После обеда и послеобеденной дозы лекарств я все еще пребывала в крайне говенном настроении. Бредя в сторону музыкальной комнаты, заметила Тони, терпеливо сидящего возле тамбура с собранными сумками и имеющего такие же перспективы в ближайшее время выйти отсюда — по милости его несуществующих американских родственников, — как и я сама. Он помахал мне, а я даже не потрудилась помахать в ответ.

В музыкальной комнате уже торчал Ильяс, который играл сам с собой в «Четыре в ряд» и не обратил на меня ни малейшего внимания, когда я вытащила из ушей наушники и поинтересовалась, не против ли он немедля сдрыснуть отсюда. Я пыталась спрашивать и более вежливо, но из этого тоже ничего не вышло. Даже после того, как я добрых пять минут как умалишенная выколачивала пыль из бонгов, он не сдвинулся с места — но, по крайней мере, не выказывал такой уж склонности почесать языком, — так что я сдалась и плюхнулась на диванчик.

В одиночестве, слава богу, или практически так.

Все это было до ужаса глупо и несправедливо, поскольку многое из того, что я сказала Бакши и всем остальным про Энди, являлось полной правдой. Он и в самом деле был до сих пор зол на меня — я знала, что это так, — и действительно зациклился на мне. О, и я точно ничего не выдумала, когда сказала, что иногда он любит быть малость грубоватым в постели, — тот факт, что против этого я вообще-то никогда особо не возражала, в данном случае совершенно непринципиален.

Горькая же правда в том, что прямо тогда — после шести с лишним недель полнейшего воздержания, — я по этой части была готова буквально на все и абсолютно в любой форме. Грубо или нежно, с извращениями или без… Наверняка здесь не нашлось бы ни единого мужика, который не всплывал у меня в такие моменты в голове. Тони, Маркус… да даже вон тот волосатый поганец, который сейчас играл сам с собой в «Четыре в ряд» в углу, господи спаси.

Хотя просто крепкие обнимашки были бы сейчас классней всего.

Энди был в этом деле мастер, в некие незапамятные времена.

Послышался стук в дверь, и когда я подняла взгляд, мой папа уже стоял за дверью рядом с Феми. Он тут же заулыбался и начал махать мне сквозь стекло, как будто я его еще не заметила (что определенно было не так) — или, может, забыл, что на самом деле из себя представляет и в чью дудку дует (что уже случалось, когда он первый раз пришел меня навестить).

Феми открыла дверь, и отец вошел.

Я встала, пока он еще только подходил ко мне — своей обычной косолапой походочкой. Папа сразу притянул меня к груди, едва я только оказалась в пределах досягаемости.

Ну вот, наконец хоть какие-то обнимашки…

— Ну привет, что ли, — произнес он.

Пока папа снимал пальто, я увидела, что он засек Ильяса в углу, после чего перевел взгляд на меня и скривился. Я помотала головой — мол, не проблема, большего уединения тут все равно нигде не сыщешь.

— Ну, как самочувствие, детка? — Он уселся.

Папа задал мне этот вопрос с несколько большей искренностью, чем доктор Бакши несколько часов назад, что слегка согрело мне душу.

— А где мама?

— Гм… Осталась в отеле, — ответил он. — Мама неважно себя чувствует.

— Мог бы ничего и не выдумывать, — сказала я.

Папа кивнул.

— Ну да, ей сюда приходить — одно расстройство, если честно. — Он несколько секунд смотрел на свои ботинки и улыбнулся, когда вновь поднял взгляд. — Нормально спишь?

Я ответила ему, что, пожалуй, сплю даже слишком много. На всех этих таблетках.

— Ну, может, это и к лучшему, — произнес он.

— Наверное.

Папа огляделся по сторонам и скривился.

— Ну и ну… Ты вообще привыкла к этому запаху?

По-моему, я уже упоминала про характерные ароматы отделения «Флит», но на случай, если меня подводит память, просто будем исходить из того, что они тут постоянно, и пусть даже я не стала заморачиваться с ответом на этот папин вопрос — нет, к такому никогда не привыкнешь.

Это такой… типично больничный запах на основе хлорки, естественно, но хлорка — это, так сказать, всего лишь фон. Поверх нее вы получаете — в различных пикантных комбинациях, в зависимости от времени суток и «состояния» отдельных пациентов — полный набор прочих специфических ароматов.

Как там принято говорить, с понтом поднося к носу бокал с якобы хорошим вином? Ах да, «нотки»…

Нотки крови, говна, блевотины, пота, мочи, спермы…

Иногда до вас долетит просто мимолетный душок — пусть даже если этот «душок» больше похож на удар в рожу, — но в большинстве случаев это то, что постоянно висит в воздухе, и деваться тебе некуда — то, что ты можешь унюхать прямо на себе даже ночью в постели, сколь старательно ни скребся бы под душем. О, а еще вы частенько чуете вонь свежей краски. Постельное белье хоть постирать можно, что регулярно тут и делается, но вот удаление всего из вышеперечисленного со стен требует перекраски. Здесь чуть ли не каждую неделю видишь, как кто-нибудь шлепает кистью по стенке, и пусть даже кажется, что от этой химической вони сейчас вот-вот блеванешь, будь у меня выбор, я предпочла бы все-таки нюхать краску. «Дьюлакс Свежий Лимон», если желаете точности.

— Вот! — Ухмыльнувшись, папа поднял перед собой пластиковый пакет, который принес с собой. Поставил его на колени и порылся в нем, напоминая себе, что мама положила туда, чтобы правильно все перечислить. — Тут печенье, которое ты любишь… кое-какие фрукты и несколько маленьких коробочек сока.

Он подался вперед и заговорщицки подмигнул.

— И несколько батончиков «Твикс», разумеется!

Папа преподнес это так, словно протащил сюда кило героина или пирог с напильником внутри — невзирая на то, что пакет могли досмотреть, пока он расписывался в журнале посетителей в тамбуре. На самом же деле, если вы только не посещаете того, за чьей диетой тут строго следят, то можете принести практически все, что вашей душе угодно.

Вообще-то «Твикс» мне уже малость поднадоел, но я предпочла промолчать на этот счет.

— Итак. — Он откинулся на стуле. — Как сегодня утром все прошло?

Мой папа не хуже меня знал, что означает пятничное утро.

Я пожала плечами.

— Прошло неплохо. Ну, неплохо по крайней мере для тебя, поскольку выпускать меня отсюда никто не собирается.

— Послушай, детка…

— Выписка мне в обозримом будущем не светит… и только не говори мне, что собираешься сидеть здесь с кислой миной, как будто я сильно тебя разочаровала. Можешь по-честному сказать, что это совсем не то, чего тебе хочется?

— Ты не слишком ко мне справедлива.

— Это ведь для моего же блага, верно? — Я мотнула головой на Ильяса. — Торчать тут с публикой вроде него.

Папа надул щеки и покачал головой.

— Да ладно тебе, Алиса… Если я даже сейчас так и думаю… разве из этого следует, что мы с мамой не хотим, чтобы ты вернулась домой? Думаешь, мы не хотим, чтобы ты выздоровела?

Я отвернулась и некоторое время смотрела в стену, сытая по горло этой беседой, которую мы в той или иной форме вели всякий раз, когда меня навещали он или мама. Это никогда ни к чему не приведет.

— О, кстати… Джефф и Диана… Наши соседи, помнишь? Они просили меня передать тебе привет и наилучшие пожелания.

Я опять повернулась к нему.

— Ты сказал им, что я здесь?

— Нет, но они заходили и спрашивали, как у тебя дела, а твоя мама малость разволновалась. Я сказал им, что тебе удалили аппендикс.

Я немного посмеялась, и он тоже.

— Ну ладно, давай рассказывай. — Папа снова подался вперед и в натуре нетерпеливо потер руки, тупой старый мудак. — Что тут происходит? Эта странная женщина все еще пытается что-то сделать с твоими ногами?

— Ее выписали.

— Ну а тот, что все время ждет? Или та женщина, которая поет?

Я просто уставилась на него, внезапно осознав, что мой отец не имеет ни малейшего представления, что происходило после того, как он был здесь последний раз. Совершенно не в курсе ни про смерть Кевина, ни про мое расследование. Это меня изумило, поскольку это было такое крупное событие, но он ни шиша не знал про убийство, про наркотики, вообще ни про что.

Так что я ему кое-что рассказала.

Вид у папы был совершенно потрясенный, начнем с того, и он кивал, будто ему интересно, но я заметила, как лицо его медленно меняется, увидела, как оно… как-то сморщивается, как и всегда, когда он чем-то встревожен. Так что даже перед тем, как закончить, я уже знала, чего ждать, и в точности могла предсказать тон его голоса. Я уже слышала такой тон, когда мне было пятнадцать и когда я начала встречаться с парнем на три года меня старше. Слышала, когда впервые сказала ему, что хочу поступить в полицию.

— Послушай, детка…

Я моментально отключилась. Ну что там можно было услышать нового? Какие-то вариации все того же занудного «А это действительно хорошая мысль?», которые мне только что выдавали в МПП? Те же предостережения, которых я от пуза наслушалась и от Маркуса, и от Бакши, и даже, блин, от своего кореша Бэнкси?

Как получается, что я меньше всех имею право знать, что для меня хорошо, а что плохо?

Я смутно осознала, что Ильяс что-то бурчит на противоположной стороне комнаты, так что повернула голову, чтобы посмотреть, чем он там занят. Увидела, как он бросает синий шарик в ячейку доски «Четыре в ряд», а потом встает, обходит стол и садится на стул с противоположной стороны, чтобы сделать ход за «красных». Усевшись, Ильяс со шлепком обхватил обеими руками голову — собственный блестящий ход явно поставил его в тупик.

— Алиса? Ты меня вообще слушаешь?

Я опять медленно повернулась, чтобы посмотреть на отца.

— Я реально устала.

Вид у него стал такой, словно я врезала ему под дых.

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Пожалуй, это будет к лучшему, — сказала я. — Хотя спасибо за «Твикс».

— Ладно…

И лишь только тогда, когда папа медленно поднялся на ноги, Ильяс решил, что сейчас самое время к нам присоединиться. Я посмотрела, как он целенаправленно движется к моему отцу и встает совсем близко от него. У того это явно не вызвало особого восторга.

Ильяс мотнул головой в мою сторону.

— Так вы ее папаша, выходит?

— Совершенно верно.

Ильяс кивнул и подступил к отцу даже еще ближе.

— Послушайте, если вы породили такую дочь… — он примолк, заметив, как папа при этих словах невольно скривился. — Ну да, я знаю, жуткое слово, согласен. Но если это так… то вы можете жить вечно!

Я даже не нашлась, что и сказать, и могла лишь молча наблюдать за Ильясом, который, выдав этот перл мудрости, уже выкатывался из музыкальной комнаты. Не без труда заставила себя повернуться, чтобы опять посмотреть на папу.

— Ну и местечко, — только и произнес он. Подхватил свое пальто и расплакался.