Бухта Полуденная, XXI век

Остров Беринга. Село Никольское. Утро. Просыпаюсь от стука в дверь. Иду открывать, по дороге пытаясь вспомнить, кто я и где я. На пороге две приветливые, очень прилично одетые тетушки начинают бодро рассказывать, что вот они тут распространяют важную интересную информацию, и, может быть, я захочу посмотреть (суют мне буклет) и узнать, в чем смысл жизни и про Бога… Иеговисты.

Впервые на Командоры мы попали 2007 году. Точнее, для меня это был уже третий раз – после двух песцовых экспедиций на остров Медный в 1999 и 2000 годах, но на этот раз мы работали не на Медном, а на самом большом и единственном населенном острове архипелага – Беринга. Он назван так в честь командора Витуса Беринга, командовавшего Второй Камчатской экспедицией. На двух маленьких пакетботах – всего по 24 метра длиной каждый – экспедиция, состоявшая изначально из 143 человек, дошла с Камчатки до западного побережья Северной Америки. На обратном пути пакетбот, на котором шел Беринг, попал в шторм, и его выбросило на скалы у северо-восточного побережья острова, в месте, которое теперь называется бухтой Командор. Случилось это поздней осенью, и команде пришлось зазимовать на острове в наспех вырытых землянках. Моряки страдали от цинги и других болезней, и многие погибли, включая самого командора. Могила Беринга в бухте Командор – одна из достопримечательностей острова.

Перезимовав, выжившие соорудили новое судно из остатков прежнего и добрались до Усть-Камчатска. Они везли с собой шкуры песцов и каланов и рассказы о бесчисленных котиковых лежбищах. На Командоры потянулись промышленники. Первой их жертвой стала стеллерова корова – гигантский родич дюгоней и ламантинов, представитель отряда сиреновых. Сиреновые – единственные полностью растительноядные морские млекопитающие, а ближайшими родственниками им приходятся слоны и даманы. Стеллеровы коровы носят имя Георга Стеллера – натуралиста из команды Беринга, который даже в условиях терпящей бедствие экспедиции не прекращал свои исследования и по мере возможностей описывал фауну и флору острова. В честь него названы несколько видов животных и географических объектов, например самая высокая точка острова Беринга – гора Стеллера – и красивая скала в форме буквы П – арка Стеллера (правда, в народе ее также называют «штаны Тетеринова», причем, кто такой был этот Тетеринов, история умалчивает).

Стеллеровы коровы были совершенно беззащитными животными, они медленно плавали и не имели шансов спастись от зверобоев, жаждавших пополнить запасы свежего мяса. С момента их открытия Стеллером до полного истребления в 1768 году прошло всего 27 лет. Та же судьба постигла еще одного эндемика Командорских островов – гигантского нелетающего стеллерова баклана, который был окончательно истреблен к 1852 году.

В бухте Командор осталось много артефактов от экспедиции Беринга, в том числе пушки с пакетбота «Святой Петр». Много лет они пролежали в грунте, и лишь в 1935 году несколько пушек, вымытых штормом, обнаружили местные жители. (История находки этих пушек в художественной обработке показана в фильме «Стеклянные бусы»; вообще, фильм этот довольно интересен старыми съемками Никольского, хотя мальчика-алеута там играет казах, а вместо командорских песцов использованы белые материковые.) Правда, вывезти их тогда не удалось, потом их снова замыло, и лишь в 1946 году первые три пушки удалось извлечь. Две из них перевезли в Никольское, а одну отправили в краеведческий музей в Петропавловск-Камчатский. Впоследствии пушки из Никольского забрали, чтобы передать их на родину Витуса Беринга – в Данию – для улучшения политического климата в годы холодной войны.

Следующую партию из семи пушек откопали только в 1981 году, а потом еще четыре – в 1991 году. Часть из них снова отправили в Петропавловск, а семь пушек остались в Алеутском краеведческом музее в Никольском. В самом здании поместились только три, а оставшиеся четыре были выставлены под стеной музея снаружи, где они благополучно пролежали много лет, вплоть до 2012 года. Весной, когда вокруг музея в очередной раз растаял снег, обнаружилась недостача одной пушки. Тут стоит упомянуть, что пушки эти длиной около двух метров и весят по 200–300 килограммов, т. е. это не совсем тот предмет, который можно унести в кармане. В самом Никольском, понятное дело, пушка никому не нужна, так что для реализации ее необходимо было как-то вывезти в город – а сделать это можно только морем. Погрузка на пирсе производится с помощью крана при большом стечении народа, т. е. необходимо было замаскировать пушку под что-то другое или тайно протащить ночью. Так или иначе, мероприятие это требовало спланированных усилий и продуманной организационной подготовки, что автоматически исключало из списка подозреваемых большинство местных жителей.

Было очевидно, что пушку вывезли еще зимой, задолго до того, как была обнаружена ее пропажа, и два года ее дальнейшая судьба оставалась загадкой. А потом ее нашли – где бы вы думали? – на пункте приема металлолома в Петропавловске-Камчатском. Пушку экспедиции Витуса Беринга, большую историческую ценность, попытались сдать на металлолом! Идиотизм этого поступка был очевиден всем, кроме самого сдававшего. Его задержали, и через него удалось выйти на организатора «идеального преступления» – им оказался местный депутат. Он организовал похищение и вывоз пушки, планируя продать ее на дачу какому-то толстосуму, но по неизвестной причине сделка сорвалась на последнем этапе. В итоге пушка так и осталась в Петропавловске – ее передали в местный краеведческий музей. Чтобы обезопасить остальные пушки, с лужайки перед музеем их переместили на главную площадь Никольского и поставили на лафеты за спиной алеутского Ленина, грозно направив их наружу, в море, хотя история похищения как бы намекала, что основная опасность таится внутри.

Эта история при всей ее трагикомичности – прекрасная аллегория происходящего на Дальнем Востоке в целом. На попытки развития этого региона тратятся огромные усилия и деньги, но все они в основном вылетают в трубу, потому что красиво смотрящееся на бумаге оказывается никому не нужно в реальности. Как и в науке, чаще финансируются яркие и харизматичные проекты (а также те, на которых можно больше «распилить»), а не действительно необходимое. Большинство дальневосточных поселков, которые мне приходилось видеть, – от Эвенска до Провидения – выглядят так, будто там случилась эпидемия чумы или ядерная война. Обшарпанные дома, множество брошенных полуразрушенных зданий с мертвыми окнами-глазницами, кучи мусора, торчащее повсюду ржавое железо, улицы, состоящие сплошь из пыли в сухую погоду и из грязи в дождливую. Привести все это в порядок не так дорого в масштабах многочисленных бессмысленных и ненужных проектов, но никто этим не занимается. В этом смысле Никольское – счастливое исключение: году в 2010-м там начали красить и ремонтировать здания, и теперь оно радует глаз разноцветными домиками, издалека слегка напоминающими скандинавские деревушки. Вблизи, конечно, разница существенная, но все равно сейчас село выглядит гораздо симпатичнее, чем скопление серых бараков, представшее перед нами в 2007 году.

Мы с моим партнером и коллегой Иваном Федутиным приехали тогда поработать на остров Беринга, воспользовавшись давним знакомством с Николаем Павловым, который участвовал в нашем проекте в первые годы, а к тому времени стал директором Командорского заповедника. Правда, в те времена у заповедника не было ни финансирования, ни инфраструктуры, так что максимум, чем он мог нам помочь, – это выделить одну лодку и инспектора в помощь. Мотор для лодки мы позаимствовали у начальника командорского пункта Севвострыбвода Дмитрия Шитова. Жена Димы, Марина, пару лет назад приехала работать в Командорский заповедник из Кирова (там находится один из трех российских вузов, выпускающих охотоведов, поэтому на Дальнем Востоке среди инспекторов и научных сотрудников довольно много людей, происходящих из этого региона). Когда она немного обжилась в Никольском, к ней присоединились Дима с дочкой. Дима оказался человеком опытным, надежным и добросовестным, и ему почти сразу предложили работу в Севвострыбводе. Дима и Марина стали нашими хорошими друзьями и постоянно помогали нам во время наших экспедиций. Без этой помощи мы едва ли смогли бы сделать и малую долю тех открытий, которые ждали нас в командорских водах.

Никольское – единственный населенный пункт на Командорах. Раньше на Медном было село Преображенское, но в 1970 году его решили закрыть ввиду нерентабельности, а всех жителей переселили в Никольское. На месте Преображенского осталась только погранзастава, но после трагического случая в начале 2000-х, когда нескольких пограничников унесло в море (они перегоняли вдоль берега бревна, связанные в плоты, и внезапно поднялся отжимной ветер), погранзаставу тоже закрыли. С тех пор единственными человекообразными обитателями Медного стали наезжающие на лето научные сотрудники – сивучатники и песчатники.

Хотя Командорские острова были необитаемы до того, как экспедиция Беринга случайно открыла их в 1741 году, существенную часть жителей села Никольского составляют представители КМНС – коренных малочисленных народов Севера. Это потомки алеутов, когда-то переселенные на Командоры с Алеутских островов Российско-американской компанией.

В целом «коренные» и «некоренные» командорцы живут дружно, и не всегда можно понять, где кончаются одни и начинаются другие, тем более что на протяжении десятков лет они неоднократно перемешивались друг с другом. В этом суровом краю люди часто нуждаются в помощи, поэтому особенно ценят прочные социальные связи. У каждого постоянно возникают проблемы, вроде застрявшей в речке машины или сломавшегося в тундре квадроцикла, и здесь просто необходимо иметь друзей, которые готовы все бросить и прийти к тебе на помощь, даже когда она очень трудоемка и рискованна. Поэтому каждый житель Никольского имеет сложную разветвленную сеть друзей и доброжелателей.

Ноту раздора традиционно вносят квоты на вылов рыбы, по которым КМНС имеют существенные преимущества по сравнению с прочим населением. По этой причине в алеуты записываются все, кто только может, – имеющие хоть малую долю алеутской крови или даже просто некровные родственники, скажем жены и мужья КМНС. Естественно, это кажется несправедливым «некоренным», которые родились и прожили на острове всю жизнь, и они порой поминают КМНС недобрым словом, но и те не остаются в долгу. А еще КМНС любят при первой же возможности повесить лапшу на уши неопытным слушателям. Один алеут, по случаю заглянувший в наш полевой лагерь, как-то с очень серьезным лицом рассказывал нам: «Если у чаек забрать две кладки, то в третью они откладывают яйца уже насиженными. А бакланьи яйца невозможно варить – у них такая толстая скорлупа, что даже в кипящей воде яйцо остается сырым». За рубежом сейчас стало довольно популярно использовать в научных статьях про морских млекопитающих так называемые «традиционные экологические знания», т. е. те байки, которые эскимосы рассказывают заезжим бледнолицым ученым за чашкой чая. Встречая в статье ссылку на «традиционные знания», я каждый раз вспоминаю того алеута и его чаек, откладывающих насиженные яйца.

В первый год работ на острове Беринга основной нашей целью была разведка – много ли там косаток. Мы даже не выходили в море – просто сидели на берегу бухты Полуденной в центре юго-западного побережья острова и учитывали всех увиденных в бинокль китообразных. А их оказалось немало: на горизонте то и дело виднелись фонтаны кашалотов, время от времени мимо бухты проходили группы северных плавунов, а уж косаток было столько, что сомнений не оставалось – работать тут просто необходимо!

Место наблюдений, которое Ванюха выбрал по карте, оказалось очень удачным – тут ближе всего подходит к берегу свал глубин. Океанское дно неоднородно – оно состоит из мелководного шельфа, окружающего материки и острова, и океанического дна, отстоящего на несколько километров от поверхности океана. Переход между ними – свал глубин, – как правило, отличается повышенным биоразнообразием и концентрацией морских организмов, чем привлекает китов. Плавуны и кашалоты встречаются там потому, что питаются глубоководными кальмарами и придонными рыбами, которых бывает особенно много вдоль свала. Другие киты, например горбачи, могут скапливаться над свалом в районах апвеллинга – подъема воды с глубины. Апвеллинг выносит на поверхность вещества, необходимые для роста водорослей, которые быстро расходуются в освещенном слое, поэтому в районах апвеллинга всегда высокая продуктивность.

Ширина шельфа сильно различается в разных районах – обычно это около 10–20 километров, но кое-где, например в восточной части Берингова моря или в арктических морях, он может простираться на несколько сотен километров от берега. А в некоторых местах шельф бывает очень узок, и тогда вблизи от берега можно наблюдать глубоководные виды – например, кашалотов или северных плавунов. Одним из таких удачных мест и оказалась наша бухта Полуденная. Впрочем, тогда, на заре командорского проекта, нас интересовали в основном косатки.

На следующий год, воодушевленные успехом, мы прибыли в Полуденную уже впятером, прихватив с собой Таню Ивкович и двух моих тогдашних студентов – Женю Лазареву и Мишу Нагайлика. Мы договорились, что двое из нас будут оставаться на берегу и наводить лодку, отыскивая косаток в бинокль, а трое – работать в море. Поначалу все шло отлично. В первый же день дежурный наблюдатель разбудил всех в семь утра, увидев косаток вскоре после начала вахты. Мы резво собрались и вышли в море. Погода была хорошая, косатки не слишком вредные, и мы смогли их неплохо отснять и даже записать немного звуков. Второй день тоже начался с ранней побудки. И третий тоже. Косаток было так много, что мы работали каждый день без отдыха, и в сочетании с бытовыми проблемами на новом месте это быстро привело к тому, что мы совершенно вымотались. Спасением стала пара дней плохой погоды, задержавшей нас на берегу, после чего мы взялись за косаток с новыми силами.

Один из важнейших вопросов, которые мы надеялись разрешить, состоял в том, ходят ли камчатские косатки на Командоры, или эти сообщества полностью изолированы. Поначалу мы встречали только незнакомых косаток – Таня никого не узнавала и тщетно просматривала каталог. Но на третий день в одной из групп, державшейся чуть поодаль от основного скопления, мы заметили подозрительно знакомый крючковатый плавник. Хуки! Да, это был он и вся его семья в полном составе. Они не смешивались с местными и держались несколько обособленно, но тем не менее они были здесь, на Командорах, в скоплении командорских косаток.

Дальше стало еще интереснее. Отработав с семьей Хуки, мы заметили еще одну группу и направились к ней. Но этим косаткам наша лодка совсем не понравилась – они не подпускали даже на расстояние приличного снимка, заныривая при нашем приближении и выныривая, непредсказуемо поменяв направление (впоследствии мы часто сталкивались с этой техникой избегания, особенно характерной для командорских косаток, но изредка встречающейся и на Камчатке). Все, что нам удавалось от них получить, – это фото маленьких черных треугольничков на горизонте. В одну из таких попыток Таня вдруг вскрикнула от неожиданности: «Там белая косатка!» Увеличив фото черных треугольничков, она и вправду смогла разглядеть и показать нам на экранчике фотоаппарата детеныша необычно светлого окраса. Он был не чисто-белым, а скорее желтым – маленькие косатки часто имеют желтоватый оттенок тех частей тела, которые становятся белыми у взрослых. Желтый малыш немедленно получил кличку «Лимон». Впрочем, толком отснять его семью нам так и не удалось: они упорно уходили от нас. В какой-то момент показалось, что косатки наконец привыкли к нам, – они перестали вилять и спокойно шли, подставляя бока под объектив фотоаппарата. Мы радовались ровно до того момента, пока не сообразили, что животных стало как-то мало. Огляделись по сторонам и заметили основную группу почти на горизонте. Рядом с нами шли всего четверо – двое взрослых самцов и двое «других» – самок или молодых, отвлекая наше внимание от семьи с детенышами. Через некоторое время, решив, что задача выполнена, они тоже занырнули и исчезли. Мы не стали их преследовать, поскольку такой маневр как бы намекал, что мы достали их окончательно. Приличных снимков Лимона в тот раз нам сделать так и не удалось, но история с белыми косатками имела продолжение двумя годами позже.

Еще через три дня мы встретили нашу первую плотоядную командорскую косатку. Дежуривший на точке наблюдения Миша заметил ее случайно – вообще-то, он рассматривал в бинокль стадо северных оленей, пасшихся на прибрежной террасе. Косатка шла так близко к рифам, что, если бы не Мишино досужее любопытство, он едва ли ее увидел бы, ведь основное внимание при сканировании акватории направлено на более удаленные от берега участки. Косатка была одна, и она зашла в саму бухту – такое случалось всего дважды за всю нашу работу на Командорах. Когда мы выскочили к ней на лодке, она, по обычаю транзитников, пару раз вынырнула у самого борта, изучая нас то ли на предмет съедобности, то ли просто из любопытства. Потом потеряла к нам интерес, и мы долго шли за ней вдоль рифов, безуспешно пытаясь подобраться поближе. Вскоре мы ее потеряли и никогда больше не встречали.

Вечером того же дня нас ждала еще одна встреча со старыми друзьями. Вперемешку с командорской группой, с которой мы работали два предыдущих дня, шла наша авачинская семья Чижа! Тут уже не было сомнений – камчатские и командорские косатки плыли бок о бок, жизнерадостно общаясь друг с другом. Вопрос об изолированности сообществ был снят.

Все это происходило во второй половине мая. А в июне потеплело, и на остров Беринга опустился туман. Плотный, беспросветный, он скрыл от нас море, не оставив ни малейших шансов на работу. Погода держала нас на берегу целую неделю – тогда это казалось несправедливо долгим сроком. Мы обрабатывали данные, строили баню из найденных на берегу досок и полиэтилена и с нетерпением ждали новых встреч с косатками.

Наконец просветлело, и мы снова начали выходить в море. Нам встречались все те же командорские рыбоядные группы и один раз – семья Хуки (похоже, она так и держалась весь месяц в акватории Командор). Потом снова сгустился туман, но мы продолжали наблюдать за тем клочком моря, который было еле видно сквозь белую пелену, потому что из заповедника по рации нам сообщили об угрозе цунами. Это, конечно, была глупость – точно прогнозировать цунами можно только после породившего его землетрясения, но уж никак не заранее. Тем не менее отдельные представители нашего маленького отряда, отягощенные непосильным грузом ответственности, постановили из соображений безопасности круглосуточно наблюдать за морем. Если бы не это, мы никогда не заметили бы двух самцов, выныривавших на самой границе тумана.

Лодка срочно отправилась в море и вскоре настигла этих самцов. Оказалось, что выныривают они не просто так – они что-то ели под водой. На поверхность всплывали куски мяса, но их мгновенно выхватывали вездесущие чайки, глупыши и альбатросы, не оставляя научным сотрудникам ни малейшего шанса. Еле-еле мы смогли поймать маленький кусочек, но по какой-то причине ДНК из него выделить впоследствии так и не удалось, так что видовая принадлежность добычи для нас осталась загадкой. А этот вопрос оказался более серьезным, чем нам казалось в тот момент. Дело в том, что в восточной части Тихого океана – у североамериканского побережья – обитают не два, а целых три экотипа косаток: описанные выше рыбоядные резиденты, плотоядные транзитники и третья группировка, которая генетически близка к резидентным, но держится обычно вдали от берегов, поэтому редко попадает в поле зрения ученых и пока еще плохо изучена. Их называют офшорными или мористыми косатками. Считается, что они питаются в основном рыбой, и несколько раз наблюдали охоту этих косаток на акул. Увидев всплывающие куски добычи наших двух самцов, мы не сомневались, что это останки какого-то морского млекопитающего, скорее всего тюленя, так как на рыбу это было совершенно не похоже. Но в тот момент мы не знали о диете офшорных косаток, и нам даже в голову не пришло, что это могут быть куски акульего мяса.

В российских водах офшорные косатки до сих пор не обнаружены, хотя они встречаются на Центральных Алеутах, что по косаточьим меркам не так уж далеко от Командор. Что же заставляет меня предполагать, что те два самца могли быть офшорными? Все дело в звуках. Пока Миша с Таней пытались выловить из моря кусочки мяса, Женя записала звуки, и они оказались весьма необычными. Это были стереотипные свисты очень высокой частоты, отчасти даже в ультразвуковом диапазоне. Мне никогда не доводилось слышать ничего подобного ни у резидентных, ни у транзитных камчатских косаток. Но несколько лет спустя, работая с записями канадских косаток в Ванкуверском аквариуме, я внезапно наткнулась на файл с точно такими же свистами. Совпадало все – и форма модуляции, и частотный диапазон. Посмотрев комментарии, я узнала, что это запись офшорных косаток во время охоты на акулу.

Биопсию у двух наших самцов мы взять не смогли, из кусочка добычи ДНК выделить не удалось, а по различимым на фото внешним признакам они могли быть как транзитниками, так и офшорниками. Так что возможны две версии: либо командорские транзитники умеют издавать точно такие же стереотипные высокочастотные свисты, как канадские офшорники, либо, что более вероятно, те два самца все же относились к офшорному экотипу. Так или иначе, точного ответа на этот вопрос мы получить не смогли, а других встреч с офшорными косатками в российских водах пока не отмечено, так что эта загадка остается неразрешенной.

В целом опыт работы на Командорских островах был успешным, но нас постоянно ограничивала погода. Даже по сравнению с довольно открытыми водами Авачинского залива Командоры оказались слишком ветреными для работы на надувных «Зодиаках» – мы теряли очень много потенциально рабочих дней из-за условий, которые были бы вполне переносимыми на чуть более крупном и защищенном от брызг судне. На открытой плоскодонной маленькой лодочке прыганье по волнам каждый раз приводило к насквозь промокшим «непромокаемым» морским костюмам и к проблемам с позвоночником. Мы стали задумываться о приобретении катера.

Благодаря удачному стечению обстоятельств в 2010 году наша мечта стала реальностью. На скопленные деньги мы купили во Владивостоке 25-футовый катер без мотора, а Бурдин со своего гранта приобрел к нему в Петропавловске мотор. В конце мая наш старый знакомый капитан Олег Будимирович, с которым мы за год до этого снимались с Карагинского, выгрузил нас вместе с катером в Никольском. С некоторой опаской, впервые управляя таким килеватым суденышком, по широкой зыби мы отправились в Полуденную.

Уже заходя в бухту, мы встретили лодку Командорского заповедника с директором, инспектором, английским туристом и мотором без колпака. Директором незадолго до этого был назначен Андрей Леонидович Стрельников, сменивший на этой должности нашего друга Николая Павлова. Поездка с английским туристом была одним из первых его выходов в акваторию заповедника. Англичанин не говорил по-русски, а директор и инспектор толком не могли объясниться по-английски, так что все они очень обрадовались, обретя переводчиков в нашем лице. После недолгой беседы выяснилось вот что: англичанин был бердвотчером и приехал на остров, стремясь увидеть красноногую говорушку – редкий вид в фауне России, который гнездится на Командорских островах. Ближайшая колония располагалась в бухте Дикой, километрах в пятнадцати на юг от Полуденной. Проникнувшись ответственностью задачи, директор сам решил поехать провожатым, прихватив еще инспектора, который считал себя бывалым мореходом. Они вышли из Никольского тем же утром чуть раньше, чем мы. К сожалению, бывалым мореходом инспектор в действительности не был, но он компенсировал недостаток опыта лихостью и беспечностью. В результате по дороге лодка налетела на подводный камень, так как шла слишком близко к берегу. Им повезло – мотор серьезно не пострадал, только колпак слетел от удара и безвозвратно пропал в море. Впрочем, это ничуть не обескуражило отважного инспектора – он решил, что причалит в Полуденной и приладит вместо колпака картонную коробку. Когда выяснилось, что картонную коробку мгновенно сдувает ветром и смывает «писалкой» мотора, он решил продолжить путешествие как есть. Тут-то мы и встретили их на выходе из бухты. У англичанина, который, в отличие от инспектора, имел хоть какой-то здравый смысл, глаза уже лезли на лоб от всего этого идиотизма, но поделать он ничего не мог, так как сопровождающие почти ничего не понимали из его протестов. Едва услышав от нас первые английские слова, он разразился длинной эмоциональной речью, общий смысл которой заключался в том, что у него в рюкзаке оборудование на тысячи долларов, а эти идиоты везут его сами не зная куда на сломанном моторе, не умеют пользоваться GPS и вообще ничего не соображают. Когда я в смягченной форме перевела эти претензии инспектору, он возмущенно возразил, что пользоваться GPS он прекрасно умеет, а на камень налетел просто случайно. «Эти англичане такие трусливые», – с презрением добавил он. Впрочем, после коротких переговоров удалось добиться того, чтобы они отказались от дальнейшего путешествия и согласились вернуть туриста в Никольское.

Ну а мы остались в Полуденной и начали учиться работать с катера. Это оказалось не так-то просто: по сравнению с верткой лодкой катер ощущался этаким неповоротливым автобусом, и гоняться на нем за проворными командорскими косатками было нелегко. Отдельную проблему представляла собой «парковка» катера. Лодки мы каждый раз, возвращаясь в лагерь, вытаскивали на берег, где им был не страшен накат, так как Полуденная хоть и довольно закрытая по командорским меркам бухта, но более или менее сильный прибой есть там почти всегда, и брошенную в воде у берега лодку очень быстро стерло бы до дыр. Полуторатонный катер с хрупким пластиковым днищем мы, конечно, не могли вытаскивать на берег, поэтому пришлось соорудить для него якорную стоянку на безопасном расстоянии от берега. Сначала это был один буй, толстым фалом привязанный к лежащей на дне сетке с камнями. Но при сильных ветрах катер вместе с буем и грузом довольно сильно таскало туда-сюда по бухте, нередко подтягивая близко к рифам, о которые с шумом разбивались волны. Поэтому через некоторое время мы установили второй, а потом и третий буй и стали растягивать катер веревками между ними. Такая конструкция прошла проверку временем, выстояв множество штормов и циклонов, и имеет лишь один существенный недостаток – длительность и трудоемкость выхода в море и возвращения. Чтобы добраться до катера, нам нужно сначала спустить на воду лодку, загрузить в нее оборудование и людей, доехать до катера, выгрузить в него оборудование и людей, подъехать к каждому бую, отвязать от него веревки и смотать их (а это толстые длинные канаты, покрытые склизкими серовато-желтыми водорослями), привязать к одному из буев лодку и перепрыгнуть с нее на стартующий катер. При возвращении на берег все это проделывается в обратном порядке, с тем нюансом, что если за время нашей работы в море поднимается ветер, то подойти на катере к лодке, спрыгнуть в нее и привязать к бую носовой конец становится очень сложно, так как катер непрерывно сносит ветром, а компенсировать снос движком получается не всегда из-за большого радиуса разворота. В общем, то еще развлечение.

Но все эти трудности с лихвой компенсируются погодной устойчивостью катера, которая, конечно, не идет ни в какое сравнение с условиями работы на надувной лодке. Длинный килеватый корпус защищает от тряски на встречных волнах, а кабина закрывает от брызг, так что на катере нам случалось работать и в такую погоду, в какую на лодке мы даже не рискнули бы выйти в море.

В 2010 году – в наш первый год работы с катера на Командорах – мы провели на острове Беринга четыре месяца – с начала июня до конца сентября. Больше мы не задерживались там так надолго, потому что в конце сентября начинаются осенние шторма, и нам хватило одной встречи с таким штормом, чтобы всеми силами избегать повторения.

А встреча эта произошла так: к концу сезона мы уже довольно спокойно относились к циклонам, которые то и дело проносило над островом. Ветер, туман, дождь – все это было, конечно, довольно неприятно, но не представляло серьезной опасности ни для нас, ни для нашего оборудования. Правда, катер на буях иногда таскало ветром взад-вперед по бухте, поэтому, когда по рации из заповедника нам передали прогноз на сильный северо-восточный ветер, мы решили на ночь закрепить катер у берега: северо-восток дует прямо по долине реки Полуденной с противоположного берега острова на наш и, разгоняясь вдоль долины, нередко достигает приличной силы. Мы опасались, что катер может оттащить на глубину, где причальные буи уже не будут доставать до дна, и тогда его может вовсе унести в море. Поэтому мы поставили его под берег, закрепив парой канатов.

Ночью ветер дул, как по прогнозу, и катер стоял как задумано – его оттягивало ветром от берега, и накат был слабым. С утра ветер несколько утих или, скорее, изменил направление, так что нашу бухту закрыли от него окрестные сопки. Зато в море поднялась высокая зыбь, и накат стал подтягивать катер к берегу, грозя выкинуть его на пляж и разбить. Мы решили поставить его назад на буи, но это оказалось не так-то просто. Едва мы стащили лодку к урезу воды, пришла очередная порция высокой зыби. Волны в море вообще обычно идут сериями – то сильнее, то слабее, я выучила это еще на Медном в свой первый студенческий год, проведенный с песцами. При работе на берегу нам постоянно приходилось проходить «непропуски» – выходящие в море скалы, которые можно обойти низом по отливу, а по приливу вода подступает вплотную, и приходится лезть через верх либо ждать отлива. Когда на море сильный накат и полуприлив, волны разбиваются о скалы и откатываются назад, и, выждав промежуток, когда они чуть ослабеют, можно успеть перебежать по оголившемуся дну (правда, если не рассчитать, то волна может накатить в процессе, налив неудачливому «перебегайцу» полные болотники холодной соленой воды, а то и утянув его в море).

Пока мы стаскивали лодку, как раз шла серия относительно слабых волн. Я держала ее, стоя по колено в воде, а Ванюха стал заводить мотор – и в этот момент пришла первая большая волна. Ощущение было такое, будто бухта Полуденная – это чашка, и ее слегка наклонила гигантская рука. Без всякого предупреждения вода вокруг нас вдруг резко поднялась и закрутила лодку, на которую я едва успела вспрыгнуть. Что было дальше, я плохо помню, кажется, мы пытались выровнять ее веслами, а потом наконец завелся мотор, и мы поехали к катеру. Высадившись на катер, мы отвели его к буям, закрепили и только тогда осмотрелись по сторонам. Картина была жутковатая: на рифах, окружавших бухту с севера и юга, зыбь ломалась, вставая стенами вспененных бурунов, а те волны, что докатывались до пляжа, уже начали подступать к нашим бочкам с бензином и прочему лодочному барахлу, сваленному в верхней части лайды, почти под самой травой. Мы стали прикидывать, как нам высадиться обратно при таком накате. Подойдя к берегу, мы не могли сразу вытащить лодку – для нас двоих она была слишком тяжела, и вытягивали мы ее обычно электрической лебедкой, закрепленной на вкопанном в землю деревянном упоре. Причалив, нужно было зацепить лодку за трос, добежать до лебедки, включить ее и ждать, пока она вытянет лодку, – а крутится она медленно. При такой зыби был шанс, что лодку подхватит накатом и утащит раньше, чем мы успеем ее зацепить, либо что ее будет болтать волнами, пока мы будем ее вытягивать.

Понаблюдав немного за окрестностями, мы сообразили, что накат на пляже можно предсказать за минуту-другую, глядя на буруны на рифах. Когда шла серия высокой зыби, на рифах вставала ревущая пенная стена воды, и через некоторое время зыбь начинала накатываться на лайду. Потом буруны на рифах чуть опадали, и накат на короткий период уменьшался до приемлемого уровня. Выждав такой момент, мы стартовали с катера и как раз успели зацепиться и запустить лебедку, так что новая серия высокой зыби лишь поддавала лодке под зад, но уже не в силах была стащить ее в море.

Лодку мы подтянули выше чем обычно – выше гравия на пляже, на поросшую травой платформу. Потом пришлось спасать все то, что было разложено на лайде, тоже вытаскивая на траву, так как волна уже подступала вплотную. К вечеру зыбь стала еще выше и начала заходить на платформу. Легкими, непринужденными движениями море слизало у нас половину гравия с лайды, так что пляж стал подниматься под значительно более крутым углом, чем до шторма. Всю ночь мы слушали рев наката на рифах и гадали, что ждет нас с утра; воображение рисовало наш драгоценный катер, выброшенный на берег, с пробитым днищем. Но буи выдержали. Катер немного стащило с места, но он был все еще на безопасном расстоянии от берега и рифов. Зыбь к тому времени ослабла, ветер немного утих, и можно было перевести дух. Как только погода наладилась, мы быстро собрались и уехали в Никольское. В последующие годы мы снимались не позже середины сентября. Хотя сентябрь обычно хороший месяц, богатый на китов, но у нас нет ни малейшего желания снова встретить такой шторм в Полуденной.

А в Никольском между тем нас уже ждал начальник местной погранзаставы. В моем (тогда еще советском) детстве в число обязательных к прочтению детских книг наряду с «Незнайкой» и «Винни-Пухом» входили истории про отважных пограничников и их верных остроухих псов, выслеживающих подлых шпионов, которые то и дело норовят с коварными целями проникнуть на территорию Советского Союза. Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь в числе этих нарушителей окажусь и я.

Прибрежная акватория Камчатки и Командорских островов формально является пограничной зоной. Никого не волнует, что до границы с США оттуда несколько сотен километров и располагается эта граница посреди Тихого океана, так что нарушить ее частному лицу, не располагающему достаточных размеров плавсредством, физически невозможно. Впрочем, как известно, строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения, так что, пока мы работали на самой Камчатке, особых проблем с пограничниками у нас не возникало. Не возникало их и на Командорских островах до тех пор, пока на здешнюю погранзаставу не прислали нового начальника. Поговаривали, что его сослали на этот «край света» за склочный характер и допущенные в связи с этим профессиональные перегибы в месте предыдущей дислокации. В небольшом социуме села Никольского эти качества расцвели пышным цветом.

Началось все довольно мирно – при нашем очередном визите в поселок майор очень вежливо и дружелюбно объяснил нам, что теперь мы должны уведомлять пограничников по рации о каждом своем приходе в село и уходе из него. Ну ладно, подумали мы, чем бы дитя ни тешилось. Стали уведомлять. Кроме того, майор потребовал нарисовать на носу катера круг, разделенный на черную и белую половинки, – в каком-то устаревшем законе он раскопал, что все маломерные плавсредства в пограничной зоне должны иметь такой рисунок. Круг красуется на катере до сих пор – любопытствующим мы объясняем, что это стилизованная косатка, вид спереди.

Когда мы снялись с полевого лагеря, то пришли в Никольское, ведя на буксире лодку, которую весь сезон использовали для того, чтобы добираться с берега до катера. Подходя к селу, как обычно, сообщили по рации свой номер и количество людей на борту. Когда же на следующий день зашли на заставу, чтобы оформить какие-то бумажки, майор все с тем же дежурным дружелюбием заявил нам, что мы нарушили закон, не уведомив пограничников о том, что буксируем за катером лодку. Признаться, мы несколько охренели от подобного идиотизма, но майор был совершенно серьезен.

Пришлось заплатить штраф, но, поговорив с друзьями и знакомыми, мы выяснили, что были далеко не первой жертвой майора и, в общем, легко отделались. Особо яркими звездами в шлейфе его подвигов того лета сияли два случая. Во-первых, он оштрафовал «за незаконный выход в пограничную акваторию» рыбаков, заводивших сеть в устье речки и зашедших в море в болотных сапогах. Во-вторых, как-то раз ночью к селу подошло научное судно «Георг Стеллер», направлявшееся на Медный, и по причине большой срочности не стало дожидаться утра, так что двум людям из Никольского пришлось выйти к нему на лодке прямо ночью. Естественно, они не стали посреди ночи звонить на погранзаставу, чтобы сообщить, что собираются проехать по священной погранзоне 300 метров до судна. А зря – по возвращении их ждал майор с готовыми протоколами.

Впрочем, приключения с катером и злоключения с пограничниками были далеко не единственными запоминающимися событиями того сезона. Тем летом на Командорах было отмечено появление огромных скоплений горбатых китов, которых мы не наблюдали там ни до, ни после. А еще мы встретили белого самца косатки.