От любви до ненависти
Всем известна пословица про то, сколько шагов от любви до ненависти. Как, на первый взгляд ни странно, между этими двумя чувствами существует глубокая внутренняя связь. Выше уже отмечалось, что одной и той же цели – эмоциональной защиты от агрессии могут служить как слова инвективного, так и вежливого, «куртуазного» списка.
При этом с той же силой, с какой мы испытываем агрессивные эмоции, можно испытывать противоположные чувства, зачастую даже не подозревая об их источнике – агрессивном мотиве. Точно так же возможно движение и в противоположном направлении.
Понять значение этого обстоятельства помогают известные особенности японской системы обращений.
Как известно, в японском языке имеется около пятидесяти форм обращений: почтительно-официальное, высокое, нейтральное, сниженное, дружески-вежливое, скромное, фамильярное и так далее. Не менее велико число форм приветствий, чуть меньше форм выражения благодарности и более двадцати форм извинений.
Если добавить к этому уже называвшиеся выше грамматические способы выражения вежливости, то число вежливых средств по сравнению с европейскими языками выглядит поистине впечатляюще.
Впечатление это возрастёт, если противопоставить богатство этого слоя скудости форм выражения словесной агрессивности. В то же время в культурах европейского типа всё обстоит прямо противоположным образом: при обилии форм словесного оскорбления форм выражения вежливости много меньше.
Но если вежливость и грубость играют одну и ту же роль своеобразного заменителя физической агрессивности, служа, так сказать, понижающим трансформатором агрессивных тенденций, то объяснение такой странной обратной пропорции напрашивается само собой: словесные оскорбления и вежливость в любой культуре существуют по принципу взаимодополнения. Если в языке мало возможностей замещения физической агрессии с помощью инвектив, развивается система вежливых выражений; при относительной слабости этой последней группы усиливается инвективный слой. Тем или иным способом, но агрессивность должна быть словесно замещена по имя физического здоровья общества.
В более широком плане: чем больше в национальной культуре инвективных – или куртуазных – формул, тем очевиднее стремление данного общества справиться с рвущимися наружу антиобщественными тенденциями.
Но чрезмерное насыщение языка бранью или вежливыми формулами наводит на интересные размышления.
Дело в том, что чрезмерная вежливость не обязательно свидетельствует о том, что её автор испытывает какую-то особую приязнь к своему адресату. Иногда наоборот – это признак вражды и (под)сознательное стремление задушить в себе рвущуюся наружу ненависть. Можно сказать, что человек в данном случае загоняет вглубь свои отрицательные эмоции, что, конечно, неплохо при условии, что перенасыщенный паром ненависти котёл в один далеко не прекрасный день не взорвётся.
Говоря конкретно о японском народе, можно с удовлетворением отметить, что такая их эмоциональная стратегия приносит свои плоды: общеизвестно, что продолжительности жизни японцев и их общему здоровью могут вполне позавидовать нации, для которых характерно совсем другое соотношение грубого и вежливого словаря.
С другой стороны, как уже отмечалось выше, резкая, даже очень грубая, даже очень вульгарная брань служит, так сказать, предохранительным клапаном у кипящего котла и эмоционально облегчает напряжение.
Какая стратегия лучше? Трудно сказать. Есть мнение, что существуют какие-то особенности народа, которые определяют его поведение, в том числе такое, которое противоречит какому-то другому поведению того же народа, но в другом месте. То есть одна и та же нация может быть, условно говоря, «убогой и обильной, могучей и бессильной» – и каждая такая черта находит своё место в национальном характере. То, что хорошо для Японии, неприемлемо для России, и как бы ни хотелось кому-то привить нам японскую вежливость, не стоит и пытаться: нашему народу присущ другой способ снятия напряжения.
Психолог С. Лурье иллюстрирует эту идею на примере марксизма. Эта теория, говорит исследователь, разрушительна, вредна для любой нации; но если она помножена на «удачно» ему соответствующую национальную стратегию, дело может кончиться сталинизмом. Те же условия распространения марксизма в другой стране, с другой стратегией, не смогут привести к кровавой диктатуре: диктатура и такой национальный характер «не состыкуются». Есть национальные культуры, обладающие стойким иммунитетом к марксистским идеям. И есть такие, которым угрожает «марксистский СПИД».
Применяя такой же анализ к Японии, мы увидим, что в самом деле инвективный способ общения, помноженный на японскую, глубоко скрытую от самой нации агрессивность, дал бы непереносимую разрушительную реакцию, гибельную для данной национальной культуры. Все агрессивные тенденции, надёжно спрятанные за плексигласовым щитом бесчисленных вежливых уважительных формул, вырвались бы наружу. В «лице» русского мата японцы получили бы оружие, которое быстро привело бы к конфликту между самими японцами и их соседями. Неудивительно, что такое оружие было отвергнуто японским национальным сознанием примерно по тем же соображениям, по каким ядерные державы решили отказаться от слишком эффективного оружия массового поражения.
И наоборот, японские «вежливости», перенесённые на русскую почву вместо русской брани, не дали бы русскому национальному характеру необходимой разрядки и привели бы к резкому повышению эмоционально-психологического напряжения – со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями. Можно предположить, например, что изъятие из русской речевой практики грубых бранных слов привело бы к ещё более острой криминальной ситуации в России.
Так что, снова цитируя героя романа Вольтера, «всё к лучшему в этом лучшем из миров».
