В её мире существовал лишь магазин сладостей, квартира и путь между ними. После похорон Дэниела миссис Эпплби перестала звонить своей матери; потом подруга её детства Прю переехала в Лондон, и миссис Эпплби перестала разговаривать и с ней тоже. А затем однажды в субботу она проснулась и поняла, что запланированное чаепитие с девочками больше не радует и даже не вгоняет её в скуку. Ей стало все равно.

В таких случаях люди обращаются к детям, но у них с Дэниелом их никогда не было, и мир миссис Эпплби сжался, пока магазин не превратился в единственный пункт назначения.

Она обошла стойку со сладостями: пудинги, пирожные «Виктория», бисквиты с орехами – все выглядели примерно одинаково. Выбрать один из них означало утратить предлог, чтобы остаться; означало дорогу домой мимо квадратных домов цвета дождя. Ей нужно было продлить процесс выбора, сделать вид, словно ей действительно чего-то хотелось.

Она подумывала о том, чтобы перейти к шкафчику с шоколадными сигарами, когда входная дверь со скрипом отворилась – и в магазин вошло нечто слепое и глухое.

Мурашки поползли по спине миссис Эпплби, и в мыслях всплыл датский дог, который когда-то был у друга Дэниела – Джо Редмонда. После того как катаракта сожрала глаза пса, бедняга стал врезаться в заборы и идти вдоль них, как по рельсам. Бумажный человек проделал то же самое с витриной, и два куска пирога баноффи, которые кто-то по неосторожности поставил наверх, хлопнулись на пол, разбрызгав сливки.

Существо представляло собой слияние пожелтевших газет, спрессованных в человеческую фигуру. Оно подалось вперёд, и миссис Эпплби попыталась попятиться.

Владелец магазина стоял по стойке смирно за прилавком, уставившись на бумажного человека.

– Эй, ты там смотри у меня.

Витрина покачнулась и зазвенела, словно в ней лежала мелочь. Ещё двое посетителей – высокая женщина в плохо скроенном зелёном платье и парень, похожий на сердитого Марлона Брандо – придвинулись ближе к владельцу, который закатал рукава, обнажив худые руки, покрытые пигментными пятнами.

– Выметайся из моего магазина! Чего тебе нужно? Убирайся к чёрту!

Бумажный человек продолжал скользить вдоль витрины.

В этот момент миссис Эпплби поняла, что снова может двигаться. Оцепенение прошло и оставило одну лишь мысль: «Бедолага».

Существо, должно быть, весило всего несколько килограммов; что оно могло ей сделать? Почему оно должно было что-то с ней сделать? С каждым годом их всё меньше бродило по городу; этот был первый, которого она увидела за много месяцев.

Бумажный человек замер у полки, на которой стояла механическая «пьющая птичка». Ссутулившаяся спина, совсем по-человечески опущенная голова – мисс Эпплби подумала, что если прищурится, то сможет принять его за настоящего человека, который о чём-то задумался.

Когда владелец магазина выпрямился, чтобы выдать ещё одно «убирайся отсюда», она сказала:

– Он, наверное, вас не слышит.

Три пары глаз уставились на неё, и миссис Эпплби прибавила:

– Они ориентируются на ощупь и по движению воздуха. Я когда-то читала об этом в газете. Не думаю, что он настроен враждебно.

Словно в ответ, бумажный человек протянул руку к механической птичке.

– Он игрушку, что ли, хочет? – спросила женщина в зелёном платье.

– Ну уж её-то он точно не получит, – сказал владелец, но не сдвинулся с места и вместо этого скосил глаза на Брандо.

Тот пожал плечами:

– Зажигалка есть?

– Да, да, должна быть. – Владелец похлопал себя по карманам. – Хорошая мысль. Где-то у меня должна быть зажигалка.

Миссис Эпплби шагнула к стойке.

– Он же ничего не делает. Никому не вредит. Смотрите, ему просто нравится птичка.

Бумажный человек оставался у полки, стоя к ним спиной, как мальчишка, которого родители поставили в угол. «Колебания», – догадалась она. Клюв птицы качался, создавая движение воздуха, которое привлекло существо.

– Да, я слышала, что их нужно сжигать. – Женщина в зелёном платье кашлянула в ладонь.

– Послушайте, не нужно никого сжигать, – сказала миссис Эпплби. – Давайте я вынесу птицу наружу, может быть…

Владелец покачал головой:

– Ну уж нет. Птица принадлежит Августине.

– Кто такая Августина? – спросила женщина в зелёном платье, но никто не обратил на неё внимания.

– Ладно, – сказала миссис Эпплби. – Хорошо, тогда давайте я куплю у вас игрушку? Как насчёт одного фунта?

– Она принадлежит Августине. Пять.

– Ладно.

Проходя по магазину сладостей с механической птицей в руках, миссис Эпплби чувствовала себя ребёнком. За спиной она услышала приглушённый шелест бумаги – бумажный человек двинулся за ней.

Оказавшись снаружи, она на первом же перекрёстке поставила птичку на тротуар. Минуту спустя что-то заставило её обернуться – бумажный человек всё ещё следовал за ней, метрах в десяти позади. Она отмахнулась от него:

– Брысь! Иди к игрушке!

«Ой-ой, – подумала она. – Махать как раз не стоит. Размахивание руками, наоборот, привлечёт его».

Фигура направилась к ней, и миссис Эпплби открыла рот, чтобы снова закричать на неё, прогнать, но ничего не сказала. Возможно, было не так уж и плохо вернуться домой в чьей-нибудь – в чьей угодно – компании.

Дэниел. Раньше они возвращались домой вместе. Иногда Джо Редмонд с псом присоединялись к ним, когда пёс был ещё жив, когда Дэниел был ещё жив. Миссис Эпплби отбросила мысли о своём покойном муже и сосредоточилась на звуке собственных туфель, стучавших по тротуару.

У бумажных людей была дата выпуска: 1986 год, десять лет назад, год, когда Британия арендовала у Советов два самых современных промышленных 3D-принтера для реализации проекта «доступные дома» в Бредонборо, в народе ехидно прозванного «Бредонгетто». Власти напечатали сто пятьдесят домов, а затем паре инженеров на стройке, скорее всего после распитой бутылки виски, пришла в голову идея напечатать людей.

Они решили воспользоваться бумагой и взяли всё необходимое с огромной бумажной свалки на окраине города, с кладбища газет.

Позже шутники рассказали журналистам, что они накинули на получившихся людей старые пальто, чтобы посмотреть, сможет ли мэр во время официального открытия района «отличить настоящих горожан от вчерашних новостных сводок».

Миссис Эпплби помнила всё это, а ещё она помнила, что после церемонии открытия бумажные люди исчезли, и лишь несколько месяцев спустя один из них объявился на парковке, до смерти напугав парочку подростков, занимавшихся в машине тем, что получается у молодёжи лучше всего.

Миссис Эпплби всё помнила, но для неё 1986 год означал совсем другое – это был год, когда умер Дэниел.

Она сполоснула тарелку, чашку, столовые приборы. Когда мыть стало нечего, она сунула под воду ладонь и стала смотреть, как струйки извиваются на коже.

Она слышала, как Дэниел вошёл в кухню. Она стояла лицом к раковине, но он был высоким, полноватым, всегда тяжело дышал, и половицы скрипели, когда он переминался с ноги на ногу.

Вода продолжала бежать, и она ждала. Помявшись с минуту, Дэниел подошёл к ней и потянулся к чашке.

– Я её уже помыла. – Она отвела его руку в сторону. Его пальцы всё ещё были тёплыми после сна.

– Послушай, – сказал он, – послушай, я очень сожалею.

– Но не так, как я.

– Ты звонила своей маме? Ты сказала ей, что я извиняюсь…

Она повернулась к нему:

– Не смей о ней говорить.

– Послушай. – Он опустил глаза в пол. – Я никогда в жизни нигде не побеждал, ты ведь знаешь. Поэтому это было для меня так важно. Я хочу сказать, что понимаю, почему ты злишься, но попытайся и ты понять меня…

Она вздёрнула подбородок и сказала:

– Отношения, дорогой, хрупкая штука. Их легко разрушить.

– Пожалуйста, – сказал он, – пожалуйста.

Обжигающие слова, крики заклокотали в груди и подкатили к горлу, но миссис Эпплби спокойно вытерла руки о вафельное полотенце.

– Думаю, будет лучше, если мы какое-то время поспим в разных комнатах.

Он побледнел. Кивнул:

– Простыню мне дашь?

– Возьми ту, что с розовыми цветами.

Дверь в парадную её дома была приоткрыта, а на улице стояли два мягких кресла – кто-то съезжал. Миссис Эпплби не обернулась, чтобы посмотреть, идёт ли ещё за ней бумажный человек, но, когда она ступила на лестничную площадку, то снизу, из вестибюля, донёсся шорох, словно кто-то складывал газету.

«Может быть, они учатся», – подумала она. Может быть, он учился. Ей было проще думать о существе как о «нём» – так ситуация приобретала хотя бы видимость нормальности.

Она поняла, что стискивает рукой перила, отпустила их и спешно поднялась по лестнице. В магазине всё казалось по-другому, ведь там и на улице вокруг были люди. Она захлопнула дверь квартиры и прислонилась к ней, тяжело дыша.

Прислушалась.

Ничего. Тишина.

Затем послышался тихий шелест, и она затаила дыхание. Шелест приближался. Три, может быть, четыре метра, два, один.

Он стоял по ту сторону двери, она была в этом уверена. Она могла впустить его – или пойти на кухню и выпить вечернюю чашку чая, зная, что он скорее всего стоит на лестнице, давая соседям повод для сплетен.

Когда она потянула за дверную ручку, он стоял там, руки по швам.

– Прошу, – сказала миссис Эпплби и жестом пригласила его войти.

Прихрамывая, он прошёл мимо неё. На его спине были надписи, чернильные каракули, размашисто намалёванные поверх сложенной бумаги: «Пит любит Мэри», «Я – чудовище из Бредонгетто», «Спасибо за раздельный сбор мусора», «МНЕ НУЖНА ТВОЯ БУМАГА». Кто-то особо одарённый даже налепил на него объявление о сдаче комнаты, но мысли миссис Эпплби занимала лишь его голова. На ней виднелось нечто неожиданное – уголок на удивление знакомой газеты.

«Дэниел». Она сжала кулаки, отгоняя от себя эту мысль и возводя вокруг неё стены. Она попыталась вспомнить лондонский адрес Прю, мысленно перечислить вчерашний список покупок из продуктового магазина – что угодно, лишь бы избежать мыслей о Дэниеле.

На кухне она поставила чайник на плиту. Бумажный человек остановился у стола и стоял там, пока она расставляла на чайном подносе две чашки, блюдца и сахарницу. Скупые, ритмичные движения – очередное упражнение в тщетности. «Газета, – думала миссис Эпплби. – Неужели это та самая газета?»

Звякнул фарфор, и она сказала:

– Не стой, присаживайся.

Разговаривать с бумажным человеком, воображая, что он настоящий, становилось проще. Но он, конечно же, не отреагировал – ей пришлось выдвинуть ему стул и похлопать по мягкому зелёному сиденью.

Он сел. Голова, или её подобие, теперь оказалась в нескольких дюймах от миссис Эпплби. Она наклонилась вперёд, уперев руки в колени. Когда она нашла то, что искала, то ахнула. Обошла стол. Снова остановилась рядом с ним, кусая ногти.

– Послушай, – сказала она, – послушай, я просто посмотрю, хорошо?

Ответа она не ожидала, и его не последовало.

– Ладно, – выдох. – Ладно. Начнём.

Там, где могла бы находиться человеческая щека, оттопыривался уголок газетной страницы. Она потянула за него, и сложенный кусок распрямился, открыв часть заголовка – «Вниз по реке…» – под фрагментом чёрно-белой фотографии.

Бумажный человек дёрнулся, и пронзительный свист заставил миссис Эпплби отдёрнуть руку. Сердце бешено колотилось; потребовалось несколько секунд, чтобы шум моря в ушах стих и она поняла, что звук издавал чайник, оставленный на плите.

Тяжело дыша, она онемевшими руками налила бурлящую воду поверх чайных листьев.

В тишине, потягивая чай, обжигавший ей язык, она не могла оторвать взгляд от края газеты, теперь свисавшего с его головы.

Он медленно взял вторую чашку и повторил её движение, поднеся руку к лицу и опустив её. Бумага намокла от чая, и коричневое пятно растеклось по складкам, превратившись в подобие улыбки.

Она усмехнулась, затем засмеялась во весь голос, всхлипнула и снова засмеялась:

– Ты повторяешь мои движения. Следишь за ними, как собака, верно? Дура, какая же я старая дура. – Миссис Эпплби сжала и разжала кулак и наклонилась вперёд. – Прости, прости меня, но мне нужно попробовать. Нужно.

В этот момент он поставил чашку обратно на поднос, словно понял её и молча разрешил ей сделать то, что она хочет. Это придало ей решимости. Она потянула газету, та поддалась и расправилась.

За ней последовала треть головы бумажного человека, и то, что осталось от тела, рухнуло набок, как сломанная игрушка.

Чашка, которую миссис Эпплби всё ещё держала в руке, выскользнула из её пальцев и упала, забрызгав поднос каплями чая и осколками фарфора.

– Боже, что же я наделала, что же я наделала?

Она смяла газету в ком и несколько раз безрезультатно приложила её к выемке в бумажной голове.

Телефонная трубка, которую она прижимала к уху, была ледяной. Держась одной рукой за стену коридора, миссис Эпплби дрожащими пальцами набрала номер Джо Редмонда.

– Джо? Джо? Пожалуйста, прости меня, я знаю, что уже поздно… Да, случилось что-то ужасное… Нет, я в порядке, но ты единственный, кто… ты ведь занимался бумажными людьми, правда? В восемьдесят шестом, по заданию мэра?.. Мне нужна твоя помощь, прошу, прошу.

Джо Редмонд по меньшей мере полминуты вытирал ноги о коврик у двери и всё это время, не прекращая, извинялся.

– Извини, на улице грязновато, да; дождик зарядил – несильный, но всё же, слякоть такая; ммм, прости.

Наконец миссис Эпплби не выдержала и сказала:

– Джо, пожалуйста, сними ты уже ботинки. Дело серьёзное.

Он выпрямился, как солдат на учениях.

– На кухне, – сказала она.

После звонка она осталась ждать Джо в коридоре; в ней, глубоко внутри, теплилась безосновательная надежда на то, что, когда они войдут в кухню, бумажный человек снова будет сидеть за столом.

Вместо этого она свежим взглядом увидела тело на полу, а через несколько секунд склонилась над раковиной, и её вырвало.

– Боже, боже, – сказал Джо.

Миссис Эпплби прорвало, и она зарыдала.

– Я… я просто… вынула газету…

– Вот эту, на столе?

– Да… да. О, боже.

Джо, встав на одно колено рядом с телом, приложил скомканный лист к выемке в голове. Затем он вздохнул.

– Это всё моя вина, – сказала миссис Эпплби. – Я убила его, я убила его.

– Это что, Дэниел? – Джо прищурился, глядя на черно-белое фото на главной странице.

– Да. – Она всхлипнула. – Дэниел, Дэниел… и эта чёртова газета.

– Прости, что?

– Дэниел. – Она больше не отгоняла эту мысль. Первый приступ рыданий прошёл, и теперь она плакала беззвучно. – Я уже видела эту газету в восемьдесят шестом. Всё случилось за пару дней до моего дня рождения, и моя мама – мы с ней до этого год не разговаривали, – она вдруг позвонила и сказала, что приедет. – Миссис Эпплби судорожно вдохнула. – Я была… я была так рада. Несмотря на всё, через что мы с ней прошли, я была рада.

– Понимаю.

– Разговаривала с ней по телефону и, помню, боялась, что скажу что-нибудь не то, и она передумает. Я попросила Дэниела забрать её с вокзала. Ей было восемьдесят, а у нас была машина, и я не знаю, помнишь ли ты, но десять лет назад здесь не было никакого такси.

Я рано вернулась домой, чтобы приготовить ужин – даже свечи поставила, представляешь? Украсила стол свечами. Я. Потом пробило шесть вечера.

Потом семь.

Восемь.

«Свечи», – подумала она. И пришло же ей в голову поставить свечи.

Она гасила каждый трепещущий огонёк, сжимая пальцами фитиль: «Вот тебе, вот тебе». Затем она смела все бумажные подсвечники в форме сердечек в мусорное ведро и села за стол ждать.

Тянулись минуты, и примерно через полчаса от входной двери донёсся скрежет ключа, который пытались вставить в замочную скважину. Она считала: десять секунд, двенадцать. Наконец Дэниелу удалось войти, и, судя по доносившимся из коридора шорохам, теперь он возился с чем-то ещё, наверное, с ботинками.

Миссис Эпплби ждала.

По квартире разнеслись глухие шаги: в гостиной, в спальне. Он искал её. Когда он ввалился в кухню, она продолжала смотреть на стол, но было ясно, что он замер на месте – даже его дыхание, обычно тяжёлое, стало едва слышным. «Думай, скотина, думай».

Когда она подняла голову, Дэниел стоял в дверях с приоткрытым ртом, похожий на огромного ребёнка, сжимая в руках газету. От него разило виски.

– Как прошёл твой день, дорогой? – сказала миссис Эпплби. – Ты ничего не забыл?

Он прикусил губу и повёл газетой, словно хотел отдать её ей.

– Я… Майкл, Джордж и я – мы попали на первую полосу…

Он что-то лепетал и ещё больше становился похож на ребёнка, отчего она лишь сильнее закипала.

– Только посмотри: они пишут, что окунь, которого мы поймали на прошлой неделе в реке, самый большой…

Чем больше он говорил, тем больше её гнев сосредотачивался. Она вскочила на ноги, в два шага сократила расстояние между ними и вырвала газету у него из рук.

– Мой день рождения в субботу – это на случай, если о нём ты тоже забыл, – так что спасибо тебе за ранний подарок.

Дэниел открыл и закрыл рот.

– Мама, – сказала она. – Моя мама. Как ты мог о ней забыть?

– Я…

– Она вернулась домой. Она мне позвонила. Разговор был очень короткий.

Чеканя шаг, миссис Эпплби вышла из квартиры, спустилась по лестнице, прошла мимо входной двери, за которой виднелись деревья и мерцающие уличные фонари.

Остановившись у мусорных баков во внутреннем дворе, она посмотрела наверх, на высунувшего голову из окна Дэниела, и помахала ему газетой.

– Я швырнула её в мусорку, Джо, и я крикнула ему… я точно это помню: «Вот твоё достижение, урод. – Она снова зарыдала. – Завтра оно окажется на помойке».

После этого мы за два месяца обменялись, наверное, парой фраз, не больше. Мы начали спать в разных кроватях. А затем… затем, однажды утром… – Она провела рукой по лицу и посмотрела в окно, на далёкие призраки фонарей. – Он не вышел из комнаты. Я нашла его там, на боку, он стонал, как ребёнок. Сердечный приступ, глупее и быть не может… Через три дня он умер в больнице.

– Боже, – сказал Джо. Он встал и подошёл к ней, но явно не знал, что сделать дальше. – Ну, ну.

– На похоронах я не плакала. Знаешь, почему, Джо? Потому что злилась. Злилась всякий раз, когда вспоминала эту чёртову газету. Лиз звонила, Прю приходила каждый день, и все хотели поговорить со мной о нём. Но я не могла говорить, я была в ужасе. Я всё думала, насколько я отвратительный, злой человек – вот он, уже лежит в земле, а я всё не могу простить его за такую мелочь…

– Твоя мать была на похоронах?

– Нет. – Она соскользнула на пол и уронила голову на руки. – Нет, после мы разговаривали только раз.

– Ну, тогда, эээ, я могу тебя понять. Если бы кто-то разрушил мои отношения с матерью…

– Нет, ты не понимаешь, – сказала миссис Эпплби. – И я не понимала. Только сейчас, увидев это… фото, я поняла. Я не на него злилась, а на себя, за то, что лишила его того, что дало ему хоть немного счастья.

– Разве это бы что-то изменило? – сказал Джо. – Сердце. Он всё равно умер бы.

– Пожалуйста. – Она встала и схватила его за лацканы костюма. – Пожалуйста, молю тебя, собери его обратно. Собери.

Он помедлил, словно пытаясь понять, о ком она говорит – о том, кто грудой бумаги лежал на полу кухни, или о другом, который всё ещё был частью её.

– Я не могу. Они хрупкие создания, миссис Эп… Кэтрин. Чему мы научились с восемьдесят шестого, так это тому, что, если удалить у них даже самую крошечную часть, они что-то теряют. Называйте это как хотите… Душой. Что бы это ни было, оно уходит.

Он взглянул на неё и сказал:

– Пожалуйста, не взваливай на себя ещё одну вину. Пожалуйста. Тебе нужно перестать думать об этом, Кэтрин. Если есть друг, которого ты можешь навестить или позвонить – сделай это, но не закрывайся от других.

Она кивнула, вытащила салфетку и утёрла нос. Немного помолчав, она сказала:

– Есть Прю. Она сейчас в Лондоне, но у меня есть её телефон. Я понимаю, что ты имеешь в виду.

Джо кивнул.

– Что теперь делать?

– Мне не хочется бросать его в мусорку. Не нравится мне это. Когда один из них… ну, умирал, я обычно относил тело на бумажную свалку. Всё-таки оттуда они и произошли. У тебя есть отдельный мусорный мешок?

Миссис Эпплби не ответила. Она пошла в ванную и принесла простыню с розовыми цветами.

– Давай отнесём его в ней.

– Кэтрин, я и сам справлюсь, он ничего не весит, и у меня снаружи стоит машина…

– Я хочу сама.

Он внимательно посмотрел на неё и кивнул.

Она работала осторожно, укутывая тело, касаясь бумаги лишь кончиками пальцев, расправляя простыню.

Когда последняя складка исчезла, она выпрямилась и сказала:

– Я готова вынести его наружу.

У входной двери она обернулась: оставленная на столе смятая газета трепетала на сквозняке. Заголовок гласил: «Вниз по реке: как поймать самую большую рыбу», а выше было чёрно-белое фото трёх мужчин. Тот, что посередине, высокий и полноватый, прижимал к груди окуня. Он улыбался – широкой, детской, беззаботной улыбкой.

– Прощай, – сказала Кэтрин и вышла наружу.