Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В 1930-х годах нас предупреждали о контрацепции, и мы смеялись. В 1950-х нам сказали, что аборты скоро будут узаконены, но мы это проигнорировали. В 1970-х писали о надвигающейся эвтаназии, и мы пожимали плечами. В 1990-х нас предупреждали о гомосексуальном движении за особые права, и нам было все равно, потому что мы думали, что идея жениться на мужчинах нелепа. В 2010-х. трансгуманизм. Каким будет наш ответ в пятый раз? Мы наконец-то усвоили наш урок? Сможем ли мы проснуться от нашего мирного сна или пассивно наблюдать, как еще одно зло неторопливо оккупирует нашу землю? Фактически это первая действительно существенная угроза человечеству. Это первая угроза в истории, которая может покончить с нами как с видом.
Брайан Клоуз
Происхождение магического мышления трансгуманистов и их самой известной фигуры – Рэймонда Курцвейля британский философ Джон Грей отменно разобрал в своей книге 2011 года «The Immortalization Commission». По его убеждению, эта идеология берет начало в двух источниках. Первый – оккультные кружки британской аристократии конца XIX – начала XX века. Такова была своеобразная реакция на учение Дарвина, когда поиск жизни после смерти привел к увлечению спиритизмом. Искали не только способы контактировать с духами, но и возможность этот самый дух сохранить и оставить на земле, рядом с живущими. Второй источник родом из СССР 20-х годов прошлого века, где к духовным предшественникам можно отнести и Александра Богданова (Малиновского), и Леонида Красина, собиравшегося, как известно, заморозить тело Ленина для последующей процедуры оживления (предтеча криогенической корпорации «Алкор»). Как сформулировал Луначарский, «революция означает не просто радикальное изменение социальной жизни, но мутацию самого человека, создание, на самом деле, нового вида».
Джон Грей вообще предпочитает считать трансгуманизм «научной формой гностицизма», суть которого в веровании, что увеличение знаний автоматически освободит человека от тюрьмы плоти. По его собственным словам, трансгуманисты предпочитают думать следующим образом: «выходом из этой тёмной вселенной, по законам которой мы живём, и которые заставляют нас работать, стареть и умирать, может стать только приобретения это особого знания. И мы освободимся от рабства материи. Так вкратце можно описать гностицизм».
Серьезный разговор о контексте успеха трансгуманизма стоит начать, пожалуй, с обширной цитаты из книги, некогда ставшей интеллектуальным бестселлером в США, на момент публикации в 1994 году, из «Восстания элит и предательства демократии» американского историка Кристофера Лэша: «Новые элиты, включающие не только администрацию корпораций, но и представителей всех тех профессий, которыми осуществляется производство и манипулирование информацией – жизненным эликсиром общемирового рынка – гораздо более космополитичны или, по крайней мере, более подвижны и склонны к перемене мест, нежели их предшественники.
Новые элиты восстают против «срединной Америки», как они ее видят: народ, технологически отсталый; политически реакционный; с моралью, подавляющей половой инстинкт; самоуверенный и самодовольный, плоский и пошлый. Те, кто жаждет влиться в ряды новой аристократии интеллекта, склонны скапливаться на побережьях, развертываясь спиной к средоточью страны и культивируя связи с международным рынком скорого оборота, роскоши, моды и поп-культуры…Новые элиты – дома, лишь когда они в разъездах, – по пути на совещание высокого уровня, торжественную раздачу новых привилегий, международный кинофестиваль или неизведанный еще курорт. Их взгляд, по сути, это взгляд туриста на мир».
Именно Лэш ввел в общеупотребительный оборот термин «восстание элит» и постарался объяснить причины происхождения этого феномена. С какого-то момента 80-90-х годов XX века все более отчетливым становилось, что с точки зрения и социологии, и культурной политики, элиты все более «отпочковываются» от глобального большинства, несмотря на все кажущиеся триумфы тотальной демократизации конца 60-х годов. Но Лэш сделал одну серьезную методологическую ошибку, понятную в его случае бывшего марксиста, который пришел к социальному консерватизму – эти самые восставшие элиты не вызывали у него никакого восторга, мягко говоря, особенно когда он их сравнивал с элитами XIX – первой половины XX веков. Поэтому он отказывал им в любом значительном искреннем интересе к жизни и вкусам нижестоящих классов и групп. Игнорируя, при этом, такие факторы, как социальное происхождение этих бунтующих элит. Стив Джобс, основатель Apple, отчисленный студент, искавший духовное просветление в путешествиях в Индию – классический их представитель. Точной такой же, как Эрик Шмидт, ключевая персона корпорации Google, инженер, выпускник Университета штата Калифорния в Беркли. В своем большинстве, если речь идет об Америке, это люди с высшим образованием, действительно свысока относящиеся к «необразованным» как социально чуждым. Но что это означает при более пристальном рассмотрении?
Сегодня элитные круги Запада имеют свой комплекс культурных признаков. «Голубая» кровь и чистота родословной уже не играют прежней роли. Эти элиты убеждены в своем праве на власть благодаря превосходству своих качеств – мы, дескать, добились всего самостоятельно, за нами не стояли галереи знатных предков, обеспечивших будущее отпрыскам благородных кланов. В абстрактном виде это звучит довольно правдоподобно, но при тщательном рассмотрении, мы видим, что главным «качествами» современной элиты является диплом подходящего заведения плюс умение вращаться в нужных кругах.
Знаменитый американский политический философ Роберт Нозик (1938–2002) разбирал этот феномен в эссе 1998 года «Почему интеллектуалы противостоят капитализму?» (правда вряд ли он осознавал до конца, что делал одновременно анализ формирующейся элиты, а не просто интеллектуального класса). По его мнению, американский интеллектуал конца прошлого века – это человек, доходы которого значительно выше среднего уровня и чье мировоззрение сформировало в непропорциональной степени общественный дискурс на Западе. Был ли он доволен этими достижениями? Ни в малейшей степени.
Во-первых, потому что со времен античности «интеллектуалы говорили нам, что их деятельность наиболее ценна». При этом классический капитализм эпохи своего расцвета, вернее, представляющий его класс промышленников и предпринимателей, не разделял эту точку зрения, и не одаривал интеллектуалов по высшему классу материально и не обеспечивал их деятельность соответствующим престижем. И, во-вторых, образование вообще прививает интеллектуалам чувство превосходства. Книжное знание – мера заслуг в детском возрасте в доцифровую эпоху. Одаренных бывших учеников ценили уже как учителей и профессоров в школах и университетах, считали их превосходящими по уму, и любили за это. «Как они могли не видеть в себе превосходства?», – вопрошал своих читателей Нозик.
И именно из этих самых интеллектуалов и стало идти пополнение правящих элит западных стран с момента начала интернет-бума. Само пребывание в престижном университете неизбежно снабжает перспективного молодого человека характеристиками, которые откроют ему гостеприимно двери в салон «меритократов». Наличие престижного образования свидетельствует сегодня на Западе не только о высоком интеллектуальном уровне, но также и о наличии «правильного» отношения и «правильных» взглядов на самый широкий спектр тем и вопросов. Оттуда выходят либералами, космополитами, толерантными атеистами без «традиционных предрассудков». Такие люди открыты для «новых идей» и предпочитают руководствоваться «здравым смыслом» (сиречь онтологически непонятой теорией рациональности) при решении проблем общества. Их можно винить во многом – но только не в отсутствии интереса к «необразованным массам».
Сегодняшняя элитная среда – олигархия высоких технологий, кооптируемая за счет интеллектуального класса, которая, вопреки распространенным убеждениям, жаждет разделить свое видение с ныне «невежественными» и приучить жить «как надо». Отменно с описанием этой среды и ее социальной взаимосвязью справился выдающийся американский экономический географ Джоэл Коткин в книге «Новый классовый конфликт» (2014 год). Коткин пишет: чтобы понять динамику нынешней политики, мы должны отбросить традиционные понятия «левый» и «правый». Большая группа формирующих общественное мнение сил: медиакратия СМИ и блогосферы, колледжи и университеты, некоммерческие организации («мозговые тресты»), «передовый» бизнес информационных технологий – все они сыграли центральную роль в превращении современного социального либерализма – антипода традиционному либерализму – в доминирующую идеологию. Коткин называет эту группу Клиром, заимствуя термин, впервые использованный британским поэтом Сэмюелем Кольриджем в 1830 году для описания группы лидеров Англиканской церкви, а также интеллектуалов, художников и педагогов, чья миссия состояла в том, чтобы передавать ценности общества менее просвещенным низшим социальным слоям. Клир сегодняшнего дня получает свою власть от «убеждения, управления и регулирования остальной части общества».
Существует ряд причин, считает Коткин, по которым Клир является отдельной социальной группой. Для начала, размер этой страты: занятость в средствах массовой информации и блогосфере, научных кругах и фондах расширилась в последние десятилетия, увеличивая вес этих секторов общественного производства по сравнению с другими. И в руках у этой группы право на описание существующей действительности.
Профессор университета штата Виржиния Шива Вайкшьянатан написал книгу об этом явлении как о гуглизации окружающего мира – «Googlization of Everything – And Why We Should Worry» (2011 год) – «Мы позволили Google определять, что важно, уместно и правдиво как в Интернете, так и в мире. Так мы отдали контроль над нашими ценностями, методологиями и способами управления…». Корпорация контролирует доступ в Интернет – через поисковики, формируя ответы на запросы и выдавая «подсказки», создавая определенную логическую связность явлений и понятий. Владение поисковым движком – это контроль над сознанием массового потребителя. Как и контроль над социальными сетями и аппаратами доставки информации к потребителю. Google, Apple, Facebook, Twitter – цифровые империи из Кремниевой долины превращаются в «естественные монополии» глобальной информации.
Члены Клира «едины в мировоззрении, особенно в политических вопросах, подходе к проблемам окружающей среды и социальным ценностям». Современное светское жречество представляет свои идеи как единственно верные и единственно возможные, и оно стремится к обеспечению соответствия своей догме. Либеральный некогда идеал толерантности превратился ныне в «голимый консерватизм». Клир стремится регулировать речь, воспитывать молодежь и «ограничивать обсуждение вопросов, которые они затрагивают, таких как однополые браки, изменение климата, а также расовые и гендерные проблемы». Дебаты по этому поводу в принципе невозможны: если кто-то не согласен с догмой, то он либо будет медийно уничтожен, либо окажется в информационном вакууме.
Члены Клира, современное светское жречество, представляют свои идеи как единственно верные и единственно возможные, стремятся к обеспечению соответствия своей догме. Либеральный некогда идеал толерантности превратился ныне в «голимый консерватизм». Клир стремится регулировать речь, воспитывать молодежь и ограничивать обсуждение вопросов, которые они затрагивают, таких как однополые браки, изменение климата, а также расовые и гендерные проблемы. Дебаты по этому поводу в принципе невозможны: если кто-то не согласен с догмой, то он либо будет медийно уничтожен, либо окажется в информационном вакууме.
Этот новый «клерикализм» является светским и, безусловно, антирелигиозным. Собственно, что роднит его с аналогичным советским опытом 20-30-х годов прошлого века. И здесь взгляды Грея и Коткина сходятся в общем мнении: эта группа выполняет функцию духовенства, опираясь на науку как на источник власти. Как утверждает Коткин, «научное сообщество приняло отчасти богословский характер». И «научное знание» используется в качестве политического инструмента – для расправы над оппонентами. Противостояние деиндустриализации и сокращению потребления средним и рабочим классом все чаще рассматривается как поощрение глобального потепления и «мракобесие против науки».
Правящий класс сегодня идет на меры, которые также вызывают в памяти ранние годы существования СССР, направленные на контроль над базовыми человеческими функциями: что едят люди или как родители должны воспитывать своих детей, согласно «установкам партии и правительства». «Роль власти государства все больше раздувается в попытках регулировать даже самые личные формы поведения, – пишет Коткин, – не для достижения какой-либо духовной цели или даже для улучшения материального благосостояния, как это было в прошлом, а для изменения поведения, чтобы достичь некоего социального блага».
Войти с помощью соц. сетей: