Книга: Домашняя жизнь русских царей
Назад: Глава V Дворцовые забавы, увеселения и зрелища
Дальше: Глава VII Царская одежда
Глава VI
Царский стол
Общие понятия о древних пирах.– Обозрение обрядов царского стола.– Столы посольские.– Церемониальный прием гостя и приглашение к столу.– Размещение столов в палате.– Большой стол и кривой стол.– Уборка столов, поставцов и самой палаты.– Размещение гостей.– Объявление столовых чинов и первых кушаний.– Подачи кушаний и вин..– Заздравные чаши.– Заключительные обряды пира.– Общий обзор кушаний царского стола.– Приказ Большого Дворца.
Стол, обед, пир были едва ли не единственным или, по крайней мере, самым наглядным выражением нашей допетровской жизни. Народная эпопея свои старины и деяния, или песни про богатырей, начинает весьма часто описанием пира; на пиру часто или начинаются, или довершаются богатырские подвиги; на пиру хвастают силой, богатством, подвигами, особенно хвастают всем тем, что давало вес и значение в тогдашнем обществе, что признавало достойным похвалы тогдашнее общество; пир, словом, был тем узлом, к которому сходились все нити едва зарождавшейся общественности древнего времени. На пир сходились и приезжали люди всех сословий, всех разделов тогдашнего общественного устройства.: князья, бояре, гости, поповичи, крестьяне, сельщина и деревенщина. Но из этого, однако ж, не следует, что древний пир походил на теперешний. Древний пир так же отличается от теперешнего, как старое общежитие отличается от нового. Мы несколько раз уже повторили слова «общество», «общественность» и сознаемся, что в отношении нашей старины слова эти, в строгом смысле, не определяют того понятия, какое в них обычно заключается. В древней нашей жизни, в строгом смысле, ни общества, ни общественности не было.
Живо было еще старое начало, первичная форма людского общежития, а именно начало родовое, начало родства, родового старшинства, которое, по сущности своей, не могло иначе рассматривать людей, как с точки зрения отеческой, где нет членов, равных друг другу, где по кровному распределению, по отечеству, происхождению от отца, могут быть только или старшие, или младшие. Люди в своих взаимных общежитейских отношениях и столкновениях считались не службой, не личными достоинствами, а родством, отчиной и дединой, родовым, отчинным старшинством. Служить на известном месте, хоть, например, воеводой в большом полку, главнокомандующим, или на другом каком важном государственном месте мог не тот, кто по своим талантам и опытности был способен, а тот, кто по счетам своего родства имел неотъемлемое право на это место. Человека жаловали, т. е. обходились с ним по его отчеству: каково было отчество, таково было и обхождение, прием, почет, чествование, даже угощение.. За тем же самым обедом одним подавали одно блюдо, другим– другое, а если и то же, то в меньшем количестве и т. п. Все это соразмерялось с относительным старшинством или молодостью лиц. Во всем царил отеческий взгляд на людей, по которому все были или старшие или младшие, или отцы или дети. Сами слова: великий,, большой означали то же, что старший, и наоборот, все, что не имело отеческой чести, что было малолетне в этом отношении, называлось молодшим, чадью, ребятами (отрок, пасынок, детский сын боярский). Каждый определялся не собственной личностью, даже не служебным значением, а той степенью породы, родства, какая, разумеется, случайно выпадала на его долю по рождению. Личные заслуги, как бы велики они ни были, совершенно терялись и пропадали в расчетах и сплетениях родства. Не на их стороне было мнение века и общее уважение, а на стороне честной отчины, честного отчества.
«Отецкий сын» всегда получал преимущество пред всеми другими: в этом заключалась честь тогдашних людей. Так, по свидетельству Котошихина, бояре садились в Думе и за столом у государя «по роду своему и по чести, его кого честнее породой, а не по тому, кто кого старее в чину, хотя кто сегодня пожалован, наутрее по породе своей учнет сидети выше». Те же из приближенных к царю бояр, которые не принадлежали к породистым, например свойственники царя по царице, в Думе и за столом не бывали, потому что им под иными боярами сидеть стыдно (по свойству с царем), а выше – неуместно, что породой невысоки.
Вот на чем стояло древнее наше общежитие: краеугольным камнем во взаимных отношениях было родовое старшинство, старшинство породы, отчества. Сами служебные разряды, чины, в древнем смысле, по которым люди должны были распределиться с развитием государства, оно также считало, как особой породы отчества. Оно рассматривало людей, как родню, родственников старших, младших, следовательно, нисколько не равных между собой, и жило положениями родовых счетов: кому быть старше. Пир представляет, как мы сказали, самое наглядное выражение тогдашнего общежития. Первая мысль, как определить взаимные отношения, первый вопрос гостю или первый шаг в этих отношениях заключался в том, чтоб хорошо знать отчество, отчину гостя, как его по имени зовут.
Здесь слово «имя» заключает в себе понятие отчества так, как слово «место» заключает понятие жалованья, приема, обхождения, чествования. Прежде всего, следовательно, справлялись о родовой чести гостя, т. е. каков он был по изотчеству, какова была его оттока, порода: по породистой чести или по честной породе давалось и место, которое служило первым действием обхождения, существенным выражением почета и всяких почестей, которых требовал предок, входя в общительность с людьми. Место, таким образом, определяло отчину, ее старшинство или молодость. Как отчины были различны по своему относительному старшинству, так по тому же старшинству были различны и места, разумеется, в избе, в палате, на лавке.
Свадебный пир в Грановитой палате.
Описание брачного сочетания царя и великого князя Михаила Федоровича
Прототипом наших древних жилищ была клеть, изба; хоромы боярские и царские, как бы велики они ни были, представляли, в сущности, совокупность клетей, поставленных рядом или одна на другую и соединенных сенями и переходами. Устройство избы известно. В избе существует противоположный входу передний угол, в котором ставятся иконы; у стен по всей избе идут лавки; в переднем углу у лавок стоит всегда стол, за которым совершает трапезу живущая в избе семья. Первое, большое, место, где всегда садится старший, большой в семье,– на лавке в переднем углу под иконами89. Это самая высшая степень мест, и отсюда идет счет мест, счет родового старшинства и меньшинства. И если место служило существенным выражением родопочитания, то и изба, в своем неизменном устройстве, с своими лавками и передним углом, составляла главную и самую необходимую основу для распределения мест – так тесно связаны были понятия предков с внешними условиями их быта. Если для взаимных отношений нужна была отчинная честь, для чести – место, то для места совершенно была необходима лавка, и именно в избе, т. е. в комнате с известным однажды навсегда определенным устройством и в отношении плана и, главное, в отношении меблировки. Одна лавка могла ясно определить степени мест, а потому и стол приставлялся к лавке, и притом в передний угол, где находилась вершина мест. Там ставился большой и прямой стол, дальше по стене в заворот по углу ставился, если требовалось, уже меньший стол, называемый по своей фигуре кривым.
В комнате, непохожей на избу в своем устройстве, в которой, например, стол стоял бы посредине или в другом месте, но не у большой лавки в переднем углу, деды наши пришли бы в тупик, совершенно бы растерялись, не зная, как сидит, ибо в сидении только известным порядком они находили точное, удовлетворительное определение своих общежитейских отношений. Вот почему и большие залы или палаты в царском дворце – Грановитая, Золотые и другие – непреложно сохраняли это типическое устройство избы, даже и с ее меблировкой, т. е. лавками. Этого мало. Если царь обедал, например, в поле, в шатрах, что случалось нередко во время выездов за город, то и шатер, по размещении столов, принимал тот же вид избы, и здесь, как и в палатах, ставился тот же большой стол и тот же кривой стол, явившийся как неизбежное следствие избного распорядка мест.
Домовладелец садился в передний угол, под иконы; от него, по старшинству, размещались на лавках и остальные родичи или члены семьи90. Когда же собирались гости, чужие, то место в переднем углу подле домохозяина предоставлялось самому почетнейшему, большому или старшему, по отношениям и понятиям родопочитания. Предложение сесть в переднем углу принималось за высокую честь и почесть, какую только можно было оказать гостю, и потому это предложение почти всегда сопровождалось церемонными отказами с одной стороны и усердными просьбами с другой. Без церемоний, свободно и, можно сказать, по праву это место в простом быту занимал только священник, как лицо, более других почитаемое по сану, которому требовалось оказывать всякую любовь и повиновение, и покорение. А так как священнический сан для лиц, его носивших, представлял, по родовым понятиям, и их отчество, то и дети священников, поповичи, пользовались в общежитии правами отцов. В одной из эпических песен91 князь Владимир, узнав от приехавшего на пир богатыря Алеши Поповича, что он сын старого попа соборного, предлагает ему первое место. «По отчеству садися в большое место, в передний уголок,– говорит ему князь,– в другое место богатырское, в дубову скамью, против меня, в третье место, куда сам захошь». Алеша садился, как и все почти приезжавшие на пир богатыри, на последнее место, на полатный брус, т. е. брус под полатями, в конце лавок и избы.
Даже так называемое общинное начало жило в тех же формах отчинного старшинства. В древнее время между городами считалось старшинство, следовательно, не только отдельные лица, но и целые общины во взаимных отношениях вращались все-таки около общего для всей жизни центра, около старшинства, тоже как бы родового, потому что новые города или пригороды могли и в действительности вести свое начало от старых городов, были колониями. На вечах право решительного голоса принадлежало старейшим.
Таким образом, и древний пир не носит в себе ни малейших признаков общинного начала, как бы следовало, однако ж, ожидать при известном участии этого начала в жизни. Общежитие формируется не по общинному началу, а по родовому, и пир, как выражение общественности, представляет по формам взаимных отношений как бы собравшееся родство, а не общество, в том смысле, какой этому слову придают теперь. Как в семье или роде, по последовательному распределению крови от старшего, в строгом смысле, не может быть двух лиц, равных между собой, так и на пиру нет равных членов: здесь относительно все или старшие, или младшие; а если б и явились такие равные, вследствие ли запутанного сплетения родственных нитей или понятий об отческой чести, то равенство их тотчас же было нарушаемо сидением на местах. Места на лавке были не равны: начиная от большего, они постепенно понижались. Одного места двое занять не могли, следовательно, кто-нибудь должен был сесть ниже. Хотя старина и чувствовала нелепость таких отношений, замечая, что «бывает-де в пирах и в беседах, что глупые люди, хотя и впереди сидят, но и тут их обносят, а разумного и в углу видят и находят», и благодушно утишая таким образом затерянную среди этих мест человеческую личность, тем не менее это ниже, этот счет отческого старшинства принимался все-таки за главнейшее основание взаимных отношений.
Яркими красками рисуются эти отчинные счеты в разрядных записках и особенно в сочинении Котошихина: «Как у царя бывает стол на властей (духовных) и на бояр и бояре учнут садиться за стол, по чину своему боярин под боярином, окольничий под окольничим и под боярами, думный человек под думным человеком и под окольничими и под боярами, а иные из них, ведая, с кем по породе своей ровность, под теми же людьми садитися за столом не учнут, поедут по домам, или у царя того дни отпрашиваются куды к кому в гости; и таких царь отпущает. А буде царь уведает, что они у него учнут проситься в гости на обманство, не хотя под которым человеком сидеть, или не прошався у царя поедет к себе домов: и таким велит быть и за столом сидеть, под кем доведется. И они садитись не учнут, а учнуть бити челом, что ему ниже того боярина, или окольничего, или думного человека сидети не мочно, потому что он родом с ним ровен, или и честнее, и на службе и за столом преж того род их с тем родом, под которым велят сидеть, не бывал: и такого царь велит посадити сильно; и он посадити себя не дает, и того боярина бесчестит и лает. А как его посадят сильно и он под ним не сидит и выбивается из-за стола вон и его не пущают и разговаривают, чтоб он царя не приводил на гнев и был послушен; и он кричит: хотя-де царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть и спустится под стол; и царь укажет его вывести вон и послать в тюрьму или до указу к себе на очи пущати не велит. А после того, за то ослушание, отнимается у них честь, боярство или окольничество и думное дворянство, и потом те люди старой своей службы дослуживаются вновь. А кому за такие вины бывают наказания, сажают в тюрьму, и отсылают головой, и бьют батоги и кнутом: и то записывают в книги, именно, впредь для ведомости и спору».
Так было в официальном быту, за столом царским, где место имело в некотором смысле служебное значение; но ту же силу отчинных счетов замечаем и в частном быту, где место представляло только выражение почета, обхождения. Родовая честь, отчинное старшинство зорко и щекотливо преследовали всякое, даже малейшее нарушение созданного ею порядка и отношений, и место не по отчине служило величайшим оскорблением, позором и бесчестьем. Домострой называет безумным того домохозяина, государя дома, который, нанося гостям оскорбление невежественными, грубыми поступками, между прочим, и местом обесчестит: «Тот стол или пир бесам на утеху, а Богу на гнев, а людям на позор и на гнев и на вражду, а [о]бесчестным (обесчещенным) срам и на оскорбление». Так сильно было начало отчинного старшинства, которым управлялись общежитейские отношения, которым исполнена была мысль людей во всех столкновениях между собой. Могла ли развиться или даже существовать общественность при условиях жизни, которые в членах людского союза не допускали ни малейшего равенства человеческих прав, где вместо общества существовала только нумерация отчеств, где не было лиц, а были только цифры, номера отчеств, где сам по себе никто не имел значения и определялся только системой отчинного старшинства, хлопоча и заботясь не о личных правах, а о правах своего отчества, где, словом, никто не выходил еще из-под родительской опеки и, относительно других, всегда и везде мог состоять на правах недоросля, малолетного?
Старший, на пиру или в другом собрании, мог тотчас же сделаться младшим, как скоро являлся кто-нибудь еще старее. Вот почему жизненные практические правила того времени советовали «не садиться на место большее», а садиться на последнем месте, потому что, севши на большое место, и, когда явится кто честнее, необходимо было поседать ниже и принимать, таким образом, на свою голову сором – срам; а севши на последнем месте, всегда можно было, по предложению хозяина, занять высшее место, и тогда будет слава пред всеми сидящими. Вот почему и богатыри, герои нашей древности, садились большей частью по конец стола, да по конец скамьи, или на полатный брус, и затем, по подвигам, делались главными действующими лицами на пиру.
Вещи, конечно, малые: лавка и стул, а между тем и они, как и вообще всякая мелочь отжившего быта, могут дать свидетельство о старой жизни: над ними тоже носится смысл этой жизни. Известно, что стулья (древний стол, столец), кресла и т. п. не были в большом употреблении у наших предков. Меблировка избы с лавками делала их совершенно излишними и ненужными. Но естественно, что по той же самой причине стул, кресло могли получить почетное значение; они могли ставиться лицу, которое своей общественной высотой резко выделялось из толпы; они действительно и были исключительными седалищами для самых старейших лиц, именно для великого князя или, впоследствии, государя и для патриарха. Кресло в комнате представляло нечто отдельное, независимое, самостоятельное по отношению к лавкам, и потому в царском быту, на собраниях его почти всегда ставили или для самого государя, или только для патриарха. Лавка же, напротив, указывала на неразрывную связь мест, сомкнутость, зависимость друг от друга: сесть на лавке значило войти в тесные отношения с сидящим; занимая первое или последнее место, человек не выделялся из этого круга, а все-таки был первым или последним из сидящих, а не самостоятельным лицом, не состоящим в зависимости от того или другого счета. Как первый без последнего немыслим, так и последний немыслим без первого: их тесно связывают их же номера. Так тесно связаны были между собой и сидевшие на лавках старинные наши отчинники. Они в известных случаях были сомкнуты как род, даже внешним образом, при помощи лавки. Когда из этой сомкнутой среды стала выделяться самостоятельность лица, независимость его ни от каких счетов, то прежде всего следовало оставить лавку и пересесть на стул, т. е. решительно отделиться от упомянутой среды, потому что на лавке невозможно было выработать своей самостоятельности; на ней все еще царили понятия старшинства семейного, родового – как угодно, но все-таки родственного старшинства, почитавшего каждое лицо недорослем в отношении к восходящему порядку. В эпоху преобразования, когда была признана самостоятельность человеческой личности, лавка действительно была оставлена и русское общество пересело на стулья – подвижные, независимые друг от друга места.
Обозрение обрядов царского стола, царского пира, мы начнем со столов посольских, потому что царское гостеприимство и хлебосольство являлось здесь, за посольским столом, в полной мере, со всеми подробностями старинных обыкновений и придворного этикета. Это не был простой, обыкновенный праздничный стол, к которому приглашались подданные и за которым государь был собственно не с гостьми, а среди верных своих слуг, принимавших царское угощение, как почесть, как обыкновенную награду и благоволение, соответственно их родовому старшинству или личным заслугам. За посольским столом особа государя принимает значение доброго домовитого хозяина, который встречает и угощает дорогого заезжего гостя.
А. П. Рябушкин Пир царя Алексея Михайловича с ближними боярами в отъезжем поле. 1897 г.
Обряды и разные обычаи, которые при Московском дворе сопровождали прием гостя, шли от глубокой старины.
Давая стол великому послу или высокой особе царского достоинства и духовного сана, государь предварительно делал гостю церемониальный прием. Гость прежде стола должен был видеть пресветлые очи государя92. В назначенный день за гостем посылали царский экипаж, великолепно убранный, карету или сани, смотря по времени года. Объявить царское приглашение ездил окольничий с посольским приставом. Поезд окольничего и царского экипажа за гостем был так же церемониален, как и всякий шаг в подобных случаях. Еще с раннего утра от двора, где стоял гость, и до Красного крыльца во дворце по обе стороны дороги стоял уже строй стрельцов «с ружьем, с знамены и с барабаны» в служилом цветном платье. При этом и сами улицы, по которым назначалось шествие, очищались и прибирались. Навстречу высокому гостю выезжали выборный сотни, или роты, из стольников, стряпчих, дворян, жильцов, дьяков и других чиновников, а также сотни низших придворных служителей и солдатские полки, хорошо вооруженные и одетые в цветное платье. Каждая сотня и каждый полк отличались особым цветом кафтанов. Сам поезд гостя сопровождали чиновники, посланные звать его к столу. Пристав ехал иногда в одном экипаже с гостем; другие ехали по сторонам и позади, за экипажем. Поезд открывал стрелецкий полковник. Кроме того, около поезда шли дворовые люди конюшенного чина в атласных червчатых и лазоревых кафтанах с протазанами (род алебарды) в руках.
К. Е. Маковский. Боярская свадьба
Во дворце по лестницам, крыльцам и сеням, где должен проходить гость, стояли служилые чины, в Благовещенской паперти – подьячие в цветном платье, на Красном крыльце (на переходах) – жильцы в бархатных и объяринных (шелковая материя) терликах, желтых, алых, зеленых, лазоревых, червчатых, человек по десяти для каждого цвета, и в золотных шапках с протазанами и алебардами в руках. В сенях перед Приемной палатой сидели по лавкам дьяки из приказов и гости в золотах, т. е. в золотных кафтанах и в горлатных высоких шапках. Приемная палата была наполнена боярами, окольничими, думными и ближними людьми, стольниками, стряпчими и московскими дворянами, которые все также сидели по лавкам кругом всей палаты, в богатейших золототканых одеждах и в горлатных шапках93. Так как все эти чины собраны были для церемонии, для увеличения придворного блеска и торжественности, то в сущности это был тот же военный строй, церемониальный строй чиновников и сановников94. Они сидели неподвижно и хранили самое глубокое молчание, так что палата казалась пустой и был слышен малейший шорох и шепот. Проходивших к государю гостей никто не приветствовал даже и наклонением головы. Нередко это приводило в смущение, ставило в неловкое положение послов, и они, не понимая московского этикета, не знали, чем отвечать на такой холодный прием придворных. А так как в посольских аудиенциях все шаги были размерены, все поступки строго взвешены, то посол, отмечая в своих записках подобный прием, писал, что и он в этом случае вел себя так же сухо и холодно. Во дворце на лестнице и на крыльце (говорит Варкоч) «стояло множество бояр в лохматых шапках и кафтанах, шитых золотом. Ни один из них не поклонился мне, почему и я, с моей стороны, не сделал им никакого приветствия»95.
Проехав церемониально среди войска, гость останавливался наконец у Дворцового крыльца. Здесь ему делались почетные встречи. Обычно их было три: первая, вторая, третья – меньшая, средняя и большая, именно: первая при выходе из экипажа у лестницы, вторая на крыльце у сеней, третья в сенях у дверей Приемной палаты. Но в чрезвычайных случаях, когда государь желал оказать гостю больший против обычного почет, давалась еще четвертая встреча, которая называлась также большой; третья же вместе со второй в таком случае были уже средними. Четвертая встреча, в Грановитой палате у дверей, дана в 1668 г. патриарху Антиохийскому Макарию.
Для первой, меньшей, встречи выходили два стольника и дьяк; для второй, средней,– окольничий, иногда боярин, стольник и дьяк; для большой – боярин, стольник и думный дьяк. Особенно дорогих гостей во всех встречах встречали бояре, один другого знатнее, соответственно порядку встреч.
При каждой встрече дьяки говорили приветственные речи, объясняя, что великий государь (титул), воздаючи честь гостю, повелел его встретить такому-то и такому своему боярину или окольничему, причем провозглашал имена встречников. Встречники иногда витались с гостем, т. е. здоровались, подавая друг другу руки, и потом вели его далее, до следующей встречи; вторые встречники также здоровались и заступали место первых; наконец, третьи встречники вводили гостя в палату. Великолепие, торжественность, среди которых являлся государь в подобных аудиенциях, изумляли всякого, кто вступал в Приемную палату. Наряд Приемной палаты также разделялся на большой, средний и меньшой, смотря по достоинству и богатству предметов, которые были употребляемы на уборку залы.
Еще до приезда гостя государь приходил в палату, облекался в большой царский наряд и садился в своем царском месте, т. е. на троне, в венце, в царском платне (древняя порфира) и диадеме или бармах, со скипетром в руках. Блистающий многоценный наряд государя изумлял гостя еще более, чем все доселе им виденное.
«С нами, то же случилось,– пишет очевидец96 царской аудиенции в XVII столетии,– что бывает с людьми, вышедшими из тьмы и ослепленными внезапным сиянием солнца; едва могли глаза наши сносить блеск великолепия, когда мы вошли в палату. Казалось, что яркость сияния, от дорогих камней изливающегося, спорила с лучами солнечными, так что мы совершенно потерялись в сем сиянии блеска и величия. Сам царь, подобно горящему солнцу, изливал от себя лучи света».
Кобенцель, описывая свой приезд к царю Ивану Васильевичу, замечает, что венец, который был в то время на царе, по своей ценности превосходил и диадему Его Святейшества Папы, и короны королей Испанского и Французского, и великого герцога Тосканского, и даже корону самого цесаря и короля Венгерского и Богемского, которые он видел. «Мантия великого князя (продолжает Кобенцель97) была совершенно покрыта алмазами, рубинами, смарагдами и другими драгоценными камнями и жемчугом величиной в орех, так что должно было удивляться, как он мог сдержать на себе столько тяжести». По сторонам трона стояли, по двое с каждой, рынды – красивые молодые люди из стольников, в богатых белых одеждах с золотыми цепями на груди, перевязанными крест-на-крест, держа на плечах топоры, или секиры, остриями кверху. При Алексее Михайловиче, кроме рынд, по сторонам трона стояли иногда двое голов стрелецких с мечами и по шести человек со стороны сотников стрелецких с алебардами.
Не доходя на несколько шагов до царского места, гость останавливался и кланялся, бил челом, причем боярин или окольничий, смотря по значению лица, объявлял его государю, сказывая его имя. После объявки думный дьяк говорил гостю приветственную речь. Затем государь жаловал гостя к руке, подавал ему руку для целования. Эта милость также объявлялась речью, причем царскую руку поддерживал первостепенный из бояр. После того следовало новое благоволение царя: он спрашивал гостя о здоровье сам лично или через думного дьяка, смотря по лицу. Совершив этот торжественный прием, государь или сам приглашал гостя к столу, или повелевал пригласить думному дьяку. Назвав гостя по имени, он [государь] говорил: будь у нас у стола, или поешь ныне со мной хлеба-соли, или вы сегодня со мной отобедайте.
Таким приглашением к столу оканчивалась аудиенция, и гость выходил в другую палату, в Золотую, Столовую или Ответную, в которой и дожидался стола, разговаривая со своими почетными приставами или с боярами, назначенными государем собственно для занятия гостя. Государь также шествовал в свои хоромы и переменял платье.
Между тем в палате дворцовые служители, стряпчие и ключники накрывали столы и готовили поставцы. Все это делалось с большой поспешностью, так что стол бывал готов иногда чрез полчас или, много, через час.
В Грановитой палате, где большей частью давались почетные столы, в переднем углу стояло царское место, или трон, на котором и садился государь за обедом. Перед царским местом, на его рундуке или помосте, ставился стол для государя, кованный золотом и серебром и накрытый аксамитом, золотным бархатом. К столу ставили приступ, в две ступени, обитый цветным персидским ковром. Приступ устраивался для кравчего, который всходил на него, подавая пить и ставя есть на царский стол. С правой стороны от государева места шла большая лавка, называвшаяся так от большого места, которое было на ней первым от угла под иконами. Вдоль этой лавки всегда накрывался и большой стол, так часто упоминаемый в разрядных записках и в счетах местнических. С левой стороны трона лавка заворачивала в угол: здесь ставился обычно кривой стол. В Меньшей Золотой и в Столовой [палатах] столы ставились наоборот: справа кривой, а слева большой. Это зависело от устройства залы и от удобства размещения.
Кроме непременных двух столов, большого и кривого, в разных местах палаты ставились и другие столы, смотря по числу гостей, для послов посольств, для духовных властей властелинские и пр. Вообще же, по свидетельству иностранцев, в размещении столов не наблюдалось никакого особенного порядка и симметрии; они ставились или в соответствии со старшинством мест, или по удобству, но на таких, однако ж, местах, чтоб можно было видеть стол государев. Сами столы, говорит Барберини, были весьма разнообразны: «один был высокий, другой низкий, тот узкий, тот широкий»98.
Для почетнейшего гостя, например, в Грановитой палате в 1658 г. для грузинского царя Теймураза, а в 1660 г. для грузинского царевича Николая Давидовича, накрывали стол отдельно от других, с левой стороны трона, в первом окне от Благовещенского собора, следовательно, в переднем углу. Королевич Датский Вольдемар, как жених царевны Ирины Михайловны, обедал в 1644 г. за одним столом с государем Михаилом Федоровичем и царевичем Алексеем Михайловичем. Такой необычной почести удостаивались весьма немногие, и только лица царского достоинства и высокого духовного сана, как, например, патриархи99.
В то же время, когда шатерничие расставляли столы, степенные ключники и стряпчие готовили поставцы или буфеты, из которых один устраивался среди палаты, в Грановитой обычно около столба, а другие в сенях. Эти поставцы, соответственно трем ведомствам царского столового обихода, делились на три отдела: был поставец Сытного дворца, собственно питейный, на котором стояли кубки, ковши, чарки, кувшины, кунганы, ведра и другие сосуды с винами; был поставец Кормового дворца: на нем предварительно ставились сосуды воронки-кувшинцы с уксусом и с лимонным рассолом или соком, а затем сюда приносили кушанье; был поставец Хлебенного дворца, на котором ставились разного рода хлебные яства: перепечи, калачи и т. п.
Свадебный пир. Миниатюра из рукописи XVI в. «Лицевой летописный свод Ивана Грозного»
Все поставцы обивались шелковыми полосатыми фатами, а Кормовой и Хлебенный, кроме того, накрывались до времени фатами золотными, также полосатыми.
Поставец среди палаты назывался государевым и назначался только для дорогой золотой, серебряной, хрустальной, сердоликовой, яшмовой и т. п. посуды, которая служила великолепнейшим украшением царского пира. Здесь Московский двор в полном блеске являл свои драгоценности, свое богатство, приводившее в изумление иностранцев. В особенности поражало иностранцев огромное количество дорогой посуды, которой были убраны как этот средний поставец, так и все другие.
«Когда его пресветлейшество,– говорит Кобенцель,– угощал меня обедом, я заметил в передней части покоя так много круглых блюд, кубков, чарок и других золотых и серебряных сосудов, что, говоря без преувеличения, тридцать венских повозок с трудом могли бы все это вместить в себе, между тем как это еще не составляет всей государевой посуды, но только принадлежность дворца, в котором дан был обед»100.
Маржерет, видевший царскую казну в начале XVII столетия, говорит, что там «весьма много золотых блюд, покалов (кубков) разной величины и несметное множество серебряной посуды, вызолоченной и невызолоченной. Я видел в казне с полдюжины серебряных бочек, слитых, по приказанию Иоанна Васильевича, из серебряной посуды, взятой им в покоренной Ливонии: одна из сих бочек величиной почти с полмюи (около восьми ведер), другие менее; видел множество весьма огромных серебряных тазов, с ручками по сторонам: наполнив медом, их приносят обычно четыре человека и ставят на обеденные столы по три или по четыре таза, с большими серебряными ковшами, коими гости сами черпают напитки, иначе было бы недостаточно двухсот или трехсот служителей для угощения пирующих за царскими столами. Вся эта посуда русской работы. Кроме того, есть множество серебряной утвари немецкой, английской, польской, поднесенной царю иноземными послами или купленной за редкость изделия101.
Когда столы были поставлены и поставцы убраны серебром, боярин-дворецкий входил в палату и накрывал стол государев: настилал скатерть, ставил золотые, украшенные каменьями судки, т. е. перечницу, уксусницу, лимонник и солоницу, и потом с Хлебенного дворца перепечу-недомерок. На боярский, посольский и все другие столы скатерти настилал степенный ключник со стряпчими и подключниками. Здесь расставляли судки серебряные золоченые, а на столы низших чинов серебряные же белые, т. е. незолоченые. В размещении судков наблюдалось, чтоб пред каждыми четырьмя особами стояла солоница, перечница и уксусница. В то же время стряпчие Хлебенного дворца клали на столы калачи, белый крупитчатый хлеб, разрезанный на части известного веса или меры, которая вообще называлась калачом, или испеченный в ту же меру. В том и заключалась вся предварительная уборка древнего стола. Ни тарелок и салфеток, ни ножей и вилок, ни ложек и всего того, что в наше время составляет так называемый прибор, предки не употребляли в уборке своих столов. Салфеток и вилок даже совсем не подавали во время обеда. Тарелки, ложки и ножи подавались во время стола только почетнейшим особам и преимущественно послам западных государств. Так как кушанья подавались большею частью совсем уже готовые, нарезанные и искрошенные, то и ножей за столом много не требовалось, а тем более для каждой особы; да притом во многих случаях руки вполне могли служить вместо ножей так, как они служили вместо вилок. Ложки же приносили с горячим, которое обычно подавалось в половине стола, после холодных и жарких.
Когда боярин-дворецкий докладывал государю, что все было готово, государь шествовал в палату в сопровождении бояр и других лиц, приглашенных к столу, и садился на свое место, за свой царский стол. Вслед за тем садились по местам, сначала за большой стол бояре и прочие чины, а потом и остальные – за другие столы по разряду, по старшинству, кому за кем следовало сидеть. Занимая место, каждый бил челом государю, «поклонялся о правую руку до сырой земли».
Русские одежды конца XVI в.
«Шествие посольства Ивана Грозного к императору Германскому Максимилиану» (1576)
В зимнее время бояре и другие сановники являлись за стол в охабнях, или легких шубах погодных, или белых, покрытых тафтой, преимущественно белой; государь также надевал в это время нагольную или белую, серебряную шубу, т. е. покрытую серебряной парчой. Духовник государя, протопоп Благовещенского собора, почти всегда присутствовавший за царскими чиновными столами, читал «Отче наш» и другие молитвы на благословение трапезы. По совершению молитвы, государь посылал звать гостей, которых снова церемонно встречали и потом усаживали по назначенным местам. Вслед за тем боярин-дворецкий являл пред государем чашников, стольников и стряпчих, которые должны были служить у стола. Он шел впереди церемониально к трону государя, а за ним попарно, держась рука об руку, чинно шли чашники и стольники в золотах, т. е. в одеждах из золотой и серебряной парчи с длинными воротниками, шириной почти в пол-аршина, спускавшимися по спине и унизанными жемчугом, в тафьях, небольших шапочках, покрывавших темя, также унизанных жемчугом, и в горлатных, высоких шапках. На груди у стольников больших, или старших по разрядам, были надеты крест-на-крест золотые или серебряные вызолоченные цепи с каменьями. Дворецкий становился подле среднего поставца, в Грановитой – у столба; чашники и стольники подходили к царскому столу, делали низкий поклон и удалялись, также попарно, один за другими, обходя вокруг поставцов. Они шли к буфетам за кушаньем и винами. Число их соразмерялось с числом и знатностью гостей и простиралось от 200 до 300 человек.
Объявив столовый чин, дворецкий шел за государев кормовой поставец, садился у яств и отпускал есть великому государю. В то же время занимали свои места и должности и другие чины стола. У царского стола безотходно находился кравчий с товарищем своим стольником: вместе они служили при особе государя.
Стакан из чеканного серебра
Между столовыми чинами должности были распределены следующим образом: один из стольников вина наряжал, т. е. заведовал и распоряжался винами, отсылал на столы, другой – пить наливал, наполнял кубки и ковши и рассылал гостям по назначению. Двое стольников смотрели и сказывали в большой стол, другие двое смотрели и сказывали в кривой стол. «Смотреть в стол» значило распоряжаться угощением, «строить яства» – смотреть за стольниками, чтоб ставили и снимали,– словом, наблюдать, чтоб стол, обед, во всех частях шел своим порядком, чтоб всё по чину, чтоб все были довольны угощением и нигде б не было нарушено ни обрядов царского стола, ни чести гостя. «Сказывать в стол» значило провозглашать имена гостей, которым, как увидим ниже, государь посылал подачу, кушанье или вино. Это называлось также явкой, объявкой. За посольским поставцом садился и про послов есть отпущал товарищ дворецкого, думный дворянин, или стольник. За боярским и другими поставцами садились также стольники с дворцовыми дьяками. У поставцов Сытного дворца находились степенные ключники стряпчие.
Торжественность царского пира особенно увеличивалась еще присутствием почетной церемониальной стражи. Возле государева стола, по правую и по левую сторону, стояли стольники, с мечами, в ферезях золотных и в шапках, по одному человеку, а иногда, поодаль их, еще по два человека голов или полковников стрелецких, без шапок; кроме того, у дверей палаты по обеим сторонам стояли в ряд жильцы с протазанами и с алебардами, в цветных кафтанах червчатых и объяринных терликах, человек по двенадцати на стороне, а иногда и более, смотря по значению гостя.
Когда одни стольники, которые есть ставили, уходили за кушаньем, другие, которые пить подавали, приносили в серебряных кувшинах водку, государево винцо, как она тогда называлась, ставили на столы, разливали в чарки и угощали гостей. Иногда государь из собственных рук рассылал водку. Потом он раздавал почетнейшим гостям хлеб, каждому особо, громко называя по имени того, кому назначал подачу. Это почиталось великой милостью, особенным благоволением царя. Стольник, подавая гостю хлеб, провозглашал имя сидящего, а затем говорил следующую речь:
«Великий государь (титул) жалует тебя своим государевым жалованьем – подает тебе хлеб».
Принимая царскую почесть, гость вставал и кланялся, а вместе с ним вставали и кланялись и все сидевшие за столом. Таким же образом присылалась иногда и соль.
Раздав почетнейшим гостям хлеб, государь приказывал подавать кушанье. С той же церемонией дворецкий открывал шествие к столу государя, неся первое блюдо, и сопровождаемый стольниками, которые, как прежде, шли за ним попарно и также несли кушанья. Дворецкий являл пред государем первые блюда холодные и жаркие. В скоромный день первым блюдом был жареный лебедь. «Когда раздача хлеба кончится,– замечает Климент Адам,– то входит придворный в сопровождении прислужников и, поклонившись князю, ставит на стол на золотом блюде молодого лебедя, чрез полминуты снимает со стола и отдает кравчему с семью товарищами, чтоб нарезали кусками; потом блюдо ставится на стол и предлагается гостям с прежнею торжественностью»102.
Барберини, описывая порядок царского обеда, говорит, что после раздачи хлеба и вина в столовую «вошло человек двадцать прислуги; они несли огромные блюда с разным жарким, как-то: гусями, бараниной, говядиной и другими грубыми мясами; но, подошедши к государеву столу, все они снова поворотили назад и скрылись со всеми этими блюдами, не подавая никому; вскоре же потом они снова явились, и уже в большем числе, и несли, как прежние, так и другие мясные кушанья, но уже нарезанные кусками на блюдах; когда таким образом принесли и обнесли кругом, по всем столам, тут только начали мы наконец есть».
В это время снова начиналась церемония подач: государь рассылал почетнейшим гостям первые блюда, причем стольники произносили те же милостивые речи. Впрочем, речи с полным титулом государя говорились только при первых подачах, а потом стольник, назвав по имени гостя, провозглашал только: «Царь и великий князь подает». Порядок, в каком разносили эти подачи, соответствовал значению гостей: тому, кого государь хотел почтить более других, он посылал первому.
В 1667 г. польским послам во время стола были следующие подачи:
«Первому – послу Станиславу Казимиру, Беневскому воеводе: первая подача крыло лебяжье, вторая – пирог осыпной, третья – жаворонки (хлебное), четвертая – гусь. Второму послу Киприяну Павлу: первая подача – пирог осыпной, вторая – жаворонки, третья – ходило лебяжьи, четвертая – уха черная. Третьему послу Владиславу Шмелингу: первая подача – гусь, вторая – куря индейское, третья – мисенное, четвертая – курник с изросцами».
Королевским дворянам подано: кому пирог, кому гусь, кому куря, жаворонки, лебяжья хлупь и т. п.
В течение обеда подачи раздавались четыре раза. Вслед за подачами на все столы подавали яства в великом изобилии, но, по замечанию иностранцев, без соблюдения порядка, какое блюдо за каким должно следовать, подавали сначала жаркое или холодное, потом ухи, похлебки и т. д., ставили на столы столько, сколько могло уставиться; гости кушали, что кому нравилось. Великое изобилие яств и напитков за царским столом всегда изумляло иностранцев. Количество подаваемых блюд (порций) простиралось иногда до пятисот; и, как бы много гостей ни было, всегда число блюд несоразмерно было велико по сравнению с числом гостей. Причиной этому был обычай царей рассылать подачи не только всем присутствующим, но даже и отсутствующим, всем тем, кому государь хотел оказать свою милость и благоволение. По свидетельству Котошихина, на все такие подачи и на все столы про государя, царицу и их детей каждый день обычно выходило больше трех тысяч яств, кроме столов праздничных и вообще торжественных.
Каждое блюдо составляло собственно порцию, или, по-старинному, еству, на две особы с излишком. За столом, большей частью два гостя, соседи друг другу, ели с одного блюда. Есть с кем с одного блюда принималось также за известную меру почести; есть с одного блюда с хозяином дома или вообще со старшим представляло немалую честь для младшего гостя. За царским столом возникали иногда по этому случаю почестные счеты. Так, однажды за столом у царя Федора Ивановича рязанский епископ весьма был оскорблен, что архиепископ Ростовский не дал ему есть с одного с ним блюда, и присовокупил в челобитной по этому поводу, что он при царе Иване Васильевиче едал с одного блюда и с новгородским архиепископом.
После первых блюд кушанья следовала первая подача вина. Государь посылал каждому из почетных гостей кубок, наполненный фряжским вином романеею, бастром, рейнским, мальвазиею и др. Подачи вина сопровождались теми же обрядами и тем же сказываньем, как и при рассылке кушаний.
«Когда обед зайдет за половину (говорит Маржерет) и царь разошлет гостям снова по большой чаше с каким-нибудь красным медом (он бывает разных сортов), тогда приносят и ставят по столам огромные серебряные ведра с белым медом, который черпают ковшами. По мере того как одни сосуды опоражниваются, подают другие – с напитками, более или менее крепкими, по желанию пирующих. За сим царь посылает каждому гостю третью чашу – с крепким медом или ароматным вином, а по окончании обеда – четвертую и последнюю, наполненную паточным медом, напитком весьма вкусным, легким и, как вода ключевая, прозрачным»103.
Число всех подач вина и меда простиралось иногда до девяти: три подачи фряжских вин, три подачи красных медов и три подачи белых медов104.
При каждом сказывании царской подачи все вставали и кланялись государю. Эта церемония так часто происходила, замечает Барберини, что, вместо того чтоб досыта наесться, от беспрестанного вставания час от часу только более усиливался аппетит. За церемониальными посольскими столами провозглашались, кроме того, чаши или тосты сначала за здоровье и про братскую любовь государя, от которого приезжал посол, и потом за многолетнее здоровье самого царя, за здоровье царевича-наследника, за здоровье бояр, послов и пр. При столах, даваемых гостям, которых значение не требовало равной с государем почести, заздравную чашу пили сначала за государя, а потом уже про здоровье почетного гостя.
За праздничными обыкновенными столами, без иноземных гостей, пили только одну чашу государеву.
Заздравные чаши иностранных государей или почетнейших гостей сопровождались следующими обрядами. В то время как государь брал у кравчего кубок, стольник, который пить наливал, выступя на средину комнаты, провозглашал тост, причем все вставали, а послы выходили из-за стола. Государь также вставал, снимал шапку и, троекратно перекрестясь, выпивал кубок, при чем послы кланялись.
Я. Ульфельд. Пир в Александровской слободе
Если требовалось выразить особенное уважение государю, от которого были послы, то государь присовокуплял к тосту собственную речь о братстве, дружбе и любви с пожеланием здоровья, счастливого пребывания и над недругами победы.
После того государь из собственных рук подавал заздравную чашу гостям, боярам и всем сидевшим за столом. Каждый, по порядку старшинства мест, выходил из-за стола, брал кубок и, отступя на несколько шагов от трона, бил государю челом и осушал чашу.
С теми же обрядами провозглашались и другие тосты.
Но так как заздравные чаши провозглашались под исход стола, то весьма многие из гостей, особенно не рассчитавшие своей умеренности во время стола, при обыкновенных подачах, не всегда довершали царский пир в памяти. Московский двор смотрел на такие случаи с особенным удовольствием; он убеждался, что гости были рады государевой милости, рады пиру и угощению. Радушие и гостеприимство наших дедов ставило себе в непременное условие употчевать гостей допьяна. Если хозяин рад был гостю, то приличие требовало употребить все средства, чтоб гость был весел и пьян. Если гость рад был пиру, то приличие требовало не отказываться от чаши, потому что решительный отказ всегда оскорблял хозяина и нарушал доброе расположение между обоими. Древний русский пир тогда и честен бывал, когда все гости напивалися. Поэтому и царские пиры не оканчивались еще заздравными чашами, не оканчивались питьем за столом: каждый раз после стола к почетным гостям, которым давался обед, являлся на дом стольник в сопровождении служителей, приносивших несколько ведер вин и медов. Он объявлял, что прислан потчевать гостей и оставаться с ними для препровождения времени в удовольствие. «Вслед за сим (рассказывает Герберштейн) приносят с напитками сосуды и кубки и всемерно стараются посланников сколько можно упоить. В сем искусстве русские весьма сведущи; если не имеют они способа заставить кого-нибудь выпить, то начинают пить за здоровье императора или брата его (т. е. за здоровье государя, от которого посол прибыл), или за здоровье великого князя (т. е. царя) и других знаменитых особ: они думают, что отговариваться и не пить за чье-либо здоровье не должно или не можно. За здоровье пьют таким образом: тот, кто предлагает пить, становится посреди горницы и учтиво произносит имя, за чье здоровье он пьет, и что желает ему всякого благополучия. Выпив, переворачивает кубок на голову, дабы показать, что он его опорожнил и излил желание совершенного благополучия тому, чье имя пред тем произнес. Потом подходит к первому месту, приказывает наполнить многие кубки, подносит их каждому и произносит имя того, за чье здоровье пить надлежит. После сего все должны выходить на средину покоя и, выпив кубок, опять садиться на свои места. Кто не хочет допьяна напиться, тот должен или представиться пьяным или спящим, или перепить русских, или, наконец, решительно объявить, что он больше пить не в состоянии. Русские наилучшим угощением почитают, ежели кого употчуют допьяна или до бесчувствия».
За царским столом не один раз случалось, что гости, в беспамятстве, с необычайной поспешностью, оставляли обед и уходили или, вернее, бежали, не дождавшись конца церемоний. Один такой случай за обедом у царя Ивана Васильевича описывает Барберини.
«Более трех битых часов сидели мы за столом... и вот уж немало было из этих бояр, что допьяна напились. Когда же пришли слуги для снимания кушаний и скатертей со столов, тут опять с немалым шумом и суматохой все поднялись, вставая из-за стола. Государь все еще оставался на своем месте и подозвал к себе послов, которым подавал, каждому своеручно, кубок вина; [но] они, будучи заранее предуведомлены о нравах и обычае страны, принимали из рук его кубок, держали свои шапки в руке и, обернувшись спиной к государю, отходили от него шагов за несколько, где, вдруг остановясь, снова оборачивались к нему лицом и преуниженно кланялись ему по-турецки; потом выпивали все до дна, либо отведывали только, как кому было угодно; отдавали кубок присутствующим и, не говоря ни слова, уходили. Когда послы были таким образом отпущены, государь подозвал и меня, и так же, как и послам, подал мне своеручно кубок вина, и я, будучи тоже предуведомлен, как должно в таком случае поступить, придержался того же самого порядка, как, видел, делали и послы. Но тотчас же после этого, как послам, так и мне, хмель сильно разобрал голову, так что, позабыв все приличие и скромность, бросились мы все скорее в двери. С такой поспешностью не выбегали, быть может, из храма Божьего даже книжники и фарисеи, с какой мы выбежали оттуда. Тут с трудом должны мы были проходить чрез покои, по причине толпы хмельных, теснившихся в беспорядке и впотьмах, пока, наконец, добрались до дворцового крыльца, от которого шагах еще в двадцати или более ожидали нас с лошадьми слуги, там же обедавшие с нами; но, когда мы спустились с крыльца, чтоб добраться до наших лошадей и уже ехать домой, мы должны были брести по грязи, которая была по колено, а ночь претемная, нигде ни огонька, так что довольно мы поизмучились, пока могли сесть на коней; а все это чванство со стороны москвитян: они не хотят, чтоб кто-нибудь осмелился подъезжать к дворцу верхом или слезать с лошадей».
То же самое случилось с цесарскими послами на обеде у царя Алексея Михайловича в 1656 г. После чаши, предложенной государем за здоровье цесаря Римского Фердинанда, послы, вышед из-за стола, провозгласили чашу многолетнего здоровья царя. Бояре вышли на средину палаты, ударили государю челом и выпили. «А после того послам, вышед из-за стола, пить было за боярское здоровье, а боярам пить было за здоровье цесаревых думных людей; а послам в то время выходить же. И послы про бояр, а бояре про послов не пили, потому что послы, обрадовався государевы милости, упились пьяны и пошли из палаты вскоре беспамятно. А после стола явить было послам государево жалование – соболи, да говорити речь на отпуске и грамота подать. И послам государева жалования не явлено и речи не говорено и грамоты не дано, для того что послы упились гораздо; а отложен им отпуск до иного дни. А как послы пошли из палаты вон, и по государеву указу провожал послов до кареты боярин Семен Лукьянович Стрешнев; а в карету посадил послов стольник и московский ловчий Афанасий Иванович Матюшкин; а карета была послам для того, что они были пьяни. И после посольского отпуску посылан был к ним потчевать с питьем стольник Петр Шереметев, и приехал назад, совсем не потчевав послов, для того что послы были пьяни».
Четверть царя Федора Алексеевича
Лет за полтораста назад, в 1503 г., посол от короля Угорского и Чешского Владислава Сигизмунд Сантай после обеда у Вел. Князя, угощенный, употчеванный еще на своем подворье, в ту ночь пьян расшибся и за немочью не мог исполнить свое посольское дело даже и на другой день.
Веселые обычаи Петра Великого, которые, по нашему незнанию своей старины, приписываются только ему одному и состоявшие в том, чтобы всеми мерами употчевать гостей как возможно пьянее, принадлежали к рядовым делам старого общежития и в частном и в царском быту. Царь Годунов с той же целью упоил за царским столом ливонских немцев-эмигрантов. Царь Алексей Мих. не один раз упаивал на своих домашних пирах приближенных бояр. Мы теперь рассуждаем об этом как о невозможном насилии, а старинные люди почитали такое угощение особой царской милостью и необычайным пожалованием.
Стол продолжался, смотря по торжеству, по значению гостей, которым делались церемонии, более или менее пышные, более или менее почетные. Обычно сидели за столом около пяти часов. Кобенцель говорит, что они сидели почти шесть часов; но Кардиль замечает, что обед, данный ему, продолжался девять часов. За стол садились в разное время, но обычно часу в первом, иногда в третьем, а иногда и в одиннадцатом, если требовали этого какие-либо особые обстоятельства.
По окончании стола царский духовник или ключарь Благовещенского собора со священниками говорили молитву «Достойно есть» и проч., после которой государь шествовал в свои хоромы, а послы и все гости разъезжались по домам. На другой день, по обычаю, государь посылал спрашивать почетного гостя, которому давал пир, о здоровье. К лицу царского достоинства ходил боярин со стольниками, а к послам обычно их пристав.
Общий обзор кушаний царского стола сохранился в «Росписи Царским Кушаньям» (1610—1613), составленный, по всей вероятности, для новоизбранного московского царя в лице польского королевича Владислава, чтобы ознакомить его с порядками, заведенными в Московском дворце. Подобные перечневые росписи, занесенные и в списки Домостроя XVI ст. и XVII ст, обычно начинали свои описи кушаний с Велика дни, т. е. со дня Пасхи, когда царский стол-обед совершался всегда с особенным торжеством в присутствии многочисленных гостей.
Ковш, жалованный царями Иоанном и Петром
Кушанья распределялись по порядку мясоедов и постов. Это распределение начиналось Великоденским мясоедом, за которым в этой царской росписи следовал Оспожинский мясоед, начинавшийся с Успеньева дня; далее Филиппов пост и праздник Рождества Христова с Рождественским мясоедом. В течение веков народный быт твердо стоял на своей старине и очень тяжело изменял свои житейские порядки даже и в мелких подробностях, например относительно пищи и напитков. Что ели деды и прадеды, то самое ели внуки и правнуки. Нельзя отрицать, что некоторые кушанья приходили к нам и с Запада (уха Венгерская) и особенно с Востока, как это обнаруживается в названиях таких кушаний, например, котлома, юрма, тавранчук, кундумы, сычуг и т. п., которые могли появиться в русском поварском искусстве в очень древнее время раньше татар и половцев, чуть не от скифов и сарматов. Общий же круг кушаний в упомянутых росписях принадлежит Северной и, главным образом, Московской области.
Столовым обиходом Царского дворца во всех разнообразных его потребностях заведовал Приказ Большого Дворца, главным начальником которого был боярин Дворецкий, первый человек после Конюшего по приближенности к государю. В этом ведомстве государь являлся полнейшим помещиком, как живали и все помещики в то время. С принадлежавших Дворцу, т. е. лично государю, дворцовых сел и разных волостей и даже особых дворцовых городов, которых, по свидетельству Котошихина, числилось больше 40, собирался всякий хозяйственный запас и припас, как водилось у помещиков и в позднее время. Посадские городовые люди и крестьяне сел и волостей, в виде оброков и уроков и разных податей, доставляли во Дворец все, что было надобно для царского обихода, начиная от кур, яиц, баранов, гусей, свиных и говяжьих стегов и оканчивая не только грибами, ягодами, орехами, но даже и вениками, не говоря о случайных запросах на подобные мелочные предметы обихода, вроде сбора для царской Аптеки шишек осокоровых, цвету кубышек белых, цвету бобового, цвету свороборинного (шиповника) и т. п., чем обременяемы были в особенности подмосковные дворцовые села и деревни. Села Хорошево и Павшино поставляли к Вербному воскресенью по пяти возов вербы, которую ставят по пути в Цветоносную неделю105.
Чаша царя Федора Алексеевича
Большой дворец в качестве особого Ведомства делился на малые деловые дворцы, такие, как Сытный, где сосредоточивалось заведование всякого рода питьем, Кормовой, заведовавший ествой, Хлебенный и Житенный.
Всякая провизия, поступавшая на Кормовой дворец, собиралась оброчным путем по окладу.
Рыба живая и просольная и паровая (копченая) доставлялась из всех мест, где находились, так сказать, средоточные центральные ловли, начиная от Белого моря и до Каспийского, в Астрахани, как и в озерах Ладожском, Белоозере, Ильмене Новгородском, Ростовском, Переяславском и др., а равно по всей Волге с большими ее притоками, по Каме и Оке. Мелкая живая рыба, мни, пескари, окуни и пр., доставлялась с Москвы-реки и Яузы, а также из подмосковных и московских дворцовых прудов. Рыбаки вниз по Москве-реке назывались кошельниками, вероятно, от кошеля – вязанного в сетку мешка, в котором могла сохраняться пойманная живая рыба. Такие кошели находились и в самой Москве, вблизи устья Яузы.
Живую рыбу, более ценную, из далеких мест привозили в бочках на ямских подводах.
Красная рыба семга называлась десятинной, потому что собиралась на государев обиход по окладу десятой доли каждого улова. Между другими местами средоточие ее сбора находилось в Каргополе, откуда целовальники106 из каргопольских посадских людей каждый год посылались для сбора семги вниз по Онеге-реке до моря и по морским рекам, по всем местам ловли рыбы.
Поставлялась рыба во Дворец и подрядным договорным способом.
Рыбные запасы пополнялись также и подношениями государю разной рыбы от владельцев рыбных ловель, от посадских людей и особенно от духовных властей. В 1686 г. от новгородского митрополита поднесено 2 бочки сигов да две бочки лодог, от ростовского митрополита ростовских щук 1105; из Соловецкого монастыря бочка сельдей, по счету 580; 22 пласти семожьи, 10 семог соленых, 5 семог свежих.
Мясной запас наполовину собирался с дворцовых сел, волостей и городов оброчным путем по годовому окладу. Дворцовые крестьяне и посадские доставляли на Кормовой дворец баранов и гусей, живых и битых, свиные туши и говяжьи стяги, масло коровье и т. п.
Оброчные окладные статьи пополнялись охотничьим промыслом, для которого высылались птичьи стрелки, доставившие в осень 1686 г. журавля, цаплю, 106 утят, 49 тетеревей, 10 рябчиков. Эта дикая птица называлась полевой.
Однако приход оброчной окладной и случайно приходившей живности не был достаточен для потребностей царского столового обихода и потому в большей половине он пополнялся подрядным способом.
Иные мясные предметы, смотря по нужде или по особому запросу, покупались в рядах у торговцев. Некоторые другие припасы также покупались у торговцев.
Покупались также и нужные предметы столового обихода. 7 сентября 1686 г. куплено в Судовом ряду 200 ложек боярских с костьми. Тогда же в Польском ряду куплено 100 ножей Польских. 15 сентября куплен в Котельном ряду горчишник оловянный государыне царевне Софьи Алексеевне. Куплена в Лапотном ряду ступа деревянная и два песта – толочь пряные зелья.
Покупками на Кормовом и на других дворцах заведовал специально выбранный по договору и по выбору дворцовых слобод старост и выборных людей доверенный купец, который для этого получал из Большого дворца известную сумму денег и обязывался производить покупки во время, в которое время какие запасы будут дешевле, и если не соблюдал выгоды, покупал не во время дорогой ценой, то подвергался наказанию и начету с указом доправить на нем излишне переданную цену.
Вино и разные другие напитки поставлял Сытный дворец, названный так от слова «сыта», что вообще означало сласть и собственно разведенный на воде мед, сот. Такими медами с примесью различных ягодных морсов или пряностей особенно и славился Сытный дворец. Мед доставлялся во дворец с бортных угодий по оброку с каждого медового дупла или борти. Все эти бортные уходья во всех медовых местах были во Дворце описаны с назначением размеров оброка.
Это были в известном смысле только мелкие покупки. Более значительные, так сказать, оптовые покупки производил Приказ Большого Дворца.
По произведенному в 1701 г. общегосударственному счету и отчету по всем большим и малым ведомствам в счетности Сытного, Кормового и Хлебенного Дворцов были перечислены и все деловые люди всех трех Дворцов. На Сытном Дворце числилось: уксусников 22 человека, винокуров 4, поваров 15, браговаров 6, квасоваров 8, свечников 2, бочаров 4, сторожей 45; чистельников 2, солодовник 1, мельников 2.– На Кормовом: поваров 54, помясов 86, рыбников 3, скатертников 14, кислошников 7, куретников 6, сторожей 22, животинников 6, чистельников 2, угольников 4, сторожей Москворецких рыбных садков 3. На Хлебенном: хлебников 69, помясов 44, коровников 8, сторожей 18, чистельников 2, мельников и засыпок 50. Всех 532 чел.
В обычное время рядовые приспешники одевались в кафтаны кумачные красного цвета, первостатейные дельцы носили дорогильные кафтаны, второстепенные – киндячные, чаще всего красные.
Деловые дворовые люди, которые в известных случаях должны были появляться на глаза собравшемуся на царский обед обществу, особенно при столах посольских, одевались в новые кафтаны, чаще всего из тканей красного цвета.
Само собой разумеется, что отличавшиеся дельцы по изготовлению какого-либо питья или кушанья всегда награждались тоже тканями на кафтан.
