«Вавилон» был вторым рассказом, написанным мной профессионально (то бишь с корыстолюбивым намерением опубликоваться), и вторым же моим рассказом на английском языке. В силу этого он должен был бы представлять наименьший интерес в данном сборнике – но не тут-то было…

Боже милосердный, сколько же здесь параллелей с «Башней». 2015-й был давно, чек на сто баксов, который я получил тогда за рассказ, много лет как спущен на рестораны и выпивку – я и думать забыл про «Вавилон», когда принялся за повесть в январе 2020-го. Я смутно припоминал, что когда-то уже писал про некое гигантское сооружение и псевдоинопланетную расу, но все детали остались в предыдущем десятилетии.

В рассказе явно прослеживается влияние знаменитой новеллы Теда Чана – не помню, осознавал ли я это тогда. Интересен «Вавилон» в основном тем, что демонстрирует, как некоторые тематические элементы могут созревать в голове годами. Прочитавшим «Башню» предлагается поиграть в интересную (ладно, ладно, согласен, интерес тут сомнительный) игру «Найди десять отличий».

Под конец каждого дня, когда время позволяло, я проводил по меньшей мере десять минут на балконе. С него открывался вид на рыночную площадь, и я смотрел, как лавочники сворачивают ковры, как торговец специями аккуратно складывает свои многочисленные склянки в сундук, доходивший ему до пояса, как уличные факиры выдыхают последние языки пламени перед закатом.

Днём в пустыне выцветают все краски, и лишь в короткий промежуток перед наступлением сумерек Вавилон показывает своё истинное лицо. Он похож на детский рисунок – всё слишком насыщенно, слишком броско; цвета перетекают туда, куда не должны, здания вдали сливаются с небом, а недостроенная Башня почти касается облаков.

Два тикалинских воздушных корабля – «небесные колесницы», как я назвал бы их несколько лет назад, – приближались к городу с запада.

– Син-или, заходи внутрь, любовь моя, или твой туоко перегреется, и чайник расплавится.

Иногда в моём аскетичном вечернем ритуале находилось место туоко – лёгкому травяному наркотику, который принесли с собой гиганты. Его потребление теперь было широко распространено во всех тикалинских городах; в умеренных количествах туоко практически не имел побочных эффектов, но помогал расслабиться и немного притупить сознание.

Лёгкий ветерок услужливо раздвинул передо мной занавески. Зная мою любовь к уюту, Нину зажгла чайные свечи в керамических подсвечниках – одну на столе, одну на книжной полке.

Я наполнил миску туоко и сел на краешек кровати, наблюдая за ней.

Во тьме моя жена была силуэтом – её волосы чёрной волной падали на плечи, юбка платья расходилась высоко на бёдрах – слишком высоко, на мой вкус. Полагаю, она надела его, чтобы позлить меня – всё это было частью игры, как говорили в Вавилоне.

– Как прошёл твой день? – спросила низким и бархатистым голосом.

– Я видел, как человек умер, – сказал я. – И к тому же тикалинец. У него были жуткие ожоги по всему телу.

Нину повернулась ко мне:

– Тикалинец?

– Они сказали, что это… как же они это назвали… Диверсия? Я не знаю такого слова.

Она помолчала.

– Я тоже.

– Давай поговорим об этом в другой раз, не хочу портить вечер.

Нину бросила в мою сторону раздражённый взгляд, но затем, как это часто бывало, её недовольство сменилось странным выражением, которое я не мог точно определить, но которое, как я отчаянно надеялся, было любовью. Я бы дорого заплатил, чтобы узнать, что она видела на самом деле, когда смотрела на меня. Нину настолько отличалась от всех других женщин, которых я знал, что мне было не с кем её сравнить. Я улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ.

– Посиди со мной, – сказал я.

– Раз ты настаиваешь.

Одним изящным движением она скользнула на кровать позади меня и стала разминать мои плечи. Но я хотел не массажа, обернувшись, я обнял её. Затем мы занялись любовью, а после мир затих и уснул.

Если кто-нибудь скажет вам, что где-нибудь, когда-нибудь существовало место более пышное или таинственное, чем Вавилон, не постесняйтесь обвинить его во лжи.

Я помню, как шесть лет назад пришёл в город, чтобы работать на Башне; как таращился на воздушные корабли, сверкавшие на фоне прозрачного неба, и на огромные трубы, переносившие воду с гор. Но лишь когда я миновал ворота, Вавилон по-настоящему взял меня в свой плен. Улицы шириной с небольшую речушку, террасы садов у входа в каждый второй дом, окна и балконы с чужими, не от мира сего узорами; а среди всего этого – монументальные фигуры существ, которых можно было бы принять за людей, если бы в среднем в нас было по три метра росту. Тикалинцы передвигались по городу исключительно «верхом», сидя, скрестив ноги, на квадратных платформах, паривших на уровне пояса; к каждой платформе по углам были прикованы четыре Человека-из-Грязи – автоматона, как меня позже научили их называть.

Когда я пришёл в мастерскую, там уже собралась перешептывавшаяся, переминавшаяся с ноги на ногу и явно чувствовавшая себя неловко толпа. Сама мастерская оказалась не такой, какой я её себе представлял, – я думал, что окажусь в хибаре плотника, но вместо этого попал в тускло освещённый сводчатый зал, настолько большой, что стены и потолок терялись в полумраке. Это был переоборудованный храм.

Я никогда не видел в одном месте cтолько числовых машин и автоматонов. Экраны горели бледно-зелёным, возвращая некогда священному месту часть былой таинственности. Силуэт в углу, который я ошибочно принял за статую, оказался тикалинцем, задумчиво рассматривавшим толпу потенциальных наборщиков чисел. Рядом с ним стояла женщина, самая красивая из всех – на самом деле, из всего, что я видел в жизни. В тени своего спутника она казалась ребёнком, но взгляд всё равно останавливался именно на ней: гибкая, с гордо посаженной головой.

Прибыл старший наборщик чисел. Он вёл себя оживлённо, слишком оживлённо для той задачи, которую перед ним поставили; он разве что не отплясывал перед строем потенциальных работников, которые наблюдали за ним с мрачным терпением. Он производил впечатление человека, который и сам бы прошёл испытание, если бы ему это дозволили.

На первый взгляд поставленная перед нами задача казалась простой. Старший наборщик чисел вывел вперёд одного автоматона. Стандартная единица – все они выглядели одинаково, словно кто-то взял человеческое тело, расчленил его, отделив кисти от рук, голени от бёдер и так далее, а затем снова сшил всё вместе металлическими стержнями. Автоматон смахивал на глиняные куклы, которые были у каждого ребёнка в тикалинских городах; он был похож на них всем, кроме лица. Вместо лица была маска, застывший слепок человеческих черт.

Жестом циркового трюкача наборщик чисел достал судру и закрыл ей автоматону глаза. Пространство перед устройством представляло собой лабиринт из столов, стульев и разношёрстной мебели; наша задача состояла в том, чтобы ввести такие числа, которые бы позволили автоматону пройти лабиринт.

Само собой, никто из нас не знал, как с этим справиться. Поиск пути был обязательной дисциплиной в тикалинских учебных заведениях, где мы получили наше образование, но в основе всегда лежало визуальное распознавание. Уберите его, и автоматон превращался в слепого котёнка.

Мы по очереди подходили к числовой машине. Теперь я порадовался тому, что пришёл так поздно – это дало мне возможность понаблюдать за остальными. Большинство всё равно ничего не могли придумать, хотя несколько достойных попыток всё же было. Первый претендент, мужчина лет двадцати, привёл автоматон в исступление – тот начал размахивать руками, пытаясь нащупать дорогу. В конце концов он врезался в тяжёлый верстак, и его пришлось заменить.

Другая участница, на этот раз женщина, поставила автоматон на четвереньки, видимо, решив сымитировать собаку-поводыря. Всем на время пришлось отвлечься, чтобы вытащить несчастного из-под одного из столов.

Когда подошёл мой черёд, в голове уже сложилось решение, которое тогда показалось мне гениальным.

– Я могу воспользоваться другими предметами в зале? – спросил я у старшего наборщика, как я помню, слегка надтреснутым голосом.

Он смерил меня взглядом.

– Вам нельзя ничего трогать своими руками и нельзя снимать судру с автоматона. Помимо этого, можете делать всё, что заблагорассудится.

– Спасибо.

Я не помню, как ввёл числа, как они появились на экране. Зато я помню поражённый вздох из толпы, когда я попросил машину выдать мне не одну, а две карточки.

Передача информации, связь.

Связь была ключом к этому испытанию.

Идея, разумеется, была не нова – все мы хоть раз в жизни видели уличного попрошайку, водившего слепого товарища, – но, кроме меня, больше никому не пришло в голову применить её. Всё испытание было тщательно спланировано так, чтобы заставить нас сосредоточиться на несущественных подробностях: на судре, верстаке, перевёрнутом стуле.

Вместе с остальными я наблюдал, как выполняется мой сценарий. Один автоматон общался с другим, ведя его по деревянному лабиринту. Конечно же, они не разговаривали вслух, лишь обменивались данными, но поскольку они так сильно походили на людей, было трудно не применять к ним человеческие термины.

Когда лабиринт был пройден, в зале воцарилась тишина, а затем старший наборщик разразился аплодисментами, которые на миг вытащили бывший храм из небытия.

– Чудесно, просто чудесно! Смотрите все… Как тебе удалось прийти к решению?

– Люди-из-Грязи любят говорить. Большинство об этом не знают.

Послышались невесёлые смешки.

– Ох, и опять это слово. – На этот раз старший наборщик одарил меня ледяной улыбкой. – Они не люди, дорогой мой, а ав-то-ма-то-ны. У них терракотовые оболочки, защищающие от перегрева, – он постучал по корпусу ближайшего к нему устройства, – и, поверь мне, внутри них нет ничего, даже отдалённо напоминающего то, что внутри у тебя.

Я повернулся, чтобы посмотреть на тикалинца. Сердце ёкнуло, потому что девушка наблюдала за мной, и в её взгляде было что-то чужое, неестественное, но выражение тут же улетучилось, и я всё списал на собственные нервы. Через секунду я уже любовался чертами её лица.

Её звали Нину, и мы поженились несколько месяцев спустя, когда я стал полноправным младшим наборщиком чисел. Оказалось, что она была служанкой в доме тикалинца и знала об их обычаях даже больше, чем начальник мастерской. Трудно такое признавать, но именно она превратила меня в того человека, которым я стал сегодня – с ней я постепенно избавился от своего иеревванского акцента и начал говорить и думать понятиями тикалинцев.

Даже после того, как мы поженились, я время от времени ловил в её глазах то же странное, нездешнее, но когда вы влюблены, легко не замечать того, что не вписывается в беспечную картину рая.

Туоко может лишь продлить блаженство, которое приходит после занятий любовью, но она не избавит вас от тревог и забот. Рано или поздно они вернутся.

– Расскажи мне об обгоревшем тикалинце.

– Красивым женщинам не пристало слышать подобное, – пробормотал я, играя с волосами Нину, разметавшимися по подушке.

Она насмешливо улыбнулась:

– Син-или, любовь моя, я ведь не просто хорошенькая пустышка. Даже если тебе и хочется в это верить.

Она притянула меня к себе, и я, окутанный ароматом её кожи, не сопротивлялся. А затем я всё ей рассказал. В тот вечер я был глупцом. Я был глупцом всю свою жизнь.

День выдался жарким даже по меркам Вавилона, и влажность лишь усугубляла мои страдания. Автоматоны, даже несмотря на свои терракотовые оболочки, не были рассчитаны на такие температуры, поэтому главный наборщик чисел распорядился, чтобы из города нам каждые полчаса таскали чан с холодной водой. Когда автоматон погружался в воду, вокруг него шипящими столбами вздымался пар, и нам казалось, будто мы заперты в бане.

Младшие наборщики чисел слетались к каждому новому чану, как стайка голодных птиц. Я радовался, что мне хотя бы не приходилось ничего делать, чтобы получить свою воду – поскольку я занимал относительно высокое положение, кто-нибудь обязательно приносил мне миску. Вся восточная сторона Башни была покрыта лесами, которые поднимались так высоко, что требовались специальные платформы, переносившие младших наборщиков и автоматоны на разные уровни. Задача подмастерьев состояла не в том, чтобы вводить числа – они должны были приглядывать за автоматонами и замечать, когда один из них выходил из строя, прежде чем он мог нарушить работу остальных. Тогда его переводили в спящий режим и просто сбрасывали с лесов – это было быстрее и экономичнее, чем спускать устройство вниз иными способами. У основания Башню опоясывала лента из плотной ткани, не дававшая автоматонам разбиться при падении. Когда один из них оказывался внизу, дежурный старший наборщик забирал его и оттаскивал в ближайший шатёр, где проверял и исправлял введённые числа.

Естественно, чем выше трудились рабочие, тем меньшую должность они занимали. Подмастерья на самом верху часто проводили там целый день, медленно спекаясь на солнце, как яблоки. У людей внизу было больше возможностей достать себе прохладную воду или чистую судру, когда их собственные насквозь пропитывались потом.

Мы называли это сооружение Башней, потому что у нас не было для него другого названия, а тикалинское слово содержало чересчур много слогов для ежедневного пользования. Гигантская постройка была не из кирпича, не из глины и не из любого другого известного мне материала. Она была совершенно серой и не имела на поверхности видимых швов, а если постучать по ней, раздавался гулкий звук, словно внутри была пустота. Никто точно не знал, что там, поскольку внутрь никто никогда не заходил. По крайней мере, до того дня.

Сначала я услышал взволнованные голоса, а затем на строительную площадку вошли пятеро тикалинцев. Я слышал, как они сказали прорабу, что хотят подняться на восьмой уровень. Табий, который через несколько минут должен был начать там работу, тем временем стоял, склонившись над чаном, и шумно хлебал воду, как собака. Сообразив, что тикалинцы заняли единственную платформу, ещё не поднявшуюся наверх, он побежал к ним, размахивая руками и крича, чтобы они его подождали. Платформа начала медленно подниматься.

Я почувствовал, как что-то тяжёлое легло мне на плечо, обернулся и увидел ещё одного тикалинца, стоявшего рядом со мной.

– Я не знаю, что произошло, – сказал он, не глядя на меня, словно размышлял вслух. – Это очень необычно, даже в такую погоду. Если не станем действовать немедленно, может случиться перегрев.

Мы все с праздным любопытством наблюдали за тем, как тикалинцы исчезли в недрах Башни. Я надеялся, что они не останутся там надолго, потому что, даже оказавшись вне поля зрения, они заставляли подмастерьев заметно нервничать. Моё желание исполнилось: всё закончилось довольно быстро.

Наружу, правда, вышел лишь один тикалинец – точнее, вывалился, издав нечто среднее между воем и карканьем. Даже с такого расстояния было видно, что он обожжён. Пошатываясь, он сделал несколько шагов к подъёмной платформе и рухнул на леса, скрывшись из виду. Я помню, как подумал, что внутри Башни, наверное, какая-то печь.

Оставшийся внизу тикалинец повернулся к нам.

– Помогите ему, спустите его вниз! – рявкнул он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Если бы мы только могли. Подъёмная платформа осталась наверху, преградив доступ ко всему уровню, а Табий был здесь, с нами. Даже принимая во внимание его леность и ненадёжность, им стоило его подождать. Теперь же наверху осталась лишь пара автоматонов, а автоматонам требовались числа.

В тот миг ноги сами понесли меня к шатру, где стояла числовая машина.

Люди-из-Грязи могли обмениваться сообщениями на коротких расстояниях. До сих пор они лишь передавали данные: «Впереди опасность, остановись. Передай мне инструмент. Давай вместе поднимем этот камень». Но сейчас я сообразил, что числа внутри них тоже были данными. Так почему бы не написать числа и ввести их в автоматон, чтобы тот затем передал их другому устройству на первом уровне, затем на втором, на третьем и так далее? Звучало это дико, но попробовать стоило.

Когда я вышел наружу, ситуация почти не изменилась. Тикалинец пытался взять её под контроль, но с земли он ничего не мог сделать. Вокруг бегали подмастерья, и я увидел, как несколько платформ поднимаются и опускаются туда-сюда, причём, похоже, совершенно случайным образом. Я подошёл к ближайшему автоматону и передал ему цифры.

То, что произошло дальше, было восхитительно; во второй раз в жизни я искренне гордился своей работой. Автоматоны действовали слаженно, как команда. Теперь они ещё больше напоминали мне настоящих людей, с той лишь разницей, что они передавали невероятно сложные понятия с немыслимой для нас скоростью. Меньше чем через минуту автоматон наверху подошёл к упавшему тикалинцу, поднял его в воздух и сбросил вниз.

Тело понеслось к земле как огромный валун, и звук, сопровождавший его приземление, лишь усилил впечатление.

Никто не понял, что я сделал, за исключением тикалинца внизу. Когда обожжённого, который уже не кричал, унесли на паланкине, он подошёл ко мне.

– Покажи, что ты ввёл, – коротко сказал он.

В шатре гигант не спеша изучил мои числа. Затем он отвернулся от экрана и посмотрел на меня.

– Никто не должен это увидеть, ты понял?

– Вообще-то нет. Могу я спросить…

Тот немного смягчился.

– Представь, что кто-нибудь напишет числа, которые заставят автоматона напасть на человека. Гипотетическому злоумышленнику нужно будет скормить карту одному-единственному автоматону – обо всём остальном позаботится твой алгоритм. Небольшая армия в считаные минуты, понимаешь? Это… – он указал на экран пальцем толщиной с мою шею, – это похоже на… на болезнь, которая распространяется от человека к человеку. Оружие. Забудь о том, что ты это написал.

Я медленно кивнул, сунул руку в карман и нащупал вторую карточку, которую выбил себе на машине.

Когда я закончил рассказ, мы оба какое-то время молчали. Затем я наконец задал ей вопрос, который меня мучил:

– Ты знала, что внутри Башни огонь?

Она помолчала, глядя в окно:

– Син-или, ты уже работаешь на Башне… сколько? Шесть лет? Ты когда-нибудь задумывался, зачем она нужна?

Я прижал Нину к себе, гладя её по волосам.

– Говорят, что тикалинцы хотят подняться до небес. Знаю, это суеверия…

– Это оружие, Син-или. Ужасное оружие, которое перемещается по воздуху и несёт смерть и разрушение всюду, где приземляется.

Я отстранился и посмотрел ей в лицо:

– Откуда ты всегда все знаешь, любовь моя?

– Разве ты не знаешь, кто я?

– Ты – свет моей жизни. И почему ты только сейчас говоришь мне об этом?

– Потому что теперь ты своими глазами увидел, что Башня может сделать с людьми. И, поверь мне, ты увидел лишь малую толику.

Снова повисла тишина.

– Так ты уничтожил карточку?

Я секунду раздумывал, стоит ли мне ей говорить.

– Она там, на столе. Я… я думаю, что она – ключ к нашему будущему, Нину.

Она криво улыбнулась мне:

– Ты неисправим. Вот, выпей ещё туоко. Он поможет тебе забыть о тревогах.

Я выпил, мы ещё немного поговорили, а потом меня одолел сон.

Тело пробуждалось медленно, словно я очутился под водой и пытался всплыть из синей глубины на поверхность. Сначала мои веки отказывались подниматься; когда они всё же подчинились, свет оказался слишком ярким – я понял, что проспал до самого полудня. «Туоко». Вот что бывает, если с ним переборщить: уснёшь как дитя, будешь видеть самые сладкие сны, но проснёшься с таким чувством, словно тебя ударили по голове мешком.

C этой теорией была только одна проблема: даже когда прошло несколько минут, я всё ещё не мог пошевелить конечностями.

В комнату вошла моя жена. Она быстро взяла что-то со столика у кровати, а затем сложила это и ещё несколько предметов в дорожную сумку.

– Нину… не могу… пошевелиться, – прохрипел я.

Она не обратила на меня внимания, даже не повернулась, чтобы посмотреть в мою сторону. Её движения были обыденными, словно ничего не произошло и меня просто не было в комнате. В юности мне часто снился один и тот же сон о том, что я оказался по другую сторону зеркала; я мог видеть мою семью и друзей, и им нужно было лишь разбить полированную медную поверхность. Но в отличие от меня, они видели лишь свои собственные отражения.

Я вдруг понял, что именно моя жена взяла со столика – мои последние цифры, те, которые тикалинец сравнил с болезнью. Страх захлестнул меня и отчасти привёл в чувство – по крайней мере, я смог заговорить:

– Нину, пожалуйста. Пожалуйста. Во имя солнца, что ты делаешь?

Она выпрямилась и наконец посмотрела на меня. Я осознал, что случилось нечто ужасное, потому что то странное, нездешнее, что я порой замечал в её глазах, теперь переполняло их целиком. Казалось, ещё капля, и оно прольётся на пол.

– Разве ты не знаешь, кто я?

Внезапно кусочки мозаики сложились.

– Ты – одна из тикалинцев.

Она лишь продолжала смотреть на меня.

– Но как? Они же огромные, а ты…

– Это синдром… болезнь, с которой рождаются некоторые из нас. – Она криво улыбнулась.

Увидев, что я не понимаю, она сказала:

– Когда-то в прошлом один из нас возлёг с одной из вас. Как и мы с тобой, вот только в том случае родилось дитя. Все мы несём в себе частичку этого союза, и иногда… – Она указала на себя.

Последовала длительная пауза, потому что в тот момент мне было абсолютно нечего ей сказать, а она явно ждала какой-то реакции.

– Так легко спрятаться, слиться с толпой, – наконец продолжила она. – Меня отправили следить за нашими людьми, но потом в мастерской я увидела тебя. Ты ещё не успел стать даже младшим наборщиком чисел, но уже провернул тот чудесный трюк с двумя автоматонами…

Что-то солёное коснулось моих губ – я заплакал. Её лицо чуть дрогнуло.

– И я поняла, что в тебе есть… не знаю, своего рода величие. Я подозревала, что рано или поздно ты придумаешь что-нибудь, чем я смогу воспользоваться. А потом я полюбила тебя.

Она сказала все эти прекрасные и ужасные вещи на одном дыхании, даже не изменив тона своего голоса.

– Зачем вы это делаете? – спросил я.

Она вопросительно указала на себя.

– Нет, я говорю о вас. О тех, с кем ты заодно, кем бы они ни были.

– Не все мы действуем и думаем одинаково, хотя тебе и может так казаться, – сказала она. – Некоторые из нас не приемлют насилия. Некоторые из нас не считают, что мы имеем право сровнять с землёй города и целые долины просто потому, что там живут люди с иными убеждениями. Оружие – Башня – должно быть уничтожено прежде, чем оно взлетит. И, скорее всего, город тоже погибнет вместе с ним.

– Но ведь ты погубишь тысячи жизней.

Её лицо снова дрогнуло.

– Некоторые спасутся. И если оружие взлетит, то погибнет гораздо больше людей, твоих и моих. Многие погибнут в других местах… мгновенно.

Стало ясно, что разговор окончен. Она направилась к двери. Там она помедлила и встала ко мне вполоборота:

– Я люблю тебя, Син-или. Вчера я дала тебе тройную дозу туоко, но скоро его эффект пройдёт. Когда это случится, пожалуйста, ради солнца, беги так быстро, как только можешь. И не оборачивайся. Это важно, Син-или. Не оборачивайся. Просто беги.

Я поступил так, как она сказала, вот только побежал я в другую сторону. Когда туоко наконец отпустил мои конечности, с улицы уже доносились голоса и шум, а с порывистым ветром в окно ворвался запах дыма. Я скатился с кровати и попытался подняться, поначалу безуспешно. После нескольких попыток мне удалось оторваться от пола, используя край кровати в качестве опоры. Как только я встал, двигаться стало легче.

На улицах царил беспорядок. Люди бежали на меня, прочь от Башни, и я всё спотыкался о мешки и сумки. В какой-то миг я услышал грохот, и из-за здания слева медленно поднялся воздушный корабль. С крыши на тротуар дождём посыпалась черепица.

Когда я наконец добрался до Башни, пламя пожара пылало повсюду. Если бы на моём месте оказался невежественный человек, он бы увидел странные человеческие силуэты, мечущиеся среди клубов дыма, сталкивающиеся друг с другом, неспособные объясниться. Но я всё понимал, и это делало картину, свидетелем которой я был, ещё более трагичной. Моё бесценное изобретение превратило каждого автоматона в Башне в безмозглую куклу. Нину, должно быть, изменила карточку, которую она у меня забрала, подправив тут и там несколько цифр или убрав их, превратив команды, которые автоматоны должны были передавать друг другу, в бессмыслицу. Не нужно быть наборщиком, чтобы испортить чужие числа; и теперь, когда никто больше не следил за огнём внутри Башни, он, по всей видимости, вырвался наружу.

Я бросился к числовой машине, но мои попытки были напрасны. Я с первого же взгляда понял, что Башня, а вместе с ней и Вавилон, были обречены. И всё же я продолжал лихорадочно набирать цифры, цепляясь за то, на что потратил последние шесть лет своей жизни.

Снаружи раздался шум приземляющегося воздушного корабля, и в то же время что-то треснуло в шатре у меня за спиной. Невидимая сила швырнула меня на числовую машину, опрокинув и её, и меня на пол. Уши заполнил низкий гул. Пытаясь избавиться от него, я затряс головой, поднялся на четвереньки и протянул руку к экрану; тот мигнул и равнодушно погас. Я помню, как колотил по машине кулаками, крича, чтобы она снова заработала.

Огромные руки оттащили меня от мёртвого экрана, вынесли из шатра, и я погрузился в беспамятство.

Когда я очнулся, то обнаружил, что сижу в кресле, которое определённо было чересчур велико для меня. Стены покрывали панели с непонятными значками, а на потолке в ряд висели излучавшие плоский свет маленькие шары. Из-за тумана в голове мне понадобилась минута, чтобы понять, что я нахожусь внутри тикалинского воздушного корабля. Рядом было окно, и я выглянул наружу – мы парили высоко над пустыней, описывая всё большие круги над городом и Башней, медленно пробираясь по небосводу.

Я продолжал смотреть, пока над Вавилоном не вспыхнуло второе солнце. После я уже ничего не видел.

Шум морских волн стихал вдали. «Почему я слышу море? – подумал я. – Ведь я видел его всего лишь раз в жизни, в детстве». Я попытался открыть глаза и понял, что они уже открыты – я ослеп. Удивительно, но я не чувствовал боли, лишь мои веки и кожа вокруг них онемели. Ощущение напомнило мне то, что вызывал туоко. Они что-то мне дали, может быть, из жалости или просто потому, что не желали видеть, как маленький мужчина рыдает, словно ребёнок.

Постепенно я начал слышать голоса:

– Почему он смотрел? Я же сказала ему не смотреть…

– У него было сотрясение, сестра, – с печальной интонацией ответил чей-то баритон. – Из носа идёт кровь, видишь? Этот дурак работал на числовой машине, когда рядом с ним взорвался энергогенератор. Повезло, что ему голову не оторвало.

– Солнце милосердное… Мы можем как-нибудь ему помочь?

– Ну мы всё равно летим к станции. Я попрошу моих врачей его осмотреть. Но, сестра, пожалуйста, пойми, я это делаю только потому, что он тебе, похоже, небезразличен. Ты что, плачешь?

– Я смогу его навещать?

Я сказал:

– Я здесь, Нину, не говори обо мне так, словно меня здесь нет.

Кто-то ахнул, а затем раздался звук шагов.

– Син-или, Син-или… – Её пальцы коснулись моего лица. – Мы тебя вылечим, не переживай, мы можем творить чудеса…

Она говорила так, словно пыталась убедить в этом не столько меня, сколько себя.

– Тридцать секунд до ускорения, – объявил равнодушный металлический голос.

– Мне нужно идти, – сказала Нину. – Я тебя люблю.

Её рука выскользнула из моей, и незримая сила вдавила меня в кресло.

Шли долгие минуты, и я начал исчезать. Мой мир всё ещё наполняли звуки – гул двигателей, чьи-то негромкие голоса, – но я больше не ощущал вес собственного тела, ни рук, ни ног, ни сердца.

И тогда я наконец понял. Я думал, что предательство моей жены или уничтожение труда всей моей жизни – это наказание за мои грехи. Но пути вселенной не настолько запутанны. Я исчезал просто потому, что там, куда направлялись они, мне не было места.

– Набрана орбитальная скорость, – объявил всё тот же металлический голос, и я попытался позабыть обо всём, кроме того, как Нину касалась моего лица.

Кто знает, быть может, на этот раз вселенная допустит ошибку.