвечал Пугачев, – а лучше стану лечиться на своем коште.

Поклонившись Колпакову, он вышел из войсковой канцелярии вместе с неизвестным ему есаулом, советовавшим не хлопотать очень об отставке.

– На что тебе отставка, – говорил есаул, – ведь коли болен, тебя на службу не пошлют, а если выздоровеешь, то отставить нельзя.

Пугачев решился не проситься более в отставку и, придя на квартиру казачки Скоробогатой, у которой остановился, объявил ей, что от службы не отставляют, а велят лечиться в лазарете.

– Нет, Пугачев, – говорила Скоробогатая, – не ходи в лекарство, ведь оно очень трудно; покажи-ка ты мне свои ноги.

Пугачев показал.

– Лечись ты, – советовала казачка, осматривая раны, – из убитых баранов легкими, прикладывай легкое к ранам, и тебе легче будет.

Больной последовал советам, «и, покупая легкое, показывал он впоследствии, три дня к ногам прикладывал, отчего и стало ему несколько легче». На четвертый день Пугачев решился уехать из Черкасска, но не домой, а в Таганрог, повидаться со своей сестрой Федосьей, бывшей в замужестве за донским казаком Симоном Павловым.

Получив разрешение войскового атамана Ефремова и наняв у вдовы Скоробогатой лошадь за два пуда пшеницы и за два пуда муки, Пугачев отправился в Таганрог. Там сестра и зять сколько рады были приезду гостя, столько же жаловались ему на свое горькое и трудное положение. Павлов жил прежде также в Зимовейской станице, но с началом Турецкой войны он вместе с другими казаками был отправлен в Таганрог на вечное житье. Казаки были недовольны таким переселением и в особенности тем, что, подобно товарищам, оставшимся на Дону, не могли сохранить своих привилегий и древних обычаев.

– Здесь жить трудно, – говорил Павлов Пугачеву, – лесу нет, и ездят за ним недели по две; заведены полковники, ротмистры, и совсем не так с казаками поступают, как на Дону. Нас хотят обучать ныне по-гусарски и всяким регулярным военным подвигам.

– Как это? – спрашивал с удивлением Пугачев. – Кажется, не годится, чтобы переменять устав казачьей службы. Надобно просить, чтоб оставили казаков на таком основании, как деды и отцы войска Донского служили.

– У нас много переменено; старшин у нас уже нет, а названы вместо оных ротмистры. Когда начнут обучать нас не по обыкновению казацкому, то мы, сколько нас ни есть, намерены бежать туда, куда наши глаза глядеть будут. Многие уже бегут, да и я согласился с тремя казаками бежать.

– А куда же ты хочешь бежать? – спросил Пугачев.

– Коли в Русь побегу, то с женой, а если без жены, то хотя в Сечь Запорожскую.

– Как тебе туда бежать? В Сечь не попадешь, а на Руси поймают. В Запорожье, коли один пойдешь, по жене стоскуешься, а приедешь за ней, так тебя схватят. Итак, коли уже бежать, так бежать на Терек, там наши семейные живут, там народу много, рек и лесу довольно, прожить там будет способно, и тамошние жители стран-ноприимчивы. А сверх того, тамошнему атаману Павлу Михайлову и указ дан, чтобы таких тамо принимать. Тогда и я с вами поеду.

– И ведомо это лучше, – говорил Павлов, – мы все будем жить вместе.

Побег на Терек был решен, и Федосья Павлова, по совету брата и мужа, выпросилась у ротмистра съездить в Зимовейскую станицу под предлогом свидания с матерью. Получив билет, она отправилась с братом на Дон с тем условием, что муж ее с тремя товарищами бежит из Таганрога спустя неделю-другую, «для того, – показывал Пугачев, – что если он скоро за женой побежит, то ротмистр догадается, что и жена бежала с ним вместе, пошлет погоню и их тотчас схватят, за что и ему [Пугачеву] достанется, как подговорщику».

Павлов, однако же, не исполнил данного обещания, и едва только Пугачев с сестрой доехали до реки Тузловой, как Павлов с тремя товарищами нагнали их и объявили, что они бежали.

– Что вы это наделали, – говорил им Пугачев с упреком, – того и смотри, что нас поймают; ведь я говорил, чтобы помешкать недели две, а теперь вы погубили себя и меня.

Понимая очень хорошо, что дело сделано и укоризна неуместна, Пугачев забрал всех беглецов и отправился с ними в Зимовейскую станицу. Не доезжая до станицы, Федосья и трое беглецов остались в степи, а Пугачев, выждав наступление ночи, чтобы соседи не видели, привел зятя к себе в дом.

– Вот, матушка, – говорил он, – знаешь ли, зять-то хочет с женой бежать на реку Терек, да и меня зовут с собой.

Мать и жена ударились в слезы.

– Нет, не бойтесь, – успокаивал Пугачев, – я только провожу их через Дон, а сам никуда не поеду.

В ту же ночь он с зятем выехал в степь, где оставил зятя, а взял сестру. Пробыв часа два у матери, Федосья отправилась к свекру своему. Мать и жена снова принялись уговаривать Пугачева, чтоб он за Дон тех беглецов не перевозил и что ему за это будет беда. Пугачев согласился было, но зять, приходя по ночам, упрашивал его перевезти и ехать с ними вместе.

– Покажи нам дорогу на Терек, – просил зять.

– Ты за солью на Маныч хаживал, – отвечал Пугачев, – так поди той дорогой, и она доведет тебя до Терека.

По всему видно было, что Пугачеву не хотелось бежать на Терек, а зять, под предлогом указания дороги, непременно хотел утащить его с собой. Оба обманывали друг друга, и потому переговоры тянулись несколько дней. Наконец Павлов стал просить, чтоб он только перевез их через Дон, будучи уверен, что если Пугачев это сделает, то они найдут возможность увезти его с собой.

Видя неотступную просьбу зятя, Пугачев согласился, несмотря на слезы матери и жены, которых он уверял, что только перевезет через Дон, а сам не побежит.

– Статное ли дело, – говорил он, – чтоб я оставил отечество и поехал бы на Терек.

Посадив в лодку зятя, сестру и трех их спутников, Пугачев спустился вниз по Дону верст на семь, перевез их на ногайскую сторону, высадил на берег, а сам остался в лодке и отвалил от берега. Видя, что Пугачев их обманул, Павлов выхватил саблю и бросился в воду, но Пугачев успел уплыть. Спустя месяц или полтора Павлов с товарищами, не найдя дороги на Терек, вернулись в Зимовейскую станицу, были арестованы, отведены в станичную канцелярию, где и показали, что Пугачев перевез их через Дон и хотел бежать вместе с ними. Зная, что всем казакам, под страхом смертной казни, запрещено перевозить за реку беглецов, Пугачев, опасаясь наказания, взяв лошадь, бежал из дома и шатался по степи недели две. Когда захваченный хлеб весь вышел и ему есть было нечего, он вернулся ночью в станицу, где жена ему сказала, что мать и зять взяты в Черкасск и что и его также ищут. Тогда Пугачев решился сам поехать в Черкасск и, если можно, обогнать мать и зятя, чтобы под видом человека правого и ничего не подозревающего отделаться от наказания. Явившись к дьяку Колпакову, он представил ему тот же самый паспорт, который был выдан, когда он намерен был хлопотать об отставке.

– Я слышу, – говорил Пугачев, – что про меня говорят, будто я бежал; я не бегал, вот и паспорт.

– На кой же черт пишут, что ты бежал, – отвечал Колпаков, посмотрев паспорт, и отпустил Пугачева.

На другой день привезли мать и зятя, причем последний показал, что точно Пугачев перевозил его и хотел вместе с ним идти на Терек. Видев Пугачева накануне, Колпаков приказал его сыскать, но он бежал в станицу, где был арестован, снова бежал, скрывался в камышах и пролежал там двое суток. «Но как есть было нечего, – говорил Пугачев, – также и холодно, ибо время было в Филиппов пост, то на третий день пошел в дом свой и, пришед, сказал жене, чтоб она никому не сказывала, и прожил в доме своем почти весь Филиппов пост скрытно. В доме же его не сыскали потому, что не могли старшины думать, чтобы, наделав столько побегов, осмелился жить в доме своем».

За два дня до Рождества Христова Пугачев оседлал лошадь и выехал из станицы, сказав жене, что едет на Терек, и если его там примут, то и за ней приедет.

Переправившись через Дон, Пугачев, нигде не останавливаясь, приехал прямо в Ищорскую станицу к поселенным там казакам. Отсюда он отправился в Дубовскую станицу и, явившись войсковому атаману Павлу Татаринцову, просил о принятии его в Терское Семейное войско. Не зная, что он беглый казак, Татаринцов записал Пугачева сначала в Каргалинскую, а потом в Дубовскую станицу, в которой он прожил недолго, выпросил себе билет на три недели и, под предлогом необходимых собственных дел, отправился в Ищорскую станицу. Там он подговорил казаков, поселенных в Галюгаевской, Ищорской и Наурской станицах, чтоб они избрали его своим атаманом, обещая им за то хлопотать в государственной Военной коллегии об отпуске им денежного жалованья и провианта наравне с казаками Терского Семейного войска. Атаман и старики согласились и дали заручную подписку о желании казаков иметь Пугачева своим атаманом. Получив от тех же казаков 20 рублей денег, Пугачев отправился было хлопотать, по при выезде из Моздока 9 февраля 1772 года за рогаткой был пойман, посажен на гауптвахту и прикован цепью к стулу; казаки же, уполномочившие и выбравшие его, были «нещадно батожьём наказаны». Просидев на стуле три дня, Пугачев 13 февраля успел бежать вместе с подговоренным им солдатом Лаптевым и унес с собой три звена цепи, которой был прикован, и замок.

Неудача на Тереке заставила Пугачева вернуться домой, но надежды его быть атаманом еще не рушились.

– Я был на Тереке, – говорил он жене, – и семейные казаки хотят меня принять; у них теперь нет атамана, они меня выберут.

Жена не верила этим словам и, зная, что мужа давно ищут, горько плакала. Как ни утешал ее Пугачев, но все было напрасно. Раздосадованный грустной семейной обстановкой, он решился сам передаться в руки правосудия.

– Когда так, – сказал он, – то поди и скажи, что я приехал.

Пугачев был арестован и отведен к атаману. На другой день его отправили в Чирскую станицу, в разыскную команду к старшине Михайле Федотову.

– Ну, Пугачев, – говорил Федотов, оставшись наедине с арестованным, – дай мне сто рублей, так я напишу тебя в службу, чтобы ты вину свою заслужил, и в Черкасск не пошлю.

– У меня ста рублей нет, – отвечал Пугачев, – а пятьдесят дам.

Федотов не соглашался, и тогда Пугачев просил позволения поискать денег, на что и получил разрешение. Его отвели под конвоем к старшине Чирской станицы Карпу Денисову.

– Надобно подарить старшину Федотова, – говорил Пугачев, – за то, что он не хочет меня посылать в Черкасск, а определить для заслужения вины моей в службу.

– На, возьми, – сказал Денисов, давая деньги, – и отнеси их; это хорошо, если он запишет тебя в службу.

Пугачев понес деньги Федотову.

– Где ты деньги эти занял? – спросил Федотов.

– У Карпа Петровича Денисова.

– Нет, если эти деньги ты занял у него, то я их у тебя не возьму; он свой брат, полковник, как только сведает, что с тебя взял, так донесет, и меня за это разжалуют. Поди вон.

Пугачев отнес деньги обратно Денисову, по тот взял только 40 рублей, а 10 подарил арестованному.

– В Черкасске пригодятся, – сказал Денисов.

В тот же день Пугачев был отправлен водой в Черкасск вместе с другими колодниками. По приезде в Цимлянскую станицу, сидя в станичной избе, Пугачев увидел саженях в десяти знакомого ему еще во время прусского похода казака Лукьяна Худякова. В голове арестованного тотчас же мелькнула мысль воспользоваться знакомством в свою пользу, и он попросил позволения повидаться с Худяковым.

– Разорил меня Роман Пименов (старшина) и ограбил, – говорил Пугачев Худякову, – отнял у меня два камня да лук и меня же в Черкасск послал не знаю за что, но спасибо, везут меня без колодки. Горе мое в том, что везут меня с колодниками водой, так ведь не скоро довезут, а пора приходит сеять пшеницу. Знаю я, что прав буду и меня отпустят из Черкасска, за меня и старшина Иловлинский Михайло Макаров старается и писал войсковому есаулу письмо, да та моя беда, что идет время к посеву, и я совсем разорюсь. Пожалуй, Бога ради, возьми меня на свои поруки и скажи, что ты меня в Черкасск отвезешь, я тебе шесть рублей заплачу.

Пугачев клялся, что за ним никакого серьезного дела нет, одна только напасть Пименова. Худяков поверил клятве, пошел в станичную избу и сказал старшине, что сам, за своей порукой, отвезет Пугачева в Черкасск.

На другой день, под вечер, приказал Худяков сыну своему оседлать две лошади и ехать с Пугачевым в Черкасск.

Отъехав от станицы на такое расстояние, с которого никакая погоня или преследование были невозможны, Пугачев не считал нужным скрывать своих намерений, бросил сына Худякова, ударил по лошади и ускакал в степь. Молодой Худяков хоть и гнался за ним версты с три, но догнать не мог. Пока он вернулся в станицу, чтобы сказать отцу о постигшем его несчастье, Пугачев был уже на реке Койсухе, где поселены были выведенные из Польши беглые раскольники. Остановившись в слободе Черниговке, Пугачев спросил у одного мужика, не наймется ли кто из их селения отвезти его к казачьей команде, которая, как ему было известно, шла тогда впереди под начальством Краснощекова.

– Есть здесь такой человек, – отвечал мужик, – который вашу братию возит, – и назвал раскольника Ивана Коверина.

Остановившись по отводу сотника Дементьева в доме Коверина, Пугачев объявил ему, что едет из Черкасска для сопровождения обоза отряда Краснощекова, и так как лошадь у него устала, то не наймется ли он довезти его до села Протопоповки (в 30 верстах от города Изюма), где ему надобно застать Краснощекова обоз. «Про Краснощекова говорил, – показывал впоследствии Пугачев, – чтобы не подумали, что он беглец». Пасынок Коверина Алексей взялся отвезти Пугачева за три рубля с полтиной, впряг своих двух лошадей в телегу, а лошадь Пугачева шла на поводу.

Наступил вечер, и путешественники, остановившись в поле, развели огонь и стали варить кашу.

– Ведь я не за обозом Краснощекова еду, а мне хочется, добрый человек, – говорил вкрадчиво Пугачев Алексею, зная, что он раскольник, – хочется пожить для Бога, да не знаю, где бы сыскать таких богобоязливых людей.

– Я знаю такого человека набожного, – отвечал Алексей, – который таких людей принимает.

– Пожалуй, Бога ради, отвези меня к нему. Что это за богобоязливый человек и где он живет?

– Оный человек казачьей Кабаньей слободы, живет на своем хуторе и прозывается Осип Коровка.

Наутро Пугачев и Алексей отправились к Коровке, куда и приехали вечером. Не доезжая до хутора, Пугачев послал Алексея спросить, примет ли их Коровка. Алексей пошел, хотя сам никогда не видал в лицо Коровку, а слышал об его гостеприимстве от других.

– Что ты за человек? – спросил Коровка.

– Я выходец из Польши, раскольник, житель Белогородской губернии, Валуйского уезда, дворцовой раскольнической слободы Черниговки, с реки Койсухи, Алексей Иванов, сын Коверин. Я привел сюда такого человека, который хочет пожить для единого Бога.

Алексей просил Коровку принять его спутника.

– А где тот человек? – спросил Коровка.

– Он стоит за хутором.

Коровка и Алексей отправились за Пугачевым.

– Вот, Осип Иванович, тот человек, – говорил Алексей, указывая на Пугачева, лежавшего в телеге, – который желает пожить Бога ради.

– Пожалуй, Осип Иванович, – повторил Пугачев, вставая, – прими меня к себе.

– Какого ты чина, – спросил Коровка, – и как тебя зовут?

– Я донской казак Емельян Иванов, сын Пугачев, иду за обозом Краснощекова, но хочется мне пожить для Бога ради, пусти меня пожить; на службе никак угодить Богу не можно.

– Я бы рад, – отвечал Коровка, – да не можно: я держал таких людей, да они меня часто грабили и совсем разорили; я боюсь.

Пугачев просил принять его хотя на несколько дней.

– Милости прошу, – отвечал на это Коровка, – поди, брат, за мной.

Путешественники прожили у него два дня. Пугачев снова просил позволения остаться, но Коровка не соглашался.

– Ну, делать нечего, – говорил Пугачев, – теперь поеду я за Кременчуг, там у меня осталось, когда шел из-под Бендер, много серебра и платья, потому что тогда за язвой ничего не пропускали. Взяв оное, поеду к Бендерам; слышно, что там генерал Каменский поселяет всякого и там жить будет свободно.

– Да, здесь вашей братии староверам жить нельзя, – заметил Коровка. – Вот я за крест и бороду страдал в Белгороде и с сыном лет семь, да дай Бог здоровья милостивой государыне, она дала свой о кресте и бороде указ, так меня и освободили. Я и тебя держать опасаюсь потому, что приезжают часто сюда команды. Когда ты в Кременчуг поедешь, наведайся Бога ради, и коли точно принимают, так когда поедешь назад, заезжай и скажи мне, я бы сам со всем домом туда поехал.

Пугачев обещал и отправился в Протопоповку. Там он отпустил Алексея Коверина и, оставшись один, стал думать о том, как бы достать себе паспорт. Коровка был его единственный знакомый в тех местах, и потому Пугачев решился извлечь из этого знакомства возможную пользу. Чтобы протянуть время и иметь возможность сказать, что был под Бендерами, Пугачев поехал из Протопоповки опять в Черниговку, но, встретив на дороге карантин, через несколько дней вернулся опять к Коровке.

– Что, Емельян Иванович, был ли под Бендерами, – спрашивал Коровка, – и селятся ли там?

– Селятся, – отвечал Пугачев, – только надобно самому туда ехать и выправить указ.

– Мне самому ехать туда невозможно, а возьми ты сына моего Антона.

– Я бы рад туда пойти и отыскать место для поселения, да только паспорта у меня нет.

– Для проезда я тебе дам свой паспорт, данный мне с сыном на год для торговли. С этим паспортом ты, Емельян Иванович, под моим именем туда и проедешь.

Пугачев согласился.

– Ты, – говорил он Коровке с уверенностью, – ни хлеба не сей, ни сена не коси, нонче непременно поедешь.

Взяв у Коровки на дорогу 50 рублей, пару лошадей и сына, Пугачев отправился в Кременчуг, оттуда в Крюков и далее к Елизаветинской крепости. По дороге Антон Коровка узнал, что под Бендерами никакого поселения нет, и сообщил о том своему спутнику. Пугачев не считал нужным уверять в противном, потому что Антон Коровка был уже его сообщник. Он вез человека под чужим именем, на всех заставах, где прописывали паспорт, называл своим отцом, следовательно, подвергался такой же ответственности и наказанию, как и тот, кого он прикрывал. К Бендерам ехать было не для чего, надобно было избрать другой путь.

– Куда же нам теперь ехать, чтобы спасти себя? – спрашивал Пугачев Антона Коровку.

– Поедем в Стародубские слободы, – отвечал тот.

Приехав сначала в Стародубскую Климову слободу, они отправились потом в Стародубский монастырь к старцу Василию, которому Пугачев признался, что он беглый донской казак, и спрашивал, где бы лучше прожить.

– Лучше не можно как идти в Польшу, – говорил старец. – Здесь много проходит всяких беглых, и отсюда только нужно перевести их через заставу, а там и пойдут они на Ветку. Побыв там малое время, придут они на Добрянский форпост и скажутся польскими выходцами. А как есть указ, что польских выходцев велено селить по желанию, то с форпоста дают им билеты в те места, куда кто пожелает на поселение. Со временем можешь и жену свою, хотя воровски, к себе достать и жить целый век спокойно.

Картина такой свободной жизни прельстила Пугачева, и он просил старца проводить его с товарищем как можно скорее в Польшу.

– Погодите немного, – отвечал Василий, – пока с теперешнего места перейдет застава, тогда я вас и провожу.

Ждать пришлось довольно долго, и Пугачев с Коровкой прожил у старца Василия недель с пятнадцать. Наконец старец вывел их на тропинку, по которой нельзя было двигаться иначе как пешему, и сказал, что это прямая дорога на Ветку. Здесь Пугачев оставался не более недели, а затем отправился на Добрянский форпост, где встретил множество беглых русских, выдерживавших карантин.

– Как, братцы, являются на форпосте? – спрашивал Пугачев.

– Ты как придешь к командиру, – говорили люди бывалые, – так он тебя спросит, откуда ты и что за человек? Ты скажи: я родился в Польше и желаю идти в Россию; тогда тебя не станут больше спрашивать, а если ты скажешься, чьим из России, то сделают привязку.

Пугачев так и сделал.

– Откуда ты? – спросил его майор Мельников.

– Из Польши.

– Какой ты человек и как тебя зовут?

– Я польский уроженец; зовут меня Емельян Иванов, сын Пугачев.

Командир форпоста приказал записать его имя в книгу и отправил в карантин, где его не раздевали, а заставили перейти через огонь, и потом доктор посмотрел ему в глаза.

– Ты здоров, – проговорил он, – но надобно тебе высидеть в карантине шесть недель.

В карантине Пугачев познакомился с таким же выходцем, как он, беглым солдатом 1-го гренадерского полка, Алексеем Семеновым Логачевым. Оба они признались друг другу: один – что он беглый солдат, а другой – что он беглый донской казак, и условились идти вместе на поселение на Иргиз, в дворцовую Малыковскую волость. «А как есть им обоим было нечего, то работали тут в Добрянке у жителя Косоротова баню».

По окончании карантина Пугачев и Логачев 12 августа 1772 года явились к майору Мельникову, от которого и получили паспорты  для свободного прохода на Иргиз. Не имея ни денег, ни запасов, они отправились к добрянскому купцу Кожевникову, часто приносившему в карантин милостыню, и получили от него на дорогу целый хлеб.

– Куда же вы теперь идете? – спросил Кожевников.

– Идем на Иргиз.

– Кланяйтесь там отцу Филарету, меня на Иргизе все знают.

Пугачев запомнил это имя и впоследствии широко воспользовался поручением Кожевникова.

Из Добрянки Пугачев и его спутник направились в деревню Черниговку, к знакомому ему жителю Коверину, а оттуда к Осипу Коровке. Последний пенял Пугачеву, что так долго не приезжал, и, не видя сына, спрашивал: где он?

– Я сына твоего оставил в Ветке, – отвечал Пугачев, – нанял ему лавку и посадил торговать серебром. Теперь я поеду на Иргиз и там жить буду, а если там жить будет худо, то можно уехать на Кубань, куда ушли некрасовцы.

Коровка хотя и не поверил всем рассказам Пугачева, но, но усиленной его просьбе, дал ему пять рублей на дорогу и возвратил оставленную у него лошадь, на которой тот и приехал опять в Черниговку. Переночевав у Коверина, Пугачев и Логачев наняли соседнего жителя Алексея Родионова довезти их до села Казанки, но, отъехав от слободы Черниговки верст с тридцать, столкнули Родионова с телеги и сами уехали степями к Дону, переехали через реку на Медведицком перевозе и мимо Трехостровянской станицы проехали прямо в Глазуновскую станицу. Здесь путники узнали все подробности происшедших в Царицыне беспорядков и о том сочувствии, которое было оказано Богомолову как со стороны царицынского населения, так и донских казаков. Никто не мог сказать только, какая судьба постигла человека, называвшегося императором Петром III. Таинственность, которой окружено было отправление Богомолова в Сибирь, была поводом ко многим нелепым слухам: по станицам войска Донского, в Царицыне, в Казанской губернии и даже в Сибири рассказывали, что назвавшийся Петром III бежал и скрылся неизвестно куда. Все эти рассказы подействовали на Пугачева, и под впечатлением их он торопился оставить Глазуновскую станицу и через Камышенку и Саратов приехал с Логачевым в Симбирскую провинцию, в дворцовое село Малыковку.

Явившись к управителю, они предъявили свои паспорта.

– Вам надобно ехать в Симбирск и там записаться, – сказал управитель.

Пугачев и Логачев просили остаться в Малыковке на несколько дней, пока отдохнут их лошади. Управитель позволил, и они, не теряя времени, отправились в Мечетную слободу (ныне город Николаевск, в Самарской губернии), находящуюся в 100 верстах от Малыковки, искать раскольничьего старца Филарета, которого и нашли в скиту Введения Богородицы. Передав Филарету поклон Кожевникова, Пугачев прибавил, что он раскольник, был в Ветке и Стародубских раскольнических слободах. Филарет был очень рад и обласкал незнакомца. Среди разговора Пугачев узнал от Филарета о происшествиях на Яике и о положении казаков.

– Яицким казакам, – говорил Филарет, – великое разорение, и они помышляют бежать к Золотой мечети.

– Нет, – заметил Пугачев, – лучше бежать туда, куда бежал Некрасов.

Мысль воспользоваться неудовольствием казаков, подговорить их к побегу и сделаться их атаманом воскресла у Пугачева и казалась легко исполнимой.

– Я поеду сам на Кубань, – говорил он, – и буду уговаривать к тому яицких казаков.

– Поезжай на Яик, – отвечал Филарет, – и скажи казакам, что ты можешь их провести туда; они с тобой пойдут с радостью, да и мы все пойдем. Если тебя на Яике не примут и ничего там не сделаешь, в Симбирск не езди; там хотя и запишут, но не скоро, а поезжай лучше в Казань.

– Да ведь у меня и в Казани знакомых нет ни единого человека, – заметил Пугачев.

– У меня есть в Казани приятель, купец Василий Федорович Щолоков, он наш старовер, человек добрый и хлебосол. Буде я с тобой сам в Казань не поеду, так скажу тебе, где его сыскать, а там он за тебя постарается и попросит.

Пугачев поблагодарил Филарета и, чтобы вернее отделаться от отправления в Симбирск, просил его замолвить слово малыковскому управителю. Филарет согласился, и они вместе с Логачевым поехали обратно в Малыковку. По дороге, в селе Терсах, Пугачев купил пуд меду и, подарив им управителя, получил разрешение остаться в Малыковке до Крещения. Желая воспользоваться этим временем и побывать в Яицком городке, Пугачев решился расстаться с Логачевым.

– Ты, Алексей, теперь иди куда хочешь, – сказал он, – а я стану здесь жить с отцом Филаретом.

Пугачев обманул Логачева и через несколько дней уехал вместе с Филаретом в Мечетную слободу (ныне Николаевск Самарской губернии), где остановился у тамошнего жителя Степана Косова, а Филарет отправился в свой монастырь .

У Косова Пугачев оставался недолго: мысль воспользоваться волнениями на Яике, подговорить казаков уйти с ним на Кубань не покидала его. Окрестив у Косова ребенка и узнав, что тесть Косова, крестьянин Семен Филиппов, собирается ехать на Яик с хлебом, Пугачев воспользовался таким удобным случаем.

– Возьми, Семен Филиппович, и меня с собой на Яик, – говорил он, – я хочу ехать туда купить рыбы и взыскать по векселю с брата своего сто рублей.

Заняв денег у старца Филарета, Пугачев отправился в путь, и чем ближе подъезжал он к Яику, тем труднее ему было скрывать истинные свои намерения: он чувствовал потребность высказаться. Будучи кумом Косова и считая Филиппова близким себе человеком, Пугачев не счел нужным таиться.

– Что, Семен Филиппович, – спрашивал Пугачев, – каково жить яицким казакам?

– Им от старшин великое разорение, – отвечал Филиппов, – и многие уже разбежались.

– Так вот что я тебе поведаю, Семен Филиппович, ведь не за рыбой я на Яик-то еду, а за делом. Я намерен подговорить яицких казаков, чтоб они, взяв свои семейства и от меня жалованья по двенадцать рублей, бежали на Кубань и, поселившись на реке Лабе, отдались в подданство турецкому султану. У меня оставлено на границе товару на двести тысяч рублей, которыми я бежавшее Яицкое войско и коштовать буду. А как за границу мы перейдем, то встретит нас турецкий паша и даст еще до пяти миллионов рублей. Ты сам видишь, какое ныне гонение на яицких казаков, так хочу я об этом с ними поговорить, согласятся или нет идти со мной на Кубань.

– Как им не согласиться, – поддакнул Филиппов, – у них ныне идет разорение, и все с Яику бегут. Ты скажи им только об этом, так они с радостью побегут за тобой. Но за что ты им такое жалованье давать станешь? Бога ради, что ли?

– Я буду у них атаманом войсковым.

– Пожалуй, за деньги они атаманом тебя сделают и пойдут с тобой с радостью.

– А когда я буду атаманом, – заметил шутя Пугачев, – так тебя старшиной сделаю.

– Спасибо, и я с вами пойду, – отвечал с такой же шуткой Филиппов, – так не оставь, пожалуй, и меня.

На этом разговор пока остановился и более не возобновлялся. Подъезжая к Яицкому городку, путники остановились ночевать на реке Таловой, на умете (постоялом дворе), стоявшем в Сызранской степи и находившемся от Яицкого городка в 60, а от Иргиза в 70 верстах. Содержателем умета был пахотный солдат Степан Оболяев, известный окрестным жителям под именем Еремина Курица, потому что сам он «всегда оное слово употребляет и в шутку, и вместо бранного слова».

Родившись в селе Назайкине, Симбирского уезда, Оболяев с детства жил среди яицких казаков в работниках и большей частью в доме Тамбовцевых. Он хорошо знал, что делалось в Яицком войске, и был знаком со многими казаками. Приезжая на умет, они делились с Оболяевым своим горем, жаловались на притеснения старшин и говорили, что так им жить нельзя, что они готовы бежать всем войском. Оболяев, как человек добрый, скорбел вместе с казаками и добродушно делился своими впечатлениями со всеми приезжавшими. Это добродушие и простота причинили ему в будущем большую беду.

Попросившись ночевать, приезжие вошли в избу, и, пока Филиппов варил рыбу на ужин, Пугачев подсел к уметчику.

– Что ты за человек и как тебя зовут? – спросил Пугачев.

– Степан Оболяев, пахотный солдат. А твоя милость какой человек, откуда и куда едешь?

– Я купец, приехал из-за границы, зовут меня Емельяном Ивановым Пугачевым, а еду я на Яик для покупки рыбы. Каково живут яицкие казаки?

– Худо, очень худо им жить, – отвечал Оболяев, – старшины их обижают, и они, убив атамана, бегают кто где; их ловят, сажают в тюрьму; они было шарахнулись идти все в Астрабад, да не пустил их генерал Фрейман.

– А не поедут ли они со мной на Кубань, – спросил Пугачев, – я бы их туда провел, где живут некрасовцы.

– Как не поехать, поедут.

– Да нет ли здесь кого из казаков, я бы с ними поговорил?

– Как не быть! Есть тут два брата, и живут близехонько.

То были два казака, Григорий и Ефрем Закладновы, приехавшие в степь для ловли лисиц и жившие в землянке, вблизи Таловского умета.

– Не можно ли за ними послать? – спросил Пугачев.

Оболяев обещал и в это время увидел проезжавшего мимо умета казака Ивана Персианова, также охотившегося.

– Пришли, брат, ко мне Гришу Закладнова! – крикнул Оболяев. – Скажи ему, что у меня есть к нему нуждица и что спрашивает его приезжий.

Закладнов, однако, долго не ехал, и тогда Оболяев отправился сам за ним и привел на умет обоих братьев.

– Кто меня спрашивает? – говорил Григорий Закладнов, входя в избу.

– Вот тот человек, – отвечал Оболяев, – который тебя спрашивает.

– Ты что за человек и откуда?

Пугачев назвал себя купцом из-за границы и, отведя в сторону под сарай братьев Закладновых и Оболяева, стал их расспрашивать.

– Скажите, пожалуйста, господа казаки, – говорил он, – но только не утаивая, какие у вас происходят обиды и разорения от старшин и как вам живется на Яике?

– Нехорошо, – отвечал Григорий Закладнов, – казаки в смятении, одного генерала убили и за то многих побрали под караул, а других сыскивают. Мы было собрались всем войском бежать в Астрабад…

– Зачем в Астрабад, – перебил Пугачев, – я могу вас провести на Кубань, куда с Дона некрасовцы сошли, но будут ли на то ваши казаки согласны?

– Как не согласиться, если вы возьметесь провести.

– Ну, хорошо, вот я поеду в городок и посмотрю ваши обряды; может быть, я там с кем-нибудь из войсковой стороны и поговорю, только смотрите же вы-то, братцы, никому из казаков старшинской стороны об этом не сказывайте.

Попрощавшись с Закладновыми, Пугачев возвратился в избу и сел ужинать с Филипповым. На следующее утро они оставили умет и поехали к Яику.

– Знаешь ли ты, – спрашивал Пугачев Филиппова, – яицких казаков Дениса Пьянова и Толкачевых, так я бы у них остановился.

– Слыхал я, – отвечал Филиппов, – что на Яике есть раскольник казак Денис Пьянов.

Добравшись до Яицкого городка 22 ноября 1772 года, путники отыскали дом казака Пьянова и въехали прямо к нему во двор.