На верху лестницы

Безусловно, сам Витгенштейн лестницу отбросил. Он в жизни не видел, как выглядит начальная школа изнутри, но стал учителем начальной школы и посвятил себя этой задаче со всем рвением неофита. Составил “Словарь для начальных школ” (Wörterbuch für Volksschulen), оборудовал свой кабинет беличьими скелетами. Возил своих учеников на экскурсии в Вену, водил в горные походы, пичкал математикой.

Много лет спустя одна его бывшая ученица вспоминала: “Зачастую уроки начинались с арифметических заданий, а потом мы весь день ничем не занимались, кроме арифметики. Он не придерживался расписания. Он был страстным поклонником математики и хотел правдами и неправдами привить эту страсть и нам”.

Не все ученики разделяли рвение Витгенштейна. Один из них вспоминал: “А потом он приходил в ярость – это было очень страшно – и драл нас за волосы, и на этом, естественно, все и заканчивалось”.

Отношения с односельчанами у Витгенштейна испортились. Сельский учитель с кембриджским образованием писал из Нижней Австрии Бертрану Расселу, который тогда был приглашенным профессором в Китае: “Я еще в Траттенбахе и окружен, как всегда, мерзостью и низостью. Люди здесь такие же никчемные и безответственные, как везде. Траттенбах – особенно непримечательная австрийская деревня, а Австрия после войны пала так отчаянно низко, что об этом ничтожестве и говорить нечего”.

Положение не улучшили и переводы нетерпимого учителя-тирана в другие школы в соседних деревнях Пухберг и Оттерталь.

В 1923 году в гости к Витгенштейну приехал юный математик Фрэнк Рамсей. Они вместе проработали “Трактат” Витгенштейна – страницу за страницей. Витгенштейн сказал Рамсею, что еще никто не мог заниматься философией дольше пяти – десяти лет. Объявил, что покончил с ней, и не потому, что в философии больше нечем заняться, а потому, что разум утратил прежнюю живость. Однако на поверку оказалось, что интерлюдией в жизни Витгенштейна стало не философствование, а учительство, и через шесть лет этой интерлюдии настал конец.

Несмотря на постоянные уговоры коллег помягче обращаться с учениками, Витгенштейн так и не научился держать себя в руках. В итоге сирота по фамилии Хайдбауэр потерял сознание после одной витгенштейновской “оплеухи”. Витгенштейн в панике отнес мальчика в кабинет директора и удрал со всех ног. Школьный инспектор пытался утешить отчаявшегося учителя: “Никто вам ничего особенного не сделает”. Но Витгенштейн уволился. Больше в этой тихой деревушке загадочного “герра учителя” не видели. “Людишки здесь такие узколобые, что с ними ничего невозможно поделать”.

В 1926 году, после нескольких сокрушительно унылых месяцев, в которые Витгенштейн проработал помощником садовника в монастыре в предместьях Вены, он решил избрать себе новое занятие: помочь своей сестре Маргарет Стонборо (ее портрет написал Густав Климт) с проектом нового дома, который она решила построить на Кундмангассе.

В качестве главного архитектора они пригласили Пауля Энгельмана (1891–1965), старинного друга Витгенштейна. До войны Энгельман сотрудничал со знаменитым журналистом Карлом Краусом и знаменитым архитектором Адольфом Лоосом. В дальнейшем он кратко описал, чему его научили “трое величайших учителей моего поколения: Краус научил меня не писать, Витгенштейн – не говорить, Лоос – не строить”.

Поэтажный план дома на Кундмангассе Витгенштейн менять не стал, но сильно улучшил проект по мелочам – с присущей ему дотошностью и прилежанием он усовершенствовал все, от системы отопления до дверных ключей.

Лишь когда строительство подходило к концу, Витгенштейн наконец согласился встретиться с избранными членами Венского кружка. Час пробил.

М или не-М? (Вот в чем вопрос)

В ходе постоянных чтений “Трактата” Венский кружок обнаружил множество точек соприкосновения с его автором. Витгенштейн, как и многие старшие члены кружка, родился в Вене довоенной поры и вырос на идеях Больцмана и Маха. Более того, соображения Витгенштейна о логике попали на плодородную почву: кружок прекрасно знал труды Бертрана Рассела по логике. Ган и Карнап на своих семинарах подробнейшим образом разбирали Principia Mathematica.

Еще до войны Витгенштейн разработал метод таблиц истинности, который сегодня служит стандартным методом вводить логические связки – “и”, “или”, “не”. Так, например, если А и В – два утверждения, то сложное высказывание “А и В” истинно, если истинны и А, и В, а во всех остальных случаях ложно.

Тавтология – это комбинация утверждений А, В, С… которая всегда истинна, независимо от истинности или ложности составляющих ее элементов А, В, С… Следовательно, можно сказать, что тавтология ничего не выражает. Например, утверждение “Дождь или идет, или не идет” всегда истинно, но ничего не говорит нам о погоде. То же самое относится к утверждению: “Если трава зеленая, то либо трава зеленая, либо коровы синие”. Как выяснилось, тавтологии и есть те утверждения, которые можно вывести из логических аксиом Фреге.

Витгенштейн в своем обычном пророческом стиле провозгласил:

Предложения логики суть тавтологии (6.1).

Предложения логики, следовательно, ничего не говорят. (Они являются аналитическими предложениями) (6.11).

Логические предложения описывают строительные леса (das Gerust) мира, или, скорее, изображают их. Они ни о чем не “трактуют” (6.124).

С точки зрения математика Ганса Гана, такой взгляд на логику имеет колоссальный смысл. “Мне представляется, – писал он, – что «Трактат» объяснил роль логики”. А своему любимому ученику Карлу Менгеру он признавался: “ [Поначалу] у меня не сложилось впечатления, что эту книгу следует воспринимать всерьез. И только после того как Рейдемейстер сделал о ней на заседании кружка великолепный доклад, а затем я внимательно прочитал всю книгу сам, я понял, что она, вероятно, представляет собой важнейший труд по философии со времен публикации главных сочинений Рассела”.

А позднее Ган писал:

Логика – не теория о поведении мира, напротив, логическое утверждение вообще ничего не говорит о мире: это набор правил, позволяющих сделать определенные преобразования в пределах символического языка, который мы задействуем.

Следовательно, логика ничего не говорит о мире, она имеет отношение только к способу, которым я говорю о мире.

Того же мнения придерживался и Мориц Шлик: “Логические выводы ничего не говорят о реальных фактах. Это просто правила применения наших символов”. А в фундаментальном эссе Шлика “Поворот в философии” мы читаем: “…Однако Людвиг Витгенштейн (в своем Tractatus Logico-Philosophicus, 1922) первым двинулся вверх и вперед к решительному повороту”.

Сильное впечатление “Трактат” произвел и на Рудольфа Карнапа: “По-моему, Витгенштейн повлиял на мой образ мыслей сильнее всех философов, кроме разве что Рассела и Фреге”.

Однако под обаяние пророческих чар Витгенштейна попали не все члены кружка. В частности, на Нейрата они совершенно не действовали. Все эти выспренние, торжественные заявления вроде нижеприведенных – что они, собственно, значат?

Факты в логическом пространстве суть мир (1.13).

Субстанция есть то, что существует независимо от того, что имеет место (2.024).

Мистическое не то, как мир есть, но то, что он есть (6.44).

За большинством утверждений этого недостижимого пророка-анахорета Нейрат не видел ничего, кроме бессмысленной метафизики. Пока остальные члены кружка почтительно разбирали одну загадочную фразу из “Трактата” за другой, Нейрат не упускал случая, чтобы подшутить над их низкопоклонством. В конце концов, когда Шлику это надоело и он сказал Нейрату, что его реплики раздражают и мешают делу, Нейрат предложил, что просто будет произносить “М” всякий раз, когда дискуссии приобретают метафизический оборот. Но вскоре уточнил: “А давайте я для экономии времени буду говорить «не-М» в тех редких случаях, когда мы для разнообразия не впадаем в метафизику!”

Студентка Роза Рэнд составила анкету, чтобы задокументировать мнения основных членов кружка по некоторым важнейшим философским тезисам книги до, во время и после дотошных читок “Трактата”. Синим обозначалось согласие, красным – несогласие, а зеленым – случаи, когда утверждение было бессмысленным. Получилась красочная таблица.