11
Воинское братство
Всего одна успешная разбойная экспедиция, для которой даже не обязательно было уезжать из дома больше чем на три недели, могла радикально изменить жизнь человека (и, конечно, оборвать жизни многих других людей). Люди, получавшие от набегов непосредственную выгоду, принадлежали к разным социальным классам, и их приобретения и приоритеты соответственно различались. Однако набеги держались не только на авантюризме и личной жадности, удачно совпавших с чьими-то более масштабными планами. Подобное предприятие, так или иначе, требовало подготовки и руководства.
На этом следует остановиться отдельно, поскольку это важный момент: мы должны отказаться от мысли, будто викингов толкала в набеги спонтанность, якобы обусловленная особенностями их «характера». Любые подобные акции требуют тщательного планирования ресурсов, продуманной логистики и подготовленных участников. В частности, это предполагает, что команда корабля будет освобождена от обычных домашних дел и другие люди возьмут на себя эти обязанности в отсутствие первых. Следует также учитывать значительные расходы и трудности чисто технического характера, а также постоянно маячившую на дальнем горизонте перспективу жестокой схватки.
Целью набегов был не только захват добычи. Они также давали возможность покрыть себя славой, проявить доблесть, совершить подвиг на глазах у всех – словом, получить все то, что так высоко ценилось в культуре викингов. Как заметил один ученый, «акт добычи серебра был не менее важен, чем само серебро». Воинственный менталитет и глубоко укоренившийся милитаризм новой знати вкупе с фаталистическими представлениями о предопределенности судьбы способствовали формированию особого мировоззрения, которое придавало нападениям викингов особый яростный пыл, превращая их почти в священную войну.
Впрочем, возможно, в каком-то смысле это и была священная война, особенно если рассматривать набеги в контексте экспансионистских амбиций христианских миссионеров конца VIII века, побудивших новую знать в качестве ответной реакции опереться на традиционные верования Севера и превратить их в свое оружие. Люди, соглашавшиеся с подобным этосом, сами становились эффективным средством его агрессивного выражения.
Кроме того, свою роль в проходивших процессах играл личный фактор. Приезжая торговать в такие места, как Линдисфарн, скандинавы своими глазами видели не только богатство монастырей, но и их полную незащищенность. Нетрудно представить, как молодой торговец (или его телохранитель) долго и безрадостно обдумывает свое жизненное положение, гадает, как его поправить, и наконец неуверенно предлагает друзьям: «Почему бы нам просто… не взять это?» В самом деле, почему нет? Эта мысль не дает ему покоя всю зиму, и с каждым днем становится все заманчивее. Может быть, они даже считали, что сами это придумали, в то время как местные морские конунги незаметно подогревали подобную идею в их головах.
Быть воином в эпоху викингов означало не только участвовать в боевых действиях, но и обладать соответствующим статусом. Деяния совершались для того, чтобы быть увековеченными, с заботой о репутации, которая должна была пережить самого человека. Воинское братство могло быть не только практическим, но и символическим, и принадлежность к нему определялась через отождествление с его атрибутами, в первую очередь с оружием. Захоронения, в которых находят большое количество оружия, с одинаковой вероятностью могут быть могилами настоящих воинов или тех, кто носил эти атрибуты, но не вел воинскую жизнь, или даже людей, по какой-то причине получивших эту идентичность только после смерти.
Мемориальные рунические надписи в честь погибших позволяют составить представление о воинских идеалах того времени. Подборка ниже дает возможность познакомиться с этой идеологией и много говорит о способах ее поддержки и демонстрации. Мы снова и снова встречаем рунические камни, воздвигнутые живыми в память о погибших товарищах: отдавая дань умершим, они в то же время напоминают и о самих себе. Нередко заказчикам камня отведено в надписи больше места, чем самому поминаемому.
Битва на Фирисвеллире, произошедшая в 980-х годах недалеко от Уппсалы между шведским королем Эйриком и его племянником Стирбьёрном, по-видимому, оставила особый след в сознании людей того времени, хотя, говоря о ней, сложно отделить реально произошедшие исторические события от сложившихся вокруг них легенд. Надпись на одном из трех камней из Халлестада в Скане (ныне часть Швеции, в эпоху викингов эта территория принадлежала Дании) гласит:
Аскель поставил этот камень в память о Токи, сыне Горма, который был для него верным правителем.Он не побежал под Уппсалой.Доблестные воины поставили в память о своем брате камень на холме, укрепленный рунами.Они следовали за Токи, сыном Горма.
Два других камня, стоящие на этом месте, посвящены дружинникам того же Токи. Фирисвеллир снова упоминается на одном из трех рунических камней из Хогби в Остерготланде, хотя в этом случае, вероятно, речь идет о человеке, сражавшемся на стороне Эйрика. Камень примечателен еще и тем, что рассказывает о превратностях судеб целой семьи:
У славного мужа Гулли было пять сыновей.Храбрый и отважный Асмунд пал при Фоери [Фирисвеллир];Ассур встретил свою смерть на востоке в Греции;Хальвдан был убит в Холме [Борнхольме?];Кари был [убит] в Одде [вероятно, на северо-западе Зеландии];также [умер] Буи.
Еще одна отсылка к Фирисвеллиру встречается на одном из самых известных рунических камней в Карлеви на острове Эланд. В надписи прозаический текст сочетается с самым ранним известным образцом скальдического стиха, написанного в княжеском стихотворном метре. Судя по датировке, надпись была создана (возможно, по пути домой) дружиной павшего в битве датского правителя. Среди замечательных кённингов на Карлевском камне есть имя валькирии. Это один из самых впечатляющих «военных мемориалов» эпохи викингов:
Этот камень поставлен в память о славном Сибби, сыне Фулдара, и его дружине, поставлен на…Скрыт под землей
тот, кто совершал
величайшие подвиги,
известные многим людям,
древо битвы Труд
в этом кургане;
никогда больше подобный закаленному в боях
Видуру колесницы Эндиля
Не будет править безраздельно землями Дании.
Кроме упоминания товарищества и братства (не связанного с кровным родством) надписи такого рода часто подчеркнуто обозначают место живущих в социальных отношениях с их повелителем, причем независимо от того, жив он (в таком случае надпись служит демонстрацией верности) или умер (тогда, воздавая почести своему вождю, люди исполняют свои клятвы). Нечто подобное находим на другом знаменитом руническом камне из Скане в Сьёрупе:
Сакси поставил этот камень в память о Тофи, сыне Асбьёрна, своем товарище. Он не побежал под Уппсалой, но продолжал биться до тех пор, пока мог держать оружие.
Слово «товарищ» здесь обозначает, скорее всего, корабельного товарища. Случай употребления похожего слова встречается на камне из Орхуса (Дания), вероятно поставленном в честь человека, погибшего в битве при Свольдре в 999 году. Заключительные слова надписи превращают ее в один из самых выразительных в своей лаконичности памятников эпохи викингов:
Гунульф, Огот, Аслак и Хрольф поставили этот камень в память о Фуле, своем товарище по оружию. Он встретил смерть… в битве королей.
Тема воинского братства издавна фигурирует в исследованиях, посвященных эпохе викингов. В сагах (со всеми обычными оговорками) есть некоторые упоминания о существовании подобных братств, в том числе довольно мрачный рассказ о целой воинской общине, предположительно обосновавшейся в X веке в Йомсборге близ Волина на территории современной Польши. Как мы видели, в надписях на рунических камнях тоже встречаются мотивы товарищества и братства по оружию, но, хотя они вполне убедительны, их недостаточно, чтобы сделать однозначные твердые выводы. Впрочем, у нас есть явные археологические подтверждения символической значимости образа мужчины как умелого воина, культура (практически культ) украшения оружия и боевого снаряжения, а также поэзия и мифология, воспевающие и легитимизирующие проявления насилия.
Углубленному изучению этой темы долгое время мешал тот нездоровый энтузиазм, который проявляли к подобным военизированным «тайным обществам» нацисты (и их современные преемники) в рамках своего общего увлечения викингами. С политической точки зрения эти взгляды скомпрометированы наихудшим образом, абсолютно лишены фактической связи с прошлым и могут представлять опасность – но мы не можем допустить, чтобы они помешали нам разобраться, каким в действительности было военное дело в эпоху викингов.
Основным элементом организации воинских групп у викингов – «братских отрядов», как их называет один ученый, – по-видимому, был lið. Точно установить значение этого термина невозможно, но обычно так называют команду корабля или отряд воинов, которые принесли клятву верности предводителю, обязавшемуся в ответ кормить их, снаряжать и вознаграждать за службу. По всей видимости, лид не имел определенного размера или характера – это могла быть и команда пары кораблей, и войско численностью в одну-две сотни человек. Вероятно, именно эти группы составляли ударную силу первых набегов, а позднее стали теми базовыми элементами, из которых собирались армии викингов, представлявшие собой не единое войско под командованием одного предводителя, а скорее коалицию лидов. Разрозненность и самостоятельный характер лидов подтверждают «Бертинские анналы», где под 861 годом описан флот викингов, состоящий из sodalitates – «братств», которые отделялись от основных сил, чтобы перезимовать в разных портах вдоль реки Сены. Таким образом, лид можно рассматривать как вооруженную боевую группу, сохраняющую верность одному самостоятельному лидеру и действующую на сезонной или постоянной основе.
Формирование лида и его непосредственная деятельность могли происходить только в условиях развитого сотрудничества, которое проявлялось различными способами, в том числе через материальную культуру. Хотя лид представляет собой одну из базовых форм вооруженного объединения – в буквальном смысле боевой отряд, – нельзя с уверенностью сказать, опиралось ли его формирование на семейные или иные социальные связи (вспомним четырех братьев в корабельной могиле Салме), или же в него могли входить люди, до этого не имевшие друг с другом никаких социальных или политических контактов. Возможно, при наборе в такие группы не имело значения не только родство, но и этническая принадлежность – в лиде могли состоять люди из самых разных регионов Скандинавии и даже из других стран.
Разбойные набеги в некотором смысле помогали ослабить внутреннее социальное напряжение, иначе грозившее выйти из-под контроля. Возможно, эта проблема, обусловленная существованием разветвленных сетей формальной дружбы и родства, существовала даже между отдельными лидами и внутри их. Неимоверно сложная паутина взаимных обязательств, выходящая далеко за пределы политического соперничества, препятствовала экспансионистской политике представителей знати и их конкуренции друг с другом внутри страны. Однако воинов, которым не нужно было беспокоиться о том, что им придется сражаться со своими друзьями, можно было использовать как мощный инструмент внешней демонстрации силы. Вероятно, эти процессы нарастали лавинообразно, попутно расшатывая политический баланс внутри Скандинавии. Если одно королевство начинало делать внешние вылазки, другие могли ощутить желание или необходимость последовать его примеру.
Ведущий специалист по вопросу кодекса дружбы у викингов предположил, что еще одним объяснением разбойных набегов было именно то, что их целью становились люди, не охваченные и не защищенные условиями скандинавского социального договора. В более широком смысле заграничные набеги можно было использовать для дальнейшего укрепления существующих дружеских отношений и даже для расширения круга друзей (в том специфическом смысле, о котором шла речь выше). Напрашивается неприятный вывод: основным направлением экспорта в Скандинавии эпохи викингов была не торговля, а насилие – своего рода капитализм агрессии. С точки зрения самих викингов, если смотреть с позиции их глубоко укоренившегося военизированного мировоззрения, это был «лучший», самый почетный и благородный вид насилия и разрушения. Вероятно, именно это служило основным мотивом действий знати и одновременно социальным предохранительным клапаном, который можно было использовать в своих интересах.
Насилие, сопровождавшее разбойные набеги, могло принимать иные, еще более уродливые формы, причины которых коренились в сложившихся общественных обычаях и были тесно связаны с воинским образом жизни.
Изначально было принято считать, что основной причиной набегов стал быстрый рост населения Скандинавии, превысивший ее земельный потенциал, особенно в окраинных сельскохозяйственных регионах Норвегии. Однако эта версия неуютным образом перекликается с теорией волны наступления, согласно которой германские народы непреодолимо расширялись и завоевывали, потому что это было каким-то образом свойственно им от природы. В ней также чувствуются тревожные отголоски представлений о врожденном колониализме, – темы, которой лучше вообще никак не касаться в связи с викингами, чья культура и без того подверглась слишком многим политическим злоупотреблениям. Демография, пожалуй, может служить наименее убедительным объяснением набегов, не в последнюю очередь из-за того, что никаких реальных доказательств демографического давления на самом деле не существует. Скорее даже наоборот – нам известно, что регион постепенно восстанавливался после массового упадка периода Великого переселения народов, и после окончания эпохи викингов население тоже значительно увеличилось без каких-либо резких сдвигов в сельскохозяйственном производстве. Попытки сослаться на абстрактное понятие нехватки земель и объяснить набеги существующими законами о наследовании также не могут быть признаны состоятельными. В регионе постепенно происходил переход к системе отсутствующего землевладельца, но не было никакого переломного момента, вызванного накоплением критической массы оставшейся без наследства молодежи.
Тем не менее землевладение и богатство были явно связаны между собой и, кроме того, тесно сплетены с понятиями чести, статуса и самоуважения. Все это, в свою очередь, имело непосредственное отношение к семье и всему тому, на чем она держалась, особенно к браку. И один аспект семейной и брачной жизни имел к набегам более непосредственное отношение, чем остальные.
Как мы видели, в обществе эпохи викингов практиковалась полигиния: каждый мужчина мог законным образом взять в жены больше одной женщины, но женщина могла иметь только одного партнера-мужчину. Если предположить, что мужчин и женщин в обществе было примерно поровну (при нормальной рождаемости соотношение составляет примерно 1:1), то полигиния лишала значительную часть мужского населения социально одобряемой возможности завязать партнерские отношения с противоположным полом. С социально-практической точки зрения (мы не говорим здесь о физической возможности) это приводило к дисбалансу в относительном количестве сексуально активных мужчин и женщин, способных заключать союзы. Поскольку в культуре эпохи викингов помимо возможности иметь несколько жен существовал также институт конкубината, в котором аналогичным образом доминировали мужчины, это еще сильнее искажало указанные пропорции. Даже с поправкой на сексуальную ориентацию и предпочтения, а также фактическую возможность вступать в незаконные отношения вывод все равно неизбежен: потенциально очень большое количество мужчин эпохи викингов не имело надежды жениться или найти сожительницу у себя на родине.
Кроме того, у нас, как было упомянуто ранее, есть по крайней мере некоторые основания считать, что в обществе эпохи викингов практиковали детоубийство. Если предпочтение отдавали детям мужского пола, то не исключено, что соотношение полов изначально было неравным, в результате чего мужчин в популяции было в абсолютном выражении больше, чем женщин. Твердых доказательств избирательного убийства младенцев женского пола нет, но, безусловно, есть признаки разного отношения к детям с точки зрения получаемого ими питания. Если объединить все имеющиеся данные, ситуация может оказаться действительно серьезной.
Все это могло иметь следующие последствия. Прежде всего, это побуждало мужчин отправляться на поиски движимого богатства, которое можно было использовать как выкуп за невесту, чтобы тем самым продвинуться вверх в иерархии способных к браку мужчин. Если за время поисков сумма выкупа за невесту вырастала, это только усугубляло положение. Также, если валюта выкупа за невесту менялась (возможно, как раз в результате притока в Скандинавию новых видов движимого богатства из-за границы в связи с набегами), это снова могло привести к обширной инфляции. Если молодому человеку все же удавалось в рамках этой системы самостоятельно собрать средства для женитьбы, например захватив достаточно ценной добычи, он становился менее зависимым от своей семьи, но вместе с тем это фактически лишало прав его потомков. Циклическая обратная связь этого процесса очевидна, и не менее ясно, что именно это было одним из факторов, вызвавших эскалацию набегов.
Второй возможный результат неравного соотношения полов – один из самых отвратительных аспектов эпохи викингов, с которым мы уже сталкивались выше. Если мужчина не мог найти женщину, которая согласилась бы выйти за него замуж или сожительствовать с ним, или если он сам не соответствовал предъявляемым экономическим требованиям, набеги давали возможность насильно захватывать женщин в сексуальное рабство. Существует масса подтверждений того, что многие мужчины выбирали именно этот вариант.
Таким образом, несбалансированность социально-сексуальной экономики к середине VIII века могла спровоцировать настоящий социальный стресс, который повлиял на сплоченность семей и устойчивость политических структур, и без того державшихся главным образом на силе оружия. Это не значит, что стремление мужчин улучшить свои брачные перспективы было главной причиной набегов, однако данный фактор никак нельзя сбрасывать со счетов. Не стоит забывать также о том, что это происходило в обществах с идеологической предрасположенностью к морскому разбою (и долгой историей соответствующего поведения).
Рабство, в том числе продажа в сексуальное рабство, было одним из худших практических аспектов набегов, соединяя в себе самые отвратительные корыстные мотивы с женоненавистническим удовлетворением. Однако у разбойных набегов были другие осязаемые аспекты, и не последнее место среди них занимали собственно морские сражения и связанная с ними материальная культура оружия и военного снаряжения.
Теперь необходимо понять, как мог выглядеть разбойный набег.
С реалиями разбойных набегов непосредственно связана еще одна важная составляющая образа викингов – ношение оружия. Как многие другие аспекты жизни викингов, их оружие тоже пало жертвой стереотипов.
Вопреки до сих пор широко распространенным шаблонным представлениям о неотесанных варварах, оружие викингов требовало не только грубой силы, но и немалого мастерства. Мужчины начинали тренироваться с юных лет и годами упорно оттачивали искусство обращения с разными видами оружия, для каждого из которых нужны были свои особые навыки. Это был своеобразный танец со смертью, состоящий из продуманных скоординированных движений, мгновенной реакции, гибкости, равновесия и силы.
Кроме личных ножей, которые были повсеместно распространены, но использовались только в крайнем случае, самым простым оружием, доступным более или менее для всех, был обычный топор. Важно различать орудия, предназначенные для использования в крестьянском хозяйстве, и реальное боевое оружие – они не были взаимозаменяемыми. Типология топоров довольно обширна, но в целом по мере того, как они превращались в специализированное боевое оружие, их древки становились больше (до такой степени, что в конечном итоге требовали двуручного хвата), металлическая часть – тяжелее, а режущая кромка – длиннее и острее. Большой датский боевой топор мог свалить одним ударом лошадь вместе с всадником. Топоры были достаточно легкими в изготовлении и не особенно дорогими, поэтому их использовали относительно широко. В сагах топорам иногда дают имена троллей – подходящий выбор для грубого, но эффективного орудия убийства.
Рис. 18. Серебряная подвеска из Клахаммара, Швеция. Уникальное изображение воина, вооруженного топором и мечом. Фотография: Макс Ярхорн (Max Jahrehorn) (© Oxider AB)
Также сравнительно дешевым (хотя не обязательно низкостатусным) оружием были копья. Иногда их наконечники богато украшали серебряной инкрустацией или даже замысловатой сваркой, но по сути все острия представляли собой не что иное, как сплющенный заостренный кусок металла с заточенными краями и раструбом с заклепками. Встречались копья разной длины с разной шириной наконечника, приспособленные для броска или, чаще, для того, чтобы держать их обеими руками в ближнем бою. Самые тонкие копья имели узкие заостренные наконечники и ясеневые древки длиной до двух метров – они подходили исключительно для броска или верховой атаки. У более тяжелых разновидностей были массивные наконечники с широкими лезвиями, наносящие глубокие проникающие раны. У самых больших под наконечником имелась перекладина, увеличивающая силу удара и помогающая легче вытаскивать копье после удара. Судя по изображениям, копья такого вида могли использовать всадники, зажимая их между своей ногой и боком лошади, предположительно, во время конной сшибки.
Изготовление мечей требовало времени и мастерства. Самые простые образцы вряд ли стоили целое состояние, но были и исключительно дорогие мечи, служившие высшим знаком военной доблести и престижа. Меч был в первую очередь рубящим оружием и предназначался для нанесения резаных, а не колотых ран. В начале эпохи викингов немного более распространены были однолезвийные клинки, обоюдоострые лезвия вошли в обиход позднее. Рукоять меча в большинстве случаев оканчивалась тяжелым кованым навершием, лучшие из которых точно уравновешивали вес клинка. При изготовлении мечей использовали различные приемы ковки. Самый качественный результат давала контурная сварка, при которой отдельные железные пруты многократно нагревали, складывали друг с другом и проковывали. В результате получался гибкий смертоносный клинок с высокой разрывной прочностью, при этом также необычайно красивый, поскольку на поверхности металла оставались видны извилистые тонкие линии. В стихах этот эффект уподобляют извивающимся на лезвии железным змеям. Края клинка изготавливали из заточенной закаленной стали. Рукоять тоже украшали – не только гарду и навершие, но иногда и ту часть, на которую ложилась рука, отделывая ее не просто кожаной оплеткой или роговыми накладками, а плотно навитой проволокой или металлическими пластинами.
Ножны делали из деревянных панелей, связанных или склеенных друг с другом, часто выстеленных изнутри промасленной шерстью, содержащей ланолин, который естественным образом смазывал клинок. Иногда ножны обтягивали кожей и покрывали замысловатыми узорами или расписывали прямо по дереву. Заостренный конец ножен защищал металлический наконечник, устье и другие части могли быть усилены бронзовыми креплениями. Ножны подвешивали к поясу либо носили на перевязи, переброшенной через одно плечо и пересекавшей торс воина по диагонали. Любую часть этого ансамбля или весь ансамбль целиком можно было украсить. Самые дорогие ножны покрывала сплошная масса извивающихся фигур, напоминающих о престижном оружии периода Великого переселения народов и вендельского периода.
Дорогие статусные мечи могли иметь свои имена и даже становиться героями отдельных историй – это было оружие с собственной историей жизни, даже своего рода материальной биографией. У Эгиля Скаллагримссона был клинок Драгвандил, вероятно названный так потому, что он был очень длинным и волочился по земле. У норвежского короля XI века Магнуса Олафссона Голоногого был меч с прозаическим названием «Кусающий за ноги». В сагах и стихах встречается множество волшебных клинков: Ангрвадаль – «Поток страдания», который ярко пылал во время войны, а в мирное время светился тусклым светом, с начертанными на клинке рунами; Грам – «Гнев», меч Сигурда, победителя драконов; Хрунтинг, считавшийся непобедимым меч, который подвел Беовульфа в битве с матерью Гренделя; Скофнунг, сверхъестественно острый меч Хрольва Жердинки, в который были закованы души двенадцати берсерков; Тюрфинг, который Хервёр забрала у своего мертвого отца Ангантюра – меч, выкованный гномами, с клинком, сияющим, как пламя. Было много других мечей, некоторые из них имели сверхъестественные особенности – например, убивали человека всякий раз, когда их вынимали из ножен, и нередко приносили своему владельцу несчастье. В мифах меч Хеймдалля называется «Человеческая голова». В «Речах Свипдага» упоминается клинок под названием (Лэватейн)«Разящая лоза», и так далее.
Ряд вопросов вызывает одна особенность корабельных могил из Салме – как ни удивительно, мечей в этом захоронении больше, чем людей. Возможно, дело в том, что мечи не были личной собственностью погребенных и присутствовали в захоронении в качестве символов, почетных даров умершим или заменяли собой тех, чьи тела пропали, – здесь возможно любое объяснение, не подразумевающее непосредственной связи мечей с погребенными. Тем не менее есть признаки того, что это оружие принадлежало этим людям при жизни и последовало за ними в смерти – некоторые мечи были вложены в руки умерших. Мечи традиционно принято считать элитным оружием, они стоили дорого и предназначались для богатых людей. «Средний» викингский воин владел менее сложным оружием, таким как копье и топор. Но возможно, количество мечей в корабельных могилах Салме указывает на то, что на самом деле это было не так? Впрочем, может быть и наоборот, и если наше представление о мечах как дорогостоящем оружии верно, это значит, что экспедиция в Салме была мероприятием выдающегося, даже королевского уровня.
Самые престижные мечи, изготовленные франкскими кузнецами, привозили на Север в виде заготовок, кованых клинков, и снабжали рукоятями уже на месте. Продукцию одной знаменитой мастерской из Рейнланда, которая начала свою деятельность в IX веке, можно узнать по инкрустированному на клинках имени «Ульфберт» (Ulfberht). Можно предположить, что изначально это была подпись мастера-кузнеца, но вскоре она превратилась практически в ранний образец логотипа в его современном понимании, а мечи с этой надписью продолжали производить еще двести лет. Кроме них попадается много имитаций более низкого качества, иногда даже с ошибками в имени – дешевые рыночные подделки эпохи викингов. Подлинных мечей Ульфберта найдено более сотни, большинство из них в захоронениях на территории Скандинавии, но также в других местах расселения диаспоры викингов, вплоть до Волги.
Почему викинги предпочитали франкские клинки, легко понять. Они славились качеством, в частности гибкостью и прочностью, – это было оружие, которому в буквальном смысле доверяли здоровье и жизнь. В «Деяниях Карла Великого» Ноткера Заики есть эпизод, где скандинавы предлагают императору в качестве дани мечи собственного производства, и тот проверяет их качество. Карл Великий пытается согнуть лезвие так, чтобы его острие коснулось рукояти, но меч ломается, и император с отвращением отбрасывает его. Вытащив свой меч, он с легкостью сгибает его, «а затем позволяет ему постепенно снова распрямиться». Именно такие франкские мечи ибн Фадлан видел у русов – это было лучшее оружие, которое только можно было достать.
В позднюю эпоху викингов получила широкое распространение еще одна разновидность клинкового оружия. У него нет официального названия, но его обычно называют боевым ножом. По сути, это был преемник одноручного длинного ножа-сакса периода Великого переселения народов. Однолезвийный клинок с утолщением, добавлявшим силу короткому колющему удару, по-видимому, играл роль запасного оружия. К X веку у боевых ножей появились сложные ножны, которые носили горизонтально на поясе, что позволяло извлекать клинок в направлении поперек тела, прикрываясь щитом, если меч был утрачен. Также их могли носить под углом на сложной перевязи или на спине – опять же, для того, чтобы быстро выхватить через плечо.
Последним компонентом традиционного наступательного вооружения викингов был лук. В Скандинавии была широко распространена разновидность, напоминающая слегка укороченный вариант позднесредневекового длинного лука: прямой цельный кусок ясеневого дерева, согнутый и стянутый тетивой, способный посылать стрелы на большие расстояния и обладающий значительной пробивной силой. В X веке, в период расцвета культуры Руси и распространения восточных веяний, появляются импортные короткие луки изогнутого типа в комплекте с широкоугольными колчанами, которыми пользовались степные кочевники. Это смертоносное оружие, созданное для быстрой стрельбы с лошади, требовало серьезной подготовки для эффективного использования.
Стрелы обладали наконечниками разных видов и форм, от широких режущих, наносящих глубокие, обильно кровоточащие раны, до узких и заостренных, наподобие шила, способных пройти между звеньями кольчуги. Самый распространенный многоцелевой наконечник имел листовидную форму. Иногда археологи находят узкоспециализированные типы наконечников, например трезубцы, которые использовали для того, чтобы обстреливать горящей паклей корабли, поджигая паруса и такелаж (один такой наконечник найден в ладейных захоронениях Салме). Также было множество наконечников охотничьих стрел, предназначенных для разных видов животных.
Основным средством защиты служил круглый деревянный щит, сделанный из соединенных вместе тонких досок, обычно обтянутых кожей, с ободом, удерживающим всю конструкцию. В центре выпиливали круглое отверстие, снаружи его закрывали выпуклым железным умбоном, а изнутри прибивали поперечную деревянную ручку: это была рукоять и защита для руки. Некоторые щиты изготавливали точно с учетом особенностей владельца. Из археологических и литературных источников ясно, что доски щитов окрашивали в один цвет (есть упоминания о черном, желтом, красном и белом) либо рисовали на них узоры – особенно часто встречаются изогнутые полосы, расходящиеся от центра к краям. В некоторых могилах конных воинов найдено два щита, на изображениях всадников также встречается второй щит, перекинутый через бок лошади.
Щит был как оборонительным, так и наступательным вооружением – им можно было разоружить противника или отбить в сторону его оружие. В паре со щитом часто использовали меч или топор. Сильный удар краем щита в шею мог оказаться смертельным. В текстах есть описания заключительных, самых отчаянных этапов боя, когда доски щита изрублены, и в кулаке у воина остается только умбон – но им все еще можно нанести смертоносный удар в ближнем бою.
Доспехи в основном делали из кожи с мягкой подбивкой или надевали стеганые куртки, обеспечивавшие минимальную защиту, особенно от ударов тупыми предметами или скользящих рубящих ударов. Безусловно, викингам была известна кольчуга – те, кто мог себе это позволить, носили ее поверх тканевой защиты. Полная кольчужная рубаха, изготовленная из тысяч переплетенных колец, каждое из которых изготавливали отдельно, а затем соединяли, была очень дорогой вещью. Кольчуга могла доходить до талии или, в позднюю эпоху викингов, почти до щиколоток. В Балтийском регионе, в частности в Бирке, найдены остатки ламеллярной брони, состоящей из прямоугольных железных пластин, нашитых на ткань, и образующих гибкую, не сковывающую движений защиту. Ламелляр носили для защиты корпуса и конечностей – эта восточная традиция, вероятно, тоже пришла в Скандинавию по рекам.
О шлемах эпохи викингов известно относительно мало. Только один приблизительно полный образец найден в Гьёрмундбю в Норвегии. Он состоит из куполообразного железного верха и защиты для лица в виде маски, закрывающей нос и область вокруг глаз. Шея и, вероятно, нижняя часть лица были закрыты кольчужным занавесом. Изображения шлемов такого типа есть на картинных камнях, хотя, возможно, их делали из жесткой сыромятной кожи. Фрагменты шлемов найдены при раскопках поселений и в захоронениях и встречаются на самых разных изображениях, в том числе резных объемных фигурках. Из этого можно сделать два вывода. Во-первых, шлемы всех видов, включая самые дешевые, были достаточно широко распространены, что неудивительно, учитывая очевидную необходимость защиты головы в бою. Во-вторых, как минимум металлические шлемы считались настолько ценными, что их почти никогда не клали вместе с умершими в могилу. Нужно ли говорить, что никаких рогов на этих шлемах не было?
Один из самых живучих компонентов мифа о викингах составляют рассказы о берсеркерах (берсерках) – неистовых воинах, которые бросались в битву обнаженными, охваченные неконтролируемой яростью и обезумевшие от употребления галлюциногенных грибов. Это лишь отчасти правда.
Нет никаких сомнений в том, что berserkir действительно существовали в эпоху викингов, но в остальном почти все связанное с ними остается открытым для различных толкований. Само название состоит из двух частей: serk («рубашка») и bear («медведь») или bare («голый»), что рисует двоякий образ не то медведеподобного воина, не то человека без рубашки, то есть без брони или даже действительно голого. В пользу варианта с медведем говорит то, что кроме берсерков существовали другие звероподобные воины – ulfheðnar, «волчья шкура».
В археологии встречаются знаменитые изображения танцоров с оружием – обнаженных или одетых в волчьи шкуры мужчин, вооруженных мечами и копьями. Они есть, в частности, на военном снаряжении эпохи Великого переселения народов и вендельского периода, но также на предметах эпохи викингов: гобеленах, монетах и картинных камнях. Аналогичные изображения вооруженных фигур с головами зверей, наподобие кабанов или медведей, есть на металлических изделиях, особенно подвесках, на тканях и даже на одном руническом камне, где изображен воин со звериной головой с длинными ушами. В Хедебю найдены две довольно жуткие маски животных, сделанные из войлока, – они были свернуты и забиты вместо уплотнителя между досками затонувшего корабля. Возможно, они тоже были частью снаряжения берсерка; по виду они больше всего напоминают морды собак или быков.
Вероятно, о чем-то похожем говорит надпись на руническом камне из Истабю в Блекинге (Швеция), перечисляющая три поколения мужчин из одной семьи, в чьих именах повторяется слово «волк» в сочетании с различными военными терминами. Может быть, речь идет о подобии тотемного животного, переходящего из поколения в поколение:
Хатувульф [Волк Битвы],сын Херувульфа [Волк Меча],вырезал эти руны в память о Харивульфе [Волк Войска].
Кроме того, в письменных свидетельствах современников из других стран, описывающих викингов в бою, встречаются некоторые наводящие на размышления подробности. В византийской хронике войн против русов говорится, что воины викингов выли, как звери, а их предводитель бился с такой неистовой яростью, что казался обезумевшим; ветераны империи никогда не видели ничего подобного. В других источниках скандинавских воинов на поле боя также иногда сравнивают с волками – возможно, это просто поэтическая условность, но может быть, и нечто большее.
Самое раннее упоминание таких воинов в скандинавской литературе находим в скальдической хвалебной песни Торбьёрна Хорнклофи «Песнь о Харальде, или Речи ворона». В ней говорится о битве при Хаврсфьорде, которая произошла около 872 года. Само стихотворение, вероятно, было написано около 900 года. Детали выглядят слишком натуралистично даже по меркам скальдических стихов – например, упоминается, что эти воины пьют кровь, также ясно, что к ним явно относятся иначе, чем к остальным участникам сражения:
Бойцы были свалены
кучею с копьями,
щитами белыми,
мечами вальскими.
Ревели берсерки,
кончалась битва,
ульвхедины выли,
потрясая железом.
Валькирия
Спрошу про берсерков,
рек трупов бражников:
в войска готовы ли
мужей отважнейших
ворваться яростно?
Ворон
Зовут волчьешкурыми
тех, что кровавый
щит в сечу несут,
в сраженье окрашенный,
когда идут в бой,
где дерутся плеч-о-плеч.
Только таким отважным,
думаю, доверяется,
князь, их видавший в битве,
щиты врагов разрубающих.
Особенно часто цитируют другое, более позднее описание из «Саги об Инглингах» Снорри:
Его [Одина] воины бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты и были сильными, как медведи или быки. Они убивали людей, и ни огонь, ни железо не причиняли им вреда. Такие воины назывались берсерками.
Ни археологические, ни текстовые источники не дают никаких оснований предполагать, что берсерки употребляли галлюциногены, энтеогены или любые другие виды изменяющих сознание наркотических или химических веществ, в том числе мухоморы.
Термин berserksgangr, который обычно переводят как «войти в состояние берсерка», в буквальном смысле означает способ передвижения – «походку берсерка», а вовсе не боевую ярость. Возможно, имеются в виду как раз те странно формальные позы танцоров с оружием и воинов в шкурах, чьи изображения украшают доспехи. Возможно, это был ритуал, нечто вроде воинственного спектакля. Один ученый предположил, что эти театральные сценки и были главным отличием берсерков от других воинов – символическая подготовка к бою, а не отражение реального поведения на поле битвы. Впрочем, одно не исключает другого, особенно учитывая прослеживающийся в археологии драматический характер других ритуалов викингов. Не следует также забывать о стихотворении Торбьёрна и свидетельствах иностранных авторов, которые действительно описывают нечто похожее на боевую ярость.
В сагах берсерки выступают в основном как закоренелые злодеи, антагонисты, которых то и дело убивают главные герои, но в королевских сагах иногда упоминаются регулярные отряды берсерков в составе королевской дружины – своего рода спецназ викингов. Интересно, что мотив кусания щита, который обычно отбрасывают как литературную фантазию, на самом деле даже старше большинства исландских текстов: фигурки воинов, кусающих щит, есть в наборе шахматных фигур с острова Льюис, относящихся ориентировочно к XII веку. Несмотря на общую непостижимость берсерков (что, вероятно, было справедливо и в те времена) и несмотря на все проблемы интерпретации, следует признать, что эти необычные люди действительно занимали какое-то место в военной машине викингов.
Еще одним устойчивым символом военного дела эпохи викингов, наряду с берсерками, стали девы щита. В героических поэмах эддической традиции, в скальдических стихах и в некоторых поэтических вставках Снорровой Эдды их образ иногда сливается с валькириями и другими женщинами-воительницами. В сагах об исландцах женщины берут в руки оружие крайне редко – только ради самообороны, в приступе кратковременной ярости или для осуществления запланированной мести. В легендарных сагах девы щита, напротив, появляются часто: это Хервёр, возвращающая меч своего отца Ангантюра, и некоторые героини саг, в частности о Рагнаре Лодброке и о Хрольве Гаутрекссоне. В первых частях «Деяний данов» Саксона Грамматика, начатых в конце XII века, также содержится множество драматических описаний дев щита. В некоторых из этих источников действие происходит не только в эпоху викингов, но и раньше, в эпоху Великого переселения народов.
Рис. 19. Воительница? Реконструкция захоронения из могилы Bj.581 в Бирке на основании данных раскопок с деталями костюма, экстраполированными из других захоронений в Бирке и захоронений того же времени на Кавказе (© Tancredi Valeri)
Согласно источникам, такие женщины могли действовать поодиночке или в небольших отрядах, самостоятельных или входивших в состав войска. Иногда эти отряды целиком состояли из женщин. В отдельных случаях женщины могли занимать высшие командные должности, вести армии и руководить военными кампаниями. Судя по описаниям, эти женщины могли иметь непривычные, иногда противоречивые внешние атрибуты (например, носили мужскую одежду). Они сражались как в броне, так и без нее. У некоторых женщин переход к этой идентичности был связан с изменением имени и даже грамматического пола – по отношению к ним используются мужские формы слов. Моральное и социальное отношение к этому явлению в текстах неоднородно: иногда такие женщины изображаются как редкие исключения в рамках своего пола, в других случаях нет никаких признаков того, что их считали необычными.
Однако при всех литературных достоинствах этих источников ясно, что ни один из них не может считаться сколько-нибудь надежным с исторической точки зрения. Легендарные саги вызывают особенно много сомнений, поэтому специалисты по текстам почти всегда интерпретировали образ девы щита как более поздний литературный продукт, отражающий социальные интересы совершенно иного времени. Существование настоящих женщин-воительниц в эпоху викингов, в отличие от их симулякров, возникших в средневековых фантастических произведениях, вызывало много споров.
Ситуация изменилась в 2017 году, когда ДНК-анализ сидящего тела из могилы в Бирке, о которой шла речь в главе 5, подтвердил, что этот знатный воин был женщиной. О спорах, вызванных этим открытием, и их значении для гендерных исследований эпохи викингов мы упоминали выше. Что касается дальнейших археологических сравнений, среди женских захоронений, в которых пол определен только по остеологическим признакам, есть около пятнадцати могил с одиночными топорами, еще несколько с копьем или ножом, возможно, несколькими стрелами, иногда со щитом. В рамках общепринятых интерпретаций, применяемых к мужским могилам, не многие из них могли бы считаться воинскими захоронениями. Полные комплекты вооружения, как в могиле из Бирки, встречаются крайне редко.
Вряд ли есть основания предполагать, что в древнескандинавских преданиях речь может идти о реальных личностях, пусть даже живших в далекой древности, не в последнюю очередь потому, что такие фигуры появляются строго в определенных жанрах саг и не появляются в других. Впрочем, это совершенно не отрицает существования настоящих женщин-воительниц. На самом деле средневековые тексты увлекательны, но, строго говоря, совершенно не нужны для интерпретации данных раскопок. Захоронения, которые мы находим, не имеют никакого отношения к средневековым сагам, легендам или поэтическим вольностям – это эмпирически наблюдаемая реальность эпохи викингов.
Само по себе присутствие оружия не обязательно определяет или подтверждает воинский статус погребенного. То же касается гендера – здесь всегда есть альтернативные возможности. Некоторые ученые пытаются проводить тонкие различия между разными типами комбатантов, но, пересекаясь с идентичностью, эта классификация приобретает довольно причудливые очертания. С определенного момента эти дебаты становятся просто абсурдными в контексте реальности эпохи викингов. (Представьте себе двух монахов, разглядывающих со стены монастыря приближающийся отряд: «Как ты думаешь, это профессиональные воины или они больше похожи на ополчение?» – в то время как у них за спиной горит часовня.) Но мы должны позаботиться о том, чтобы в каждом рассматриваемом случае стандарты научного исследования применялись без оглядки на пол, и по возможности непредвзято воспринимать потенциальные сложные ситуации. Если ученые, найдя всего одного человека мужского пола, похороненного с большим количеством оружия, готовы утверждать, что его можно отнести к мужскому гендеру и интерпретировать как воина (а в диаспоре викингов есть сотни таких примеров, и они не вызывают особых споров), то они должны быть готовы прийти к такому же выводу при отличающемся определении пола.
Беспристрастно оценивая археологические данные, мы, очевидно, можем утверждать, что в эпоху викингов действительно существовали женщины-воительницы, и как минимум одна из них занимала высокую командную должность. Воительниц никогда не было много, и до сих пор нам удалось более или менее идентифицировать лишь некоторых из них, хотя возможно, ситуация изменится, когда мы пересмотрим наши источники и собственные стереотипы. Они были редким исключением – несомненно, необычными личностями, – но они были.
О том, как на самом деле выглядели разбойный набег или битва эпохи викингов, известно очень мало. Было написано несколько книг, авторы которых утверждают, что дают подробное описание тактики, перестроений на поле боя и тому подобное, но они почти целиком опираются на более поздние практики, применяя их ретроспективно, и часто основаны на буквальном прочтении текстовых источников сомнительной достоверности. В действительности нам известно сравнительно немного, кроме общего впечатления грохота, хаоса и насилия, которые так ярко переданы в стихах и в именах валькирий.
По-видимому, главное различие проводили между общим боем и личным поединком – первые помогали выигрывать сражения, вторые повышали престиж.
Основной стратегией на поле боя была стена щитов: воины выстраивались в линию глубиной в несколько человек, держа перед собой перекрывающиеся щиты. Эту боевую единицу можно было использовать для наступления, оттесняя противников щитами и одновременно нанося удары копьями и боевыми ножами вперед между рядами. Точно так же использовали мечи и топоры, а ноги любого, кто сталкивался со стеной щитов, были особенно уязвимы для ударов снизу. Сила военного формирования заключалась в единстве и усиленной защите от лобовой атаки. Кроме того, щиты можно было поднимать, закрываясь ими от летящих стрел.
Построение воинов «живой клин» – на древнескандинавском языке svinfylking («кабанья морда») – по-видимому, тоже возникло еще в древности. В средневековых текстах этот строй описывается в основном ретроспективно, но, по словам римского историка I века Тацита, германские племена в его время также пользовались подобным приемом. Объединение данных независимых источников, удаленных друг от друга на целое тысячелетие, позволяет предположить, что саги не лгут и викинги действительно пользовались этой тактикой. «Кабан» состоял из выстроившихся треугольником (острием в сторону врага) воинов в броне, продвигающихся вперед с большой скоростью и использующих силу ускорения и собственного веса, чтобы пробиваться сквозь вражеские ряды.
В морском сражении стратегия была почти такой же, как на суше. Иногда ряд кораблей даже связывали канатами, чтобы сформировать мобильную плавучую платформу и сделать морской бой максимально похожим на наземный. Такие корабельные платформы затем можно было подводить на веслах и сталкивать друг с другом – сцепляясь носами, корабли образовывали еще более обширное дощатое поле боя. Битва катилась с одного корабля на другой – саги рассказывают, как каждое судно «зачищали» по очереди. Убитых оставляли там, где они падали, или бросали в море. Обычно такие сражения сопровождались ливнем стрел и других метательных снарядов.
По сведениям текстовых источников, личные поединки происходили не только на поле боя, но и, как во многих других культурах, служили средством формального разрешения противоречий. В таких случаях бойцы использовали любое оружие по собственному выбору. Поединок на поле боя ценился особенно высоко и неоднократно упоминается в стихах и сагах. Так, всего один норвежец в битве при Стэмфорд-Бридже в 1066 году якобы сдерживал на мосту целую английскую армию, не давая ей перейти мост. Он рубил англичан топором и удерживал переправу через реку, пока его не закололи копьем с лодки из-под моста.
В конце концов, любой опыт соприкосновения с войной был глубоко личным. Такая экспедиция, как набег на Линдисфарн в последние годы VIII века, вполне могла стать для какого-нибудь молодого викинга первым в жизни подобным событием. Если он возвращался домой живым, это воспоминание оставалось с ним навсегда, и об этом мы тоже должны помнить. Все происходившее имело свой контекст и свои причины.
* * *
Мы на западном побережье Норвегии. У второго или третьего сына хозяина усадьбы не так много надежды получить в наследство землю, но в целом он вполне доволен своей жизнью. Раньше он встречался с Сигрид из долины – они дружили с тех пор, как были малыми детьми, и все вокруг говорили, что они непременно поженятся. Но теперь она прикалывает на платье новую фибулу с витым орнаментом, из тех, которые носят за морем, и чаще видится с коренастым парнем из большого дома, который прошлым летом одолжил у своего отца меч и плавал куда-то с приятелями.
* * *
Нетрудно представить, как наш герой, столкнувшись с перспективой совершенно иного будущего, начинает строить новые планы на следующий сезон и наводит справки среди владельцев кораблей. Мы можем взглянуть на эту ситуацию с других сторон, в том числе с точки зрения его семьи.
* * *
Слышали о том, как викинги сожгли дом Христа, а вслед за ними домой потекли реки золота? Так вот, это наш мальчик убил тамошнего самого главного – того, что ходил со смешным посохом. Приятно видеть, как наш младший остепеняется, выходит в люди, понимаете? Он, конечно, не знает, но это я все устроила, я уговорила взять его на корабль. Наш правитель всегда слушал меня больше, чем моего мужа.
* * *
Или женщин, которые чувствуют, как их перспективы меняются, а выбор расширяется с каждым возвращающимся кораблем, с каждым новым подарком и предложением. Конечно, среди них есть просто блестящие безделушки, их дарят глупцы, не понимающие, что они не ровня той, которая намного умнее их. Но есть и те, которые приоткрывают лазейку к другой, может быть, лучшей жизни – в большом доме, на хорошей земле, с богатыми возможностями.
* * *
Снова здесь тот высокий – он хорош собой, несмотря на шрам, и у него меч с золотой рукоятью (а в прошлом году его не было). Он уже в третий раз отплывает на корабле, а на зубах у него появилась еще одна полоска. Не обращай внимания на ту испуганную девчонку, которую он привез с собой домой, – этого следовало ожидать, к тому же она даже не говорит на нашем языке. А он все посматривает на тебя. Но ты сама решишь, выйдет ли из этого что-нибудь.
* * *
И наконец, есть еще владельцы кораблей – те, которые строят планы и носят шлемы, кольца и плащи из ярких тканей, забирают себе самую большую долю добычи, но вместе с тем несут самые большие финансовые риски (Олаф потерял в прошлом году целую команду). Для них разбой не только удовольствие, но и средство достичь цели, укрепить власть, стяжать славу.
* * *
Ты приказал корабельщикам начать строить новое судно – кстати, почему бы не заложить сразу два? – и объявил, что в твоем высоком зале поэтов ждет теплый прием. В прошлом году морской конунг из Йерена прошел мимо тебя на собрании, но в следующий раз он посмотрит тебе в глаза.
* * *
Конечно, это всего лишь домыслы, однако они небезосновательны. Какие-то из этих соображений и мотивов могут показаться нам отталкивающими, но все же в них не было бездушной корысти, – люди просто жили своей жизнью и надеялись ее улучшить. Конечно, их моральные нормы не совпадали с нашими, и все вышесказанное вряд ли можно отнести ко всему обществу без исключения – странно даже подумать об этом.
Эпоху викингов нельзя представить в виде процесса, имеющего четкое направление. Это не был блицкриг или тем более целеустремленный штурм запада (или востока). Поначалу это были просто отдельные, не связанные друг с другом события, происходившие в течение нескольких дней один или два раза в год на огромном расстоянии друг от друга. Услышать о том, что они вообще произошли, можно было спустя недели или даже месяцы. Более тридцати лет эти события не будут вызывать почти ни у кого особенной тревоги.
Но первые набеги были только началом. Примерно через десять лет характер этих экспедиций изменился. Для некоторых скандинавов это был шанс, за который они были только рады ухватиться, – шанс на добычу и, конечно, приключения. Люди уходили в походы и возвращались изменившимися. Менялась и жизнь тех, кто оставался. Прошло совсем немного времени, и само понятие дома стало расплывчатым и подвижным, а затем снова обрело форму и ясность в совершенно других местах, по ту сторону моря. Для некоторых жителей Севера – сначала лишь горстки, но потом их становилось все больше – это был путь, о котором они мечтали, который выбирали для себя и меняли по собственному усмотрению. Хорошо известный нам, но, вероятно, до конца понятный лишь некоторым из них, он стал началом чего-то нового.
Назад: 10 Маритория
Дальше: 12 Гидрархия
