Если только вернусь…

24 октября.

Быстро протекают короткие тусклые дни, переходящие в долгие ночи, и кажется, все медленнее ползут месяцы. Долгими вечерами, после ужина мы нередко коротаем время в салоне, т.е. в столовой. Данилыч, как обычно, занимается своими поделками, а мы читаем при двух лампах. Иногда я здесь же веду дневник или что-то еще пишу. Так было и вчера вечером. Данилыч трудился над потягом для собачьей упряжки и стал вспоминать Якутию, родные с детства места, с умилением рассказывал о них. Тут Виктор прерывает рассказчика, явно решив задеть Данилыча за живое: мол, что представляет собой твоя Якутия? Дикая страна с полуграмотным населением, пригодная разве что для ссылки и каторжных работ.

Николай Осипович с минуту молчал. Наконец, не спеша, отложил в сторону отремонтированный потяг, сказал с упреком:

Эх, парень, мало ты знаешь о Якутии! Ты хотя бы школьный учебник по географии почитал да карту Якутии повнимательнее посмотрел, тогда, может, и не сказал бы такое. Дикая страна! – передразнил он Виктора. – Была дикой при царизме, да сплыла. Теперь в Якутию не ссылают, туда люди добровольно едут.

Хм, добровольно! Как мы в Арктику: провел здесь пару лет, посмотрел Север с его дикой природой, так называемую экзотику, зашиб деньгу и скорее домой без оглядки…

А после очередного отпуска снова на Север, – подсказал я Виктору.

Нет, дудки! Пусть кто-то едет, но я… Нет, хватит для меня таких приключений! – от возбуждения у Виктора в глазах появился злой огонек, но в следующий момент он как бы обмяк, прислонился спиной к стене и, помолчав, проговорил уныло: – Если только вернусь…

Не надо терять надежду, парень. Все будет хорошо. Вернемся мы домой, – ободряюще сказал ему Данилыч. И, подумав немного, снова стал рассказывать: – Якутия что Сибирь-матушка. Страна богатая. Громаднейший край! Протянулась она, считай, почти от Байкала до Ледовитого океана, а с запада на восток – еще дальше.

При всем трагизме положения

Чаруют взор природные явления.

На такой территории всю Европу разместить можно, и еще место останется. Богатства несметные! Конечно, до Якутии по-настоящему руки еще не дошли. А тут война… Но недалеко время – и в Якутии будут железные дороги, вырастут новые города. И расцветет же этот край! – Данилыч явно входил в раж. – А сколько там рек, озер! Сколько рыбы – страсть! В водоемах, особенно в крупных реках, водятся осетр, омуль, муксун, ряпушка. Ценная благородная рыба, очень вкусная и нежная рыба.

Еще бы. Осетр, муксун – такая рыба для царских столов поставлялась, – сказал я. – А вот рыба попроще, например карась, щука, тоже есть?

А как же! Есть и карась, и щука, и окунь есть, и много другой хорошей речной рыбы. А таймень – вот рыба! А сиг, хариус! Да что говорить! А нельма – из рыб царица, под стать царскому осетру! А сколько дичи, зверья разного водится! Леса там необъятные. Вот как вырвусь отсюда, – Данилов тут же поправил себя, – как вернусь на материк, то с Шурочкой обязательно навестим родные места. И на охоту сходим, и порыбачим вдоволь.

– А где эти места, где ты родился-то? – спросил Виктор.

Родился я в одном из наслегов Ботурусского улуса, в междуречье Амги и Таты, притоках Алдана, примерно в двухстах километрах восточнее Якутска. Поселок Ыгык-Кель от нас недалеко, километрах в двадцати, а от него дорога шоссейная, иначе тракт, до самого Якутска идет. Теперь улусы районами называют. А наслег мой, иначе, деревня, в колхоз вошел. В хорошем месте я родился и вырос. Красивые места. Леса – рощи березовые, сосняки чистые. Много лугов, озер. Недалеко Алдан, Амга-река и речка Тата под боком – веселая, рыбная речка. Раздолье. Раньше якуты жили бедно, очень бедно. Потом, уже при советской власти, лучше зажили, в колхозе лучше жизнь стала. Да вот война поломала все, но жизнь сейчас вроде налаживается. Сейчас у якутов, в основном, создан новый быт. Раньше-то, как сам помню, жили в избах-юртах, а сейчас дома деревянные строят, как у русских, а в городах – многоэтажные, каменные.

– А как выглядит юрта? Наверное, наподобие чукотской яранги? – спросил я Данилыча.

– Не совсем так. Якутская юрта – это жилье с небольшой плоской крышей. Стены сделаны не из моржовых или оленьих шкур, как в чукотской яранге, а из поставленных с наклоном бревен. Жилище от земли к верху идет на конус, так что потолок значительно меньше пола. Так делают, чтобы внутри держалось тепло. В потолке труба, в которую выпускается дым из расположенного внутри юрты очага. Здесь готовится пища, и он же служит для обогрева. Значит, топили по-черному, как в старину в русских банях. Только дым выпускался не через дверь, а сверху, через постоянно открытую трубу. В таком жилище всегда было темновато, дымно и душно. К юрте пристраивался скотный двор-хлев, там содержался скот. Зимой, в сильные морозы телята содержались в людской половине. И теплее, и детям веселей, но грязнее, поэтому среди якутов было много больных трахомой, туберкулезом, и лишай был. Детей много болело. Сейчас такие юрты почти исчезли и встречаются только в отдаленных таежных улусах. Данилыч умолк, взял в руки потяг, попробовал его на крепость.

– Ты, Данилыч, сам же себя высек, – нарушил молчание Виктор. – Начал за здравие, а кончил за упокой. По твоим же словам и получается, что Якутия – дикий край и народ там невежественен, живет в грязи, в скотских условиях. Сам же говоришь: и дети, и телята находятся в одном помещении. И собаки, наверное, с ними.

– Это я говорил про прошлое Якутии. Теперь в основном иначе…

– В основном. Но есть еще и такое…

– Встречается в таежных улусах. А чего захотел, парень, чтобы за тридцать лет советской власти везде дворцы понастроили? Сразу так не бывает. Всему свое время. Тут я решил поддержать Николая Осиповича:

– Якутия, конечно, таежный край, с очень суровой зимой; вот люди и приспосабливаются. Похожее наблюдается и в центре России, например в подмосковных селениях. У нас скотные дворы тоже пристраивают к домам. Как отелится корова, а такое бывает чаще зимой, теленка берут в дом и держат его до тепла в заулке – так у нас называют место между печкой и стеной. И ягнят также. Какая уж тут санитария, когда скот в доме. Вонь, мухи, а вот люди привыкли так, по старинке-то…

– Саша, ты, конечно, загнул изрядно. Чтобы в наше время такая дикость, да вблизи столицы. Не поверю, – усомнился Виктор.

– Сам жил в таких условиях. И в нашей семье, как и в других, до весны теленка в избе держали. Да и сейчас, конечно, держат, кто имеет корову. Иначе нельзя.

– А где это, в каких местах?

– Я думаю, что во многих центральных областях, где бывают суровые зимы. В Московской области тоже. Деревня моя Бронницкого района находится в пятидесяти километрах от Москвы. Да что теленок в доме! Парятся в печке, а моются в корытах! В нашей деревне на семьдесят домов нет ни одной бани, и в соседних селах не припомню, у кого была бы баня. А ты, Якутия – дикая страна! Кстати, Виктор, а бывал ли ты в деревне? Как себе ее представляешь?

– Как же, приходилось. За грибами летом, на дачу…

– Это не то, Виктор. Я спрашиваю, знаешь ли ты быт современной деревни, знаешь ли, как живут колхозники?

– Вроде неплохо живут. На рынке продукты продают: мясо, молоко, овощи разные. Так дерут с нас, городских, втридорога. Видимо, ничего живут. Чего ты головой качаешь?

– Удивляюсь твоей наивности, Витя, – сказал я. – Говоришь – неплохо живут. Не знаешь ты современную деревню, городской житель. Плохо живут сейчас колхозники, работают за трудодни, а на трудодень-то шиш получают, больше за палочки работают. Налоги с приусадебных участков – ой-ой-ой! Ты подумай, почему я треть своей зарплаты домой переводил да к праздникам разовые переводы? Семью поддерживал, в бедности родители и сестры живут. А ведь там трое работают в колхозе. Младшая сестренка скоро школу закончит, седьмой класс. Тоже придется идти в колхоз. А что поделаешь, куда ей деться? В городе родственников нет, и остаются в колхозе…

Дальше я не стал рассказывать, примолк. Вспомнилась родная деревня, родные близкие лица. Молчали и мои товарищи. А за окном завывал ветер.

Эту нашу вечернюю беседу я попытался описать в жанре очерка. Она интересна тем, что в ней каждый из нас частично раскрывает себя, показывает свое первоначальное социальное положение, так сказать, родовые корни. Я и Данилыч – из крестьян, Виктор – с ног до головы городской житель, совершенно не знающий деревню.

27 октября.

Жизнь на полярке идет своим чередом. Один день сменяет другой, похожий на предыдущий. «День», конечно, в кавычках. Это короткое сумеречное мрачноватое дневное время. Все последние дни погода стоит мрачная и непостоянная: небо в сплошных облаках, с перерывами идет снег, и дует сильный ветер, местами вокруг станции надувает небольшие сугробы, но много снега ветер сдувает с острова вниз, в ледяное море. Вероятно, солнце уже совсем ушло за горизонт. Теперь увидим его где-то в конце февраля.

Сегодня потише, и мы с Данилычем проверили свои привады. У меня приваду песцы заели, но ее сильно замело снегом. Пришлось ее освободить от снега и вновь положить на поверхность уплотненного снега вблизи торосов. У Данилыча песцы тоже заели одну приваду. Скоро начнем отлавливать этих зверьков. Только бы установилась более благоприятная погода.

30 октября.

Днем сумрачно, почти темно. Прошедшую ночь и весь сегодняшний день бушует свирепая пурга. Ветер более 20 м/сек, температура воздуха минус 22 градуса. В воздухе хаос: сильные снег и метель, в двух шагах ничего не видно. На метеоплощадку временно не ходим: электрического фонаря нет, а с керосиновой лампой, разумеется, не пойдешь. Причем при таком ветре невозможно менять ленты для самописцев. Отсиживаемся за стенами дома. В помещении прохладно, хотя исправно топим печи.

4 ноября.

Пурга вчера прекратилась. Атмосферное давление быстро растет. Вчера разъяснилось. А вечером было сильное, яркое, неописуемое по красоте полярное сияние. Простые лучистые сияния в Арктике в ночное время наблюдаются почти каждые сутки, и на них мало кто обращает внимание, хотя метеорологи фиксируют их в своих метеокнижках. Но такое сияние, которое мы наблюдали вчера вечером, бывает довольно редко. Это было необыкновенной красоты небесное явление: все небо сияло, переливалось, искрилось. Преобладали малиновые, зеленые и желтые цвета. Мы стояли и смотрели, как огромные красочные ленты быстро двигались и переливались по всему небу, образуя огромные многоярусные занавеси-драпри. Мы смотрели и молчали, завороженные все разгорающимся необыкновенным грандиозным небесным пожаром. Нам казалось, что мы слышим шорох от трущихся гигантских лент, хотя на самом деле в морозном воздухе висела чуткая, ничем не нарушаемая штилевая тишина. Вот неожиданно небесные ленточные дуги стали как бы линять, быстро тускнеть и вскоре исчезли. На месте их появились блуждающие по небу редкие лучистые полосы. Наблюдаемое нами необыкновенной красоты природное явление продолжалось не более пятнадцати минут.

Вчера мы наблюдали величественное явление природы, которое бывает только за полярным кругом. Такое невозможно полно описать, это надо видеть. Такое явление сравнительно полно мог бы отобразить талантливый, истинный поэт. Как у Ломоносова:

С полночных стран встает заря!

Не солнце ль ставит там свой трон?

Не льдисты ль мещут огнь моря?..

Как может быть, чтоб мерзлый пар

Среди зимы рождал пожар?

Метко замечено. Но то Ломоносов!

Когда мы снова окажемся среди людей, в кругу близких и знакомых, а я глубоко уверен, что это время настанет, то, наверное, спросят: каково оно – полярное сияние? Как объяснить? Все небо полыхает, переливается всеми цветами радуги, драпри, корона лучезарная… Все это не то. Основное-то не дойдет до слушателя. Не почувствует он полярное сияние. Его надо видеть, пережить и прочувствовать.

О полярных сияниях немало писали и зарубежные, и отечественные путешественники, исследователи Арктики. Наиболее удачно выразил себя при описании этого явления известный норвежский исследователь Арктики Фритьоф Нансен. Интенсивные полярные сияния он много раз видел во время легендарного дрейфа «Фрама».

«И вдруг северное сияние расстилает по небосводу свое затканное серебром то желтое, то зеленое, то красное покрывало; вот оно расходится, потом опять беспокойно собирается в волнистые складки, развертывается и колышется серебряной лентой. Ярко вспыхивают снопы огня и радуги». И еще у Ф.Нансена (это уже похоже на стихи в прозе). «…Смотри на него, пей из него забвение и пей надежду, – оно так похоже на мятежную человеческую душу. Беспокойное, как она, стремится оно захватить весь небесный свод, но остается лишь блестящей погоней за светом. Оно прекраснее всего другого в своей дикой игре, прекраснее даже румяной зари, но не несет оно вести о дне грядущем. Бессильная погоня в пустом пространстве. Моряк по звездам направляет свой путь; могло бы собраться и ты, северное сияние, могло бы и ты оказать пользу, выводя заблудившегося странника на дорогу. Но продолжай свою пляску и дай мне наслаждаться тобой; перекинь мост между настоящим и грядущим, и позволь мне в мечтах уноситься далеко, далеко в будущее. – О, ты, таинственный свет, что ты такое и откуда ты исходишь? Но к чему спрашивать? Разве не довольно изумляться твоей красоте и на этом остановиться?.. Это жизнь, расцветающая среди спящей ночи».

После такого возвышенного, восторженного нансенского описания северного сияния у меня уже сейчас нет желания писать о нашем будничном быте. И о чем писать? Льды, морозы, свирепые ветры, снега и вьюги, ледяное безмолвие – так должно и быть, это же Арктика! Мы входим в полярную ночь, в темень полярной ночи. Это нас немного страшит. И в то же время в каждом из нас живет томительное ожидание чего-то светлого, лучшего…

10 ноября.

Живем в полярной ночи. То и дело дуют сильные ветры со снегом. Пуржит. Температура воздуха опускается иногда за минус тридцать градусов. В некотором отдалении от острова с разных сторон часто слышится треск и грохот от подвижек льда. Идет торошение. Из-за отсутствия надежного освещения метеоплощадку прекратили посещать. Сняты наружные наблюдения. Записываем только показания ртутного барометра, который находится в помещении. Нас интересует тенденция изменения давления, от которой зависит, в некоторой степени, дальнейшее изменение погоды. С Данилычем проверяем привады. Теперь все три привады посещаются песцами. Данилыч советует подождать с охотой. Пусть песец выходится до шкурки первого сорта. Песцы от нас не уйдут. И уходить им некуда.

Праздник отметили скромно. В этот день даже на улицу не выходили из-за сильной пурги. Данилыч возится с медвежьими шкурами.

14 ноября.

Вчера и сегодня ясная и морозная погода. По южному горизонту еще видны светлые отблески зари, но все же днем темно, видны звезды. В такую погоду я стараюсь больше времени проводить на воле: гуляю по острову и во льдах вблизи острова. Сегодня два раза вытаскивал Виктора на прогулку, на которую он выходит с неохотой. После прогулки Виктор заходит в свою комнату и заваливается на койку. Хандрит парень.

Данилыч в свободной комнате возится с верстаком. Столярный инструмент на станции имеется. Когда мы раньше пилили плавник на дрова, то хозяйственный Данилыч отобрал несколько вдоль волокнистых бревнышек и аккуратно расколол их надвое. Сейчас он занес этот материал в рабочую комнату. Решил изготавливать вторые нарты. Я уверен: у него это получится. И еще продолжает обработку медвежьих и нерпичьих шкур.

21 ноября.

Вчера с Данилычем установили капканы около своих привад. Я установил два капкана, Данилыч – пять. Ночью был сильный поземок, мело, к утру утихло. Условно, по времени называем утро, день, ночь. На самом деле – сплошная ночь. Сегодня после завтрака я пошел, а Данилыч поехал на упряжке из четырех взрослых собак проверять свои охотничьи угодья. Подходил к приваде и волновался. Попал или не попал в капкан песец? На этот раз не попал. Капканы прикрыты снежными пластинками для маскировки. Но за ночь поземок намел небольшие сугробики уплотнившегося снега, и капканы не сработали. По ним безнаказанно ходили песцы и пировали. Какая досада! Пришлось заново переставлять капканы.

Данилыч привез песца, который был пойман на дальней (южной) приваде. На ближней, западной его приваде произошло то же самое, что и на моей восточной приваде.

Охотничий сезон открыт!

22 ноября.

Сегодня поймал первого песца, а Данилыч– двух, на каждой своей приваде – по песцу. Что меня удивило, он снял около привад все капканы и привез на станцию. Он так объяснил свой поступок. Дескать, не надо жадничать. Мы можем в течение недели выловить всех своих песцов. Их здесь мало. Мы их привадили, прикормили, и они отсюда не уйдут, но и со стороны не придут. Как правило, песцы в зимнее время сопровождают медведей, кормятся остатками их трапезы. Но в зимнее время вряд ли медведи посетят наш остров. Охота на песца – единственная наша охота, увлечение и забава, несколько заполняющая и скрашивающая томительное время полярной ночи. Так что не надо спешить. Постараемся растянуть охоту на все темное зимнее время, но я-то установил капканы. Завтра буду проверять. Если попадет песец, что ж, будет еще один трофей, хотя такое и нежелательно.

Сейчас погода тихая и морозная. Температура воздуха под сорок. По звездному небу перекатываются светлые, а иногда и расцвеченные лучи полярного сияния.

23 ноября.

После обеда посетил свою приваду. Песец не попал. Парадокс получается, когда охотник доволен, что зверь не угодил в капкан.

Снял капканы. Заниматься охотой в ближайшие дни будет трудно и небезопасно. Месяц на ущербе, и ночь становится темнее. На льду часто появляются свежие трещины. Не дай бог в темноте угодить в такую трещину!

30 ноября.

Наша отшельническая жизнь идет своим чередом. На море потрескивает, похрапывает, пошумливает лед, неистовые пурги сменяются затишьем, а вчера было грандиозное, необычайной красоты полярное сияние. После очередной игры и метаний по небу разноцветных лент и дуг образовалась грандиозная величественная корона, красоту которой трудно описать. Интенсивность свечения небесной короны была настолько сильной, значительной, что мы видели, как местами снег и ледяной купол излучали слабое зеленовато-фосфорическое сияние. И было светлее вокруг, и видно было дальше.

В свободное от основной работы время Данилыч занимается в своей мастерской различными поделками. Я много читаю и почти регулярно совершаю довольно длительные прогулки по острову вдоль берега. Виктор тоже читает, но иногда мы замечаем, как он безмолвно лежит на койке и отупело смотрит в потолок. Все реже делает прогулки на свежем воздухе, и теперь все труднее его выманивать на совместные прогулки. Хандрит наш товарищ. Боимся за него – не зацинговал бы, как в прошлый раз во льдах.

Я прогуливаюсь по своей тропе между валунов и камней различной величины вдоль берега до ледяного языка, расположенного примерно в полутора километрах от станции. Ледяной язык – это ледяной массив, несколько полого отходящий от центрального ледяного купола к обрывистому берегу. Ходить по нему опасно.

Сначала на таких прогулках в темноте меня иногда охватывала некоторая оторопь. Потом привык. Хожу, рассуждаю сам с собой, что-то сочиняю (это что-то написать пока не решаюсь), но больше вспоминаю свое прошлое. Особенно прошлое из детства и отроческих лет. И напеваю про себя, а то и запою во весь голос. Больше я люблю старинные песни. Я, как и многие мои сверстники, воспитан на песнях с патефонных пластинок Ковалевой, Руслановой, Сметанкиной, Михайлова, Утесова, Виноградова, Бунчикова, Нечаева и некоторых других современных певцов, но по душе мне народные песни. Вспоминаю такой случай. В то время мне было лет шесть, может, семь. Однажды летом я спал на террасе с открытой настежь дверью. Проснулся, а скорее, очнулся я от сна от громко распеваемой чудесной песни. Ее пел молодой мужской голос. Мы жили почти на окраине деревни, и я услыхал эту песню, когда певец еще не вошел в деревню. Сон с меня как рукой сняло. Затаив дыхание, слушал я эту необыкновенную песню, пока она внезапно не оборвалась где-то на середине деревни. Утром я рассказал своей бабушке про эту песню. Оказалось, что бабушка тоже слушала ее.

– Хорошая песня, – сказала бабушка. – Николай Хорьков возвращался с покоса и пел. Я его по голосу узнала. (В то время косили и заготавливали сено для своей скотины поздними вечерами и ночью. Днем же работали в колхозе.) Я попросил бабушку, чтобы она напомнила мне слова той песни.

– Хорошая песня, душевная, – снова повторила бабушка. – А начинается она так: «Я у матушки выросла в холе и кручины не ведала злой. Да счастливой девической доле позавидовал недруг людской». Затем бабушка по моей просьбе негромко пропела два первых куплета и умолкла, задумалась. Первый куплет той песни остался в моей памяти до сих пор, и мотив запомнил. На всю жизнь запомнил. Я стал просить бабушку допеть песню, но она отказала.

– Не пою я эту песню и в словах путаюсь. Не моя эта песня. Моя песня другая, выстраданная мною, судьбою мне данная.

Помню, как бабушка призадумалась и после минутного молчания тихо запела.

В калиновой роще пташки распевали;

Было слышно в поле голос раздается.

Было слышно в поле голос раздается,

Там подружка Леля с милым расстается.

Куда, милый, идешь, куда уезжаешь,

На кого ты, милый, меня оставляешь?

Кого я любила – с тем я расстаюся.

А кто сердцу не люб – тому достаюся.

А я замуж выйду, но любить не буду.

А тебя, мой милый, вовек не забуду.

– Эта песня про меня, – тихо сказала бабушка. – Раньше как было? Девку не спрашивали, за кого замуж идти. Решали родители, отец. Сама-то я из Шишкина была.

Отсюда до Шишкина верст восемь, не более. В девках полюбила я парня из своей деревни. Красивый, статный был парень. И гармонист хороший. Он меня сильно любил. Думали, поженимся, вместе будем. Да, видно, не судьба. Не приглянулся он батюшке моему, из бедных был. А сосватали меня из Сельвачева, за дедушку вашего. Семья считалась зажиточной, извозом занимались. И плакала я, грозилась руки на себя наложить – батюшка на своем стоял, даже вожжами меня поколотил. Строг был. И пришлось смириться. В то время против родительской воли не пойдешь. И отдали меня за нелюбимого… Построили нам, молодым, новый дом, стали мы жить отдельно. Жили в достатке, а ладу между нами не было. Не любила я своего мужа и до сих пор не люблю, а он ревновал.

А любимый-то мой, шишкинский парень, в первый год моего замужества два раза, а может, и больше, приходил в Сельвачево, все меня высматривал. Я уже на сносях была, Ванюшкой ходила. В первый раз вызвал меня из дома через соседскую девочку. Вашего деда в это время не было дома, в извозе был. Постояла я с ним четверть часа, в дом, конечно, не пригласила, тогда строго было. Попросила его, чтобы он больше не приходил. А он чуть не плачет, не наглядится на меня. Я стою сама не своя, слезы на глазах. Гоню его. Ведь люди нас видят, говорить нехорошо про меня будут. Ушел. Вскоре приезжает муженек мой, дед ваш. Ему, конечно, сказали об этом. Ругался сильно, лютовал.

Спустя месяц снова приходит мой парень, пришел на меня взглянуть. Я вышла к нему и через изгородь строго его отчитала и просила, чтобы он больше не приходил и забыл меня. Он ушел, и с тех пор я его никогда не видела. Долго я плакала по нему, когда оставалась одна. Вот такая моя судьба. А когда запою эту песню, то ваш дед недоволен бывает, ворчит на меня, ругается. Да бог с ним.

Слова бабушкиной любимой песни я, в основном, знал еще в то время, мальчонкой, потому что бабушка всегда ее пела по праздникам, когда у нас собиралось много гостей. Песня ложится на душу с детства и запоминается лучше ребенком, когда ее поют взрослые. Это истина.

9 декабря.

Шестой день отсиживаемся в помещении. На улице очень сильная пурга. Вылезать-то в пургу все же приходится. Приносить уголь, добывая его в своем «угольном карьере», приносить на кухню куски плотного снега, по нужде, проверять собак… Очень сильный ветер со снегом. Кругом свистит, гремит и воет, а то слышны какие-то непонятные бухающие звуки со стороны моря. И все это в кромешной темноте. Иногда на тебя находит душевное неудобство что ли, внутренний дискомфорт, безразличие ко всему, чувство безысходности, тревожность… Но это временное состояние. Оно проходит.

Но мы выживем! Всем чертям назло выживем! В жизни бывают случаи и безнадежнее, но воля людей, страстная вера в победу, упорство и борьба за жизнь помогают вынести все и победить. Мы «за так» не дадимся суровой природе, перенесем все невзгоды – и разлуку с близкими, как бы долго она ни продолжалась, и эти изнурительные зимовки, сколько бы их ни было, и голод, и холод – все перенесем, а домой вернемся! Неистовые пурги, черный мрак и жуть полярной ночи страшны для хлюпиков, для тех, кто пал духом. К сожалению, это для нашего Виктора. Но это у него должно пройти. Должен он все-таки окрепнуть духом. Мы, как можем, поддерживаем его духовно, будем продолжать бороться за него. Иначе ему трудно будет до конца перенести черный мрак полярной ночи.

12 декабря.

Позавчера внезапно прекратилась пурга. Сейчас полнолуние, и ночь стоит тихая, умиротворенная и морозная. В глубоком звездном небе гуляют редкие всполошные тучи. Мороз под сорок. Я почти заново протоптал по снегу полузанесенную в пургу свою тропиночку до ледяного языка. И вот опять хожу по ней, невзирая на лютый мороз. Шкурки пойманных песцов мы обработали горячей грубой ржаной мукой, отчего мездра их стала мягкой и гибкой. Разрезанными вдоль хвостами обшили лицевую часть своих шапок. Так мы сохраняем лицо от обморожения. Сегодня чуть не насильно вытащил, упросил Виктора совершить со мной прогулку по этой тропе. Виктор брел сзади меня и больше молчал. Он больше гуляет в одиночестве на короткие дистанции недалеко от станции.

Сейчас, кроме нас и наших собак да нескольких песцов, на острове и вокруг него абсолютно нет никакой живности. Например, на Четырехстолбовом зимует полярная сова, охотясь на леммингов, нередко на остров заходит белый медведь или бродит поблизости. Здесь же этого нет.

Как хороша в это время тихая лунная полярная ночь! Словно огромная, строгая и бесстрастная женщина – богиня прошла по этой части земли и накрыла ее своим покрывалом. Щедро обсыпала кругом серебром и золотом, не поскупилась и на алмазы – то сверкающие кристаллы инея. Порой ты, богиня-ночь, начнешь веселиться: то спокойно, а то в бешеном танце носишься по черному звездному небу, и твое драгоценное лучезарное одеяние, сотканное из лучей полярного сияния, колышется и трепещет над землей. А то наденешь сияющую корону – и тогда от тебя невозможно глаз отвести, о царица-богиня, всемогущая Полярная Ночь! Вот ты обмахнулась трепетным веером, помахала огромными мечами и вдруг все небо задернула зелено-пурпуровым дрожащим занавесом. Но тебе уже надоело резвиться, ты устала великая богиня – Полярная Ночь. Ты начинаешь срывать и бросать себе под ноги куски драгоценного занавеса, лучезарные последние краски гаснут, и ты удаляешься – гордая и холодная. Но долго еще после твоего ухода небо будет светиться кротким, слегка пульсирующим небесным сиянием.

А то вдруг ты ни с того ни с сего начинаешь буйствовать – ломать и корежить лед в море: гулом и скрежетом, невообразимым шумом нарушишь первозданную тишину. А то рассердишься и начинаешь дуть из своих ледяных губ, и тогда колеблется постланный тобою саван, покрывающий землю, и в воздух поднимаются мириады снежных песчинок. Любишь ты насылать пургу, о богиня – Полярная Ночь! Пурга – это твоя любимая дочь. Тогда ты воешь: то злобно, то по-волчьи, то горестно, со щемящей сердце болью, как простая земная женщина, оплакивающая невосполнимую потерю. Видно, и на тебя, богиня – Полярная Ночь, порой находит тягостная тоска!

Здесь, в описании полярной ночи я, конечно, подражаю стилю прошлых полярных исследователей, особенно Нансену, а может, даже непроизвольно заимствую у них некоторые выражения. Я хочу наиболее полно выразить свои переживания о красоте полярной ночи – этом неповторимом явлении природы.

22 декабря.

Сильная пурга. Стены дома содрогаются от ударов свирепого шквалистого ветра. Я не стану описывать жуть и неистовство здешней природы в разгар полярной ночи. Просмотрев свой дневник, я пришел к выводу, что иногда чрезмерно увлекаюсь описанием ужасов полярной природы. Буду более сдержан. Здесь Арктика, а мы находимся на высокоширотном небольшом ледяном островке. Штормовые свирепые ветры с пургою, порой морозы за минус 50, подвижки льда с грохотом и треском ломающихся льдин – такова будничная зимняя жизнь высокоширотной Арктики.

Отсиживаемся в стенах домах, выходим только по крайней необходимости. В комнатах холодновато. Самая теплая комната – кухня.

24 декабря.

Пурга внезапно прекратилась. Успокоился ветер. Вызвездило. Тихо и спокойно кругом. Сегодня выходил в море проверить приваду. Песцы безнаказанно поедали нерпичье мясо, но кое-что осталось. Думаю снова поставить капканы. Тянет на охоту. Азартное это дело.

По морю идти легко. Снег на льду отвердел, но много застругов. Луны нет, только звезды и сполохи. Глаза привыкают к темноте, и дорога под ногами хорошо просматривается.

От привады хорошо просматривается остров. Темная громада среди льдов и снега.

26 декабря.

Установил капканы около своей привады. Два капкана. Данилыч отказался от охоты на песцов. Говорит мне:

– Всех песцов ты не переловишь. Я поставлю свои капканы в начале февраля, когда светать начнет, к концу большой ночи. Тогда и на собачках виднее будет ездить. Сейчас я занят более важным делом. За январь тебе больше двух-трех песцов не поймать. Остальных будем вместе отлавливать.

Действительно, у нашего Данилыча работы хватает. Сейчас он заканчивает обработку всех звериных шкур. После Нового года он думает заняться поделкой новой нарты и ремонтом старой. Потребуется много крепких ремней. Хорошие ремни нужны и на собачью упряжь. Важным делом занимается Данилыч. Кроме всего, он на плите готовит пищу, ухаживает за собаками.

27 декабря.

В утреннее время заспешил во льды проверить капканы. Оба капкана были спущены. В дужках одного капкана была зажата небольшая нижняя часть песцовой лапки. Песец перегрыз перебитую, закоченевшую на морозе часть своей ноги и ушел. Теперь он вряд ли сюда придет. Пришлось заново настораживать капканы и возвратиться домой без добычи. И такое бывает.

29 декабря.

Сегодня был тяжелый и опасный для меня день – природа словно испытывала меня на крепость, на выдержку.

Я собрался на охоту. Данилыч предупредил меня:

Саша, ты бы сегодня подождал с охотой. Море мне не нравится – скрипит, пошумливает. Как бы не разыгралось оно. Не мне говорить тебе об этом.

Я думаю, зря беспокоишься, Николай Осипович, – возразил я. – Наше море всегда беспокойное, иногда и пошумливает. До моей привады ходьбы-то полчаса, каких-то полтора километра.

Данилыч только покачал недовольно головой и сказал, что на всякий случай будет держать наготове собак.

Песец к приваде не подходил. Я постоял с минуту у привады, прислушиваясь к нарастающим с каждой минутой странным звукам

– где-то недалеко шло торошение. Я заспешил домой. По чистому небу быстро передвигались разноцветные колеблющиеся ленты и лучи. Полярное сияние было средней интенсивности, которое давало какой-то свет. Остров был хорошо виден, я спешил. Меня охватила тревога. Вокруг меня, особенно сзади, нарастал шум торошения.

Я недалеко отошел от привады, как внезапно начались подвижка и сжатие льда, страшное явление природы для человека, находящегося во льдах. Сначала где-то сбоку послышался громкий треск, затем натужный скрип, словно двинулся огромный санный обоз. Треск повторился, и уже в нескольких местах, послышалось прерывистое шипение и хрумканье. Впечатление такое, что где-то рядом жует гигантское чудовище. Неожиданно около меня словно выстрелили из пушки, я даже присел от неожиданности и испуга. Затем затрещало, загремело, и вдруг вижу, о боже, передо мной лед вспучивается и с грохотом раскалывается, несколько льдин вздыбились и со страшным скрежетом полезли друг на друга. Под моими ногами поверх льда появилась вода. Я в ужасе отпрянул назад.

Вскоре грохот стал затихать, и вот почти затих – только слышались скрип и шипение трущихся льдин. Я заспешил в сторону, стараясь обойти опасную зону. Но тут лед на моем пути угрожающе затрещал и в следующий момент с грохотом взорвался. Опять льдины полезли друг на друга – шло интенсивное сжатие и торошение льда.

Я поспешно отскакиваю назад, но и сзади происходит то же самое. Куда бежать? Сжатие льда усиливается, взбесившиеся льдины неотвратимо наступают на меня. «Бах! Бух! Тр-р-р!» – слышится со всех сторон, и я в ужасе мечусь на крохотном пространстве, безуспешно пытаясь выбраться из этого хаоса. Лед кругом шевелится, льдины громоздятся друг на друга – местами плавно, со скрежетом и шипением, а то вдруг стремительно, толчками, с грохотом вскидываются на дыбы.

Я понял, что нахожусь в центре торошения и что в любой момент могу быть раздавлен, исторошен в этом гигантском и слепом единоборстве сил природы. Что же делать? Я был, конечно, напуган, но не растерян. Так что же стоять и покорно ждать своей гибели? Нет, надо бороться! Ведь должен же быть какой-то выход из этого, казалось бы, безвыходного положения!

Передо мной только что образовавшаяся, вернее, рождающаяся гряда торосов. Глыбы льда еще в движении: колышатся, прут вверх. В других местах лед еще более активен. Я принимаю решение – перемахнуть через неспокойный ледяной вал. Карабкаюсь по наклонной мокрой льдине. Вдруг льдина зашевелилась, становится круче и чуть не сбрасывает меня. Одна мысль: «Только бы удержаться и не зажало бы льдами». И вот я на вершине льдины. Перескакиваю на второй торос, затем на третий и скатываюсь на другую сторону опасного ледяного вала. Пробежал десяток метров и… новая свежая гряда торосов. Но лед здесь почти неподвижен. Преодолеваю и этот вал мокрого и скользкого льда. Отошел всего несколько шагов от коварных торосов и, о ужас, неожиданно проваливаюсь в довольно широкую трещину во льду, которую не заметил в темноте. За плечами у меня был карабин. Уходя во льды, я не всегда брал с собой оружие, а на этот раз взял. Неровен час, вдруг с медведем встретишься. В этот раз карабин оказал мне неоценимую услугу, а возможно, даже спас меня от гибели. При моем падении карабин лег, застрял поперек трещины и удержал меня от дальнейшего погружения в ледяную воду. Благодаря ему я выбрался на поверхность без большого труда. Все же я искупался по пояс.

Выбрался из ледяной купели – и скорее к дому. Мороз под 25 градусов, мокрая одежда быстро задубела на мне, покрылась ледяной коркой, сырые ватные брюки отяжелели и мешали идти, но я старался чаще двигать ногами, чтобы как-то согреться быстрой ходьбой и не замерзнуть. То и дело приходилось преодолевать гряды торосов. Иду, а лед вокруг меня иногда стреляет, лопается – так рождаются трещины. Где-то сзади скрипит, стонет и бухает. Я все дальше отдаляюсь от опасной зоны.

Вдруг слышу лай собак и слова команды. «Данилыч», – мелькнула радостная мысль. И действительно на полпути меня встретил Данилов с упряжкой из четырех собак. С помощью Данилыча я благополучно добрался до нашей уютной станции, даже не обморозился.

Сейчас новолуние, и в такое время наблюдаются сильные, с наиболее высоким уровнем воды, приливы. Лед не выдерживает гигантского давления изнутри, то есть со стороны воды, разламывается. В одних местах лед вдоль трещин разводит – образуются разводья, в других идет сжатие льда с обязательным торошением. Вот я и попал в такую зону, где шла активная подвижка льда с мощным торошением.

Кстати, ровно год назад я также испытал «прелести» арктической природы и чуть не погиб в пургу. Так что 29 декабря число для меня чуть ли не роковое в моей пока недолгой жизни. Чтобы не попадать в каверзные положения с угрозой для жизни, чтобы безвременно не погибнуть, как говорится, «за понюшку табака» в суровых арктических условиях, нам, приезжающим сюда работать, нужно терпеливо набираться жизненного здешнего опыта, чтобы научиться читать Мудрую Книгу Природы Севера.

30 декабря.

Мы здесь живем, в основном, настоящим и прошлым. Будущее для нас неопределенно, и мы стараемся не говорить, что ждет нас впереди. Я больше вспоминаю о близком прошлом, о зимовке на полярной станции Четырехстолбовой. Вспоминаю и представляю себе каждого сотрудника станции, и теперь они кажутся мне такими близкими, родными. Вспоминаю, как мы весело проводили праздники. А на мой день рождения, 17 сентября прошлого года, был организован прекрасный праздничный стол, изготовлен большой торт и установлен в центре стола, а по краям торта – двадцать зажженных свечей. Тогда мне исполнилось двадцать лет. Мы выпустили две стенгазеты «Север», в основном юмористические, к марту этого года подготовили самодельный, отпечатанный на машинке, рукописный журнал «Северное сияние», который я редактировал. Журнал получился, по нашим меркам, солидный, более тридцати страниц. Содержание журнала – проза, стихи, басни, а точнее: три стихотворения, два рассказа небольшая часть повести, басня, чайнворд и «История нашего острова». Я написал передовую «Учиться хорошо писать» (подражал М.Горькому) и отрывок из задуманной повести «Лампочка Ильича» с продолжением в следующих номерах журнала. А вот как получилось… Редколлегия журнала – пять человек, и все активно участвовали в его издании.

Так что же произошло со мной год назад, то есть 29 декабря? В этот день я попал в сильную пургу. Это я подробно описал в своем дневнике, который остался на полярной станции «Четырехстолбовая». И теперь я в подробностях вспоминаю этот день.

Утром свободные от работы охотники на песцов заглядывают в метеокабинет. «Какая погода?» – спрашивают вахтенного метеоролога. «Мороз минус 28 градусов, ночью ветра не было, но к утру задул северо-восточный и сейчас достиг 5 метров в секунду, давление снова начинает падать». Пока погода благоприятная, но может быстро испортиться. Данилыч, Василий Петрович, радист Виктор Брусов и я отправились на охоту. Данилыч, конечно, на собачках. Начальник станции и Виктор надели полушубки и повязались шарфами. Я же решил идти на лыжах и налегке: вместо полушубка надел ватник с пристегнутым к вороту капюшоном. Карабин я с собой не взял, хотя накануне Данилыч предупредил, что около острова замечен медвежий след.

Слабый ветерок дул мне в спину, лыжи легко скользят по неровному, чуть взбугренному снежному полю. Иду вблизи острова. Вот и первая моя привада, солидный кусок мороженой нерпы. Песец ее не тронул. Иду дальше. Становится светлее, наступает короткий бессолнечный полярный день, больше похожий на сумерки. Путь не близок. Самая дальняя моя привада находится километрах в десяти от станции. Выйдя из дома в 9 часов утра, я рассчитывал часа в два дня вернуться назад, в это время еще не совсем темно. Спешу. Вот и Грибок, вблизи которого находится большая часть наших привад. Дело в том, что песцы мигрируют к нашему острову со стороны других островов Медвежьего архипелага (Лысова, Леонтьева, Андреева, Пушкарева и Крестовского). Теперь о Грибке. Грибок представляет собой как бы небольшой скалистый островок (1000 на 6000 м) высотою 4-45 метров. С основным островом он соединен низменным песчаным перешейком, который почти затопляется при сильных нагонах воды. В трех километрах от Грибка в сторону островов находятся мои две привады.

За Грибком дорога стала хуже. Понизу побежали снежные струйки поземки. Плотные высококучевые облака серыми тяжелыми валами раскинулись по небу. Ближе к горизонту они сливаются в общую темную массу. Почему-то не нравятся мне эти облака. На моем пути великое множество торосов, которыми изобилует район Грибка. Осторожно, чтобы не поломать лыжи, я иду между торосами и даже по сглаженным торосам и скоро выхожу на ровное поле, которое на несколько километров тянется в сторону островов. Вот и привада. Песец здесь не был, и я иду дальше. Недалеко в стороне видна собачья упряжка – это Данилыч проверяет свои капканы. Мне нужно идти еще около километра по ровному полю, где виднеются невысокие грядки совсем еще молодых торосов, где находится моя вторая привада. И вот я на месте, но вместо привады я вижу небольшой снежный холмик, поверх которого лежит полузанесенный замерзший песец. Под снегом оказалась привада и цепь с капканом. Песец, конечно, попался в пургу, стал метаться и потревожил вокруг себя снежную поверхность. Здесь снег стал задерживаться и расти сугроб.

Чтобы не быть занесенным снегом, песец с ростом сугроба выбирался наверх до тех пор, пока позволяла цепь от капкана. Ножом я откопал приваду и капканы. Затем переместил в сторону нерпичью приманку и рядом насторожил капканы. Тут ко мне подъехал Данилыч. «Нарта поломалась. Вдвоем ехать на ней нельзя. Попеременно будем делать – один ехать, другой бежать рядом, держась за передок (баран) нарты», – сказал мне Данилыч. Я отказался от его предложения, положил в нарту своего песца, где лежали еще три таких же зверька. Я встал на лыжи и отправился домой. Собачья упряжка быстро от меня удалялась и вскоре исчезла среди торосов. Поземок стал сильнее, ухудшалась видимость. Я спешил. Теперь ветер дул мне навстречу и пронизывал всего меня. Сильный поземок переходил в метель. Когда я достиг Грибка, видимость упала до 300-400 метров. Кругом потрескивал лед – верный признак резкого ухудшения погоды. «Начинается пурга. Сглупил я, что не послушался Данилыча», – с тревогой подумал я, глядя на черные береговые скалы, словно искал в них защиты от пурги… Но бесстрастны ко мне были угрюмые скалы, все злобнее завывал ветер, чаще и громче скрипел и трещал лед в море –результат резкого колебания уровня морской воды. Начинает темнеть, а до станции не менее шести километров. Иду против ветра, который неотвратимо вселяет в мое тело леденящий холод. Стараясь согреться и быстрее двигаться, идти вперед, я усиленно работаю руками и ногами. Пока мне помогают лыжи и лыжные палки. Ноги и руки почти не чувствуют холода, но грудь и живот сильно мерзнут. Из-за плохой видимости я жался ближе к берегу. А контур берега не по прямой, а больше зигзагами идет. Это удлиняет путь. Прошло около часа. Я уже не шел, а тащился, еле двигая ногами. Надо бы отдохнуть: руки и ноги словно свинцовые, отяжелели и плохо повинуются мне, но отдыхать нельзя. Пока я в состоянии как-то двигаться, нужно идти вперед и вперед. Все чаще приходится падать от непреодолимой усталости. Сердце неприятно заныло, словно и до него добрался жгучий морозный ветер. Стало совсем темно, вокругзабушевали снежные вихри. Опираясь на лыжные палки, медленно обошел небольшой пологий выступ острова, мыс Западный. От него до станции полтора километра. Лыжи я оставил раньше, не дойдя до мыса. Уже не обращаю внимания на вой ветра, на треск и гул со стороны моря. Снег и ветер слепят глаза. Теперь я не берег лицо от обморожения – лишь бы выжить. Вижу рядом большой торос с налонно нависшей крупной льдиной, и я решился здесь передохнуть. Ветер и снежные вихри как бы обходили нависшую льдину, под ней оказалось небольшое углубление, где я и устроился. Сжался в коочек. Льдина защищала меня от ветра. Я плохо чувствовал свое тело, сильно горело лицо. Скоро боль стала утихать и как бы прошла. Хотелось спать. Я боролся со сном, и мой мозг сверлила только одна мысль: «Еще немного отдохну и поднимаюсь. Надо идти, идти…». Но силы покидали меня. На меня находит безразличие ко всему, я почти не слышу пургу и грохот льда. Появились другие звуки. Мне кажется, что где-то в отдалении слышны поющие женские голоса. И вот мне уже чудится, что я нахожусь в храме и слышу церковный хор, поющий на клиросе. Так хорошо поют! Мне становится хорошо, тепло на душе. И в то же время теперь уже другая мысль сверлит мой мозг: «Нельзя засыпать. Замерзну». Как же трудно бороться со сном! Веки смыкаются… Из полузабытья меня вывел оглушительный треск, грохот подо мной и вокруг меня. Нависшая надо мной льдина угрожающе громко затрещала, может, так мне показалось? Это была для меня хорошая встряска. Сонливость как рукой сняло. И откуда у меня прыть взялась?! Перепугавшись, я довольно быстро выполз из-под льдины, поднялся на ноги и смотрю на нее, ожидая, что она вот-вот рухнет. Но этого не произошло, торос уцелел. Если бы эта громада завалилась, когда я находился под ней, то на меня обрушилось бы больше тонны льда. Страшно было подумать об этом. Я догадался, что в этом месте лед внезапно разорвало, и образовалась солидная трещина. Отсюда и грохот, словно из пушки рванули. Что и спасло меня от верной гибели. Ни зги не видно. В этом хаосе я отыскал только одну лыжную палку и, опираясь на нее, пошел вперед. Вышел на отмель под твердым снегом – по ней было легче двигаться. Прошел на непослушных ногах минут пять, может, чуть больше, споткнулся и упал. Встать нет сил. Вспомнил Маресьева из книги «Повесть о настоящем человеке», которую я недавно прочитал, как он полз с перебитыми ногами по глубокому снегу. Пополз и я, но вскоре понял, что мне до станции не доползти. Выдохся. Замерзну. Надо попытаться встать на ноги и двигать ими, опираясь на палку, хотя бы волоком. Мне удалось подняться. Сильно колотилось сердце. С минуту постоял, отдышался и затем медленно задвигал ногами. Вдруг слышу, а может, мне показалось, выстрелы. Я остановился, стал прислушиваться. Вот опять, заглушая вой пурги, впереди отчетливо слышу винтовочные выстрелы. Затем послышались приглушенные ветром людские голоса. «Меня ищут», – обрадовался я и стал кричать в ответ. Голос у меня был слабый, хрипловатый, простуженный и вряд ли меня слышали искавшие меня. Я продолжал кричать. Где-то близко залаяла собака. Вот она. Остановилась в нескольких шагах и продолжает лаять. Не узнала меня. Я стал разговаривать с ней. Тут собака бросилась ко мне, стала ласкаться, радостно взлаивала. Узнала, и я ее узнал. Это был Уголек. Спустя полминуты в пуржливой мгле появился свет электрического фонаря. Ко мне подходили люди. Я было двинулся навстречу, но зашатался и упал бы, если бы меня не подхватили ребята. Моими спасателями оказались Виктор Брусов, Данилыч и Иван Хапов. Подхватив меня под руки, ребята чуть ли не принесли меня домой – так ослабли у меня ноги. Мне оставалось дойти до станции не более трехсот метров. Потом меня спрашивали, и сам себе я задавал этот вопрос: мог ли я без посторонней помощи преодолеть эти метры? Утвердительно ответить не решаюсь. Конечно, наверное, добрался бы до станции, если бы только не потерял сознание. Не дошел, так дополз бы. Вот такая приключилась со мной история.

Под утро разразилась сильная пурга. Температура воздуха минус 35 градусов. Весь день топим печи, но все же в доме прохладно. Комнатная температура не превышает 14 градусов.