Научное миропонимание

Витгенштейн быстро пришел к выводу, что к тем, кто никогда его не поймет, принадлежит и Карнап. Всего через несколько встреч он заявил, что больше не желает видеть этого строгого немца. Гнев Витгенштейна вызвали два спорных момента.

Во-первых, интерес Карнапа к искусственному языку эсперанто, пусть и наивной, но предпринятой из наилучших побуждений попытке обеспечить международную коммуникацию, а может быть, и мир во всем мире во времена, когда английский выучили еще не все. Витгенштейн на дух не переносил эсперанто.

Во-вторых, принципиальная готовность Карнапа проверять научными методами заявления парапсихологов. И в самом деле, почему нельзя применять науку, чтобы разоблачать полтергейсты и опровергнуть возможность общения с покойниками? Но когда Витгенштейн заметил в библиотеке Карнапа книгу об экстрасенсорном восприятии, он в гневе швырнул ее на пол и с тех пор пресек всякое общение с Карнапом.

Но и без этой выходки Карнап и Витгенштейн были настолько разные, что это рано или поздно сказалось бы на их отношениях. Характеры у них были абсолютно несовместимые: с одной стороны – вдохновенный художник, с другой – дотошный ученый.

Карнап настаивал, что “тот, кто трудится на ниве философии, должен придерживаться такого же строгого и ответственного подхода, что и при научных исследованиях”. Вот и в предисловии к Aufbau Карнап описывал будущее философии так: “Если каждому будет отводиться лишь небольшая задача по философии, например, стандарты научной практики, то, по нашему мнению, мы сможем смотреть в будущее гораздо увереннее. Медленное тщательное строительство, мысль за мыслью – и пусть каждый вносит в общее дело лишь то, за что он может ручаться и что он способен обосновать. При такой методологии структура возводится камень за камнем, и постепенно возникает прочное здание, которое затем каждое следующее поколение сможет расширять и надстраивать”.

Между тем мысль о прочном здании для грядущих поколений была Витгенштейну особенно отвратительна. Он даже не желал добавлять “камень за камнем” к собственному “Трактату”. Напротив! В следующие десять лет ему предстояло снести его до основания. Не стремился он и участвовать в “общем деле”. Впоследствии он скажет: “Я не смог основать школу, поскольку не хочу, чтобы мне подражали”.

А Карнап катастрофически недооценивал глубину пропасти, которая легла между ним и Витгенштейном: “Когда Витгенштейн говорил о философских проблемах, о знании, языке и мире, я в целом соглашался с его воззрениями, а его замечания, безусловно, всегда были познавательными и заставляли задуматься. Поэтому мне было жаль, когда он решил прекратить наше общение. Он сказал Шлику, что может говорить только с тем, кто «будет держать его за руку»”.

Но утешение и изъявления преданности в планы Карнапа отнюдь не входили. Наоборот, он никогда не стеснялся подвергать убеждения сомнению, в том числе и свои, ведь это основа научного миропонимания, а его Карнап придерживался неуклонно. Именно так – “Научное миропонимание” – и назывался его манифест, с которым Венскому кружку вскоре предстояло выйти на публичную арену.

Глава шестая. Кружок делает себе имя

Вена, 1928–1930. В жизни кружка Шлика наступает новый этап – этап публичности; кружок выпускает манифест без ведома своего руководителя. Анонс “Научного миропонимания”. Витгенштейн высказывает опасения, как бы кружок не стал компанией хвастунов. Шлик приветствует перемену и называет философию искусством. Вольнодумец Ган провозглашает кредо: Бог не занимается математикой. Карнап клеймит метафизику, утверждает, что “Ничто” Хайдеггера ничего и не значит. Нейрат делает ставку на пролетариат, называет интеллектуалов пятнами жира на поверхности супа.

“Долгожданная гроза”

Писатель Хаймито фон Додерер, автор “Штрудльхофских лестниц”, как-то сравнил славу с боевым кораблем: разгоняется медленно, зато потом не остановить.

Имя Морица Шлика стало известно философам далеко за пределами немецкоговорящих стран. Он получил приглашение провести летний триместр 1929 года в Стэнфорде – молодом университете, который когда-то так восхитил Людвига Больцмана, называвшего его своим любимым Эльдорадо.

Шлик принял приглашение с радостью. Со времени женитьбы на Бланш в 1907 году он ни разу не бывал в Соединенных Штатах, а уже приближалась серебряная свадьба. Солнечная Калифорния манила изголодавшегося по солнцу профессора. А к осени он собирался вернуться в Вену.

За несколько недель до поездки Шлику предложили профессорскую кафедру в Боннском университете – явный знак профессионального признания. В таких случаях университет, где ученый уже работает, как правило, выдвигает встречное предложение, чтобы удержать преподавателя. Случается, что подобные аукционы идут довольно долго и могут принести уважаемому профессору солидную прибыль. Однако венские высокопоставленные лица оказали Шлику холодный прием. Все, что имело предложить ему австрийское чиновничество, сводилось к скудному жалованью для ассистента Шлика, помощника библиотекаря Фридриха Вайсмана, который до этого работал совершенно бесплатно. Такое жалкое встречное предложение никак не могло считаться соблазнительным, более того, это было оскорбление. Неудивительно, что приглашение из Бонна искушало Шлика все сильнее. Прощание с Веной становилось вероятнее с каждым днем.

Лишь тогда члены кружка Шлика осознали, какую важную роль играет для них Шлик. И написали ему коллективное письмо с косвенным обращением: “Если профессор Шлик покинет Вену, сторонники строго научного миропонимания лишатся своего духовного лидера и знаменитого представителя в университете, и восполнить такую утрату для венской интеллектуальной жизни будет невозможно”.

Когда о грядущем отъезде Шлика услышал Рудольф Карнап, который в это время лечился от какой-то легочной болезни в Давосе, он в тревоге написал другу: “Это будет тяжкий удар и для Венского университета, и для каждого из нас”.

В ответ Шлик послал ему открытку с сообщением, что еще не принял окончательного решения. Но на обратной стороне этой открытки был фотопортрет очаровательной венской барышни по имени Лизль Гольдарбайтер, которая только что завоевала титул “самой прелестной женщины в Европе”. Не нужно было ходить на лекции профессора Фрейда, чтобы догадаться, в каком направлении Шлика тянет сильнее.

В день отправления в плавание через Атлантику Шлик написал из Бремена австрийскому руководству, что принял бы лестное предложение из Бонна, если бы не коллеги и ученики, которые “в последний момент” убедили его, что важные философские задачи требуют его присутствия в Вене, особенно сейчас.

И вот Мориц Шлик отплыл в Новый Свет, намереваясь вернуться осенью.

“Как же мы обрадовались, услышав, что Шлик решил остаться в Вене! – вспоминал Карл Менгер. – «Это надо отметить! – воскликнул Нейрат, и все согласились с ним. – Надо написать книгу, где описываются наши взгляды, манифест кружка, и посвятить ее Шлику, когда он вернется осенью». И Нейрат со свойственной ему быстротой тут же сел за работу”.

В сентябре 1929 года должна была пройти конференция физиков и математиков в Праге. Те члены кружка Шлика, которые взялись писать манифест – так сказать, подкружок, – решили ориентироваться на эту дату: они хотели завершить свой небольшой опус к тому времени, чтобы он послужил своего рода визитной карточкой венской группы.

Тем временем Карнап вернулся из Давоса в Вену; он полностью поправился и рвался в дело. Именно он написал черновой текст манифеста, в чем ему помогали Фейгль и Вайсман. Карнап предложил рабочее название “Основные идеи Венской философской школы”. Но этот вариант вызвал возражения. “Нейрат советует писать не так занудно”, – отмечал Карнап в дневнике. Возражения Нейрата начинались прямо с названия. Он хотел правдами и неправдами избежать слова “философский”, более того, поместил его в свой “список табуированных слов”, а что касается “Школы”, это слово вызывало у него неприятные ассоциации. Более того, все члены кружка единодушно презирали саму мысль “школьной философии”, а “философская школа” очень уж напоминала этот жупел.

Отто Нейрата поддержал и Филипп Франк: “Кое-кто из нас страстно желал обойтись без терминов вроде «философии» и «позитивизма», особенно на титульном листе. Кроме того, некоторые из нас вообще недолюбливали всевозможные «измы», и заграничные, и отечественные. Поэтому в конце концов мы сошлись на названии «Научное миропонимание»”.

Две стороны открытки, которую Шлик послал Карнапу

Нейрату и это название казалось суховатым. Поэтому он предложил добавить “Венский кружок” в качестве подзаголовка, поскольку эти слова вызывали ассоциации с Венским лесом, венскими вальсами “и всем прочим, что связано с приятной стороной жизни”.

Так Венский кружок получил имя. Однако в Вене его по-прежнему называли “кружок Шлика”; десятки, если не сотни прочих кружков в городе, несомненно, сочли, что со стороны этого кружка большая наглость возвыситься над всеми и назвать себя Венским, как будто все остальные – не венские!

Манифест был коллективным трудом. Его официальными авторами были Нейрат, Карнап и Ган, однако свой вклад внесли и студенты Вайсман и Фейгль, а также Мария Каспер, подруга Фейгля и тоже студентка философского факультета. “Горький долг и сладкое право внести последние правки” Рудольф Карнап оставил за собой. Поскольку этот документ должен был стать сюрпризом для руководителя кружка, самому Шлику о нем не говорили и, естественно, не просили ни поучаствовать в его создании, ни высказать свое мнение.

Создатели “Научного миропонимания” стремились выразить свои мысли как можно яснее, ведь такова цель любого манифеста. И в самом деле, этому тексту до сих пор нет равных как краткому описанию Венского кружка. Всего на нескольких страницах точно описаны и исторические корни кружка, и его высшая миссия – коллективный крестовый поход против любых метафизических и теологических доктрин. Принимаются только результаты экспериментов и логического анализа, а больше ничего. В манифесте перечислялись имена членов кружка и приводился список задач: основания математики, физики, геометрии, биологии, психологии, социальных наук. Лучше любой энциклопедии!

В июле, к концу особенно жаркой недели, труды были наконец окончены, и Карнап записал в дневнике: “Закончил печатать брошюру. Вечером разразилась долгожданная гроза”.

Нейрат со свойственной ему энергией договорился с издателем. В сентябре, незадолго до отъезда в Прагу на поезде, Герберт Фейгль забрал первую пачку отпечатанных экземпляров прямо из типографии.