21
В субботу утром, после плотного завтрака и обычного ассортимента лекарств я побродила по отделению в поисках Шона, но кого бы из персонала ни спрашивала, все вели себя малость уклончиво, и никто из пациентов, с кем я пообщалась, не знал, где он. Никто не мог припомнить, чтобы видел его с тех пор, как с ним случился тот припадок в телевизионной комнате в четверг вечером. Но недостатка в экспертных мнениях не имелось, естественно.
— Не думаю, чтобы он был где-то тут в течение дня, — сказала мне Люси. — Наверное, его тайно похитили или еще чего. Не слышала, чтобы он с кем-то тут разговаривал.
— Они кормят Шона в его комнате, — сообщила Донна, к которой мне опять пришлось пристроиться на ходу.
— Его перевели в другое отделение, — шепнул Ильяс, светоч всех знаний, и важно кивнул. — Ниже этажом, где лежат реальные психи.
— Это Тварь забрала его, — уверенно сказал Тони.
Шон в итоге объявился только на обеде. Миа привела его в столовую, принесла еду от окошка раздачи, а потом села вместе с ним за столик на почтительном расстоянии от всех остальных. Было непохоже, что она держится так близко к нему, потому что Шон на наблюдении «в пределах непосредственного доступа» — хотя, может, дело было и в этом, после такой-то серьезной заморочки, — но больше того: она старалась удерживать и всех остальных подальше от него, следя, чтобы вокруг Шона всегда оставалось свободное пространство.
Мне показалось, что она… типа как оберегает его, понимаете?
Словно какая-то опасность грозит ему, а не исходит от него.
Мы все не сводили с него глаз, даже не пытаясь этого скрывать, и чего тут удивительного? Шон не смотрел ни на что, кроме стоящей перед ним тарелки. Не произнес ни словечка, даже Миа, и как только он покончил с едой, Миа тут же вывела его из столовой — ее рука зависла в нескольких дюймах от его спины, словно она боялась даже прикасаться к нему.
После того, как Шон ушел — в свою комнату, насколько я понимаю, — все представители нашей спаянной компашки, не сговариваясь, поднялись со своих мест, потихоньку подгребли к оставленному Шоном столику и скучковались там, как у алтаря. Поначалу все просто шумно прихлебывали чай и чавкали яблочным пирогом и прочими такими деликатесами, но было видно, что мои сотоварищи просто-таки жаждут поделиться своими только что пересмотренными мнениями о ситуации.
— Он плохо выглядит, — первой заметила Донна.
Ильяс ухмыльнулся ей.
— Думаешь, что ты выглядишь офигительно?
— Могу предположить, это что-то посттравматическое. — Боб посмотрел на меня. — У тебя ведь вроде то же самое?
Не обратив внимания на гоготнувшую Лорен, я пристально посмотрела на него.
— Да у нас у всех это есть! — Люси тронула меня за руку. — Всем нам пришлось через что-то пройти, в той или иной степени. Просто травма травме рознь, вот и все.
— Он хоть что-нибудь сказал? — спросил Грэм. — С того вечера то есть.
Все дружно помотали головами. Ильяс при этом громко рыгнул.
— Тогда дело, видать, серьезное.
— Не похоже, чтобы он и раньше особо много разговаривал, — сказала Донна. — В смысле, он всегда был тихоней.
— Хотя если он и вправду молчит… — Грэм присвистнул. — Просто скажем, это ведь не на пустом месте, как думаете?
— Да, херня какая-то, — сказала Лорен.
Грэм повернулся к ней и ткнул пальцем.
— Это ведь ты орала на него тем вечером!
Боб оживленно закивал.
— Да, орала как резаная.
— Орала, потому что он сам так орал, что оглохнешь!
Грэм вдруг так завелся, каким я его еще не видела.
— Потому что тебе было не слышно свою драгоценную программу!
Лорен сунулась ложкой прямо к лицу Грэма и хихикнула, когда он сжался, будто у нее в руке было что-то более острое.
— А разве ты не должен уже стоять возле лекарственного окошка, как истукан? — Она посмотрела на часы, которых у нее не было. — Лучше поспеши, приятель, через двадцать минут откроют.
Лорен проследила, как Грэм в панике шаркает к выходу, а потом вернулась к своему пудингу и быстро закинула в пасть полную ложку.
— Шон просто придуривается, если вам интересно мое мнение. Бедное дитя жаждет внимания.
Я попыталась хотя бы частично изгнать сарказм из своего голоса.
— Думаешь?
— Да естественно придуривается!
— Это не исключено, — задумчиво произнес Ильяс. — Может, он ведет какую-то собственную игру или типа того.
Лорен кивнула, продолжая жевать.
— Я и сама как-то нечто подобное проделывала… Правда, не молчала, а скорей, наоборот. Постоянно повторяла одно и то же слово, чтобы малость позлить санитаров. Вообще-то два, но типа как одно. Вот и всё — всего лишь это слово, чего бы у меня ни спрашивали. Целых две недели.
— Ловко это ты закосила, — заметила я.
— Знаю, — сказала она.
— Шону наверняка сейчас и вправду паршиво. Всего неделя прошла, как убили Кевина, не забыли?
— И что?
— А то, что тебе стоит подумать об этом, и может, вместо того, чтобы орать на него в тот вечер, когда он и так был не в себе, стоило бы проявить чуть побольше чуткости!
Люси подтолкнула меня локтем.
— Ты просто сотрясаешь воздух, детка.
Словно я и сама этого не знала.
— Да мне насрать, — буркнула Лорен.
Я отвернулась, припоминая происходящее тогда и чувствуя, что это вроде как важно. Та придурочная тетка в телике как раз демонстрировала свои загубленные каким-то косоруким лепилой искусственные сиськи. Шон, палец которого был словно приклеен к какой-то невидимой болячке или прыщику у него на подбородке, задавал все тот же вопрос, что и всегда, только на сей раз вид у него был такой, будто он искренне жутко напуган, что это в натуре произойдет. Малайка всеми силами пыталась его успокоить, но ничего у нее не вышло. А потом Лорен в бешенстве вскочила на ноги и разоралась, требуя, чтобы кто-нибудь его заткнул.
Ну что ж, кто-то определенно это сделал.
— А что это было за слово? — Боб наклонился к Лорен. — Слово, которое ты повторяла раз за разом?
Дочиста облизав ложку, Лорен бросила ее в миску.
— Идинах, — ответила она.
* * *
Позже, когда я просто слонялась без дела, а те, кто еще не лежал в постели или как-то иначе не ушел от реальности, чтобы оставаться на ногах, заявляли свои права на прикормленные места в телевизионной комнате, то заметила Малайку, скрывающуюся в женском туалете. Встала у двери и, едва заслышав, как загудела сушилка для рук, сразу же «включила слезу».
— Привет, Алиса. Что такое?
Я помотала головой, словно была слишком расстроена, чтобы говорить, и позволила отвести себя в один из процедурных кабинетов рядом со сто тридцать шестой палатой. Она вручила мне пачку бумажных платочков и отпаивала водой, пока я не успокоилась. Придвинулась вместе со стулом ближе, пока наши коленки не соприкоснулись, и спросила, что меня так расстроило.
— Я… видела… Шона! — По слову за раз, с придыханиями и запинаясь, словно их из меня вытягивали. Глотнула еще водички. — Это ужасно!
— Знаю, моя хорошая.
— Что с ним случилось?
— Мне нельзя обсуждать других пациентов, Алиса. Я не могу…
— Он мой друг! — Уже на грани истерики. — Это важно!
Малайка покачала головой.
— Я и не знала, что вы с ним были так близки.
— После того, что случилось с Кевином, понимаешь? — Я украдкой подняла взгляд и увидела Ильяса, заглядывающего в окошко двери. Он показал мне язык, а потом, слава богу, убрался. — Как раз сразу после этого мы с ним и подружились.
Вздохнув, Малайка забрала у меня пустой стакан.
— Ты права, конечно же, — произнесла она. — Этот последний эпизод и вправду ужасный.
— А в чем там хоть дело? Что происходит?
— Ну, хорошая новость в том, что доктор Бакши практически не сомневается, что это лишь временно.
— О, отлично! — радостно воскликнула я.
— Что-то явно произвело на него травмирующее воздействие.
— Хотя не то, что произошло с Кевином. В смысле, это случилось уже после того, как убили Кевина, так что…
— Да. Мы можем лишь предполагать, что это прямое следствие того, что произошло в телевизионной комнате позапрошлым вечером.
— Да ты что? Офигеть! Можно подумать, что это и без того не было понятно.
— Когда пациент приходит в слишком сильное возбуждение, что-то у него в голове обычно… закрывается, и он просто отключается. Уходит в себя, в свою скорлупу. Это такой защитный механизм.
— Защитный против чего?
— Против всего, — ответила Малайка.
Я кивнула, словно размышляя над всем этим, хотя так оно и было. Шон пытался сказать мне что-то, но вдруг так испугался, что началась вся эта его обычная фигня с умиранием. Вот что запустило весь этот процесс, и я очень хорошо помнила, что именно это его и доконало.
— Полагаю, потом у вас было нечто вроде совещания, — сказала я. — Вы ведь всегда так делаете, верно? После тревоги и всего такого.
— Да, проводится обязательный разбор происшествия.
— И что же, по общему мнению, произошло?
— Ну… — Малайка вроде как испытывала некоторую неловкость и оглянулась через плечо. Проверить, не смотрит ли кто на нас в окошко. Убедиться, что дверь плотно закрыта. — Всегда очень сложно диагностировать такие вещи прямо на месте. Главное в таких случаях — следовать должной клинической процедуре, как мы, естественно, и поступили.
— А что думает Дебби? Она была прямо там, когда все это произошло.
— Дебби была чрезвычайно расстроена.
— Да, надо думать… В смысле, она ведь явно пыталась оказать помощь?
— Разумеется. Когда кто-то, настолько перевозбужденный, как Шон, на чем-то… зацикливается, зачастую лучший вариант — это отвлечь его чем-то неожиданным. Шокировать. Типа как обухом по голове, чтобы выбить его из этого состояния.
Да уж, слово «обухом по голове» подходило в данном случае как нельзя лучше.
— Доктор Бакши заверила Дебби, что это определенно было тем, что стоило попробовать.
— И ты сама слышала, как доктор Бакши это сказала?
— Это со слов Дебби. — Малайка отодвинулась вместе со своим стулом назад. — Вообще-то мне нельзя все это тебе рассказывать, Алиса. Это довольно некрасиво с моей стороны, и я делаю это лишь потому, что вижу, в каком ты подавленном состоянии.
— Я никому не скажу, — заверила я.
Малайка встала.
— Так что, теперь тебе немного получше?
— Да, да… Все со мной хорошо. — Я тоже поднялась на ноги и вышла за дверь, которую она для меня придержала. Я не посмотрела на нее и даже не поблагодарила, но только лишь по той причине, что вдруг лишилась дара речи, как бедный старина Шон.
В голове крутилось слишком уж много всего. И Кевин, и камеры наблюдения, и Седдон, и наркотические лекарства, и санитары, и Шон… Я изо всех сил старалась разложить всю эту информацию по полочкам или извлечь из нее хоть какой-то смысл. Я знала, что ответ где-то здесь, силится выбраться наружу, но все слишком уж перепуталось.
Из-за наркотических лекарств, наверное. Моих лекарств, в смысле.
Когда за деревьями не видишь леса, прорыва по делу не жди, и я уже всерьез начинала гадать, есть ли вообще хоть какой-то толк от всех этих препаратов. «Ингибиторы» — это вроде как «замедлители» на обиходном языке; так вот почему же все эти таблетки, которые они скармливают мне три раза в день, все никак не могут притормозить те участки моего мозга, что необходимы мне для вдумчивой работы?
Имена и лица, обрывки фраз, оброненные разными людьми…
Все это вихрем кружилось у меня в мозгу, и я никак не могла нажать на тормоза.
Никак не могла разорвать этот заколдованный круг и спокойно посмотреть на него со стороны.
