Вакансии

Бесстрашный профессор Ганс Ган был настоящей головной болью для австрийского правительства. Он никогда не скрывал своих социал-демократических убеждений. После смерти Гана министерство просвещения упразднило его должность. Ведь если профессор математики находит время для занятий философией и даже для агностицизма с антиметафизикой, это ясно доказывает, что профессиональные обязанности оставляют ему слишком много досуга. Ergo, кафедра Гана – лишняя, “избыточная сущность”, так сказать, идеальный повод пустить в ход бритву Оккама. Следовательно, долой кафедру!

Эта мера непосредственно задела Карла Менгера. Казалось естественным, что он станет преемником Гана. Теперь от этой перспективы пришлось отказаться. Однако у молодого адъюнкт-профессора осталась некоторая надежда: в следующем году должна была освободиться другая кафедра, поскольку в 1935 году выдающийся математик Вильгельм Виртингер достигал пенсионного возраста.

Но когда настало время, математический факультет предпочел назначить на это место не Карла Менгера, а менее известного Карла Майргофера, личного секретаря Виртингера. В одном руководство точно не сомневалось: этот не станет ввязываться ни в какую философию.

Мориц Шлик, крайне расстроенный, снова написал письмо в правительство. Он выражал категорический протест против решения руководства. Хотя сам он не математик, а философ, писал Шлик, он прекрасно знает, что на вакантную должность вправе претендовать два кандидата, значительно более подходящих, чем Майргофер: это Карл Менгер, пользующийся в своей области международной известностью, и Эмиль Артин, алгебраист, решивший семнадцатую проблему Гильберта. Кстати, Артин родился в Вене и учился у Густава Гергольца, одного из “неразлучной четверки”. К тому же ни для кого не было секретом, что Артин, в настоящее время штатный профессор в Гамбурге, стремится уехать из Германии: его жена была еврейкой.

Однако вмешательство Морица Шлика едва ли повлияло на запутанную сеть в подземных глубинах университета. Место получил Майргофер. А после аншлюса оказалось, что он давно был тайным членом подпольной национал-социалистической партии.

Карл Менгер и Филипп Франк в некрологах Гансу Гану подчеркивали, что их великий друг был “подлинным основателем Венского кружка”. За последние десять лет этот кружок приобрел международную известность. Эрнест Нагель в Journal of Philosophy писал, что “такой всеохватный интерес” к логическому анализу едва можно найти в другом уголке Земли. Такие разные научные дисциплины – математика, физика, юриспруденция, медицина, социология и, безусловно, философия – были в равной степени представлены на ежедневных собраниях кружка благодаря неповторимому стечению обстоятельств.

И все же, невзирая на все эти хвалебные слова, Венский кружок со всей своей всеохватностью оказался в тупике.

Протокол Отто

“Этой зимой встреч Венского кружка не будет, – писал Шлик американскому коллеге осенью 1933 года. – Некоторые из наших старших членов впали в догматизм и способны дискредитировать всю группу; я пытаюсь создать новый кружок из молодых людей, еще не обремененных предрассудками”.

Регулярные встречи по четвергам вечером возобновились только осенью 1934 года. “Естественно, мы очень остро и мучительно ощущаем, что Гана с нами больше нет”, – признавался Шлик Карнапу. С другой стороны, Шлика, как видно, не очень огорчало, что он больше не сталкивается с Отто Нейратом, который, разумеется, принадлежал к числу “старших членов, впавших в догматизм”.

Подспудная неприязнь между Нейратом и Шликом зародилась уже давно. Они никогда не ощущали себя на одной волне. Несколько лет Гану удавалось быть между ними посредником, но во время злосчастного спора о “протокольных предложениях” противоречия стали очевидными и вылились в открытую вражду.

Началось все совершенно невинно – со статьи Карнапа “Физикалистский язык как универсальный язык науки”. В этой статье утверждалось, что все научные теории в конечном счете основаны на так называемых протокольных предложениях, которые описывают факты “во всей их простоте” и “не нуждаются в дальнейшем подтверждении”.

Как распознать протокольные предложения? Это утверждения, писал Карнап, “для которых не нужны другие протокольные предложения”. Шлик мягко возразил, что такое определение замкнуто само на себя. Нейрат вмешался и в письменной заметке попытался представить более точное определение. Протокольное предложение – не утверждение как таковое, а сообщение об утверждении. Оно должно содержать точное время и имя сообщающего. Так, например:

“Протокол Отто, 3:17:

[Языковая мысль Отто в 3:16 была:

(В 3:15 Отто наблюдал стоящий в комнате стол.)]”

С точки зрения “простоты” это не то чтобы выдающееся достижение. Однако Нейрат настаивал на своем: протокольные предложения не должны содержать ни субъективных слов вроде “здесь” и “сейчас”, ни местоимение “я” и прилагательное “собственный”, поскольку это прямиком ведет в смертельные ловушки идеалистической философии. Научные знания, пояснял Нейрат, должны быть коммуницируемыми. В науке нет места субъективным выражениям. Более того, у единой науки должен быть “универсальный жаргон”, так сказать (вероятно, он имел в виду профессиональное арго или язык-посредник.) Нейрат добавлял, что овладеть этим “жаргоном” способен любой ребенок, нужно лишь потренироваться. Поскольку не существует утверждений, которые можно высказать без валидации, не существует и базовых протокольных предложений. Что характерно, Нейрат добавил, что те, кто считает иначе, принадлежат к “школьным философиям”, которые себя давно дискредитировали. Каждое утверждение подлежит пересмотру, это принцип научного метода. Тот же принцип должен применяться и к протокольным предложениям: пересмотр может оказаться необходимым даже в случаях самых простых высказываний, например, если у кого-то часы показали неправильное время, это лишит валидации пометку о точном времени на предложении, а следовательно, его нужно будет пересмотреть.

Заметку Нейрат завершил в своем стиле – несколькими краткими замечаниями о чужих взглядах: попытка Витгенштейна обрисовать философию как долгожданную “лестницу прояснений” должна считаться неудачной, а стремительный прогресс Венского кружка подчеркивает необходимость тесного коллегиального сотрудничества в поддержку единой науки. В заключение Нейрат сказал, что его мысли, несомненно, спровоцируют Карнапа на множество мелких возражений.

Именно это Карнап и сделал на следующих страницах того же выпуска журнала. Он писал, что есть несколько методов конструирования научного языка. Теперь он считал, что лучше всего применять подход, создателем которого можно считать Карла Поппера, а по этой причине весьма желательно опубликовать результаты Поппера. (Этот тонкий намек был нацелен на Шлика).

По мысли Поппера, протокольным предложением (или “базовым предложением”, как предпочитал говорить Поппер) может служить любое высказывание при соответствующих условиях. С другой стороны, не существует предложений, в которых можно быть абсолютно уверенными, то есть уверенными настолько, что это не потребует никакого дополнительного подтверждения.

В этот момент Карнап откровенно признался, что его прежние представления были ошибочными. Более того, ему показалось, что подход Поппера “снижает риск, что молодежь в поисках протокольных предложений невольно скатится в метафизику”.

“Следующей задачей, – оптимистично заключал Карнап, – будет развить теорию науки посредством конструктивного сотрудничества”.

Но на самом деле споры вокруг протокольных предложений разгорелись, будто лесной пожар. Масла в этот огонь подлил и Карл Гемпель, как и Карл Поппер, Эдгар Цильзель и многие другие. Мориц Шлик признавался Карнапу, что все эти дебаты видятся ему “лишними и не особенно интересными”. Однако в конце концов в схватку вступил даже он.