Традиционно принято считать, что двумя полюсами деятельности викингов являлись набеги и торговля. И то и другое олицетворяло движение, расширение, стремление выйти в мир за пределами Скандинавии, всегда бывшее отличительной чертой эпохи викингов. Но при этом часто упускают из виду то, что эти два процесса были взаимосвязаны.

Набеги на запад изначально способствовали росту личного благосостояния и расширению личных перспектив. Одновременно они подпитывали амбиции знати, давая ей материальные средства для удержания и укрепления своей власти. И наконец, набеги способствовали активному развитию уже долгое время существовавших в Скандинавии тенденций и образа жизни и распространению их за границы. Все это вызвало обратную связь в виде притока награбленных предметов – буквально движимого богатства, – которые можно было конвертировать в статус и комфорт. Со временем к потоку новых вещей присоединились новые идеи, часть которых (например, христианство) оказали разрушительное действие на сложившиеся устои Севера.

Набеги превратились в нечто иное – и мутировали в гидрархии IX века – отчасти потому, что благодаря им изменилась политическая ситуация в самой Скандинавии. Так же, как за многие века до эпохи викингов, в борьбе за власть (например, среди морских конунгов) были победители и проигравшие. Походы великих разбойных армий и флотилий представляли прибыльную и, возможно, несколько ностальгическую альтернативу изменившейся реальности. Более того, вскоре стало ясно, что они дают нечто более основательное: не только приключения и богатство, но и возможность осесть на новом месте и начать новую жизнь. Консолидация и расширение королевств в Скандинавии и те возможности, которые открывали заграничные походы, постепенно придавали Северу новый облик. Викинги меняли те земли, куда приходили, меняли нередко насильственным путем, но и сами при этом не оставались прежними.

Однако запад был не единственным средоточием деятельности викингов – кроме этого, их привлекал восток, а со временем и юг. В течение IX века, в то же самое время, когда корабли викингов прокладывали себе путь по рекам Западной Европы, для них начали открываться и речные пути, ведущие вглубь от Балтийского побережья. Такие города, как Ладога – наш Дэдвуд на речном берегу, – росли и вскоре превращались в начальные звенья цепи, протянувшейся на тысячи километров на восток, до Византии и еще дальше, к евразийским степям, где смыкались с сухопутными и морскими маршрутами Великого шелкового пути. На юге силы викингов во Франкии собрались на базе в устье Луары, чтобы нанести удар по Иберийскому полуострову и выйти в Средиземное море.

Дороги, ведущие на восток, так же как европейские военные походы, в конечном итоге привели викингов к новым местам обитания и к основанию колоний, даже более крупных и просуществовавших дольше, чем на западе. Мы не знаем, ставили ли викинги изначально перед собой такую цель, или это оказалось для них неожиданным бонусом. Ясно то, что к середине – концу IX века скандинавы начали по-другому смотреть на окружающий мир. В этой череде событий каждое следующее проистекало из того, что произошло раньше. Начала формироваться диаспора викингов.

Вплоть до XXI века ученые говорили об экспансии скандинавов, окружая процесс их распространения по миру почти имперскими коннотациями. Но около десяти лет назад с отдельных исследований и совместных проектов начался процесс изменения этой точки зрения и ее превращения в нечто более диффузное и в то же время более реалистичное. В исследованиях, посвященных эпохе викингов, укоренилась концепция диаспоры, которую сегодня признают как более целесообразный способ рассматривать геополитическое распространение и совокупное влияние скандинавских поселенцев, грабителей и торговцев.

Появившись в исследованиях, посвященных эпохе викингов, вначале понятие диаспоры во многом опиралось на социальные науки и в значительной степени было опосредовано текстовыми источниками. Многие аспекты концепции берут начало в недавней истории и связаны с темами миграции и транснационализма, однако их можно вполне эффективно применить к прошлому эпохи викингов. При этом концепция диаспоры также открывает новые способы понимания того периода. Это довольно специфический термин, в равной мере включающий в себя и несколько спорное понятие «родины» викингов, и все те места, куда они переезжали (а также то, как и почему они это делали).

Диаспора, в том числе диаспора викингов, имеет ряд характерных особенностей, самая очевидная из которых – рассредоточение из исходной отправной точки. Иногда причиной этого служит какое-то травмирующее событие, но с равным успехом это может быть стремление к лучшей жизни или осуществление колониальных амбиций. Со временем у диаспоры может развиться коллективная, иногда даже мифологизированная память о доме, который представляют как идеал. Но это не значит, что движение в диаспоре происходит только в одном направлении – между ее составляющими могут существовать постоянные контакты, обратная миграция или просто непрерывный диалог. Также в диаспоре может развиться устойчивое этническое групповое сознание, сохраняющееся в течение длительных периодов времени во всех занятых ею регионах, независимо от их границ. Иногда это приводит к росту напряженности в отношениях с коренными жителями тех мест, где селится диаспора, но с той же вероятностью это может проявиться и в позитивной эволюции и новом творческом взаимодействии.

В большей или меньшей степени все эти особенности свойственны и диаспоре викингов. Начиная с IX века и далее исходящий из Скандинавии поток людей, вещей и идей был тесно связан с насилием, особенно на западе. Но параллельно с разбойными набегами и агрессией происходил непрерывный процесс торговли, обмена и мирного взаимодействия. Этому способствовали торговые города-эмпории, служившие узловыми точками в обширных сетях, соединяющих действовавшие на самых разных уровнях рынки и коммерческие площадки. Все эти процессы также распространялись на востоке по речным торговым путям.

Пути, ведущие во внутренние районы Восточной Европы, были проложены в начале эпохи викингов, если не раньше, и проходили через Рижский залив и особенно через Финский залив. В какой-то степени это было обусловлено внутренней экспансией Финляндии от побережья вглубь, и в целом не вызывает сомнений, что финноязычные народы сыграли в открытии рек важную роль. Они выступали как балтийские посредники на пути по Волге к Каспию и контролировали северные охотничьи угодья, от которых непосредственно зависела часть речного трафика. Один из ведущих специалистов по контактам с финнами в эпоху викингов сравнивает Восточную Балтику с районом Гудзонова залива, где также важнейшую роль играли водные пути сообщения и торговля мехом.

Очевидно, в первой половине IX века меха служили основным товаром восточных купцов. На Севере, не в последнюю очередь в Финляндии и на землях саамов, большое значение имел контроль охотничьих угодий, в том числе забота о восполнении их естественных ресурсов. Характерные для Центральной Швеции сырье и изделия, обнаруженные в речных долинах намного выше по течению финских рек, дают некоторые подсказки о местоположении пунктов связи между участниками удаленного торгового обмена.

Самая высокая концентрация находок, относящихся к ранней эпохе викингов, на территории Евразии наблюдается в Старой Ладоге – фронтирном поселении на реке Волхов, где финны явно имели большое влияние. Поскольку эмпориум в Ладоге служил, очевидно, главными воротами между Скандинавией и восточным миром, неудивительно, что он начал расширяться в начале IX века и продолжал расти в X веке, что, по-видимому, отражало интенсивный рост торговых связей с расположенными южнее землями. Следы металлообработки, резьбы по кости и рогу и стекольного дела, а также находки серебряных дирхемов подтверждают, что поселение служило крупной площадкой обмена. Такие места, как Старая Ладога, сохраняли значение на протяжении всей эпохи викингов, а через некоторое время после своего возникновения становились отправной точкой для путешествий на юг. Многие объединения купцов на востоке вели торговлю только на реках Волхов, Днепр и Волга или торговали с племенами, живущими по их берегам, но для многих других конечной целью было Черное море, откуда можно было отправиться дальше в Константинополь – сердце византийского мира.

В Константинополь вело множество разных путей, но, пожалуй, самый популярный маршрут пролегал вверх по Волхову мимо Старой Ладоги через озеро Ильмень и по реке Ловать. Там, где судоходный путь заканчивался, приходилось перетаскивать корабли по суше до Днепра. Отсюда великий водный путь вел на юг к Черному морю. Пожалуй, самая важная и опасная часть пути располагалась ближе к концу, в среднем течении Днепра. До того как в 1930-х годах Днепр перекрыли плотиной, на нем существовала система порогов, протянувшихся на 70 километров на юг от современного Днепропетровска. В зависимости от времени года число порогов колебалось от семи до двенадцати, и они серьезно затрудняли движение судов по реке. В эпоху викингов приходилось обводить корабли вокруг каждого порога по отдельности, что давало кочующим печенегам немало возможностей нападать и грабить путешествующих купцов.

О скандинавах, совершивших такой переход, упоминает замечательный византийский документ X века – книга De Administrando Imperio («Об управлении империей»), которую написал император Константин Багрянородный для своего сына и преемника в качестве секретного руководства по управлению империей. В сочинении содержатся конфиденциальные советы, касающиеся внешней политики, и множество сведений о торговых партнерах империи. Кроме того, в ней есть упоминание о прибывших в Константинополь странных северянах. Их путь пролегал через Днепровские пороги – вероятно, они рассказывали о них придворным писцам, поскольку присутствующие в тексте названия этих бурных участков явно выглядят как слова на древнескандинавском языке, вставленные в греческий текст. Эти красноречивые названия – Эссупи (supa – «Пьяница»), Гелландри (gjallandi – «Вопящий») и Айфор (eifors – «Вечно свирепствующий») – живо говорят об опасностях, подстерегающих команду, которая по какой-то причине не сошла на берег выше водопадов. Последний порог упомянут на готландском руническом камне, поставленном в память о человеке по имени Равн, который при жизни путешествовал на восток.

Опасности, связанные с этим отрезком, были настолько серьезными, что некоторые северные путешественники ощущали необходимость принести жертвы богам на острове Святого Григория, лежащем к югу от порогов, в знак благодарности за благополучный переход. Раскопки в северной части острова показали, что здесь в IX и X веках могло существовать поселение, возможно, перевалочный пункт для групп, начинающих или заканчивающих переправу волоком. Пройдя низовья Днепра и войдя в Черное море, корабли могли повернуть от западного берега и двинуться в сторону Константинополя.

Этот город был основан в конце IV века императором Константином (и поэтому назван в его честь) и более пятисот лет служил столицей Восточной Римской империи (Византии) и резиденцией императоров. Стараниями императоров, стремившихся оставить память о своем правлении в веках, город неоднократно расширялся, обзаводился новыми укреплениями и всевозможными общественными сооружениями. К VIII веку он превратился в один из крупнейших мегаполисов мира с населением более полумиллиона человек – вероятно, больше, чем во всей Скандинавии того времени.

Мыс, на котором стоял город, далеко выдавался в Босфорский залив между Мраморным морем и проливом Золотой Рог, открывающим путь в Азию. Со стороны суши и со стороны моря Константинополь защищали протяженные системы укреплений. Пройдя через монументальные городские ворота, скандинавы видели обширные форумы и рынки, колоссальные церкви, правительственные здания, ипподромы и другие общественные сооружения – и все это было построено из камня. Многие здания сохранились еще со времен римлян. Нетрудно представить, что северяне, впервые попавшие в Константинополь, бродили по улицам в благоговейном восторге.

Со временем вдоль речных путей, ведущих на юг, развился новый тип общества, этнический конгломерат, служивший олицетворением жизни, связанной с торговлей. Этих людей называли русы, и от их имени произошло современное название России. Их подлинный расцвет пришелся на X век, но очевидно, уже в первой половине IX века они были достаточно известными и узнаваемыми, чтобы для них потребовалось отдельное наименование.

Впервые оно встречается в записях «Бертинских анналов» от 839 года. В составе византийской делегации, прибывшей ко двору франкского императора, была группа людей, которых в латинском тексте назвали Rhos, хотя само слово больше похоже на греческое (вероятно, так их называли византийские послы). По словам византийцев, по дороге в Константинополь эти люди претерпели столько бедствий от враждебных местных племен, что им было бы безопаснее вернуться домой через Западную Европу. Император Восточной империи от их имени просил у франков помощи. Далее хроника рассказывает, что франки изучили ситуацию и определили, что эти люди шведы (и, соответственно, задержали их как шпионов); в тексте даже говорится, что их правителя звали Хакон. Достаточно показательно в этом первом упоминании о русах не только то, что они были частыми гостями в Константинополе (настолько, что у византийцев было для них отдельное название), но и то, что в этот период им еще недоставало мощи, чтобы обеспечить собственную безопасность.

Кроме этого, русы упоминаются в «Гомилиях» византийского патриарха Фотия, написанных в 860 году. Однако основным историческим источником об их деятельности в IX веке остается так называемая Повесть временных лет, вероятно составленная в Киеве в начале XII века. В ней говорится, что русы прибыли на восточные берега Балтики примерно в 860-х годах и быстро обложили данью коренные славянские племена. Их прогнали, но – во всяком случае, так гласит этот источник – после периода междоусобных распрей славянские племена якобы отправили к русам послов с просьбой навести порядок на их земле. Рассказывают, что правителями были выбраны три брата – Рюрик, Трувор и Синеус. Рюрик занял остров к северу от того места, где позднее вырастет Новгород (Хольмгард на древнескандинавском языке), а после смерти братьев взял под контроль их территории. Несомненно, в Повести временных лет есть изрядная доля ретроспективной легитимации, но то, что в IX веке в окрестностях Волхова происходило какое-то организованное движение скандинавов, вполне убедительно подтверждают археологические данные.

В арабских текстах русы появляются под именем аль-руссия, но очевидно, что за всеми этими перекликающимися наименованиями в разных языках стоял какой-то один изначальный термин. Предположительно, это было самоназвание, и ученые много дискутировали о том, каким оно было. Особое внимание в этой связи привлекал район Рослаген на восточном побережье Центральной Швеции, название которого примерно означает «земля гребцов». Хотя очень немногие считают, что русы на самом деле приходили только и исключительно из этого региона, это довольно правдоподобная версия, поскольку она подразумевает прямую связь со Швецией (о которой говорят «Бертинские анналы») и с путешествиями на гребных судах. То же слово лежит в основе современного финского названия Швеции – Руотси. Возможно, скандинавы изначально называли гребцами тех, кто путешествовал по восточным рекам – любопытный собирательный термин для маленьких отрядов из нескольких человек, полагающихся только друг на друга, путешествующих в одиночку и без защиты по огромным просторам. Вероятно, смысл этого слова был очевиден для тех, с кем встречались эти люди, и можно догадаться, почему название с такой легкостью прижилось.

– Кто вы такие? – Мы с корабля, мы его команда, я и эти парни. – Может быть, эти гребцы снова приедут в следующем году и привезут на продажу столь же замечательные вещи? – Будем надеяться.

Со временем значение этого слова явно изменилось, превратившись из повседневного обозначения в общий этноним речных торговцев – и, что особенно важно, людей, которые обеспечивали этим предприятиям вооруженное сопровождение. Удивительным образом русы стали ассоциироваться с одним конкретным видом деятельности – торговыми плаваниями на восток. Нам следует с осторожностью относиться к внеисторическим сравнениям, но здесь напрашивается поразительно близкая параллель с метисами Канады и северных регионов Соединенных Штатов. Метисами называли людей разного происхождения, ведущих сходный образ жизни (в данном случае занятых торговлей мехом) и со временем менявшихся под его влиянием. Эмоциональные связи, браки и прочие союзы с местным населением давали приходящим звероловам защиту, доступные лишь избранным ценные знания и доступ к системе родственных связей со всеми сопутствующими преимуществами. Именно такую картину и почти в том же контексте слияния культур в приречных регионах мы наблюдаем у русов. Они, как и метисы, были voyageurs.

Очевидно, не все русы были скандинавского происхождения, но скандинавы (вероятно, в основном из Швеции) всегда явно доминировали среди них и занимали большинство командных позиций. Два арабских источника прямо приравнивают русов к скандинавам, ясно давая понять, что авторы считали эти термины взаимозаменяемыми. Однако слово «русы» могло употребляться более широко и обозначать северных чужеземцев в целом.

В IX веке речная торговля имела и коллективный, и личный аспект. Феномен викингов постепенно набирал размах, города-эмпории превращались в узловые точки обширных торговых сетей, а морской и речной транспорт играл роль мобильного соединительного элемента – корабли стали своего рода средством высокоскоростного сообщения между Скандинавией и Европой. Однако у этих процессов имелся еще один аспект. Одним из очевидных последствий зарубежной активности викингов стал массовый приток движимого богатства в Скандинавию. При этом обладание богатством не всегда равнялось возможности им пользоваться. Вы могли преподнести в качестве дорогого подарка украденные украшения, и даже сделать это не один раз, но вы не могли, условно говоря, отправиться за повседневными покупками, имея в кошельке тысячу стодолларовых купюр. Экономический контекст происходящего составляла необходимость финансировать политическую конкуренцию внутри Скандинавии, что подтверждают и письменные источники, и данные археологии.

Эта система имела достаточно сложную логистику. Поскольку примерно после 860 года пушная торговля сократилась (возможно, не случайно, поскольку именно тогда Рюрик взял в свои руки контроль над Ладогой), на восточных реках возникло то, что экономические историки называют высоколиквидной денежной массой. Речь идет о валюте (не обязательно чеканных монетах в буквальном смысле слова), стоимость которой повсеместно считается более стабильной, чем стоимость всех альтернативных валют. В современном мире такое положение уверенно занимает доллар США, а в эпоху викингов это было серебро. В IX веке главным источником серебра служили рудники и монетные дворы халифата Аббасидов на сегодняшнем Ближнем Востоке. Важно отметить, что до тех пор, пока существовал согласованный общий стандарт, серебро даже не обязательно должно было быть повсеместно доступным, хотя в этот период дефицита дирхемов по большей части не наблюдалось.

Чаще всего серебро встречается в виде кладов монет, но иногда его переплавляли и придавали ему другую форму. Более миллиона дирхемов найдено в Скандинавии и в Балтийском регионе, особенно на острове Готланд. Как ни поразительно, подавляющее большинство так или иначе дошедших до нашего времени дирхемов – около 81 % от общего количества – найдены в Европе и лишь 9 % на территории халифата Аббасидов, где они были выпущены. В находках, связанных с торговой деятельностью викингов, сохранились следы целой отрасли монетной чеканки. Во многих кладах на Готланде встречаются серебряные браслеты (иногда сразу десятки), как украшенные орнаментом, так и совершенно простые. Экономике этих «денежных браслетов» посвящено немало исследований. Они служили портативным платежным средством – их можно было носить на руке и при необходимости расплачиваться ими.

Несложно предположить, что вокруг этого речного трафика сложилась инфраструктура, без которой не могла существовать налаженная торговля. И, хотя это, вероятно, идет вразрез с нашими стереотипами о викингах, их торговцы вполне могли быть знакомы с концепцией ограниченного по времени обмена на сезонных рынках и проблемами ликвидности товара. Возможно, они выставляли на важные рынки что-то наподобие векселей. Гарантией такого векселя служила угроза изгнания и последующего запрета на торговлю. Джентльмен из Британской Индии, находясь в Дели, мог выписать вексель, который его банк в Лондоне должен был обналичить. Возможно, у русов существовала аналогичная система для Бирки или Булгара (поселение в излучине Волги). В центре этих операций стояло понятие кредита – может быть, на нем даже держалось большинство осуществляемых сделок. Кроме того, мы не должны забывать о перевозке образцов – демонстрационных партий товаров, которые брали на пробу, прежде чем сделать крупный заказ.

Торговлю осуществляли отдельные посредники, но, вероятно, ответственность за их действия на зарубежных рынках была коллективной. Подобные механизмы позволяли сохранять на реках мир, избегать острых столкновений и вести переговоры. Возможно, за соблюдением порядка следила своего рода местная служба безопасности – возможно даже, изначально это была как раз одна из тех услуг, которые оказывали русы.

Все торговые сети на востоке или в других регионах давали обратную связь. Если какой-то товар хорошо продавался на реках в прошлом году, это отражалось на внутренних рынках Скандинавии. Колебания спроса и предложения составляли вечную константу в жизни викингов, так же как и в жизни всех остальных людей. И, почти как сегодня, даже люди, никогда не выезжавшие из своих усадеб в Уппланде, могли быть в курсе событий и экономических тенденций в большом мире и чувствовать свою причастность к ним. Все это не было для них чем-то далеким и абстрактным: каждый мог увидеть вещи, привезенные с восточных рек, из походов в Европу и на запад. Даже сидевшие неподалеку трэллы могли слышать истории, которые путешественники рассказывали у огня.

Истории рассказывали и о других регионах – не только о богатствах, ожидающих на восточных реках, но и о сказочной роскоши мусульманского мира. На Европейском континенте викинги действовали главным образом на территории современной Франции и Нидерландов, однако некоторых из них перспектива грабежа влекла дальше на юг, где они вступали в контакт (и в конфликты) с народами Иберийского полуострова.

В эпоху викингов на территории современных Испании и Португалии существовало несколько отдельных государств. На севере вдоль берега Бискайского залива и примыкая к Пиренеям лежала горстка христианских государств, крупнейшим из которых было королевство Галисия и Астурия. Однако большая часть Иберийского полуострова с конца VIII века находилась под контролем мусульман, вторгшихся из Северной Африки. После переворота, в результате которого к власти пришла новая династия Аббасидов, обосновавшаяся в недавно основанном Багдаде, юг Испании откололся, и там образовался эмират Аль-Андалус со столицей в Кордове. Между христианскими и исламскими королевствами сохранялся непрочный мир, нарушаемый то мелкими стычками, то открытым военным противостоянием.

Согласно письменным источникам, первые нападения викингов на Испанию произошли в середине IX века. Покинув в 844 году свою базу в Нуармутье в устье Луары, большой флот викингов поплыл на юг и совершал набеги вдоль северного иберийского побережья, после чего отправился еще южнее, к землям мусульман. Скандинавы разграбили поселения на территории нынешней Португалии и Южной Испании, в том числе Лиссабон, Кадис и Альхесирас, затем развернулись и вошли на реку Гвадалквивир. Возможно, их конечной целью была Кордова, но до этого у них на пути оказался город Севилья. Нападение викингов отражено в сочинении Ахмада ибн Мухаммада ар-Рази, который рассказывает, как разбойники семь дней подряд грабили город, убивали мужчин и угоняли в рабство женщин и детей. Когда слухи об этом распространились по окрестностям, эмир Абд ар-Рахман собрал большую армию и двинулся навстречу силам викингов, которые укрепились на Исла-Менор. Викингов выманили из лагеря и из города отвлекающим маневром: небольшой отряд, за которым они погнались, привел их в Табладу, примерно в двух милях к югу от Севильи, где викинги попали в засаду и были перебиты основными силами мусульманской армии. Оставшиеся в живых викинги бежали к своим кораблям и отплыли, оставив после себя тридцать судов, а мертвых развесили на пальмах в Севилье.

Больше никаких крупных набегов не было до 859 года, когда из устья Луары вышло на кораблях второе войско, которым, по данным написанных гораздо позднее текстов, командовали Хастейн и один из самых известных викингов, Бьёрн Железнобокий. Он почти наверняка был реальной личностью, хотя память о нем окружена таким множеством легенд, что он выглядит почти мифическим героем. Предположительно, он тоже был одним из множества сыновей Рагнара Лодброка, а свое прозвище получил (опять же, согласно очень позднему источнику), потому что чудесным образом всегда выходил из боя невредимым.

Его великий южный поход оставил так много отголосков в поздних письменных источниках, что нам сейчас трудно отделить правду от вымысла. Предположительно, флот викингов насчитывал 62 корабля, хотя в одном источнике говорится, что их была ровно сотня. Как и в предыдущем походе в 844 году, викинги, по-видимому, сначала совершали набеги на северное иберийское побережье, и сделали неудачную попытку захватить город Сантьяго-де-Компостела в Галисии. После этого они продолжали двигаться на юг и снова напали по очереди на Севилью, Кадис и Альхесирас. Осенью 859 года флот викингов, не встречая сопротивления, прошел через Гибралтарский пролив – насколько известно, они были первыми скандинавами, которым удалось это сделать.

В скандинавских источниках XII века Средиземное море называется Miðjarðarhaf – что отсылает нас к морю Мидгарда, – и даже подходы к нему имеют мифологический подтекст. Гибралтарский пролив носит название Норвасунд (Norvasund), что некоторые ученые переводят как «пролив Одина» – подразумевается Один в образе Норра, брата Ночи. То, что викинги дали этим местам именно такие названия, может означать, что этот регион был для них совершенно новой и неизведанной территорией – они отправлялись в места, не отмеченные ни на одной карте, практически в царство легенд.

Преодолев пролив, флот викингов направился к побережью Северной Африки, и там их ждал первый крупный успех. В течение восьми дней викинги удерживали и грабили город Мазимма в небольшом марокканском государстве Некор. В числе прочего были захвачены две женщины из королевской семьи (мы даже знаем их имена – Ама ар-Рахман и Ханула), за возвращение которых эмир Кордовы заплатил большой выкуп. Затем викинги вернулись в Испанию и разорили Андалусию и Мурсию, после чего двинулись вдоль берега Средиземного моря на север. В источниках есть косвенные указания на то, что при этом они разделились на более мелкие флотилии, что напоминает о воинских братствах, сражавшихся во Франкии.

Были совершены набеги на Балеарские острова Форментера, Ибица, Майорка и Менорка. Затем флот двинулся к южным землям франков, где викинги напали на несколько монастырей и городов и остановились на зимовку в болотистой местности Камарг на территории современного Прованса. Весной 860 года викинги совершили набег на Рону, но были оттеснены обратно к морю, после чего отплыли в Италию. У нас есть достаточно надежные источники, подтверждающие нападение на Пизу, но далее легенды начинают вытеснять факты. Поздние тексты, созданные в Нормандии в XI веке, рассказывают волнующую историю о том, как викинги с успехом напали на город, который посчитали самим Римом, но с досадой обнаружили, что на самом деле это было маленькое тосканское поселение Луни. Конечно, маловероятно, что люди, видевшие Константинополь, могли принять обычную деревню за бывшую столицу империи. Кроме этого, в повествовании есть элементы, повторяющиеся в других, не менее сказочных историях, и, к сожалению, все это почти наверняка выдумка. Что, однако, не исключает того, что Луни, а также Фьезоле (упомянутый в другом тексте) на самом деле были разграблены. Более того, после набегов на севере Италии весь флот викингов исчезает из записей почти на год, а из имеющихся у нас источников ясно, что они направились в Восточное Средиземноморье. Хроники X и XI веков отмечают их появление в Константинополе и Греции, а один вполне достоверный арабский источник даже помещает их в Александрию, что дает основания предположить, что викинги дошли до Египта.

Записи сообщают, что в 861 году они пытались вернуться в Атлантический океан через Гибралтарский пролив, однако на этот раз их перехватил большой мусульманский флот. Две трети кораблей викингов были уничтожены, но остальные – предположительно, под командованием Бьёрна – преодолели блокаду и с боем прорвались в открытое море. Наконец, в 862 году они вернулись на Луару, перед этим дополнительно совершив один набег на севере Иберийского полуострова. Согласно еще одному позднему тексту, их корабли были так нагружены добычей и рабами, что борта едва виднелись над водой. Судя по всему, некоторым викингам, пережившим этот поход, удалось даже привезти с собой пленников, захваченных во время первых набегов на Северную Африку: ирландский летописец Дуальд Мак-Фирбис отмечает, что «после этого норманны привезли с собой в Ирландию множество пленных мавров… эти темные люди давно были в Ирландии».

После набега Хастейна и Бьёрна викинги до середины X века проявляли на Иберийском полуострове минимальную активность. В это время новые атаки были нацелены на христианские королевства на севере Испании. Основной удар приняла на себя Галисия, пережившая три крупных нападения викингов в 951, 965 и 966 годах. Хотя очевидно, что викинги далеко не всегда побеждали и добивались успеха, в 968 году разбойный флот основал базу на реке Улла, недалеко от Сантьяго-де-Компостелы, и следующие три года грабил галисийские земли. Неизвестно, собирались ли викинги в конце концов основать и здесь постоянное поселение, но их методы выглядят очень узнаваемо – точно такие же с большим успехом были применены в свое время на реках Луара, Сена и Сомма. Еще несколько набегов произошло в начале 970-х годов, после чего наступило затишье до XI века.

На сегодняшний день имеется крайне мало следов как мирных, так и вооруженных контактов викингов с народами Иберийского полуострова. Встречи скандинавских мореходов с христианским и исламским населением региона почти наверняка происходили чаще, чем можно предположить по источникам того времени. Однако нам известно только об одной попытке направить посольство из халифата Омейядов ко двору не названного по имени скандинавского короля, и, кроме этого, в Музее королевской коллегиальной церкви Св. Исидора в Леоне хранится единственная шкатулка из оленьего рога, датируемая концом X века, – возможно, подарок от скандинавской королевской семьи. Никаких следов добычи, захваченной в Иберии Хастейном и Бьёрном или любыми другими разбойными флотилиями, на территории Скандинавии или ее заморских колоний обнаружено не было. Возможно, неудачи южных набегов одних викингов отбивали у всех остальных желание создавать в этих местах постоянные базы, благодаря которым Иберийский полуостров мог оказаться включенным в обширные сети торговли и обмена, раскинутые викингами в других местах. Но также не исключено, что присутствие викингов пока еще просто не идентифицировано по археологическим данным. Даже если набеги на Иберийском полуострове были не такими масштабными, как во Франции, трудно поверить, что они не оставили совсем никаких следов. Совершенно очевидно, что этот вопрос требует дальнейших исследований, если мы хотим лучше представить, что происходило в этом периферийном, но тем не менее важном уголке мира викингов.

И наконец, подводя итог южным приключениям викингов, нельзя не упомянуть еще одну прекрасную находку. Она настолько неожиданная, что может показаться почти неправдоподобной, но вместе с тем она наглядно показывает, чего могут достичь объединенные силы науки и археологии. В контексте миграций населения биологи изучают, в числе прочего, картину перемещения разных видов животных. Другими словами, даже если ученым не удается найти следы людей, они могут обнаружить следы сопровождавших их одомашненных животных и паразитов. В некоторых случаях эти следы, обнаруженные в определенном месте и в определенное время, помогают восстановить более масштабную картину событий. Одно из таких исследований выявило наличие в разных областях Европы обыкновенных домовых мышей, в частности, вида, чья генетическая сигнатура однозначно связана с Данией. Кости таких мышей, относящиеся к X или XI веку, – а в этот период они могли появиться только в тех местах, куда заходили викинги, – обнаружены на Мадейре. В письменных источниках нет никаких данных о присутствии викингов в этом регионе, но краткая стоянка датского корабля – единственное подходящее объяснение этой находки, и вполне обоснованное с географической точки зрения. Учитывая, какое значение в культуре викингов придавали памяти, наследию и видимым достижениям, выглядит особенно ироничным, что единственным сохранившимся признаком пребывания викингов на Мадейре оказалась мышь.

Еще одна важная арена действий ранней диаспоры викингов возникла в Атлантике, где скандинавы открыли и начали заселять Фарерские острова, а затем Исландию. В следующие столетия Северная Атлантика стала одной из основных зон активности скандинавов: там было создано устойчивое содружество в Исландии, заселена Гренландия и, кроме того, состоялась первая высадка европейцев на берега Северной Америки. Короче говоря, пока одни викинги продолжали опустошать Британские острова и континентальную Европу, другие создавали совсем другую эпоху викингов в северных пределах Атлантического океана.

По данным письменных источников, расселение скандинавов в Исландии – так называемое landnám, или освоение земель, – началось где-то около 870 года. Вероятно, первыми здесь осели изгнанники, отказавшиеся жить под властью норвежского короля Харальда Прекрасноволосого, самого успешного из морских конунгов западного побережья. До недавнего времени эту гипотезу подтверждала уникальная для Исландии эпохи викингов разновидность научного анализа: горизонтальные отложения вулканической тефры, наслаивающиеся в результате частых извержений на острове, поддаются точной датировке, что может очень пригодиться, если в них скрываются те или иные археологические остатки. Долгое время признаки заселения этой местности находили в слоях тефры, выпавших позднее 871 года, плюс-минус два года.

Однако ученые долгое время спорили о существовании в Исландии общин ирландских монахов, обосновавшихся там еще до прибытия скандинавских поселенцев. Это предположение основано на трудах жившего в начале IX века священника по имени Дикуил, который в своем сочинении Liber de Mensura Orbis Terrae писал, что острова Северной Атлантики уже более ста лет заселены монахами – papar, или «отцами», – которые отправились на север в поисках уединенной жизни. Написанная в XII веке «Книга об исландцах» рассказывает похожую историю, хотя не исключено наличие в ней элемента христианского ревизионизма – прошлое присутствие монахов как бы освящало эту землю. Возможно, средневековые писатели пытались представить Исландию как изначально христианскую землю, где новая вера, оставаясь скрытой до поры, ожидала, когда переселенцы заново откроют ее для себя. Эта версия полностью отрицает возможность конфликтов между монахами и языческими предками поздних скандинавов-христиан, поскольку, согласно ей, монахи ушли с острова еще до прибытия поселенцев, что дало последним удобную возможность начать собственное путешествие к Богу с чистого листа.

Хотя сведения, приведенные у Дикуила и в «Книге об исландцах», пока не нашли достоверного археологического подтверждения, после многолетних споров появились ясные и не вызывающие сомнений признаки выращивания зерновых культур на Фарерских островах до прихода викингов. В обгоревшем торфе под ветровыми отложениями на стоянке на острове Сандой найдены сохранившиеся обугленные зерна ячменя. Датируемые IV–VI веками, эти злаки, по-видимому, служили основной пищей небольшой общины, что, безусловно, согласуется с гипотезой о присутствии на островах ирландских монахов. В настоящее время также есть некоторые основания предполагать, что и скандинавы пришли в Исландию раньше, чем было принято думать. Недавние раскопки во фьорде Стёдварфьордюр на восточном побережье острова, расположенном ближе всего к Британским островам и Скандинавии, принесли захватывающее открытие: следы, по-видимому, скандинавского длинного дома, датированного с помощью радиоуглеродного анализа примерно IX веком. Однако неясно, жил ли кто-то в этой постройке постоянно, или ею сезонно пользовались группы, выходившие в рыболовные или китобойные экспедиции.

Скандинавские колонисты, селившиеся на островах Северной Атлантики, сначала обустраивали усадьбы на побережье. Во времена первичной колонизации Фарерские острова обладали огромным сельскохозяйственным потенциалом, а климат позволял животным зимовать на улице. Первые поселенцы обнаружили, что на островах обитает большое количество овец, которых, вероятно, еще раньше завезли сюда монахи. Ранние усадьбы были изучены археологами на площадках Нидри-а-Тофт в Квивике и А-Тофтанеси в деревне Лейрвик – все они имеют отчетливо скандинавскую планировку. После начального периода освоения земель структура поселений, похоже, оставалась относительно неизменной. Хотя о Фарерских островах мало что известно по сравнению с другими североатлантическими колониями, в частности Исландией, их расположение на главном морском пути, ведущем в Скандинавию и к Британским островам, означало, что их часто посещали. Археологам удалось обнаружить множество неоспоримых признаков разнообразных торговых контактов с отдаленными регионами. В мире викингов Фарерские острова вовсе не были далекими и недоступными землями.

В Исландии первые поселения изначально были сосредоточены на западном побережье. Недавно было высказано предположение, что в эту часть острова колонистов привлекали большие колонии моржей, чья кость считалась ценным товаром. Принято считать, что начальный период ланднама продолжался до 930 года, когда было учреждено первое общее собрание. В это время заселение происходило довольно динамично. Однако тщательное изучение региона Миватнсвейт на севере страны показало, что со временем многие крестьянские хозяйства пустели. Первые поселения IX и X веков, по-видимому, были пробной попыткой колонистов освоиться в новой среде. Около 20 % первых усадеб вскоре были заброшены, еще 30 % исчезли примерно в течение следующих ста лет. Однако эту картину можно толковать по-разному – вполне вероятно, что упомянутые закономерности отражали процесс постепенной концентрации населения в более благоприятных местах. Организация поселений также менялась сообразно условиям окружающей среды и необходимости заботиться о максимальной экономической устойчивости сельского хозяйства и животноводства, а также с учетом нюансов характера власти старейшин и связи этой власти с землей. В других областях страны, например в Скагафьордуре, процесс оставления усадеб почти не прослеживается в археологических данных и официальных записях о землевладении – по-видимому, поселенцы там нашли оптимальный способ устроиться почти сразу после ланднама.

Объединив данные текстов и генетических исследований со списками личных имен, мы можем увидеть, что люди приезжали в Исландию из всех регионов Скандинавии, включая Готланд. Здесь было много саамских колонистов – чего, вероятно, и следовало ожидать в норвежском контексте, – и это подтверждает, что местные общины были гораздо более интегрированными в общую картину развития региона, чем было принято считать ранее. Судя по всему, в Исландию также переехало некоторое количество франков и саксов, и это тоже неудивительно: мир викингов был весьма космополитическим местом, и людей толкали в путешествия все те же причины, что и сегодня: экономия, поиск новых возможностей, стремление не расставаться с любимыми.

Впрочем, подобную свободу выбора имели далеко не все переселенцы. Если в оккупированной викингами Англии было примерно поровну приезжих скандинавских мужчин и женщин, то на окраинах в североатлантических колониях вырисовывается совсем другая картина. Генетические исследования показывают, что очень многие – по сути, подавляющее большинство – женщины, переселившиеся в Исландию, были шотландского или ирландского происхождения, в частности с Оркнейских и Гебридских островов. Хотя в это время и в этих местах вполне могли существовать разнообразные межкультурные связи, вызывает удивление, что первые колонисты в основном представляли собой скандинавских мужчин (главным образом норвежцев) и кельтских женщин. Конечно, можно предположить, что сотни или даже тысячи женщин с берегов Ирландского моря внезапно нашли скандинавских возлюбленных и решили начать с ними новую жизнь в Северной Атлантике. Но скорее всего, у этого явления было другое, более вероятное и куда менее радужное объяснение, непосредственно связанное с неравным соотношением полов в Скандинавии, предположение о котором было высказано выше. Во время набегов и, судя по некоторым признакам, после установления господства скандинавов в областях Британии они захватывали рабов; также может быть, что предводители викингов в ирландско-шотландском регионе освободили местных пленных, чтобы создать для себя мобильный отряд последователей.

Через несколько десятков лет после колонизации Исландия стала ареной еще одного социального эксперимента – республики крестьянских старейшин. Это был лишь первый из нескольких новых миров, которые скандинавы создали в своей диаспоре, распространившейся с востока на запад и развивавшейся в условиях радикальных перемен, преображающих общественные структуры и политическую жизнь. Влияние новой христианской религии на Севере неуклонно усиливалось начиная с середины IX века, со временем она слилась с растущей властью королей и способствовала формированию скандинавских государств, существующих до сих пор.