Лирическое отступление второе… и не буду терять ни своего, ни вашего времени, так что сразу скажу, что все началось с огоньков в самой глубине сада. Тусклых огоньков, мигающих между деревьями, которые были видны из окна моей спальни. Я уже замечала их несколько раз, пока жила с Софи, и она уверяла, что это просто проезжающие машины или свет в домах напротив нашего. Смеялась надо мной и говорила, что, наверное, мне стоит подумать о том, сколько моих денег каждую неделю оказывается в кармане у Билли, но не сумела меня убедить. Я буквально чувствовала, что дело не только в этом, что это нечто большее. Я еще и музыку слышала, но такую, которую никак не получалось пристроить в голове — не удавалось опознать ни мотив, ни инструмент. Просто какие-то чудны́е мелодии, которых я никогда раньше не слышала.

И я знала, что эти мелодии адресованы специально мне.

Казалось, будто кто-то втихаря наблюдает за мной.

Дома у Энди все это стало очень быстро ухудшаться, обычно ближе к ночи, и он говорил мне примерно то же самое, что и Софи. Так что под конец я перестала ему об этом рассказывать, и он наверняка решил, что я обо всем благополучно забыла, тем более что на какое-то время мое внимание типа как переключилось на порезы, которые я стала регулярно сама себе наносить.

Я уже сталкивалась с этим на работе раз-другой. Обычно это были совсем молодые девчонки со шрамами на руках и ногах, напоминающими перекладины стремянки, и поскольку тогда я ничего про это не знала, то всегда спрашивала себя, на черта это им вообще надо.

Дурацкий, блин, вопрос.

Дело тут, наверное… в некоем онемении, полагаю, неспособности вообще хоть что-нибудь чувствовать. В мýке, вызванной тем, что никто не обращает на тебя внимания. А вот прикосновение острого лезвия к своей руке (монтажного резака, в чем ирония ситуации) я всегда очень хорошо чувствовала, и даже такой чурбан, как Энди, никак не мог не обратить внимания на окровавленные бумажные салфетки на полу ванной. Так что да, мы провели бездну времени в приемном покое местной больницы, и было много слез и криков, но мне казалось, что мои шрамы смотрятся довольно круто, и сколько бы дней я не произносила ни слова и не выходила из дома, никогда не теряла бдительности. Я всегда сознавала, что какие-то люди, которых я не вижу, поджидают в меня темноте, не сводя с меня внимательных глаз.

А потом я по-настоящему начала видеть их, и вот тогда-то и началась вся эта чертовщина с масками.

Если не влезать в дебри (а как вы уже успели догадаться, со мной такое регулярно происходит во всех смыслах этого слова), то для начала я стала видеть этих людей в телевизоре, в самых разных программах, где-то на заднем плане. В самой глубине общей толпы или быстро промелькнувших в кадре. Это были все те люди, которых я в то или иное время помогла посадить. Мужик, забивший свою жену до смерти молотком, женщина, которая утопила обоих своих детей в ванне, насильник, нападавший на женщин на выходе из подземных вестибюлей метро… Я могла просто сидеть на диване рядом с Энди, хрустящим чипсами, и вдруг заметить их на экране — делающих вид, будто они массовка или как это там у них называется. Но дело в том, что я знала, что на самом-то деле это не они. Это были какие-то совершенно неизвестные люди, надевшие маски, — люди, каким-то образом связанные и с огоньками за окном, и с той непонятной музыкой, и с подглядыванием за мной, — которые просто прикидывались преступниками из моего прошлого.

Они могли сидеть на дальнем конце барной стойки в «Королеве Виктории».

Или в ресторане в каком-нибудь кулинарном шоу.

Или в каком-нибудь из эпизодов «Сделано в Челси» пить кофе с пончиками в каком-нибудь кофе-шопе.

Тогда я часами просиживала в интернете — ладно, я до сих провожу много времени в интернете, — но это было как раз то, что мне требовалось, поскольку помогло осознать, что я такая не одна, и поверьте мне — масштабы там просто-таки феерические. Нашлась целая куча другого народу на куче интернет-форумов, еще целое множество на разных видеороликах в «Ютьюбе», и все они как один подтверждали, что столкнулись с точно такой же выносящей мозг фигней, и рассказывали про некие анонимные организации, которые намеренно ее оркеструют. Про беспощадные и могущественные группы, способные на все и очень хорошо связанные между собой. Про тайные общества, которые наблюдают и ждут, а потом сообща выступают против того, кого сочтут для себя угрозой.

Это было единственное, чего я никогда на самом деле не понимала. То, до чего я каждый божий день пыталась докопаться. Я никак не могла просечь, каким образом могу представлять собой для кого-то угрозу, хотя при этом и ничуть не сомневалась, что это действительно так и что в один прекрасный день они явятся по мою душу.

Люди, скрывающиеся за этими масками, всегда смотрели прямо на меня, даже отдаленно не переживая насчет того, что я прекрасно понимаю, кто они такие. Типа как наслаждаясь этим: «Это предостережение, с которым ты ничегошеньки не можешь поделать».

Хотя я отнюдь не собиралась становиться легкой добычей. Не собиралась позволить себе стать чьей-то жертвой, потому что это совсем не то, чему меня учили.

Но… надо же знать своего врага в лицо, верно?

Наверное, тут мне следует заметить, что как раз тогда-то все и пошло… малость наперекосяк.

В один прекрасный день я только вылезла из постели, выкурила сигаретку и вдруг осознала: должны же быть и в моей собственной жизни люди, которые тоже являются частью всего этого. Это стало просто-таки ослепительно очевидным, и я почувствовала себя полной дурой, что не додумалась до этого раньше. Ну как те, кто желает мне зла, могли обойтись без того, чтобы не задействовать тех, кто мне близок?

Тех, кто всегда смотрит на меня с таким обеспокоенным видом и твердит мне, что пора, мол, завязывать с «этой дрянью», и, понимаешь ли, не стоит ли нам подумать над тем, чтобы увеличить дозу лекарств.

Да-да, именно их.

Какой же я была дурой!

Кое-кто лишь смеялся, когда я наконец открыто это высказала, что лишь разозлило меня и подтвердило мои подозрения. Софи это всерьез расстроило, но я знала — это попросту потому, что я раскусила ее. Потому что увидела их всех насквозь. Моя мама просто отказывалась обсуждать эту тему, сколько бы я ни твердила ей, что знаю, кто она на самом деле, и помню, как отец плакал по телефону, когда я спросила его, как он мог предать свое родное дитя и каково это — продать свою собственную душу.

Я решительно ввязалась в бой. Старалась на шаг опережать своего призрачного противника.

До сих пор помню выражение на лице у Энди в тот вечер, когда все окончательно сорвалось с тормозов. Он просто сидел и смотрел футбол, когда я вошла и сказала ему, что нам надо срочно уходить. Он находился не в лучшем настроении, потому как «Арсенал» проигрывал один мяч, но поставил телик на паузу, прошел вслед за мной в кухню и встал там, с дурацким видом таращась на меня, пока я собирала все имеющиеся в доме ножи.

Спросил меня, что это я делаю.

Попросил меня положить ножи на место и успокоиться.

— Они скоро здесь будут, — сказала я ему. Почему это известие его ничуть не обеспокоило? Почему он по-прежнему стоял как пень? — Они идут, чтобы прямо сейчас убить нас, и нам надо срочно убираться отсюда!

Дело дошло до физического противостояния, лишь когда он попытался отобрать у меня ножи, и буквально через секунду мы с ним уже барахтались на полу кухни, причем Энди твердил что-то про полицию, а я орала, что он дурак, потому что нам надо защищаться.

Я пыталась защитить и его — что было, блин, крайне благородно с моей стороны, поскольку я знала, что он тоже во все это вписан.

Во всяком случае, я думала, что я сильнее Энди, и прямо в тот момент явно ощутила в себе куда бо́льшую силу, чем при нормальных обстоятельствах. Намеченный побег перерос в потасовку, и я была решительно настроена преуспеть и в том и в другом. Оказалось достаточно просто отпихнуть его, и когда Энди вновь попытался отобрать у меня ножи — весьма, блин, аккуратно, тут надо отдать ему должное, — я просто потянулась к полупустой винной бутылке, стоящей на кухонном столе, потому что он не оставил мне особого выбора.

Я не намеревалась ранить или убить его.

Но если б это понадобилось, я бы долго не раздумывала.

Все вокруг было залито красным вином и изрядным количеством крови, но я вообще-то не могла особо много об этом думать, поскольку надо было срочно обшарить оставшуюся часть дома, чтобы попробовать найти еще что-нибудь, годящееся на роль оружия. Я замотала ножи в кухонное полотенце, чтобы удобней было нести, но пока я все еще копалась в ящике с инструментами, Энди ухитрился выползти в гостиную, отыскать свой телефон и вызвать «Скорую». «Скорая» прикатила в сопровождении патрульного автомобиля полиции, и после того, как Энди сказал одному из констеблей, что не хочет подавать на меня заявление — мне надо быть благодарной ему хотя бы за это, полагаю, — нас обоих забрали в больницу.

Один из санитаров в приемном покое отделения неотложной помощи узнал нас. Отпустил какую-то шуточку насчет того, что пора бы уже выдать мне скидочную карточку, как постоянному клиенту.

В общем, пока Энди делали рентген и зашивали разбитую башку, я находилась в другом кабинете, где мое собственное состояние оценивали два дежурных психиатра и младший кто-то-там с психиатрического отделения. Я даже отдаленно не повелась на их речи, разумеется, поскольку уже научилась распознавать людей, входящих в заговор с целью уничтожить меня. Сказала им, что вся эта история с ножами произошла лишь потому, что я не спала двое суток — но, естественно, они не слушали, потому что просто не хотели слушать. Лишь всячески юлили и категорически отказывались отвечать на мои вопросы касательно организации, к которой, как я была чертовски уверена, имели самое непосредственное отношение. Но как бы там ни было, через несколько томительных часов — под рыдание по телефону моего отца, как ближайшего родственника, — все необходимые бланки были заполнены, нужные телефонные звонки сделаны, а еще через пару часов после этого я уже опять ехала в «Скорой» с матовыми стеклами.

Сюда.

В отделение «Флит», свой дом родной.

Как я уже пыталась объяснить, кое-что могло и перепутаться, та или иная подробность могла выпасть или еще чего, но никакие имена в данном повествовании не были изменены, дабы не подставить под удар тех, кто может или не может оказаться ни в чем не повинен, как пишут в предисловиях к книжкам. Это совершенно объективная картина того, как все это проистекало, и пусть даже я не всегда могу в точности припомнить, что именно происходило и когда, я никогда не забуду то, какие чувства тогда испытывала.

В общем, вот то, во что я верила.

Верила. В прошедшем времени.

Большей частью в прошедшем.