Глава 17

Несмотря на существование школ и семинарий, духовенство прошлого столетия находилось на самой низкой степени развития, было мало или вовсе не образованно. Тобольский митрополит Павел Конюскевич не верил, что Земля вращается вокруг Солнца, и все старания астронома аббата Шаппа убедить его в этом оставались тщетными. В девяностых годах Могилевской епархией управлял епископ Афанасий Вальховский, который не мог читать знакомого ему Евангелия без ошибок и частых остановок. Приходское же духовенство почти ничем не отличалось от крестьян и не имело на них никакого влияния. Будучи в большинстве неграмотно, сельское духовенство было погружено «в самом вышнем невежестве и грубиянстве»; священник отправлял церковное служение наизусть, а дьячок пел понаслышке. При подписке присяжных листов почти половина священников оказались неграмотными, и, прося подписать за них других лиц, отговаривались или слепотой, или тем, что «поп очьми скорбен». За неимением духовных ученых Г.Р. Державин, по случаю открытия больницы в г. Петрозаводске, принужден был сам сочинить проповедь для священника Петрозаводского собора Иоанна.

Точно так же в 1787 году он сочинил речь в Тамбове, по случаю открытия наместничества, и заставил говорить ее однодворца Захарова, потому что преосвященный сам был человек неученый и не имел при себе никого, кто мог бы сказать проповедь. Томский архимандрит доносил тобольскому митрополиту, что «в сочинении исповедных росписей и рапортов за неимением при монастыре писарей из грамотных служителей, чинится остановка, а дьячки и пономари писать не умеют».

Белое духовенство находилось почти в нищенском состоянии, и годовые доходы сельского священника не превышали 50–55 руб.Чтобы существовать с семьей, иногда весьма многочисленной, священнику приходилось самому заниматься земледельческими работами и своими руками возделывать огороды. «Многие городские священно-церковно-служители, – писал Синод, – не имея от прихожан к содержанию своему достаточных доходов к пропитанию себя, весьма нужно [бедно] содержат, а в уездах довольствуются по большей части от хлебопашества, почему они не столь в звании своем, сколько в земледельчестве упражняться должны».

Высшее общество относилось к духовенству свысока и с презрением и смотрело на него точно так же, как и на крестьян. Помещики держали себя в отношении к духовенству полновластными господами, заставляли священников стоять перед ними без шапок, подвергали их побоям и даже секли. «Однажды поп не стал было венчать, барин послал за ним псарей, те привезли его на мельницу да и отпороли».

Народ не уважал духовенство, потому что видел в нем человека необразованного и часто неграмотного, работающего вместе с ним за сохой и точно так же не избавленного от податей и от телесного наказания. Императрица Екатерина освободила духовенство от податей, запретила наказывать его телесно в судах духовных, но не было издано никакого указа об освобождении духовенства от телесного наказания в судах светских.

С своей стороны белое духовенство, будучи поставлено в крайне плохие материальные условия и далекое от всяких чисто нравственных идеалов, весьма часто уклонялось в противоположную сторону, сторону пороков, и предавалось разным безобразиям, присущим веку: было корыстолюбиво и нетрезво. Высшее же духовенство было грубо, необразованно и не имело понятия о святости своего служения. Вятский архиерей Антоний Илляшевич позволял себе в церкви браниться «самыми поносными словами» и оскорбил секунд-майора, заведовавшего сбором подушных податей.

Севский епископ Кирилл Флиоринский, считавший себя человеком образованным и по привычкам французом, производил самые грубые безобразия во время церковного богослужения. «Он всегда, – говорит Добрынин, – даже в самом священнодействии обыкновенно доходил до такого позора, что иному из окружающих его подчиненных или сослужащих трикириями бороду подожжет, иному клок волос вырвет, иному кулаком даст в зубы, иного пхнет ногой в брюхо. Все сие делает он при чрезвычайном на всю церковь крике бранными словами, где бы то ни было: в алтаре или среди церкви, а особливо в ту пору, когда его облачают в священные одежды. Можно сказать, что он тогда похож бывает на храброго воина, отбивающегося от окруживших его неприятелей».

В другой раз, будучи в алтаре перед слушанием молитвы после причастия, архиепископ Флиоринский схватил Добрынина за волосы обеими руками «весьма плотно и впился в них, как клещ в тело». Мужчина он был большой, сухощавый и сильный, «следственно, руки его не были похожи на пуховые. Во всем пространном алтаре не оставалось места ни на вершок, с которого бы мы не подняли пыли». Все присутствовавшие в алтаре разбежались в разные стороны, ожидая, говорит Добрынин, с благоговением, страхом и трепетом окончания святительского на мне рукоположения. Кадм дракона не убивал с таким мужеством, волк агнца не терзал с такой жадностью, Самсон, злясь на филистимлян, не связывал с таким проворством лисицам хвостов, и даже самый Дух праотцу Иакову не ломал лядвии столь безжалостно, как сей пастырь меня по алтарю Господню потаскивал. Он до тех пор меня из рук не выпустил, пока не осталось в них все то, что оными захватываемо было». Столь жестокое избиение Добрынин претерпел за то только, что перед кафедрой не было орлеца. Тот же архиепископ споил брянского протопопа и, говоря проповедь против раскольников, называл их неприличными словами и плевал на народ через налой, на котором лежал Псалтырь.

В одной из церквей Тамбовской губернии дьячок Дорофей Васильев и пономарь Терентий Петров вошли в церковь во время свадьбы и, не обращая внимания на священника, потребовали у жениха, который стоял уже перед налоем, 2 руб., кроме выговоренной платы за венчание. Получивши отказ, церковнослужители погасили свечи пред образами, вырвали венчальные свечи у молодых и остановили венчание.

Епархиальные архиереи обращались с своими подчиненными грубо и жестоко. Так, устюжский епископ Варлаам производил своему клиру «наижесточайшие телесные наказания». Дмитрий Сеченов держал одного священника шесть лет в тюрьме, в оковах, бил его смертными побоями, забрал у него деньги, разорил дом, лишил пропитания отца и 11-летнего сына за то, что тот, по принуждению архиерея, не хотел принять монашества. Известный Арсений Мацеевич издал распоряжение, чтобы наказывать виновных священников веревками, обмоченными в горячую смолу, на конце которых навертывалась проволока в виде когтей. Такие веревки назывались кошками, и ими был наказан благочинный за то, что в его участке Арсений заметил на престоле много пыли. Вообще Арсений обходился с подчиненными весьма грубо, бранился самыми неприличными словами, дозволял себе расправляться собственноручно, а сам вел жизнь далеко не монашескую. Тобольский митрополит Павел Конюскевич сек духовенство плетьми и подвергал их разным черным работам. Таким же работам подвергал своих подчиненных и устюжский епископ Варлаам. Трудами священнических рук были вырыты в архиерейском селе Богородском пруды, изображавшие своими излучинами вензель архиерея. Вологодский епископ Серапион Лятошевич, тамбовский – Пахомий и архимандрит Долматовского монастыря Иакинф были известны своими жестокостями, причем последний носил название «кровожаждущего» и погиб в 1798 году от рук крестьян, при содействии монахов.

Плети, кулачная расправа и розги были обыкновенными явлениями среди духовенства, и редкий священник не испытывал на себе того или другого вида наказаний. Профессор Санкт-Петербургской духовной академии Д.И. Ростиславов сохранил нам рассказ о суде владимирского архиерея Иеронима. «В подачу, т. е. в ту комнату, в которой архиерей принимал просителей, входили все имевшие нужду являться к нему. Иероним обыкновенно садился в подаче на диван, выслушивал и вызывал одного за другим просителей и большей частью тут же произносил или писал решения или резолюции. Многие являлись с жалобами друг на друга, другие вызывались вследствие какого-либо дурного поступка, о котором как-нибудь узнал владыка. Взыскания в этих случаях были, конечно, различны; виновные получали более или менее строгие выговоры, назначались на черные работы в архиерейском доме, отсылались в монастырь, но очень часто наказывались и телесно, тут же в подаче при всех, для всеобщего назидания. «Э! Да ты какой проказник, или сутяга, или негодяй, – восклицал владыка, – вот я тебя поучу. Эй, – прибавлял он, обращаясь к своей прислуге, – плетей сюда!» Разумеется, живо являлись кучера или кто-либо из другой прислуги с ременными двухвостками. «Ну-ка, раздевайся да ложись», – приказывалось виновному. Принято было, чтобы наказываемый снимал с себя все верхнее платье и оставался в нижнем белье. Вот и разделся и растянулся на полу. Для экзекуции из архиерейской прислуги являлись только двое с плетьми, а держать должны были предстоявшие духовные или по назначению владыки, или по выбору прислуги. Отказываться было нельзя. Четыре человека тотчас опускались на колени, двое держали за ноги, а другие двое за руки, крестообразно расположенные; для двухвосток открывалось свободное место; было где им улечься на обнаженных частях тела. Наказываемый укладывался так, чтобы владыка, не вставая с дивана, мог своими глазами видеть, плотно ли плети прилегают к телу. Больше всего секли причетников, затем дьяконов, не давали спуску и священникам, особенно молодым. Наказание было жестокое; дедушка, которому не одного человека приходилось держать за руку или ногу, говаривал: «У! Жарко бывало, дрожь пробегала по телу». Таким образом очень нередко священник, за несколько дней приносивший бескровную жертву, бывал высечен сам до крови».

Какое уважение могло быть к подобным пастырям церкви? Грубые нравы отражались во всем, и священник, испытавший на себе всю тяжесть наказания владыки, сделавшись начальником, поступал точно так же, если еще не строже, с своими подчиненными и с духовными детьми. Не владея крепостными, он не мог производить, подобно помещикам, наездов на имения соседей, зато производил экспедиции на раскольников с целью поживиться на их счет. Таков, например, был судящий поп Иван Андреев Сокольский в Юрьевец-Повольском уезде. Собрав церковников с разных церквей и вооружив их ружьями и дрекольями, поп отправился в Рыбновскую волость отыскивать раскольников. Он хватал первого попавшегося, заставлял его указывать, где живут раскольники, и если тот отказывался, то «бил плетьми смертельно и весьма необычайно». Так он бил крестьянина Лаврентия Леонтьева и 70-летнюю женщину Марфу Васильеву. Затем «лютый поп приказал истопить баню», обмыть кровь Васильевой и парить ее «крестьянскую женку, приставя в караул двух церковников». В другой раз Сокольский отправился в Коряковскую волость, отобрал у крестьян 63 иконы и увез их с собой. На просьбу возвратить их поп отвечал, что отдаст иконы только тогда, когда будет дано ему 5 руб.

Притесняя и преследуя раскольников, православное духовенство с еще большей жестокостью поступало относительно инородцев-магометан. Здесь оно сделало все, чтобы восстановить их против правительства, и было причиной кровавых столкновений. Мы видели, к чему привела миссионерская деятельность русского духовенства среди башкирцев. Положение дела среди прочих магометан было не лучше. В 1743 и 1744 годах предпринято было повсеместное истребление мордовских кладбищ и татарских мечетей в губерниях Нижегородской и Казанской; в последней было уничтожено 418 мечетей. В 1745 году мордва жаловалась императрице, что Дмитрий Сеченов заставляет их креститься силой, а отказывающихся бьет и заковывает в кандалы или связанными окупает в купель и надевает кресты. Чуваши жаловались на точно такое же насильственное обращение с ними игумена Неофита, а сибирские татары и бухарцы – на тамошнего митрополита Сильвестра.

Если подобные жестокости и насилия над иноверцами еще можно объяснить какими бы то ни было политическими видами, то нет никаких оправданий для духовенства в жестоком обращении с крестьянами духовных имений. Все справедливые жалобы крестьян на притеснения их управителями оставлялись Синодом без всякого исполнения, и нередко просители возвращались к тем же властям, на которых жаловались, для наказания за принесенную жалобу.

«Уже с давнего времени, – писал император Петр III, – к нашему неудовольствию, а к общему соблазну примечено, что приходящие в Синод на своих властей или епархиальных архиереев челобитчики по долговременной сперва здесь волоките, наконец обыкновенно без всякого решения к тем же архиереем отсылаются на рассмотрение, на которых была жалоба, и потому в Синоде или не исполняется существительная оного должность, или же и того хуже – делается одна токмо повадка епархиальным начальникам, так что в сем пункте Синод походит больше на опекуна знатного духовенства, нежели на строгого блюстителя истины и защитника бедных и невинных… Кажется, что равный равного себе судить опасается, и потому все вообще весьма худое подают о себе мнение. Сего ради повелеваем Синоду чрез сие стараться крайним наблюдением правосудия соблазны истребить…»

При вступлении князя Шаховского в должность обер-прокурора он не нашел многих дел и инструкций, данных прежним обер-прокурором. Духовный регламент был в полном пренебрежении, и отчетность в Синоде почти совсем исчезла. В 1744 году Коллегия экономии была уничтожена, а управление вотчинами и сбор доходов были отданы в ведение Синода. Мера эта отозвалась самым дурным образом на внутреннем спокойствии империи. Притесняемые духовенством, налагавшим чрезмерные поборы и подвергавшим жестоким наказаниям, крестьяне постоянно волновались и успокоились только тогда, когда, в 1764 году, монастырские имения были отобраны от духовенства.

Отобрание это возбудило всеобщее неудовольствие и протесты со стороны высшей духовной иерархии; оно отозвалось и на низшем слое духовенства, потому что одновременно с этим было уменьшено число монастырей и приходов. Оставшиеся за штатом церковнослужители тунеядствовали и предавались всякого рода безобразиям. «Воровство, – говорили депутаты в комиссии уложения, – происходит по большей части от множества безместных церковников, которые числятся при отцах; но сами отцы, но крайней мере многие, церковной земли имеют очень мало, а детей человека по два, по три и больше, а приходу на них никакого нет, к работе же, как известно, этот род ленив; так не повелено ли будет безместных церковников определять в солдаты, а негодных в подушный оклад».

Предложение это было впоследствии осуществлено, и в 1767 году императрица Екатерина II повелела Сенату собрать подробные сведения о числе церковнослужителей, остающихся праздными. Сенат поручил собрание этих сведений Синоду и в октябре 1767 года представил императрице, что, за исключением двух сибирских епархий, состоит в наличности 17 518 церквей, при которых должно быть по штату 78 651 церковнослужителей, а состоит 66 025 человек, следовательно, 12 626 человек недостает. Для пополнения недостающего числа могли поступить дети церковнослужителей, которых считалось: от 20 лет и выше – 5916; от 15 до 20 лет – 6501; от 15 лет и ниже – 57 870 человек, всего 70 287 человек. Сверх того, было не допущенных по разным причинам к служению протопопов, попов, протодиаконов и дьяконов 1872 человека, дьячков, пономарей и сторонней – 1565, престарелых и увечных – 902, отрешенных от служения, подозрительных и под судом состоящих – 40 человек, положенных в подушный оклад, но состоящих в духовном чину, по увольнительным от владельцев письмам – 498 человек. У всех этих лиц считалось до 15 078 человек детей, и таким образом общее число детей церковнослужителей доходило до 85 365 человек. Все это были люди по большей части или вовсе безграмотные, или малограмотные, люди безземельные, не имевшие никакого определенного рода занятий. Сенат находил, что таких людей, «за их праздностью, при нынешних военных обстоятельствах, без отягощения народного, в пользу отечества употребить справедливо бы было», тем более что они, «не имея ни земель, ни другого какого к пропитанию служащего способа, не только другим, но и самим себе в тягость обратились, и, шатаясь без места и службы, никакой отечеству должной пользы не приносят, но паче многие из них в воровствах и других тому подобных беспутствах являются».

Имея в виду, что еще и прежде указами Петра I, императриц Анны и Елизаветы повелено всех таковых писать в подушный оклад или брать в солдаты, Сенат испрашивал повеления взять в солдаты: 1) четвертую часть из числа детей церковнослужителей, имеющих от 15 до 40 лет; 2) всех – из недействительно служащих и безместных дьячков, пономарей и сторожей; также впавших в преступления и наказанных, но в домах праздно живущих и 3) половину детей от 15– до 40-летнего возраста из числа тех, которые или вовсе не знают грамоты, или малограмотны, и из тех, которые находятся под запрещением, следствием или подозрением. Императрица согласилась с мнением Сената и повелела исполнить.

Мера эта вызвала большое неудовольствие со стороны белого духовенства и поставила его в некоторое оппозиционное положение к правительству.

Белое духовенство было недовольно тем, что их самих и детей их брали в солдаты; высшее духовенство считало себя оскорбленным отнятием имений, писало в Синод резкие протесты, закончившиеся судом и ссылкой известного митрополита Арсения Мацеевича. Крестьяне бунтовали против помещиков, бежали от их насилия, жестокостей и истязаний. Они были чутки ко всякого рода слухам, сулившим им лучшую будущность. С отобранием церковных имений Петром III помещичьи крестьяне видели в нем человека, желающего облегчить участь подвластных людей, и не сомневались в том, что государь освободит и их от власти помещиков. Слухи и рассказы об этом ходили повсеместно еще при жизни Петра III, а вскоре после его кончины стали поговаривать, что император жив, но, преследуемый боярами, принужден до времени скрываться. Мы уже видели, что в 1763 году, в селе Спас-Чесноковке, получено было известие, что Петр III жив и что священник и дьячок отслужили молебен за чудесное спасение государя. В сентябре того же года подобный слух распространился и в крепости Святой Елизаветы.

– Был у меня вчера, – говорил подполковник Ездемирович зашедшему к нему прапорщику Войновичу, – Мельгунова камердинер и сказывал, что у Мельгунова был в гостях майор гвардии Рославлев и говорил, что бывший император жив и послан в Шлюшин (Шлиссельбург), и для того его послали, что Орлов хочет на государыне венчаться.

В 1765 году беглый солдат Кремнев объявил себя императором Петром III. Он встретил повсюду сочувствие среди крестьянского населения, разъезжал по Воронежской губернии и приводил к присяге однодворцев. Вслед за тем были пойманы и сосланы в Нерчинск армянин Асланбеков и беглый солдат Чернышев, называвшие себя императором Петром III. Чернышев показал, что принял на себя столь высокое имя потому, что «в разные времена, будучи в кабаках и шинках», слыхал, что император еще жив.

В 1769 году беглый солдат Мамыкин по дороге в Астрахань разглашал, что Петр III жив, вступит опять на престол и окажет многие милости крестьянам.

В 1772 году объявивший себя императором Петром III самозванец Богомолов взволновал Волгское войско, часть Донского и встретил большое сочувствие в гарнизоне гор. Царицына.

Часто повторяемые явления самозванцев все более и более утверждали население в той мысли, что бывший император жив, и оно с нетерпением ожидало его появления. С не меньшим нетерпением ожидали того же и все инородцы-магометане, составлявшие большую часть населения Казанской и Оренбургской губерний. Ходили слухи, что император Петр III долго не появляется потому, что его преследуют «бояре». Народ волновался, и озлобление против привилегированного класса с каждым днем усиливалось. Администрация и чиновничество своими действиями только подливали масло в загоравшееся уже пламя. Взяточничество и всякого рода поборы с народа не уменьшались, а, напротив, усиливались. Императрица сама заявила Сенату, что государственные крестьяне, живущие в Казанской губернии, терпят такое притеснение, что без дозволения местных смотрителей не смеют завести ни одного поросенка потому будто бы, что животные эти едят дубовые желуди, а между тем Екатерине II было известно, что ни одного дуба в той местности посажено не было.

Чиновничество брало при всяком удобном случае, было порочно и малодушно, жило роскошно и выше средств. Ожидать от него содействия видам правительства было невозможно, точно так же, как и от дворянства, утонувшего в лени, разврате и взаимных ссорах. Право сильного, захват чужой собственности, помещичьи наезды поселили такую рознь и вражду друг к другу, что «во всех собраниях дворянства, – говорит Винский, – кроме нелепостей, споров о пустяках и ссор, никогда ни одно дельное дело не было предлагаемо».

При такой розни дворянства, порочности и слабости администрации Пугачеву, лаская народ и обнадеживая его свободой, нетрудно было увеличивать свои силы и поднять знамя восстания.