Глава 22

Осенняя распутица и дурная дорога задержали генерал-майора Кара в пути, и лишь 20 октября он прибыл в Москву. Посланный за ним фельдъегерь нагнал его 18 октября в Вышнем Волочке и передал ему экземпляры увещевательного манифеста императрицы. В И часов утра, 21 октября, Кар выехал из Москвы в Казань, а вслед за ним, 22 октября, прискакал из Калуги генерал-майор Фрейман и в тот же день отправился далее.

Спустя два дня, 24 октября, выступила из Москвы гренадерская рота Вятского полка с двумя орудиями, под начальством секунд-майора Черносвитова, а 27 октября двинулась и гренадерская рота Томского полка. Остальные войска, назначенные в распоряжение генерал-майора Кара, выступили в поход лишь в начале ноября и могли прибыть к местам назначения не ранее января 1774 года.

Таким образом, для предстоящих действий генерал-майор Кар мог рассчитывать только на те войска, которые были отправлены из Москвы и собраны казанским губернатором.

Последний выехал из Казани на границу губернии, чтобы быть ближе к месту происшествий и наблюдать за движениями и действиями мятежников.

Прибыв 17 октября в Кичуевский фельдшанец и желая оказать помощь оренбургскому губернатору, генерал-поручик фон Брандт советовал ставропольскому коменданту, бригадиру фон Фегезаку, чтоб он, не ожидая приказаний от генерала Рейнсдорпа, собрал сколько можно войск и калмыков и двинулся с ними на выручку Оренбурга. На случай ухода войск, ставропольским жителям объявлено, чтоб они никуда из города не отлучались и имели бы каждый огненное и холодное оружие, а у кого такового нет, то сделали бы себе копья. У рогаток и застав города Ставрополя были учреждены постоянные караулы днем и ночью, и находившемуся при полицейских делах сержанту Григорьеву приказано, поочередно с товарищем, ходить рундом по городу и о всем замеченном рапортовать.

Для поддержания движения бригадира фон Фегезака казанский губернатор приказал симбирскому коменданту, полковнику Чернышеву, собрать всех строевых людей своего батальона и, присоединив к ним находившихся в городе 150 человек солдат, назначенных для отвода рекрут, двинуться с ними по Самарской линии до Бузулукской крепости. Проходя чрез Ставрополь, Самару и другие крепости, Чернышев должен был забрать с собою все регулярные и иррегулярные войска и 500 человек калмыков, назначенных для отправления в Яицкий городок, но за выжжением степи не попавших туда и вернувшихся обратно на Самарскую линию.

Одновременно с движением Чернышева генерал Брандт двинул из Кичуя, по новомосковской дороге, чрез Бугурусланскую слободу, также к Бузулуку премьер-майора фон Варнстедта с 600 человек казанского батальона, двумя единорогами и тремя трехфунтовым пушками. Для охранения же границ Казанской губернии решено было оставить в Кичуе и по реке Черемшану 400 солдат и всех вооруженных поселенцев.

Не получая долгое время никакого известия от Чернышева и не зная, двинулся ли он по назначению, генерал Брандт приказал Варнстедту остановиться в Бугульме, выслать авангард по новомосковской дороге и небольшой отряд в деревню Усманову.

Таким образом, протянув линию постов до Бузулукской крепости, Брандт установил ежедневные разъезды, «дабы жители, видя толикую строгость, не льстились на злодейские разглашения и удобнее бы могли от того остерегаться, а паче бы всего от злодейской толпы или партии не имели способу вбегать в здешние пределы и производить злодейства».

Сделав все эти распоряжения, казанский губернатор хотел как можно скорее уведомить о том Рейнсдорпа, «но и за обещанное денежное вознаграждение, – доносил он, – не сыскалось охотников провезти прямо в Оренбург мое сообщение, почему уже и отправил оное в Бузулук, предписав тамошнему коменданту, чтоб он доставил чрез город Яик, киргизской степью».

В таком положении была защита Казанской губернии, когда 30 октября генерал-майор Кар приехал в Кичуевский фельдшанец, находившийся в 432 верстах от Оренбурга. Войска, которые должны были поступить в его распоряжение, состояли из трех незначительных отрядов: 1) секунд-майора Астафьева, находившегося в Кичуевском фельдшанце и на постах по границе Казанской губернии; 2) премьер-майора фон Варнстедта, стоявшего за Бугульмой, по новомосковской дороге, и имевшего авангард в Кутлумбетевой слободе, и 3) симбирского коменданта полковника Чернышева, стоявшего в Бузулуке и имевшего авангарды в Тоцкой и Сорочинской крепостях.

В отряде майора Астафьева было 794 человека с одним орудием, у Варнстедта – 1825 человек с пятью орудиями и у Чернышева – 849 с двумя орудиями, – всего 3468 человек. Таким образом, войска эти стояли преимущественно из старых, никуда не годных гарнизонных солдат (1631 человек), плохо вооруженных поселян (121 человек) и лишь незначительного числа полевых войск (606 человек).

Собранное ополчение было в самом печальном положении и не имело никакого понятия о военном деле. В отрядах не было продовольственных и боевых запасов, не было ни обоза, ни достаточного числа артиллерии. В отряде майора Варнстедта было по счету пять орудий, но из них два никуда не годились, а три могли быть употреблены только по нужде. Недостаток в артиллерии был так ощутителен, что генерал-майор Кар признавал невозможным ожидать прибытия орудий из Москвы и просил генерал-поручика Баннера, за отсутствием Брандта, командовавшего войсками в Казани, чтоб он приказал доставить к нему, из Саратова, хотя четыре орудия с полным числом прислуги. Прибывший уже в то время в Саратов астраханский губернатор Кречетников взял эти орудия и отправил их к Кару на обывательских подводах, с полным числом прислуги и под прикрытием 20 человек нижних чинов саратовского гарнизонного батальона.

Разослав повсюду увещевательные манифесты и отправив на усиление отряда Варнстедта только что прибывшую команду Томского полка и до 200 человек гарнизонных солдат казанского батальона, генерал-майор Кар намерен был сам немедленно отправиться к передовым войскам. Не имея никаких положительных сведений о степени распространения мятежа и не подозревая, что отряд Деколонга уже прибыл на театр действий и находится в недальнем расстоянии от Оренбурга, Кар знал только, что Пугачев со своей толпой стоит под Оренбургом, по реке Сакмаре до казачьего городка. При этом он был введен в заблуждение казанским губернатором фон Брандтом, уверявшем, что толпа Пугачева немногочисленна и состоит из сущей сволочи.

На основании этих данных Кар решил: прикрывая границу Казанской губернии, между Волгой и Камой, двигаться вперед по двум направлениям: по новомосковской дороге и по Самарской линии, для атаки мятежников одновременно с двух сторон. «Опасаюсь только того, – доносил он императрице, – что сии разбойники, сведав о приближении команд, не обратились бы в бег, не допустя до себя оных, по тем же самым местам, отколь они появились».

Желая воспрепятствовать такому бегству и отрезать главнейшие пути отступления мятежникам, Кар предписал полковнику Чернышеву занять как можно скорее Татищеву крепость и для подкрепления его намерен был отправить генерал-майора Фреймана с 300 человек пехоты и некоторым числом башкирцев, как только они прибудут к отряду. Но присоединение последних было делом весьма гадательным и для самого Кара. Хотя на Богульчанской и Стерлитамакской пристанях собиралось до 2 тысяч башкирцев, но рассчитывать на их содействие было нечего, так как часть их открыто изменила, а остальные заявили, что пойдут к «законному государю».

Местное население было вообще неблагонадежно, и увещательные манифесты императрицы не оказывали никакого действия. Илецкие казаки задержали посланного с манифестом и намерены были отправить его в стан самозванца; у яицких же казаков, доносил Симонов, по получении манифеста «оказалось зловредное отрыгновение».

– Хотя и устрашают нас, – говорили казаки, – публикуемыми манифестами, но мы того не боимся.

Противодействие казаков имело весьма важное значение для Кара: оно лишало его кавалерии, а следовательно, и всех средств для получения сведений о неприятеле и преследовании в случае успеха.

«Я бы усердно желал, – писал он, – сие злодейское сборище захватить, но нахожу весь здешний край в смятении и потому не надеюсь получить к преследованию довольно легких войск, ибо калмыков собрано было на Самарской линии до пятисот, которые, выступя уже в поход, взбунтовавшись против определенного к ним штаб-офицера и не приемля никаких увещаний, разбежались врознь, а куда – доныне неизвестно. Подобного сему происшествия опасаюсь я, чтобы не последовало и от башкирцев, потому что от бежавшего в толпу, со своими подчиненными, башкирского старосты Кинзи Арсланова, чрез рассеяние во всю Башкирию злодейских возмутительных писем, в великой колеблемости находятся и по сие время приходом к регулярным командам медлят.

Однако ж, будут ли они или нет, с одной пехотой прямо на толпу наступать стану. Только когда, не дождав меня, [неприятель] обратится в бег, то преследовать, по нынешнему уже почти зимнему времени, к тому же и по малоселениям, за неимением провианта и фуража, с одной пехотой весьма трудно будет или и совсем невозможно».

Видя, что до его прибытия казанский губернатор сделал по сбору войск все, что было возможно, и не находя откуда больше получить людей для усиления своих боевых средств, генерал-майор Кар отправился в отряд майора Варнстедта .

2 ноября он прибыл в Бугульминскую слободу, где узнал, что большая часть окрестных селений перешла на сторону самозванца, что жители покинули свои дома, что край совершенно разорен и что, следовательно, прежде чем двигаться вперед, необходимо заготовить продовольствие и фураж. Заготовление это производилось весьма медленно, и пришлось прибегать к помощи реквизиции, посылая для того довольно значительные и самостоятельные команды. К тому же плохое состояние артиллерии в отряде дурно действовало на собранные войска, и среди гарнизонных солдат замечалась «некоторая колеблемость, что и принуждает меня, – писал Кар, – обождать следуемых сюда армейских команд и артиллерии, дабы тем самым можно было малодушие их утвердит, а в противном случае и к достойному повиновению принудит. Однако ж, и при сем состоянии помаленьку со всем корпусом подаюсь».

Наступившие жестокие морозы задерживали движение, а неверно обозначенные на карте расстояния между селениями сбивали все расчеты Кара: вместо одного перехода приходилось делать два или ночевать в степи.

К 6 ноября генерал-майор Кар с отрядом Варнстедта дошел до деревень Мустафиной и Сарманаевой, где и решился ожидать присылки к нему из Казани артиллерии и прибытия гренадерской роты 2-го гренадерского полка.

В это время в отряде Кара находилось налицо: 631 человек армейских солдат, 740 гарнизонных, 96 вооруженных татар, конных поселенных и экономических крестьян, всего 1467 человек с пятью орудиями.

Несмотря на разнохарактерный состав своего ополчения и ограниченность боевых сил, генерал-майор Кар признавал, что быстрота действий есть единственное средство для успеха. «Ныне употребить одно средство остается, – писал он графу Чернышеву, – ввести волнующуюся чернь в границы повиновения их должности, предприятием к разбитью злодейской толпы с теми только войсками и расположением, что ваше сиятельство из рапортов моих усмотреть изволите».

Все еще опасаясь, чтобы Пугачев, узнав о приближении войск, не «бросился» по Яицкой линии или, перебравшись за реку, не пошел киргизской степью, генерал-майор Кар вторично отправил 4 ноября приказание полковнику Чернышеву, чтоб он как можно скорее выступил из Сорочинской крепости и занял Татищеву, а затем, со всеми предосторожностями, следовал к Чернореченской крепости.

Обещая подкрепить его людьми, провиантом и фуражом, генерал-майор Кар поручал ему зорко следить за неприятелем и при первом покушении его к бегству преследовать самым настойчивым образом, «ибо если я, – писал он, – не успею поспешить, то, по крайней мере, для преследования в тыл вышлется из города Оренбурга за ним корпус». Кар требовал, чтобы Чернышев донес ему, когда дойдет до Татищевой, дабы соображать с этим и свое движение, и ранним появлением с одной стороны «не отогнать сего злодея от теперешнего места, чрез что в преследовании подвержены будут лишним затруднениям».

План Кара и его расчеты были совершенно верны, и казалось, что правительство имело все средства рассеять мятежников. Подходившие к Оренбургу подкрепления окружали толпу самозванца с трех сторон: в деревнях Сарманаевой и Мустафиной находился отряд Кара; на пути из Сорочинской крепости в Татищеву – отряд Чернышева; в Верхнеозерной крепости – отряд бригадира Корфа, а за ним в Орске – весьма значительные силы Деколонга, пришедшие из Сибири. При одновременном и единодушном действии этих отрядов, подкрепленных еще вылазкой из Оренбурга, конечно, толпа мятежников не в состоянии была бы бороться с регулярными войсками; но, к сожалению, начальники отрядов не выказали единства в действиях по причинам от них не зависевшим. Кар не подозревал о близком присутствии отряда Деколонга и о сосредоточении в Верхнеозерной крепости отряда Корфа. Точно так же Деколонг и Корф не имели никаких известий о поручении, данном Кару, да и сам оренбургский губернатор узнал об этом, когда Пугачев успел уже напасть на отряды по частям, разбил их и праздновал победы.

7 ноября Кар получил известие, что Хлопуша разграбил Авзяно-Петровский завод и поднял все заводское население, что 500 башкирцев передались на сторону самозванца и идут к Оренбургу с захваченными на заводе пушками и мортирами. Кар решился перехватить Хлопушу с его толпой, и так как дорога от Бугульчанской пристани к Оренбургу проходила около деревни Имангуловой, то шедшему впереди нижегородских гарнизонных батальонов секунд-майору Шишкину, с 400 пехотных солдат, 92 всадниками и с двумя орудиями, приказано было занять деревню Юзееву, находившуюся в 32 верстах от Мустафиной.

Подходя к деревне Юзеевой, авангард Шишкина, состоявший из 75 человек пехоты и 92 всадников, был неожиданно атакован Никой (Зарубиным) с толпой в 400 человек с двумя орудиями. Восемнадцать конных татар тотчас же передались на сторону самозванца, и сторонники Пугачева приглашали к тому же остальных всадников, но огонь пехоты ободрил их, и они остались при авангарде. Тогда мятежники, заметив приближение отряда Шишкина, подобрали своих убитых и раненых и, положив их в сани, ускакали. Шишкин занял деревню Юзееву, а в 4 часа утра пришел туда и Кар со своим отрядом. Темнота ночи и недоверие к оставшимся всадникам не позволили ему отправить разъезды для собрания самых необходимых сведений о неприятеле. Выставив кругом пехотные пикеты, Кар решился ожидать рассвета и тогда уже атаковать неприятеля.

Наутро 8 ноября оказалось, что деревня Юзеева и отряд Кара были окружены толпой, состоявшей человек из шестисот с одним орудием. Не нападая на войска, мятежники подсылали одиночных всадников уговаривать солдат, чтоб они не сражались против самозванца. В ответ на это отправлен был увещевательный манифест императрицы, но мятежники, приняв его, отвечали, «что их манифесты правее, и начали стрелять из пушки». Кар приказал открыть огонь из своих орудий, и после нескольких выстрелов толпа разбежалась.

В это время прибыл подпоручик Татищев и донес Кару, что в тот же день должна присоединиться к отряду рота 2-го гренадерского полка, шедшая из Симбирска, в составе 4 офицеров и 176 человек гренадер, под начальством поручика Карташева. В ожидании ее прибытия Кар весь день 8 ноября провел в деревне Юзеевой, не имея, впрочем, никаких сведений о неприятеле. Он считал его разбежавшимся в разные стороны, а между тем Овчинников со своей толпой стоял всего в двух верстах в стороне от дороги на мельнице и зорко следил за правительственными войсками. Выставленные им по дороге, в тылу Кара, казачьи посты успели захватить полкового квартирмейстера, который объявил, что едет в деревню Юзееву, а позади его идет рота гренадер. Получив это известие, Овчинников с наступлением ночи предпринял с частью своих сил смелое движение в тыл отряда Кара и навстречу подходившей гренадерской роты. Последняя шла без всяких военных предосторожностей: ружья не были заряжены, и солдаты спали в санях. Выстрелы из орудий Овчинникова разбудили солдат, и, пока они разобрали ружья, мятежники окружили их и «более уговариванием, – показывал впоследствии Пика, – чтоб они не стреляли», преклонили гренадер на свою сторону. Солдаты положили оружие и отказались защищаться. Два офицера и семь нижних чинов были убиты, а остальные взяты в плен и отправлены в Берду. Там Пугачев устроил им народную встречу: вышел на улицу, приказал поставить себе кресла, сел в них и велел представить пленных. В числе их было два офицера: поручик Волжинский и прапорщик Шванович. Так как они оба сдались без боя и изъявили желание служить самозванцу, то и были назначены: Волжинский атаманом, а Шванович есаулом. Всем пленным приказано было присягнуть и затем подойти к руке мнимого государя, который утирал глаза платком, показывая, вид что плачет.

– Вот, детушки, – говорил при этом Пугачев, – Бог привел меня опять над вами царствовать по двенадцатилетнем странствовании.

По окончании обряда целования руки самозванец встал с кресел и, махнув в воздухе рукой, проговорил: «Жалую вас землями, морями и лесами, крестом и бородою и всякой вольностью». Двое солдат объявили, что бывали в Петербурге и его знают. Пугачев остался этим доволен, потому что, по его словам, такое заявление еще более уверило толпу, что он истинный Петр III, ибо «мужики верят более солдатам, чем казакам».

Приказав всем пленным остричь волосы, самозванец ушел в свою квартиру и спустя несколько дней призвал к себе Швановича.

– Откуда ты родом? – спросил Пугачев.

– Я из Петербурга, – отвечал Шванович, – государыня Елизавета Петровна меня крестила.

– Я слышал, – сказал самозванец, – что ты умеешь говорить на иностранных языках?

– Умею, надежа-государь, – отвечал Шванович.

Пугачев подал ему лист бумаги и приказал написать по-шведски, «а как я не знал, – показывал Шванович, – по-шведски, то написал по-немецки».

– Напиши еще на каком ты знаешь языке.

Шванович написал по-французски: «Ваше величество Петр III».

– Мастер, – заметил самозванец, повертев пред собою лист бумаги, и, видя, что на Швановиче кафтан худ, подарил ему шубу и шапку, с объявлением, что он будет у него наведывать иностранной перепиской.

Шванович действительно написал в разное время несколько немецких писем, и в том числе к оренбургскому губернатору.

Первая победа над правительственными войсками была отпразднована в стане самозванца усиленным пьянством, а спустя несколько дней получено известие, что и генерал-майор Кар со своим отрядом отступил к Казани.

В полночь с 8 на 9 ноября в деревне Юзеево в тылу отряда были услышаны орудийные выстрелы, поставившие Кара в весьма неприятное положение. Считая себя окруженным со всех сторон и опасаясь быть отрезанным от Казани, он решился немедленно отступить и идти на соединение с поручиком Карташевым и с башкирцами, высланными к нему со Стерлитамакской пристани. Едва утром 9 ноября он вышел из деревни Юзеевой, как был окружен толпой мятежников в две тысячи человек с девятью орудиями значительно больших калибров, чем в отряде Кара. У Овчинникова были двенадцати-, шести– и трехфунтовые пушки и восьмифунтовые единороги, тогда как у Кара был всего только один восьмифунтовой единорог и четыре никуда не годные трехфунтовые пушки. Рассыпавшись по степи и поставив орудия на расстоянии недостижимом для орудий Кара, мятежники открывали огонь и стреляли весьма метко, «не так, как бы от мужиков ожидать должно было». Единственный единорог, бывший при отряде, был скоро подбит, и удачное действие артиллерии мятежников произвело замешательство среди отступавших; солдаты кричали, что бросят ружья, а экономические крестьяне в числе 31 человека ускакали в толпу самозванца. Все это, но мнению Кара, происходило от того, «что люди собраны из разных команд, и то либо очень стары, или недавно из рекрут, а офицеры по большей части молодые и небывалые в сражениях». При содействии генерал-майора Фреймана и премьер-майора Варнстедта Кару удалось удержать некоторый порядок в отряде, и он, «построясь ко всегдашнему отпору» в колонну, отступал 17 верст и отстреливался восемь часов.

Потеряв в течение трех дней, 7, 8 и 9 ноября, 123 человека, Кар отошел к деревне Сарманаевой, где узнал, что пришедшие сюда накануне с князем У раковым 150 человек башкирцев при первых выстрелах со стороны деревни Юзеевой разбежались. Имея на все орудия только 167 зарядов и одного канонира, лишенный почти всех средств к приобретению продовольствия, Кар решился еще отступить и 11 ноября прибыл в деревню Дюсметеву, где к нему присоединились 57 тарханов и башкирцев и 20 мещеряков, при старшине Юсупе Надырове и сотнике Суюше.

Наступившие сильные морозы увеличили число больных в отряде. Сам Кар заболел лихорадкой; многие нижние чины, не имевшие теплой одежды, перезнобились. Все это заставило начальника отряда, остановившись в деревне Дюсметевой, выждать прибытия из Казани артиллерии и боевых припасов, заготовить продовольствие, купить шубы, онучи и лапти для нижних чинов и затем уже перейти в наступление и атаковать мятежников одновременно с отрядом полковника Чернышева. С этою целью еще 10 ноября Кар отправил Чернышеву приказание не двигаться далее, а остановиться или в Переволоцкой крепости, или отступить в Сорочинскую и до времени ограничиться прикрытием Самарской линии.

Посланный с этим приказанием курьер в ночь на 13 ноября доехал только до Бузулука, а полковник Чернышев в эту же ночь выступил из Чернореченской крепости, с намерением пробраться в Оренбург. Отряд его, состоявший от 600–700 гарнизонных солдат, 500 ставропольских калмыков, 100 крепостных казаков, при 15 орудиях и огромном обозе, в полдень 12 ноября, двигаясь к крепости Чернореченской, остановился на хуторе П.И. Рычкова, в 40 верстах от Оренбурга. Отсюда Чернышев отправил двух казаков к генерал-поручику Рейнсдорпу с просьбой оказать содействие к скорейшему соединению и указать ему, по какой стороне реки Яик двигаться. Так как к вечеру Чернышев располагал быть в Чернореченской крепости, находившейся всего в 18 верстах от Оренбурга, то посланным приказано было непременно в ту же ночь возвратиться с ответом.

Казаки Чернышева прибыли в Оренбург спустя несколько часов после того, как Рейнсдорп получил рапорт бригадира Корфа, доносившего, что он с собранным отрядом находится в пути к Оренбургу и к ночи 12 ноября остановится в редуте в 20 верстах от города. Сформировав отряд из 400 человек пехоты и 450 человек яицких и оренбургских казаков для вылазки из города, генерал-поручик Рейнсдорп к 4 часам пополуночи 13 ноября отправил предписания, чтобы Корф и Чернышев выступили со своих ночлегов в одно время, на рассвете, и следовали бы к Оренбургу в боевом порядке и со всеми военными предосторожностями. Так как Чернышеву приходилось идти мимо лагеря самозванца, то бригадиру Корфу приказано было следовать к нему на соединение, и оба начальника были предупреждены, что для поддержки их будет произведена вылазка из города.

«Таким образом, – писал современник, – ожидая дня, можно было ласкать себя надеждой, что злодеи будут с трех сторон нечаянно атакованы и что совершенное разорение их шайке последовать может; но вместо благополучного успеха постигло несчастие полковника Чернышева».

Прибыв в первом часу ночи на 13 ноября в Чернореченскую крепость, Чернышев расположил свой отряд по квартирам, но затем приказал наскоро собраться и готовиться к дальнейшему движению. Поводом к тому было прибытие сакмарского атамана Углецкого с двумя казаками. Углецкий объявил Чернышеву, что силы Пугачева весьма значительны, что генерал-майор Кар разбит и принужден отступить, что посланная из Симбирска гренадерская рота вся без остатка взята в плен и отправлена в лагерь самозванца, что Чернышев будет непременно атакован и ему остается только пробраться в Оренбург тайно, ночью. Захваченные в Черноречье пять человек казаков из толпы самозванца и солдат Крылов, приведенные к Чернышеву, подтвердили слова атамана Углецкого.

– Если пробудете в Черноречье до утра, – говорили они, – то атакованы непременно будете, и вам со своей командой устоять будет не можно.

Не отпираясь от того, что были в толпе самозванца, приведенные просили помилования и обещали за то провести отряд скрытными путями в Оренбург. Чернышев поверил их словам и приказал собирать отряд без шума и битья в барабаны.

По указанию солдата Крылова отряд двинулся к реке Сакмаре в следующем порядке: впереди шла конница, потом артиллерия, пехота и обоз. Пролегавшая среди мелкого леса дорога была весьма узка, и растянувшийся на весьма большое расстояние отряд шел в беспорядке. Сам Чернышев, одевшись в старый мужицкий кафтан, ехал в санях за пехотой.

Переправившись через реку Сакмару по льду, отряд следовал далее и на рассвете 13-го числа стал подниматься на так называемую Маячную гору, в 4½ верстах от Оренбурга. За этою-то горой и поджидал Пугачев, получивший еще накануне известие о движении Чернышева. Самозванец собрал толпу в 2 тысячи человек с двумя орудиями, и лишь только передовые войска перевалили через гору и стали спускаться вниз, как были встречены выстрелами из орудий. Ставропольские калмыки и казаки тотчас же передались на сторону самозванца, а затем и гарнизонные солдаты, после незначительной перестрелки, продолжавшейся не более четверти часа, также отказались защищаться. Отряд был взят в плен и отправлен в Берду. Чернышев пересел на козлы и взял в руки вожжи. По прибытии в стан самозванца все офицеры (32 человека) были посажены под караул, а у солдат отобраны ружья, шпаги и патронные сумы. Чернышев скромно сидел на козлах своих саней. Проходивший мимо яицкий казак Давилин заметил, что на козлах сидит человек, хотя и в старом армяке, но не похожий на простого мужика, «а паче по рукам признал, что они не рабочие».

– Что ты за человек? – спросил Давилин Чернышева.

– Извозчик, – отвечал спрошенный.

– Скажите, братцы, правду, что это за человек? – говорил Давилин, обращаясь к солдатам.

– Это наш полковник Чернышев, – отвечали они.

Мнимый извозчик был тотчас же снят с козел, посажен под караул, а затем вместе с офицерами представлен самозванцу.

– Как вы осмелились вооружиться против меня? – спрашивал Пугачев. – Ведь вы знаете, что я ваш государь. На солдат пенять нельзя: они простые люди, а вы офицеры и регулы знаете. Ты еще полковник, – заметил самозванец, обращаясь к Чернышеву, – а нарядился мужиком. Если бы ты шел в порядке, то можно бы было тебе попасть и в Оренбург. Тебя и всех вас велю повесить за то, чтобы вы знали своего государя.

Приговор был произнесен; осужденные стояли молча, и, к удивлению Пугачева, «ни один, чтоб избавить их от смерти, не просил». Это еще более возмущало самозванца, и он торопился привести в исполнение свое решение.

С осужденных сняли одежду, обувь и повели к виселице, вокруг которой поставили всех взятых в плен солдат. Пугачев присутствовал при церемонии казни. Вешали поодиночке, и самозванец сам махал платком, когда, вслед за повешенным, следовало вести новую жертву. Отвратительное зрелище это продолжалось весьма долго, так как в этот день повешено было 32 офицера, калмыцкий старшина и жена артиллерийского офицера.

После казни всем пленным приказано было стать на колени, поднять кверху два пальца правой руки и повторять присягу на верность императору Петру Федоровичу.

– Бог и я, государь, – говорил Пугачев, – жалую вас крестом, бородою и всякой вольностью.

Всем пленным были острижены волосы по-казачьи, причем яицкие казаки приказывали креститься непременно двуперстным сложением.

– Если кто, – говорили они, – будет иначе креститься, то батюшка (самозванец) прикажет отрубить пальцы.

Пленные были разделены по сотням и помещены в землянках. Трупы повешенных сняты и брошены под гору без погребения, причем у ставропольского гарнизонного батальона майора Семенова и капитана Калмыкова, «как они были собою толсты, вскрыты были груди злодеями, и вынимали из них сало, сказывая, что оно пригодно для лечения ран».

«Полковника и симбирского коменданта Чернышева судьбина, – писала императрица князю Волконскому, – весьма сожаления достойна. Ни уже что неслыханной суровостью своей изверг Пугачев своей шайке самой не опротивится? Ибо и простой народ, видя вдруг 39 человек чиновников (34 человека) невинно повешенных, нельзя, чтоб не чувствовал неистовство такового поступка и омерзение к производителю оного. В несчастий сем можно почесть за счастье, что сии канальи привязались два месяца целые к Оренбургу, а не далее куда пошли».

Покончив с отрядом Чернышева и «обольстясь тою важной победой», Пугачев, по его словам, оплошал. Имея еще с утра сведения о приближении к Оренбургу отряда Корфа из Озерной, самозванец хотя и отправил стеречь его Якова Пономарева с четырьмя казаками, но, предполагая, что Корф подойдет не скоро, разрешил своей толпе обедать. «В Берде была великая радость, – показывал впоследствии Иван Почиталин, – и происходило пьянство; вина же было довольно взято в Татищевой крепости». Среди шумного и пьяного обеда прибежал посланный Пономарева с донесением, что Корф пробирается уже к Оренбургу. «Казаки, на кони!» – крикнул Пугачев, но, пока двухтысячная толпа собиралась, прошло времени много, и ему не удалось настичь Корфа отчасти потому, что последний двигался не по той дороге, по которой предполагал самозванец.

Рано утром 13 ноября прискакал в Оренбург из отряда Чернышева капитан Ружевский с пятью доброконными казаками и, явившись к Рейнсдорпу, донес, что отряд переправляется через реку Сакмару и что полковник просит помощи. По выходе Ружевского из дома губернатора послышались выстрелы, продолжавшиеся не более четверти часа, и затем все смолкло. Рейнсдорп понял тогда, что в отряде Чернышева неладно: или он отступил, или захвачен толпой мятежников. Опасаясь, чтобы не случилось того же и с отрядом бригадира Корфа, генерал-поручик Рейнсдорп отправил ему навстречу новое приказание: не идти на соединение с Чернышевым, а следовать как можно скорее в Оренбург по противоположному берегу реки Яик. Эта перемена в направлении движения и была причиной того, что посланный Пугачевым отряд был задержан рекой Яик и не успел нагнать Корфа, который, соединясь с казаками, высланными из крепости, безо всякого препятствия и потери вступил в Оренбург. Он привел с собою 2495 человек с 22 орудиями, в числе коих было четыре единорога. Впрочем, большая часть пришедших с Корфом войск были весьма худоконны и на сражение вовсе не годны; они увеличили собою только число ртов, уничтожавших и без того незначительные запасы продовольствия, заготовленные в Оренбурге.

Тем не менее на другой день по прибытии отряда бригадира Корфа, то есть 14 ноября, Рейнсдорп решился предпринять вылазку из города. Сформировав отряд в 2400 человек с 22 орудиями, оренбургский губернатор выслал его из города под начальством обер-коменданта генерал-майора Валленштерна. Недавно прибывший в Оренбург и совершенно незнакомый с местностью, Валленштерн около полудня построил свой отряд пред городом и, имея на флангах кавалерию, двинулся прямо к высоте в пяти верстах от города, на которой стоял передовой наблюдательный отряд самозванца. Лишь только казаки стали огибать гору с флангов, как мятежники, видя пред собой наступающую пехоту, покинули гору и отступили к лагерю, в котором замечена была большая тревога и движение. Пугачев тотчас же выступил со всем своим ополчением навстречу отряда Валленштерна и для увеличения своих сил приказал следовать за собой и безоружным солдатам отряда Чернышева, взятым в плен накануне. Всего собралось здесь до 10 тысяч человек с 40 орудиями, привезенными частью на лафетах, частью на санях. Завязавшаяся перестрелка, а затем и орудийная пальба продолжались более полутора часов. Мятежники постепенно окружали отряд Валленштерна и тем принудили его построиться в каре и отстреливаться. Двинуться вперед он не мог, потому что между горой и лагерем самозванца пролегал весьма глубокий буерак, который хотя и можно было обойти, приняв версты на две в сторону, но тогда Валленштерн дошел бы до лагеря самозванца только с наступлением ночи. Признавая такое движение бесполезным и опасаясь быть отрезанным от крепости, Валленштерн отступил и, пробиваясь сквозь толпу неприятеля, возвратился в Оренбург без всякого успеха, потеряв убитыми 32 и ранеными 93 человека.

Пугачев торжествовал, толпа его праздновала новую победу.