Женщина не страдала деменцией, в этом Эрик Летерье не сомневался. С болезнью он был знаком – она сожрала его деда, начисто стерев память старика так, что тот перестал узнавать своих близких, а потом и самого себя. Процесс был медленный, сродни коррозии, и совсем не походил на то, что произошло прямо сейчас в двух столиках от Эрика.

Женщина сказала:

– Мой кошелёк, почему у вас мой кошелёк? И кто вы вообще такой?

Минуту назад она разговаривала со своим спутником, они держались за руки, хотя и недолго. Возможно, муж, возможно, любовник, она явно давно его знала… но, когда встала из-за стола, больше не помнила.

Ей было самое большее тридцать пять, под зелёными глазами только начали появляться мешки, придавая её красоте усталый вид. Мужчина в лиловом костюме выглядел по меньшей мере на десяток лет старше, его продолговатое лицо с острыми чертами торчало из воротника рубашки, как из черепашьего панциря.

Он протягивал ей кошелёк, видимо, позабытый, когда она встала, однако сам походил на марионетку, застывшую на середине движения, – удивлённо таращился на собственную руку, явно не зная, что делать.

Эрик прищурился, а остальное кафе, увешанное рождественскими гирляндами, продолжало жить своей бормочущей, шаркающей, звенящей жизнью. Он и его невеста Кэтрин забрели в это местечко по прихоти – она хотела поесть в отеле, а он в их первый вечер в Испании хотел подышать мадридским воздухом. «Как это похоже на Кэтрин, – подумал он, – уйти ровно перед тем, как случится что-то необычное».

Эрик встал и подошёл к парочке у столика.

– Простите меня за любопытство, сеньорита, – сказал он. – Вы хотите сказать, что не знаете этого человека?

Мужчина в лиловом костюме, все ещё не отрывая взгляда от своей руки, моргнул.

– Просто «мисс», я не испанка. – Женщина отсутствующим взглядом посмотрела на Эрика. – Что вы хотите сказать? Откуда бы мне его знать? Я не вожусь с подобными типами.

– Тогда почему же минуту назад вы сидели с ним за одним столиком?

– Это что, какой-то розыгрыш? – начала было она, но затем переменилась в лице и посмотрела по сторонам. – Ну, думаю… Думаю, свободных мест просто не было.

– Вон там есть свободный столик.

– На тот момент, я имею в виду. Да, я уверена, что, когда вошла, свободных мест не было.

Эрик понял, что она заполняет пробелы в памяти, и сказал:

– Думаю, этот господин растерян. Вам стоит забрать у него кошелёк.

Она так и сделала. А когда мужчина в лиловом костюме побрёл к бару, улыбнулась:

– Благодарю вас. Странно, не правда ли? Кафке бы понравилось… Вы ведь тоже не из Мадрида, верно?

А вот и оно – улыбка, зелёные глаза, намёк. В этой женщине отражалось настроение старого европейского кафе с его антикварными вешалками и горькими ароматами, доносящимися из сигарного салона.

Эрик сказал:

– Я здесь первый день. В отпуске. Не один.

– О! – Она кивнула, и на этом разговор завершился.

Он наблюдал за её фигурой, пока она шла к выходу. Она была так непохожа на Кэтрин – Кэтрин, которой страшно не понравился её салат «Цезарь», которая полчаса жаловалась на головную боль, и которая вылетела из кафе, стоило Эрику предложить ей чаще мерить давление.

Кэтрин, которая сейчас ждала его в их гостиничном номере, в четырёх стенах цвета охры.

Отпуск был его идеей – месяц назад им пришлось съехать с квартиры, которую они вместе снимали, и Кэтрин настаивала, чтобы они подождали, пока банк не одобрит заявку на ипотеку. Он же считал, что им стоит жить сегодняшним днём.

Он понял, что застыл посреди зала и что за ним кто-то наблюдает – из алькова, над входом в который висел венок, на него пристально смотрел мужчина с закатанными рукавами. Когда он встретился с Эриком взглядом, то опустил глаза и начал перебирать пачку бумаг.

В обычный вечер Эрик выбросил бы это из головы… но вечер уже перестал быть таковым.

Лампа под оранжевым абажуром не столько освещала альков, сколько отбрасывала тени на стены, бумаги и толстые, покрытые порослью седых волос руки.

– Здравствуйте, – сказал Эрик.

– Здравствуйте, сеньор. – Мужчина не поднял головы.

– Вы ведь тоже это видели, да? То, что произошло?

– Вы о чём, сеньор?

– О девушке, мужчине, кошельке и столике.

На этот раз он посмотрел Эрику прямо в лицо.

– Я хозяин этого заведения. Зовут Хосе. – Он замолчал, а затем между бакенбардами возникла улыбка, аккуратная, сухая. – Вы не знаете. И правда не знаете. Вы действительно зашли сюда по чистой случайности, не так ли?

– Что произошло с женщиной?

Владелец кафе потёр нижнюю губу.

– Впрочем, случайностей в жизни не бывает. Представьте, – сказал он, – что существует некий столик, простой деревянный столик у окна. Он всегда зарезервирован, за исключением одной недели в конце года. Представьте, что некая парочка – скажем, муж и жена или просто двое влюблённых – садится за него и наслаждается вечером. А теперь представьте, что, когда они встанут… – он смочил большой палец и перевернул лист бумаги, – …то превратятся друг для друга в незнакомцев.

Эрик подождал кульминации рассказа, а когда не дождался, сказал:

– Вы понимаете, насколько безумно это звучит?

– О да, сеньор. Но ведь вы сами спросили.

Эрик повернул голову и посмотрел на другой конец зала.

– Времени у вас не так много, – сказал владелец. – Три дня до Рождества, а после вам придётся ждать ещё год. Также нужно обсудить денежный вопрос…

– О чём это вы?

Снова сухая улыбка:

– Разве вы не хотите воспользоваться столиком, сеньор?

На следующий день, когда вечер растянул по городу сумерки, Эрик стоял под деревянной вывеской с надписью «Кондитерская Сан Гинес». Он однажды видел это место, на летних каникулах между третьим и четвёртым классом – по телевизору показывали старое здание к западу от Пуэрта-дель-Соль, «Врат солнца», с кирпичом и жёлтыми стенами, видавшими Пикассо, огнями ламп, похожими на светлячков, и дверью цвета бутылочного стекла.

– Вот, пожалуйста, – сказала Кэтрин. – Теперь ты доволен? Вот оно, твоё волшебство.

Дверь была той же, но, чтобы воздушный шар счастья лопнул, достаточно одного укола.

Зайдя в кондитерскую, они прошли мимо гитариста, вокруг которого собралась стайка молодых людей – некоторые сидели на стульях, некоторые на корточках на полу, голоса поднимались и опадали в такт переборам аккордов.

Она заказала кофе и чуррос. Стена, увешанная фотографиями знаменитых посетителей, привлекла её внимание:

– Смотри, Вивьен Ли, – сказала она, а затем стала рассуждать об «Унесённых ветром», о Митчелл, о классике американской литературы, об архетипе «южной красавицы», о Гейбле, архетипе, красавице.

На другом конце зала гитарист отпил из бокала красное вино, которое кто-то поднёс ему, и его пальцы ударили по струнам трескучим испанским боем.

– …меня вообще слушаешь, а? – сказала Кэтрин.

– Прости, – ответил Эрик. – Ты не могла бы повторить?

Она покачала головой.

– Я спросила, что ты думаешь о нашей комнате в гостинице? Этот желто-охристый цвет…

– Вот оно что. – Он криво улыбнулся. – Уже знаю, что ты скажешь дальше: первым делом в новой квартире нам будет нужно перекрасить стены.

– Нет. Нет, я собиралась сказать совсем не это. – Она провела пальцем по ободку кружки с кофе. – Ладно, не важно.

Разговоры о цвете стен и «южной красавице» – вот такой будет их дальнейшая жизнь?

Одна из девочек присвистнула и хлопнула гитариста по плечу.

– Арахнуэсский концерт, – сказал Эрик. – Я и не знал, что на него написана песня. Это произведение для гитары с оркестром, и, конечно же, он играет только адажио…

– Мы что, даже в отпуске будем говорить о гитаре? – сказала Кэтрин.

Он посмотрел на неё:

– Ладно, ты выбирай тему.

– Уже выбрала. – Она отвела взгляд. – Тебе было неинтересно.

Эрик подумал:

«А тебе самой интересно?»

– Кстати, я кое-что тебе купила. Небольшой предрождественский подарок. – Она потянулась к сумке.

– Шлёпанцы?

– Мужские эспарденьи. Мне они показались необычными. Сможешь носить их даже в помещении – надеюсь, мне всё-таки удастся уговорить тебя не ходить по дому босиком.

Эрик сказал:

– Ты, как всегда, практична.

– Что? Подожди, я поняла. Тебе вчерашнего было мало?

– Вчерашнего?

– Не могу поверить, что ты до сих пор не извинился.

– За что?

Она фыркнула:

– Ты знаешь, за что. За кафе.

– Я не сказал ничего плохого. Тебе и правда стоит следить за давлением.

– Дело не в том, что ты сказал, а в том, как ты это сказал. Да, в последнее время я часто устаю…

– Вот и сказывается твоё повышенное давление.

– Мне стоило догадаться, что извинений ждать не приходится.

Эрик вспомнил парочку в кафе, очевидный мезальянс, и подумал, что люди могут быть противоположностями друг друга не только внешне.

Ему захотелось поговорить об этом с Кэтрин, объяснить, но он не смог придумать, как сделать это, не причинив ей боли. Вместо этого он сказал:

– Прости меня.

Она шлёпнула туфлями ему по груди.

– Может быть. Но не сегодня. Наслаждайся остатком вечера в одиночестве, дорогой.

В канун Рождества она сказала:

– Я хочу пройтись по магазинам.

– Давай встретимся у Пуэрта-дель-Соль в три, – сказал он. – Я зарезервировал нам столик. В том кафе, где мы были позавчера, помнишь?

– Почему бы тебе не надеть твои новые эспарденьи?

– В декабре?

– Снаружи жарко, погода скорее осенняя, чем зимняя. Мы же в Испании, дорогой.

Закрыв за ней дверь, он выкатил из-под шкафа свой чемодан. Внутрь отправились айпад, зубная щётка, электробритва, одеколон. За ними последовали его рубашки, джинсы, носки и семейки.

Когда пришёл черёд эспардений, он помедлил. Ему пришлось напомнить себе, что он никому не причинял вреда, что этот путь – самый лучший и что у него остался последний шанс воспользоваться этой возможностью.

Осторожно, словно держа в руках нечто живое, он положил её подарок в мусорное ведро под столом.

– Конечно же, нужно подготовиться, – говорил ему Хосе. – Супружеские пары сначала разводятся, выселяются из совместного жилья. Родственников предупреждают о решении разойтись, чтобы они потом не задавали вопросов.

Эрик вспомнил, что владелец кафе сказал о судьбе. В течение следующих двух месяцев он и Кэтрин всё равно не будут жить под одной крышей. Его родители умерли, а её будут очень даже рады, если больше никогда о нём не услышат.

– А что насчёт общих друзей? – сказал он тогда Хосе.

– Люди – странные создания, сеньор Летерье. Друзья, говорите? Представьте, что вы дружите с парочкой – назовём их, к примеру, Джек и Джилл. Однажды вы звоните Джилл. «Как дела у Джека?» – спрашиваете вы, и она отвечает: «У какого ещё Джека?»

– Ладно, я бы, наверное, подумал, что между ними что-то произошло.

– И стали бы вы её об этом расспрашивать?

– Из соображений приличия, думаю, нет.

Внизу, на стойке регистрации, Эрик вернул ключи, оплатил счёт и забронировал другую комнату.

Один шаг, два, три. Стол уже так близко, что стоит протянуть руку, и он сможет провести пальцем по узорам на дереве.

Когда Эрик опустился на стул, ничего не изменилось, но всё же казалось, что он вошёл в другой мир. У него закружилась голова, а затем к горлу подкатила тошнота.

«Неважно, это неважно, я принял верное решение».

Кэтрин положила подбородок на сцепленные пальцы и посмотрела в окно на противоположную сторону улицы, на готическую церковь, окружённую елями, как часовыми. Шпилями и витражами она напомнила Эрику церковь, в которую он ходил в детстве, в Першоре; он удивился, что не заметил сходства в прошлый раз, когда был в кафе. Худой официант наклонился к ним с коробком спичек, и на чайной свече в керамическом подсвечнике с двумя северными оленями заплясал огонёк.

– Эспарденьи были бы здесь очень даже к месту.

Эрик промолчал.

– Эй, ты расстроен, что мы уезжаем? – Она похлопала его по руке. – Мы заберём с собой частичку Мадрида. Мы будем лежать ночью в постели, смотреть на занавески и вспоминать это Рождество. А в следующем году мы…

На миг что-то сдавило ему грудь, и онемение вошло в кончики пальцев, прижалось к лёгким, засело в губах. Неужели он совершал ошибку? «Это не любовь, – напомнил он себе, – не любовь, а остаточное явление, привычка. Дом – это привычка». И через час, даже меньше, всё то неудобство, что он испытывал, все равно исчезнет: они оба забудут.

– Ты заметил, ты наверняка заметил, – сказала Кэтрин, – что в последнее время я по-другому себя чувствую.

– Хммм?

– Я не хотела говорить тебе, пока не убедилась в этом точно. Я беременна. Скоро у нас будет малыш.

Понадобилось несколько секунд, чтобы до него дошёл смысл её слов. Затем комната дрогнула, и перед Эриком словно замелькали неподвижные фотографии всего, что было вокруг. За окном двое мужчин вешают огромную гирлянду над дверью церкви. Их фотографирует женщина в джинсах. В кафе пожилая пара кормит со стола крошечного пуделя; молодой человек в костюме складывает газету, которая кажется больше его самого; парень спит под вешалками, прислонившись спиной к стене.

– Повтори, пожалуйста, – сказал Эрик.

– Малыш, – сказала Кэтрин. – Скоро нас будет трое. Поэтому я и завела разговор о цвете стен, помнишь? Я подумала, что в детской охра будет очень хорошо смотреться. – Она замолчала. – Ты ничего не хочешь сказать?

– Конечно, – не думая, ответил он. – Конечно. Это здорово.

– Я так рада, Эрик. Чтобы ты знал, все симптомы уже на месте – я постоянно бегаю в туалет. Кстати, я вернусь к тебе через минуту.

– Нет! – Он схватил её за руку. – Нет, пожалуйста, сиди.

«Дурак, дурак, дурак, – пульсировало в его голове. – Вот почему она так себя вела, она нервничала, не знала, как тебе сказать, она переживала».

Кэтрин неверно истолковала его жест.

– Послушай, я понимаю, ты взволнован, но я отойду всего на…

– Официант! Официант… где же эти черти, когда они так нужны? Пожалуйста, не двигайся, Кэт.

Лавируя между столами, к ним подошёл мужчина в чёрно-белой униформе и с шапочкой Санты на голове.

– Сеньор?

– Владелец, мне нужно поговорить с владельцем заведения.

– С Хосе? – Официант прикусил губу и посмотрел куда-то на другой конец зала, Эрик не видел, на что именно. – Боюсь, он сейчас занят.

– Эрик, что на тебя нашло? – сказала Кэтрин.

– Я всё объясню. Пожалуйста, потерпи немного. Пожалуйста.

Официант заговорил:

– Если я могу сделать что-нибудь ещё…

Эрик схватил его за лацкан и притянул к себе:

– Нет, не можешь. Мне нужно поговорить с владельцем, сейчас же. – Ухо официанта оказалось прямо у его губ, и Эрика окатило несвежей волной дневного пота.

– Пожалуйста, отпустите меня, сеньор.

– Эрик, что ты делаешь? Отпусти его.

– Пятьдесят евро, – прошептал Эрик, сминая банкноту. Он попытался засунуть её в нагрудный карман официанта.

Тот стряхнул его руку.

– Хосе! – позвал он через весь зал.

– Что происходит? – спросила Кэтрин.

Эрик сказал первое, что пришло ему в голову:

– Сюрприз. Подожди и увидишь.

– Хорошо, обещаю, я вернусь через минуту.

– Нет, нет, пожалуйста, подожди; пожалуйста, подожди, и ты всё увидишь. – Он снова схватил её за запястье, и в его сознании вспыхнуло воспоминание об одном из их первых свиданий, когда они оказались заперты в парке за полночь, и им пришлось карабкаться через решётку. Как она чуть не упала, и он поймал её точно так же.

– Ты хочешь сказать, что что-то запланировал? – сказала Кэтрин.

– Просто подожди.

– Сеньор Летерье?

Он поднял глаза и увидел Хосе – сейчас хозяин кафе казался Эрику лишь высоким, чёрным силуэтом, обрамлённым падавшим со спины светом.

– Пожалуйста, пожалуйста, – сказал Эрик. – Мне нужно больше времени. Мне нужно отменить.

– Отменить, сеньор?

– Наш уговор. Вы знаете, о чём я. Пожалуйста.

– Эрик, что происходит?

Хосе поводил головой из стороны в сторону, разглядывая парочку за столом. Затем он склонился к уху Эрика:

– Вы ей не сказали?

– Не сказал, чёрт возьми, не сказал, и я совершил страшную ошибку, – прошептал Эрик, и его собственное дыхание обожгло ему губы. – Я был… – Он взглянул на Кэтрин, она побледнела. Она не понимала, но видела выражение его лица; она знала его и знала, что произошло нечто ужасное.

– Пожалуйста, подожди, пожалуйста, дай мне ещё секунду, – сказал он ей.

Она знала его, и эта близость больше не раздражала.

– Я ничего не могу сделать, – сказал владелец.

– Должно же быть хоть что-то. – Эрик понизил голос до такой степени, что сам не был уверен, можно ли разобрать его слова: – Я заплачу.

– Сколько? – сказал Хосе, а затем, повернувшись к Кэтрин, будничным тоном произнёс: – Пожалуйста, сеньорита, не беспокойтесь, просто мне нужно обсудить с вашим другом одну сделку.

Она не ответила.

Эрик прошептал:

– Полторы тысячи. Наличными, а после ещё, если вы мне поможете.

– Хорошо, – что-то в тоне владельца подсказало Эрику, что он прежде уже сталкивался с подобной ситуацией. – Я могу дать вам телефонный номер, сеньор. Если вы покинете этот стол, не изменившись, я возьму тысячу – я ведь не вымогатель.

– Какой номер? Что вы…

Хосе вытащил из кармана жёлтую карточку и протянул её Эрику:

– Удачи, сеньор.

С этим он ушёл.

Эрик вдавил ногти в деревянную поверхность стола и мельком глянул на Кэтрин.

– Пожалуйста, – сказала она, – Эрик. Я…

– Номер. Чёртов номер. – Он потянулся за телефоном, но его руки так сильно дрожали, что тот упал на пол.

«Чёрт, чёрт, чёрт».

Он наклонился, и его трясущиеся пальцы не дотянулись до чёрного прямоугольника всего лишь на пару сантиметров. Тогда Эрик подтянул телефон ногой.

– Эрик, Эрик, объясни мне, что происходит.

Он наклонился вперёд и так нежно, как только мог в этот момент, накрыл её руки своими.

– Кэтрин, я повёл себя как подонок. – Её лицо затвердело. – Но, пожалуйста, дай мне сделать этот звонок. Пожалуйста.

Она посмотрела ему в глаза и кивнула.

Три, два, один, шесть, пять… На другом конце задышали в трубку; послышались звуки, словно кто-то протащил по столу пивную кружку, а на заднем плане заикалась гитара.

– Алло? Алло? – сказал он.

– Да, – кашель. – Да, я слушаю.

– Я… Я не знаю, кто вы, – сказал Эрик. – Владелец… Хосе дал мне ваш номер. Я сижу за столиком у окна…

– Хосе? Вы насчёт тех ящиков, которые я обещал ему на прошлой неделе?

– Я не знаю ни о каких ящиках, речь о столе, понимаете, о столе?

Молчание длилось долго, и Эрик уже успел испугаться, что мужчина повесил трубку.

– Алло? Алло?

– Да, я слушаю.

– Я могу как-то отменить эффект? Это возможно?

Кэтрин нахмурилась и начала собирать свои вещи.

– За кого вы меня принимаете? – сказал мужчина на другом конце. – Я профессионал. Я бы не стал делать что-то, чей эффект нельзя было бы отменить.

Эрик всхлипнул.

– Вам нужно оставить на столе подарок, какую-нибудь вещицу, которую один из вас подарил другому. Но он должен быть недавним. Люди часто берегут старые подарки из сентиментальности, а новый доказывает, что вы всё ещё…

«Почему бы тебе не надеть свои эспарденьи», – сказала она.

– Я не знаю, что всё это значит, но с меня хватит, Эрик. – Кэтрин хлопнула ладонью по столу. – Если ты не хочешь объясняться, я ухожу.

– Нет, – сказал он. – Нет, прости, – по иронии, сейчас он наконец нашёл слова. – Я тебя люблю. Давай посидим здесь немного. Просто посидим.

На другой стороне улицы гирлянда теперь обрамляла дверь церкви, превращая её в зелёную арку. Молодой человек наконец сложил газету в аккуратный свёрток. Парень под вешалками поднял голову.

Фостер-лейн была сырой, пропитанной туманом и покрытой инеем. На первом этаже дома в середине улицы было распахнуто окно, вдыхавшее утренний воздух.

Что-то заставило Эрика остановиться.

– Эй, друг, – сказал Майкл, – не подглядывай, не подглядывай.

Но он посмотрел – за окном находилась комната с охристыми стенами. «Детская», – подумал Эрик: люлька у кровати, рождественские звёзды, отражавшие уличные огни. Дары трёх волхвов.

Майкл похлопал его по плечу.

– Что там?

– Сам посмотри.

– Не, я не подглядываю.

Эрик отступил назад.

– Только что вошла девушка. С мужем… кажется. Пойдём.

Они брели по тротуару, и Эрик сказал:

– Она держала на руках ребёнка. Прекрасного малыша.

– С каких это пор ты любишь детей?

– Да ни с каких.

Майкл сказал:

– Ну так что, дружище, мы с тобой сколько уже не виделись – год? Я слышал, ты на прошлое Рождество ездил в Мадрид.

– Я мало что помню. Всё как в тумане – наверное, всё время был под мухой.

– Хорошо, хорошо. Ничего удивительного, учитывая, что ты тогда расстался с…

– Расстался? С кем?

– Ни с кем, ни с кем. Забудь.

Эрик обернулся и снова посмотрел на окно, повинуясь какому-то неосознанному чувству. Затем его охватило желание, почти что необходимость, взять этого ребёнка на руки, прижать к себе, увидеть, как тот обнимает игрушку. Он не знал, откуда взялось это желание, и тряхнул головой, чтобы его отогнать. Но позже, в баре, когда чьи-то губы поцеловали его в щёку и окутали запахом дешёвых сигарет, он всё думал о той комнате, о девушке и ребёнке – и странная горечь поднялась в нём, тёмная, медлительная.

Сродни коррозии.