Книга: Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1
Назад: Глава 22
Дальше: Глава 24

Глава 23

Указ Пугачева генералу Рейнсдорпу. – Отправление отряда под начальством Хлопуши и Андрея Бородина для овладения крепостями Верхнеозерной и Ильинской. – Стойкость гарнизона Верхнеозерной крепости. – Судьба, постигшая отряд майора Заева в Ильинской крепости. – Действия отрядов генерала Деколонга. – Восстание в Башкирии. – Осада города Уфы башкирцами. – Занятие Бузу лука мятежниками. – Грабежи киргиз-кайсаков. – Тяжелое положение Оренбургского гарнизона и жителей.

 

Три последовательных успеха с короткими промежутками времени настолько ободрили Пугачева и сделали его самонадеянным, что 17 ноября он потребовал от генерал-поручика Рейнсдорпа покорности и сдачи города. Пугачев писал:
«Указ нашему губернатору Иреинсдорпу
Довольно известно вам (и) нс публикованных манифестов усмотреть можети каким образом мы от завистников общего покоя всероссийского престола бизъзаконно лишены были, а ныне всемогущше Господь неизреченными своими прявидными судьбами паки возъвести нас соизволит наших верноподданных рабов скипетру нашему покоряет, а зависников общему покой подноги нашы повергает.
Только вы ослепясь неведением или помрачитесь злобою ни приходити в чювство, власти нашее бизмерно чинити зъболыиим кровопролитиям и тщитися пред светящаяся имя наша такимже образом как и прежде паки угасить и наших верноподданных рабов, аки младенцев осиротит. Однако мы по природному нашыму к верноподданному отеческому великодушию, буде хотя и ныне возъникнув от мрака неведения и пришед в чювство власти нашее усердно покорясь всемилостивейшими прощаем и сверх того всякой волностию отечески вас жалую. А будешь в такомже ожесточении и суровости останитись и данной нам от создателя высокой власти непокоритесь, то уже ниминуемо навлечете на сибя праведный наш гнев».
Прочтя этот указ, оренбургский губернатор был бессилен отвечать с достоинством на дерзкую выходку самозванца. Рейнсдорп пришел к сознанию, что все его попытки разогнать мятежников не увенчались успехом, что, несмотря на значительный численный состав гарнизона, он не может бороться с Пугачевым и положение его весьма затруднительно.
Окружив со всех сторон Оренбург, мятежники отрезали все сообщения, и доставка в город продовольствия и фуража оказывалась почти невозможной. Запасы в городе были весьма незначительны: продовольствия могло хватить не более как на месяц, а фуража для лошадей и того меньше. В таком положении Оренбургу оставалось ожидать освобождения извне, и потому в день получения вышеприведенного указа самозванца Рейнсдорп просил Кара поспешить наступлением, спрашивал, где он находится, сколько у него войск, что намерен делать и когда можно ожидать его прибытия, чтобы выслать навстречу отряд.
Посланные с этим письмом казаки не могли попасть в отряд Кара, в деревню Дюсметеву, а привезли его в город Яик, к коменданту полковнику Симонову. Не подозревая этого, оренбургский губернатор удивлялся, почему Кар ему не отвечает и не идет на выручку Оренбурга, а Пугачев, считая себя обеспеченным с этой стороны, сожалел только, что и Кара не постигла участь Чернышева.
Когда Овчинников и Зарубин (Чика) приехали в Берду с донесением о своих действиях против Кара, самозванец выразил некоторое неудовольствие, что они не захватили весь отряд живьем.
– Для чего вы его упустили? – спрашивал Пугачев.
– У нас недостало зарядов, – отвечал Овчинников.
Обратясь к Хлопуше, самозванец благодарил его за присылку в Берду людей, провианта, пороха и денег.
– Сколько теперь у тебя команды? – спрашивал Пугачев.
– Человек пятьсот и три пушки, – отвечал Хлопуша.
– Где взял людей?
– На Авзяно-Петровском заводе, а иные пришли и из других жительств.
– Порох, провиант, пушки и деньги, кои ко мне прислал, где брал?
– Все это взято на заводах, а провиант возили из разных мест, куда я посылал от себя команды.
– Будь же ты за это полковник и имей у себя в команде заводских мужиков.
– Я грамоты не знаю, – заметил Хлопуша, – а потому и управлять людьми неспособно.
– У нас и дубина служит вместо грамоты, – отвечал Пугачев, – вот если что украдешь, то и за алтын удавлю.
Вслед за тем самозванец призвал к себе яицкого казака Андрея Бородина и приказал ему с казаками, а Хлопуше с заводскими крестьянами идти к Верхнеозерной крепости, где, по сведениям, были большие запасы продовольствия, взять крепость и доставить порох и провиант в лагерь. Для получения же снарядов и орудий еще 8 ноября было отправлено в Уфимский уезд приказание приказчику Воскресенского Твердышева завода, Петру Безпалову, исправлять орудия и лить снаряды. «Исправить тебе, – сказано было в указе Безпалову , – великому государю пять гаубиц и 30 бомбов и которая из дела выйдет гаубица, представить бы тебе в скором поспешении к великому государю и не жалеть бы государевой казны – сколько потребно давай, а я тебя зато, великий государь, буду жаловать». Не ожидая, чтобы Безпалов выказал особую деятельность, Пугачев послал для наблюдения за ним казаков Зарубина (Чику), Илью Ульянова и Якова Антипова.
– Надобно бы было, – говорили при этом ближайшие советники самозванца , – послать на нижние яицкие форпосты Михаила Толкачева с манифестом, чтоб он до самого Яицкого городка брал въезде казаков, а к Дусали-султану (киргизскому) послать яицкого казака из татар Тангаича также с манифестом, чтоб он дал вам в помощь хотя 200 человек. И когда Толкачев наберет казаков, а Тангаич приведет киргизов, то они и ударят на Яицкий городок.
Яицкий городок был необходим мятежникам как опорный пункт для зимовки на тот случай, если Оренбург не сдастся и у них не хватит средств для продовольствия толпы. Поэтому советники самозванца настаивали, чтобы прежде всего овладеть деньгами, боевыми и продовольственными запасами в крепостях Верхнеозерной и Ильинской, а затем атаковать и Яицкий городок.
Пугачеву так понравился этот совет, что он приказал тотчас же написать два манифеста: Ивану Почиталину по-русски, а Болтаю по-татарски, и отправил с ними Толкачева и Тангаича.
Между тем, получив приказание самозванца, Хлопуша и Андрей Бородин выступили из Берды с толпой в 400 илецких казаков и 400 заводских крестьян. Присоединив по пути ногайцев из Желтого редута, находившегося вблизи Озерной крепости, и башкирцев, живших по реке Ику, Хлопуша послал приказание кундровским татарам, чтоб они шли к Верхнеозерной крепости, а сам двинулся к Ильинской, находившейся в 42 верстах выше и не имевшей почти никакого гарнизона.
По выступлении бригадира Корфа с отрядом из Верхнеозерной крепости для защиты последней, как наиболее важной, был прислан из Ильинской полковник Демарин почти со всем гарнизоном, состоявшим, впрочем, «из неспособных к походу польских конфедератов», нескольких казаков, башкирцев, мещеряков и калмыков. В Ильинской крепости оставался лишь комендант поручик Лопатин и десятка полтора инвалидов. При нападении Хлопуши Лопатин был захвачен в плен и потом по дороге изрублен, а солдаты не оказали никакого сопротивления. Забрав с собою деньги, пушки, снаряды и продовольствие, Хлопуша пошел назад и к ночи 22 ноября подошел к Верхнеозерной крепости, считавшейся самою важной и самою сильной в Красногорской дистанции. Она обнесена была небольшим земляным валом с шестью бастионами, имевшими впереди ров и в некоторых местах палисад. В гарнизоне крепости находились: прибывшие из Сибири две роты звериноголовского гарнизонного батальона, 80 гарнизонных солдат, оставленных бригадиром Корфом, и команда конфедератов – всего до 369 человек пехоты, 30 казаков, 100 калмыков и 60 башкиров. Приготовляясь к обороне, Демарин расположил свой гарнизон по фасам крепости и, в видах всегдашней готовности к отражению, устроил в крепостном валу землянки. Казаков, банкиров и калмыков разместили между солдатами, которым было приказано колоть каждого, покусившегося на побег.
Оставив в Желтом редуте, под прикрытием 200 человек, все награбленное в Ильинской крепости имущество и шесть пушек, Хлопуша в ночь на 23 ноября подошел к Верхнеозерной и незаметно, скрывая свои силы в оврагах, окружил крепость, но не успел овладеть ею врасплох. Непривычная к порядку, толпа мятежников не в состоянии была скрыть своего приближения, и раздавшиеся выстрелы одного из нетерпеливых атакующих спасли крепость. Услыхав выстрелы не далее ста шагов от себя, часовой, стоявший на валу, ударил тревогу, и гарнизон, быстро заняв свои места, открыл огонь по наступавшим. Завязалась перестрелка, безвредная для гарнизона, но продолжавшаяся почти целый день. Одиночные смельчаки подъезжали к крепости и кричали, чтобы солдаты не слушали офицеров, перестали стрелять и покорились государю. Дождавшись вечера и видя, что увещания не действуют на гарнизон, Хлопуша двинулся на штурм, но был отбит. В самом начале дела все инородцы и большая часть казаков передались на сторону самозванца, но польские конфедераты защищались храбро и отразили как это, так и следующее нападение. Не имея вовсе ни канониров, ни запаса ружейных пуль, Демарин сформировал из поляков прислугу при орудиях, вместо пуль употреблял «жеребки», нарезанные из железа, и, возвысив вал присыпкой к нему снега, удержал крепость за собою.
Хлопуша отступил к Кундровской слободе, находившейся в 12 верстах от крепости. Видя стойкость гарнизона и имея приказание в случае неудачи уведомить самозванца, Андрей Воронин написал письмо Пугачеву, что Верхнеозерную взять не могли. Тогда Пугачев сам выступил из Берды со всеми яицкими казаками. Захватив по дороге высланных из Оренбурга худоконных казаков с их лошадьми и присоединив к себе ногайцев, он утром 26 ноября подошел к Верхнеозерной крепости и приказал открыть огонь из пушек, ружей и сайдаков. В полдень самозванец двинул свои силы на штурм, но был встречен сильным и метким огнем из крепости. Штурмующие замешались, атака не ладилась.
– Грудью, други! – кричал Пугачев.
– Сунься-ко сам! – отвечали ему из толпы. – Разве не видишь, как нам пули в лоб прилетают?!.
Пугачев принужден был отступить и к вечеру отвел свою толпу к Кундровской слободе. Отсюда, после дневки, он двинулся к Ильинской крепости, случайно занятой отрядом майора Заева, шедшего по распоряжению генерал-майора Станиславского на помощь Демарину. Узнав, что мятежники отступили от Верхнеозерной крепости, Заев 27 ноября остановился в Ильинской, имея у себя две гарнизонные роты тобольских батальонов, одну губернскую роту, 91 казака и три пушки, всего до 462 человек. По разорении Хлопушей Ильинская крепость была в самом печальном положении: все вооружение ее состояло из одной негодной пушки, брошенной в воротах; провиантский сарай стоял отворенным, несколько четвертей муки и сухарей было раскидано на дворе. Разместив свой отряд по квартирам небольшими командами, что составляло весьма важную ошибку, Заев приказал запереть ворота и расставить бывшие с ним орудия на укреплениях. В крепости было четыре бастиона, а пушек всего три; поэтому четвертый бастион, обращенный к реке Яик, остался невооруженным. На каждом бастионе были поставлены наблюдательные пикеты, человек по двенадцать солдат при офицерах, за ними стояли небольшие резервы; «отводных бекетов ни конных, ни пеших за крепостью не было, а только ночью, – показывал фурьер Панов, – посылались казаки разъездом кругом крепости не в дальнем от оного расстояния». Солдатам, расставленным по обывательским квартирам, было приказано быть в полной готовности, спать не раздеваясь и в боевой амуниции, а часовым окликать проходящих, и если кто по третьему отзыву не отзовется, то стрелять.
В сумерки, 28 ноября, человек сто мятежников появились в виду Ильинской крепости и учредили вокруг нее свои разъезды. Одиночные всадники подъезжали к укреплениям и кричали часовым, чтоб они не стреляли, а вышли бы из крепости с покорностью, «ибо-де подступил под крепость сам государь», который наградит их жалованьем.
– У нас в России, – отвечали часовые, – есть государыня императрица Екатерина Алексеевна и наследник ее великий князь Павел Петрович; кроме их, никакого у нас государя нет.
Спустя часа два после этих переговоров пугачевцы подвезли свои пушки и открыли огонь по крепости, но, произведя выстрелов десять, прекратили стрельбу и отступили к ближайшей деревне. Некоторые солдаты и конфедераты, бывшие в отряде, просили Заева дать им подъемных и казачьих лошадей и позволить атаковать мятежников .
– Разве вы хотите передаться злодею? – спросил Заев. – Оставайтесь здесь и защищайте крепость, а я от генерала выходить на вылазку повеления не имею.
Ночь прошла спокойно, а наутро 29 ноября, часов в десять, Пугачев двинул на штурм все свои силы, более 1500 человек, с двумя орудиями, положенными на сани. Впереди везли возов пять сена, и, скрываясь за ними, шли мятежники, стрелявшие по крепости. Атака была произведена со стороны реки Яик, против бастиона, на котором не было ни одного орудия. Майор Заев приказал привезти две пушки с других бастионов, но они не помогли делу. Пугачевцы успели пробить брешь и, ворвавшись в крепость, кололи и рубили защитников. Майор Заев убит был одним из первых и лежал со вскрытою злодеями грудью. Команда его растерялась и после незначительного сопротивления положила оружие. Бывшие в отряде Заева казаки вовсе не защищались, и пугачевцы «тех казаков нисколько не били».
– Для чего вы к нам не вышли? – спрашивали их мятежники.
– Если б, – отвечали казаки, – мы из крепости стали выходить, то нас бы солдаты побили.
Всех пленных (число которых доходило до 110) и раненых (до 60) Пугачев приказал отвести в свой стан, в ближайшую татарскую деревню. Там поставили их на колени против заряженного единорога и в таком положении приказали ожидать прибытия самозванца.
– Прощает вас Бог, – сказал Пугачев, подъехав к пленным, – и я, ваш государь Петр Федорович Третий, император.
Пленным приказано было встать; единорог повернули в противоположную сторону, и произведенный выстрел понес ядро в степь. После этой церемонии самозванец призвал к себе капитана Камешкова, прапорщика Воронова и неизвестного по фамилии казачьего сотника.
– Для чего вы против меня, вашего государя, идете и меня не слушаете? – спросил самозванец.
– Ты не государь наш, – отвечали офицеры, – и мы тебя оным не признаем; ты самозванец и бунтовщик.
Пугачев приказал тотчас же их повесить и привести к себе из татар капитана Башарина. Ему грозила та же участь, но человек тридцать солдат губернской роты просили простить его.
– Капитан был до нас добр, – говорили они, – и в наших солдатских нуждах не оставлял нас.
– Ну, когда он был до вас добр, сказал Пугачев, – так я его – прощаю.
Башарину и всем пленным обрезали волосы по-казачьи, а казакам оставили лошадей и оружие. По принятым правилам, со всех убитых (даже и своих) было снято все платье, а Ильинская крепость сожжена. Захватив вблизи крепости караван из 25 верблюдов с 20 бухарцами, Пугачев роздал товары своим сподвижникам, яицким казакам , а на верблюдов нагрузил боевые припасы, одежду, снятую с убитых, оружие и прочее имущество, захваченное в крепости. Дождавшись прибытия из Желтого редута оставленных там орудий и прикрытия, Пугачев в тот же день, в сумерки, с песнями выступил обратно в Берду, имея в своей толпе до 2200 человек с 12 орудиями. Он не пытался снова атаковать Верхнеозерную крепость, потому что было получено известие о приближении 14-й легкой полевой команды под начальством генерал-майора Станиславского, шедшего из Орской крепости на помощь отряду майора Заева.
Не доходя 25 верст до крепости Ильинской, генерал Станиславский узнал об участи, постигшей отряд Заева. Он остановился и не пошел далее, опасаясь сам попасть в руки самозванца. Под предлогом того, «чтобы не открыть всей линии злодеям на похищение», Станиславский возвратился в Орскую крепость, а вслед за тем получил приказание генерала-поручика Деколонга отступить к Верхнеяицкой крепости, забирая с собою из лежащих на пути крепостей гарнизоны, денежную казну, артиллерию и жителей, которые изъявят желание следовать за отрядом. Тех жителей, которые пожелают остаться в своих домах, генерал-майору Станиславскому приказано было снабдить продовольствием, а артиллерию, которую почему-либо нельзя было взять с собою, испортить или бросить в воду.
Такое оставление значительной части края без войск Деколонг признавал необходимым по ограниченности своих сил (всего две легкие полевые команды), по недостатку для них продовольствия и по необходимости защитить Исетскую провинцию и екатеринбургские заводы. По мнению Деколонга, опасность, грозившая Исетской провинции, была так велика, что с наличными своими силами он не находил возможным защитить столь обширный край и просил сибирского губернатора Чичерина прислать ему тысячу выписных казаков и сколь возможно рекрут, обученных экзерциции.
«Хотя мое намерение, – писал он вместе с тем графу 3. Чернышеву, – и состояло в том, чтобы находящимися при мне сибирских линий воинскими командами подать помощь осажденному городу Оренбургу и все неполезные следствия обратить во благо, но злодеи башкирцы генеральным своим взбунтованием до того не допустили и, причиняя почти повсеместно варварские свои злодеяния, заставили пещись о предохранении линейных и внутренних Исецкой провинции российских селений».
Башкирия была в полном восстании, и сообщение с Оренбургом было прервано настолько, что курьеры могли доезжать только до Орской крепости, да и то степной киргизской стороной, а далее к Оренбургу надо было отыскивать охотников, пробиравшихся скрытными путями и по ночам.
Разъезжая конными партиями, башкиры грабили русские селения. 18 ноября они произвели нападение на Стерлитамакскую пристань, на реке Белой, а 24 ноября толпа их, в 500 человек, под начальством самозваных полковника башкирца Кашкина-Сатарова и подполковника уфимского казака Губанова, появилась в виду селения Чесноковки, находившегося в десяти верстах от города Уфы. Жители селения наложили четыре воза печеного хлеба и встретили башкирцев с покорностью. Примеру их последовали все остальные подгородные селения, и мятежники, окружив город, расположились в Чесноковке, Богородском, Ермашевском и Красном Яру. Сообщение Уфы с окрестностями было прервано, и башкирцы распространили свои разъезды столь далеко, что воевода города Бирска, находившегося в 50 верстах от Уфы, секунд-майор Моисеев бежал и скрылся в деревне Каракулине, но потом был захвачен башкирцами. Число мятежников с каждым днем увеличивалось прибывающими ясачными татарами, помещичьими, дворцовыми и экономическими крестьянами и в короткое время доросло более чем до тысячи человек.
29 ноября к городу Уфе подъехали несколько башкирцев, с желанием вызвать кого-либо из жителей для переговоров, но, не успев в своем намерении, уехали. На следующий день они повторили то же самое, и тогда навстречу им были высланы секунд-майор Пекарский и коллежские регистраторы Черкашенинов и Дуров. Башкирцы требовали сдачи города, выдачи полковника и коменданта Мясоедова и воеводы Борисова. Получив отказ, мятежники 1 декабря подошли уже значительной толпой к городу, со стороны села Богородского, но были разогнаны сотней казаков, к которым присоединились обыватели, имевшие лошадей. Мясоедов установил вокруг города ночные разъезды, «в которые назначались и статские чины, как то: секретари и протоколисты, регистраторы и приказные служители». Видя, с одной стороны, стойкость гарнизона и жителей, а с другой – что с шайкой, вооруженной преимущественно стрелами, копьями и рогатинами, взять город невозможно, предводители толпы отправили к Пугачеву нарочного с просьбой о помощи.
«Мы, – сказано было в прошении, привезенном нарочным, – казанской дороги башкиры и служилые татары, черемисы и дворцовые крестьяне, все согласись милосердому государю Петру Федоровичу склонились; что бы его величество ни приказал, мы свои услуги показать должны, не жалея сил своих до последней капли крови. Для того мы всепокорнейше просим вашего царского милосердия, в нашу сторону прислать войска и несколько пушек. Когда явятся в нашу сторону какие-нибудь супротивники вашему величеству, то нам сократить их не с чем без пушек. Ныне у нас подкомандующих более тысячи человек, и [приказано] всем окольным жителям изготовлять для нынешней войны с каждого двора по одному казаку со всеми ружьями, затем, что мы нынешнюю пятницу город Уфу разорять ехать намерение имеем».
Добровольное подчинение башкирцев власти мнимого императора было весьма важно для Пугачева, потому что, владея большим числом лошадей, они гнали в стан самозванца целые косяки и дозволили ему посадить на коней большую часть своего ополчения.
Пугачев рад был случаю и возможности отправить в Башкирию одного из своих ближайших сотрудников, чтобы более прочно подчинить население своей власти. Воспользовавшись пребыванием Зарубина (Чики) в Уфимском уезде, на Воскресенском Твердышева заводе, самозванец приказал ему отправиться под город Уфу и принять начальство над всем собравшимся там ополчением.
Не успел башкирский посланный уехать из стана самозванца, как в Берде было получено новое радостное известие о занятии мятежниками города Бузулука и почти всей Самарской линии.
Самарская линия была совершенно беззащитна с тех пор, как симбирский комендант, полковник Чернышев, двигаясь к Оренбургу и желая усилить свой отряд, забирал из крепостей, лежавших на пути его следования, всех лучших людей, как регулярных, так и иррегулярных. В Бузулукской крепости, считавшейся наиболее важной и имевшей коменданта, заведовавшего несколькими соседними крепостями, Чернышев оставил всего 27 рядовых при шести унтер-офицерах и капралах, но и те были старые и дряхлые. Две годные пушки Чернышев взял с собой, а в Бузулуке оставил те, которые или были забракованы, или не имели лафетов. При них не осталось ни одного канонира, а снарядов было хотя и много, но другого калибра, так что ни один из них не входил в дуло орудия.
С уходом Чернышева в Бузулуке осталось до 200 отставных драгун, солдат и поселенных казаков, но все это были люди больные, дряхлые, отказывавшиеся защищаться по неимению оружия, «ибо полковник Чернышев не довольно что людей, но и ружья обобрал и оставил одни испорченные».
Тем не менее комендант Бузулукской крепости, подполковник Вульф, зять казанского губернатора фон Брандта, установил между крепостями своей дистанции постоянные разъезды днем и ночью; но распоряжение это исполнялось недолго. В начале ноября находившийся в Тоцкой крепости атаман Чулошников прислал сказать Вульфу, что он со всеми своими подчиненными «преклонился к императору Петру III», дал слово служить государю и советует то же сделать коменданту Бузулукской крепости, так как в непродолжительном времени к нему прибудет от государя полковник с войсками.
Человек нерешительный, слабого характера, не умевший заставить подчиненных повиноваться и исполнять свои приказания, подполковник Вульф струсил и стал помышлять о собственном спасении. 17 ноября он с ужасом узнал от прибежавших из отряда Чернышева об участи, постигшей симбирского коменданта, и в следующую ночь, призвав к себе сержанта Ивана Зверева, объявил ему о своем намерении уехать из крепости.
– Ну, Зверев, – говорил подполковник Вульф, – оставайся ты здесь с сержантом Осипом Куклиным, а я с командою отсюда уеду. Я не хочу здесь, как Чернышев, умереть напрасно, а защищаться мне не с кем.
Зверев просил и их взять с собою.
– Вас взять нельзя, – отвечал Вульф, – потому что вы находитесь при таких должностях, которые остановить никак нельзя.
Утром 18 ноября подполковник Вульф, забрав свое семейство, отправился в Самару, под конвоем двух унтер-офицеров, двух капралов и 25 рядовых. Покидая вверенный ему пост, подполковник Вульф написал в приказе, что «имеет он, по некоторому повелению, отбыть из крепости Бузулукской со всей регулярной командой». Два дня спустя толпа яицких казаков приехала в Бузулук, опечатала все провиантские магазины, обобрала всех лучших лошадей и уехала, а почти в полдень 30 ноября, после обедни, ко двору Куклина подъехало до двадцати саней с мятежниками, под предводительством отставного солдата Ивана Жилкина. Он объявил, что отправлен из армии государя для того, чтобы забрать провиант и деньги. Узнав, что комендант оставил крепость и население не намерено оказывать сопротивления, Жилкин стал распоряжаться самовластно: осмотрел провиантский магазин, приказал принести вина для своих сообщников и призвать всех солдат. После всеобщей попойки, в которой принимали участие два священника, солдаты и казаки, Жилкин взял ножницы, обрезал у солдат косы, объявил, что теперь все они казаки, и распустил их по домам.
В тот же день к вечеру, в предположении, что Жилкин встретит сопротивление в Бузулуке, была прислана ему на помощь команда из 50 казаков, под начальством атамана Ильи Арапова, которая пьянствовала всю ночь, а наутро вместе с Жилкиным отправилась грабить помещичьи имения. Забрав у жителей подводы, мятежники нагрузили на них 62 четверти сухарей, 164 куля муки, 12 четвертей круп, пять пудов пороху и 2010 руб. медных денег, большей частью денежками и полушками.
Несмотря на столь быстрые успехи самозванца, действия его против Оренбурга были крайне нерешительны и ограничивались обложением. Пугачев не решался сунуться на штурм и уверял своих легковерных сообщников, что «сколько-де он городов ни прошел, сказывая, якобы он бывал в Иерусалиме, в Царьграде и в немецких городах, но столь крепкого города, каков есть Оренбург, не видал». Он говорил, что «более приступов делать к городу не намерен, а хочет осадой до того довести, чтоб у жителей не стало пропитания, а тогда-де и город сдаться ему будет принужден».
В Оренбурге было действительно весьма мало продовольствия, и потому положение его было тяжелое. «Наши обстоятельства, – писал Рычков к Миллеру, – такие, каких с начала здешнего города не бывало и я от роду моего не видывал. Долговременное неполучение писем моих дает вам идею, сколь трудно находить способов к отправлению отсюдова писем, а почты ординарной уже с два месяца от нас нет в отправлении. Помощь наша от Господа, сотворившего небо и землю: мы всю надежду имеем на Него». Все попытки гарнизона улучшить свое положение были тщетны. Получив известие об уходе Пугачева под Верхнеозерную и Ильинскую крепости, генерал-поручик Рейнсдорп собрал военный совет, на котором было положено произвести в ночь на 30 ноября вылазку с тем, чтоб атаковать неприятеля до рассвета и нечаянно. Вылазка эта, однако же, не состоялась, так как назначенные под орудия 30 лошадей в ту ночь пали. И генерал-поручику Рейнсдорпу не оставалось ничего более, как просить Военную коллегию, чтоб она учинила «защитительное попечение» вверенной ему губернии «при настоящем ее страдании, сопряженном с государственным большим предосуждением». Губернатор писал, что, лишившись от бескормицы почти всей кавалерии, он не в состоянии с одной пехотой разогнать неприятеля, нахватавшего в разных местах хороших лошадей и не подпускающего к себе не только на ружейный, но и на картечный выстрел.
При вылазках из крепости мятежники обыкновенно рассыпались по степи, держались вне выстрелов и поражали наступающих огнем своих орудий, везомых хорошими лошадьми и потому более подвижных, чем те, которыми располагал гарнизон. Несмотря, однако же, на значительное превосходство своего положения, мятежники бывали смелы, лишь не видя перед собою наступающих войск. Тогда они подъезжали почти к самому городу, вели переговоры с гарнизоном и требовали, чтобы он покорился государю Петру Федоровичу. 7 декабря они объявили осажденным, что завтрашний день будет к ним из Москвы великий князь Павел Петрович с 30 тысячами войск и с тремя генералами.
– В понедельник (9 декабря), – говорили они, – мы сделаем такой приступ, что всему уже городу жарко будет.
В Оренбурге не верили этим словам, но, видя, что большинство подъезжавших находятся в полупьяном состоянии, гарцуют и джигитуют по степи, что в лагере самозванца заметно особое оживление и усиленное пьянство, долго не могли понять причины и лишь впоследствии узнали, что Пугачев праздновал прибытие из Петербурга яицкого сотника Афанасия Перфильева, сделавшегося впоследствии ближайшим и наиболее энергическим сообщником самозванца.
Назад: Глава 22
Дальше: Глава 24