«Беги, – прошептала обезьяна в мозгу Эндрю. – Уноси ноги туда, откуда пришёл».

Его макушка доходила джинну до груди, несмотря на то что существо сидело в пародии на позу Будды: груда плоти, возвышавшаяся посреди склада. Эндрю подумал, что эти пальцы-сосиски могли переломить ему хребет с такой же лёгкостью, с какой раздавили бы мотылька. Да, были цепи, змейками устремлявшиеся к стенам и обвивавшиеся вокруг двух бетонных столбов. Да, их с существом разделяли добрые пять метров.

И всё же.

Пыльные лучи солнца скрещивались на туловище гиганта, подсвечивая нависавшие над цепями складки жира. Из-под век мерцали застывшие радужки, за которыми была пустота.

«Разворачивайся. И беги», – но Эндрю облизал губы и сделал шаг вперёд, ещё один. А затем на него накатила волна, словно мозг, устав заставлять его потеть, решил испробовать новый трюк. Джинн был лысым, как новорождённое дитя, слишком чуждым, слишком колоссальным, чтобы испытывать к нему жалость, но всё же эти цепи, должно быть, впивались в кожу.

«Лагоа, – напомнил себе Эндрю, – португальский пляж». Открытка в его кармане, дом у моря, новая жизнь.

Человек в «офисе» – импровизированной комнате в углу склада, где с успехом могли поместиться максимум двое, со столом под деревом и перезрелым оранжевым креслом прямиком из шестидесятых – назвал Эндрю максимальную сумму, которую можно было просить. Никаких: «Что будете загадывать?» – просто назвал сумму в долларах, и всё.

Эндрю кашлянул:

– Откуда вы знаете, что я…

Мужчина потянулся за чем-то круглым, завёрнутым в фольгу. На миг душок «Макдоналдса» перебил запахи старого здания, свалявшейся пыли и изъеденного жуками дерева.

– Сюда приходят три типа людей. – Он заработал челюстями. – Те, кому не терпится кого-то трахнуть; те, у кого дома кто-то заболел; и те, кто считает, что им нужны деньги. Первые два типа – ну у них обычно какая-то жизнь в глазах.

«А ты попробуй, – подумал Эндрю, – попробуй поживи, как я, приятель. Кубикл с тонкими, как бумага, стенками, ворчание принтера, дыроколом отбивающего часы с регулярностью, которая порождает маньяков, начальник на десять лет моложе тебя и, наконец, награда: вечер в двушке с видом на мусорные баки. И на следующее утро ты проснёшься с женщиной, которую всё ещё любишь, но одновременно с этим ненавидишь за все те развилки и тропки, которых сам же её и лишил».

Даже если он сам не заслуживал второго шанса, его заслуживала Маргарет.

Мужчина изучающе посмотрел на него сквозь очки в роговой оправе и повторил сумму.

– Загадаете джинну своё желание. Дальше он начнёт нести всякую чушь.

– Чушь?

– Чушь. Не важно. Как только он делает паузу, вы отвечаете утвердительно.

– Что значит, «отвечаю»?

Вздох.

– Он что-то будет говорить. Когда остановится, вы скажете: «Да, замечательно».

– То есть вы хотите сказать, он будет со мной разговаривать?

– Он будет нести бред. – Мужчина повертел в руках гамбургер. – А они не такие вкусные, когда холодные.

Эндрю ждал.

– Слушайте, джинн несёт всякий бред, ладно? Никто не знает, почему. Всем всё равно. Мы только знаем, что отвечать нужно утвердительно.

– А что, если я скажу ему «нет»?

Его удостоили ещё одним взглядом из-под очков.

– Ну что ж, за услугу вы уже заплатили.

Он и правда заплатил. Всю годовую премию.

– В смысле… – Мужчина смял фольгу в шарик. – Можете, конечно, попробовать.

На этом его вводная завершилась.

Что-то сухое хрустнуло под ботинком Эндрю, и в тот же миг джинн распахнул рот и закашлялся. Выглядело это настолько по-человечески, – просто и обыденно, как обесцвеченный дневной свет, проникавший через прозрачные панели на крыше склада, – что Эндрю споткнулся и взмахнул руками, чтобы не упасть.

Два алмаза под веками провернулись слева направо и остановились, глядя на него.

Холод пополз по спине. «Ну всё, пора, – сказал он сам себе. – Давай, выкладывай своё желание». Но вместо этого в голове теснились мысли о подгоревшем омлете, который он ел за завтраком, и радиослоган, который он подслушал в автобусе: «Первый. Лучший. В прямом эфире». Первый. Второй шанс.

Он вытащил открытку из нагрудного кармана и попытался представить, как акварельное солнце греет ему пальцы. То бунгало на картинке – в его воображении на переднем крыльце стояли они с Маргарет.

– Лаго… – он прочистил горло. – Лагоа. Я хочу деньги, чтобы купить домик на португальском побережье. Я хочу… – Он сказал, сколько.

Тишина качнулась, разлилась, надавила на барабанные перепонки… а затем, без предупреждения, лопнула раскатистым басом:

– Холодный виноград поутру.

– Прошу прощения? – сказал Эндрю.

Тишина. Замершие радужки.

– Ладно. Холодный виноград, понял, – что ему говорил тот мужчина? «Отвечать утвердительно?» – Да… Виноград вкусный, да.

– Солнце пробивается сквозь облака.

– Прекрасно.

– Сильный ветер. Ураган.

Эндрю провёл кончиком языка по губе. Он ни в коей мере не считал ураган чем-то хорошим, но, возможно, если рассматривать его как силу природы…

– Замечательно, – сказал он. – Ураган это… здорово.

– Цунами.

– Цунами… Цунами – тоже чудесно.

– Разрушенные дома, утопленники, сломанная домашняя утварь под водой.

«Вот чёрт».

Где-то над головой прогрохотал самолёт.

Эндрю глянул назад, на дверь приёмной. Рядом с ней, в окне из непрозрачного стекла, виднелись неясные очертания и цвета. Тот мужчина всё ещё сидел там? Или вышел в туалет? Или покурить?

«Что, чёрт возьми, я должен ответить на это?» – хотел спросить у него Эндрю. Впрочем, парень ему уже всё сказал.

Лагоа. Пляж. Маргарет.

– Это здорово, – сказал Эндрю.

– Сожжённые города. Опалённая плоть.

Он вонзил ногти в ладони. «Всё это слова, просто слова».

– Замечательно.

– Люди, страдающие от повреждений нервной системы. Повреждений мышц.

Эндрю не расслышал свой собственный ответ.

Гора плоти в середине склада помедлила. Пухлые губы приоткрылись и сложились в нечто, что на человеческом лице можно было бы принять за улыбку.

– Девочка в детской больнице Санта-Фе, в синей палате за дверью № 27, умирающая от меланомы.

Эндрю ахнул и уставился на джинна.

Единоутробные улицы, безликий бетон под ногами, дома под графитовыми тучами, дверь, сломанный лифт, ещё дверь. Он дома.

Эндрю наклонился, чтобы развязать шнурки, но снова выпрямился, побоявшись, что его стошнит.

– Ты сегодня припозднился, – донёсся из гостиной голос Маргарет. Он не ответил и, спотыкаясь, пошёл на кухню.

Кружка с кофе, который он не успел допить утром, всё ещё стояла на столе. Вечер просачивался в окна, превращая клеёнку и магниты на холодильнике в улики, с упрёком смотревшие со старой плёнки. «Где ты был? Что натворил?» Эндрю сел и сдавил левое запястье, чтобы унять дрожь в руках.

Лёгкие шаги у него за спиной. Маргарет встала в дверном проёме.

– Привет. Что-то случилось?

– Ничего, – сказал он, глядя перед собой. – Ничего необычного.

– Ладно, не хочешь говорить – не нужно. Я заварю чаю, если не возражаешь.

Щелчок крышки чайника, журчание воды, мягкий стук о конфорку. Звуки окутывали его, позволяя мыслям течь дальше. Дрожь стихла.

Он сказал:

– Знаешь, иногда говорят, что слова… Слова материальны.

– Некоторые, да. Если и дальше будешь сидеть букой, то тебе прилетит поцелуй от сковородки – вот это точно будет материально.

Он поднял на неё глаза – Маргарет смотрела на него, прислонившись к плите и ухмыляясь. «Шутки деградируют вместе с жизнью», – подумал Эндрю. Когда они только встретились, то смеялись над юморесками из Монти Пайтона.

– Что происходит, Эндрю?

Он облизнул губы.

– Ты не знаешь, есть ли в Санта-Фе детская больница?

– Боже. Что на тебя сегодня нашло? Откуда мне это знать?

– Санта-Фе… Это же на границе с Мексикой, да?

Маргарет вздохнула и повернулась к свистящему чайнику.

– Санта-Фе находится на севере Нью-Мексико. Ни разу не рядом с границей. А есть ли у них там детская больница… кто знает. Может, и есть.

Она поставила перед ним ещё одну кружку, и он вдохнул горьковатый пар от чая.

Когда она села за стол напротив него, он схватил её за руку.

– Забудь. Всё будет хорошо. У нас всё будет хорошо, и это главное.

– Что происходит?

– Жизнь происходит, – сказал он.

– Что случилось? Эндрю, ты что – мне изменил?

– Нет, нет, нет! Конечно же, нет! Я говорю об этом. – Он обвёл рукой кухню. – Нам нужно выбраться из этого… из этой… Выбраться из этой квартиры, подальше от этой скатерти из клеёнки.

Она провела пальцем по ободку своей чашки.

– Я думала, тебе нравится наша скатерть. Мы её вместе покупали, помнишь?

– Я говорю образно, Маргарет. Ты ведь понимаешь.

На подоконнике стояла ваза со свежими цветами. Жёлтые пятна на фоне стекла – нарциссы, но то были не её любимые цветы. Наверное, она купила, что смогла, на рынке в двух кварталах от дома. Его беспокоило, что он не мог вспомнить, какие цветы она любит.

Ему надо было поговорить с ней, прежде чем идти к джинну.

Маргарет что-то сказала, но он её не услышал, нащупывая открытку в нагрудном кармане.

Они допили чай, поели, потом она ушла с кухни. Из гостиной донеслось негромкое стаккато на айпаде. Эндрю обошёл кухонный стол. Он мог проверить свой банковский счёт в несколько кликов – его смартфон лежал на краю, но он не смел до него дотронуться, словно тот раскалился, словно он и правда изменил Марго, и она поймает его за тем, как он пролистывает сообщения от любовницы.

Эндрю вдруг понял – он не боится того, что джинн не исполнил желание. Он боялся, что тот его исполнил, ведь это бы значило, что сказанные на складе слова не были пустыми, что где-то в Санта-Фе человек в белом халате нечитаемым почерком выведет в карте диагноз. Или что маленькая девочка уже лежит на операционном столе, белые склеры, палочки рук, торчащие из больничной рубашки.

Он лежал в кровати, наполовину закутанный в потные простыни. Мерное дыхание рядом с ним время от времени сбивалось на урчание, и Эндрю не мог уснуть. Всякий раз, когда он был готов закрыть глаза, в комнату сквозь жалюзи рентгеном проникал свет автомобильных фар. Группа гортанных голосов прокралась вниз по улице, затем вернулась; где-то, видимо, рядом с открытым окном, систематически кашляла женщина, словно её приступами управлял невидимый механизм.

«По этим гребаным звукам можно часы настраивать», – подумал Эндрю.

Он потянулся за телефоном.

В уборной он присел, сгорбившись, на край ванны. Прямоугольник экрана засветился, потускнел, посветлел, потускнел, снова засветился. Эндрю выдохнул и открыл онлайн-приложение банка, а через несколько секунд снова закрыл его.

Впрочем, деньги не появляются ни у кого на счёте по волшебству, и даже джинн может быть рабом восьмичасового графика.

Он выключил экран, затем снова включил его и набрал в поисковике: «Санта-Фе. Детская больница».

Возникло изображение здания бутылочного цвета, кирпич, облицованный стальными пластинами. Ряды окон мёртвым взглядом щурились на камеру, отражая серость улицы и облака. «Синяя палата за дверью № 27», – вспомнил Эндрю. Должно быть, она на втором этаже… и на миг ему почудилось, что если он разведёт пальцы, то изображение не станет размытым, не разобьётся на пиксели, что он увидит за окном чьё-то лицо.

Он уточнил запрос словом «меланома», но получил лишь фотографии коричневых пятен, разъедавших кожу.

– Спасибо, что смогли зайти к нам так скоро.

У менеджера банковского счёта был неизменно усталый вид, а его красный галстук Эндрю представлял себе трубочкой, через которую начальство мистера Дийкстры сливало кровь у него с лица.

Стеклянная стена отделяла выбеленную комнату от главного зала банка, а в углу стояло растение, из тех печальных офисных разновидностей, что смогли бы выжить и в пустыне.

Телефон прозвонил в восемь утра, и мистер Дийкстра толком не объяснил, зачем звонит. Он говорил бегло, на деловом языке, жонглируя словами «необходимо» и «сроки поджимают». Эндрю, ковыряя заусенец на большом пальце, подумал, что речь могла идти о чём угодно. Ему впервые пришло в голову, что финансовым учреждениям может не понравиться его метод исполнения желаний.

Впрочем, от такой мысли он почувствовал капельку облегчения, словно бюрократические препоны могли избавить его от угрызений совести. Затем он подумал об открытке, представил себе белый песок, струящийся между пальцев ног, и руку Марго в своей руке.

Марго заслуживала компенсацию за все годы, что они провели в квартире с видом на мусорные баки.

– Извините, что позвонил так рано, – сказал мистер Дийкстра.

– Ничего страшного. – Эндрю прокашлялся и подавил желание положить руки на колени.

– Вам знаком некий мистер Дитр… хм… Дитр М. Кларксон?

– Нет. Нет, кажется, не знаком.

– Бывший биржевой маклер, умер около недели назад?

– Нет. Если он умер от чего-то подозрительного, разве не должна полиция…

– О нет, дело не в этом. Совсем не в этом. – Мистер Дийкстра переложил несколько листов бумаги из одной стопки в другую. – Два года назад, во время обвала акций «Гербалайф», только о нём все и говорили. Я просто подумал, что вы, быть может, знали его.

– Я не имею… – Эндрю вдохнул, чтобы утихомирить сердце, – …ни малейшего представления, кто он такой. Был. – «Ну вот и всё, сейчас что-то произойдёт».

– Что ж, судя по всему, в его завещании был один любопытный пункт. Вчера мы наугад выбрали двадцать счетов и перевели на них часть его сбережений, – мистер Дийкстра поднял глаза. – Ваш счёт был одним из них. Мои поздравления, сэр.

– И сколько же?

Менеджер назвал сумму.

Эндрю сглотнул.

– Конечно же, как я и сказал, это лишь часть его сбережений. По всей видимости… – мистер Дийкстра повторил трюк со стопками бумаг, – …он был очень доволен качеством услуг, оказанных ему банком. Знаете, он ведь десять лет был нашим клиентом. Такой человек… Когда такие люди умирают, они оставляют за собой пустоту…

– Вы сказали, он умер больше недели назад?

– Да, эммм… Восемь дней назад, если быть точным. Ему было девяносто два, так что, как говорится, ничего удивительного.

– Ничего удивительного.

– Сумма перевода очень большая, сэр. Теперь, когда мы с вами поговорили, я могу его провести… – Мистер Дийкстра повернулся к своему ноутбуку и быстро набрал что-то, что могло быть небольшим стихотворением. – Всё готово, сэр.

Комната поплыла перед глазами Эндрю.

– Мне нужно сделать что-нибудь ещё, подписать какие-нибудь бумаги?

Мистер Дийкстра моргнул:

– Нет, я перевёл деньги, и теперь всё готово. Мы рады, что вы остаётесь нашим клиентом.

Эндрю кивнул и поднялся, и мистер Дийкстра вскочил, чтобы пожать ему руку.

– Спасибо, – сказал Эндрю.

Его взгляд упал на растение в офисе. Половина листьев была заражена грибком.

Коричневыми пятнами, пожиравшими зелень.

Его передёрнуло, и он повернулся к красному галстуку.

– До свидания, мистер Дийкстра.

Лишь заняв место в автобусе, он позволил себе осознать, что произошло. Джинн исполнил желание. Вот и всё. Не считая запотевших окон, дребезга двигателя и вони протёртых кожаных сидений, это был тот самый миг, который он воображал себе на протяжении последних шести месяцев.

Но чувствовал он себя совсем не так, как в своих фантазиях.

Эндрю вытащил телефон и начал просматривать жильё в Лагоа, однако поймал себя на том, что вслепую прокручивает страницу. Сломанная домашняя утварь, обугленная плоть и Санта-Фе, девочка в Санта-Фе – он проговорил все эти ужасные вещи, пусть он всего лишь ответил утвердительно. Да, тогда на складе всё это казалось невозможным.

В его сознании мгновенно всплыла мысль: «Деньги уже на твоём счёте, старик, теперь ты убедился, что всё возможно?»

Был ли он в ответе за смерть мистера Кларксона? Неужели его желание убило девочку с меланомой?

Эндрю помотал головой; сосредоточился на странице в телефоне, и вот тогда начали выплывать детали. Вот его любимая вилла в местечке Алгарви. Теперь, когда она была почти у него в руках, он вдруг осознал, насколько мала спальня – благодаря специально подобранному ракурсу, на фото она казалась больше, но на самом деле комната, судя по всему, была размером с его кухню.

Он набрал в поисковике «Лагоа», и тот выдал ему изображение той же прибрежной полосы, которая так воодушевила его полгода назад, когда он проходил мимо рекламного щита в окне одного из туристических агентств. Только теперь угол изображения был шире, а время суток иным. Не осталось ни золотистого сияния, ни бирюзы, а на смену им пришли коричневый и серый в рассеянном невыразительном свете.

По песку, наверное, были разбросаны пустые пивные банки.

Кончиком пальца он нарисовал кружок в запотевшем пятне на окне автобуса. Всё возвращается к исходной точке; он увезёт Марго от одного ряда мусорных баков к другому.

Дверь, сломанный лифт, лестница, дверь.

– Это ты, Эндрю? – донёсся из гостиной голос Маргарет.

– Я думал, ты уже ушла на работу, Марго.

Она вышла в прихожую.

– Как раз собираюсь уходить – с утра работала из дома. Я же тебе вчера говорила, ты разве не помнишь?

Не ней было коктейльное платье, волосы убраны в аккуратный шиньон, и она казалась на пять лет моложе своего возраста.

– У тебя в офисе перебои с электричеством, Эндрю?

– Тебе нравится наша квартира? – сказал он.

Она посмотрела на него.

– Милый, ты ведь понимаешь, что ведёшь себя странно, да? Я даже не помню – ты хоть когда-нибудь приходил домой в двенадцать? С тобой всё хорошо?

– Тебе нравится наша квартира?

– Да. Да, вообще-то нравится, раз уж тебя это так интересует. Она уютная.

– И тебя не волнует, что окна выходят на мусорку?

– Только половина окон. – Маргарет потянулась за обувью. – Другая половина смотрит на улицу.

– Да. На шумную улицу.

– Ты помнишь, как в прошлом году устроили уличный фестиваль, и мы сидели на подоконнике?

Он вспомнил. Осенний вечер, небо дышит холодом, белые уличные столики усыпаны светлячками фонарей.

А ещё он вспомнил, как Маргарет, чуть улыбаясь и слушая переливы джазовых аккордов, сказала: «Как же тут здорово, правда?»

Неужели ей здесь нравилось? Неужели Лагоа была лишь его мечтой, его собственной попыткой сбежать?

Она сказала:

– Ты ведь знаешь, что мы в любой день можем так посидеть? Необязательно ждать особого повода. Почему бы не сегодня? Посидим на подоконнике, попьём кофе. Поищем лица в облаках.

Горечь во рту, как от зелёного чая. Что он ей скажет? Что не заслуживает того, что она предлагает; что он пытался исправить их жизнь и, возможно, по ходу дела убил ребёнка?

– У меня болит голова, Марго. Извини. Я поэтому и вернулся домой. Не могу сосредоточиться, голова просто раскалывается.

– Вот как. – Она перестала обуваться и выпрямилась. – Снова мигрень?

– Не знаю. Наверное, нет. Просто обыкновенная адская головная боль, не беспокойся.

– Я посмотрю, есть ли у нас таблетки. – Она повернулась было в сторону кухни, но он поймал её за руку.

– Марго, всё хорошо. Правда. Я прилягу, а когда проснусь, буду как новенький.

Он положил руку на дверь, когда она её закрыла.

Потребовался почти целый день, чтобы поезд приполз из Канзас-Сити в Санта-Фе. Прилететь самолётом было бы проще, но Эндрю ненавидел летать. Он не сказал Маргарет правду; в её мире он полетел в командировку в Калифорнию.

Он делил купе с коренастым парнем в протёртых джинсах и футболке с надписью «Супер Райдер». У парня был взгляд грустного щенка, и он, похоже, балансировал где-то на грани между сном и явью; а ещё он храпел – точнее, Эндрю так думал, пока не услышал, как он издаёт тот же звук, глядя в окно. Может быть, у него были проблемы с носом. Или, может быть, это вовсе не храп, а горе, поделённое на спазмы, ищущее выхода.

В кармане Эндрю зашевелился телефон. Марго не должна была услышать шум поезда. Он мог подождать до следующей станции и там перезвонить, но кто знает, надолго ли они остановятся и насколько длинным будет разговор.

«Извини, я на совещании». В СМС-чате всплыл зелёный пузырь – ещё один шаг к той яме, которую он сам себе выкопал.

Мимо проносились лысеющие холмы, изредка – картонные коробки домов или облупившиеся телефонные столбы. В какой-то момент он провалился в тёплую дремоту, и ему приснилось, что его толстый сосед снял с себя футболку, а под ней в складках плоти оказались цепи – и вот перед ним на полке, скрестив ноги, уже сидит джинн, и Эндрю повторяет: «Меланома, меланома», – но на этот раз джинн молчаливо молит его перестать, тряся головой и не то храпя, не то плача.

Толстяк старался не смотреть на него, когда они вывалились в провонявший потом коридор поезда.

Санта-Фе ускользал от восприятия. Город существовал как будто за какой-то плёнкой, а деревья, коричневые дома, собаки и люди – все словно совершали какой-то отрепетированный танец, который был ему не знаком.

Но зелёная кирпичная больница была настоящей.

Лампы тлели, отбрасывая стерильный свет на серо-коричневые стены и линолеум. Эндрю никто не остановил – сестринский пост был заброшен.

На втором этаже мимо него пробрели две женщины, старшая прикрывала рот салфеткой. Где-то впереди в контрапункте к баритону плакал ребёнок.

Деревянные полосы на двери № 27 были похожи на рисунок грудной клетки; рука Эндрю замерла в дюйме от потёртой ручки, крашенной под золото.

Снова голоса – теперь они звучали яснее, перекатывались в конце коридора:

– …знаешь, где Кристина? Она на станции «Скорой помощи»?

Вот и всё, больше времени для сомнений не оставалось. Эндрю коснулся дверной ручки, вдохнул и нажал на неё.

Дверь открылась в пустую комнату. Ни зубных щёток, ни тюбиков пасты на краю раковины; ни простыней на кровати, ни картин на салатовых стенах. Никакой домашней утвари. Белый прямоугольник единственного окна, который порождал больше теней, чем света. На сквозняке трепетали занавески, поглаживая радиатор – древность, в складках которой намертво запеклась пыль.

«Может быть, я неправильно запомнил номер, и это не та палата, ведь джинн сказал «синяя». Но в следующую секунду взгляд Эндрю упал на полотенце, висевшее у раковины. Он подошёл к нему и приподнял ткань пальцами, и тогда перед ним осталась лишь она – вышивка в виде динозавра, синего динозавра, пинающего футбольный мяч.

Он наклонился, и все нереализованные желания, всё лихорадочное предвкушение, весь стыд и сомнения, всё хорошее и плохое, круглое и острое, пресное и солёное, полилось из него сдавленными рыданиями. Синий динозавр улыбался ему, словно Эндрю сам был ребёнком, словно, просто взяв полотенце в руки, он стал следующим обитателем этой палаты.

Прошло пять минут, может быть, десять – он точно не знал. Спотыкаясь, он вернулся в коридор. У двери собралась стайка детей, все школьного возраста, шести, семи или восьми лет. Должно быть, шум выманил их из собственных крошечных жилищ. Мальчик, одетый в джинсовый комбинезон, прижимал к груди плюшевого мишку.

– Вы знаете, как звали последнюю пациентку из этой палаты? – Эндрю указал на дверь. – Ребята? Здесь ведь была девочка? Вы её знали?

Они молчали и смотрели на него.

– Почему вы на меня смотрите? Это не моя вина! Не моя чёртова вина! Я здесь ни при чём!

Он топнул на них ногой, но ни один из них не шелохнулся. Девочка с большими серыми глазами тихонько захныкала.

«Чёрт».

– Прости. – Эндрю помахал рукой. – Прости, маленькая, прости.

Он потянулся к ней, но она сделала шаг назад, неуверенный, шаткий.

– Прости.

– Бриджит, – сказал мальчик с плюшевым мишкой. – Это была её палата. Её мама приходила каждый день. Она как-то принесла нам торт-мороженое с обсыпкой.

Эндрю вытер глаза.

– Спасибо. Спасибо. Простите меня.

В вестибюле теперь была какая-то жизнь – за стойкой медицинской станции стояла медсестра, что-то писавшая в тощем журнале посещений.

– Прошу прощения? Мисс?

Она подняла голову. Её глаза расширились, и он подумал: «Должно быть, я выгляжу ужасно».

– Я понимаю, что это прозвучит странно, но мне нужно спросить. Я… Мне просто нужно узнать, понимаете? Необходимо узнать. Что случилось с Бриджит – с девочкой из двадцать седьмой палаты?

– Сэр, вы её родственник или…

– Нет… – Он помотал головой. – Мне просто нужно знать.

Справа от него на стойке стоял свежий букет жёлтых цветов.

– Сэр, вам нельзя здесь находиться, – сказала медсестра.

– Я знаю. Послушайте, я знаю, я понимаю. Но, пожалуйста, выслушайте, я не могу… Пожалуйста, я умоляю вас. Вы должны сказать мне, что с ней случилось. Три дня назад кое-что произошло со мной, и, возможно… Пожалуйста.

Медсестра прищурилась и как-то странно посмотрела на него, изучающе, словно пыталась вспомнить, кто он, но никак не могла понять, где его видела.

Он сказал:

– Эта девочка, она умерла от меланомы?

Она провела ручкой вдоль поля журнала.

– Бриджит. Да, она умерла от меланомы.

Эндрю выдохнул, и его ноги стали ватными; ему пришлось опереться о стойку.

– Когда?

– Два месяца назад.

Два месяца. Два месяца, то есть задолго до того, как он пришёл на тот склад. Значит, не его вина.

«Это не моя вина, – сказал он сам себе. – Не моя».

Маленькие лица, детский комбинезон, руки, сжимающие плюшевого мишку.

– Сколько здесь детей?

Она назвала число.

– Я вошёл сюда, и меня никто не остановил. Вам не хватает персонала. – Он посмотрел на лампы, на стены, на линолеум. – Больница принимает пожертвования?

Пока он выписывал чек, послышался звук, похожий на тот, который издавал не то храпящий, не то стонущий парень в поезде. Эндрю поднял взгляд на медсестру – её глаза были красными.

– Значит, чудеса и правда случаются, – пробормотала она. – А я не верила, что получится.

Он открыл и закрыл рот:

– Мисс?

– Ничего. Извините, я просто… Ничего.

Когда она взяла чек и увидела сумму, её глаза снова расширились.

– Ой. Ой, боже. Спасибо… Пожалуйста, подождите здесь. Я позову кого-нибудь – доктора или кого-нибудь из администрации. Кого-нибудь. Спасибо вам огромное. Я и не… Пожалуйста, подождите минутку.

Эндрю поймал её за руку.

– Вы ведь сказали «чудеса»? Вы были у него? Здесь, в Санта-Фе, тоже есть такой?

Она замерла, как механическая игрушка, у которой кончился завод.

– Это не важно, – сказал он. – Понимаете? Не важно. В этом нет ничего дурного. Если вы ходили к джинну, я только рад. Неважно, что вы там сказали. Главное, вы получили пожертвование.

Она молча уставилась на него.

– Всё хорошо, – сказал он и пожал ей локоть, как руку. – Как называются эти цветы?

– Фрезии. Спасибо вам ещё раз.

На улице на него дохнул свежий вечерний ветер, похлопал фалдами его пальто, поднял маленькие вихри листьев у ног. Перед ним ульи офисных зданий тянулись в тёмную синеву, к облакам с оттенком охры, к тому же небу, которое он видел в день уличного фестиваля. Он вытащил из кармана открытку, бросил последний взгляд на бунгало и разорвал её.

Он улыбнулся, вспомнив, как Марго пригрозила ему сковородкой. В конце концов, это была не такая уж плохая шутка.

По пути к вокзалу он продолжал улыбаться.

«Я подарю ей фрезии, – подумал он, – мы сядем на подоконник в полночь и будем смотреть во двор, мимо мусорных баков, на лунное сияние».