Искусство философии

Мориц Шлик, глава Венского кружка и человек, которого Витгенштейн уважал и не причислял к “клике”, обрисовал собственную философскую позицию в Die Wende der Philosophie – “Повороте в философии”. Это эссе появилось как первая статья, поданная в новый журнал Erkenntnis. Манифест в ней не упоминается, однако она разделяет упор манифеста на анализ языка как метод поиска пробелов в заявлениях метафизиков.

Похвальба и позерство никогда не были в характере Шлика, но сыграть мастерское крещендо он умел. Чтобы соображения, высказанные ближе к концу эссе, звучали эффектнее, он начинает эссе приглушенно – замечает, что “Время от времени учреждают призы за лучший очерк по вопросу: что достигнуто философией за некоторый период?” И продолжает: “Подобные вопросы выражают явное недоверие к философии того периода, который только что закончился”. И в самом деле, пишет Шлик, “Создается впечатление, что мы имеем дело со скрытой формулировкой вопроса: а есть ли вообще хоть какое-то продвижение в философии за этот период?.. Эту особенность философии так часто описывали, о ней так часто сожалели, что бесполезно было бы вновь все это обсуждать. Молчаливый скептицизм и воздержание от суждений кажутся единственно правильным отношением к проблеме. Опыт двух тысяч лет, видимо, научил, что попытки положить конец хаосу систем и изменить судьбу философии нельзя более принимать всерьез”.

После такого введения следует отважный поворот:

Я говорю об этой широко известной анархии философских позиций, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что я в полной мере осознаю масштаб и значение тех взглядов, которые хотел бы сейчас высказать. Я убежден, что мы сейчас переживаем решающий поворот в философии, и наше мнение о том, что бесплодному конфликту систем пришел конец, можно оправдать вполне объективными соображениями. Уже сейчас мы обладаем методами, которые делают такие конфликты в принципе ненужными, и следует лишь решительным образом их применить.

Поворот Шлика был радикальным. Всего несколько лет назад он в своей лекции утверждал, что Ницше, кумир его юности, невзирая на всю свою гениальность, не принадлежит к великим философам, поскольку не сумел создать философскую систему. Но теперь подобные системы стали предметом насмешек Шлика, и именно с ними он призывал бороться. Вот как он об этом писал: “Философия не является системой утверждений; это не наука. Но тогда что же это?.. Мы видим в философии не систему познаваний, но систему действий; философия – такая деятельность, которая позволяет обнаруживать или определять значение предложений. С помощью философии предложения объясняются, с помощью науки они верифицируются. Наука занимается истинностью предложений, а философия – тем, что они на самом деле означают”.

Сам Витгенштейн не мог бы выразиться лучше. Хотя он не входил в Венский кружок, в глазах Шлика он воплощал самую сущность кружка. “Легко видеть, что в задачу философии не входит формулирование предложений – наделение предложений смыслом не может быть осуществлено с помощью самих предложений… [наделение предложений смыслом] не может продолжаться до бесконечности и всегда приходит в конечном счете к указаниям на то, что имеется в виду и, таким образом, к реальным актам; однако сами эти действия не могут быть далее разъяснены, да они и не нуждаются в разъяснении. Окончательное наделение смыслом, таким образом, всегда происходит с помощью деяний. Именно деяния, или действия, составляют философскую деятельность”.

Итак, главное – дело, а не слово. В своем лекционном курсе профессор философии Шлик объяснял пункт 4.112 из “Трактата” Витгенштейна (“Философия – не теория, а деятельность”) таким образом:

Разница между задачей ученого и философа состоит в том, что ученый ищет истину (правильные ответы), а философ стремится прояснить смысл (самих вопросов). Научный метод состоит в наблюдении и эксперименте, сочетаемых с вычислениями и логическими выводами; через этот метод выстраивается набор истинных утверждений о реальном мире. Философский метод состоит, напротив, в размышлениях; философ взирает на заданные утверждения, наблюдения и расчеты и объясняет, что они значат. Философствование – не составление списка истинных утверждений. Скорее это искусство – деятельность, ведущая к ясности.

Философия как разновидность искусства – казалось бы, такие представления Шлика отстоят на много световых лет от сравнительно прозаичной идеи Карнапа, что следует привести философию в соответствие с точными науками и заставить ее имитировать их стиль.

Ган берется за бритву

Ганс Ган тоже увидел в труде Витгенштейна поворот в философии. Ган был математик и еще не написал ни одной философской работы, несмотря на давнюю страсть к философии. Но теперь, в пятьдесят лет, он был к этому готов. Журнал кружка Erkenntnis напечатал его доклад на конференции в Праге: “Значение научного миропонимания, в особенности для математики и физики” (Die Bedeutung der wissenschaftlichen Weltauffassung, insbesondere für Mathematik und Physik).

Свое выступление Ган начал с расстановки дефиниций. Термин “научное миропонимание”, пояснил он, – это и символ веры, и парадокс. Казалось бы, странно слышать слова “символ веры” из уст убежденного сторонника свободы мысли, но да: “Научное миропонимание помогает нам выражать свою веру в методологию точных наук, особенно математики и физики, и нашу веру в аккуратные логические выводы (в противовес смелым полетам воображения, мистическим озарениям и эмоциональным способам описывать мир), и нашу веру в терпеливое наблюдение явлений, по возможности изолированных, какими бы ничтожными и незначительными ни представлялись они сами по себе (в противовес поэтическим, творческим попыткам охватить совокупности и комплексы, как можно более обширные и всеобъемлющие)”.

Однако термин “научное миропонимание” был не просто набором взаимосвязанных верований, оказалось, что это еще и объявление войны! Вот как говорил об этом Ган:

Этот термин призван противопоставить наше миропонимание философии в привычном смысле как учению о мире, которое претендует на то, чтобы стоять в одном ряду с научными дисциплинами, а может быть, и выше их. По нашему мнению, все разумное, что можно сказать, есть научное утверждение, а занятия философией – это всего лишь критическое изучение научных утверждений с целью проверить, не окажутся ли они мнимыми утверждениями (то есть действительно ли они обладают ясностью и смыслом, которые приписывают им те, кто занимается данной наукой); а это, в свою очередь, означает, что следует разоблачать как мнимые утверждения те утверждения, которые претендуют на смыслы иного рода и высшего уровня, нежели научные утверждения.

Практически одновременно с этой статьей в той же серии, что и манифест Венского кружка, вышла брошюрка Гана “Избыточные сущности. Бритва Оккама” (Überflüssige Wesenheiten: Occams Rasiermesser). Памфлет открывается упоминанием “головокружительного разнообразия философских систем”, а затем Ган проводит разграничение между философиями, ориентированными на изучение мира, и философиями, ориентированными на уход от мира. По его словам, Эпикур и Юм ориентировались на изучение мира, а Кант и Платон – на уход от него.

Философии, ориентирующиеся на уход от мира, были Гану не по нраву. Однако, по его мнению, их можно было до сих пор обнаружить

в системах немецкого идеализма – и как же иначе? Ведь немцы славятся как нация поэтов и мыслителей. Но занимается заря нового дня, и грядет освобождение из тех же краев, где зародился политический либерализм, – из Англии: ведь англичане славятся как нация лавочников. И наверняка не случайно, что одна и та же нация подарила миру и демократию, с одной стороны, и возрождение философии, развернутой к миру, – с другой; не случайно и то, что страна, лицезревшая казнь короля на плахе, стала свидетельницей и казни метафизики. Однако оружие философии, развернутой к миру, – не меч и топор палача, ведь она – вовсе не кровожадное чудовище, хотя и ее орудия достаточно остры. И сегодня я хочу поговорить об одном оружии из ее арсенала – о бритве Оккама.

Английский схоласт Уильям Оккам (ок. 1287–1347) утверждал, что нельзя умножать число сущностей без надобности. Этот принцип известен как бритва Оккама. Мах обожал его, поскольку бритва Оккама выражает самую суть экономии мысли, к которой он так стремился.

Ган тоже старался придерживаться этого принципа и применил его в своем эссе. Избыточные сущности, писал он, – это все те “призрачные полусущности”, которые захламляют наш мозг: универсалии, пустое пространство, пустое время, субстанции, вещь-в-себе, потустороннее и, разумеется, боги и демоны. “Долой их всех!” – писал Ганс Ган.