Музыку я разъял как труп
(А. Пушкин)
Трансгуманисты не то что не понимают, а принципиально и последовательно отказываются понимать реальную сложность устройства человека, в которого они мечтают вмешиваться и которого они жаждут коренным образом преобразовать. Многие важнейшие свойства и особенности нашего организма открыты относительно недавно (например, крайне сложное устройство сосудов, которые дополнительно к сокращениям сердца проталкивают кровь собственной пульсацией и колебаниями электромагнитных полей, или «ремонтная функция» сна, которую выполняет круглосуточно активный, хоть и по-разному, мозг), – и нет никаких гарантий, что человек уже достаточно хорошо понимает собственное устройство, в которое он собирается вмешиваться со средневековым энтузиазмом.
Уже в настоящее время даже предпринимаемое конвенциальной медициной, безо всякого трансгуманизма вмешательство в тонкую химию организма порождает порой совершенно неожиданные, крайне неприятные и при этом мало объяснимые побочные эффекты (например, введение специфических веществ, способствующих выработке недостающих гормонов при лечении псориаза, парадоксальным образом может способствовать возникновению сильной тяги к самоубийству).
Мы явно недостаточно понимаем влияние нашей собственной психики на наш организм, – прежде всего (но далеко не только!) на выработку им тех или иных химических веществ. Сам факт подобного влияния является самоочевидным и давным-давно известным, а вот конкретные закономерности, не говоря о многоуровневых, «каскадных» механизмах такого воздействия (без детального понимания которых вмешательство в соответствующие процессы представляется смертельно опасным в самом буквальном смысле), во многом остаются тайной за семью печатями.
Наконец, тщательно изучив к настоящему времени свои органы, то есть «детали», из которых состоит наш организм, мы по-прежнему имеем весьма отдаленное представление о сложной системе электромагнитных полей, которые они порождают и воспринимают для своего функционирования. Освоив механику своего тела и неплохо, хотя и недостаточно продвинувшись в изучении его химии, мы, несмотря на все действительно восхитительные достижения, вызывающие вполне законные восторг и гордость, в целом остаемся профанами в понимании его физики.
В силу изложенного трансгуманизм представляется в его современном виде тупиковой и потенциально опасной ветвью естественного и вечного стремления человека к звездам, к преобразованию и улучшению мира, а значит – и самого себя.
Пусть даже освоив современную фразеологию алгоритмов и приподнявшись за счет этого над механистичностью своих средневековых предшественников, трансгуманизм, как и они, рассматривает человека не органично, как нераздельную совокупность физиологических, психологических и даже общественных процессов, а фрагментарно, как набор частных программ и закономерностей, не обладающих специфической целостностью и вполне сводимой к набору образующих их отдельных элементов.
В этом заключается его фундаментальная ошибочность с содержательной точки зрения. Будучи выражением естественного стремления человека к самосовершенствованию, он выражает, несмотря на практически неизбежные (в том числе и благодаря снятию моральных ограничений) выдающиеся достижения отдельных его адептов, тупиковую ветвь прогресса, обреченную сломаться под собственной тяжестью.
Однако до этого момента ему суждено сыграть колоссальную практическую не столько научную и медицинскую, сколько политическую роль.
Трансгуманизм проще всего воспринимать как современное проявление прогрессизма – оставленной нам в наследство эпохами Просвещения и становления индустриального общества идеологии, приветствующей любые изменения как таковые, не вдаваясь в их характер, значение и направленность.
И, безусловно, он является частью этой идеологии.
Однако их исторические судьбы принципиально различаются. Прогрессизм во всех своих формах – от наивной жюльверновской веры в абсолютную пользу любого прогресса и его марксистского отражения в общественных науках до умудренного многочисленными предательствами и службой империям «ангсоца», известного нам под именем «фабианского социализма», – был убит Первой мировой войной и пережил ее ужасы в лучшем случае как социал-империалистическая пародия на себя самого. А трансгуманизм, напротив, торжествует и распространяется именно в условиях утраты самой идеи (не говоря уже об идеологии) прогресса.
Поэтому при всей его историко-культурной связи с прогрессизмом, его развитие и популярность является специфически феноменом именно нашего времени – и уникальных, происходящих именно «здесь и сейчас», процессов.
Трансгуманизм как идейное течение, оказывающее внятное политическое влияние и являющееся уже частью современной глобальной либеральной платформы, стремительно развивается на фоне агонии традиционного финансового спекулятивного капитала и быстрого перехода его наиболее передовой части в качественно новую форму – капитала социальных платформ.
Деньги теряют значение, уступая свою общественную роль технологиям, прежде всего социальной инженерии, и рыночные отношения как основа общественной жизни на глазах вытесняются на второстепенные позиции отношениями, связанными с социальными платформами – социальными сетями, используемыми для комплексного управления людьми (при котором человек абсолютно свободно и без принуждения принимает полностью самостоятельные решения, жестко детерминированные тем, что он видит в своих соцсетях).
Безусловно, рыночные отношения не исчезают, – но их роль снижается, подобно роли насилия при переходе от феодализма к капитализму: при феодализме прямое насилие было едва ли не основным общественным отношением, а при капитализме оно, сохранившись, стало второстепенной служебной функцией, подчиненной капиталу. Так и рыночные отношения (то есть отношения обмена), доминировавшие при капитализме, становятся второстепенными, служебными в обществе социальных платформ.
Создание социальных платформ в корне меняет характер управления: если при капитализме, в условиях господства рынка оно осуществлялось, грубо говоря, прежде всего при помощи денег, то теперь деньги становятся с точки зрения управления принципиально лишними, так как управление осуществляется прямо, без посредников, индивидуализированно в отношении каждого человека в отдельности.
Помимо прочего, этот до сих пор не осознаваемый нами переход делает исторически ненужным финансовый капитал, который превратился в бессмысленного посредника, вообразившего себя центром мироздания и замкнувшего на себя до 70 % чистой прибыли наиболее развитых обществ. Поэтому он (не только спекулятивный, а весь финансовый капитал как таковой, во всех его сложившихся к настоящему времени формах) подлежит уничтожению, и содержанием современной истории человечества является его агония, а через некоторое время – и ликвидация.
Принципиально важно, что этот капитал, будучи подлинным и бесспорным властелином умирающего вместе с ним глобализированного спекулятивного мира, не уходит молчаливо и безропотно, а отчаянно сопротивляется, – и именно это сопротивление и породило как современность, так и, парадоксальным, но строго естественным с точки зрения диалектики образом, его сменщика (и окончательного могильщика) – социальные платформы.
Первоначально, в конце 90-х годов гибель глобального финансового спекулятивного капитала связывалась аналитиками и прогнозистами с неизбежным (что вполне сознавалось уже тогда) срывом человечества в Глобальную депрессию в ходе распада единых глобальных рынков на макрорегионы. Непосредственной причиной этого был кризис сбыта финансово-информационной продукции в условиях невозможности инвестировать в новые сферы развития человечества в силу их неопределенности и негарантированности прибыли.
Однако глобальный спекулятивный финансовый капитал совершил самое настоящее чудо, выиграв у небытия почти 20 лет (ибо Глобальная депрессия «при прочих равных», без сознательных усилий по ее задержке, должна была начаться еще в конце 2001 года). С макроэкономической точки зрения инструментами поддержания сбалансированности финансовых рынков (обеспечения пирамиды американского долга) стали в тактическом плане – накачка необеспеченными ипотечными кредитами США (до 2008 года), а в стратегическом – стратегии экспорта нестабильности (при Буше-младшем) и экспорта хаоса (при Обаме), пределы которым были положены в 2015–2016 году Россией (остановившей, пусть и недостаточно эффективно, расширение зоны хаоса в Украине, Сирии и Турции).
Однако не с макроэкономической, а с более глубокой, структурной точки зрения спекулятивный финансовый капитал продлил сбалансированность мировых рынков на почти 20 лет открытием новой сферы деятельности и, соответственно, крупномасштабного инвестирования, – Интернет-коммуникаций, из которых успели вырасти социальные сети как новая, третья среда обитания человечества и, главное, социальные платформы как новая форма его организации.
Финансовый капитал отнюдь не бесплодно оттянул начало своей гибели на 20 лет: за это время он успел, пойдя даже на отрицание органически свойственного ему стремления к прибыли (ибо социальные сети долгое время были принципиально бесприбыльными), создать качественно новую среду своего следующего воплощения – капитал социальных платформ. Теперь он имеет возможность продлить не просто свое существование, но и свою жизнь в качестве доминанты мировой истории, перейдя из формы финансовых спекуляций в отрицающую ее форму социальных платформ. На бесплодное сопротивление будущему и гибель обречена лишь та (пусть количественно и преобладающая, как это обычно бывает) часть финансового капитала, которая не успеет это сделать.
Трансгуманизм на этом историческом фоне представляется одним из проявлений общего перехода от финансовых спекуляций к социальной инженерии.
Его радикальность естественным образом привлекает необразованных энтузиастов, которых все больше и которые все влиятельнее в силу общих тенденций человеческой деградации, и энергичных разрушителей старого порядка в интересах наиболее агрессивных страт глобального капитала (до сих пор именуемых порой троцкистами в честь одного из самых ярких представителей этой служебной функции).
Однако трансгуманизм исключительно важен для современного капитала и по более глубоким причинам: создавая новые рынки, он позволяет ему продлить свое существование в старой, рыночной форме, – и одновременно открывает новые горизонты перед глобальной элитой в части как расширения личных возможностей, так и преобразования подвластной им части человечества.