На Магадан

Белухи. Белухи до горизонта. Повсюду, куда ни посмотри, над водой появляются белые спины – поодиночке или небольшими группами, рассеянные по всей бухте, они белеют в волнах, как льдины в конце ледохода. Мы пытаемся их сосчитать, но это непростая задача: стоит отвести взгляд, сразу теряешься и не знаешь, где уже посчитанные животные, а где еще нет. Однако понятно, что здесь их по меньшей мере несколько сотен.

Мы движемся трансектами по бухте Авекова в вершине Гижигинской губы, сворачивая то влево, то вправо, зигзагом через скопление белух. Я и мои коллеги по этой экспедиции – Ольга Шпак из Института проблем экологии и эволюции имени Северцова и ее партнер Алексей Парамонов – упорно считаем белух, то прикладываясь к биноклю, то просто осматриваясь. Белушьему полю не видно конца и края – похоже, они равномерно распределены по всей вершине бухты от берега до берега.

Краем глаза замечаю, что неподалеку плывет какое-то бревно. Вообще говоря, в плавающих бревнах в этой местности нет ничего необычного – на берегу лиственница во многих местах теснит голую тундру. Но это бревно какой-то странной формы, больше похожее на торчащий из воды камень, – я даже начинаю приглядываться к нему, прикидывая, откуда здесь, посреди бухты, могут взяться подводные рифы. В этот момент камень-бревно бесшумно погружается под воду.

Я чувствую себя как Фродо на Андуине, когда он заметил бревно с глазами и гребущими лапами. Скосив глаза на коллег, вижу, что Ольга тоже пристально смотрит в то место, где утонуло бревно. В этот момент оно снова бесшумно появляется на поверхности.

– Ребята, это же гренландец! – говорит Ольга таким тоном, словно сама себе не верит.

Я тоже не верю. Весь мой многолетний опыт работы указывает на то, что киты дышат воздухом, а это плавучее недоразумение даже не делает попыток выдохнуть и вдохнуть. И тут до нас доносится легкий, чуть слышный «пых», как будто кто-то попытался выдохнуть шепотом. Даже морские свиньи дышат громче. Тут уже у Шпак не остается никаких сомнений.

– Гренландец! Леша, спускаем лодку! – решительно командует она.

Гренландские киты – один из ее любимых объектов исследования. Возможно, даже самый любимый, хотя я никогда не спрашивала ее, кто ей больше нравится – белухи или гренландцы. Но белухи – это обычный массовый вид, а вот популяция гренландских китов Охотского моря – исчезающая. Ольга много работала с ними в западной части моря, в Шантарском регионе, где располагается район ее ежегодных исследований. А вот здесь, в Гижигинской губе, на севере Охотского моря, гренландцев еще никто прицельно не изучал, и есть лишь случайные свидетельства их присутствия в этом районе.

Гренландские киты – вообще очень интересный и во многом уникальный вид. Ближайшие родственники гладких китов, они отличаются теми же особенностями строения и питания: кормятся на ходу с открытым ртом, процеживая воду сквозь длинный (до четырех метров!) китовый ус. Но в отличие от своих родичей и от всех других видов усатых китов, гренландцы бо́льшую часть года стараются по возможности проводить среди льдов. Зимой они держатся у кромки припая либо в полыньях, иногда подолгу оставаясь вдали от открытой воды, а весной по первым трещинам устремляются в районы летнего нагула. Рожают они тоже весной или в начале лета, в отличие от прочих усатых китов, у которых роды происходят во время зимовки в теплых водах. По-видимому, новорожденные детеныши суровых гренландцев все же не настолько суровы, чтобы выдержать первые дни жизни в ледяной полынье; или, может быть, дело в том, что зимой самки выживают за счет запасов жира, которые также служат им «шубой», защищающей от холодной воды. На двоих при температуре около нуля этих запасов может оказаться маловато, поэтому они рожают в то время года, когда вокруг достаточно еды, чтобы их своевременно пополнять.

Любовь гренландских китов ко льдам – это один из важнейших секретов их эволюционного успеха. Они освоили такие уголки Арктики, куда не заходят никакие другие усатые киты, и только белухи с нарвалами нарушают их монополию на ледовые местообитания. В годы китобойного промысла гренландских китов добывали так же ожесточенно, как гладких, и по тем же самым причинам, но китобойные суда, осмелившиеся бросить вызов гренландцам, не раз оказывались затертыми во льдах. Именно льды спасли шпицбергенскую популяцию от полного вымирания: до недавнего времени считалось, что она на грани исчезновения и не превышает нескольких десятков особей, но совсем недавно ученые обнаружили неизвестное ранее нагульное скопление во льдах Северной Гренландии. Найти его удалось только с вертолетов – по морю туда не пройти из-за льдов, благодаря чему скопление и сохранилось нетронутым во времена промысла.

К сожалению, для охотоморской популяции привычка ко льдам постепенно оборачивается трагедией. Скорее всего, гренландцы пришли в Охотское море в ледниковый период, когда бо́льшая его часть была покрыта льдом круглый год, как и прибрежные воды Камчатки, а на месте Берингова пролива был сухопутный перешеек. Потом климат потеплел, и киты оказались заперты в Охотском море, так как от ближайшего подходящего для них региона – Чукотки – их отделяет полуостров Камчатка, на восточном побережье которого даже зимой льды бывают лишь изредка у самого берега. В самом Охотском море льдов тоже с каждым годом становится все меньше, и тают они весной все раньше. Для гренландских китов это катастрофа, ведь льды для них – это естественная среда обитания и вместе с тем убежище. Китобои на них больше не охотятся, но есть и другие любители поживиться толстыми гренландцами – плотоядные косатки. С годами Ольга Шпак все чаще и чаще наблюдает нападения косаток на молодых гренландских китов, а те, лишенные защиты льдов, прячутся от хищников на мелководье и ведут себя очень скрытно, даже выдыхают вполголоса – ровно так, как наше «бревно».

Ольга и Алексей спускаются в лодку, а я остаюсь на верхнем мостике, чтобы помочь им, если они потеряют кита, – ведь сверху видно гораздо дальше, чем с лодки. Начинается погоня. Робкое «бревно» совершенно точно не хочет иметь ничего общего с жужжащей над ухом лодкой и крадется под водой, время от времени аккуратно выставляя макушку с дыхалом, чтобы выдохнуть и вдохнуть. Кит умудряется выныривать, даже не показывая спину над водой, – видно, он настолько запуган косатками, что даже плеск воды при выныривании старается свести к минимуму. Это совсем молодой китенок, и выглядит он не очень хорошо – кожа его покрыта большими скоплениями китовых вшей (на самом деле это никакие не вши, а паразитические ракообразные, которые живут на коже китов и питаются кусочками кожи и покрывающими ее водорослями). Через несколько выныров Алексею удается взять с него биопсию из арбалета. Пока ребята вылавливают из моря стрелу и откручивают наконечник с пробой, обиженный китенок проныривает под водой куда-то далеко, так что даже я сверху не могу найти его в бинокль. Лодка возвращается, и мы продолжаем считать белух.

Север Охотского моря – это одно из самых малоисследованных в смысле китов мест Дальнего Востока России. Именно туда, в окрестности Магадана, я решила отправиться в начале лета 2016 года в рамках проекта по исследованию критических местообитаний китообразных. С помощью магаданских ученых – сотрудника МагаданНИРО Алексея Ивановича Грачева и ботаника из Института биологических проблем Севера Ольги Мочаловой – я организовала два коротких рейса в Гижигинскую и Тауйскую губу. С собой я пригласила Ольгу Шпак с Алексеем Парамоновым, так как Охотское море было их районом исследований, но работали они в западной части и на север раньше не забирались, а потому этот район был им особенно интересен.

Первый рейс стартовал из Эвенска в середине июня. Под него мы арендовали КЖ («катер железный») – что-то типа карликовой мэрээски, одно из наиболее распространенных плавсредств в этом районе. Ольга Мочалова рекомендовала нам КЖ с единственной непьющей командой во всей Магаданской области («непьющей» в данном случае означало не то, что они вообще не пьют, а то, что они не напиваются в хлам в самый ответственный момент на работе). Капитану мы сразу не понравились, но делать было нечего – владелец КЖ уже заключил договор аренды и даже получил половину оплаты с моего гранта, так что капитану пришлось скрепя сердце пустить нас на борт и с отвращением подчиняться указаниям двух странных теток, повернутых на китах.

Первых белух мы встретили в бухте Имповеем, куда зашли, чтобы выгрузить группу высокопоставленных трофейных охотников во главе с самопальным туроператором Игорем Малиевским (Мочалова подрабатывала у них поварихой, и по взаимной договоренности они забрасывались на арендованном нами судне в обмен на логистическую помощь в Эвенске). Шпак с Парамоновым немедленно сделали стойку на белух, так как им были нужны пробы биопсии из этого района, чтобы прояснить структуру локальных стад охотоморской популяции. Пока мы гонялись за белухами, трофейные охотники со своими пожитками приплыли обратно на КЖ – чем-то эта бухта им не глянулась, и Малиевский попросил перевезти их дальше на юг, в бухту на оконечности полуострова Теланского. Выгрузив там туристов, мы и сами встали на якорь неподалеку – ветер усилился, снаружи била сильная волна, и смысла куда-то идти не было никакого.

Но белухи пришли к нам сами. Все три дня, что мы стояли, пережидая циклон, небольшие группы белух одна за другой заходили в бухту и проходили под самым берегом, чуть не царапая брюхом по камням. Мне было очень странно видеть такое поведение китообразных – в открытых водах Камчатки и Командорских островов ни один нормальный кит не подойдет настолько близко к берегу на мелководье: вечный прибой делает место встречи суши и моря опасной ловушкой, и все разумные морские обитатели держатся от него подальше. Как я впоследствии убедилась, для Охотского моря это норма – здесь даже косатки спокойно ходят по мелководью, способному вызвать острый приступ клаустрофобии у их камчатских сородичей, а белухи и подавно не стесняются ползать по отмелям, где винт лодочного мотора цепляет дно.

Когда погода наконец улучшилась, мы сделали небольшую однодневную вылазку за мыс Тайгонос, но никого интересного там не встретили. Потом нам пришлось отвозить Малиевского с туристами обратно в Эвенск, а последние дни аренды мы решили употребить на обследование бухты Авекова, расположенной в вершине Гижигинской губы, и обнаружили там невиданное скопление белух.

Мы шли по центру бухты, крутя головами то вправо, то влево, и не верили своим глазам. То есть это я не верила – я раньше никогда не видела белух в природе и не представляла, что они могут собираться такими огромными скоплениями. Для Ольги и Алексея это было не внове, они видывали скопления и побольше, но даже для них было удивительно обнаружить такую массу белух здесь, в вершине Гижигинской губы, так как раньше по сообщениям из этого района здесь наблюдали лишь небольшие стада.

В первый день в губе Авекова нас ждала еще одна неожиданная встреча – мы наткнулись на двух серых китов. Спустив лодку и подъехав ближе, мы обнаружили, что это самка с детенышем. Это было еще более необычно, так как самки с детенышами, как правило, довольно консервативны и приходят кормиться в одни и те же места из года в год, а Авекова никогда не значилась как официально утвержденный нагульный район серых китов – в Охотском море все эти районы расположены гораздо южнее, близ Сахалина. Впрочем, серые киты известны своей манерой время от времени потроллить ученых. Долгие годы считалось, что серые киты, нагуливающиеся у побережья Сахалина, – это отдельная западная популяция, крайне малочисленная и размножающаяся где-то в Азии, в отличие от многочисленной восточной популяции, которая нагуливается на Чукотке и Аляске, а размножается в лагунах Калифорнийского полуострова. Западных серых китов усиленно изучали и охраняли, вытрясая на это деньги с нефтяников, вышки которых торчат прямо посреди кормового скопления. Но когда ученые поставили на сахалинских китов спутниковые метки, те, ехидно посмеиваясь, дружно уплыли на зиму в сторону Калифорнийского полуострова, в места размножения восточной популяции.

Мы сфотографировали самку с детенышем со всех сторон и отправили фотографии коллегам, которые ведут каталог сахалинских серых китов. Их так мало, что все завсегдатаи тех мест пересчитаны по головам и тщательно отсняты, – а серые киты очень хорошо различаются по фотографиям, так как их кожа покрыта многочисленными пятнами и наростами из скоплений паразитов. Тем не менее обнаружить нашу пару в сахалинском каталоге не удалось. Значит, они либо случайно забрели сюда из нагульных районов, расположенных по ту сторону Камчатки, либо ходят в Авекова регулярно, из года в год, – и тогда получается, что там расположено новое, еще не описанное кормовое скопление серых китов.

На следующий день с утра мы решили сделать трансектовый учет белух по всей бухте и в процессе встретили то самое «бревно», а вечером поехали брать с белух биопсию. У меня с собой был гидрофон на случай, если мы повстречаем косаток, и я решила воспользоваться возможностью записать звуки белух. Эти киты очень говорливы, а крики их разнообразнее, чем косаточьи, – поверх обычных для зубатых китов бифонических (двухголосых) звуков, издаваемых с помощью двух пар вокальных губ в верхних носовых проходах, они каким-то образом накладывают модуляцию, которая делает некоторые крики похожими на блеянье (собственно, так они и называются в словаре белушьих биоакустиков). Впрочем, подробно к звукам белух я никогда не прислушивалась (мне хватает проблем и с косаточьими), но каждый раз, сталкиваясь с ними, я испытываю острое сочувствие к коллегам-белушатникам. Помимо исключительного разнообразия и отсутствия какой-либо очевидной логической структуры, они имеют довольно выраженную географическую изменчивость – репертуар каждого локального стада несколько отличается от других. Именно поэтому записать гижигинских белух было так интересно, ведь биоакустики их раньше не навещали.

Подобравшись на лодке к группе кормящихся белух, мы бросили в воду гидрофон. Наушники взорвались какофонией воплей, рыганий, чириканий, блеяний и прочих звуков, которым нет названия ни в одном человеческом языке (даже в языке белушьих биоакустиков они, скорее всего, называются тип 1, тип 2 и так далее, потому что всякой фантазии есть предел). Время от времени звуки затихали, но потом начинались с новой силой. Что именно с таким упоением обсуждают белухи под водой – сказать сложно, ведь, в отличие от афалин или косаток, у них пока не описано сложных форм кооперативной охоты. Такое же впечатление возникло и у меня – хотя животные кормились неподалеку друг от друга, каждое охотилось по отдельности, так что едва ли они обменивались какой-то значимой информацией – разве что о вкусовых качествах пойманного лосося.

На следующий день вечером нам нужно было возвращаться в Эвенск, но с утра мы решили напоследок пройтись по бухте, попробовать собрать еще пробы белух и поискать каких-нибудь китов. Не прошло и получаса, как неподалеку от лодки мы снова заметили маскирующуюся под камень или бревно макушку гренландского кита. Неужели опять наш китенок? Он вел себя так же робко – не давал фонтана, дышал вполголоса и еле показывал спину, но, присмотревшись к картинке на экране фотоаппарата, Шпак объявила, что кит другой – рисунок линяющей кожи и расположение пятен из китовых вшей у него отличались от вчерашнего. Такие признаки нестабильны и не годятся для идентификации китов через большие промежутки времени, но на протяжении суток они меняются мало и вполне могут использоваться для различения животных.

Получается, что за три дня в бухте Авекова мы встретили двух молодых гренландских китов и самку серого кита с детенышем, не считая нескольких сотен белух. Была ли это редкая удача, или это место действительно так богато на китообразных, сказать сложно. Хотелось бы когда-нибудь вернуться туда и прояснить этот вопрос, ну а пока я занесла этот район на карту возможных критических местообитаний.

Из Эвенска мы вернулись в Магадан, откуда планировался старт нашего следующего рейса по окрестностям Тауйской губы. Из лагуны, расположенной недалеко от поселка Ола возле Магадана, мы вышли ночью по приливу – перепады уровня воды в этой местности такие сильные, что днем шаркет, на который мы погрузились, лежал на обсохшем морском дне.

По сравнению с КЖ у шаркета были как преимущества, так и недостатки. Несомненным преимуществом было то, что вместо команды из нескольких человек, явно тяготившихся нашим присутствием, на этом суденышке имелся лишь один судоводитель – сам себе капитан и матрос Леонид Антоныч, дед лет семидесяти, привычный к работе с научными сотрудниками. Несомненным же недостатком было полное отсутствие гальюна, так что все соответствующие дела приходилось делать с кормы, предварительно попросив всех не смотреть в твою сторону.

Первым делом мы прошли на восток из Тауйской губы, обогнули полуостров Кони и дошли вдоль берега до залива Бабушкина, встретив по дороге лишь малого полосатика. Заночевали в небольшой бухте, которая, как мы потом выяснили, называется Астрономической. Утром, как только мы вышли в залив на маршрут, на море немедленно опустился густой туман. Мы ничего не видели, но продолжали двигаться вдоль берега в надежде скоро выйти на чистую воду. Внезапно вдалеке сквозь туман показался какой-то крупный объект неправильной формы. Мы некоторое время пытались понять, что это такое, и вдруг услышали человеческие крики и увидели движение на странном объекте. Неожиданно далекое загадочное сооружение, казавшееся нам по размерам чем-то вроде крупного сейнера, оказалось гораздо более близким маленьким понтоном с людьми (в густом тумане такое случается часто – размытая картинка кажется расположенной дальше, чем на самом деле; командорские песцы в тумане часто представляются далекими фигурами огромных волков). Люди махали руками и кричали нам что-то. Внезапно мы сами увидели то, что они имели в виду, – прямо перед носом шаркета поперек нашего курса тянулась линия поплавков. На этот раз уже мы дружно заорали, указывая стоящему за штурвалом Антонычу на стремительно приближающуюся сетку. Он не сразу понял, в чем дело, но все-таки успел в последний момент отвернуть. Оказалось, что это сетка-крыло, которая идет от берега к ставному неводу; она полностью перегораживает дорогу лососям, мигрирующим вдоль берега, и направляет их ко входу в невод, установленный дальше в море (рыбаки на понтоне как раз стояли возле самого невода). Нам повезло, что мы проходили мимо как раз в тот момент, когда рыбаки пришли забрать улов, – иначе мы наверняка не успели бы заметить поперечную сетку вовремя и налетели бы на нее на полной скорости, намотав на винт.

Обогнув невод по большой дуге, мы направились дальше вдоль берега и где-то через полчаса наконец вышли из полосы тумана в ясное солнечное утро. Но впереди, на выходе из залива Бабушкина, снова виднелась стена тумана, и мы решили поворачивать на запад. Так и шли весь день, то заходя в абсолютно непроглядный туман, то оказываясь ненадолго в разрывах, но никаких китов не встретили. К вечеру дошли до острова Завьялова. Здесь мы решили спустить лодку и поснимать сивучей в надежде увидеть животных с тавром. Таврение сивучей в дальневосточных морях наши коллеги-сивучатники проводят уже более 20 лет. Это позволяет надежно, на всю жизнь пометить животное, которое потом можно легко узнать даже на фотографии, сделанной издалека. Благодаря такой методике удалось выяснить много важных вещей об этом краснокнижном виде: как они перемещаются между разными районами, в каких районах численность снижается, а в каких растет, какова смертность в разном возрасте. Также тавро позволяет наблюдать за отдельными особями на лежбищах. Так выяснили, например, что на некоторых лежбищах самка уходит кормиться лишь на ночь, а на других – на сутки и более; похоже, это зависит от обилия рыбы и может сказываться на выживании детенышей.

На следующее утро погода испортилась – с утра поднялся ветер, а потом налетел еще и туман. Наш дальнейший маршрут лежал на запад поперек Тауйской губы, но нам ничего не оставалось, кроме как сидеть в каюте. Остров Талан, знаменитый своей колонией забавных птичек-конюг, мы едва рассмотрели сквозь клочья тумана.

Ночью ветер стих, и туман рассеялся. С утра, обнаружив прекрасную погоду, мы решили обойти на лодке Мотыклейский залив, а Антоныча на шаркете попросили срезать напрямую между мысами, так как шаркет движется гораздо медленнее, чем моторная лодка. Естественно, как только мы зашли вглубь залива, поднялся ветер с моря, т. е. ровно оттуда, куда нам нужно было возвращаться, и вместо того, чтобы обшаривать прибрежье в поисках гренландских китов и косаток, пришлось трястись против волны к условленному месту встречи с Антонычем. Все это привело нас в крайне мрачное расположение духа. Шел уже шестой день нашего рейса, пора было поворачивать обратно в сторону Магадана, а мы до сих пор не видели ничего интереснее малого полосатика! Это был провал.

Мы загрузились на шаркет, затянули лодку на палубу и встали на вахту. Добившись нашей позорной капитуляции из Мотыклейского залива, ветер снова стих, и мы двинулись на шаркете мимо Тауйска на восток вдоль длиннющего песчаного пляжа, тянущегося почти до самой бухты Нагаева, в которой расположен Магадан. Уж здесь-то нам точно ничего не светит, думала я: раз в изрезанных бухтах и заливах не удалось найти никого интересного, то напротив этого открытого мелководного, бесконечно скучного пляжа тем более никого не будет.

Мы прошли мимо Янского лимана и продолжали двигаться вдоль берега. Вдруг под бортом послышалось громкое фырканье. Мы оглянулись – прямо рядом с шаркетом плыл молодой сивуч, кося на нас из воды круглым глазом. Ольга немедленно схватилась за фотоаппарат, а сивуч с удовольствием позировал, следуя за нами возле самого борта. Возможно, его прикормили рыбаки, и он ожидал, что мы кинем ему что-нибудь вкусное, но, кроме борща, нам было нечего ему предложить.

Пока мы с Ольгой разглядывали сивуча, Леша продолжал сканировать море в бинокль и вдруг нерешительно произнес:

– По-моему, я вижу косатку.

Я сперва не поверила – ну какие косатки возле этого открытого берега? – но на всякий случай всмотрелась в то место, куда указывал Парамонов. Прошла минута, другая – и внезапно в волнах действительно мелькнул вертикальный черный плавник.

Десять минут спустя мы неслись на лодке туда, где увидели косаток. Антоныча на шаркете с по-прежнему преследовавшим его сивучем попросили пройти дальше от берега, чтобы не беспокоить животных. Подойдя ближе, мы замедлились и стали осматриваться, и вдруг – ффух! – косатка вынырнула совсем недалеко от нас. Это был не самец, которого я увидела первым, а подросток. Потом чуть поодаль показалась самка – скорее всего, его мать. Все трое шли порознь, довольно далеко друг от друга. Мы решили пройти за ними некоторое время и понаблюдать, прежде чем пытаться подойти ближе для фотографирования и взятия биопсии.

Косатки шли вдоль берега на восток, время от времени меняя направление движения, но потом снова возвращаясь на прежний курс. Следить за ними было сложно – они проныривали большие расстояния под водой, и, если бы не высокий плавник самца, мы могли бы вовсе потерять их из виду. Минут через двадцать все трое неожиданно вынырнули в одном месте и начали что-то активно делать на поверхности воды. Мне показалось, что они кого-то едят, – это было похоже на то, как в 2013 году командорские косатки поедали добытую морскую свинью. Когда мы подъехали к ним, все уже было кончено, но на поверхности воды плавали следы преступления – куски шкуры тюленя-ларги. Троица, собравшись в тесную группу, уходила от нас на восток. Мы бросились в погоню – когда они вместе, их легче сфотографировать и взять биопсию. Догнав их, мы увидели, что подросток все еще тащит в зубах недоеденный кусок ларги, припасенный на черный день. Возможно, благодаря этому нам удалось почти сразу подойти к ним, сфотографировать, а стрела из Лешиного арбалета удачно тюкнула в бок самца, взяв пробу.

Выловив стрелу и поменяв наконечник, мы снова бросились в погоню за косатками. Они занырнули, но наше внимание привлекла молодая ларга, которая любопытно осматривалась, высунув голову из воды. Кажется, ей тоже было интересно, что же тут происходит. Осмотревшись, она занырнула, и почти сразу на том же месте резко вынырнула косатка. Одно точное движение, в волнах мелькает пятнистый бок, и вот уже на поверхности расплывается красное пятно.

Тут я вспомнила о том, что плотоядные косатки часто кричат после удачной охоты. Попросив ребят остановить лодку, я как можно быстрее метнула за борт гидрофон и включила запись, но вместо косаточьих криков услышала в наушниках только громкое шебуршание. Я подергала провод – шебуршание усилилось. Тогда я вытянула несколько метров провода в лодку, и шебуршание наконец стихло, сменившись ритмичным шорохом наката. Я глянула на метки из изоленты, обозначавшие длину провода гидрофона, – получается, глубина до дна, о которое он терся, была всего около пяти метров! Невероятно – косатки охотятся на таком мелководье, напротив голой открытой песчаной косы. Но похоже, это место было для них ничуть не менее удобным, чем изрезанные бухты с вертикальными обрывами: они так и шли вдоль берега, собирая встречных ларг, как грибы. Те, кажется, даже не подозревали об опасности, пока не оказывались в зубах у хищников.

Мы следовали за косатками еще несколько километров, пока Леша не взял биопсию с подростка, а потом и с самки. На этом мы решили оставить их в покое, так как кричать они явно не собирались, а все остальное мы от них уже получили. Вернувшись на шаркет, мы упаковали биопсию и двинулись дальше.

Когда мы проходили мимо Тауйска, нам удалось поймать интернет с мобильной вышки и посмотреть прогноз погоды. Он оказался неутешительным: на следующие два дня планировался сильный циклон. Напротив песчаного пляжа было совершенно негде спрятаться, поэтому Антоныч поспешно направил шаркет к ближайшему скалистому островку, носившему название «остров Недоразумения» (его назвали так потому, что первая гидрографическая экспедиция его не заметила и не нанесла на карту, а обнаружившие ошибку коллеги не преминули увековечить ее в названии острова). Там мы встали на якорь в небольшой бухте и два дня отстаивались, болтаясь на огибающей остров зыби.

Когда ветер стих, у нас оставался в запасе всего один день аренды. Мы решили дойти вдоль берега до самой восточной точки Тауйской губы – залива Одян, но за весь маршрут ничего, кроме множества несъеденных косатками ларг, так и не обнаружили. Вечером мы вернулись в Олу, а затем в Магадан и в Москву.