Эпоха викингов началась не с легендарных разбойных набегов на западе и длинных кораблей, которые возникали в неспокойном море и приставали к пологим берегам, обращая в бегство англичан и наводя ужас на служителей церкви. Она началась даже не с викингов – этот ярлык иногда не столько проясняет дело, сколько еще больше его запутывает. Мир, заселенный потомками Ясеня и Вяза, сформировался задолго до этого – столетиями раньше, в эпоху, которую археологи называют железным веком. Чтобы понять викингов, необходимо сначала разобраться в их прошлом.

Скандинавы первого тысячелетия жили в тени единственной сверхдержавы своего мира, Римской империи в зените ее могущества и во времена ее долгого неспешного упадка. Граница империи проходила по Рейну и пересекала земли германских племен чуть южнее Дании. Происходившие через эту границу торговля и обмен – не только товарами, но также идеями и убеждениями – на протяжении сотен лет составляли неотъемлемую часть жизни скандинавов, особенно знати.

Когда в V веке Западная Римская империя начала распадаться на части, это косвенно затронуло и Север. В Европе власть Рима постепенно слабела и размывалась, принимая новые формы, и слом старых устоев повлек за собой череду событий, встряхнувших весь континент. Люди снимались с мест, отправлялись в военные походы, присоединялись к потокам беженцев – словом, самыми разными путями и по самым разным причинам оставляли свои дома в поисках новой жизни на новом месте. Часть прежних полномочий Рима обрела новую силу в руках одной из империй-близнецов на востоке – той, что позже будет называться Византийской империей, со столицей в Константинополе (современный Стамбул). Новая политика и новые политические фигуры крепли и во всеуслышание заявляли о себе. Их связи и сети влияния доходили и до Скандинавии – северяне всегда были тесно связаны со своими соседями.

Происходившие на юге конвульсивные перемены влияли на скандинавов, принося в их жизнь нестабильность, перемены, но вместе с тем и новые возможности, нередко выгодные для меньшинства в ущерб большинству. Период с V до середины VI века, который археологи называли эпохой Великого переселения народов, ознаменовался чередой затяжных кризисов, имевших далекоидущие последствия. Их, в свою очередь, усугубила ужасная климатическая катастрофа, которую никто не в состоянии был предугадать, спровоцировавшая массовое вымирание населения северных стран. В этих социальных и политических потрясениях мы можем найти глубинные истоки эпохи викингов в Скандинавии. Восстановление после полувековой травмы положило начало новому порядку. Это было время военных вождей и их дружин, крошечных королевств, правители которых восседали в величественных залах, и стоящей за ними культуры мифологизированной, ритуально обоснованной силы. Все это в конечном итоге подготовило почву для феномена викингов.

Медленный упадок Рима имел непредсказуемые последствия, которые столетия спустя привели к возвышению викингов. И «новый мир» эпохи викингов в Скандинавии в самом буквальном смысле начался с бесконечной зимы под помраченным солнцем.

Рим всегда был частью долгого, как его называют археологи, скандинавского железного века. Даже нынешние условные наименования его хронологических периодов связаны с Римской империей, причем странным образом они начинаются еще до ее основания: так называемый доримский период начался около 500 г. до н. э. и продолжался до падения республики и возвышения цезарей.

Как любой имперский конструкт, на пике своего могущества Рим представлял собой сложное государственное образование с региональными администрациями, рассредоточенной армией и разветвленной сетевой экономикой. Эти элементы действовали с разной степенью автономии, и местные чиновники, помимо выполнения своих официальных обязанностей, нередко преследовали также собственные интересы. Кроме того, раздираемая внутренними противоречиями и конфликтами Римская империя участвовала в «миротворческих» операциях на своей территории и усмирительных заграничных походах. Проявления всего этого были неодинаковыми в разных регионах и менялись со временем – империя была далеко не статичной. Примерно за два столетия – с 370-х до 560-х годов – течение этих событий основательно истрепало ткань имперской власти. Западная Римская империя начала распадаться на части, и одновременно с этим пришло в движение множество приграничных народов, которые часто не вполне верно называют варварскими племенами.

Вопрос о крахе Римской империи и так называемом Великом переселении народов по-прежнему досаждает историкам и порождает подчас весьма язвительные споры, но тем не менее по этому вопросу существует ряд вполне ясных позиций. Они рассредоточены по шкале, на одном конце которой распад имперских устоев рассматривается как следствие возрастающего внешнего давления со стороны подвижных разбойных отрядов и военизированных миграций, а на противоположном конце господствует точка зрения, согласно которой постепенное внутреннее преображение империи само служило стимулом для мобилизации приграничных народов. Так или иначе, вряд ли можно усомниться в том, что это было время великих перемен: от радикального изменения стратегического баланса на важнейших участках имперской границы до возникновения новых социальных структур за чертой Лимес (римских укрепленных рубежей), в котором Рим также сыграл свою роль. Великое переселение народов представляло собой не просто хронологическую последовательность вторжений и грабежей, обозначенных на классической карте Европы пересекающимися разноцветными стрелками, символизирующими движение «племен».

Начиная с III века и далее империю более или менее постоянно испытывали на прочность как изнутри, так и снаружи. В начале V века дестабилизирующие конфликты разворачивались в Галлии, Испании и Северной Африке. При этом мощь Рима неуклонно ослабевала под натиском Аттилы и гуннов. Эти события, в свою очередь, провоцировали социальные сдвиги на всей территории империи и привели к попыткам череды военных узурпаторов захватить императорский трон. В действительности «падение» Рима произошло не в одночасье, и о резком ухудшении ситуации свидетельствуют лишь отдельные инциденты (хотя некоторые из них отличались большим драматизмом, как, например, разграбление Вечного города готами в 410 году). Были и хорошие, и плохие годы, и даже один и тот же год мог оказаться неодинаковым для разных частей империи. Граждане государства и народы, живущие за его границами, но в пределах его влияния, могли ощущать происходящее очень по-разному – иногда в их жизни случался внезапный резкий поворот, а иногда перемены происходили медленно и почти незаметно.

Производство определенных товаров прекращалось, или менялся их рынок сбыта, освободившиеся ниши занимали другие товары, и сообразно этому перестраивались маршруты торговых путей. Конечно, возникал дефицит, и какие-то товары исчезали с рынка, но одновременно с этим торговля перестраивалась, стремясь удовлетворить меняющийся спрос в новых экономических условиях. Эти процессы влекли за собой еще более глубокие изменения: под их воздействием менялись характер расселения и демография. Говоря современным языком, нетрудно представить, как некогда процветавшие придорожные населенные пункты постепенно приходили в упадок, когда новая скоростная трасса обходила их стороной, и весь транспорт с некоторых пор проезжал мимо.

В неспокойные времена люди всегда переезжают: нестабильность пронизывает ткань повседневной жизни, и людям, поодиночке или целыми группами, приходится принимать непростые решения. Во времена Великого переселения народов дело было отчасти именно в этом: большие и малые группы людей отправлялись в путь в надежде на лучшее. Одни бежали, спасая свою жизнь, другие были теми, от кого бежали первые. Большинство искало экономической безопасности, стабильности и спокойной жизни, а облеченное властью меньшинство активно пыталось придать миру ту форму, которая отвечала их интересам. Все это сопровождалось дальнейшим ослаблением и без того уже децентрализованной власти и процессом постоянных переговоров на местном уровне. Народы и государства искали способы адаптации и выживания, формируя в процессе новые идентичности и этносы.

В Скандинавии расселение людей всегда определялось уникальной географией и топографией региона: скалистые фьорды Норвегии с пригодными для сельского хозяйства окраинами, величественные леса, озера и плодородные пахотные равнины Швеции, низинные земли Дании с богатым сельскохозяйственным потенциалом и непосредственным доступом к морю. После заселения и расчистки ценных сельскохозяйственных земель уклад жизни стабилизировался, и в регионе появилось множество отдельно стоящих усадеб и небольших деревень.

В V веке жизнь в Скандинавии была сосредоточена в длинных домах, составлявших традиционную основу местных поселений за тысячу лет до эпохи викингов. В усадьбах содержали разнообразный домашний скот, включая коров, овец и коз, а также лошадей и других домашних животных, например собак. В период Великого переселения народов, как и раньше, люди и животные часто жили под одной крышей – домашний скот размещали в одном конце постройки в хлеву, разделенном на боковые стойла, с центральным сточным желобом посередине. Тепло животных помогало обогревать постройку изнутри, хотя взамен людям, вероятно, приходилось мириться с запахом навоза и мокрых шкур. Во многих сельских районах Скандинавии и сейчас еще можно увидеть участки, огороженные невысокими стенами сухой кладки, которые в железном веке отделяли друг от друга соседние поля и обозначали дороги, по которым каждый день выгоняли на пастбище скот. Летом животные уходили пастись дальше в поля, поднимались на холмы и в горы.

Основными зерновыми культурами были ячмень, овес и, в значительно меньшей степени, пшеница. Также выращивали другие растения, например лен. Хозяйственные отрасли объединялись в единую циклическую систему: сено с полей служило пищей для животных, которые, в свою очередь, давали навоз для удобрения. В течение железного века эти несложные технологии совершенствовались, что привело к расширению сельскохозяйственной базы региона в IV и V веках и неуклонному росту населения. Расчистка земель под обработку продолжалась: археологические находки свидетельствуют о постепенном распространении сельского хозяйства в северных регионах. На самых плодородных землях, конечно, возникали самые богатые усадьбы, и их продукция – особенно излишки, пригодные для продажи, – имела непосредственное отношение к обретению власти и статуса.

В окраинных районах натуральное хозяйство опиралось на охоту и добычу морских ресурсов. Рыбу можно было сушить на зиму, также разнообразными способами использовали морских млекопитающих, таких как тюлени, моржи и киты. В лесах обитали североамериканский лось, медведь, птицы и мелкая дичь, которые расширяли рацион охотников и поставляли людям меха и шкуры.

Власть, более чем способная к организации скоординированных действий, существовала на Севере с доримских времен. Социальная стратификация, вероятно, возникла за много столетий до бронзового века, благодаря тому, что определенные группы имели возможность контролировать импорт сырья, которое использовалось для производства металла. Глубина социального расслоения продолжала расти. Ближе к концу римского железного века начали меняться погребальные обычаи, широко распространилась практика сожжения умерших, сохранявшаяся на протяжении всего дохристианского периода, пока в позднюю эпоху викингов ее не вытеснила новая вера.

Местные и региональные объединения скандинавов (подходящего наименования для них не существует – слова «племена» и «народности» не вполне передают суть) издавна взаимодействовали с Римской империей, особенно в южных областях. Имеются убедительные доказательства того, что в первые века нашей эры, на пике римского могущества, между отдельными областями Норвегии и галльскими провинциями существовали контакты и даже был до некоторой степени налажен торговый обмен. В Скандинавию проникали римские товары, такие как стеклянная посуда и изысканные предметы сервировки. Очевидно, предпочтение отдавалось статусным предметам, поскольку они, благодаря ассоциации с далекой императорской властью, распространяли на своих владельцев особое социальное достоинство. Проще говоря, считалось, что пить вино престижнее, чем пиво или мед.

На территории современной Дании также было обнаружено значительное количество импортированного римского оружия. Эта стратегия хорошо известна: Римская империя продавала вооружение не своим ближайшим соседям, а их соседям с другой стороны, что позволяло римлянам поддерживать порядок на собственной границе. О том, что эти общества были способны к достаточно масштабным боевым действиям, наглядно свидетельствует огромное количество актуального для того времени военного снаряжения, найденного в болотах Южной Скандинавии. Эти залежи были расценены учеными как подношения, адресованные, вероятно, сверхъестественным силам после победы над вторгшимся врагом. Некоторые из этих болотных кладов состоят из оружия и личных вещей, характерных для Западной и Южной Норвегии, что позволяет предположить, что нападавшие пришли именно оттуда. Трудно понять природу сообществ, способных организовать столь внушительные морские экспедиции, или определить, что ими при этом двигало, но представляется вполне правдоподобным, что к этому времени у них должна была сформироваться довольно развитая племенная или клановая система.

Некоторые ученые предположили, что воинские формирования, о которых рассказывают упомянутые клады, были организованы по образцу римской армии. Находки из датских болот, датируемые поздним римским железным веком, также указывают на то, что отдельные отряды из Швеции совершали набеги на датские острова и на полуостров Ютландия (крупнейшая часть современной Дании, соединенная с континентом). Наличие связей с Римской империей подтверждают и найденные статусные предметы, ввезенные из Рима, которые могли играть роль наглядных знаков высокого социального положения. Особого внимания заслуживает впечатляющая маска римского всадника из Хелльви на балтийском острове Готланд, которая, вероятно, была изготовлена в конце II века, но найдена в слоях VI века. Как и когда этот шлем, изначально предназначенный для участника римских кавалерийских парадов и конных представлений, попал на Готланд, остается загадкой, но тот факт, что этот предмет был уже очень древним к тому времени, когда оказался в земле, подразумевает, что он, вероятно, особенно ценился и пользовался уважением как символ статуса и власти своего владельца.

Многие скандинавы, служившие в войсках поздней Римской империи в качестве наемников-ауксилариев, попадали в подразделения, организованные по этническому признаку, то есть в отряды воинов, имевших общее происхождение. Постоянное перемещение этих потенциально агрессивных вооруженных групп туда и обратно через границы не только способствовало распространению римского влияния на Севере, но и создавало дестабилизирующий отклик внутри империи. У истоков многих «переселений», в сущности, стояли организованные иностранные ополченцы или как раз такие наемники-чужеземцы. Какая-то часть солдат всегда селилась в тех местах, где они были демобилизованы (или дезертировали), и времена заката Римской империи в этом смысле не были исключением.

Мощный импульс Великого переселения народов в Европе и последовавшие за ним демографические изменения были весьма ощутимыми. Но что на самом деле означало падение Западной Римской империи для Скандинавии в долгосрочной перспективе?

На протяжении всего римского железного века и до конца V века во всех областях наблюдается общая картина роста. Об этом свидетельствуют количество и размеры усадеб и деревень, вырубка лесов под сельскохозяйственные угодья, развитые торговые связи и внутренняя экономика. Но в какой-то момент все изменилось. Пытаясь обнаружить глубинные истоки путей развития общества, породившего культуру эпохи викингов, трудно (и часто неразумно) рассматривать отдельные события в отрыве от общих процессов того времени. Однако давно известно, что в VI веке н. э. на севере Европы произошло некое необычайно серьезное событие, о котором свидетельствует, по данным археологии, резкое изменение статистики выживания.

В конце V века и первой половине VI века, особенно ближе к его середине, наблюдается резкое сокращение количества поселений, захоронений и, в сущности, почти всех остальных признаков человеческой активности. Так, во многих регионах Центральной и Южной Швеции пришли в запустение многие поселения, часть которых существовала до этого не одну тысячу лет. Только на балтийских островах Готланд и Эланд оказались брошены более тысячи крестьянских хозяйств. То же самое произошло с кладбищами – ими перестали пользоваться тогда же, когда опустели поселения, к которым они относились. Богатые захоронения и развитая материальная культура предыдущего столетия также исчезли. Прекратилось производство керамики и многих других предметов массового потребления. Что особенно важно, согласно данным анализа пыльцы, на тех местах, где когда-то простирались возделанные поля, снова выросли леса. Нет никаких сомнений в том, что эти места были действительно оставлены и полностью обезлюдели.

Сходные перемены были обнаружены в символическом репертуаре скандинавского искусства, в быстром исчезновении бытовавших до этого веками стилей и декоративных элементов. Есть все основания полагать, что искусство железного века несло мощную смысловую нагрузку, и, следовательно, дело было не просто в перемене вкусов и моды на украшения. В это время в захоронениях появляется большое количество золотых дисков-брактеатов, также заметно меняются другие ритуальные практики.

В совокупности эти факторы демонстрируют явный разрыв с прежним образом жизни, фундаментальные отличия не только в характере расселения и экономических моделях, но и в убеждениях – в структуре разума. Мы можем сказать, что этот комплекс признаков наглядно свидетельствует о каком-то кризисе в конце периода Великого переселения народов, – но что на самом деле произошло и каков был результат? Что могло вызвать в жизни скандинавов такие глубокие перемены?

Слишком мало оснований считать, как когда-то предполагали ученые, что в период Великого переселения народов человеческая экспансия зашла слишком далеко: дело явно было не в чрезмерной эксплуатации природных ресурсов или перенаселении. На самом деле крестьяне раннего железного века, как и следовало ожидать, имели богатейший опыт взаимодействия с окружающей природой и хорошо знали ее потенциал. Они чередовали посевные культуры, столетиями использовали приусадебные и отдаленные участки земли, пользовались природными удобрениями и сочетали производство зерновых с масштабным животноводством, адаптированным к северному климату. Конечно, в этой модели имелись региональные отличия, обусловленные особенностями местной погоды и рельефа. То, что подходило для людей на залитых солнцем лугах в одной долине, могло оказаться непригодным для их соседей на противоположном склоне, где дольше держалась холодная тень. Очевидно, разные регионы Скандинавии следовали каждый своим путем, на который влияли не только условия окружающей среды и способы добывать пропитание, но и особенности местной политики.

Некоторые ученые предполагали, что усиливающаяся дестабилизация была вызвана военными действиями на континенте – борьбой фракций, вспыхнувшей там, когда власть Рима окончательно пришла в упадок. Сходную картину мы можем наблюдать на примере других конфликтов того времени: военные отряды, привыкшие к щедрым выплатам и активным боевым действиям, оказавшись предоставленными сами себе, иногда оборачивались против тех правителей, которые их наняли, или возвращались на родину и начинали активно искать неприятностей. В таких ситуациях возникает риск появления множества мелких военных вождей и своего рода гангстерской культуры, когда небольшие, но эффективные отряды полубандитского характера подрывают работу социальных институтов и сеют хаос среди мирных жителей. В культуре, не имеющей традиции официального историописания, даже самые глубокие травмы могут относительно быстро изгладиться, почти не оставив после себя материальных следов. Однако известно, что такие военные отряды действительно кочевали по Северу, и, вероятно, какое-то их количество заходило в Скандинавию. Недавно открытое место массового убийства в крепости Сандби-Борг на острове Эланд – уникальное свидетельство разбойных набегов, которые в действительности были, по-видимому, гораздо более распространенным явлением. Целые системы укреплений были воздвигнуты в этот период в прибрежной полосе от датского Борнхольма до Готланда, и дальше в глубь страны. Эти места часто страдали от нападений и поджогов – очевидно, зона конфликта простиралась от пролива Скагеррак до Центральной Швеции.

Другие исследователи предполагали, что решающую роль сыграли пришедшие с Кавказа гунны. Их вторжение во главе с Аттилой в Европу в начале V века принесло не только хаос и насилие, но и всевозможные новые веяния, в том числе в области искусства и философии. Считается, что гунны оставили особенно заметный след в религии, при этом проводятся параллели между некоторыми аспектами верований скандинавов и степных культур. К неспокойному VI веку апогей могущества гуннов остался далеко в прошлом, но примечательно, что память о них продолжала жить даже после окончания эпохи викингов. Вероятно, есть причина, почему Орда занимает такое видное место в легендарных сагах.

Другим фактором упадка, скорее всего, стал обрыв связей в сфере международной торговли и коммерческой экономики – даже вполне устойчивые системы могут пострадать, лишившись доступа к источникам внешнего снабжения (особенно если это происходит внезапно). Разрушение этих связей также наблюдается в конце V и VI веке.

Ученые долгое время тяготели к крайностям в интерпретации событий VI века, то представляя эти годы как кризис почти катастрофических масштабов, то, наоборот, подчеркивая устойчивость и преемственность развития в этот период. Эти крайности не только излишне упрощают проблему, но и подразумевают, что всюду царили одинаковые условия и что все местные общины в разных регионах реагировали на события одинаково. Конечно, это было далеко не так. Также важно подчеркнуть, что «внезапный» упадок, о котором свидетельствуют археологические данные, иногда может быть результатом неточной датировки и хронологии и что процессы могли разворачиваться на протяжении десятилетий, а может быть, и дольше. Оставленные кладбища могли быть связаны с изменениями в поведении людей, а не с демографическими факторами, – такие вещи бывает трудно прочитать. Если речь идет о поселениях или кладбищах, следует также учитывать, что «упадок» мог на самом деле быть реорганизацией. Но, так или иначе, нет никаких сомнений в том, что в это время общество переживало какие-то серьезные трудности. Так называемый кризис эпохи Великого переселения народов, очевидно, должен был иметь ряд причин, действовавших в совокупности и сохранявших силу достаточно долгое время.

Вместе с тем растущий корпус совместных трудов ученых-натуралистов, историков и археологов позволил выявить в этой совокупности факторов кое-что еще: короткую последовательность событий, имевших столь огромные масштабы и последствия, что изначально ученые даже усомнились в их реальности. Все началось с экологического анализа образцов ледяных кернов, добытых в Гренландии и в Антарктиде, и выявления в них значительных слоев сульфат-аэрозолей – вещества, возникающего в результате извержения вулкана. Примерно в то же время усовершенствованные методы датировки по годичным кольцам деревьев показали, что найденные сульфат-аэрозоли хронологически соответствует короткому периоду резкого сокращения роста лесов на обширных территориях по всему миру. В свою очередь, ученые-натуралисты заметили, что пыльцевые данные, указывающие на возвращение лесных массивов и утрату обрабатываемых земель, также совпадают с этим периодом времени. Все больше и больше данных, полученных из множества побочных источников, ясно указывают, что произошло либо одно климатическое событие, либо, возможно, несколько таких событий за короткий промежуток времени, в совокупности превратившихся в катастрофу огромных масштабов.

Поначалу историки отмахнулись от этих находок, а один из них даже назвал их «новейшей теорией Великой катастрофы». Но вскоре положение изменилось. После многих лет кропотливой работы по всему миру вулканологи и разработчики климатических моделей могут с уверенностью заявить: в 536 году и 539–540 годах произошло по меньшей мере два вулканических извержения почти беспрецедентной силы. Первое из них, вероятно, случилось где-то в тропиках, хотя его точное местоположение пока не установлено. Второе произошло на озере Илопанго на территории современного Сальвадора. Извержение было настолько мощным, что весь вулкан обрушился, оставив только затопленную кальдеру – ее можно видеть и сегодня, – достаточно большую, чтобы вместить столичный город.

Согласно оценкам, один только вулкан Илопанго произвел около 87 кубических километров выбросов, и эта цифра достаточно велика, чтобы задумались даже самые скептически настроенные научные авторитеты (да, речь идет о кубических километрах). Объемы выброса сульфатов, вероятно, достигали двухсот мегатонн, то есть были значительно выше, чем при извержении вулкана Тамбора в 1815 году, второго по мощности извержения в истории. Извержение Илопанго вошло в десятку крупнейших на Земле за последние семь тысяч лет, – и не забывайте, что ему предшествовало извержение до сих пор не обнаруженного вулкана в 536 году. Новое исследование также предполагает, что в 547 году за ними могло последовать третье крупное извержение.

Последствия были катастрофическими: вулканические выбросы и взвесь диоксида серы достигли нижних слоев стратосферы и опоясали весь земной шар. Над землей повис плотный густой туман, почти не пропускавший солнечный свет и тепло. По ночам в небе разворачивались колышущиеся полотна огненных цветов – словно продолжающийся месяц за месяцем закат (на знаменитой картине Эдварда Мунка «Крик» изображено как раз такое небо – во времена художника это был результат извержения вулкана Кракатау).

Ученые называют этот феномен пылевой завесой.

Последствия извержения были очень похожи на ядерную зиму. Деревья начали гибнуть, и, как показывают дендрохронологические данные, их рост замедлился. Холод не по сезону сковал Северное полушарие, в высокогорных областях Норвегии снег не таял даже в летние месяцы. Потерявший силу солнечный свет самым непосредственным образом повлиял на жизнь всех видов растений, включая зерновые, в буквальном смысле лишив их питания. Письменные источники из Китая и Индии рассказывают о неурожаях и пугающих погодных явлениях. Экологические данные от Северной Америки до континентальной Европы рисуют согласованную общую картину. В странах Средиземноморья авторы описывают голод, мятежи и усиливающееся народное недовольство, вызванное частыми неурожаями в условиях бесконечной зимы.

Но в Скандинавии экологические последствия оказались намного хуже. Там природные условия изначально были таковы, что людям приходилось прикладывать значительные усилия ради выживания: даже в лучшие времена сельское хозяйство оставалось крайне уязвимо к колебаниям температуры и другим климатическим факторам. Очевидно, средняя температура опустилась как минимум на два, а возможно, и на 3–4°. Согласно текущим оценкам (2019), временное понижение температуры составило примерно 3,5 °C. В Норвегии, где с самого начала только 3 % земель были пригодны для земледелия, этого было достаточно, чтобы система выращивания ценных зерновых культур пришла в полный упадок, и, как следствие, значительная часть страны стала непригодна для жизни. Возвращение лесов в те места, где когда-то возделывали поля, показывает, что во многих областях ведение сельского хозяйства полностью прекратилось. Вызванные извержениями вулканов кислотные дожди также могли повлиять на морскую фауну и флору и спровоцировать уменьшение улова, хотя здесь последствия были не такими тяжелыми, как в сельском хозяйстве.

Наиболее серьезные последствия извержения продолжались три года. В 2016 году группа ученых-климатологов предположила, что долгосрочные кумулятивные экологические последствия пылевой завесы в той или иной степени сохраняли силу до восьмидесяти лет.

Мы видели, как это повлияло на характер расселения и сельское хозяйство, спровоцировав массовое оставление деревень и пахотных земель. Но, если говорить простыми словами, что это значило? Крестьянские хозяйства опустели, потому что людей не стало. Последствия пылевой завесы в буквальном смысле убили их. Те, кому удалось выжить, сражались друг с другом за то, что осталось. Кроме того, есть вероятность, что пандемия юстиниановой чумы, которая пронеслась по Европе в 541 году, дошла и до Скандинавии, усугубив бедственное положение региона, – в настоящее время северный рубеж распространения пандемии обнаружен на территории Германии.

Согласно оценкам, потери населения в Скандинавии достигали 50 % – эту цифру признают разумной как вулканологи, так и археологи. Десятки тысяч человек погибли голодной смертью, потому что основные источники пропитания просто перестали существовать. Для сравнения: считается, что бубонная чума («черная смерть») в середине XIV века унесла жизни 45–60 % европейцев. Во время Тридцатилетней войны 1618–1648 годов погибла примерно треть жителей континента. На восстановление численности населения после этих событий потребовалось более века.

Ситуация в Скандинавии, по-видимому, была настолько тяжелой, что это оставило след даже в религии. Ученые называют это явление геомифологией: люди придают особое значение природным явлениям и бедствиям, вписывая их в священные сказания. Геомифология в силу самой своей природы крайне неточна: изначально недоказуемая, подверженная предвзятости подтверждения и ограниченная отсутствием точных датировок в текстовых и археологических источниках. Однако есть веские основания предполагать в данном случае именно такую связь – как ни парадоксально, эпоха викингов, похоже, возникла именно в тех условиях и на фоне тех образов, которые мы привыкли связывать с ее мифологическим концом.

Один из самых известных сюжетов скандинавских мифов повествует о гибели миров – ужасающей битве Рагнарёк, после которой боги и люди сгинут навеки. События, предшествующие викингскому апокалипсису, имеют довольно специфические детали, неоднократно упоминаемые в разных текстах. Вот что пишет Снорри в Младшей Эдде: «Наступает лютая зима, что зовется Фимбульветр. Снег валит со всех сторон, жестоки морозы, и свирепы ветры, и совсем нет солнца. Три таких зимы идут сряду, без лета».

Описание этого ужасного искажения времен года, Фимбульвинтер, или Великанской зимы, подозрительно похоже на то, как ученые описывают цикл непосредственных последствий извержения вулкана. То же самое можно найти в некоторых эддических песнях, в частности в «Прорицании вёльвы»:

Еще через несколько строчек мы снова читаем, что «солнце стало черным» – отчетливое и на удивление точное описание небесного затмения в преддверии Рагнарёка. Луна «гибнет» в пасти волка, который преследовал ее от начала времен. Солнце скрывается, звезды падают в море, и от их жара поднимается великий туман, окутывающий небо.

Похожие сюжеты есть и в мифологии соседнего народа: в финской Калевале рассказывается о надолго затянувшемся исчезновении небесных тел и затмении неба после того, как Хозяйка Северных земель похитила солнце и месяц. В описании прослеживается зловещее сходство:

Рис. 6. Заход солнца. Поминальный картинный камень с острова Готланд, датируемый V или VI веком, с характерным изображением пылающего диска, предположительно символизирующего солнце, а также луны и звезд. В период климатического кризиса VI века, когда солнце потеряло силу, подобные изображения исчезли и больше не появлялись в искусстве Севера железного века. Этот камень из церкви Санда, его высота 3,5 метра. Музей Готланда. Фотография: Фредрик Стернер (Fredrik Sterner) (© Gotlands Museum)

Еще в одной версии текста, так называемой Старой Калевале, говорится, что солнце исчезло на долгие годы: «Настала бесконечная ночь, долгая непроглядная темень, черный мрак без единого лучика света. Пять лет длилась та ночь, и шесть лет не было солнца, и восемь лет не было луны».

По всей видимости, то, что в это время исчезает изображение пылающего солнечного колеса, до этого несколько тысяч лет остававшегося центральным мотивом скандинавской сакральной иконографии, тоже не простое совпадение. Солнце пропало, и люди отчаянно искали ему замену. Новую практику подношения золотых брактеатов (солнечных дисков?) и других драгоценных металлов можно рассматривать как кризисные ритуалы, безнадежные попытки призвать на помощь высшие силы, чтобы предотвратить быстро набиравший силу раскол общества. Он прослеживается в древнескандинавской поэзии в описаниях не только междоусобиц и сражений, но и в разрушении обычаев и норм приличий. Снова из «Прорицания вёльвы»:

В стихотворении говорится, что «брат будет биться с братом насмерть», «нарушат сестричи нравы рода; мерзко в мире, нет меры блуду» – отсылка к инцесту и гибели целых семей. Кризисы середины VI века, вероятно, привели к широкому распространению на Севере всеобщего чувства упадка, и социальные связи, на которых держались скандинавские сообщества, начали утрачивать свою силу. Казалось, будто сама ткань существования на глазах расползается на лоскуты.

Очевидный довод против пылевой завесы как прообраза Фимбульвинтер заключается в том, что скандинавский мир вовсе не прекратил существование в середине VI века. Впрочем, здесь многое зависит от угла зрения и ретроспективной оценки, ведь на самом деле одна модель общества в самом прямом смысле погибла, не пережив потрясений того времени. Понятно, что вулканическая зима была не единственной и, возможно, даже не основной причиной этого. Но она подбросила дров в уже разгоревшийся костер и, безусловно, сыграла очень важную роль. То, что возникло затем из хаоса, было в некотором смысле совершенно новым миром, основанным на совершенно иных социально-политических принципах. Это новое рождение также воспроизводится в расширенном мифе о Рагнарёке, началом которого служит Фимбульвинтер, – впрочем, мы забегаем вперед.

Даже ветеранам и гражданским жертвам современных войн трудно представить себе гибель целой половины населения и последующий крах всех социальных институтов. Сегодня даже самые чудовищные бедствия с самыми шокирующими потерями разыгрываются все же на фоне более широкой и в целом гораздо более спокойной картины. Нетрудно представить: скандинавам VI века казалось, будто их мир неотвратимо рушится и сползает обратно в изначальную пустоту, из которой когда-то появился. В культуре, где сохранение и передача исторической памяти осуществлялись через устную традицию, было неудивительно, если и двести лет спустя пережитая трагедия рисовалась в рассказах по-прежнему живо и ярко, как ужасающее видение конца света и нового начала, составлявших часть более обширного цикла. В конце концов, предопределенность судьбы, неизбежность Рагнарёка и осведомленность богов о собственной грядущей гибели составляет постоянный мотив скандинавской мифологии.

Однако не на всех кризис повлиял одинаково. В некоторых областях Восточной Норвегии явная разница прослеживается даже между отдельными районами, в зависимости от местной топографии, политических структур и внешних факторов изменения климата. На крайнем севере Скандинавии картина снова меняется, возможно из-за наличия морских ресурсов, в меньшей степени пострадавших от климатических явлений 530-х и 540-х годов. В некоторых районах вообще не было покинутых поселений и крайне мало других признаков упадка. Если одни области сильно пострадали, то другие, по-видимому, могли даже процветать за их счет – например, именно тогда, похоже, произошло перемещение центра власти из Западной Норвегии в восточный регион вокруг фьорда Осло, на территорию современных Эстфолда и Вестфолда, имеющих хорошо защищенный доступ к морю. Судя по всему, некоторые по-настоящему преуспели, воспользовавшись новыми возможностями и приспособив новую реальность к своим интересам.

Для скандинавов периода Великого переселения народов Фимбульвинтер (в сочетании с другими, более медленно действующими факторами) была концом, – но вместе с тем и началом чего-то нового, и именно начало здесь играет ключевую роль. Новые общества, сумевшие заново подняться на голых пустошах, оставленных годами без летнего тепла и света, создали принципиально иные общественные и властные структуры, и вместе с ними родился новый жизненный уклад, в котором скрывались ростки будущей эпохи викингов. Поэтому со временем археологи стали рассматривать перемены, произошедшие в начале позднего железного века, не просто как процесс восстановления, но скорее как взвешенный выбор, утверждение новых политических стратегий и возникновение новых форм власти – а именно возвышение военной знати.

Этим новым миром был Мидгард, родина скандинавов – тех людей, в чьем коллективном сознании он возник. Но как он выглядел?

В популярных представлениях, особенно при взгляде издалека, Скандинавия по-прежнему рисуется царством льда и снега – архетипическим ледяным Севером. В действительности все обстоит совсем иначе: в регионе встречаются разные виды рельефа и климата, а разница сезонных условий считается одной из самых экстремальных в мире. Но в каком-то смысле этот стереотип верен, поскольку именно последствия последнего ледникового периода придали здешним местам те очертания, которые мы можем наблюдать сегодня.

Во всей Европе Скандинавия была одной из тех областей, где ледники держались дольше всего, а земля оставалась погребенной под слоем льда толщиной в милю, даже когда большую часть континента уже заселили кочующие охотники, рыболовы и собиратели. Примерно тринадцать тысяч лет назад, когда на Севере стало заметно теплее, ледники начали неторопливо таять, и их отступление промыло многочисленные фьорды, реки и озера, ставшие отличительной особенностью родины викингов. Кроме того, оно запустило еще один длительный процесс трансформации, продолжавшийся тысячелетиями и выразившийся в изменении относительного уровня моря. Вода с тающих ледников уходила в окружающий океан, и одновременно с этим земля, избавленная от их колоссального веса, расправлялась и поднималась. Скорость изменений в разных регионах была неодинаковой, но в целом относительный уровень моря постоянно опускался: со времен викингов некоторые части Центральной Швеции поднялись примерно на пять метров над тогдашней береговой линией. Это значит, что у людей того времени были более полноводные реки, по которым корабли могли зайти в глубь суши, чем сегодня, более глубокие гавани, обеспечивающие удобный доступ для крупных судов, и озера, к нашему времени успевшие обмелеть и высохнуть. Этот процесс продолжается даже сейчас – Центральная Швеция поднимается над уровнем моря со скоростью несколько миллиметров в год. В эпоху викингов и в предыдущие века ландшафт местами существенно отличался от того, как он выглядит сегодня, и имел гораздо больше открытых водоемов.

Из всех регионов Скандинавии следы отступающих ледников наиболее отчетливо видны в современной Норвегии. Медленно продвигаясь на запад, ледники пропахивали в материковой породе обширные углубления, которые затем заполнялись водой и превращались во фьорды, до сих пор остающиеся отличительной особенностью норвежского пейзажа. Изрезанная береговая линия протяженностью более 20 000 километров, возникшая в результате последнего оледенения, превратила Норвегию в морскую страну – для ее населения море всегда было основным источником средств к существованию. Цепи небольших островов на некотором удалении от берега создавали защищенные проходы, укрывавшие корабли от превратностей океанской погоды; благодаря этому морские пути превратились в основной способ сообщения. Большую часть суши Норвегии занимают горные хребты, которые тянутся друг за другом, образуя обширную гористую возвышенность, идущую с севера на юг вдоль всего Скандинавского полуострова. Климат здесь всегда был суровым и неблагоприятным, с гибельно холодными зимами, глубокими снегами, укрывающими землю на много месяцев в году, и чередующимися циклами заморозков и оттепелей. На дальнем севере страны находится безлесная зона тундры, но дальше к югу фьорды окаймлены лесом.

Швеция была естественным образом отделена от Норвегии на западе горными хребтами. Около 60 % территории страны, расположенной за полярным кругом в высоких широтах, сегодня носит название Норрланд (буквально «Северная земля») и находится в зоне тайги, простирающейся далеко на восток, до равнин Сибири. Пейзаж здесь характеризуют гряды холмов, покрытых обширными хвойными лесами, из-за которых в эпоху викингов этот регион оставался практически непроходимым. Поэтому в Северной Швеции аграрные поселения были в основном сосредоточены вдоль берегов рек, пересекавших широкие долины и устремлявшихся на восток к морю. Во многом похожий уклад жизни наблюдался и в окрестностях норвежских фьордов.

В центральных и южных регионах Швеции хвойные леса редели и соединялись с лиственными, создавая более открытую лесную среду, местами напоминающую о континентальной Европе. Плодородные равнины с глинистыми почвами, устилающими гранитную материковую породу, образовали сельскохозяйственное сердце страны, усеянное озерами, возникшими, опять же, вследствие оледенения. Оставленные льдом гравийные гряды сформировали естественные пути сообщения вдоль судоходных водных путей. Климат здесь отличался ярко выраженной сезонностью и заметными годовыми колебаниями. На исходе эпохи викингов, во времена средневекового климатического оптимума, человек, живущий в Центральной Швеции, мог в течение одного года испытать на себе перепады температуры в диапазоне 50–60 °C, от снежной зимы до раскаленного жаркого лета.

Ландшафт Дании заметно отличается от ландшафта ее северных соседей и почти целиком состоит из низинных сельскохозяйственных равнин с легкой, но жирной почвой и большим количеством озер, топей и болот. В эпоху викингов большая часть холмистой местности региона была покрыта лиственными лесами, и тем не менее он оставался ведущим производителем в скандинавской аграрной экономике. Несмотря на разницу в масштабах и топографии, в Дании существовало такое же обширное мореходное сообщество, как в Норвегии, и в стране не было мест, удаленных от моря более чем на 45 километров. Фьорды глубоко врезаются в сушу, особенно на севере, хотя здесь они обрамлены не скалами, а невысокими холмами. В Дании не было крупной дичи, как у северных соседей, однако она сочетала морские ресурсы с обширным производством зерновых, что стало возможным благодаря плодородным почвам равнин.

Согласно оценкам, в период Великого переселения народов в V и VI веках в прибрежных районах и внутренних сельскохозяйственных центрах Скандинавии возникло от 40 до 50 политических единиц. Их следы можно обнаружить в археологических находках, соотнести (до определенной степени) с довольно смутными упоминаниями в более поздних письменных источниках и связать с географическими регионами, границы которых в основном определялись особенностями рельефа.

Трудно понять, как назывались эти крошечные центры власти. Первый собственный этноним (название народа), известный нам в Норвегии, относится непосредственно к эпохе викингов, более того, происходит из самого раннего сохранившегося описания Скандинавии со слов одного из ее жителей. Он содержится в примечательном английском документе, зафиксировавшем уже упоминавшийся в прологе разговор между Альфредом Великим, королем Уэссекса, и гостем, прибывшим к его двору в 880-х годах. В документе этот человек назван Ohthere, но на родном языке его, скорее всего, звали Оттар, и, по-видимому, он был родом откуда-то с Лофотенских островов в арктической Норвегии. По словам английского писца, увековечившего эту встречу, Оттар называл свою страну Norðveg, что на древнескандинавском языке звучало примерно так же и имело то же значение: «Северный путь». Это был в буквальном смысле проход, которым следовали на север, – очевидно, имелся в виду морской маршрут вдоль побережья Норвегии. Жившие там люди, соотечественники Оттара, назывались «люди севера», и точно такой же смысл сохраняется в современных названиях «Норвегия» и «норвежцы». Вот слова Оттара, сохранившиеся в староанглийском тексте:

Трудно представить себе более лаконичное и точное описание.

О том, существовал ли универсальный этноним, которым называли свою землю или самих себя люди, проживавшие в первом тысячелетии н. э. на территории современной Швеции, нам ничего не известно. Есть некоторые признаки того, что в столетия, непосредственно предшествующие эпохе викингов, политическая и, вероятно, этническая идентичность были регионально ориентированными. Южную и Центральную Швецию, главным образом территории к югу от Норрланда, в основном делили между собой две народности, хотя мы затрудняемся подобрать название, которое точно отражало бы характер их политического объединения. Дальше на юг, вокруг больших озер Венерн и Веттерн и вплоть до границы с глухими лесами Смоланда, распространились гауты, или геты (которых на английском иногда записывают как готов, что создает нежелательную путаницу). Они занимали регион Гёталанд, что в наши дни широко отражается в восточных и западных провинциях с таким названием.

К северу от них, сосредоточившись в долине Меларен и на соседних обширных равнинах, селились свеи (Sviar, современный вариант написания – Svear). У этого наименования множество форм, но самое широкое распространение получила одна из них, Svíþjóð, что на западном древнескандинавском означает «народ свеев», и так же иногда обозначается их территория, Свеаланд. Именно эти люди дали свое имя всей стране (на современном шведском языке Sverige буквально означает «королевство свеев»). Несмотря на номинальное объединение, Швеция оставалась политически раздробленной по этим линиям вплоть до Средних веков, и вопрос социально-политических отношений между Свеаландом и Гёталандом до сих пор стоит достаточно остро и вызывает определенную степень напряженности даже сегодня.

При всем этом политическое устройство Швеции в эпоху викингов значительно отличается от такового в Норвегии, где процесс политического объединения начался гораздо раньше, и еще больше – от Дании, которая, по-видимому, достигла определенной степени социальной и политической сплоченности задолго до своих северных соседей. Самое раннее упоминание названия Данамарк (Denamearc) встречается в том же упомянутом выше староанглийском тексте, рассказе норвежца Оттара о своей родине и путешествиях во время встречи с королем Альфредом. Латинское название ее жителей, Dani («даны»), имеет долгую историю, и археологические находки явно свидетельствуют, что региональная идентичность здесь сформировалась относительно рано.

Отчасти причина этого кроется в географии, в связи полуострова Ютландия с материковой Европой и архипелагом, состоящим из четырехсот с лишним островов, охраняющих вход в Балтийское море через проливы Скагеррак и Каттегат. В этой области как минимум за полтысячелетия до эпохи викингов образовались весьма тесные социальные связи и широко распространилась единообразная культура, следы которой найдены от Ютландии до крупных датских островов Зеландия и Фюн и материковой части современной Южной Швеции. Этот последний регион был отделен от центральных озерных земель Швеции естественной границей густого леса и холмов – сегодня это провинция Смоланд. Район к югу, состоящий из Скане и части провинций Блекинге и Халланд, считался в культурном и политическом отношении частью Дании не только в Средние века, но и позднее, и официально вошел в состав Шведского государства лишь в конце XVII века.

Помимо трех основных областей Скандинавии с прибрежными архипелагами, каждая из которых в начале эпохи викингов была разделена на множество небольших государств, было несколько крупных островов в Балтийском море, где существовали отдельные самобытные культуры, также принадлежавшие к расширенной скандинавской сфере. К ним относятся Борнхольм к востоку от датского острова Фюн, острова Эланд и Готланд, лежащие у южного и центрального берегов Швеции, и протяженная цепь Аландских островов между Швецией и нынешней Финляндией. Все они отличались умеренным климатом, подходящим для оседлой жизни и сельского хозяйства, и выгодным расположением относительно морских путей, ведущих через Балтийское море и далее.

В этой книге речь идет в основном о людях, составлявших большинство населения того региона, который мы сейчас называем Скандинавией. Если отвлечься от проблем терминологии и наименования, викинги были носителями индоевропейских языков, происходили с севера континента и проживали на территории современных Норвегии, Швеции и Дании. Но они были там не одни. Полукочевой народ саамов, не играющий в этой книге значительной роли, также широко расселился в этих местах, занимался охотой, рыбной ловлей и собирательством и активно взаимодействовал со своими «германскими» соседями.

О происхождении саамов ничего не известно, хотя генетические и лингвистические данные свидетельствуют о том, что они мигрировали из Южной Европы на север, в Скандинавию, приблизительно в каменном веке. Много копий было сломано вокруг вопроса о том, кто «пришел первым» в эти места, а значит, какой народ – скандинавы или саамы – может претендовать на звание коренного населения Скандинавии. Совершенно ясно, не в последнюю очередь благодаря языку, что эти две группы имели принципиально разное национальное самосознание и культуру. В последние годы высказывались предположения, что их этничность сформировалась намного позже, в железном веке, и отражала, по сути, разницу между образом жизни оседлых земледельцев и кочевых охотников. Но, хотя эти крайне непохожие стратегии поиска пропитания, безусловно, сосуществовали, нет никаких оснований предполагать, что они были взаимоисключающими, и еще меньше – что они выражают собой некую разновидность саамо-скандинавской дихотомии.

Совершенно очевидно, что к эпохе викингов и скандинавы, и саамы прочно обосновались в Скандинавии и жили здесь на протяжении тысячелетий. Сегодняшняя территория расселения саамов, Лапландия, пренебрегая геополитическими границами северных стран, занимает северные районы Норвегии, Швеции и Финляндии, а также небольшую часть России на Кольском полуострове. Однако в эпоху викингов саамы селились и гораздо южнее. Захоронения, устроенные по очевидно саамскому обычаю, характерные остатки временных становищ из круглых палаток с каменными очагами в центре и отдельные предметы, украшенные в распространенном среди саамов художественном стиле, были обнаружены в окрестностях графства Тронделаг в центральном регионе Норвегии и даже немного севернее Осло, а в Центральной Швеции – в Уппсале. Национальное самосознание – более сложный вопрос, его нельзя свести лишь к орнаментам или погребальным обрядам, но в совокупности масса данных выглядит достаточно убедительно, особенно в сравнении с окружающими поселениями столь же типичного «скандинавского» вида.

Одни саамы разводили одомашненного северного оленя (в Северной Америке это животное называют карибу) и весьма основательно использовали все ресурсы, которые он мог дать, включая молоко для ежедневного пропитания и в конечном итоге мясо и сырьевые материалы. Другие охотились и ставили ловушки на лесных зверей, дававших мясо и мех, или ловили рыбу в реках, озерах и на побережьях. Саамы были людьми гор (в этом популярные современные представления о них достаточно верны), но, кроме того, они были людьми рек, северных таежных лесов и тундры.

Однако прежде всего саамы были людьми бубна – священного инструмента, основного рабочего инструмента, которым пользовались их нойды (антропологи назвали бы их шаманами). Религиозные представления и практики саамов имели глубокую связь с верованиями других околополярных культур и радикально отличались от скандинавских верований. В период раннего Нового времени, когда миссионеры пытались обратить саамов в христианство, нередко посредством грубой силы и через целенаправленное уничтожение их духовных ценностей, появился новый термин, обозначающий стремительно тающее прошлое и старые обычаи и традиции, восходящие к эпохе викингов и даже раньше: goabdesájgge – «время бубнов» на луле-саамском языке. Читая эту книгу, не следует забывать о том, что время викингов тоже было временем бубнов.

Таким образом, в Скандинавии эпохи викингов присутствовали две самобытные группы населения, жившие в непосредственной близости друг от друга – иногда в одних поселениях и даже в одних домохозяйствах, – и более или менее сотрудничавшие, но при этом придерживавшиеся собственных обычаев и создававшие непохожие виды материальной культуры. Саамы, по-видимому, не принимали активного участия в политической консолидации Севера, хотя были интегрированы в его экономику. Однако поддержка со стороны их общин, живущих в лесах и горах, могла служить важным фактором стабильности и сохранения власти.

В Норвегии первые государства сосредоточивались во фьордах (с намерением контролировать морские пути) и на небольших полосках пригодной для обработки земли в долинах. В Швеции более крупные государства располагались в районе центральных и южных равнин и озер, а мелкие были сосредоточены в устьях рек на севере, что позволяло держать под присмотром водные пути, направлявшиеся с гор вниз. В Дании – регионе, территориально менее обширном и с более плоским рельефом, а также более близком к союзам великих держав на континенте – зарождающиеся государства были еще крупнее: косвенные подвижки к ускоренному политическому объединению ощущались здесь еще в раннем железном веке.

Эти миниатюрные владения, по-видимому, считались королевствами, хотя на взгляд современного человека были крайне малы. Важнейшим элементом новых властных структур было право на владение землей, которое, в свою очередь, зависело от того, каким образом эта земля была приобретена. В общественном укладе, возникшем после Фимбульвинтер, право на землю, по-видимому, снова сосредоточилось в руках меньшинства и распределялось между всеми остальными в форме аренды. Практика заочного землевладения (отсутствующего землевладельца), вероятно, возникла задолго до пылевой завесы 536 года, но после этого явно начала активно расширяться. Такого рода передача земель могла происходить насильственным путем, или, возможно, пустующие хозяйства – пустующие, поскольку их обитатели погибли либо ушли в другие места, – просто присваивались, и в этом контексте вооруженный захват сам по себе становился легитимным обоснованием права собственности.

В дальнейшем совершившийся де-факто захват земельных владений стремились закрепить и упрочить с помощью разнообразных и разносторонних мер. Об этом говорит строительство величественных залов и «королевских» резиденций для новых «монархов». На это указывает раздача земельных наделов проверенным военным сторонникам, чьи верность и силовая поддержка помогали подняться к власти и служили надежной гарантией ее сохранения. Это проявляется в энергичной поддержке внутреннего и внешнего торгового обмена, обеспечивавшего приток предметов роскоши, необходимых для платы приближенным. Это прослеживается в создании фиктивных родовых традиций, подтверждающих законное право на власть через связь с богами и легендарными предками и подкрепленных религиозными ритуалами в честь этих воинственных покровителей. И наконец, по окончании земного пути это проявлялось в сооружении погребальных курганов, превосходивших размерами все существовавшее прежде, – незыблемого проявления власти, воздвигнутого на виду у всех и каждого. Средоточием всех этих усилий были конкретные люди, самозваные представители объединений, созданных по их воле и отчасти их же руками, делавшие первые шаги к основанию династий, которые должны были перенести память о них в будущее.

Новая знать целенаправленно заполняла собой пустоту, оставшуюся на месте римской власти, которая когда-то служила для нее политической ролевой моделью, и даже имитировала символический язык бывшей имперской власти: восходящая к богам родословная, портретные изображения и величественные памятники (в том виде, как это понимали в Скандинавии). В этом нет ничего удивительного, поскольку эти люди или их непосредственные предшественники были хорошо знакомы с Римской империей и ее визуальной культурой. Они никогда не были полностью изолированы от того, во что превратился Рим. Власть на Севере стала отождествляться с демонстрацией власти, причем эта демонстрация производилась достаточно незамысловатыми визуальными средствами, с тем, чтобы смысл увиденного не вызывал ни у кого сомнений.

Учитывая экологические проблемы VI века и их последствия, мы в самом буквальном смысле можем считать эту новую знать продуктом своей среды. Более того, каждый самопровозглашенный скандинавский король в дальнейшем делал окружающую среду продолжением самого себя, поскольку он вместе со своими дружинниками оставлял определенный след на земле и в жизни людей. За двести лет, непосредственно предшествовавшие эпохе викингов, эта система в том или ином виде распространилась по всему Северу, расширяясь и укрепляясь с каждым последующим правителем каждого крошечного королевства. В этот процесс также были вовлечены все их сподвижники и последователи, их семьи и их арендаторы. Такие правители и такие народы населяют поэзию эпохи викингов, истории о предках и предания, благодаря которым прошлое оставалось близким. Эпическая поэма «Беовульф», хотя это староанглийский текст, рассказывает исключительно скандинавскую по духу историю о данах, свеях и гетах, об их войнах и распрях и об их культуре, величайшей ценностью в которой считалась честь. Смутные отголоски общих воспоминаний, а иногда и упоминания одних и тех же людей появляются в исландских легендарных сагах. В каждом случае главными героями выступают представители семейных династий: Инглинги, Скьёльдунги, Вёльсунги и другие. Это были новые богачи и добившиеся всего сами люди железного века, с боем прорвавшиеся к власти и создавшие крошечные миры по своему образу и подобию. Один историк назвал таких военно-феодальных правителей неистовыми авантюристами, и он был прав.

Этот жизненный уклад отразился в монументальных курганах и огромных залах, остатки которых до сих пор можно увидеть в таких местах, как Гамла-Уппсала (буквально – «Старая высокая палата») в шведском Уппланде, Борре в норвежском Вестфолде и Лейре близ Роскилле в Дании. В них сходятся воедино признаки, знакомые нам с более ранних времен, в частности претензии на исключительность и важность принадлежности к определенной группе. Воинственные обычаи процветали, опираясь на идеи благородного товарищества, узы долга и клятвы взаимной поддержки. В некотором смысле они представляли собой усовершенствованную версию той идеологии, которая существовала в Скандинавии по крайней мере с бронзового века. Выстроенные вокруг явления, которое один ученый назвал «красота воина», они сочетали в себе эстетику насилия, культ верности и поражающую воображение материальную культуру убийства.

Все королевские курганы в Уппсале относятся к категории кремационных захоронений, поэтому все богатства, которые когда-то в них лежали, превратились в обугленные обломки, но археологам все же удалось восстановить золотые шейные гривны, шлемы, оружие, усыпанное гранатами, и привезенные из-за рубежа предметы роскоши. Данные с других площадок, таких как Хогом в Норрланде, позволяют понять, какую одежду носили эти люди: облачения, полностью сшитые из ярко-красной ткани, с золотыми пуговицами, вышитые по подолу и рукавам золотой и серебряной нитью. Вероятно, все это сверкало и переливалось при каждом движении – такой наряд никак нельзя было назвать скромным.

В нескольких километрах от Уппсалы находится могильное поле Вальсгарде, место захоронения, по-видимому принадлежавшее одному обширному клану на протяжении всего железного века. Здесь было найдено около пятнадцати погребальных кораблей, по одному на поколение, с великолепным убранством: огромные щиты, иногда по три в одной могиле, с декоративными накладками с изображениями животных и переплетающимися узорами, тяжелые боевые копья и позолоченное оружие, украшенное характерным красно-золотым клуазонне с гранатами.

Высшим символом в системе социальных сигналов были мечи с кольцами, неоднократно встречающиеся в стихах и во множестве представленные среди археологических находок – оружие, в рукоять которого в буквальном смысле вбиты золотые кольца. Это был знак верности в бою, принесенной и принятой клятвы верности, отличительный знак полководца. Среди артефактов больших ладейных захоронений VI и VII веков самое глубокое впечатление производят шлемы с боевыми масками, полностью закрывавшими лицо, иногда дополненными защищавшим нижнюю часть головы и шею кольчужным занавесом. Их поверхность состоит из десятков небольших пластинок, украшенных рельефными сценами из северной мифологии: крошечными пешими и конными воинами, чудовищами, крылатыми существами, оборотнями и, вероятно, даже богами войны. Эти люди были ходячей иллюстрацией своего мировоззрения. В захоронениях также найдены останки бойцовых собак в шипастых ошейниках с поводками из цепей, и ловчих птиц, приученных к запястью. Ладьи были окружены забитыми животными – лошадьми и крупным рогатым скотом, чья кровь, вероятно, глубоко пропитала землю. Украшены были даже сами корабли: планшир щетинился завитками железных спиралей, вероятно имитирующих гриву драконьей головы, установленной на носу корабля.

Это были люди, которых любой мог узнать с первого взгляда, выделявшиеся из толпы везде, куда бы ни направлялись, – буквальное воплощение иерархии.

В Швеции первое из обнаруженных захоронений такого типа – ладейное захоронение в Венделе, в Уппланде, – дало название целому периоду, приблизительно с 550 до 750 года, двум векам, предшествовавшим эпохе викингов. В терминологии имеются расхождения: в Норвегии вендельский период называется меровингским, а в Дании он соединяется с эпохой Великого переселения народов и называется германским железным веком.

Новый общественный порядок распространялся на всех членов общины, не только на элиту, состоявшую преимущественно из мужчин. На Вальсгарде ладейные захоронения чередуются с кремационными захоронениями и погребальными камерами, во многих из которых находились женщины, похороненные с такими же статусными предметами, как и владельцы кораблей. Считать, будто эффектные ладейные захоронения важнее остальных, – не более чем современный предрассудок. Стихи того времени подчеркнуто воспевают могущество королев, которые блистали в высоких залах и подносили самопровозглашенным героям хмельной мед в украшенных драгоценными камнями чашах.

Необходимо также оценить масштабы этих погребальных пейзажей. Только на территории центральных шведских провинций Уппланд, Содерманланд и Вестманланд, окружавших озеро Меларен (а значит, имевших выход к Балтийскому морю), имеется около трехсот монументальных курганов диаметром более 20 метров. Это намного превышает размеры любого обычного кургана, и эти захоронения – могилы новых «королей», их знатных сподвижников и высокопоставленных членов их свиты. Сходную картину можно наблюдать на западе Швеции и, с гораздо меньшим размахом, на севере.

Сопоставив эти захоронения с картой, можно оценить размеры дружин, находившихся в распоряжении у этих военных вождей. Судя по могильным курганам, в районе Уппсалы, вероятно, могло быть от 40 до 50 предводителей такого же ранга, как похороненные в ладьях Вальсгарде, и за ними стояли отряды численностью, вероятно, от пяти до восьми сотен воинов. Если бы они захотели отправиться в плавание, для их перевозки потребовалось бы около 50 ладей вальсгардского типа. Такую «армию» короли Уппсалы приводили с собой на войну.

Некоторые аспекты монументальных захоронений вызывают и другие вопросы – например, в некоторых крупных ладейных погребениях найдены саамские палаточные тенты из бересты с характерным выжженным орнаментом. Ими накрыты некоторые погребальные корабли; с точки зрения саамов, это превращало все судно в могилу, обустроенную согласно их обычаям. Трудно понять, что это означало, – возможно, дипломатический подарок, что-то вроде похоронного венка, который в наше время высокий гость из другой страны может возложить на могилу современного политика, или нечто более интерактивное? Так или иначе, похоже, что тесные отношения между скандинавами и саамами существовали на самом высоком уровне.

Охватившие Север общественные изменения коснулись и домов крестьян: даже планировка и внешний вид построек изменились сообразно новому укладу домашней жизни. Произошел переход от общинных застолий под открытым небом и приготовления пищи в земляных печах к культуре закрытых залов, которая с меньшим размахом воспроизводилась в домах сельских жителей.

Архитектура построек имела особое значение для новой идеологии Севера, поскольку спектакль новой власти требовал подобающей сцены и декораций. Именно с этого времени прослеживается подъем зальной культуры. По сути, зал был преемником традиционного скандинавского длинного дома, с жилой зоной, преобразованной в специально открытое для обозрения общественное пространство. Кухонная зона была отгорожена с одного конца и находились вне поля зрения, личные покои правителя располагались по другую сторону и были также отделены от главного зала. Эти постройки имели разные входы для гостей разного ранга и иногда приемные помещения или вестибюли, где можно было оставить броню и оружие, прежде чем получить допуск в главный зал.

В центре зала располагались длинные очаги. По обе стороны от них тянулись помосты со скамьями, на которых сидели гости. Позднее, после того как мебель уносили, они могли там же улечься спать. В одном конце комнаты либо в середине длинной стороны стояло высокое кресло хозяина зала, притягивавшее все взгляды. Гостей радушно приветствовали – их присутствие в какой-то мере придавало смысл всему происходящему и диктовалось угрюмой логикой обязательного и взаимного гостеприимства, входившего в кодекс поведения знати. Зал служил местом выражения взаимного признания, рассказов за пирами и выпивкой (особенно выпивкой), вручения и получения колец и других знаков щедрости, с помощью которых правитель контролировал своих людей, а те, в свою очередь, добивались осуществления его воли среди народа. Кроме того, зал был в высшей степени гендерно дифференцированным пространством и изобиловал символикой, связанной с ролями мужчин и женщин.

В зале была своя словесная валюта, особый язык самовосхваления и заказного прилюдного величания, максимально доходчиво раскрывающий идею силы и власти, заложенную в архитектуре и убранстве здания. Зал был местом обитания поэзии и ее знатоков – скальдов. В сложном бесписьменном обществе, таком как вендельская, а затем и викингская Скандинавия, одной из важнейших задач поэта было изложить емким запоминающимся языком все то, что людям необходимо знать, и позволить им сохранить важные сведения из своего коллективного прошлого. Со временем этот замысел разросся и стал частью самовоспроизводящегося механизма, приводящего в движение эти общества. Сегодня мы можем спросить, что значит то или иное стихотворение, но для скальдов этот вопрос не имел никакого смысла. Сплетая свои сложные словесные полотна, они просто позволяли вещам, о которых шла речь, полнее проявить свою истинную суть.

В каком-то смысле жизнь историй позднего железного века была неразрывно связана с обстановкой человеческого жилища и колеблющимся светом от очага, будь то в длинном доме крестьянина или в эпическом пространстве зала. Внутри собирался тесный круг рассказчиков и слушателей – снаружи была темнота. В величайшей раннесредневековой поэме «Беовульф» знаменитый королевский дворец Хеорот воспринимается почти как один из главных героев истории. Здесь королевские палаты олицетворяют цивилизацию, свет, славу, почести, память, историю и веселье, в то время как за стенами таятся (а в поэме буквально врываются внутрь, выломав двери) чудовищные порождения хаоса и ночи.

Многие древнескандинавские стихотворения подробно и многословно рассказывают о деяниях королей и доблести героев, часто противопоставляя их менее достойным поступкам людей низшего происхождения. В стихах представлены разнообразные сложные размеры и схемы рифмовки, фигуры речи и игра слов. Кроме этого, существовала богатая традиция поэтических сравнений, или кённингов, в которых соединяли несколько ключевых характеристик предмета, чтобы вызвать его мысленный образ или указать на него метафорически. Так, океан назывался «дорога китов», корабль – «конь волн», а мысли человека уподоблялись волнам, набегающим на берег моря-разума. Людей часто сравнивали с деревьями, что почти наверняка было отсылкой к истории Ясеня и Вяза. В этой системе поэтических образов люди были «стволами», на которые опирались другие предметы, – так, мужчину можно было назвать «дерево оружия», а женщину – «дерево драгоценностей» и так далее, при этом руки и запястья были «ветвями», на которые предметы могли усаживаться, словно птицы. Игру света на оружии или доспехах уподобляли блеску солнца на поле разбитого льда. Всякому, кто сомневается в изощренности скандинавского ума позднего железного века, стоит лишь обратиться к поэзии того времени, этому неиссякаемому источнику чудес. О том, как к людям пришло подобное искусство, был сложен отдельный миф.

Когда война между божественными народами закончилась, асы и ваны скрепили между собой мир, плюнув в общий сосуд, и создали из слюны человека. Его имя было Квасир; он знал ответы на все вопросы и мог разгадать любую загадку. Во время странствий Квасира подстерегли и убили два гнома, которые смешали его кровь с медом, чтобы приготовить напиток, содержащий в себе всю силу поэзии. Затем, совершив еще множество злодеяний, гномы столкнулись с великаном и были принуждены отдать ему напиток, чтобы спасти свою жизнь. Слава о меде распространилась по миру, но его бдительно охраняла в недрах горы дочь великана, Гуннлёд. Один пытался обманом проникнуть в гору, чтобы попробовать зелье. В конце концов он смог проскользнуть в каменные недра, обернувшись змеем, и соблазнил Гуннлёд. С ней Один провел три ночи. Она разрешила ему сделать три глотка меда, но он вместо этого осушил сосуд до дна. Затем, превратившись в орла, Один полетел обратно в Асгард, по пути ускользнул от погони великанов и изблевал мед в сосуды, принесенные другими богами.

В этой истории присутствуют все отличительные черты Одина: изобретательность, насилие, секс как средство обмана, воровство, смена облика и победа. С тех пор поэтический дар стал подвластен богу, и поэтому настоящий скальд считался удостоенным особой благосклонности богов и мог по праву восседать на королевском троне.

Залы и зальная культура были движущим механизмом, сердцем нового скандинавского порядка. Давайте заглянем внутрь – это увлекательное зрелище.

Многолетние раскопки в Гамла-Уппсала позволили обнаружить ряд изумительных королевских дворцов, расположенных на поднятых террасах в самой высокой точке местности. Они возвышались над окружающей равниной и были видны на многие километры вдаль (именно это и значит слово Уппсала – «высокие палаты»). Главное строение имело 50 метров в длину и 12 метров в ширину и, вероятно, было двухэтажным. Это была одна из самых грандиозных построек Севера. Внутренними опорами крыши служили целые деревья, вкопанные на несколько метров в землю. От равнины к двойным дверям дворца вел просторный подъездной пандус шириной 3 метра. В какой-то момент здание сгорело, многие детали интерьера сохранились, а фрагменты креплений были тщательно собраны и захоронены в качестве заключительного подношения около стен и ям для опорных столбов.

Картину дополняют десятки железных спиралей, найденных вдоль линий стен и скученных вокруг дверей, – самая маленькая из них длиной с палец, самая большая – размером с предплечье. В бревенчатые стены зала было вбито множество согнутых в спираль железных шипов. Такие же спирали найдены на кораблях в расположенных неподалеку ладейных захоронениях Вальсгарде, и можно предположить, что для жителей региона они служили каким-то символом. Еще более глубокое впечатление производят украшения из металлических полос на дверях: спирали, завитки и другие узоры, похожие на украшения дверей в средневековых церквях (очевидно, эта традиция намного старше, чем считалось ранее). Кроме того, заслуживают упоминания дверные петли: это были настоящие наконечники копий, согнутые ударами молота в кольцо и обращенные острием к центру. Чтобы попасть в зал, нужно было пройти через ворота, собранные из оружия, что наводило на мысли о чертогах Одина, Вальхолле, – еще одна отсылка, выгодная для королей Уппсалы.

В датском Лейре, резиденции королей из рода Скьёльдунгов (где также, вероятно, располагался дворец Хеорот из «Беовульфа»), на гребне холма были откопаны ряды королевских дворцов, возвышавшихся над равниной так же, как дворцы в Уппсале. Они тоже тянутся почти на 50 метров в длину, но здесь дворцовый комплекс окружен хозяйственными постройками, мастерскими и культовыми сооружениями, которые археологи недавно начали распознавать на шведских площадках. Размеры залов менялись в зависимости от климата. Самый большой из них, Борг на Лофотенских островах в арктической Норвегии, имеет длину 80 метров – такого же размера, как средневековый собор в Тронхейме, построенный на несколько столетий позднее. Мало кому в наши дни доводилось видеть такие масштабные деревянные сооружения. Они действительно воплощали в себе концепцию эпического пространства.

Такого рода архитектура распространилась по всему Северу. Похожие примеры, пусть и не столь грандиозные, встречаются во многих местах. Их можно найти в Борре и Каупанге в Норвегии, где находился Скирингссаль, Сияющий зал. Обнаруженные археологами печи для обжига извести указывают на то, что залы в Тиссо в Дании имели побеленные стены; о сходном обычае у континентальных германских племен писал римский историк Тацит примерно за 700 лет до этого. Вероятно, эти огромные здания ослепительно сверкали на солнце.

С помощью археологии, некоторых подсказок из письменных источников и небольшой доли воображения мы можем представить себе, какие сцены в них разыгрывались. В частности, у нас есть более поздние описания, например замечательный эпизод из саги XIII века об Эгиле Скаллагримссоне. Знаменитого воина-поэта и его людей принимают во дворце его смертельного врага. Взаимная ненависть клокочет в железных оковах правил гостеприимства. Подают изысканные кушанья, по кругу снова и снова передают рог, полный эля, в тусклом дымном свете почти не разобрать, что происходит рядом. Звучат бесконечные тосты, мужчины падают и засыпают пьяным сном или извергают выпитое – кому-то при этом удается добраться до дверей, а кому-то нет. Женщины настороженно следят за происходящим, подносят пиво и еду, стараясь держаться от пирующих подальше. Напряжение, готовое вот-вот взорваться, через минуту сменяется пьяным дружелюбием. В любой момент может вспыхнуть смертоубийственная драка, спровоцированная неосторожным (или, наоборот, хорошо обдуманным) словом.

И снова мы можем обратиться к эпической поэме «Беовульф», где развернуто описаны воинственные идеалы и обычаи, царившие в королевских залах. Вот молодой герой Виглаф, сын Веостана, готовый до последнего защищать своего повелителя, увещевает товарищей вспомнить свои клятвы:

Такие стихи декламировали у очага.

Свет огня отбрасывал тревожащий отблеск, придавая владыкам залов потусторонний вид. В стихах упоминается, что они не снимали шлемы в помещении – нетрудно представить, как мерцающее рыжее пламя очага оживляло рельефные изображения на чеканных металлических пластинах. Лица вождей терялись за массой движущихся фигур и танцующих теней. На некоторых декорированных шлемах при свете огня мог возникать эффект отсутствия одного глаза – для этого на некоторых участках клуазонне выборочно исключали золотую подложку. Одноглазый владыка как заместитель одноглазого бога Одина, верховного покровителя нового королевского клана, – возможно, это воспринималось как олицетворение, почти как превращение.

Свою лепту в обстановку зала вносили и гости. Во многих дворцах археологи находят небольшие прямоугольные пластинки из чистой золотой фольги, тонкие, как бумага, и покрытые штампованными изображениями. Среди них есть человеческие фигуры, поодиночке или парами, делающие церемониальные жесты – указывающие на что-то, обнимающиеся или целующиеся – или держащие руки в таких специфических положениях, что это явно должно что-то значить. Обычно фигуры стоят в профиль, но иногда видны спереди. Их одежда и прически изображены с большим вниманием к деталям и могут служить для нас важным источником сведений о моде, гендерно дифференцированной одежде и социальных сигналах. В руках они держат посохи, оружие, рога для питья и чаши. Фигурки окружены бордюром из золотых бусин или переплетающимися узорами. Некоторые фигурки не вытиснены на золотой фольге, а вырезаны из драгоценного металла по контуру, словно бумажные куклы. Часть из них представляет явно не людей или богов, а нечто совершенно иное: странные, раздутые формы – возможно, чудовища или существа из другого мира. Пластинки из фольги обыкновенно сгруппированы вокруг отверстий для столбов, поддерживавших крышу, и, вероятно, когда-то крепились непосредственно к столбам с помощью смолы или подобного клейкого вещества.

В некоторых местах были найдены штамповочные матрицы, предназначенные для массового производства пластинок из фольги, и, очевидно, в разных дворцовых комплексах преобладали вполне определенные мотивы – другими словами, тот или иной узор обозначал конкретное место или его жителей. Возможно, пластинки из фольги были чем-то вроде роскошных визитных карточек или посольских жетонов, которые гости вручали хозяину и которые затем крепили на видные места в зале. Многочисленные повторяющиеся изображения из фольги на опорных столбах указывают на повторные визиты и, следовательно, на щедрый прием. Чем больше разнообразие пластинок из фольги в одном месте, тем известнее был владыка, принимавший гостей из самых разных областей. Вероятно, при свете очага фольга тоже блестела, и исполинские столбы, поддерживающие крышу, сквозь дым казались скоплением сияющих золотых огней.

Но каким образом все это оплачивалось и обеспечивалось?

Торговля с дальними странами не была новостью для Скандинавии. В бронзовом веке торговые сети охватывали всю Европу, и даже после их сокращения в начале железного века под влиянием Римской империи на Север пришли инновации и импорт. Но эти связи также пострадали в период упадка империи, что сыграло существенную роль в кризисе периода Великого переселения народов, и, возможно, даже было одной из его причин. Давно известно, что военным правителям до наступления эпохи викингов каким-то образом удавалось укреплять и даже перестраивать и расширять зарубежные связи, но недавние исследования показали, что эти связи простирались намного дальше, чем было принято считать, – далеко за те пределы, которые не так давно считались последними рубежами, известными жителям Севера.

При раскопках в мастерских шведских ювелиров были обнаружены тайники с гранатами, привезенными в виде сырья из Индии и Шри-Ланки. Возможно, похожим путем (через Персидский залив, а затем по суше караванными путями либо через Красное море к средиземноморским портам) прибывала и слоновая кость. Таким же образом доставляли римские драгоценные украшения и стекло, а также византийские изделия из металла. Были найдены сердоликовые бусины из Синда, драгоценные раковины каури из Аравии, даже шкурки ящериц из Бенгалии. На месте поселения возле погребальных курганов Саттон-Ху в Восточной Англии, совпадающего по датировке с вендельскими могильниками в Швеции, было обнаружено декорированное ведерко из Египта. Список можно продолжать – археологи только сейчас начинают выяснять, как функционировали эти сети и как далеко они простирались, пытаясь отследить перемещавшиеся по ним предметы. Последнее довольно убедительное предположение состоит в том, что в VI–VIII веках Север, по сути, представлял собой западную оконечность Великого шелкового пути, простиравшегося в конечном итоге до Танского Китая и государств Силла и Бохай в Корее, а в VIII веке до Японии (периода Нара).

Скандинавская знать разработала продуманные стратегии доступа к этим коммерческим сетям. Чтобы участвовать в столь обширной торговле, нужно было иметь готовые запасы товаров, пользующихся спросом за рубежом. Что это были за вещи и откуда они брались? За последние десять лет археологических исследований выяснилось, что новые правители не только поощряли обмен престижными подарками и пользовались иностранными товарами, но также создали взаимовыгодные сети межрегиональной торговли внутри Скандинавии, добившись, чтобы ресурсы одного маленького королевства эффективно дополняли природные богатства другого. В итоге продукция даже самых отдаленных районов Севера могла отправиться в набирающие силу королевства на побережье, а затем влиться во внешнюю торговлю.

Открытие этой транзакционной экономики влечет за собой переосмысление всей структуры крестьянского хозяйства, от которого зависел процесс производства и перевозки товаров – в частности, традиционной концепции приусадебного участка (области непосредственно вокруг крестьянской усадьбы, где выращивались зерновые) и отдаленных участков. Отдаленными участками обычно считались пастбища, расположенные на некотором расстоянии от усадьбы, на возвышенных лугах, и окраины, имевшие тем не менее определенную пользу для животноводства, использование которых в более суровом микроклимате носило сезонный характер. Теперь нам ясно, что «отдаленные участки» как условная экономическая зона могли на самом деле отстоять на сотни километров от тех мест, которые они снабжали, а значит, необходимо дать новое определение тому, что они собой представляли, – и, что еще важнее, для чего были предназначены.

Рассмотрим лишь несколько примеров. Промышленное производство смолы стабильно росло и расширялось в течение всего позднего железного века, при этом продукция шведских лесов пользовалась особым спросом на море, так как смолу использовали для защиты древесины и парусов. Этим ремеслом шведы продолжали заниматься вплоть до XIX века. Аналогичным образом на юге Швеции были найдены шкуры медведей, на которых охотились в далеких северных лесах – шкуры отправляли морским путем вдоль побережья от устьев рек Норрланда. Параллельный обмен связывал звероловов Емтланда на границе Норвегии с покупателями в долинах Швеции. Таким образом, все эти районы служили «отдаленными участками» для земледельческих общин, расположенных на другом конце Скандинавии, такими же, как пастбища домашнего скота, лежащие в нескольких сотнях метров от приусадебных участков.

К отдаленным участкам относились даже районы глубоководного рыбного промысла в Атлантическом океане. Так, кит, забитый в арктических водах близ норвежских Лофотенских островов, мог дать китовый ус, из которого вырезали фигурки для популярной настольной игры хнефатафл, партию которой вы могли выиграть в шведской Уппсале, или пластинки для глажки, на которых какой-нибудь древний датчанин разглаживал свою льняную рубашку. Список подобных товаров постоянно расширяется.

Не все эти процессы и явления были спровоцированы кризисом и его последствиями. Например, охота на лося и северного оленя с помощью ловушек явно активизировалась в V веке еще до того, как поселения начали массово приходить в упадок. Массовая эксплуатация отдаленных земель, начавшая набирать обороты в VI веке, отчасти представляла собой развитие уже существовавших тенденций, хотя, возможно, в новых условиях они развивались намного активнее. Ясно, что по крайней мере с VI века (а возможно, и намного раньше) в Скандинавии существовали торговые связи между крайним севером и югом, между востоком и западом, а также с материковой частью Европы. Но именно расширенное использование внутренних отдаленных участков (в том новом смысле, о котором шла речь выше) приносило торговые изделия (в частности, шкуры и меха) для активного зарубежного обмена и в значительной степени послужило основой расширения мелких королевств.

Таким образом, эксплуатация отдаленных участков с VI века и далее послужила своего рода экспериментальной тренировочной площадкой для широкой коммерческой экспансии эпохи викингов. Разница в том, что в довикингский период товары в основном стекались в Скандинавию, по-видимому через посредников на общей торговой арене в Балтийском море и на его берегах. А в эпоху викингов скандинавы сами отправлялись по суше и по морю за интересующими их иноземными товарами к местам их производства.

С начала VI века и далее мы также можем наблюдать резкий подъем производства железа, которое шло на изготовление оружия, доспехов и корабельных гвоздей. Это не только подтверждает развитие новой экономической инициативы, как в случае с другими товарами, – специфика использования железа указывает на то, что Скандинавия вооружалась.

В этот период крупных изменений Скандинавия вовсе не была отрезана от Европы, и происходящие перемены не ограничивались только Севером. Были налажены активные связи с государствами на территории современной Польши, приграничными районами Германии, Северной Италией, Венгрией и другими странами. Трудно с определенностью утверждать, какой именно характер носили эти связи, однако нет никаких сомнений в том, что мобильные вооруженные отряды неустанно извлекали выгоду из отступления Римской империи. Если в Скандинавии начал складываться «новый Север», то во Франции точно так же с оружием в руках создавали свои королевства Меровинги, чьи устремления простирались вплоть до Южной Германии; по другую сторону Альп, в Италии, власть захватывали лангобарды, а в приграничных районах Дании усиливали свою хватку саксы.

В тот же послеримский период на юге Британии появились первые поселения северогерманских народов, которые в последующие столетия стали англичанами и в конечном итоге сформировали государство, носящее их имя. Особенно тесные связи существовали между Восточной Англией и норвежскими и шведскими долинами, и в том или ином виде эти связи сохранялись всегда. В знаменитом ладейном захоронении в Саттон-Ху (около 625 года) были найдены шлем, церемониальные одежды и комплект вооружения, которые вполне уместно смотрелись бы в Швеции, – и действительно, как минимум часть этих предметов была, по-видимому, импортирована из Уппланда. Более того, одна из узорчатых пластинок шлема была отпечатана с помощью матрицы, изготовленной в той же мастерской, из которой вышла матрица, найденная в королевском кургане в Уппсале, а детали погребальных ритуалов указывают на общий набор ценностей и политических воззрений. Идеи и убеждения довикингского периода – неважно, вендельским или меровингским называют его сегодня ученые, – беспрепятственно распространялись на всех берегах Северного моря.

И, хотя этот момент не следует переоценивать, нельзя не отметить, что в новых обществах, возникших после кризиса периода Великого переселения народов, наблюдался бурный расцвет воинственной идеологии, опирающейся на бескомпромиссный кодекс чести, торжественные клятвы верности и обязательное кровавое возмездие. Эти ценности выразились в расцвете экспансионистской элитной культуры залов, культуры знати, чье высокое мнение о себе подогревалось постоянным стремлением к войне. В основе всего этого лежала более тесная, чем когда-либо, связь с семьей и родными – нерушимые кровные узы стали последним оплотом общественной устойчивости. Нетрудно разглядеть во всем этом стремление оградить себя от памяти о далекой катастрофе VI века.

Таким образом, эпоха викингов строилась из элементов, возникших за двести с лишним лет до ее начала, – среди них медленный упадок послеримской власти, опосредованные последствия этого в виде экономической и военной нестабильности на Севере и авантюрные гамбиты тех, кто пытался всем этим воспользоваться. И без того нестабильная ситуация была усугублена природной катастрофой в 530-х годах – небеса померкли, заставив северян усомниться в самих основах веры в богов. Пылевая завеса длилась и длилась – «три таких зимы идут сряду, без лета» – урожай погибал, и общественные связи начали слабеть. Затем начался голод, а после многолетняя борьба за остатки. По-видимому, половина всего населения Скандинавии погибла, и это действительно было предвестием Рагнарёка. В следующие десятилетия и века Север оправился от удара, но перекроил себя на новый лад и стал совсем другим миром. В этом времени можно найти истоки почти всего, что было дальше: социального и политического уклада, экономики и международных торговых связей, обрядов и мировоззрения, а также общей предрасположенности к насилию.