Набеги викингов были жестокими, яростными и безжалостными. Кроме того, они были весьма прибыльными, хотя и сопрягались с определенными рисками. И в этом смысле набеги были тесно связаны с политикой и отражали экономические тенденции, хотя многие их участники (в отличие от предводителей), возможно, этого не осознавали.

Столетия до начала эпохи викингов ознаменовались подъемом так называемых мариторий – разновидности государства, опирающегося на территориальный контроль и амбиции мелких князей, новые формы рынка и тесную взаимосвязь всего этого с морем. Именно в этих своеобразных политических единицах и основах их устройства нам следует искать причины набегов.

Как и многое другое в ранней истории Севера, появление мариторий связано с постепенным упадком Западной Римской империи и теми изменениями, которые происходили в скандинавских обществах по мере сворачивания или разрушения имперских институтов на юге. Возвышение аристократии – новой знати с ее культурой высоких залов, скальдическим самовосхвалением и грандиозными погребальными курганами – было лишь частью общей картины. Параллельно и в тесной связи с амбициями элиты происходил процесс обновления и перестройки постримской экономики. В основе эпохи викингов лежал не только приход к власти военных вождей, но и бурное развитие рыночных сил.

Не позднее VI–VII веков скандинавская знать вышла за рамки локальной экономики, опирающейся на натуральное хозяйство, и начала развивать более широкую организованную деятельность. Североатлантический кит, пойманный у берегов Норвегии, снабжал местный рынок ворванью, жиром и мясом, а его шкура и особенно кость – превосходный материал для резьбы – отправлялись на экспорт в другие области Скандинавии. Подобные цепочки обмена тянулись дальше, к новым империям Европы, организованным на псевдоримский лад, и на восток, соединялись с морскими маршрутами Великого шелкового пути, ведущими через Персидский залив в Индийский океан и до самого Китая. Важнейшей задачей знати было взять эту систему под свой контроль. Для этого, как часть стратегии укрепления экономической власти и развития внутренней и внешней торговли, создавались специализированные торговые города-эмпории.

Переход от цепочек распределения продукции и обмена подарками к свободной торговле был тесно связан с общей картиной происходящего вокруг. Новые торговые перспективы Скандинавии отражали общий для всей Северо-Западной Европы процесс возрождения постримской экономики на международной платформе. В Англии и Франкии новые эмпории называли вик (wic) – этот компонент сохранился и сегодня в названиях некоторых городов на восточном побережье, например Ипсвич (Гипесвик) и Норвич (Норвик). Также к их числу относятся Хамвик (сегодняшний Саутгемптон) и Лунденвик (англосаксонский Лондон, к юго-западу от римского города). Топоним распространился и в северных королевствах – например, в Нортумбрии был Эофорвик (Йорк).

Некоторые из этих городов изначально строились по плану так называемой лестничной застройки: две улицы, идущие параллельно берегу, одна выше другой, соединенные между собой через определенные промежутки поперечными улочками (вместе это напоминало лежащую лестницу-стремянку). Прибывающий морской транспорт попадал непосредственно на первую широкую улицу, тянущуюся вдоль берега, – корабли вытаскивали прямо на песок, позднее обслуживали в доках и на причалах. Не случайно главную улицу Лунденвика называли strond (теперь это Стрэнд, спрятанный в недрах Вестминстера) – как следует из названия, это был буквально «пляж, берег». На задней улице стояли жилые дома, мастерские и происходила вся торговля. Постепенно «лестница» разрасталась, новые улицы уходили дальше от воды и тянулись в обе стороны вдоль берега.

Во Франкии существовал аналогичный рыночный город Кентовик, ныне утраченное поселение на реке Канш около Этапля в Па-де-Кале. Там торговали в основном через Ла-Манш с Кентом. Кроме Кентовика важным центром торговли на северо-западе Европы стала Фризия (примерно современные Нидерланды). Фризия преуспела благодаря своему удачному географическому положению – она одновременно граничила с территориями франков, саксов и датчан и, как следствие, была важна для всех них, особенно в качестве торгового посредника. Фризия имела морские связи с западом и югом, на северо-востоке с Ютландией, а также с германскими землями. Важнейшим торговым городом здесь был Дорестад, расположенный в регионе Утрехт, недалеко от развилки Рейна, обеспечивавшего отличное транспортное сообщение. Начиная с VII века город быстро превратился в главный северный рынок и порт Франкского государства. Пожалуй, самый крупный в своем роде, необычный городской комплекс Дорестада растянулся на несколько километров вдоль реки. Широкие деревянные пристани выступали далеко над водой и были расположены так близко друг к другу, что образовывали сплошную деревянную платформу, как бы продолжение рынка над рекой.

К началу VIII века такие же процессы начались в Скандинавии.

Рис. 17. Первый рынок. Реконструкция раннего Рибе, каким он выглядел в конце VIII века – небольшие участки, разделенные невысокими заборами, с простыми ремесленными мастерскими. Позднее на этом месте вырастет один из первых городов Скандинавии (© Flemming Bau)

В Дании, где раньше, чем в других скандинавских регионах, консолидировалась высшая политическая власть, центром развития стал город Рибе на юго-западе Ютландии, недалеко от границы королевства. Вероятно, то был первый из скандинавских эмпориев – судя во всему, он был основан в начале VIII века и расцвел благодаря близости к английским и франкским викам и в особенности к фризской торговле. Уже через несколько лет вдоль главных улиц были разбиты ряды прямоугольных участков, обнесенных невысокими заборами, где располагались мастерские по производству бус и металлических изделий и другие ремесленные предприятия. Вероятно, поначалу это было не слишком впечатляющее зрелище, и, возможно, активность в городе носила сезонный характер, однако Рибе положил начало экономическому и политическому эксперименту, которому предстояло иметь далекоидущие последствия.

Примерно в 770 году второй крупный датский рынок был основан на противоположном берегу Ютландии в Хедебю (ныне Хайтабу на севере Германии, но в эпоху викингов эта область однозначно принадлежала Дании). Расположенный на реке Шлай Хедебю лежал южнее Рибе и входил в состав пограничного оборонительного вала Даневирке. В «Анналах королевства франков», одной из официальных придворных летописей империи Карла Великого, рассказывается, как в 808 году датский король Годфред совершил набег на славянские территории на востоке, где разрушил торговое поселение Рерик (современный Гросс-Штремкендорф на севере Германии). Связанный в то время с франками и служивший своего рода свободным портом, Рерик был, по сути, западнославянским Рибе, и, очевидно, Годфред оценил его потенциал. Однако он не стал захватывать город, расположенный так далеко от его опорной базы, – вместо этого он, по сведениям «Анналов», просто перевез оттуда всех купцов в Хедебю и разместил их там под своим покровительством.

Такие же процессы происходили повсюду на Севере. В Швеции на одном из островов озера Меларен был основан торговый город Бирка. Расположенный на некотором расстоянии от моря, он тем не менее имел защищенную глубоководную гавань и удобный доступ одновременно к Балтийскому морю и к речным путям внутри страны. Самые ранние культурные слои в Бирке датируются примерно 750 годом – где-то между датами основания Рибе и Хедебю. Возможно, поначалу это был простой местный рынок, однако он быстро превратился в постоянное городское поселение с жилыми домами и мастерскими, регулярными улицами, образующими обращенный к воде полумесяц, и переулками, спускающимися к уходящим в озеро каменным пирсам с деревянным настилом. Первая отправленная в Швецию христианская миссия, во главе которой стоял священник Анскар (позднее архиепископ), добралась до Бирки в 829 году. Записки об их безуспешной по большей части миссионерской деятельности содержат некоторые подробности о рынке. Судя по всему, им руководил поставленный королем управляющий. При этом один из дворцов местного короля стоял в пределах видимости на соседнем острове. Археологические данные показывают, что поселение состояло из массы небольших построек, в нем царила теснота и, вероятно, антисанитария. На северной окраине Бирки обособленно стояли несколько больших длинных домов, каждый на собственной искусственной террасе, возвышающейся над озером, – возможно, «коттеджный поселок» богатых жителей, не желавших жить в грязи и убожестве основного поселения. С одного края заселенной территории построили укрепленное городище, а вскоре весь рыночный центр опоясала стена, одновременно отделившая его от растущих рядом кладбищ.

Береговые эмпории и рынки, такие как Хедебю и Бирка, служили зримым воплощением меняющейся экономической истории постримской Европы, заново созданной развивающимися обществами. В новом академическом лексиконе эти города принято называть «нодальными точками» международных сетей, которые соединяли между собой разные мелкие княжества и позволяли им вести обмен на равных. В эпоху викингов некоторые из них превратились в настоящие городские центры.

У рынков существовала четкая иерархия, и нижнюю ступень в ней занимали сельские рынки, где местные жители заключали ежедневные сделки между собой или покупали у странствующих торговцев. Как минимум с начала позднего железного века существовали взаимосвязанные сети мелких торговых площадок – от одиноких причалов, где товары могли продавать прямо с борта лодки, до деревенских рынков и ярмарок. Например, комплексное исследование на Готланде показало, что в местах с удобным выходом к воде вся береговая линия была покрыта крошечными пристанями – всего около пятидесяти таких мест. Большинство из них выглядели просто как выложенный камнями пологий спуск, небольшая область с расчищенной тропой к берегу, но для местных нужд этого вполне хватало.

Региональные торговые площадки играли роль посредников в процессе дальнейшего распределения товаров с крупных рынков. Точно так же все крупные поселения на побережье и реках были ориентированы не только непосредственно на морскую торговлю, но и служили связующим звеном – пунктом стыковки, как их называют историки-экономисты, – с сухопутными торговыми путями внутри страны. Те, в свою очередь, соединялись с существовавшими, вероятно, уже не первое тысячелетие сетями местного обмена. Таким образом, товары, прибывшие по морю, например, в Рибе, могли попасть в удаленные сельские поселения и усадьбы.

Крупные рынки, такие как Бирка и Рибе, очевидно, служили площадкой продажи товаров, ввезенных из дальних стран. Однако в обществе ранней эпохи викингов существовала развитая многоуровневая система обмена. Уделяя повышенное внимание контролируемому импорту иностранных товаров, как экзотических, так и повседневных, ученые рискуют упустить из виду ценность внутреннего производства, продукцию которого тоже можно было распределять и присваивать. Также, по-видимому, существовала концепция товара как денег – разные виды продукции и сырья (ткани, гребни или даже продукты питания) обменивали по заранее согласованному курсу, используя их буквально как деньги, а не как бартер. В VIII веке с расцветом эмпориев эти товары производили в сельской местности и поставляли на рынки, позднее, собственно в эпоху викингов, их производство переместилось непосредственно в рыночные города.

Археология крупных рынков выявляет один бросающийся в глаза их признак – регулярную планировку: они состояли из участков правильной формы, часто примыкающих к главным улицам и обнесенных заборами, четко обозначающими границы собственности и зоны контроля. Очевидно, в этих местах существовала организация, хотя кто за ней стоял – центральная власть или коллективные усилия местных жителей, – уже другой вопрос. Нетрудно представить, что деление на участки могло распространяться в другие сферы жизни и обретать форму исключительных прав на торговлю или даже протекционизма.

Подобный уровень организации неизменно поднимает вопрос о том, какую роль в создании первых рыночных центров играла знать. Несомненно, покровители из числа мелких князей и других региональных правителей обеспечивали определенный экономический импульс, но в таких местах, как Рибе, главной движущей силой служили общие закономерности процесса торговли. Появление паруса на скандинавских судах, по-видимому, совпало с расцветом этих торговых центров и, возможно, также внесло свой вклад в общую картину экономического развития.

Многие рыночные центры одновременно служили местом народных собраний, и это привлекало к ним еще больше людей – так было, например, в Бирке. Трудно сказать наверняка, но в некоторых названиях регулярных региональных рынков прослеживается культовый подтекст – так, в Уппсале проходил Дистинг, «собрание дисов». Возможно, сверхъестественные существа, связанные с такими собраниями, одновременно служили чем-то вроде святых – покровителей торговли.

Связь с общественными собраниями подчеркивает важность демократических основ городского устройства. Очевидно, главной движущей силой региональной и международной торговли была не воля политической элиты, а инициатива торговцев и ремесленников. В свою очередь, это подразумевало наличие развитых представлений о соотношении спроса и предложения, с учетом таких переменных, как мода и вкусы. Короли здесь выступали скорее как предприниматели, вкладывающие средства в перспективное предприятие и занимающие по сравнению с остальными более выгодные позиции, позволяющие воспользоваться благоприятной возможностью. В структуру власти скандинавских политических единиц накануне эпохи викингов была вплетена система взаимоотношений, регулирующая производство, распределение и потребление товаров не только среди знати, но и во всех слоях общества.

Возникает еще один вопрос касательно тех, кто жил в Рибе, Бирке и остальных городах. Обмен на местном уровне происходил совсем не так, как крупномасштабная международная сделка с иностранным судном, и для каждой формы транзакции требовалась своя инфраструктура. Это отразилось на поселениях, вырастающих вокруг развивающихся торговых городов, и на их жителях, которые, в широком смысле, были глубоко интегрированы в торговую деятельность, составлявшую основу жизни этого места. По сути, в эмпориях возникли зачатки нового профессионального класса – ремесленники, специализирующиеся на производстве определенной продукции, и владельцы лавок, в которых ее продавали.

Молодые, быстро растущие города, куда стекались ручейки ранней экономики, были не только центрами притяжения, средоточием надежд и новых возможностей. В таких местах всегда есть свои темные стороны – мошенничество, вредительство, беззаконие. Достаточно популярным времяпрепровождением была выпивка, вероятно, существовали и специальные питейные заведения, хотя их следы трудно обнаружить с помощью археологии; то же самое можно сказать о секс-услугах. На рынках наверняка возникали разнообразные новые формы преступной деятельности. Не исключено, что морские разбойники могли найти на шумных улицах новый источник добычи («Хорошая у тебя тут мастерская, будет жаль, если с ней что-нибудь случится»). Любая активная торговля, подразумевающая обмен реальными материальными ценностями, требует охраны, телохранителей, какого-то рода страховки – всем этим также могли заниматься некоторые горожане. В эпоху викингов несомненно существовал свой теневой преступный мир.

Новые роли, обусловленные новыми рынками, иногда принимали узкоспецифичные формы. Например, ювелиры Готланда создавали украшения характерного вида – такие встречаются только на Готланде, но в их дизайне прослеживаются мотивы и символы, заимствованные из других традиций и культур. Эти украшения создавали особую островную идентичность, сообщали о происхождении человека, одновременно отсылая к более широкому контексту, в котором успешно действовали жители острова. То же самое можно сказать о Рибе, Хедебю, Бирке и других подобных местах. Вместе с тем очевидно, что во всех этих рыночных центрах население имело регулярный беспрепятственный доступ к продуктам из других областей, что подразумевало широкие контакты с внутренними районами страны и наличие связей между сельским и условно городским населением. Из деревни привозили мясо и сельскохозяйственную продукцию. Рыбу можно было поймать на месте. В некоторых местах, в частности в Бирке, также активно охотились на гагу и других птиц – их добывали весной на островах архипелага.

Кроме того, эти люди отличались повышенной мобильностью: изотопные исследования могильников ранней Бирки показали, что очень многие начинали переезжать в возрасте 13–14 лет (возможно, переступив порог взросления) и могли удалиться от места изначального проживания на расстояние до ста километров в любом направлении.

Итак, ранние рынки служили связующим звеном в цепочке торгового обмена и стыковочными портами зарубежных контактов. В VII веке и первых десятилетиях VIII века вектор этих контактов был преимущественно направлен в Скандинавию извне – северные купцы не выезжали со своими товарами в другие страны. Ситуация изменилась в середине VIII века: жители Севера начали перемещаться туда, где происходил обмен, и пытаться взять его под контроль. Это стало одним из ключевых факторов сингулярности эпохи викингов: обороты экономического двигателя вырабатывали мощность набегов.

Не выпуская из виду первые признаки этой активности – корабли из Салме и жестокую гибель похороненных в них людей, – мы изучим этот торговый мир сначала на востоке, в окрестностях Балтийского моря, а затем, следуя за хронологией набегов – Портленд, Линдисфарн и другие, – повернем на запад.

Балтийское море – или Восточное море, если смотреть со стороны скандинавов (на шведском языке оно до сих пор называется Östersjön) – с незапамятных времен (как минимум, с бронзового века) служило торговой площадкой, по которой на Север и обратно проходили разнообразные товары. Западные острова Балтийского моря Готланд, Эланд и Борнхольм относились к скандинавской культуре, хотя, как любое другое место, имели свои особенности и самобытные черты.

У экономической революции на западе, выразившейся в создании организованных эмпориев, было зеркальное отражение на востоке – точно такие же тенденции в это время развивались в Балтийском регионе. Викинги запада и востока были одними и теми же людьми и в своих путешествиях и контактах с другими народами действовали во многом одинаково, хотя детали их поведения, естественно, различались в зависимости от местных условий и обстоятельств.

Активная торговля, несомненно, была налажена с народами, населявшими территорию современной Финляндии, через Аландский архипелаг, в эпоху викингов служивший фактически форпостом скандинавской культуры, хотя немного более отдаленным, чем Готланд. Основным предметом импорта был медный сплав, который использовали в том числе для создания характерных женских украшений из бронзы. Финские круглые фибулы встречаются на Готланде, в Бирке и в других областях долины Меларен, а скандинавские овальные фибулы можно найти во внутренних регионах Финляндии.

На южном берегу Балтийского моря начиная примерно с середины VII века обнаружены признаки активности славян между реками Одер и Висла. Здесь были созданы поселения, напоминающие эмпории Северного моря, возникали крупные рынки, такие как Рерик, сыгравший невольную роль в развитии Хедебю, и множество мелких рынков. На побережье Северной Германии и Польши археологи обнаружили около 15 торговых площадок – в каждом из этих мест к VIII веку появляются следы присутствия скандинавов. Характерной особенностью этих западнославянских центров были постройки земляночного типа, организованные по тому же принципу, что в скандинавских эмпориях, но с местным колоритом.

В Гробине на территории современной Латвии найдено подобие скандинавской колонии, относящейся как раз к тому времени (середина VIII века), когда в регионе сложились основные торговые пути. Так называемый Янтарный путь пролегал вдоль реки Вислы через Трусо (современная Польша) и Гробиню и через Готланд доходил до Скандинавии. Параллельно ему шел восточный путь из долины Меларен, возможно, через Аландские острова к берегам Эстонии. В этом контексте большое значение имело все побережье нынешних Балтийских государств, поскольку отсюда открывался доступ к внутренним регионам Восточной Европы по рекам Неман, Вента, Даугава и др. На реках нередко встречались укрепленные заставы и, поскольку реки протекали по землям разных племен, прохождение каждого этапа требовало сложных переговоров, а также уплаты сборов или дани.

Важнейшей коммерческой инициативой скандинавов в Прибалтике в VIII веке было решение двинуться на восток – самый дальний восток – через Финский залив на территорию, сегодня принадлежащую России. Несомненно, культурные и торговые контакты с этим регионом существовали и раньше, и эти земли отнюдь не были для скандинавов terra incognita. Отдельные путешественники как минимум из континентальной Швеции и с Готланда бывали там много раз, однако у нас нет никаких сведений о масштабных организованных путешествиях и тем более об основании поселений. Но примерно в середине VIII века положение изменилось, и такие же изменения одновременно произошли в Северо-Западной Европе.

Центром притяжения на востоке служил город, известный сейчас как Старая Ладога, расположенный в устье реки Волхов при ее впадении в Ладожское озеро (крупнейший в Европе пресноводный водоем). Сюда открывался прямой доступ с Балтийского моря и из Финского залива по реке Неве, на которой тысячу лет спустя будет основан Санкт-Петербург, а затем вдоль берега озера и на несколько километров вверх по реке до самого поселения. Волхов служил основным средством доступа к речным системам дальше на юге, ведущим во внутренние области современной России и в конечном итоге к Днепру, по которому можно было проследовать через всю территорию современной Украины до Черного моря к самому богатому из существующих рынков – Византии.

Первые следы заселения Ладоги относятся к 753 году – установить дату с такой точностью удалось по анализу годовых колец на бревнах первых деревянных построек, сохранившихся во влажных культурных слоях. Дата основания примерно совпадает с появлением других эмпориев, и здесь заметно такое же соотношение общественных, торговых и правящих сил. К концу столетия поселение уверенно процветало.

Построенная вдоль Волхова в месте впадения небольшого притока, Ладога располагалась на обоих берегах и отличалась строго линейной планировкой. Центр поселения находился там, где сливались два потока, и был застроен квадратными бревенчатыми сооружениями, типичными для славянских народов, и прямоугольными длинными домами скандинавского типа. Здесь с самого начала сформировалась пестрая этническая компания: на неуклонно расширяющийся рынок стекались славяне, скандинавы, финны, балты и даже саамы, а также некоторые другие народы. Заселенный район окружали простые оборонительные сооружения, и, похоже, уже в самом начале на мысу, в месте слияния потоков, было построено подобие крепости.

Берега реки за пределами основного поселения и раскинувшегося за ним поля были заняты кладбищами, очевидно поделенными на этнические участки, с характерными для разных жителей Ладоги типами захоронений. Со временем различия в погребениях становились менее выраженными, как, без сомнения, стирались они и в жизни здешних людей, но, похоже, именно скандинавы изначально основали здесь рынок и с самого начала занимали на нем господствующее положение.

Легко сравнить такие места, как Ладога, с фронтирными поселениями американского запада. Они быстро разрастались от нескольких палаток с корабельными припасами и предметами первой необходимости до зачатков небольшого города. Скорее всего, там царили простые грубые нравы и в целом было небезопасно, но вместе с тем атмосфера в этом месте была захватывающей (если, конечно, вам по вкусу такие приключения). Здесь можно было заработать целое состояние и осесть или двинуться дальше – при условии, что вам удалось разминуться со всеми местными опасностями. Представьте себе Дэдвуд на топком речном берегу, добавьте чуть больше этнического разнообразия, мечи и веру в разных богов, и вы, вероятно, окажетесь не так далеки от истины. На востоке можно было построить жизнь заново, начать все сначала или забыть о том, что было в прошлом. Впрочем, не стоит думать, что такие начинания всегда оканчивались успехом. Представьте, сколько исполненных радужных надежд скандинавских простаков отправлялись на восточные реки, чтобы обеспечить свое будущее, и попадали в распростертые цепкие объятия дельцов Ладоги. Нужны припасы? Подходи сюда. Промочить горло? Конечно, приятель. Нечем заплатить? Что ж, удача дама капризная, но, к счастью, мы можем дать тебе в долг, и на лучших условиях. Ладожане – ваши новые друзья, хлопок по спине, поднесенная кружка эля – и еще три на столе, какая щедрость! – но их глаза никогда не улыбаются. Вы скрепляете сделку рукопожатием, а потом этот здоровенный славянин загораживает выход. Пожалуй, здесь человеку было особенно легко исчезнуть без следа, по собственной воле или нет, и вокруг поселения наверняка было немало безымянных могил.

Все это, конечно, просто занятная фантазия, но вместе с тем то действительно был мир огромных возможностей. Рынки и базары превращались в плавильный котел этносов, где журчание разных языков сливалось в усредненный универсальный язык, лингва-франка торговли. Взаимодействие происходило на двух уровнях. Формальную сторону торговой сделки регулировали законы, правила и кодексы поведения. Кроме этого, существовали неформальные ожидания, проистекающие из равно значимых местных традиций, культурных норм, соблюдаемых обрядов и так далее. Пожалуй, самым важным вопросом здесь был вопрос обеспечения безопасной среды, в которой могли происходить все эти операции – рынок, лишенный защиты, вряд ли просуществовал бы долго. Валютой этих обменов были меха, серебро и рабы – триада, не меняющаяся веками.

В VIII веке скандинавы еще не целиком контролировали торговлю на восточных реках – их влияние расширилось в IX веке и достигло апогея в X веке. Ладога была для них начальным этапом, первой ступенькой, но как минимум во второй половине VIII века и, возможно, даже в IX веке эти водные пути представляли для них определенный вызов.

Набеги и торговля были, можно сказать, двумя сторонами одной монеты – двумя различными выражениями одного и того же явления: стремления к власти и консолидации власти, выраженного в приобретении и перераспределении движимого богатства. Экспансионистские амбиции королей Швеции привели к появлению таких мест, как Ладога, – но вместе с тем и к таким событиям, как трагическое окончание королевского (по всей видимости) морского похода и появление корабельных могил в Салме.

На западе, особенно на берегах Норвегии, реальная власть в это время носила по-настоящему личный характер, и именно здесь политика полностью слилась с экономикой, породив неожиданный и бурный результат в виде набегов. Подобная закономерность смутно вырисовывалась и на востоке, но на западе она проявилась намного более отчетливо.

К середине VIII века на берегах Норвегии в процессе конкуренции, слияния, поглощения, экспансии и заключения союзов образовалось около пятнадцати маленьких королевств. Некоторые из них простирались в глубь страны вдоль фьордов до небольших внутренних участков плодородных сельскохозяйственных земель. Но в каждом из них сложилась одна и та же специфическая социально-политическая модель, связанная с уникальной топографией и экономическим потенциалом региона, и существенно отличающаяся от сопоставимых моделей в других областях Скандинавии.

Массу ценных сведений нам дает регион от Ругаланна на юге до Нордмора на севере, который Снорри Стурлусон называл Срединными землями. В сельскохозяйственном центре Йерен находится поселение Авальдснес. Оно вместе с прилегающей территорией вдоль пролива Кармсунд может служить для нас наглядной иллюстрацией тех важных событий и явлений, которые разворачивались в это время в этом месте. У нас есть данные о существовании здесь интригующей двухуровневой политической системы. Во внутренних районах на плодородных землях насчитывалось более тридцати поместий и крупных имений – по сути, усадеб вельмож – с аграрным натуральным хозяйством, опирающимся на доступные ресурсы. Примерно такую же модель расселения и политическую структуру мы наблюдаем во всей остальной Скандинавии. Но кроме этого, еще была береговая знать, владевшая десятком поместий на побережье и ближних островах и, очевидно, стремившаяся взять под контроль движение морского транспорта вдоль берега. Последнее было новым явлением в Скандинавии позднего железного века.

Одно из главных доказательств существования этой дифференцированной структуры власти дают так называемые дворы – места собраний, обеспечивавших базовый уровень общественного самоуправления. Новое исследование показало, что большинство дворов собраний в Ругаланне (район вокруг Авальдснеса) в VIII веке пришли в упадок и были заброшены. В других областях, например на Халогаланде, расположенном дальше к северу, тинги продолжали свою деятельность до эпохи викингов.

На практике это означает, что в центрально-южной части западного побережья – той части, которая обращена к Британии, – в VIII веке резко изменилось соотношение сил. И именно в этот период были созданы рыночные центры дальше на юге и востоке, в Дании и Швеции, и открыты русские реки.

Очевидно, народные собрания раннего железного века играли определенную роль в избрании народных лидеров, возможно даже первых королей, и естественно, эти функции оказались под вопросом, когда новая знать постримского периода решила взять свое будущее в собственные руки. Королевская власть постепенно крепла, короли присваивали себе управляющую роль тингов, и со временем деятельность народных собраний ограничилась только судебными разбирательствами. В Ругаланне дело, по-видимому, зашло еще дальше, и короли взяли на себя и эти полномочия – произошла явная централизация власти и ее сосредоточение в руках элит.

То, что характер правления на побережье Норвегии менялся, не вызывает сомнений, но это происходило иначе и, возможно, быстрее, чем в других областях Скандинавии. Здесь в VIII веке возник еще один новый тип правителей: все они были мужчинами, и древнескандинавские источники даже сохранили их название – sækonungr, морские конунги. Чаще всего они встречаются в легендарных сагах, в метафорических образах скальдических поэм и иногда в списках поэтических синонимов, а также в «Саге об Инглингах» Снорри, где есть следующее интересное определение: «В то время… многие из них были морскими конунгами – у них были большие дружины, а владений не было». Очевидно, их королевский статус зависел не от знатного происхождения (к VIII веку эта система уже закрепилась), а непосредственно от морской военной мощи.

В 1930-х годах по данным письменных источников был составлен полный список личных имен морских конунгов и в нем выделены имена, относящиеся к IX веку и ранее. Работа имеет огромное значение для понимания того, кем были эти люди. По словам составителя, их имена представляют собой «исторические картины в миниатюре» – эти красноречивые прозвища вряд ли подошли бы королям из поздних саг, но вполне годились для неистовых предводителей дружин. Мы почти видим их, сходящих со страниц: Ати – Корабельный товарищ, Бейти – Мореход, Эккилл – Тот, кто плавает в одиночестве, Гейтир – Козел, Гестил – Маленький гость, Яльк – Вопящий, Мисинг – Мышь, Мевилл – Чайка, Роккви – Тот, кто плывет в сумерках – и еще семнадцать человек. Это пиратские имена. На ум невольно приходят Эдвард Тич, Черная Борода, Джек Рэкхем и им подобные, и это вполне обоснованная аналогия. Важно то, что это действительно имена викингов, в прямом смысле их настоящие имена.

Владения морских конунгов представляли собой настоящие маритории, заключавшие в себе целое сообщество, культурно ориентированное на океан. Что особенно важно, их главной опорой было не право распоряжения землей – за исключением той земли, которая нужна для снабжения главных поместий всем необходимым. Такие места, как Авальдснес, были воинскими поместьями, базами морских военных вождей. Прилегающие внутренние районы обеспечивали их пропитанием, а также сырьем для оснащения и обслуживания кораблей. В близлежащих крестьянских хозяйствах набирали людей для экстренной обороны поместья или в корабельную команду.

Величайшим из морских конунгов был Харальд Прекрасноволосый, человек, сделавший попытку объединить Норвегию в IX веке и положивший начало процессу формирования государства, завершившемуся двести лет спустя. Авальдснес был одним из его поместий. Примечательно, что в начале своего пути морского конунга Харальд носил другое имя – Люфа (Косматый), еще один пример пиратской клички главаря банды, позднее превратившейся в королевское прозвище. Харальд прославился тем, что имел огромное множество жен и наложниц. Один ученый даже предположил, что он стремился таким образом создать сеть альянсов, соединяющих разные регионы принадлежавших ему внутренних земель и обеспечивающих необходимую поддержку его власти на море. Это звучит вполне убедительно.

В отличие от своих южных соседей развивающиеся политические единицы норвежского побережья Северного моря не имели прямого доступа к рынкам Фризии и не имели собственных торговых площадок, таких как Рибе. Морские конунги Срединных земель Норвегии, по-видимому, компенсировали это инвестициями в удаленную торговлю арктическим сырьем и продуктами, в том числе мехом, пухом, моржовой костью и особенно точильным камнем, и выступали как главные посредники в реализации этого прибыльного товара. Торговля, судя по всему, началась примерно в 720-х годах, а ее пик пришелся на последнее десятилетие VIII века – то есть совпал по времени с первыми серьезными набегами на Западную Европу.

Укрепление власти морских конунгов позволило им взять под охрану морские пути вдоль норвежского побережья, обезопасить перевозку грузов и наладить бесперебойную (и контролируемую) торговлю. Возможно, их влияние распространилось даже дальше. В Ругаланне дворы тингов, по-видимому, исчезают как раз в тот период, который ознаменовался укреплением власти морских конунгов. Если права народных собраний действительно перешли лично к королю, это был драматичный пример присвоения власти, по-видимому вызвавший широкий отклик у населения. Именно поэтому были оставлены места собраний, которые до этого служили многим поколениям жителей общины. Исландские родовые саги живо описывают возмущение многих норвежцев, недовольных новыми порядками и тем, что король сосредоточивал в своих руках все больше власти, отбирая ее у свободных земледельцев. В ретроспективной (и, безусловно, предвзятой) истории, рассказанной средневековыми авторами саг, именно эти независимые землевладельцы решили основать новую колонию на островах Северной Атлантики и создали республику свободных земледельцев, которая впоследствии стала Исландией.

Морские конунги сыграли решающую роль в начале эпохи викингов на западе, и их попытки распространить свою власть по всему побережью сформировали политический фон разбойных набегов. Грабители, напавшие на Линдисфарн, пришли из этого региона. Именно в этой социальной среде они сформировались и обрели мотивацию. Именно здесь находились их дома, куда они возвращались с полными кораблями добычи – огромным количеством движимого богатства, которое, в свою очередь, поддерживало существование мира морских конунгов.

Здесь нам следует вкратце рассмотреть некоторые другие теории, выдвинутые для объяснения набегов, и факторы, которые предлагают считать главными катализаторами эпохи викингов. Каждый из этих «триггеров» изначально вызывает сомнения либо не может служить достаточным объяснением, если рассматривать его отдельно.

Одна из наиболее устойчивых версий связана с развитием технологий, в частности в области судостроения. Довод сторонников этой версии заключается в том, что инновации в области кораблестроения – появление паруса и начало строительства мелкосидящих судов из уложенных внахлест клинкерных досок (что давало повышенную скорость и маневренность) – обеспечили викингам практическую возможность совершать плавание в дальние страны. Возможно, они начали бы совершать набеги раньше, но у них просто не было для этого технических средств. Таким образом, именно успехи судостроения послужили толчковым фактором, стимулом для выхода скандинавов в большой мир: у них были корабли, и они собирались их использовать. Но здесь возникает несколько возражений. Прежде всего, в конце и даже в середине VIII века морские сражения не были для скандинавов чем-то новым. Жертвоприношения на болотах в Дании указывают, что уже в раннем железном веке скандинавы могли совершать серьезные морские переходы, а от датского берега до остального европейского побережья было рукой подать. Точно так же ладьи осебергского типа ранней эпохи викингов, безусловно, были изумительными произведениями судостроительного искусства, но по-настоящему эффективные боевые корабли появились только в конце IX и X веке. Нет никаких поводов сомневаться в том, что скандинавы были весьма искусны в морской навигации и их корабли действительно были заметно лучше, чем у соседних культур Северо-Западной Европы, но морские путешествия были известны людям уже много веков, и пиратство и морские военные походы тоже вряд ли можно назвать уникальным изобретением викингов. Корабли и морская мощь составляли основу активности викингов, но взятые отдельно, они не могут объяснить причины этой активности и выбор времени для нее.

Кроме этого, есть экологическая теория, согласно которой общее потепление климата внезапно сделало более перспективным и привлекательным вторжение в ранее непригодные для жизни области, такие как Северная Атлантика. Как утверждают, это привело к тому, что скандинавы в своих плаваниях не только совершали набеги, но и основывали новые поселения. Однако широко обсуждаемый средневековый климатический оптимум наступил через целых сто лет после начала набегов, возможно даже позднее. К тому времени, как средняя температура начала подниматься, Исландия и Гренландия уже были заселены. Климатическое влияние вулканической пылевой завесы VI века не вызывает сомнений, и выше мы рассмотрели воздействие этого фактора на формирование общества, в конечном итоге породившего феномен викингов, но к середине VIII века его значение успело отойти на второй план.

Некоторые ученые рассматривают европейские эмпории не как часть масштабной экономической перестройки, а как фактор притяжения, уравновешивающий парный толчковый фактор кораблестроения. Аргумент прост: викинги начали совершать набеги, потому что появилось множество мест, которые стоило разграбить, – современные военные называют это средой, богатой целями. Однако это не вполне соответствует хронологии. Ясно, что на эмпории неоднократно совершались набеги (особенно не повезло в этом отношении Дорестаду), и как связующее звено в цепочке импортно-экспортного обмена производственными товарами они служили крайне заманчивой целью. Но было бы неверно рассматривать эти широко раскинувшиеся сети междугородной торговли лишь как феномен VIII века, совпавший по времени с началом набегов, и не следует забывать, что скандинавы не только грабили и жгли такие поселения, но и сами приезжали туда торговать.

И только когда мы соединяем роль эмпориев с политикой Скандинавии, ситуация, сложившаяся в середине VIII века, начинает проясняться.

Власть в зальных культурах Скандинавии отличалась агрессивностью и склонностью к междоусобной борьбе. Некоторые рассматривают появление морских конунгов на норвежском побережье как квинтэссенцию хищнических аспектов этого общества. По мере того как власть морских конунгов в регионе усиливалась, они, вероятно, выступали в качестве гарантов общей безопасности и, таким образом, постепенно сокращали возможности для «внутренних» набегов в Норвегии. Разбойники, лишившиеся перспективы грабить у себя дома, вынужденно обратили взоры за границу, и так было положено начало знаменитым нападениям на Британские острова.

Нет никаких сомнений в том, что разбойники, напавшие в конце VIII века на берега Англии, а вскоре после этого на Шотландию и Ирландию, прибыли именно из этого региона Норвегии – в норвежских погребениях этого периода в изобилии представлена добыча, захваченная на островах, и монастырские сокровища, часто сломанные или приспособленные для других целей. Но это не отвечает на вопрос о том, кем на самом деле были эти викинги и почему они не были интегрированы в то общество, которое строили новые морские конунги – в конце концов, те, кого одни считают пиратами, легко могут быть для другого верной дружиной. Я считаю, что мы можем, наоборот, с полным правом рассматривать морских конунгов как фактических инициаторов западных набегов и что викинги были полностью интегрированной частью их базы власти; в сущности, разница между ними была почти незаметна. Неважно, какую роль здесь сыграли морские конунги – послужили катализатором агрессии викингов или были активными участниками набегов, – последствия их амбиций в любом случае были примерно одинаковыми.

Нечто подобное прослеживается в стремлении свеев на восток и юг через Балтийское море. Экономическим стимулом для них служили восточные речные пути как источник потенциально огромных богатств – в этом качестве свеи открыли их для себя в начале VIII века в процессе неоднократных походов в этот регион и взаимодействия с местными жителями. Начиная с 750-х годов мелкие королевства Скандинавии были готовы предпринимать активные действия на основе накопленных наблюдений.

В то время, пока конунги и викинги активно искали возможности обогащения за пределами Скандинавии, люди, в чью сторону они смотрели, переживали период беспрецедентной уязвимости. Местная оборона в небольших поселениях Англии и Франкии была плохо организована и совершенно не готова к стремительным атакам. На государственном уровне и Франкское государство, и английские королевства были либо на грани гражданской войны, либо просто не в состоянии достаточно быстро отреагировать на нападение извне. Однако этот процесс был обоюдным. Несмотря на то что традиционно принято уделять внимание агрессии викингов, на протяжении большей части этого периода народы Южной Скандинавии почти постоянно ощущали угрозу со стороны своих христианских соседей. Империя франков обретала форму под ударами меча в ходе экспансионистских войн Карла Великого в конце VIII века, и Север неизбежно должен был ощущать это социальное давление в период первых набегов (император умер в 814 году, через несколько десятилетий после начала морских нападений). Деление Франкского государства в IX веке после длившейся несколько лет гражданской войны отнюдь не ослабило напряжение на датской границе, и в целом можно говорить о том, что медленно расширяющиеся государства викингов никогда не чувствовали себя полностью защищенными от нападения с юга даже в новом тысячелетии. Скандинавские военные походы почти всегда не только преследовали очевидные корыстные цели, но и несли в себе превентивно-оборонительный элемент.

Все вместе это складывается в общую картину, где насилие составляет неотъемлемую часть культуры, а экспансивная конкуренция распространяется от внутренних областей Дании до побережья Норвегии и Швеции. Но, рассматривая Салме и Ладогу как символы чего-то большего, мы начинаем видеть недооцененную составляющую феномена викингов, а именно то, что к середине VIII века этот феномен уже начал проецироваться вовне, но не на запад, а на восток – по сути, во внутренние воды. Набеги, торговля и захваты земель, которые вскоре станут привычными составляющими приключений скандинавов на западе, уже были опробованы в Балтике – «Восточном море» скандинавского мира.

Пересечение всех этих социально-экономических факторов с середины и до конца VIII века и их постепенное слияние исчерпывающим образом объясняет происходящее. На фоне долгосрочных тенденций политической консолидации как внутри Скандинавии, так и в соседних с ней странах, конкурирующие королевства Севера нуждались в источниках доходов и движимом богатстве для подпитки своих внутренних обширных амбиций. Окружающие государства были политически раздроблены, даже если входили в состав более крупных имперских структур, и не могли организовать скоординированную защиту от молниеносных нападений, за которыми следовало быстрое отступление. В результате возникло идеальное стечение обстоятельств: совпадение желаний и возможностей, спроса и предложения.

Одни и те же даты – примерно середина VIII века, 750 год или около того – снова и снова всплывают во всех обсуждениях. До нападения на Линдисфарн оставалось 40 лет. Именно тогда, по примеру датского Рибе, в Швеции была основана Бирка. Именно тогда была заложена Ладога, за которой открывались восточные речные пути. В это же время норвежские морские конунги усилили хватку на побережье и постепенно начали расширять свои владения на запад. И еще это дата похода на Салме. Экономика, политика и агрессивные морские походы как способ их расширения в совокупности создавали по-настоящему взрывоопасную смесь.

Последняя составляющая набегов викингов во многих отношениях наиболее очевидна: это люди, которые в них участвовали. В этот период концепция личности получила признание и заняла важное место в жизни общества – в поэзии, обрядах, нравственных кодексах и рунических эпитафиях, – и решающее значение приобрела личная инициатива. И теперь мы обратимся к ним.