Следы метафизики и поэтические доказательства
Во время весенних каникул в Амальфи, “безмятежно сидя на балконе, выходящем на голубую бухту Салерно”, Шлик написал короткую статью “Основания познания” (Das Fundament der Erkenntnis). Свежий и отдохнувший, в превосходном настроении, он дал волю мыслям “именно в том виде, в каком они приходили мне в голову”, как рассказывал он Карнапу. Протокольные предложения, писал Шлик в статье, действительно ничем не отличаются от любых других научных утверждений: очевидно, что это гипотезы и ничего кроме гипотез (“как едва ли не победоносно указывают некоторые наши авторы”, – добавлял он, подкалывая Карла Поппера). И в самом деле, как только наблюдение записано или высказано каким-то иным способом, оно становится достоянием прошлого. Предложение, которое регистрирует это наблюдение, может быть основано на ошибке, что нетрудно себе представить, или сделано во сне, под влиянием алкоголя, под гипнозом (и т. д.), а значит, в какой-то момент потребует пересмотра. Но то, что Шлик называет констатациями (это слово иногда неточно переводят как “подтверждение” или “утверждение”), в момент, когда оно совершается, окончательно и бесповоротно и никогда не подлежит обжалованию. Констатация (акт отмечания) всегда имеет форму “Здесь и сейчас то-то и то-то”.
Подлинные констатации записать невозможно: это превратит их в протокольные предложения, а следовательно, гипотезы. Нет, у Шлика на уме было кое-что совсем другое. Научные гипотезы приводят к конкретным предсказаниям, мы чего-то ожидаем. Каждый раз, когда мы подтверждаем или опровергаем такое ожидание через наши собственные наблюдения, мы что-то отмечаем. Наука подводит нас к подобным актам отмечания, однако она не основана на них.
О своих туманных констатациях Шлик писал:
Они никоим образом не лежат в основе науки; но, подобно языкам пламени, познание как бы достигает их, прикасаясь к каждому лишь на мгновение и затем сразу же их поглощая. Набрав сил, огонь познания охватывает и остальное.
Эти моменты свершения и горения – самое существенное. Весь свет познания идет от них. Поисками источника этого света философ на самом деле и занят, когда он ищет последний фундамент познания.
Лучше не могли выразиться даже древнегреческие философы – а с балкона Шлика в Амальфи, безусловно, открывался чарующий вид на сверкающие просторы Средиземного моря. Однако Нейрат из туманной Голландии высмеял его в ответ. “Такая лирика может кому-то понравиться, но всякий, кто отстаивает дело радикального физикализма на службе науки… не пожелает считаться философом, принадлежащим к подобной школе”.
В своей статье “Радикальный физикализм и «реальный мир»” (Radikaler Physikalismus und “wirkliche Welt”) Нейрат пустился в полемику со Шликом. Начал он с веселого замечания: “Один представитель Венского кружка как-то заметил, что все мы гораздо лучше видим остаточные следы метафизики не у себя, а у соседа”. Поэтому Нейрат предложил указать на “остаточные следы метафизики” в мышлении Шлика. Что и сделал – пространно и с наслаждением. К концу статьи он подвел итог своему диагнозу: “Такое впечатление, что мы нашли здесь последние следы непротиворечивой метафизики”. Однако было неясно, подразумевает ли Нейрат под этой уничижительной фразой, что Шлик когда-нибудь сможет преодолеть эти “последние следы”.
Поначалу Шлик не собирался сколько-нибудь подробно рассматривать эти “довольно глупые замечания Нейрата”. Он признавался своему другу Карнапу: “Как ты можешь себе представить, меня все это застало врасплох. Разумеется, отвечать прямо я не собираюсь”. Все же он не хотел и полностью уклоняться от дискуссии, хотя с течением времени она виделась ему “все более и более нелепой”.
Поэтому в следующей статье он написал: “Я был несколько удивлен, когда меня обвинили в том, что я метафизик и поэт. Но поскольку я понимал, что воспринимать подобные обвинения всерьез невозможно, первое меня не покоробило, а второе мне не польстило, и я не намерен продолжать дискуссию”.
Тем не менее он вступил в спор – “с юмором” и не упоминая Нейрата по имени, чем нанес ему двойную обиду.
Нейрат доказывал, что утверждения можно сопоставлять только с другими утверждениями, но не с фактами. Шлик “со всей невинностью” спросил, почему утверждение в путеводителе для туристов – ну, например, что у некоего собора два шпиля – нельзя сопоставить с реальностью?
Шлик видит, что видит
Нейрат хотел связать истинность утверждения и его соответствие другим утверждениям. А Шлик не усматривал в этом ничего, кроме возвращения к когерентной теории истины, которая уже давно похоронена и забыта. Сам он предпочитал теорию соответствия, или корреспондентную теорию истины, поскольку ее интуитивно понимали люди необразованные. Истинность предложения не имеет отношения к тому, согласуется ли оно с другими предложениями (как гласит теория когерентности), а зависит только от того, насколько оно соответствует реальности, и всякий, кто пожелает опереться на это утверждение, чтобы обвинить его, Шлика, в метафизике, пусть так и поступает, однако Шлик не откажется от своих Konstatierungen, что бы ни случилось. “Я вижу, что вижу!” – и он будет это видеть, даже если все ученые на Земле станут утверждать иначе. Продолжая уязвлять Нейрата, однако прямо не называя его, Шлик продолжал: “Если кто-то скажет мне, что я верю в истину в науке лишь потому, что она принята «учеными из моего культурного окружения», я в ответ смогу лишь улыбнуться. Да, я и правда очень верю в ученых, но лишь потому, что всякий раз, когда мне удавалось проверить утверждения этих славных ребят, я неизменно находил их достойными доверия”.
Карнап попытался спасти Нейрата от обвинения в приверженности теории когерентности. Конечно, Нейрат не верит в этот бред! “И все же я вынужден признаться, что некоторые его формулировки можно понять и так”, – добавил Карнап.
Но был ли это лишь вопрос “формулировок”? Действительно ли постепенно расширяющаяся интеллектуальная пропасть между Карнапом и Шликом не была основана ни на чем, кроме разницы в словоупотреблении? Шлик пытался умилостивить друга, предположив, что разногласия вызваны разницей “между твоим математическим умом и моим, наоборот, физическим”. Ведь математические физики должны проверять взаимную непротиворечивость своих уравнений, а физики-экспериментаторы – проверять соответствие теоретических предположений реальности. Или, перефразируя слова старика Маха, “Цель науки – приведение фактов в соответствие с мыслями, а мыслей – в соответствие друг с другом”.
Попытка Шлика при помощи этого жеста примириться с Карнапом ни к чему не привела. Дебаты о протокольных предложениях ясно показали, что старые философские проблемы или, если угодно, “мнимые проблемы” нельзя искоренить мгновенно. Очевидно, прославленный во всем мире коллектив мыслителей из Венского кружка точно так же грешил взаимными недоразумениями, как и пресловутые “школьные философии” минувших лет.
Прощальное замечание Карла Менгера на тему о протокольных предложениях гласило: “Эта дискуссия была одной из многих, за которыми я следил молча”.
