Глава 10

Оставив Пугачева на хуторе Кожевниковых и уезжая в Яицкий городок, Зарубин (Чика) был в большом сомнении относительно личности самозванца. Молчаливое поведение Андрея Кожевникова при встрече государя и подозрительность брата его Михайлы наводили на мысль и Чику, что дело нечисто, что тут кроется подлог, и он, мучимый любопытством, как только приехал в городок, тотчас же отправился к Караваеву.

– Скажи правду, – допытывал Чика, – что это за человек, которого мы почитаем за государя?

– Глупый ты! – отвечал уклончиво Караваев. – Разве не слыхал, что давно идет молва у нас в городе, что он государь?

– Скажи-ка ты мне правду, откройся, – упрашивал Чика, – ведь я никому не вынесу, и отныне дело будет общее.

Караваев молчал.

– Ну, что ты, Денис, таишь-то от меня, – приставал Зарубин, – когда он сам мне открылся, что он донской казак.

Караваев посмотрел на него вопросительно. «Что злодей донской казак, намекнул он наугад, – показывал впоследствии Зарубин, – потому что за год до сего времени был у них на Яике слух такой, что в Царицыне один донской казак также назвался государем Петром Федоровичем и был пойман, но ушел из-под караула. А потому и думал он, не тот ли самый и у них явился, ибо он о самозванце, по подлому его состоянию, усумнился, чтоб он подлинный был государь».

– Слушай, Чика, – говорил Караваев, – не сказывай ты ни отцу, ни матери, ни жене, ни детям, ни посторонним людям и дай мне в том пред Богом клятву.

Зарубин поклялся, что все сказанное ему будет сохранено в глубочайшей тайне.

– Пусть это не государь, – продолжал Караваев, – а донской казак, но он вместо государя за нас заступит, а нам все равно, лишь бы быть в добре.

– Ну ладно, – отвечал Зарубин, – так тому и быть. Значит, это всему войсковому народу так надобно… Будешь ты сегодня на хуторе?

– Нет, не буду; надо государю одежду припасти.

Не удовлетворив вполне своего любопытства и все-таки не зная точно, что за личность, называющая себя государем, Зарубин ушел от Караваева и, оставаясь несколько дней в городке, прислушивался к ходившим по городку толкам. Почти все казаки войсковой руки знали о появлении государя и относились к этому известию различно: одни хотели его принять в войско и объявить, а другие опасались, чтобы не вышло чего худого.

– Хорошо, если это подлинный государь, – говорили последние, – а если не подлинный и часть войска его примет, а другая не согласится, ведь тогда будет междоусобная брань, а наши дома от мятежа и так вверх дном стали.

Так рассуждали казаки различных групп, и Зарубин (Чика), наслушавшись базарных речей, отправился опять на хутор Кожевниковых, куда и приехал почти одновременно с Мясниковым, привезшим Пугачеву сапоги, подушку и намет.

– Что вы так долго не ехали? – спрашивал Пугачев.

– Замешкались немножко, – отвечал Зарубин, – потому что лошадей долго не сыскали.

– Сказывал ли ты кому-нибудь обо мне? – спрашивал самозванец, обратившись к Мясникову.

– Многим надежным людям объявлял, – отвечал он, обманывая Пугачева.

– И я, надежа-государь, – вмешался Зарубин, – многим казакам, как в городке, так и по зимовьям (хуторам) про вас рассказывал.

– Что ж они говорят?

– Говорят разно: иные верят, а иные не верят. Я тем, кои согласны принять вас, велел собираться по нашей повестке на речку Усиху.

– Хорошо, друг мой, увидим, что будет.

– Да и нам надобно выехать туда, – говорил Зарубин, – потому что на хуторе жить опасно, того и смотри, что старшинская сторона проведает. На Усихе же есть одно дерево, с которого далеко видеть можно, и буде в городке и узнают, что мы тут, и пошлют команду, так можно легко убраться.

– Места этого я не знаю, – заметил Пугачев, – так съездим посмотреть, караулисто ли оно.

В следующую же ночь были оседланы четыре лошади, и Пугачев с Никой и Мясниковым отправились на реку Усиху, выбрать место для стана. Четвертая лошадь была взята заводная для Пугачева, «потому, – показывал Мясников, – что он хотя и не толст, но очень тяжел и силен, и как бы лошадь крепка ни была, недолго под ним бежать может». Осмотрев окрестности речки, Пугачев нашел, что место это избрано Никой весьма удачно, и приказал Мясникову ехать в городок и привести к себе представителей войска, человек двух хороших и пользующихся уважением.

– Я бы с ними переговорил, – добавил Пугачев, – как бы лучше оповестить войско, чтобы оно собралось ко мне сюда.

Мясников отправился в городок с новым поручением, а Чика и Пугачев, отдохнув, должны были ехать обратно на хутор Кожевниковых. Мучимый любопытством узнать, кто же, в самом деле, тот человек, которому они оказывают такие почести, Чика, как только остался с глазу на глаз с Пугачевым, приступил прямо к удовлетворению своего любопытства.

– Скажи-ка мне, батюшка, – обратился Зарубин к Пугачеву, – сущую правду про себя, точный ли ты государь?

– Точный я вам государь, – отвечал Пугачев с неудовольствием и строго посмотрел на Зарубина, но последний не испугался этого взгляда.

– Нас, батюшка, здесь немного, только двоечка, – заметил Зарубин, – а Караваев-то мне все рассказал о тебе, какой ты человек.

– Что же он тебе сказал?

– Сказал, что ты донской казак.

– Врешь, дурак! – воскликнул Пугачев.

– От людей-то утаишь, – продолжал Зарубин, – да от Бога-то не утаишь… Я Караваеву дал клятву, чтоб о том никому не сказывать, так и тебе теперь даю; ведь мне большой нужды нет, донской ты казак или нет, а если мы приняли тебя за государя, значит, тому так и быть.

– Если так, то смотри же держи в тайне. Я подлинно донской казак Емельян Иванов. Я был на Дону и по всем тамошним городкам, везде молва есть, что государь Петр III жив и здравствует. Под его именем я могу взять Москву, ибо прежде наберу дорогой силу, и людей у меня будет много, а в Москве войска никакого нет. Не потаил я о себе и, кто я таков, сказывал Караваеву, Шигаеву, а также и Пьянову.

Вызвав такое признание Пугачева, Зарубин был в восторге и при первом свидании с Мясниковым не утерпел, чтобы не сообщить ему этой новости.

– Нам какое дело, государь он или нет, – отвечал самонадеянно Мясников, – мы из грязи сумеем сделать князя. Если он не завладеет Московским царством, так мы на Яике сделаем свое царство.

Итак, происхождение и личность Пугачева для яицких казаков не имели никакого значения; им необходим был человек чужой среды, никому не известный в войске, человек такой, который, воспользовавшись уверенностью русского народа, что Петр III жив, провозгласил бы себя государем и возвратил войску Яицкому все его прежние права, привилегии и вольность.

«Когда он [Пугачев] открылся нам, – говорил впоследствии Мясников казаку Горшкову, – что бежал из Казани и, скитаясь по степям, ищет укрыться от строгих поисков, тогда мы, по многим советываниям и разговорам, приметили в нем проворство и способность. Мы вздумали взять его под свою защиту и сделать над собой властелином и восстановителем своих притесненных и упадших обрядов и обычаев, которые давно стараются у нас переменить. Хотя по бывшим у нас на Яике происшествиям и принуждены мы были остаться безо всякого удовлетворения и, как, может быть, многие думали, в спокойном духе, но искра злобы за такую несправедливость всегда у нас крылась до тех пор, пока изобрели удобный случай и время. Итак, для сих-то самых причин вздумали мы принять его покойным государем Петром Феодоровичем, дабы он восстановил прежние наши обряды, а бояр, которые больше всего в сем деле умничают, всех истребить, надеясь на то, что сие наше предприятие будет подкреплено и сила наша умножится от черни, которая тоже вся притеснена и вконец разорена».

Так думали главные вожаки и решились не только не выдавать никому признания Пугачева, а, напротив, убеждать всех и каждого, что он истинный и природный государь. Эти убеждения, подкрепляемые той пользой, которую может извлечь войско от принятия к себе государя, были настолько сильны, что многие лица, сначала сторонившиеся, как, например, братья Кожевниковы, примкнули впоследствии к вожакам и явились самыми деятельными их пособниками. Тот же Харчов, который видел беду в том, что Пугачев поселился на хуторе Кожевниковых, впоследствии сам явился к самозванцу с поклоном.

Последний, признавшись Зарубину (Пике), поехал вместе с ним обратно к Кожевниковым, и на дороге они встретили двух казаков: Козьму Кочурова и Петра Чапова. Оставив Пугачева, Чика поскакал, чтобы догнать казаков.

– Куда вы? – кричал им Чика.

– Стрелять сайгаков! А ты куда? Кто с тобой едет?

– Государь Петр Федорович.

Кочуров и Чапов остановились в изумлении. Зарубин [Чика] приказал им сойти с лошадей и когда самозванец к ним подъедет, то поклониться ему низко. То и другое приказание было исполнено.

– Здравствуйте, – говорил Пугачев, – куда едете?

– Стрелять сайгаков.

– Нет, други мои, если вы со мной встретились, то оставайтесь при мне. Я ваш государь, и смотрите не уходите, а если убежите, то я, вступив в городок, велю вас повесить; от меня вы нигде не укроетесь.

Казаки повиновались и последовали за Пугачевым и Никой, которые, побоявшись ехать на хутор Кожевникова, остановились ночевать у казака Василия Коновалова.

– Что, Василий Семенович, – спрашивал Пугачев, – не было ли из городка посылки?

– Нет, все было тихо, – ответил Коновалов и предложил приехавшим сходить с ним в баню, случайно в этот день истопленную.

Гости охотно согласились, и по выходе из бани Коновалов дал Пугачеву свою набойчатую рубашку, бумажный пестрый халат, а под него надел нагольный тулуп. После бани Ника сбегал к Кожевниковым, выпросил у них палатку, а у Коновалова хлеб, котел, круп и мяса и чуть свет на следующее утро отправились обратно на Усиху. С Пугачевым были в это время: Ника, Сидор Кожевников, Василий Коновалов, Алексей и Кузьма Кочуровы и Сидор Васильев. Добравшись до реки Усихи, они разбили там палатку для Пугачева, а сами жили биваком под открытым небом, дней десять.

В это время приходили к Пугачеву с разных мест: одни для того, чтобы только посмотреть на проявившегося государя, а другие – чтобы посмотреть и, оставшись, послужить государю, увеличить толпу самозванца. На другой день после приезда на Усиху прибыл в стан Пугачева и Михайло Кожевников.

– Что, не приезжали ли к тебе какие люди? – спрашивал самозванец с любопытством.

– Нет, батюшка, никто не приезжал, – отвечал спрошенный.

Пугачев успокоился и был особенно доволен, когда ему сказали, что из городка приехал казак Иван Харчов и привез с собой полведра водки.

– Чадо, ты зачем сюда приехал? – спрашивал Пугачев Харчова.

– Мы слышали о вас, батюшка, что вы в здешних местах обретаетесь, так я приехал вас посмотреть.

– Смотрите, детушки, смотрите, я весь тут. Если вы меня сбережете, то и я вас сберегу и не оставлю.

– Если Бог допустит, то мы рады вашему величеству послужить.

Харчов предложил самозванцу привезенный им подарок, и все сели обедать. Началась попойка.

– Здравствуй я, надежа-государь! – провозгласил Пугачев, поднимая чарку.

Все выпили за здоровье государя и хотели пить за здоровье императрицы.

– Нет! – закричал Пугачев. – За здоровье ее не пейте, я не велю, а извольте кушать за здоровье Павла Петровича.

Казаки исполнили приказание, и Пугачев, подняв чарку, провозгласил: «Здравствуй, наследник и государь Павел Петрович!»

– Ох! Жаль мне Павла Петровича, – прибавил он, утирая как бы навернувшиеся на глаза слезы.

Казаки смотрели на самозванца с умилением и верили в искренность его родительских чувств.

После обеда и попойки, когда Пугачев лег и притворился спящим, Харчов отозвал в сторону Михайлу Кожевникова и спросил его, заметил ли он все приметы государя.

– Я никогда не видывал государя, – отвечал Кожевников, – так почем же мне знать его приметы?

– Я сам, брат, никогда его не видывал, но один старик, отставной казак, мне рассказывал, что государь имел приметы такие: на одном виске пятно от золотухи, переднего зуба нет, на лице есть черные пятнышки и когда рассмеется, то один глаз прищуривает.

Пугачев подслушал этот разговор и впоследствии, как увидим, воспользовался им в свою пользу.

– Если у государя были такие приметы, – заметил Кожевников, – то он очень походит на него.

– И мне кажется, – отвечал Харчов, – что приметами он схож.

Пугачеву не нужно было более притворяться, и он сделал вид, что проснулся. Харчов стал ему откланиваться.

– Смотри же, послужи мне, – говорил ему самозванец, – рассказывай надежным людям и выезжайте на плавню, а я к вам приеду с теми, которые ко мне соберутся.

– Хорошо, надежа-государь, буду о вас рассказывать.

Харчов уехал, и Пугачев остался с Михайлом Кожевниковым.

– Как же вы хотите явиться на плавне? – спрашивал по отъезде Харчова Михайло Кожевников. – Там будут атаман и казаки с послушной (старшинской) стороны, так, я думаю, вас принять не согласятся.

– Если они станут противиться, – отвечал Пугачев, – так мы всех их перевяжем и пойдем в городок.

– А они дадут знать, и комендант Симонов с регулярными войсками и старшинскими казаками не допустят вас до городка.

– Я сначала с ними обошлюсь: если примут – хорошо, а не примут – так пойду мимо и стану пробираться в Русь.

– Как это? С кем в Русь идти-то, ведь у вас немного людей будет.

– Нет, я думаю, ко мне много пристанет. Если-де людей будет мало, так я опять скроюсь; мне не надлежало еще теперь являться, да не мог я вытерпеть притеснения народного. Во всей России чернь, бедная, терпит великие обиды и разорения, для нее-то хочу я теперь показаться, и она вся ко мне пристанет. Сам я царствовать уже не желаю, а восстановлю на царство государя цесаревича и во всех местах поставлю новых судей, так как у нынешних усмотрена мной большая неправда.