Часть 3

Эльга долго смотрела, как в щели между половинками полотняного завеса место дома мастера Криспа занимает стена лекарского прихода, как с поворотом ее заслоняет кирпичная арка, как арку в свою очередь замещает дом с мансардой. Ходила она мимо него или не ходила, уже и не вспомнить.

Фургон катил медленно. Мимо, кажется, шли люди. Гуммин звенел голосами, где-то лаяла собака, что-то хлопало и скрипело. Солнце то пропадало, то яркими треугольниками и линиями проступало на полотне.

Цокали копыта.

Дно фургона было застелено свежей соломой. Эльга дышала ее сухим, сладковатым запахом и тискала тощий новый сак. Осознав вдруг, что старый, собственноручно сшитый сак остался в комнате наверху, она едва не разрыдалась.

И с Рыцеком проститься не довелось – носился где-то по своим кошачьим делам.

– Эй, – приподняв полог, заглянул внутрь Сарвиссиан, – как зовут?

Эльга торопливо мазнула рукавом по глазам.

– Эльга. Эльга Галкава.

У Сарвиссиана было грубое, с резкими морщинами лицо. Крупный нос, вислые усы, строгие глаза под густыми бровями. Внутри него шелестели каштан и сухой тополь, пощелкивал ветвями скрипучий карагач.

– Тогда Эльга, Эльга Галкава, – сказал он, – выползай наружу и садись рядом.

– Зачем?

– Затем, что погода хорошая.

Посчитав, что больше говорить нечего, Сарвиссиан опустил полог. Мол, хочешь – сиди в одиночестве. Как кто? Как дурочка. Помедлив, по тюкам с одеждой и одеялами Эльга перебралась в переднюю часть фургона.

– Ой.

Отразившееся в окнах солнце ослепило.

– Осторожнее. – Сарвиссиан помог ей перекинуть ногу через широкую, подбитую козлиной шкурой скамью. – Села?

– Да.

Эльга вытянула из фургона, зажала между колен сак с листьями. Сарвиссиан покосился, но ничего не сказал. Какое-то время ехали молча.

Гуммин кривил улочки; как листву, рассыпал по тротуарам пешеходов, напирал домами, но скоро сдался, лопнул широкой площадью с помостами у городской стены и проломом между двух башенок.

Северные ворота. Ленивый зевок стражника. Сарвиссиан подстегнул лошадей.

– Так ты мастер, значит? – спросил он.

Они разминулись с телегами, на которых в низких клетках на продажу везли свиней. За телегами торопился десяток путников. Эльге захотелось вдруг остановить время – она поразилась сосредоточенному движению, скупому напряжению лиц, угрюмой усталости ссутуленных плеч.

Набить бы букет.

– Да, – кивнула она Сарвиссиану, отклоняясь и ныряя в фургон за доской, – я мастер. Начинающий.

– У меня младший тоже, – со вздохом сказал извозчик. – Ушел в железные мастера. Говорят, где-то в Кратине их учат.

Вырвавшаяся из тесной городской застройки дорога разродилась ответвлениями-ручейками.

– В Амин же едем? – уточнил Сарвиссиан.

– Да.

– Тогда нам налево.

Лошадки повернули, следуя его понуканию и управлению с вожжами. Мимо поплыло прозрачное редколесье. Эльга рассыпала листья по доске, быстро собирая узор.

– Это мастерство твое? – спросил Сарвиссиан, косясь.

– Да, я – мастер листьев, – сказала Эльга.

– Никогда такого не видел.

Эльга набила желтый песок дороги, телегу со свиньями, легким, голубоватым ивовым листом наметила небо.

– Здорово, – сказал Сарвиссиан.

– Еще не закончено.

– То есть просто делаешь картины из листьев?

Эльга улыбнулась.

– Однажды мастер так вызвала дождь.

– Погоди-погоди. – Сарвиссиан даже лошадок остановил. – Это правда, что ли? Ты же про Дивий Камень, да?

– Ага.

– О-о! – В голосе извозчика засквозило уважение. – А у нас гадали, выдумки или нет. Лилея да Грачиха соседская день языками чесали.

Он щелкнул вожжами, и лошадки послушно продолжили путь. На букете тем временем появились путники в темных – тополь и живица – дорожных плащах, но стремительного, беспокойного движения Эльге передать так и не удалось.

– Я еще мало что умею, – сказала она, – вот мастер Мару…

Ноготь легко распорол букет. Брызнули ломкие цветные осколки, посыпались вниз, на подножку, на ухабистую лесную дорогу. Несколько взмахов руки – и от лиственного пейзажа не осталось и следа, одни углы – правый верхний, ивовый, нижний левый, бузинный.

– Ну вот, – огорчился Сарвиссиан. – Хорошая картинка была, госпожа мастер. Чего ж сразу-то?

– Извините, – сказала Эльга.

– Дали б мне, я б в избе повесил.

– Она пустая, быстро облетела бы.

– А не пустые какие?

– От которых сердце просыпается. Или ты понимаешь что-то. О себе.

– Хитро.

Эльга очистила доску окончательно.

– Это не хитрость, это мастерство.

– А мне можно, – спросил Сарвиссиан, покряхтев, – ну, такую вот картинку?

– Для чего?

– Ну, как… Для души.

– Любоваться?

– Можно и любоваться.

– Я подумаю, – сказала Эльга.

Лес, густея, плыл мимо. Иногда елки подступали совсем близко к усеянным хвоей, рыжим колеям, и колючие лапы обмахивали фургону бока и крышу. От одной ветки с хищным пучком коричнево-зеленых игл на конце Эльге пришлось даже увернуться. Потом стало просторней, ельник слева отступил, выдавив к дороге несколько домов, обнесенных общей оградой. За домами, впритык к лесу, желтел куцый пшеничный пятачок. Носились дети и цыплята, в луже под репейником лежала с выводком свинья.

– Остановимся? – спросил Сарвиссиан.

– Только ж выехали, – сказала Эльга.

– Ну, перекусим, не успел с утра, – сказал Сарвиссиан. – А потом сразу до старой смотровой шиги – без остановок.

– Хорошо.

В сердце Сарвиссиана набухали розовые и ромашковые лепестки.

Эльга улыбнулась про себя – все насквозь видно, ничего утаить нельзя. Ни любви, ни ожидания встречи.

Пальцы сами потянулись к листьям.

Фыр-р-рс! – первый отряд занозил доску, наметил узор. Чуть-чуть подвинуть кривицу, расправить ромашковую головку. Фыр-рс! Вторая горсть упала, оформляя предмет чувств извозчика. Женщина. Крупная. Смешливая.

С ребенком.

И править нечего. Все серьезно. Все само. Просто и там и там люди обжегшиеся. Осторожничают. Подтолкнуть друг к другу?

Эльга задумалась. Пальцы сновали безостановочно.

Фургон въехал в открытые, сложенные из оглобель ворота. Мальчишка лет десяти выбежал из ближней избы, бросился к лошадям.

– Здравствуйте, дядя Сарви.

– Здравствуй, Хаюм, – ответил ему Сарвиссиан.

– Здравствуйте, госпожа, – поклонился Эльге мальчишка.

Ива и крапива. С характером. Дуб и рута. Самостоятельный, задиристый. Наверняка мечтает стать боевым мастером.

Эльга кивнула, не отвлекаясь на слова. Букет проступал под пальцами. Листья сминались, складывались, ловили солнечный свет.

– Распрягать? – спросил мальчишка.

– Не, мы недолго. – Сарвиссиан снял шляпу и огладил волосы. – Но можешь дать Глице и Аннике попить.

– Конечно, дядя Сарви!

Мальчишка побежал за ведром.

– Только слишком холодную не неси, – предупредил Сарвиссиан.

– Я нагретую, из бочки! – крикнул мальчишка.

Голоса вились над Эльгой, как мошкара. Она мотнула головой, отгоняя их назойливое жужжание в ушах.

Тап-тап. Лист к листу. Вот Сарвиссиан, вот его любовь. Простые надежды, простые желания. Страх, что ничего не получится, разлетится упрямством, неверностью, несходством характеров.

Может, прибавить смелости?

Эльга пошевелила пальцами, призывая к себе тимьян и дуб. Тише, тише, сказала она торопливым листьям. Вас надо совсем чуть-чуть, у сердца.

Извозчик тем временем спустился на землю, обошел лошадок, поправляя нехитрую сбрую, поглаживая шеи.

– Мастер, вам помочь?

Эльга очнулась, посмотрела на букет, посмотрела на Сарвиссиана, сутулого, оглаживающего мозолистой ладонью круп лошади.

Каштан, тополь, карагач.

– Нет. Это вам.

Она протянула доску.

– Мне? – удивился Сарвиссиан.

Он взял букет осторожно, словно опасный, готовый обжечь руки предмет.

– Это вы, – сказала Эльга, спускаясь мимо него с подножки.

– Я?

Сарвиссиан наклонил доску вбок, сомневаясь, правильно ли ее держит, легко коснулся пальцем выпуклой, рельефной части.

– Где ж тут я?

Прибежал мальчишка с ведром, плеснув водой себе на босые ступни. Шумно фыркнула то ли Глица, то ли Анника.

Эльга закинула шуршащий, непривычно громоздкий сак на плечо. Сделанный навырост, он доставал ей чуть ли не до пяток.

– Ох, – сказал вдруг Сарвиссиан, – так это же… Это…

Он густо покраснел и спрятал букет за спину от любопытного, зыркающего глазом мальчишки.

– Как углядела-то?

Эльга смущенно улыбнулась.

– Это вот. – Она показала печать у запястья, на тыльной стороне ладони.

– Мастерство, – кивнул Сарвиссиан. – А я ведь, кажется, ни словечком…

– Я просто увидела. Куда идти?

– Куда?

Сарвиссиан с удивлением обнаружил, что вновь, будто завороженный, смотрит на букет, и отвел взгляд.

– Хаюм, проведешь гостью?

– Да, дядя Сарви.

– Пусть Устья приготовит чего-нибудь.

– Ага.

– И маму потом с поля позови.

– Она клубни пропалывает.

– Потерпят клубни.

– Хорошо, позову. Сюда, госпожа.

Хаюм повел Эльгу по тропке к боковому дому.

– Инька, куда пошла? – крикнул он девочке лет четырех, медленно пробирающейся через лопухи к ограде. – Туда нельзя.

– Ытя! – сказала девочка, показав за ограду пальчиком.

– Нельзя!

Ах, марбетту бы!

Эльга остановилась. Подушечки пальцев закололо. Им было мало только что набитого букета, они хотели еще. Еще! Запечатлеть вот эту девочку, озорную, смешливую, из нежных фиалковых листьев, сливы и рябины. Хаюма, из ивы и крапивы, в мелких брызгах руты. Ухватить, оставить в памяти качание березовых ветвей, жаркие, слепящие прогалины солнца, небо над соломенными крышами, полное лазурной глубины.

– Госпожа.

– Постой!

Эльга бегом вернулась к фургону, проскочила мимо застывшего с букетом Сарвиссиана, перегнулась через задний борт. Одна доска, другая, третья. Наверное, трех будет достаточно. Ох, а в запасе-то едва десяток. Надо где-то новые заказывать.

– Все!

Эльга вернулась к Хаюму, который ждал у крыльца. Инька нашла под ногами кусок жирной глины и побежала показывать ее незнакомой тете.

– Ысь!

Эльга присела.

– Что это?

– Ысь! – улыбнулась Инька, подавая глину.

Вся она была фиалковый свет.

– Госпожа, вы идете? Мне еще Глицу напоить надо и сено переворошить, – обидчиво сказал мальчишка. – И много чего еще.

– Какая я тебе госпожа? – фыркнула Эльга, очищая подол платья от Инькиного подарка.

Хаюм надулся.

– А как еще? Вы ж вон, с города. И вообще надо это, уважительно.

Эльга весело посмотрела на него снизу вверх.

– Эльга я. А можно я здесь посижу?

– Ну, это… Пожалуйста, – пожал плечами Хаюм.

Эльга села на лавку у крыльца, прислонила рядом доски и подхватила, усадила на колени Иньку. Девочка грязной ладонью тут же поймала лямку сака.

– И за Инькой присмотрю.

– Ну, тогда я пошел? – спросил мальчишка.

– Иди.

– Я, если что, рядом.

Хаюм с ведром ускакал к бочке.

Эльга прищурилась, глядя, как волнуется за оградой травяное море, как ветер щекочет кроны деревьев, играя оттенками, как косится на жирного, выползшего из земли червяка курица. Бревенчатая стена дышала теплом в бок, над лужей висела, шелестя поблескивающими крыльями, задумчивая стрекоза. Бери букет, переноси целиком.

– Ысь?

Инька протянула ручку, чтобы схватить выбившуюся из-под платка прядь, но Эльга вовремя отклонила голову.

– Ну-ка, давай-ка мы с тобой делом займемся, – сказала она. – Ты не против?

Инька показала два пальца.

– Это я не знаю, что такое. – Эльга мимоходом обтерла маленькую ладошку. – Что-то непонятное. Это два? Или да?

Девочка кивнула.

– Тогда садись сюда. – Эльга пересадила Иньку на скамью, зачерпнула в саке листьев. – Давай-ка я с тебя букет сделаю.

Девочка отвернула голову – ее внимание привлекло стадо из трех коров, медленно бредущих к выпасу за оградой. Мимо проскочил Хаюм, крикнув:

– Я за мамой!

– Ага, – кивнула Эльга. – Инька!

Девочка обернулась.

– Ысь?

– Хочешь листиков?

Забыв про коров, Инька протянула руку. Эльга вручила ей два самых больших, разлапистых кленовых листа. Инька сразу решила попробовать их на вкус.

– Нет-нет, – сказала Эльга.

– Ытя?

– Смотри, какие красивые.

Инька, послушавшись, завертела подарок в руках.

Эльга нащупала доску у ноги, поставила ее на колени – и пропала. Дальше были только листья, только пальцы, перестук с деревом и букет, с которого смотрели в мир, весело поблескивая, светлые Инькины глаза, вихрились волосы, дышала радость.

Где-то в стороне ползли солнечные пятна, разворачивал фургон Сарвиссиан, прыгали звуки. Будто из другого мира присела на верх доски любопытная стрекоза. Эльга смахнула ее пальцем. Не потому, что мешала, а потому, что портила узор.

Куда-то исчезла Инька, пробежал Хаюм, кажется, крикнул что-то веселое извозчику, прохромала старуха, ведя в поводу осла. Но все это было не важно – мир сжимался и складывался, упираясь в пальцы, похрустывал, сгибался по жилкам, крошился под ногтем, превращался в маленькую девочку на доске.

Эльга очнулась лишь после того, как ее тронули за плечо.

– Что? – подняла глаза она. – Надо ехать?

– Так это… Куда на ночь-то? – растерялся Сарвиссиан.

Эльга оглянулась.

Темнота гнала к западу остатки небесной синевы. Лес за оградой выступал сплошной, шелестящей стеной. В окнах домов горели свечи.

– Ой, а Инька?

Эльга испугалась, что не усмотрела за девочкой.

– Уже спит, – успокоил ее Сарвиссиан. – Пойдемте в дом, мастер.

– Да, наверное.

Эльга поежилась.

– Холодно?

– Кажется, да.

Сарвиссиан накинул ей на плечи уютно пахнущее дымом, колючее шерстяное покрывало.

– Сюда.

Скрипнула дверь, открывая слабо освещенные сени.

– Извините, я заработалась, – сказала Эльга, прижимая к себе букет.

– Бывает.

– Значит, поедем завтра?

– Да, завтра. Поздно уже.

Большая часть избы пряталась во тьме. На столе стояла одинокая свеча, освещая беленый бок печи.

– Садись.

Поскрипывая сапогами, Сарвиссиан пропал за едва видной занавесью, послышались шорохи, тихий шепот. Эльга опустилась на лавку, сняла сонно шелестящий сак с плеча. В неверном свечном свете глаза Иньки на букете загорелись озорством – не сыграть ли в прятки. Только по-честному!

Эльга улыбнулась. Сейчас вот зажмурюсь…

– Доброго вечера.

Сосчитаю до десяти…

– Доброго вечера, госпожа.

Эльга с трудом разлепила глаза. Незаметно подкравшаяся, убаюкивающая дремота была липкой, как патока.

– Извините, чуть не заснула.

– А ничего.

Хозяйка избы, женщина крупная, белея длинной рубашкой, проявилась перед Эльгой на мгновение и нырнула куда-то во тьму.

– Вы только поешьте сначала, – заговорила она напевным голосом, выставляя на стол миски и накрытое полотенцем блюдо.

Метались тени, на мгновение приоткрывая и хороня желтые бревенчатые стены, полки с корзинами и туесками и топчан, на котором вытянулся под бурой шкурой Хаюм.

– Поешьте, пока теплое.

Женщина сунула в пальцы Эльге кусок хлеба. Под полотенцем оказались запеченные клубни и остатки курицы.

– Я не голодна.

– Так нельзя, – сказала женщина, присев рядом. – Куда это годится? Мне сказали, что вы целый день без еды.

– Это точно, – поддакнул Сарвиссиан перед тем, как выйти в сени.

– Ну, если чуть-чуть, – сдалась Эльга.

– Я вам воды налью.

Женщина встала.

– Больно уж вы молоды для мастера, – заметила она, вынося кружку из темноты запечного пространства. – Можно мне спросить, сколько вам?

Эльга отщипнула от хлеба.

– Скоро пятнадцать. И я не совсем мастер. Вернее, я только-только перестала быть ученицей. Я пока мало что умею.

Женщина смущенно потеребила рубашку.

– Мне Сарви показал тут вашу работу…

– Это вы у него в сердце, – сказала Эльга.

Женщина вздохнула.

– Только он нечасто у нас бывает. Все в разъездах, в делах, и дом у него где-то за Гуммином. А я уже дважды была замужем. Сарви, конечно, очень хороший человек…

Она умолкла, глядя на пламя свечи.

– Я могу набить букет и вам, – сказала Эльга.

– Ой, нет-нет! – замахала руками женщина. – Вы ж чего только не углядите!

– Только то, что есть в вас и так.

– Другим-то оно зачем? Потом стыда не оберешься.

– Как хотите.

Эльга шевельнулась, сбивая сонную одурелость. Пальцы царапнули свежий букет.

– Ой, – сказала она, оживляясь, – я же Иньку вашу набила! Вот!

– Можно?

Эльга кивнула. Женщина подставила ладони доске. Губы ее тут же разошлись в тихой улыбке. Несколько мгновений она, подвинувшись к свече, изучала букет. Эльга достала из блюда теплый клубень и принялась его грызть.

– Инька.

Женщина рассмеялась, потом запоздало прижала ладонь к губам, глаза ее, точь-в-точь Инькины, замерцали мягким светом.

– Я и не думала…

Она смешалась, не договорив. Смахнула что-то в уголке глаза. Соринку?

Первое время Эльга никак не могла привыкнуть к тем совершенно детским, чистым восторгу и изумлению, которые рождали у взрослых людей ее букеты. К ахам, вздохам, смеху, слезам.

Вроде и хохочущую тетушку Тельгин с работой мастера Мару видела, и как тихо, благоговейно смотрели на панно в Дивьем Камне, наблюдала тоже. Деодора, торжественно уносящего своего лиственного двойника, провожала взглядом. А с собой соотнести не могла.

Мурашки рассыпались по рукам, по лопаткам, от шеи к затылку – неужели это я? Это я – виновница? Может ли такое быть? Я же просто работаю с листьями.

И комок стоял в горле, не таял.

Чужая радость вспыхивала, накрывала с головой, заставляя испытывать какой-то даже внутренний стыд.

Правда, потом это чувство ушло. Как и мурашки.

Позже Эльга только мысленно кивала самой себе, когда видела и ощущала, как появляется и крепнет связь между человеком и букетом, который тому предназначался. Значит, все было сделано правильно.

– Возьмите.

– Зачем? – Эльга с удивлением посмотрела на женщину, передающую букет ей обратно. – Это вам.

– У нас нет столько денег, госпожа.

– Это бесплатно, – сказала Эльга. – Кроме того, если что, мне заплатит ваш титор.

– Ой, наш титор!

Женщина сказала это так, что стало ясно: никакого доверия к титору она не испытывает. Да и далеко титор. От него только сборщики налога приезжают. И видела она его всего раз, издалека, когда он охотился поблизости. Кавалькада пестрая проскакала, да рог протрубил, коз пугая. Вот и все знакомство.

– Все равно. – Эльга даже руки за спину спрятала. – Это же не простой букет.

– Да? – Женщина развернула доску к себе, и, как ни старалась держать губы, через несколько мгновений они вновь растянулись в широкую улыбку. – Ох! А ведь и правда. Сарви.

– Что? – отозвался зашедший в дом и легонько обстучавший башмаки о порог Сарвиссиан.

– Посмотри. Мастер Иньку сделала.

– Так я подходил, видел.

– Ты сейчас посмотри.

– А что там?

Сарвиссиан, умывавшийся во дворе, смахнул мокрые волосы назад.

– Ну, Инька…

Язычок свечи трепетал, рисуя на лиственной щеке девочки теплый загар. Сарвиссиан наклонился.

– Так, погоди…

В его горле что-то треснуло, и он вдруг гулко, на всю избу, захохотал, заставив женщину испуганно привстать с лавки.

– Тише, Сарви, тише!

– Пытаюсь!

Сарвиссиан накрыл рот ладонями, но смех взбулькивал в нем, как каша в горшке, и прорывался сквозь пальцы.

– Бы-уп… пха-ха… Инь…

Зашевелился, перевернулся под медвежьей шкурой Хаюм. Всклокоченная мальчишечья голова приподнялась с тощей подушки.

– Чего вы? Ночь на дворе!

– Ты спи, – сказала ему мать.

– Уснешь тут!

– Пых-ха… – сказал Сарвиссиан, на ватных ногах отступая в сторону печи.

Слезы текли у него по лицу.

– А что с дядей Сарви? Плясунья? – спросил Хаюм.

– Репей тебе под язык! – сердито сказала мать. – Смешно ему просто. Годами смех копил, вот и прорвало.

– Лучше бы утром прорвало, – проворчал мальчишка.

Он взбил подушку кулаком и накрылся шкурой с головой.

– Тише, Сарви, – повторила женщина.

– Да я уж все.

Сарвиссиан обессиленно сполз у печки на пол, отвернул от себя букет.

– Я, наверное, перестаралась, – сказала Эльга. – Простите.

Рано утром Эльга ушла в лес.

Позавтракала козьим сыром и молоком вместе с хозяйкой избы и Хаюмом, повесила сак через плечо и, сказав, что скоро вернется, отправилась через поле к темному, сонному еще ельнику.

Подол платья скоро стал мокрым от росы, зябкая сырость заползла к лопаткам и в рукава.

Листья взволнованно шуршали за спиной, обсуждали вчерашнее, успокаивали, мол, с кем не бывает, осторожно хвалили, сетовали на отсутствие хорошей компании.

Не останавливаясь на опушке, Эльга поднырнула под еловую лапу и углубилась в лес. Кочки, хвоя продавливались под башмаками.

– Я – дурочка, – прошептала она себе.

Елки равнодушно молчали. Солнечные лучи мазали верхушки и пятнали узорами стволы и редкие полянки.

– Я ни на что не гожусь.

Эльга одолела небольшой взгорок и села на землю. Скинула сак. Что? Что? – сразу забеспокоились листья. Ничего, сказала им Эльга. Я просто не умею делать букеты. Ах, нет! Ах, почему? – принялись возражать листья.

Спорить с ними настроения не было. Эльга легла и долго смотрела, как светлеет небо, становясь розовым, а затем, обретая глубину и оттенки, мягко синеет. Тонкие верхушки елей качал ветерок, и они то сходились, то расходились, словно пальцы, набивающие букет на небосводе. Серебристая, голубоватая ива, ромашка, липа, сирень.

Чарник – для законченности.

– Ничего я еще не умею, – вздохнула Эльга, встав и отряхиваясь. – Просто страшно, сколько букетов мне нужно будет набить до грандаля.

За ельником пошел осинник, а в ложбинках росли малиновые и смородиновые кусты.

Листья золотились на солнце, шелестели, перекликались, наполняя воздух жизнью и радостью пробуждения. Вы живы? Мы – живы! И вы живы! С новым днем! С новым утром! Эльга ходила от ствола к стволу, улыбаясь, кивая, здороваясь, вглядываясь в кроны. Руки работали, нежно срывали новый материал для букетов, как учила мастер Мару, перехватывая биение в черенке. Сак распухал, наполняясь.

– Новости! Новости! Новости! – затрепетали листья под свежим ветром.

Эльга остановилась, слушая.

В покинутом дупле поселился енот. Лисье семейство завтракает мышами. В кривой овраг на юге забрела дурная корова и сдохла. Мастера из Курсиля-Малого поймали медведя, повадившегося драть деревенских коз. Вчера молнией опалило старый дуб в Подпружье.

Ах, где смешно, где тревожно. Дальше!

– Новости! Новости!

Сагим Белохвост прячется от родителей в плавнях. Младший брат по ночам носит ему еду и пересказывает все, что грозится с ним сделать отец за подожженный лабаз. Мастер-лекарь Аварох Эмфалл укротил плясунью в Туйе, Димурского надела. Опасные дома опечатаны и обнесены забором, вкруг посыпано солью и толченой хинной корой. В местечке Палива пришлыми убита девушка, пришлых трое, лесного племени, дикие. Староста объявил на них охоту. Тангарийские эрцгавры признали власть сумасшедшего мастера над собой и выдвигают войска в приграничье.

Что? Эльга мотнула головой. Он же разбит! Как они могут…

– Жив, жив, – зашуршали листья.

– Ему что, мало? – растерянно спросила их Эльга.

– Изменился.

В шепоте листьев прозвучал страх. Они заговорили испуганно, тихо, словно страшась, что будут услышаны на другом конце Края.

– Он изменился, – заговорили они, дрожа. – Убил! Убил! Многих убил.

Рыцек! – почему-то подумала Эльга. Это он, он! – заколотилось сердце. Горечь стиснула горло. Она едва не заплакала. Я изменила его тогда, я набила неправильный букет. Это он! Мстит за мастера, ожесточился, обезумел.

Рыцек!

– Нет, нет, – тут же зашелестели листья. – Другой.

Две рядом стоящие осины соприкоснулись кронами, сформировали, как букет, человеческое лицо – один глаз карий, сквозь другой виден клочок неба, голубой, кривая ухмылка, надменный изгиб бровей-веток, вздыбленные надо лбом острым хохолком темные волосы и узкая, выдвинутая вперед челюсть.

Не Рыцек. Не похож.

Ох! Эльга испытала громадное облегчение. Выдохнула. Конечно, конечно, тут же сообразила она, как это мог быть Рыцек? Он же сам воевал с этим мастером! И кто бы его отпустил в Тангарию одного?

– Он действительно сумасшедший? – спросила она, внимательно разглядывая лицо.

– Да.

Осины разъединились, просыпав мелкий сор. Карий глаз погас, голубой распахнулся во всю небесную ширь.

– Он мастер, мастер, – раздалось отовсюду. – Он убил наших братьев, он убил целый лес. Мы не слышим их больше.

– Как убил? – опешила Эльга. – Сжег? Вырубил?

– Убил. Иссушил. Заставил умереть, опасть.

– Разве такое возможно?

– Да, – прошуршали листья.

Эльга вздрогнула от ответа.

– Не выдумывайте, – упавшим голосом сказала она. – Никакому мастеру это не под силу.

– Даже мастеру смерти?

Деталей ни осинник, ни ельник не знали. Хвойные были туговаты на слух и обладали дырявой памятью. Их интересы не простирались дальше опушек. До осин же, подозревала Эльга, новости добрались изрядно изменившимися, потерявшими части слов и смыслов. Да и ветер мог похулиганить, разнести не новости, а слухи и домыслы. Ну это же совсем никуда! Никто и никогда не слышал о таком мастере.

Мастер смерти.

Не мальчишка. По лицу – наверное, вдвое старше Эльги. Разноглазый. Неприятный. И целый лес! Это как? Он просто сказал им умереть или что? Это что за мастерство такое? А кто печать ставил? И есть ли она, печать?

Чем больше Эльга об этом думала, тем ясней становилось, что такое мастерство, скорее всего, выдумка. Она вот, конечно, может, коснувшись, засушить лист, но так ведь она с листьями и работает. А как работать со смертью?

Скорее всего, этот мастер просто сильный боец.

Тем более, осины поделились с Эльгой, что кранцвейлер вновь собирает войска от северных и западных вейларов и намерен решить вопрос с Тангарией и сумасшедшим мастером окончательно, до зимы.

Лучше бы, конечно, пораньше.

Эльга набрала малины и смородины, нашла чуть-чуть папоротника и кривки, на пригорке ободрала листья с молодого дубка.

Пальцы уже ныли, пальцы требовали работы. Глаза искали, чего бы запечатлеть. Внутри Эльги, будто ледяные узоры на зимнем стекле, складывались букеты. И Хаюм, и коровье стадо, и сизогрудая птица на ветке, и поле, в котором, согнувшись, маячат женские, высоко подоткнувшие юбки фигуры.

А еще есть Глица и Анника. И даже вот сумасшедшего мастера можно попытаться воссоздать. Хотя нет, не заслужил.

Она вернулась из леса с саком, распухшим до такой степени, что он, как дружелюбный нахлебник, довольно выглядывал из-за плеча и сбоку и провисал к земле. Листья в нем знакомились друг с другом и мечтали оказаться поближе к рукам хозяйки. Некоторые расхваливали ее мастерство, подлизы.

Фургон стоял у ворот. Лошади были запряжены, пофыркивали, прядали ушами. Сарвиссиан поднялся с лавки у крыльца.

– Госпожа мастер, – голос его был полон укоризны, – вы же хотели ехать.

Эльга запрокинула голову, смотря в небо, где уже высоко рассыпало лучи солнце.

– Мы можем после обеда?

– Нас ждут в Амине, а так мы, чувствую, доберемся до него только к зиме. Вы же, если работать начнете, то дотемна не остановитесь.

Эльга вздохнула, признавая правду.

– Тогда поехали.

– Это дело, – с видимым облегчением кивнул Сарвиссиан. – А то еды нам собрали – за неделю не съесть.

Эльга заглянула в фургон и увидела сложенные у заднего борта белые головки сыра, замотанное в полотно сало и гору розоватых клубней.

– Зачем столько? – удивилась она.

– В благодарность, – сказал Сарвиссиан. – Ильма меня даже слушать не стала, когда я, значит, попробовал возразить. Вы же, госпожа мастер, видели, какая она. Мой букет к себе повесила, Иньку – в светлую комнату. Все, сказала, без разговоров. Ну, я и промолчал. – Он поскреб усы, скрывая улыбку. – Зато, сказала, к урожаю, к Матушке-Утробе за меня замуж выйдет. Ну, если я на букете такой, как в жизни.

Эльга перекинула сак в фургон.

– Я внутри поеду. Можно?

– Смотрите, растрясет, госпожа. До смотровой шиги дорога не шибко хорошая.

– Я работать буду.

– Оно, конечно, дело хорошее, – кивнул Сарвиссиан, – я даже сена доложу, только знайте, что пополудни, к затемкам, я остановлюсь и мы никуда не двинемся, пока вы не поедите. Да и лошадкам роздых будет.

Эльга улыбнулась.

– Хорошо.

– Ну, тогда, наверное, и поедем? – Сарвиссиан схватил у сарая охапку свежего сена и понес ее к фургону. – Чего ждать?

– А проститься?

– Так на прополке все уже. Вон Хаюму махнуть можете.

За оградой вдалеке, в поле, среди зеленой ботвы, темнела неясная фигурка. Она то пропадала в густом море стеблей и листьев, то выныривала, что-то отшвыривая в сторону.

– Хаю-ум! – закричала Эльга и замахала рукой.

– О-у! – отозвалась фигурка.

– Долгой жизни-и!

– Эй-ей!

Фигурка замахала в ответ.

Эльга несколько мгновений постояла, вбирая в себя букет, который мысленно назвала «Расставание», и полезла в фургон.

– Долгой жизни, Устья, – услышала она Сарвиссиана.

– А госпожа мастер здесь? – спросил задорный девчоночий голосок.

– Мы уже уезжаем, Устья.

– Я только спрошу.

– Ну, спроси.

Сарвиссиан забрался на передок, уселся, завозился на скамье, спиной морща полог, а в фургон к Эльге заглянули карие глаза, осина, жужелица и липовый цвет.

– Ой, вы – мастер?

Эльга кивнула. Девочка посмотрела подозрительно. Самостоятельная. Серьезная. Волосы под платком, пот застыл на щеках и шее грязными ручейками. Руки – в царапинах и цыпках.

– А вы точно мастер? Я других видела, они были старше.

Эльга показала печать на запястье.

– Ты хотела что-то узнать?

– Ой, да!

Устья приподнялась, почти легла животом на дощатый задник, чтобы быть к Эльге как можно ближе.

– А вы можете…

Ей не хватило дыхания, и Эльга не смогла разобрать последние слова.

– Что?

– Мне бабушка рассказывала, – подставив ладонь, зашептала Устья, видимо, желавшая, чтобы ее не подслушал Сарвиссиан, – что раньше мастер листьев им портреты делал, которые как бы новости о далеком человеке показывали.

– Новости?

– Ну да!

Эльга недоверчиво качнула головой.

– Нет, не знаю, возможно ли такое.

– Она говорила, что прошлый мастер делал портрет человека из листьев, а когда тот уезжал, далеко, в мастерские, или в войско, или по торговле вот, куда угодно, то по портрету видно было, все ли с ним в порядке, не заболел, не ранили ли.

Эльга задумалась.

– Тебе очень надо?

Устья кивнула.

– А до зимы потерпит?

Девочка потерла щеку ладонью и кивнула снова.

– Я к зиме обязательно этому научусь, – сказала Эльга. – Сейчас я пока не знаю, как это сделать. И нужен будет второй человек. Тот, о ком новости. С него, я думаю, букет надо набивать. Но это после лютовня. Дождешься?

– А вы обещаете?

– Да.

Повеселевшая Устья отлепилась от борта.

– Вы только не забудьте.

– Не забуду. Долгой жизни, – улыбнулась Эльга.

– Легкой дороги.

Размышляя о новостном букете, Эльга не заметила, как фургон тронулся и понукаемые возницей лошади потрусили за ограду. Солнце прыгнуло лучом в прореху на матерчатой крыше, в воздухе затанцевали пылинки.

– Госпожа мастер, слышите? – спросил Сарвиссиан.

– Что?

– По Хаюму девчонка сохнет. Устья-то. А он, вишь, в мастера надумал. До зимы Ильма его, конечно, не отпустит, да он и сам понимает, что семья без него не выдюжит, ни урожай не соберет, ни торговлей не заработает, а вот с весны он хочет в Чугрин податься, там какой-то мастер хитрый живет.

– А тридцать эринов?

– Так дадут, наверное. Ну, а Устья-то, вишь… Славная девчонка, мать в прошлом году умерла, с бабкой одной и остались.

– Я приеду зимой.

Дальше они не разговаривали. Сарвиссиан следил за Глицей и Анникой, негромко торопил их, его тень за пологом умудрялась и пить из маленького кувшинчика, и перекусывать хлебом и сыром, не отрывая глаз от дороги.

Эльга набивала букеты.

В голове ее собирались из листьев тысячи образов и букетов, в них присутствовали люди и животные, жили свет и счастье, дышало небо. Хотелось запечатлеть сразу все. Но разве это было возможно? Такое ни в один букет не уместится. Да и, наверное, одному грандалю под силу сделать большое-большое панно, в котором каждый бы находил свое.

Нет, это на будущее. А пока Эльга набивала по памяти избы, Арью, осинник под ветром, далекое поле. Где-то, она чувствовала, ухватывались нужные нотки, и букет начинал словно бы светиться (его она потом откладывала), а где-то пальцы топтались на месте, сомневались, что-то уходило из души, картинка ломалась, выцветала, приобретая мертвый и бесполезный вид, так что приходилось безжалостно шелушить доску.

Она устроилась на сене и одеялах. Клубни перекатывались в ногах. Рука ныряла в мешок, нужные листья липли к подушечкам пальцев. Какое-то время мысли ее укладывались в простые узоры, потом Эльга поймала себя на том, что из раза в раз пытается изобразить мертвый лес, убитый мастером смерти.

Почему вдруг?

Береза, липа, листья, свернутые в черные, плотные трубочки, – это стволы и ветви, воздух – светлая, серебристая ива, застывшая пустота между стволами, ничто, ни печали, ни грусти, лепестки черники – тихим покровом понизу.

Эльга отстранила букет.

Нет, это плохо, это ни к чему, это жуть какая-то. Она торопливо очистила доску, смешала осколки листьев с сеном. Пусть так. Не стоит с этим играть. Она задумалась, неужели в мастере смерти не может быть ничего человеческого?

Если вспомнить лицо…

Эльга зажмурилась, вызывая образ под веками. Пальцы зачерпнули ворох листьев из сака. Это будут волосы, темный хохолок.

По стенкам фургона плыли тени деревьев.

Букет медленно прорастал из памяти, складывался и ершился, ухмылка ползла вправо, голубой глаз подмигивал, карий смотрел высокомерно, словно спрашивая, что за девица его лепит, об острый подбородок можно было уколоть пальцы. Чарник и дуб. И слива. И горький темник, который еще прозывается одиночником.

Странное лицо, обиженное и насмешливое, нервное, полное внутреннего напряжения, постепенно проступало на доске.

Нос – длинный. На лбу шрам. Шея тонет в вороте серебристого плаща.

– Не так уж ты и страшен, – стукнула ногтем по кончику лиственного носа Эльга.

И вздрогнула.

Показалось, будто лицо в ответ, ожив, шевельнуло губами, посмотрело прямо на мастера и потянуло ухмылку к уху. Б-бууу!

А в следующий момент букет принялся чернеть – слой за слоем. Отдернув руку, Эльга наблюдала, как сверху вниз, едва слышно похрустывая, оседает и ломается строгий лиственный рисунок, как проваливается карий глаз и лопается голубой, как на щеках и губах, будто трупные пятна, разрастаются мертвые узоры.

Несколько мгновений – и букет мелкой пылью осыпался девушке на платье. Как зараженную, Эльга отбросила доску вглубь фургона.

Вот уж действительно мастер смерти! Хоть бы его воины кранцвейлера поймали! Жуть какая. Букеты он умерщвляет.

Эльга откинулась на сено и возмущенно засопела.

Нет, подумала она, это вовсе не мастерство. Как такому можно научить? У него, наверное, даже печати нет. Да и кто бы ее поставил? В Серых Землях, что ли, ставят? Или он самоучка? Но такого-то точно не бывает.

Потом – как бы его учили? Сначала убей жучка, потом – паучка, потом – цыпленка, и так до человека?

Разноглазое лицо попыталось сложиться в темноте под веками, но Эльга тряхнула головой. Фу! Не хватало еще! Рука в саке раздраженно шелестела листьями, листья, шурша, принялись выражать единодушное согласие с хозяйкой. Наглец. Негодяй. Ни жилки на букет! И вообще – страшно.

– Госпожа мастер, – Сарвиссиан сунул голову в фургон, – к шиге подъезжаем. Не хотите посмотреть?

– Зачем? – спросила Эльга.

– Красиво, – улыбнулся извозчик. – Может, когда из листьев ее выложите. Это знаменитая смотровая шига, старинная.

– Хорошо.

Эльга перетянула сак за спину, выглянула и обомлела.

Ой, Матушка-Утроба! Нет, ёрпыль-гон! Шига взлетала над лесом, растянув тонкие крылья-перекладины, украшенные лентами и перьями. Складывать ее начинали из камня, но выше четвертого яруса шло уже дерево, крепкая желтая лиственница, почти вечная, ни дождь, ни солнце, ни древоточцы ей были нипочем. Ах, какая красота!

– Стойте!

Эльга нырнула за доской, уже представляя, как под ее пальцами желтой стрелой в небо устремятся листья. Мастер смерти был забыт. Да и стоило ли его помнить? О нем, вот честно, и потом подумать можно.

А пока…

Эльга в нетерпении села на скамейку. Сарвиссиан убрал ногу, давая вольготно развалиться шуршащему мешку.

Шига казалась невозможно хрупкой. Она покачивалась над низким ельником, шелестели ленты на перекладинах, темнело смотровое гнездо.

– Как же туда забирались? – спросила Эльга.

– Говорят, мальчишки здесь сторожили. Им что на дерево, что на шигу. Она на взрослого-то и не рассчитана.

Эльга подумала, что с шиги, наверное, виден даже Гуммин. Высоко, страшно высоко. От покачиваний и с земли-то не по себе.

Липа, дуб, шиповник, цветы вьюна.

– Там перекладины, – сказал Сарвиссиан, – частые, много. Я, когда малой был, до половины долезал где-то. Мы даже соревновались, но до гнезда никто не добрался.

– Почему?

Извозчик хмыкнул.

– Так высота. А если на крыле девчоночью ленту повязать, то она за тебя замуж выйдет. – Он посмотрел на девушку. – Ну, мы в детстве в это верили.

– А мы на озере в Травотень гадали, – сказала Эльга.

– На отражение в венке?

– Ага.

– Знаю.

Сарвиссиан тронул вожжи.

– Зачем? – запротестовала Эльга, когда, понукаемые извозчиком, лошадки побрели вперед.

– Чуть-чуть ближе подъедем. Там получше будет.

Дорога пошла в подъем. Ельник измельчал, рядом с ним проросли осинки. Шига повернулась боком, густым нагромождением перекрестий. Тень ее мазнула по фургону, на мгновение вызвав в Эльге слепой страх, что шига вот-вот упадет. Да нет же, падает!

– Как она еще стоит? – спустя мгновение спросила девушка, едва солнце вновь затрепетало сквозь козырек фургона.

Сарвиссиан пожал плечами.

– Стоит. На совесть строена.

– А когда?

– Ой, давно-о! Еще дед моего деда на шигу лазил.

Фургон неожиданно вырвался на открытое пространство и повернул с дороги к старому, обложенному камнями кострищу. Среди луговой травы, синеглазок и ромашек порхали бабочки. К шиге тянулась нахоженная тропка.

– Ну вот, – сказал Сарвиссиан, слезая на землю, – к ночи, пожалуй, будем в Амине.

В вышине шелестели ленты, вызывая в Эльге странное чувство. Сбылись ли желания их повязавших храбрецов?

– А она большая, – сказала Эльга.

Спрыгнув с передка, она потянула сак за собой.

Вблизи шига не казалась ни тонкой, ни хрупкой. Стены были сложены из крупного, хорошо отесанного, ладно пригнанного камня. Там, где кончался камень, будто прорастая из него, тянулись вверх бревна. Обозначая ярусы, желтели торцы.

Пять, шесть, семь, восемь. Эльга запрокинула голову, но выше уже было не определить, бревна перекрещивались, там же, как отставленные в сторону руки, резали воздух узкие крылья. Может быть, шига готовилась улететь?

Эльга улыбнулась.

– Там сбоку вход есть, – сказал Сарвиссиан.

– А можно? – спросила Эльга, пытаясь из-под ладони разглядеть смотровое гнездо.

На высоте шига все же опасно покачивалась.

– Можно.

Эльга прошла по тропке. Здесь росли лопухи и земляника, разбрасывал колючие ветки куст шумейника. Вход в шигу обозначала каменная ступенька. Проем был узкий, внутри пахло деревом и землей. Эльга оставила сак снаружи.

– Только осторожнее там, – донесся голос Сарвиссиана.

– Хорошо!

Эльга ступила на плиты пола.

Шига потрескивала и поскрипывала, наверху гудел ветер. В полумраке идти пришлось на ощупь, под ноги то и дело попадали кора и черепки.

На второй ярус вела широкая лестница.

Здесь было светлее из-за бойниц. В углу лежал разломанный стул. Темнел очаг. Вязанка хвороста ждала случайного путника, что решит укрыться здесь в непогоду. Эльга поежилась. Прохладно. Словно и не лето снаружи. Шига поскрипывала, сыпала мелкой пылью.

Еще выше, выбравшись на узкую площадку, можно было подергать растущую рядом елку за верхушку. Руку протянуть и потрогать.

Ах, колючая!

– О-оу-у-у! – закричал снизу Сарвиссиан.

Эльга осторожно перебралась по настилу, прикрытому дощатыми щитами, на видимую извозчику сторону.

– Я в порядке! – замахала она рукой. – Здесь здорово!

– Подниметесь еще, госпожа мастер?

– Да!

Впрочем, сказать оказалось легче, чем сделать. Каменные ярусы кончились, а лиственничные насквозь продувал ветер. Вместо лестницы наверх вели бруски, наколоченные на поставленные в распор бревна. Забираться по ним было тяжело, и Эльге пришлось подоткнуть юбку и сбросить неудобные башмаки.

Шига почти сразу принялась опасно покачиваться. По шее, по плечам побежали мурашки. Ну как шлепнешься! Может, назад? Нет, это не по-грандалевски, решила Эльга. Она ведь пообещала Сарвиссиану, что поднимется. То есть не совсем пообещала, просто сказала «да». Впрочем, что это меняет?

Черной градиной пролетел перед носом шмель. Ф-фу. Эльга заползла на ярус и выпрямилась.

За перекрестием желтых, ошкуренных бревен внизу, на маленькой полянке рядом с маленьким фургоном разводил огонь Сарвиссиан.

– Эгей!

Маленький извозчик поднял голову.

– Спускайтесь, госпожа мастер.

Ветер пах дымом.

– Сейчас.

Эльга подняла взгляд.

Ах, шига была уже не шига, а корабль, устремившийся к горизонту по темно-зеленым и голубоватым хвойным волнам. Вдалеке желтели островки и туманились горы. Крылья резали воздух. Летим? Летим! А кто капитан? Я капитан. Протиснуться, покрепче ухватиться за перекладину и подставить ветру лицо. Вперед, вперед!

Эльга рассмеялась от радости. Пьянящее чувство распахнувшегося мира, ожидающих твоего участия приключений, опасностей и открытий забурлило в крови. Как в детстве, когда через лес они бегали на речную отмель, где лежал на боку брошенный барк.

Рыцека бы сюда! Только не нынешнего, а того, которого она знала года три назад. Уж он-то бесстрашно заполз бы на самую верхотуру. Еще бы закричал оттуда, раздирая глотку: «Ёрпыль-гон!»

– Ёрпыль-гон! – закричала Эльга.

Улыбаясь во весь рот, она спустилась к жареным клубням и мясу.

Сарвиссиан положил ей полную миску, и Эльга принялась уплетать за обе щеки. Ничего вкуснее, казалось, она еще не пробовала. Даже несмотря на то что клубни были твердоваты. Сарвиссиан довольно покряхтывал.

– Как оно наверху-то?

Эльга, кивнув, промычала что-то с набитым ртом.

Распряженные лошади паслись неподалеку, солнце грело ласково, на запястье приземлился пятнистый жучок, видимо, перепутал печать мастера Мару с настоящим листом. Эльга сдула его – лети, глупенький.

– Теперь поедем без остановок, – сказал Сарвиссиан, передавая ей кружку с водой. – И так подзадержались.

Всю оставшуюся дорогу до Амина Эльга набивала букеты.

Ничего не видела, ничего не слышала и ничего не замечала. Ни пение Сарвиссиана, ни тряска фургона на каменном мосту, ни громыхание торгового обоза навстречу не могли заставить ее отвлечься от работы.

Шесть досок было у Эльги под рукой.

На одной она набила ветер – голубоватые струи воздуха несли травинки и лепестки, колко дышали на зрителя, и казалось, что ты не просто стоишь на месте, нет, ты куда-то летишь сквозь, и ветер крепчает, выбивая из глаз слезы, упруго давит на грудь: куда ты, смельчак? Ну-ка, поворачивай.

На остальных досках была шига.

Она возносилась ввысь на желтых липовых листьях и цветках вьюна, с основанием из дубового листа и бойницами из ягод шиповника. Небо обнимало ее, небо прогибалось, полное серебряной ивовой пустоты.

В шиге пряталось детство.

И опасная высота. И замирание сердца. И храбрость. И острое ощущение, когда нога соскальзывает с перекладины.

Шига покачивалась из букета в букет, то близкая, то далекая, то шелестела лентами над головой, то подступала бревенчатым перекрестием к самым глазам.

Постукивали пальцы. Тук. Ток-тук.

Букет с ветром был самым удачным. Три из пяти букетов с шигой Эльга, скрепя сердце, уничтожила, потому что не нашла в них того, что сама старалась заложить. Листья брызнули, посыпались мелким дождем.

Неумеха пока она еще, неумеха. Пальцы тоже дикие, тарабанят себе не пойми что, гонят куда-то, ток-тук, никакой управы на них нет. А голова не поспевает. Нет, сердце не поспевает. Нет, даже не так, слаженной работы не получается. Вроде и ясно, чего хочется, а с какого-то момента будто в сторону сворачиваешь, не то выходит, не то думается. Кто бы объяснил еще, как не сворачивать.

Эльга вздохнула.

Она подняла голову и обнаружила, что уже темно, солнца нет, но над головой покачивается масляная лампа, давая неровный свет. Сама лампа, конечно, зажечься не могла. Значит, Сарвиссиан проявил заботу, хотя совершенно не помнилось, чтобы он появлялся внутри. Правда, кажется, где-то на грани осознания он спрашивал, нужен ли свет госпоже мастеру. Еще сопел недовольно на ответное молчание. Или не спрашивал?

Что, интересно, за грандаль из нее получится? Грандаль без памяти.

Эльга переменила позу и застонала. Боль выстрелила в поясницу, в ягодицы и в плечо. Отсидела и отлежала. За пологом тревожно качнулась темная спина извозчика.

– Что случилось?

Лошади встали, Сарвиссиан просунул голову в фургон.

– Затекло все, – пожаловалась ему Эльга, натирая поясницу ладонью. – Мы где?

– Так границу вейлара уже проехали, – сказал Сарвиссиан, выпятив бороду. – Затемно в Амине будем. Вы это, походите, госпожа мастер, разомните косточки. Оно полезно. Я постою. Только далеко, ради Матушки-Утробы, не отходите. Места здесь, конечно, спокойные, не западные земли, но уж больно дремучие.

– Хорошо, дядя Сарви.

Сарвиссиан фыркнул.

– Ну уж, дядя…

Эльга кое-как выползла через задний борт.

В вечерних сумерках порхали мотыльки. Осинник подступал к дороге, шелестел, подсказывал, бормотал, стволы плыли в зыбкой дымке. Листья сонно шелестели: спать, спать. Спрашивали: почему не спишь?

В вышине белел месяц.

Эльга сошла с дороги, по траве, по земле заскользила между осин. Лес дремал, шуршал убаюкивающе. Фонарь на фургоне какое-то время светил сквозь ветви, но скоро пропал. Деревья сделались темными, а воздух между ними – синим. Впереди светлым пятном протаяла болотина, но листья предупредили, и Эльга повернула левее.

Из шорохов и шуршания складывались разговоры.

Листья передавали друг другу услышанное от собратьев через дорогу, колкие еловые присказки, ехидные сказки про людей, всякие мелочи вроде видов на урожай шишек или рецептов спасения от муравьев.

А дальше: спать, спать.

О мертвом лесе здесь не вспоминали и новостей с запада не имели. Все больше шептали о погоде, о скорой грозе («Завтра, к вечеру, держите черенки»), о цветущей землянике и о дровосеках из близлежащей деревни.

Эльгу уже знали, уважительно здоровались. Она гладила листья и нижние ветки. Деревьям было приятно. Эльга спросила, кого из мастеров они еще видели, но осинник был молодой, никого не встречал лично, имена знал только на слух.

Унисса Мару. Тиллем Крисп. Эксантр Мерсмо, но он давно умер.

Ноги расходились, боль ушла. Какое-то время Эльга складывала в голове узор вечернего леса, в котором все дышало бы тишиной и дремотой. Чтобы посмотрел, и веки сами собой смыкались. Она вдруг подумала, что из ночных листьев, наверное, могут получиться замечательные букеты для тех, кто страдает от бессонницы. Надо бы попробовать и набить.

– …стер! – донесли листья голос Сарвиссиана.

Эльга спохватилась: что за дурочка, ушла в темень и задумалась!

– Я пошла, пошла, – сказала она осиннику, прощаясь.

Сарвиссиан светил фонарем, обеспокоенно замерев на краю леса.

– Госпожа мастер!

– Я здесь.

С охапкой листьев Эльга вышла к фургону.

– Ох. А я уж подумал было – пропали! – подступил извозчик. Свет фонаря лег на девушку желтым пятном. – Все в порядке?

Эльга кивнула.

– Меня долго не было?

– Так я уж чуть искать не пошел, – сказал Сарвиссиан. – Думаю, если уж вы пропали, то и мне, значит, смысла нет пустым ехать. Так вот, через лес, решил и пойду… – Он показал рукой. – А тут вы на свет.

– Извините, я просто… В общем, не важно. Простите, дядя Сарви.

Поддернув платье, Эльга забралась в фургон. Всю остальную дорогу до Амина, столицы одноименного вейлара, она проспала.

Титор Гельмих Астараго был худым и желчным мужчиной за сорок. Лицо у него было желтое, узкое, с тонкими короткими усами, и имело свойство периодически складываться в гримасу боли, которая, видимо, мучила его уже порядочное время.

– Садись, – показал он Эльге на низкий стул.

В зале приемов было пусто, видимо, титору опасались попадаться на глаза. Он был шиповник и крапива, редкий серый вяз и резеда. В сердце его, за глухим панцирем листьев, Эльга разглядела лишь желтоватый гороховый стручок, знак усталости и безразличия.

– Что у тебя, девочка?

Эльга показала печать мастера. С расстояния в пять шагов сидящий на кресле титор близоруко сощурился.

– Что-то зеленое?

– Я – мастер листьев, – сказала Эльга.

– Нам не нужны мастера листьев.

Астараго сморщился, пережидая приступ боли.

– У меня есть еще кое-что для вас. – Эльга нырнула рукой за пазуху, заставив насторожиться кафаликса на пуфике и двух стоящих по бокам кресла стражей.

Она достала свернутое в трубочку письмо.

Соскочив с пуфика, бородатый кафаликс с улыбкой взял его и, развернув, вчитался в небрежные строчки.

– Письмо мастера Униссы Мару, – сообщил он.

– Дай.

По лицу титора снова пробежала гримаса.

– Вы больны? – спросила Эльга.

Астараго поднял руку, призывая к молчанию. Кафаликс неодобрительно качнул головой.

– Свет, – сказал титор, выпрямляясь в кресле.

Ему поднесли свечу.

Какое-то время он читал письмо. Эльга рассматривала убранство зала, шпалеры и полотна, кованое железо ставен, мозаики на стенах и прожилки, бегущие по камню колонн. Лиственный узор почему-то отливал красным.

– Я не помню мастера Мару, – поднял голову титор. – Но вижу, что она помнит меня. Странно, что в доме нет ее работ.

Он усмехнулся. Пальцы его стукнули по подлокотнику. Взгляд светлых глаз неожиданно нашел Эльгу.

– Ты слишком молода для мастера.

– Да, господин титор, – сказала Эльга.

– Почему?

– Мастер Мару сказала, что у меня проблеск.

Астараго хмыкнул.

– В любом случае, – помолчав, сказал он, – у нас нет для тебя никаких дел. Я не поставлю свою печать тебе на руку.

– Хорошо.

– Да, хорошо, – повторил титор и передернулся. – Я не слишком хорошо себя чувствую, извини. Думаю, тебе пора удалиться.

Кафаликс подал ей знак подняться.

Эльга еще раз посмотрела на титора. Что-то темнело за гороховым стручком, что-то скукоженное, почти вытравленное, черно-желтый цветок.

Лилия.

– Простите, господин титор, вас отравили? – спросила Эльга.

Кафаликс побледнел. Астараго прищурился.

– Откуда знаешь?

– Я – мастер листьев, господин титор.

– Но не лекарь, нет?

– Я вижу лилию у вас вот здесь. – Эльга прижала ладонь к груди. – Лилия означает предательство, ложь. Вместе с гороховым стручком – отравление, долгую болезнь.

Пока она говорила, титор не спускал с девушки глаз.

– Что еще?

– Ничего.

– У нас был мятеж, – скрипучим голосом сказал Астараго. – Пятнадцать человек легли здесь. – Он показал ладонью на плиты пола. – Они пришли убить меня, но умерли сами. Им казалось, что я уже слишком долго сижу в кресле титора во славу Руе. Это было неделю назад. Видишь, как здесь пусто?

– Да, господин титор.

Улыбка у Астараго вышла кривой.

– Попрятались. Я прижал им мерзкую торговлю… – Он умолк и посмотрел на Эльгу. – Впрочем, тебе это знать не обязательно. Полгода они подсыпали мне в пищу какую-то дрянь, пока я не слег. На их беду…

Титор зажмурился. На этот раз гримаса на его лице задержалась дольше.

– На их беду, – продолжил он, – Саргюс нашел лекаря, до которого заговорщики не успели добраться.

Кафаликс кивнул.

– Он не смог вылечить меня полностью, но хотя бы поставил на ноги. Этого они никак не ожидали. Поэтому решили расправиться со мной окончательно. Заколоть. Мечи-то вернее яда. Только верных мне людей оказалось больше.

Астараго закашлялся.

– Я могу попробовать, – несмело сказала Эльга.

– Что? Вылечить меня?

– Я делаю букеты.

– Я знаю, – сказал титор, прикрывая глаза. – Только мне не нужны букеты. Это для женщин. Сам я далек от красоты и всего такого.

– Букет сможет облегчить вашу боль.

– Ты уверена?

– На самом деле я буду делать это в первый раз, – покусав губы, сказала Эльга.

Астараго коротко улыбнулся.

– По крайней мере, честно.

– Я вижу, что с вами можно говорить только так.

– Ты слишком много видишь. – Титор помрачнел и порывисто встал. – Хорошо, сколько тебе нужно времени?

– День.

– Всего-то?

Эльга пожала плечами.

– Хорошо, тебя проведут в твою комнату, – сказал титор. – Саргюс, распорядись.

– Да, мой господин, – поклонился кафаликс.

Эльга поклонилась тоже.

Кафаликс, поймав под локоть, повел ее из зала. В темном коридоре он передал Эльгу прислужнику, совсем молодому парню.

– Гостевую комнату и накормить.

– Господин Саргюс, – остановила кафаликса Эльга, – мне еще нужны листья, серый вяз и резеда, у меня их нет.

– Хорошо.

– Если можно, побольше.

Кафаликс хмыкнул.

– Я услышал. С остальными просьбами – к Каршетту, – показал на прислужника он. И обратился к парню: – Будь с ней рядом.

Тот кивнул, невольно коснувшись ладонью короткого клинка на поясе.

– Сюда, госпожа, – сказал он, когда удаляющиеся шаги кафаликса сделались неслышны. – Это рядом.

Комната оказалась просторной, с перегородкой, с лавками по стенам и пышным ложем в медвежьих и куньих шкурах. Узкое окно было закрыто ставнем, и парень качнул головой, когда Эльга попробовала его открыть.

– Не стоит, госпожа. Мятеж еще не полностью подавлен. Могут выстрелить в силуэт.

– Простите. – Эльга отдернула пальцы. – Мне еще нужны доски и мой мешок. Они остались на постоялом дворе на окраине.

Каршетт замялся.

– У нас мало людей. Ваши вещи принесут только завтра утром.

– Я могу сходить за ними и сама, – сказала Эльга.

– Лучше не рисковать.

– И что же мне делать?

– Ничего. – Парень вынес короткую лавку за перегородку. – Я буду здесь. А вы можете поспать.

– Сейчас? – улыбнулась Эльга. – Кажется, еще нет и полудня.

– Есть книги. Вы читаете на тэнтонском?

Эльга покраснела.

– А такой есть?

– Нет, я его только что выдумал. – Парень улыбнулся. – Погодите, я вам принесу с кухни чего-нибудь. Опустите засов, когда я выйду.

– Хорошо.

Закрыв дверь за Каршеттом, Эльга плюхнулась на кровать. Пальцы не хотели отдыхать, зарылись в мех, принялись рисовать по шкурам круги и узоры.

Мятеж.

Эльга и не знала, что такое возможно. Ведь это значило, что одни люди готовы убивать других. Нет, была, конечно, Тангария, был сумасшедший мастер, который вдруг воскрес по весне, и там сходились отряды, лучники осыпали противников стрелами, сражались и погибали мастера боя, но все это происходило далеко на западе, на границе Края, тогда как сам Край представлялся самой тихой и спокойной областью изученного мира.

И вот.

Эльга зажмурилась. Узор жизни вокруг, который она представляла себе, вдруг стал, похрустывая, меняться, обрел глубину, и сложность, и множество мелких рисунков, и тысячи взаимосвязей и красок, где-то пугающе-черных, где-то светлых, тысячи оттенков и листьев. Это было, словно до сегодняшнего дня она видела лишь небольшой кусочек общей картины, но, отступив и подняв голову, неожиданно обнаружила раскинувшийся над ней совершенно иной, гигантский и замысловатый букет.

«Я взрослею», – подумала Эльга.

Лиственным зрением она по-новому оглядела комнату, замечая тонкие, уходящие под лиственный покров штрихи: следы, отпечатки, тени людей, связанных с этой комнатой, и едва заметную вязь звучавших здесь слов.

Ох, если бы она могла набить букет комнаты сейчас!

Он, наверное, получился бы странным, хаотичным, безумным, дуб, клен, слива, папоротник и багульник, легкие былинки, острые усы пшеницы, звездчатка и чарник, боль, гордость, смятение, первая влюбленность. Каждый, каждый увидел бы свою историю!

Ей вдруг стало ужасно стыдно за букет, который она сделала для Деодора Кеммиха.

Он был ученический, очень грубый, и похвала мастера Мару сейчас выглядела авансом будущим работам. Можно было сделать гораздо тоньше, а Эльга, по сути, устроила небольшой костер для Деодоровой души.

Ну как сгорела бы без остатка?

Ой, как стыдно! Эльга завернулась в шкуры, чуть слышно и кисловато пахнущие пылью. Хоть глупой головой обо что-нибудь бейся.

В дверь стукнули. Эльга соскочила с ложа.

– Кто?

– Каршетт.

– А на тэнтонском?

За дверью раздался смех.

– У меня курица, хлеб и сыр.

Эльга подняла засов.

– Это так переводится?

– Ага.

Вместе с едой Каршетт притащил набитую листьями наволочку.

– Вот, – сказал он, – набрал на заднем дворе.

– Ой, замечательно!

В одну руку Эльга взяла наволочку, а в другую – жареную куриную ножку, посмотрела пристально.

– Что? – спросил парень. – Вода – в кувшине на столике.

– А хотите, я с вас букет набью? – спросила Эльга, кусая ножку.

– В смысле?

– Ну, портрет. Только мне нужна какая-нибудь доска. Листья должны чувствовать под собой дерево, с холстиной выйдет гораздо хуже – осыпется в течение месяца.

– Вообще-то… Сейчас.

Каршетт, осина, яблоня, белый ромашковый цвет, задавленный остролистом, шагнул в темноту угла за перегородкой, что-то заперебирал там, наконец появился с круглым простым щитом, обитым по краю тонким железом.

– Сойдет?

– Ой, да.

Отложив курицу и наволочку, Эльга приняла щит. Он был тяжелый, с тугим сыромятным ремнем для руки. Дерево сердито дохнуло в приложенную ладонь.

– Там есть другой, – сказал парень, – но он треснутый.

– Не, этот годится.

Суровый дух щита Эльге нравился. Она видела воинов в его узоре, вчерашних мальчишек, которые, смеясь, сражались на деревянных мечах. Там же прятались беспокойные глаза женщин и усмешки бывалых бойцов.

Эльга села на кровать и пристроила щит на коленях. Железная кромка врезалась в кожу, и даже подложенная шкура не спасала от неприятных ощущений.

– Мне бы подставку, – сказала она, морщась.

– Я могу держать щит в руке, – сказал Каршетт.

– Было бы здорово! Только мне нужно, чтоб вы сели.

Каршетт подтащил к кровати скамейку и сел, надев щит на предплечье.

– Так?

– Ага. Замрите.

Пальцы сами нырнули в наволочку. Большей частью листья были осиновые, и Эльга посчитала, что для несерьезного букета их хватит. И вообще, удачно, что осиновые. Росла б на заднем дворе какая-нибудь туя – и все, извините, опростоволосилась.

Каршетт смешно таращил глаза и старался не дышать. Темные, кружком стриженные волосы. Карие глаза. Курносый нос. Синяк на левой скуле.

– Вы дышите, – сказала ему Эльга.

– Можно?

– С меня господин Саргюс спросит, если с вами что-нибудь случится.

– А-а.

Каршетт выдохнул и снова набрал воздуха в грудь, раздул щеки.

Смешно. Может, специально для нее? Просеивая листья, Эльга мысленно уже составляла узоры. Единственный сын. Год в городской охране. Родители дали три эрина старшему гаффину, чтобы его устроить. Простая служба. Несколько мелких стычек с ворами на торговой площади. Зуботычины от ветеранов. Мечты. Ах, мечты…

Эльга улыбнулась.

Каршетт часто видел себя старшим гаффином, с отдельной избой при казарме, с женой из северянок, скуластой, светловолосой, с тремя десятками стражников в подчинении, которые втягивают головы в плечи при одном его недовольном взгляде.

А вот парня приметил сам титор, и мечты стали смелее, радужнее. Не стояние у ворот как-никак, не обход улочек – охрана дворца. Изба выросла в каменный дом, к северянке прибавилась вторая, рыженькая, где-то в городе запримеченная…

Эльга нахмурилась.

– Что, низко держу? – забеспокоился Каршетт.

– Нет, все хорошо.

Мятеж жил в Каршетте красной осенней листвой, страхом, паникой, жадными медными запахами, звоном мечей.

Что-то таилось там.

Первыми касаниями Эльга обозначила контур. Осина шелестела тревожно, избитое дерево щита казалось колким. Ногтем отрезать лишнее, рассыпать второй слой, распределить его, стянуть к центру третий.

Что же за тайна?

– Это я? – спросил, заглядывая сверху, Каршетт.

Эльга подняла голову.

– Пока нет. Держите.

Внутри прислужника трепетали листья. Эльга видела их мелкий ход, за которым, как солнце в щель между ставнями, проглядывали стыд, неуверенность, страх разоблачения, темные крапивные зубчики. Каршетт был связан…

Нет, это не связь.

Он струсил! Он не встал у мятежников на пути! Ушел. Спрятался. Нет! Другое. Он пропустил их, выторговав собственную жизнь!

Пальцы замерли.

– Вы – мастер, да? – улыбнулся Каршетт.

– Почти, – сказала Эльга.

– У нас дома был счастливый букет.

– Действительно счастливый?

– Раньше, пока не засох.

Несмотря на кажущееся спокойствие, внутри у Каршетта все ходило ходуном. Его свободная рука незаметно подбиралась к короткому клинку на поясе. В его голове плыло: отвлечь, а потом ударить. Шиповник, кислица, кровь.

Эльга похолодела.

– А чей был букет? – беззаботным голосом спросила она.

– Не знаю. Старого мастера. Мне сказали, что мастера видят в людях все их мысли и дела.

Эльга фыркнула.

– Это ж старые мастера! Вот когда я состарюсь, тогда, возможно, тоже научусь видеть в людях.

– А сейчас? – жадно спросил Каршетт.

Эльге удалось легко пожать плечами.

– Так, чуть-чуть.

Она бросила на щит новый ворох листьев.

– И что ты видишь обо мне?

Ладонь Каршетта легла на клинок. Он даже повернулся чуть боком, чтобы Эльга этого не видела.

– О тебе?

– Да.

Здесь надо было не сфальшивить. Сыграть тонко. Кто она? Глупая, легкомысленная девчонка. Точь-в-точь как говорила мастер Мару. Впрочем, дурочку тоже надо подавать аккуратно. Эльга прищурилась, смотря парню в глаза.

– Ну, ты одинок, – сказала она.

Каршетт хмыкнул.

– Дальше.

– Ты несколько лет при титоре.

– Полгода.

– Ну, в стражах.

– Годится, – кивнул Каршетт. – В стражах действительно больше.

Он слегка расслабился.

– Еще ты в начале испугался мятежа, но затем был храбрым, – сказала Эльга, поведя взгляд за спину Каршетта.

План бросить листья прислужнику в лицо и выбежать с криком о помощи разбился о засов на двери. Он был опущен в пазы.

Ладно.

– Храбрым? – переспросил Каршетт и рассмеялся.

В смехе сквозило облегчение.

– А что, не так? – спросила Эльга.

Пальцы танцевали свой танец.

«Хорошо, пусть выбраться из комнаты невозможно. Туп. Ток-топ. Значит, необходимо расположить Каршетта к себе. Туп-топ. Или изменить его? С одними осиновыми вряд ли это получится. И гроздь мятых, видимо, второпях прихваченных рябиновых листьев тоже ничего не решит. Топ-топ-топ. Тем более что менять? Топ. Ведь человек должен быть предрасположен к изменениям. Допустим, я могу усилить его страх, но это глупо. А выставить себя дурочкой я могу и без листьев.

Можно, конечно…»

Топ. Ток-топ. Продолжая набивать букет, Эльга закусила губу. Ох, мастер Мару, вы бы, наверное, были против.

– На самом деле нас, молодых, оставили в резерве, – сказал Каршетт. – Мы должны были следить, чтобы никто не вышел из дворца и, конечно, не штурмовал его снаружи. Я вообще сторожил задний двор.

Эльга улыбнулась.

– Впервые вижу парня, отказывающегося признать себя храбрецом.

– Ну, это… – смутился Каршетт. – Я не отказываюсь. Просто здесь случая не было. А вообще мне один раз плечо порезали…

Он сделал движение, чтобы показать шрам, но Эльга качнула головой.

– Щит.

– Да, прости, держу.

Каршетт выпрямил спину. Он еще был в сомнении, но немедленное убийство отложил. Ах, как не хотелось все бросать!

– Тяжело? – спросила Эльга.

– Тяжеловато.

– Уже скоро.

Она решилась, она видела, что задуманное возможно.

Туп-туп-топ. Осина обегала щит кругами, схлестываясь и расходясь. Где-то в ней проглядывал карий глаз, где-то мечтательный изгиб губ. Слышался топот ботинок по кривым улочкам, вспыхивал свет фонаря: мы – стража, назовите себя.

А за неимением кислицы и калины с малиной душной памятью пойдет…

Эльга выдохнула, наискосок пробросила мелких рябиновых листьев и тут же легко, неуловимыми движениями впечатала их вторым слоем под осиновую, зубчатую шерсть. Вот так. Сделано. Туп. Ток-топ. Будто шрам протянулся по щиту, кривой, хлесткий, светлый. Рябина была прозрачно-зеленой, весенней, совсем молодой, где уж нам осенних красок. Но стоило Эльге вплести ее в букет, как она приобрела пугающий, густо-алый оттенок.

Вот она, память о мятеже. Кровь, постыдный страх, предательство. Темная, перечеркивающая не щит, но душу рана.

Очень хорошо.

Каршетт тревожно застыл, потом пошевелился.

– Готово?

– Еще чуть-чуть, и можно смотреть.

Эльга потерла холодные пальцы друг о друга. К чему, собственно, медлить? Страшно? Да, страшно. Какой бы ни был проблеск… Она нахмурилась и подцепила ногтем нижний край рябинового шрама.

Нечего!

– Держи крепче.

Эльга перехватила заусенец двумя пальцами. Отливающая красным дорожка держалась крепко и норовила лечь обратно. Ну-ну, милая. Ты, конечно, вросла, но разве…

Выхваченное исподволь лицо Каршетта, казалось, копировало ее собственное напряжение.

Раз. Два. Три. Рывок!

Эльга выдернула только что набитый рябиновый слой, как искусные рыбаки медлительного хопыря из прозрачной воды. Изломанная алая плеть мелькнула в воздухе и собралась, смялась в кулаке, брызнув на пол одиночным шальным осколком. Была память о мятеже – и нет памяти. Изъята. Шелест листьев зазвенел в голове Эльги эхом голосов.

«Что выбираешь, щенок? Смерть? Жизнь?»

Жуткие глаза пробиваются сквозь шелест, смотрят насмешливо. За фигурой с жуткими глазами толпятся тени, клинки наготове, смешки.

«Открывай, щенок, и сиди тихо! Ясно? Или ты испытываешь к своему титору большую любовь? Открывай, ничего с тобой не случится».

Эльга утопила в пальцах звон засова, дрожь по всему телу, жгучее желание провалиться сквозь землю.

– Ну, вот…

– Что?

Глаза у Каршетта вдруг сделались беспокойными. Он смотрел куда-то внутрь себя и, кажется, не находил искомого.

– Твой букет готов, – сказала Эльга.

– Букет?

– Портрет.

– Портрет?

Каршетт повторял слова, но было видно, что смысла их он не улавливает. Лицо его приобрело отчаянное выражение, словно он чувствовал, что случилась беда, но с кем, когда, в каком месте, не имел понятия. Бежать! Куда бежать? Зачем? Разве это важно? Надо бежать! Еще не поздно спасти…

Он был жалок. Растерянный человек.

– Я, кажется… Мне надо…

Каршетт посмотрел на Эльгу, на щит.

– Это твой портрет, – сказала Эльга, высвобождая его руку из ремня.

– Мой?

Каршетт опустил взгляд на причудливый лиственный рисунок, который Эльга развернула к нему. Слабая улыбка изогнула губы.

– Похож.

– Это ты.

– Я.

Парень кивнул и выпустил дерево из рук – Эльге удалось перехватить щит в последний момент.

– Не понравилось?

– Нет-нет.

Каршетт, виновато улыбнувшись, поднялся. Взгляд его забегал по углам, по ставням, по шкурам. Он вроде и хотел двинуться, но не понимал зачем.

– Я должен… – Парень задумался и вдруг просиял. – Я должен быть на посту!

Он шагнул к двери.

– Прости, – прошептала Эльга.

– Вы о чем? – обернулся Каршетт.

Дзонн! – звякнул засов.

– Я про букет, – сказала Эльга, отворачиваясь.

– Он хороший, – сказал Каршетт и вздохнул, готовясь сказать неприятную правду. – Но какой-то пустой. Извините. Вы же не совсем еще мастер?

– Нет, – качнула головой Эльга.

– Это видно. – Он распахнул дверь. – Кстати, заприте за мной. Всякое может случиться. Поговаривают о мятеже.

Эльга качнулась.

– Он уже состоялся.

Парень приоткрыл рот.

– Как? – Изумление его было неподдельным. Он взволнованно нащупал клинок и стиснул его рукоять. – Он удался?

– Мятеж провалился.

Каршетт побледнел.

– А я?

– А вас, молодых, придержали в резерве, – объяснила Эльга. – Чтобы никто не выбрался или не штурмовал титора снаружи. Вы сторожили задний двор.

Каршетт вновь окунулся взглядом в себя.

– Да, должно быть, так и было, – кивнул парень через силу и на мгновение зажмурился. – Все равно – запритесь.

Он вышел. Слышно было, как он удаляется по коридору – быстрым шагом.

Эльга задвинула засов и тут же, у двери, беззвучно разревелась. Листья рябины жгли ладонь, словно угли, но она не разжимала пальцы: пусть, пусть.

Каршетт, лиственный Каршетт с наискосок, через левое плечо к правому бедру протянувшимся страшным разрезом стоял у нее перед глазами. Когда затянется эта рана? Затянется ли? Что она вообще, идиотка, сделала? Не на щите вырвала память, не из листьев – в живом человеке, с кровью.

А если бы убила совсем?

Эльге стало холодно от этой мысли. Она забралась на кровать, под шкуры, прижала ладонь с рябиновой трухой к сердцу. Дура! Никогда, решила она, никогда не буду больше делать такое. Мастерство – не для этого.

Зачем мне проблеск?

Стучали, видимо, долго.

Сначала – осторожно – пальцами, потом кулаком, потом, заподозрив неладное, каблуком сапога. Бум-м! Бум-м! Засов лязгал в пазах.

– Госпожа мастер! Госпожа мастер!

Эльга кое-как сползла с кровати. Крошево рябиновых листьев осыпалось с платья. В голове звенел комариный писк.

– Кто там?

Она встала у двери, за которой, кажется, столпилось пять или шесть человек. Все они были как деревья на ветру. Шелестели, шуршали.

– Это Саргюс. Вы живы? – произнесли за дверью.

– Господин кафаликс? Да, я в порядке. А где Каршетт? – спросила Эльга.

– Здесь.

– Здесь, – подтвердил второй, знакомый голос. – Я принес ваши мешок и доски.

Жив! Эльга с облегчением выдохнула.

– А господин титор?

– Вы откроете? – спросил кафаликс.

– Погодите.

Эльга отряхнула подол, перевязала пояс, кое-как расчесала волосы. Опомнившись, нашла щит и соскребла с него листья.

В дверь снова стукнули.

– Да-да.

Эльга сдвинула засов. Какой-то совершенно серый лицом господин кафаликс, вдвинувшись, схватил ее за руку.

– Пошли.

– Куда? – пискнула Эльга.

– Господин Астараго при смерти.

– Ох.

Ее обступили, окружили фонарями, и Саргюс потянул Эльгу за собой. Сумрачными коридорами они добрались до зала приемов, где в полумраке ловила отголоски света позолота кресла, прошли зал насквозь и нырнули в арку, ведущую в личные покои титора. Тень колпака кафаликса уткнулась в сводчатый потолок.

– Сюда.

Красно-черные фигуры выросли перед ними, укололи глазами и расступились, стукнув кулаками в железо своих нагрудников.

В покоях, занавешенных богатыми тканями, стояли высокие подсвечники, горели толстые свечи, курились дымки ароматических масел. Мягко мерцало странное, нездешнее дерево стульев, подставок, полок и комодов.

Было душно.

Титор Гельмих Астараго лежал на широкой кровати, под белым покрывалом, обложенный подушками и мехами. Лицо его было восковым, нос заострился, щеки впали. Виски, усы блестели капельками пота. Дышал он тяжело, с присвистом, будто старался вывести какую-то короткую мелодию. Серый вяз и резеда пожухли, от лилии тянулись между ними черные, ядовитые завитки.

В ногах у титора сидел маленький лысый человечек с испуганным лицом. При появлении кафаликса и Эльги он встал и сцепил пальцы на груди свитки.

– Господин Саргюс! – торопливо заговорил человечек. – В ночной приступ мне удалось сохранить жизнь господину титору, но боюсь, что все мои дальнейшие усилия бесполезны. Кровь господина титора почернела, и это очень нехороший, можно сказать, печальный признак. Предвестие.

– Я понял, господин Шамм.

Кафаликс кивнул человечку и развернул Эльгу к себе.

– Ты сможешь спасти его? – спросил он, наклонившись.

Ива, дуб, смоква и крыжовенные, зеленые глаза, в которых мерцает отчаяние.

– Не знаю, – честно ответила Эльга.

От густых ароматических запахов у нее кружилась голова. Кафаликс встряхнул девушку, заставляя прийти в себя.

– Госпожа мастер! Вы говорили, что сможете облегчить его боль.

– Вы могли бы открыть окно? – спросила Эльга.

– Окно?

Кафаликс дал знак, и черно-красная тень, отделившись от стены, приоткрыла ставень, звякнул запорный крючок. Свежий, прохладный воздух потек в покои.

– Так лучше?

– Да, – кивнула Эльга, вдохнув. – Мне нужен мой сак.

Она выбрала один из стульев и принесла его к изголовью. Рядом тут же опустили подарок Униссы, располневший от листьев, собранных по дороге в Амин.

– Я могу остаться? – спросил лысый человечек.

Эльга пожала плечами.

– Если не будете мешать.

– Нет-нет.

Человечек переместился за кровать, едва не сбив высокий подсвечник.

– Я тоже останусь, – сказал кафаликс.

Ему принесли лавку, и он сложился на ней, превратившись в неподвижную, уставившуюся на титора фигуру. Остальные вышли, забрав с собой шорох шагов и тяжелое ожидание. Эльга положила доску на колени.

Марбетту бы!

– Начинайте, – сказал кафаликс.

– Боюсь, господину титору недолго осталось, – поддержал его лысый человечек, севший на пол в углу. – Необходимо поторопиться.

– Я вижу, – сказала Эльга.

– И все же…

Кафаликс вынужден был прерваться, потому что лицо Гельмиха Астараго исказилось, резкие морщины обозначились у крыльев носа, губы разжались. Он выдохнул, и бурые брызги вылетели из его рта, окропив шкуры и вышитое покрывало.

– Госпожа мастер!

– Тише!

Рука нырнула в сак, как пловец в воду. Листьев было много, окружили, облепили рыбками, уважительно зашелестели, вот она, резеда, вот необходимый вяз. Очень хорошо. Эльга медленно повела пальцами, собирая первый узор букета.

– Гос…

Эльга посмотрела на кафаликса, и тот умолк, сунув кулак в зубы.

– Мне нужна тишина.

Казалось, и господин титор прислушался к молодому мастеру и прекратил дышать. Но потом все же негромко засвистел, смирившись с возможностью какое-то время еще не умирать. Лекарь сунулся было к нему, но, оказалось, лишь для того, чтобы вытереть губы господину титору тряпочкой.

Начинать было страшно.

И не потому, что при неудаче правитель вейлара мог умереть. Здесь было другое. Пусть, подумала Эльга, пусть я буду клятвопреступница. Но, Матушка-Утроба, я не вижу другого пути спасти господина титора.

Скрипнула лавка под кафаликсом. Внутренний узор его перекрутило от отчаяния, хоть набивай ему отдельный букет. Но это потом.

Ш-ших.

Первые листья рассыпались по доске, Эльга помогла им угнездиться, подрезала ногтем кончики, лишила случайного черенка. Здравствуйте, господин титор.

Ш-ших.

Вторая порция легла поверх первой, добавила букету красок. Вы, смотрю, твердый человек, шептала про себя Эльга, легло – туп-туп – выправляя лиственный рисунок. Жесткий. Вот – крапива. Вот – орех. А отец у вас был строгий, цинта и падуб, часто впадал в ярость по ничтожному поводу, в детстве бил вас, даже сломал руку. И мать бил. Вон, видите, где у вас засела эта память, прямо у сердца. Многое в характере оттуда идет. Люди вас уважают, но многие боятся, не любят. Впрочем, вы же тоже никого не любите.

Семьи нет.

Рука ныряла в сак и бросала на доску все новые и новые листья. Они выстраивались, примыкали к соседям, теснили и оттеняли их. Сгибались, сцеплялись. Потихоньку букет обретал узнаваемые черты, сквозь, казалось бы, желто-зеленый, темно-зеленый хаос пробивались вдруг глаза, нос, впалые щеки господина титора.

Но это был первый слой.

Вглядевшийся пристальней обнаружил бы, что есть и второй. Этот слой, неявный, раскрывался исподволь, мелкими штрихами, и в нем читался вспыльчивый, едкий характер Гельмиха Астараго, его нелюбовь к пышным речам и пустым разговорам, равнодушие к еде и лести и слабость к теплой, отделанной мехом одежде – господин титор ненавидел мерзнуть.

Прервавшись на мгновение, Эльга позволила себе шевельнуть плечами и, подняв глаза от доски, слегка повернула голову на затекшей шее.

– Госпожа мастер, – кафаликс заметил движение и уставился на нее горящими глазами, – он умирает.

Свечи в покоях прогорели на треть, лекарь дремал, прислонившись к стене, за окном было светло и сине, господин титор, видимо, не раз и не два плевал кровью, потому что подбородок и рот его казались черными.

– Потерпите, – одними губами произнесла Эльга.

– Но вы…

– Я знаю.

Она снова опустила руку.

Новый ворох листьев, рассыпавшийся по букету, придал господину титору жизни. Теперь он не смотрел с доски мертвым взглядом, теперь он исподтишка наблюдал за Эльгой, едва уловимыми гримасами показывая, нравятся ему действия быстрых пальцев мастера или нет. Его маленькие крапивные зрачки следили за полетом ладоней.

Ну конечно, он был не слишком доволен. Возможно, обладай Эльга искусством учить букеты разговаривать, правитель Амина давно уже высказался бы о ее мастерстве. Ну и молчите, господин титор. Пусть ладони порхают, как бабочки.

Топ. Топ-топ.

Хотя вот говорящие букеты, наверное, интересно было бы попробовать набить. Чтобы историями делились, о городах, о Крае. Или даже знаменательные события описывали.

Эльга выдохнула и на мгновение закрыла глаза. Стоп. Дальше – ответственный этап. Яд. Бузина, базилик, очиток.

Будем надеяться, сойдут за лилию. Черные листья, подрезать, свернуть, пустить узором.

Во тьме под веками тонкие ручейки убивающего господина титора яда растекались по лиственному телу в строгом порядке и от Эльги спрятаться не могли. Она намеревалась повторить их в букете.

Ш-ших.

Пальцы принялись внедрять тьму под зелень, и господин титор на доске постепенно терял свежесть, бледнел, серел, становясь все более похожим на лежащий в подушках оригинал.

Все.

– Все? – шевельнулся кафаликс.

Эльга отрицательно качнула головой.

Жизнь едва теплилась в правителе Амина, но спешить было нельзя. Яд должен прорасти в букет и укрепиться.

Она потерла пальцы, почти не чувствуя их. Горло царапало изнутри. Затылок наливался тяжестью.

– Господин Саргюс, – прошептала Эльга, – у вас есть вода?

– Сейчас.

Кафаликс бесшумно встал, прошел к столику у окна, колебля пламя свечей. Что-то там стукнуло. Вернувшись, кафаликс вручил Эльге кружку.

– Сок. Разбавленный.

Эльга благодарно кивнула. Отпить получилось не с первого раза – губы казались чужими, не хотели раскрываться. Тоненькая струйка потекла мимо, даже перехватить ее оказалось сложно.

– Все.

Эльга отдала кружку, сделав едва ли глоток. Кафаликс, качнувшись, через руку посмотрел на букет.

– Похож, – сказал он.

Видно было, что ему хочется спросить, как это сходство поможет господину титору выжить, но он сдержался. Только повторил:

– Похож.

– Вы сейчас встаньте у него, – сказала Эльга.

– Хорошо, – кивнул кафаликс.

– Придержите, если понадобится.

Взглянув на девушку, кафаликс шагнул к изголовью кровати.

– Я готов.

Эльга собралась с духом.

Еще вчера она обещала себе, что никогда не повторит сотворенного с Каршеттом. Ревела в три ручья. А теперь собирается совершить то же самое, только изъять не память уже, а яд. Это плохо, плохо. Клятвопреступница. Но ведь, с другой стороны, она пробует спасти человека. И не будь Каршетта, разве сообразила бы она, как это возможно сделать?

Запутанный узор.

Эльга нашла внизу доски оставленный специально маленький черный кончик бузинного листа. Подцепила его ногтем, заставляя проступить сквозь лиственного господина титора ядовитый рисунок, взялась крепче, но так, чтобы не обломить его раньше времени. Казалось, между подушечками пальцев ничего и нет.

Ну-ка!

Эльга потянула кончик листа на себя, и это было похоже на то, будто она из воды против течения тащит сеть, большую, насаженную на изогнутую ветку да еще и зацепившуюся за что-то на глубине. И никого нет рядом.

Да всплывай же ты!

Пальцы сделались скользкими от напряжения, оттолкнулись друг от друга. Ах! Жуткий черный узор, показавшись на мгновение, спрятался под панцирем из вяза и резеды.

Ёрпыль-гон!

Эльга бросила взгляд на кафаликса, вытерла ладонь о платье и поймала лист снова. У господина титора на кровати вдруг дрогнули веки.

– Темно, – проскрипел он и пустил слюну.

– Я готов, – повторил кафаликс.

Эльга напрягла пальцы.

Медленно, осторожно, на себя. Стоп. Перехватиться. Теперь дать уняться дрожи, выровнять дыхание. Мастер я или не мастер?

Черный узор, раздвинув листья, появился на свет.

Чувствуя, как немеют плечи и шея, Эльга подцепила второй рукой еще один ядовитый завиток. Тянем. Тянем.

Ер-р-р-пыль…

Гибкий черный извив в тонких усиках-отростках с едва слышным звуком отлип, приподнялся над листьями. Не мешкая, Эльга накрутила его на указательные пальцы, поддевая остальными вросшее глубже переплетение ядовитых линий.

Букет затрещал.

– Как? – очнулся и вскинулся лекарь. – Что? Уже?

Кафаликс пнул его.

– Молчите, вы, ради жизни!

Эльге казалось, что в лиственном треске трещат и ее кости. Узор был едва ли не сильней, изворачивался, растягивался, стремился назад. Кто кого еще перетянет, да? По крохам, по зубчикам вся проникшая в букет чернота отставала от доски, провисала на белеющих пальцах, сыпала крошевом.

Эльга ощутила боль в закушенной губе. Закапало красное. Ну же! Она потянула похожий на паутину узор на себя.

В кровати всхрипел, дернулся, махнул рукой господин титор. Отлетела на пол подушка. Кафаликс вздрогнул от неожиданности и, потеряв свой колпак, навалился умирающему на грудь.

– Ноги, господин Шамм, – подсказал он лекарю.

– Да-да.

Лысый человечек с готовностью нащупал под шкурами ноги правителя Амина.

– Держите, – сказала Эльга.

Очередной виток черных листьев лег на пальцы, врезался в ладони. Господина титора затрясло, лекарь вскрикнул, подбитый коленями. С липким звуком от букета отстали еще несколько ядовитых отростков.

У Эльги потемнело в глазах.

Да ёрпыль-гон! Она из последних сил рванула черную паутину, и та со всхлипом в сердитом шелесте отделилась наконец вся. Узор опасной змеей, свешивая лиственные кольца, свернулся у Эльги на руках.

Господин титор замер неподвижно. Кафаликс и лекарь осторожно выпрямились, отпуская его.

– Он, кажется, не дышит, – сказал кафаликс. Он повернул голову. – Госпожа мастер, он не дышит.

Эльга качнулась на стуле.

– Я не знаю, я все… – Она протянула ладони с ядовитыми листьями. – Я все собрала.

– Но господин титор, он…

Закончить кафаликсу не удалось.

Господин титор неожиданно сел на кровати, щеки его втянулись, сомкнутые веки затрепетали.

– Кх-ха!

Широко распахнув рот, он прогнулся назад и выплюнул черный, влажный сгусток на покрывало. Сгусток раскрылся цветком, выпуская желтоватую слизь. В тот же момент узор в руках Эльги, будто устав хранить форму, осыпался мелкой пылью.

– Саргюс… – прошептал господин титор, найдя кафаликса не до конца прояснившимся взглядом. – Ты бросил меня?

– Нет, нет, господин, – нагнулся кафаликс.

Лекарь, обежав кровать, протянул титору жестяной кубок.

– Выпейте.

– Почему у меня так грязно? – удивился титор, морщась после глотка.

И прежде чем потерять сознание, Эльга услышала, как он с неудовольствием выговаривает кафаликсу:

– Ты девчонку что, лепить с меня портрет пригласил? Кажется, я ясно сказал тебе по этому поводу…

Эльга еще подумала: не поменялся.

Во тьме беспамятства ей снилось, как черно-красная фигура мягко куда-то ее несет, шелестели голоса, похожие на встревоженные листья перед грозой, из зыбкого света проступали лица, в одном узнавался господин Шамм, в другом – Каршетт, ходил из угла в угол господин кафаликс, и Эльга боялась, что он своим колпаком проткнет стену. Потом все туманилось, уплывало куда-то вдаль, Эльгу словно засыпало листопадом, и она сохла вместе с листьями и ждала, пока какая-нибудь рука не поднимет ее со дна.

Это было странное время, спокойное. Не хотелось ни шевелиться, ни вообще быть. Пальцы не требовали работы, окружающая темнота не распадалась на отдельные узоры. Один темный букет.

– Госпожа мастер!

В рот протекла невообразимая горечь, и Эльга закашлялась, повела рукой, чтобы убрать ее с языка.

– Не надо.

Чужие пальцы мягко, но настойчиво перехватили ее запястье. Пришлось, собравшись с силами, открыть глаза.

– Это же невозможно…

– Потерпите, госпожа мастер.

Лицо господина Шамма вылепилось из пятна света и улыбнулось.

– Знаете, – сказал лекарь, – никогда не видел такого мастерства.

– Какого? – слабым голосом произнесла Эльга.

– Чтобы лечить через букет. Ну-ка, еще разок.

Господин Шамм приподнял Эльгу и заставил глотнуть из кружки. Как ни хотелось выплюнуть горечь, а пришлось проглотить.

– Это не я, – сказала Эльга, едва лекарь отставил кружку.

– А кто?

– Проблеск.

– Значит, обязательно в будущем станете грандалем. – Господин Шамм убрал спутанные волосы со лба девушки. – Если, конечно, дадите себе слово периодически отдыхать.

– Вы хоть одного видели? – спросила Эльга.

– Кого?

– Грандаля.

Лекарь засмеялся.

– Нет, нет, это большая редкость. Уже лет двести, говорят, никого не было.

Эльга вздохнула.

– Мне тоже им не стать.

– Почему же? Вы молоды, госпожа мастер. Целая жизнь впереди.

– У меня проблеск кончился.

– Ой, вы думаете, он последний? Уверяю вас, при упорном труде они случаются регулярно. – Лысый человечек хлопнул ладонями по коленям. – Так, госпожа мастер, вы голодны?

Эльга кивнула.

– Замечательно!

Господин Шамм, повернувшись, взял с низкого стола миску.

– Это похлебка моего приготовления, – он поплямкал ложкой в густой серой жиже, похожей на овсяную кашу, – и даже не гадайте, из чего я ее делаю.

Эльга улыбнулась.

– Овес, сушеный пшеничный хлеб, ягоды.

– Тс-с! Никому!

Лекарь зачерпнул жижу ложкой.

– А господин титор? – спросила Эльга.

– Видите, кто здесь сидит? – показал на себя господин Шамм. – Я ему уже не нужен. Поэтому приглядываю за вами. Открывайте рот.

На следующее утро Эльга чувствовала себя гораздо лучше, хотя пальцы подрагивали и казались чужими, а все вокруг не желало даже на чуть-чуть приобрести лиственную слоистость.

Она прошлась по комнатке. Потом водрузила на кровать сак.

Шепот листьев было невозможно разобрать. Зажмурив глаза, Эльга смогла уловить несколько слов, но это настолько ее вымотало, что она спихнула сак на пол. Господин Шамм застал ее закутавшейся в одеяло с головой.

– Госпожа мастер.

– Я не мастер, – глухо произнесла Эльга из-под одеяла. – Я листьев не слышу.

– И немудрено. Это от усталости.

– И что мне теперь делать?

– Ничего.

Эльга высунула наружу всклокоченную голову.

– Вы вообще не понимаете?

– Понимаю, – улыбнулся лекарь, – это пройдет. Я видел вашу лиственную шигу. Замечательная вещь. Я хотел бы купить.

Эльга посмотрела на него и заплакала.

– Я растеряла мастерство!

– Ну-ну-ну.

Господин Шамм сел рядом. В руках его зазвенели склянки.

– Вам, госпожа мастер, совсем не идет зареванный вид. – Он подал ей кривой зеленоватый сосуд. – Выпейте вот.

Эльга дернула плечом.

– Не хочу.

– Так и предстанете перед господином титором?

– Зачем?

– Затем, что господин титор примет вас, как только вы будете в состоянии.

Эльга повернулась к лекарю. Шмыгнула носом.

– Я правда его спасла?

– Несомненно.

– Я на самом деле не знала, что делаю, – жалобно сказала она.

– Если бы я иногда знал, что делаю! – воскликнул господин Шамм и потряс сосудом. – Пейте, госпожа мастер.

– Хорошо.

Эльга сделала глоток мутноватой жидкости.

– Ф-фу! – сморщилась она.

– Из чего состоит? – хитро прищурился лекарь.

– Я теперь не чувствую.

– Но бодрит?

– Наверное.

– Тогда собирайтесь. Тут вот чистая одежда, – показал на пышный сверток рядом с собой господин Шамм. – За перегородкой – кадка и кувшин с теплой водой. Господин титор ждет.

Эльга взялась за ленты, обернувшиеся вокруг талии.

– Только отвернитесь.

– Я выйду, – сказал лекарь.

И действительно вышел, мимоходом поправив стоящий у стены рядом с дверью круглый щит.

Опустив засов, Эльга торопливо стянула через голову платье, освободилась от тонкой рубашки и нижней юбки, сея возле себя лиственное крошево, встала в кадку.

Вода из приподнятого кувшина струйкой потекла на лоб, на глаза. Ах, хорошо! Эльга плеснула сильнее, высунула язык, ловя капли. Господин Шамм стукнул в дверь костяшками пальцев.

– Не увлекайтесь, госпожа мастер.

– Я уже.

Эльга полила на плечи, на грудь, на ноги, потерла их одна о другую. Вода в кадке помутнела, потемнела. Ф-фух! Последняя порция воды позволила смочить, уложить волосы. Что ж, хорошего помаленьку. Соскочив на пол, Эльга вытерлась куском полотна и развернула одежный сверток. И юбки, и рубашка оказались тонкой работы, с вытачками, с узорами, очень богатые, они чуть слышно и сладко пахли. Платье было плотное, темно-синее, с рукавами на крючках и подбитым мехом воротом. Не слишком удобное, оно, кажется, даже кололо в пояснице.

– Госпожа мастер.

– Все.

Эльга вышла из комнаты.

– Повернитесь, – попросил лекарь.

Эльга повернулась. Господин Шамм поправил что-то у платья в талии, потом щелкнул крючком между лопаток. Колотье исчезло.

– Так гораздо лучше.

Кафаликс встретил их у входа в приемный зал, новым, оценивающим взглядом посмотрел на Эльгу. Он был в фиолетовом покрове и новом колпаке.

– Вы в порядке, госпожа мастер?

– Да.

– Господин титор сейчас работает, – сказал кафаликс. – Очень много депеш и писем из столицы, в том числе от кранцвейлера. Он немного зол.

– Кранцвейлер?

– Господин титор. Поэтому не сердитесь на него, если он будет с вами резок.

– Хорошо.

Зал был так же сумрачен, но слева от кресла появился стол со стульями, а у стены справа белели скамьи, на которых сидели, негромко переговариваясь, подчиненные в двухцветных, черно-красных свитках.

– Госпожа мастер листьев, – объявил кафаликс.

Гельмих Астараго выглянул из-за горы бумаг, высящейся на столе. Желчное лицо его исказилось в гримасе, похожей на улыбку.

– Эльга?

Эльга кивнула.

– Подойди сюда.

Рядом с титором разбирали корреспонденцию два писца. Он был совершенно не похож на человека, которого Эльга два дня назад видела при смерти. Исчезла восковая бледность, чуть округлились щеки, тени подступающей боли больше не замыкали лицо. Господин титор что-то размашистое накорябал чернильной палочкой на свитке, отпихнул его писцам и поднял на Эльгу светящиеся жизнью глаза.

– Дай руку, – сказал он.

– Что?

– Руку, – повторил правитель Амина.

Кафаликс подтолкнул Эльгу ближе к столу.

– Не эту, – титор отпихнул руку с листом на запястье, – другую.

Из складок мехового горжета он выудил каменную фигурку на цепочке, подышал на круглое основание и прижал его к тыльной стороне Эльгиной ладони. На коже, в черном круге, отпечатался пушистый красный зверек.

– Теперь ты можешь не беспокоиться в Амине о ночлеге и еде, – сказал Гельмих Астараго, любуясь зверьком. – Ты это заслужила.

Эльга чуть не расплакалась. Ей хотелось сказать, что это зря, что она совсем не слышит листья и, наверное, разучилась набивать букеты, но только хлюпнула носом.

– Кроме того, – сказал титор, – от себя лично я вручаю тебе в награду пятнадцать эринов. – Он выложил на стол кожаный мешочек. – За портрет. Хотя, – он понизил голос до заговорщицкого шепота, – я не очень узнаю в нем себя.

Эльга кивнула.

– Что ж, – сказал титор, отвлекаясь на какую-то подсунутую писцом бумагу, – у тебя есть просьбы или пожелания?

– Нет.

– Серьезно? – удивился титор.

– Мне нужны доски, для букетов, – решилась Эльга.

– Сколько?

– Двадцать. Или тридцать.

– Хорошо, – согласился титор.

– Липовые.

– Я понял. Еще?

– Все.

– Тогда… – Титор замолчал, задумался. В его глазах засветилась мысль. – Мне тут Руе пишет, что ему нужны воины. Причем просит, чтобы я отправил к нему даже мальчишек, едва-едва набранных в охрану.

– В Тангарию?

– Знаешь уже? Там наши дела идут не очень. Эрцгавры эти! А по слухам даже не эрцгавры… то есть они тоже… Письмо за письмом. Не важно, – махнул рукой титор. – Я к чему? К тому, что у меня в Салланце стоит отряд в две дюжины, сторожит деревню Яблонец от местечка Ружина.

– Они воюют?

Титор вздохнул.

– Хуже. Они готовы друг друга поубивать. Башквицы и Ружи. С одной стороны человек тридцать идиотов и с другой столько же. Лет пятьдесят между собой разобраться не могут. И бабы еще дуры! А с прошлой осени за ножи схватились. Пришлось туда отряд отправить. Куда годится, если подданные у правителя друг дружке кровь пускают?

– А из-за чего? – спросила Эльга.

– Так сами уже не помнят.

– По преданиям, – сунулся сбоку кафаликс, – Осип Башквиц, покойный прадед Башквицев, телегу сена у Ружей украл. Только не сам по себе, а в отместку за оленя, что Осип убил, а Ружи присвоили. Правда, Ружи говорят, что олень этот в зачет улова шел, что Башквицы из коптильни взяли.

– Поняла? – спросил титор.

– Нет, – сказала Эльга.

– Вот! – Правитель Амина откинулся на стуле. – Они и сами запутались, кто кому первый чего сделал. Но ненавидеть друг дружку от этого не перестали. В общем, Эльга, мне необходимо, чтобы ты эту вражду пресекла.

– Господин титор…

– Я думаю, ты справишься. Заодно отвезешь голове сторожевого отряда господину Некису приказ отправиться в столицу Края. Ты уж поразмысли сама, как там местечки примирить. Сколько тебе времени понадобится?

– Господин титор… – Эльга помедлила. – Я бы не хотела вас подвести, но, кажется, листья теперь меня не слышат.

– А доски тебе тогда зачем? – Титор посмотрел на потупившуюся девушку. – Про запас?

Он подождал объяснений, потом снова занялся бумагами.

– До Салланцы – день езды, – сухо произнес он, отчеркивая что-то палочкой. – Надеюсь, за это время ты разберешься сама с собой.

– Гос…

– И с листьями разберешься тоже, – повысил голос титор. – Мастерство просто так не пропадает. Приказ отдашь сразу по приезде. Я напишу Некису, чтобы он неделю со сборами в столицу подождал. Но дальше, если в этот срок не уложишься, придется тебе между деревенскими идиотами стоять самой. Вот!

Он прихлопнул лист печатью, свернул и подал Эльге.

Эльга взяла перевязанную тесьмой бумагу. Титор больше не обращал на нее внимания, склонился над раскрытой писцом книгой.

– Что тут у нас?

– Все, госпожа мастер, вы можете идти, – приобнял девушку за плечи кафаликс. – Господин титор восхищен вашим мастерством, но очень занят. – Он подобрал кошель с эринами. – У вас, кажется, имелся фургон?

– Да, мы остановились сразу за городскими воротами, – сказала Эльга, мягко увлекаемая кафаликсом из зала. – Нам запретили ехать дальше.

– Это понятно. Мятеж.

– Да, – кивнула Эльга. – Но мы не знали. Возможно, Сарвиссиан уже уехал.

– Из города никого не выпускали до сегодняшнего дня, – сказал кафаликс. – Вы сейчас отдохните. Я распоряжусь насчет досок, завтра утром их погрузят, и вы сможете выехать в Салланцу. В гостиницах смело показывайте печать.

Они остановились у дверей в комнату.

– Господин Саргюс, – тихо сказала Эльга, – я не уверена, что у меня получится. Вы понимаете, пальцы – будто мертвые.

Кафаликс сунул эрины ей в ладонь и открыл дверь.

– Не сомневайтесь. Господин титор в вас верит! А он мало в кого верит. Разве что в Дидеканга Руе и в вас.

Он подтолкнул девушку. Эльга ступила за порог.

– А еще я клятвопреступница. Слышите?

Она обернулась, но в коридоре никого уже не было.

Сарвиссиан обрадовался ей, будто родной дочери.

– Госпожа мастер!

Неловко подступив, он обнял Эльгу, прижал к себе. Пофыркивали Глица и Анника, косились добродушно. За пологом в фургоне громоздились доски, желтый ряд слева, желтый ряд справа, одуряюще пахло свежим смолистым деревом. В закутке из сена, как в гнезде, под фонарем и повисшим на крючке фартуком расположились клубни, корзины и одежный ворох.

– Тут, говорят, был мятеж.

– Ага. А вы как? – спросила Эльга.

– Ничего. Я-то чего? Сидел, как мышь.

За спиной покашлял кафаликс.

– Вы должны проверить заказ, госпожа мастер, – сказал он. – А я обязан отчитаться перед господином титором.

– Хорошо.

Ухватившись за край полога, Эльга запрыгнула в фургон.

– Так мы едем? – спросил Сарвиссиан.

Девушка отпихнула с пути оранжевую тыкву. Откуда взялась?

– Едем, дядя Сарви.

– А куда?

– Салланца, – вместо Эльги ответил кафаликс.

– Бывал, – кивнул Сарвиссиан. – Хороший городок.

– В вейларе все городки хорошие, – сказал кафаликс, – мы следим.

– Ну, не везде.

– Если вы про северные окраины, то это связано с тем, что редко кто хочет жить рядом с дикарями. Опять же – лес.

Эльга, присев у борта, внимательно осмотрела доски. Затем переместилась глубже. Липа постукивала о липу. Доски были в один размер. Как на них, интересно, поместятся три десятка Башквицев и столько же Ружей? Ох, о чем только думается, когда ничего не хочется? Никто не поместится. Никто.

– Все хорошо, господин Саргюс.

– Тыквы – это от меня, – сказал кафаликс. – Они сладкие, честно.

– Тогда мы поедем?

– Да, мягкой дороги.

– Долгой жизни.

– Ну! – Забравшись на передок, Сарвиссиан легонько стегнул лошадей. – Долгих лет, господин кафаликс.

– Вам тоже.

Фургон тронулся. Тень воротной арки проплыла над ним, мелькнули стражники. Кудахча, подлетела едва не раздавленная колесами курица. Эльга перебралась к заднему борту и опустила задравшийся полог, успев махнуть рукой кафаликсу:

– Долгой жизни, господин Саргюс!

Потом она ехала на передке рядом с Сарвиссианом. Мяла пальцы, слушала, как шелестят в саке за спиной листья. Им всем будто подрезали языки. Шиш, выш, мышь.

Погода портилась. По небу сначала отдельными стайками, потом сплошной пеленой поплыли облака. Ветер, неся песок и сор, налетал порывами, и тогда в фургоне принимались скрипеть сочленения. Солнце скрылось.

– Дождь будет сильный, – сказал Сарвиссиан.

Впереди торопилась, покачивалась карета, обгоняя их, несколько молодых господ, гикая и улюлюкая, промчались на лошадях галопом.

Дорога огибала холм. На вершине темнело зубчатое дерево крепостицы, на одинокой башенке полоскался стяг с красным пушным зверем на белом фоне.

– Здесь обжитые места, дорожные дворы чуть не в каждом местечке, – повернулся Сарвиссиан. – Как припустит, придется где-то остановиться.

– Хорошо, – кивнула Эльга, рассматривая печати на запястьях.

– А что там, у титора, правда, был мятеж?

– Был.

– И как он сам?

– Жив.

Сарвиссиан, хмыкнув, умолк. Навстречу им прокатили запряженные волами телеги, груженные кирпичом и кожами. Возницы подхлестывали животных хворостинами, стремясь попасть в город до дождя.

– Живо давай! Живо!

Пристроившись за телегами, брели несколько женщин с детьми. Еще дальше их нагоняли бородатые чумазые углежоги и дегтярщики. Один высокий, заросший по самые глаза углежог встретил фургон редкозубой улыбкой.

– О, Сарви!

– Здоров, Халута! – ответил ему Сарвиссиан, чуть притормаживая лошадок и свешиваясь к знакомцу. – Как семья?

– Растут.

– А я, пожалуй, женюсь скоро.

– О! – воскликнул углежог. – Неужто? Когда?

– Осенью, к Матушке-Утробе.

– А невеста не молода ли для тебя? – отклонился, заглядывая на Эльгу, Халута.

– Это госпожа мастер, чумазое ты бревно! – сказал Сарвиссиан. – По поручению титора Астараго направляется в Салланцу.

– А-а. – Углежог, подумав, неловко поклонился. – Не держите зла, госпожа мастер.

– Все в порядке, – сказала Эльга.

– Ну, мы поехали. Долгой жизни, Халута.

Сарвиссиан стегнул лошадок вожжами.

– На свадьбу пригласи! – крикнул Халута, стукнув в борт ладонью.

– Осенью!

Карета впереди пропала, то ли свернула куда-то, то ли прибавила ходу. Небо на востоке сделалось совсем темным, кажется, там даже сверкнуло.

– Думаю, до Колчицы успеем, – сказал Сарвиссиан, разглядывая, как раскачиваются верхушки елок на холме.

– Хорошо бы, – сказала Эльга.

Навстречу во весь опор проскакал всадник, мелькнули красный муландир да черная, с белым хвостом, шапка. Первые капли упали на лошадей, на платье, кольнули Эльге руку. Она потерла запястье. Зеленый, оставленный Униссой Мару лист казался шершавым раздражением кожи. Хоть расчесывай и сковыривай его совсем.

– Госпожа мастер, как вам Халута? – спросил Сарвиссиан.

– Веселый, – со вздохом сказала Эльга.

– Ведь сам на букет просится, да?

– Не знаю.

– А гроза?

– Я лучше спрячусь, – сказала Эльга и нырнула в фургон, пресекая дальнейшие разговоры.

– Как знаете, госпожа мастер, – огорченно пробормотал Сарвиссиан.

Доски желтели справа и слева.

Распихав клубни, тыквы, корзины и одеяла, Эльга опустилась на сено, извернулась, подобрала ноги. Сак замер под боком, даже не шелестнул. Покачивался фонарь. Ткань поверху темнела дождевыми крапинами.

– Какой я мастер? – горько шепнула себе Эльга.

Зажмурившись, она представила углежога, высокого, чумазого, с улыбкой до ушей. Ну-ка, листья, сложитесь, нарисуйте узор. Нет узора.

Фургон тряхнуло на камне, попавшем под колесо. Недалеко громыхнуло. Дождь стал сильнее, ветер растрепал край полога.

– Успеваем! – крикнул Сарвиссиан.

Эльга не пошевелилась. Фургон скрипел и вилял. Топот копыт сделался чавкающим, влажным. Несколько капель залетели внутрь, клюнули в лоб и в щеку. Ну, ладно, открыла глаза Эльга. Никто сдаваться и не собирался.

Она подвинула к себе сак.

Листья к запущенной в глубину руке не липли, шуршали вразнобой, и Эльга, не дождавшись отклика, просто взяла ворох наобум. Как хотите, глупые. Липа, яблоня, береза. Она подтянула ногой одну из досок.

Поехали?

Букет не хотел складываться ни в какую, листья сопротивлялись, грозя порезать пальцы, доска то и дело старалась выпихнуть листья из себя, а в голове вместо узора плыло пятно, и угадать что-либо в нем было невозможно.

Хорошо.

Эльга разбросала, смяла листья, исчеркала ногтем, очистила поверхность. Не хотите? А я все равно буду! Я должна! Она загребла из сака новую порцию. Послышался или не послышался возмущенный писк?

Над фургоном прокатился гром, дождь вдруг припустил так, что матерчатая боковина справа враз промокла и прилипла к дугам. Тьму расколола молния – резкая, зигзагообразная, оставившая после себя отражение под сомкнутыми веками.

Они остановились. Сарвиссиан просунулся внутрь.

– Подайте-ка фонарь, госпожа мастер!

– Сейчас.

Эльга стряхнула листья, встала и сняла с крючка жестяную, мягко булькнувшую маслом колбу. Сарвиссиан надвинулся, с усов, с макушки капало. Щелкнули, стукнули в его ладонях кресало и кремень.

– Ближе, госпожа мастер.

Эльга сдвинула защелку и открыла извозчику доступ к фитилю.

– Как бы не на сено, – сказал он.

Дождь шумел вокруг, качались тени елок.

Сарвиссиан стукнул кремнем, несколько искорок брызнули вверх, словно стараясь дотянуться до кончиков усов.

– Вот же кулема, – качнул головой на собственную неловкость извозчик, придвинулся, стукнул снова.

Огонек в фонаре вырос, заалел.

– Все, госпожа мастер, – сказал Сарвиссиан, – сейчас доедем.

Он опустил полог, забрав трепетный свет фонаря с собой. Фургон тронулся, зачавкали копыта. Эльга нащупала сак. Времени у нас много, сказала она листьям. Целый день, а то и больше. Тьфу! Она смахнула с носа упавшую сверху каплю. Все-таки я мастер. Я по-другому не могу. Понятно?

Пока ехали до Колчицы, Эльга на скорую руку успела набить три букета, и каждый был по-своему гадок и омерзителен. Листья собачились между собой, узор шел вкривь и вкось, пальцы ошибались, мяли не там, загибали не то, ноготь мизинца резал где хотел. Только присутствие Сарвиссиана за пологом останавливало от того, чтобы не заорать в голос.

Ничего-ничего.

Последний букет Эльга складывала в скрипе колес, мелькании света и торопливом топоте по деревянным мосткам.

– Ох вы ж, господа хорошие!

– Ух, дождина!

– Распрягай лошадей, Теймо.

Листья опять легли дрянным узором, но пальцы вроде бы начали ощущать подушечками их колкое, рассыпчатое звучание. Возможно…

– Госпожа.

Свет плеснул в фургон, и Эльга прикрыла глаза ладонью.

– Что? Уже все?

– Вы же вся мокрая, госпожа! – сказал Сарвиссиан и подал руку. – Выбирайтесь.

– Мокрая? Я и не заметила.

Эльга потянула за собой сак. Доску – под мышку.

– Сюда, под навес, госпожа.

Женщина в накинутой на голову и на плечи рогоже помогла ей ступить на твердое. Фургон с мокрой тканью, облепившей дуги, походил на исхудавшее животное.

– Сюда.

Дождь бил по крыше, звонко лупил по железному листу, утопленному в земле, косыми струями прошивал воздух. Покачивался фонарь на цепи. Мокро блестели жерди ограды.

Ж-жах! Молния сверкнула в темноте, на долю мгновения превратив лицо сопровождающей женщины в белую, зажмуренную маску.

– Сюда, госпожа.

Эльге распахнули дверь. Сак прошел не сразу.

Полутемное, в редких свечах помещение встретило ее негромкими голосами, огнем, облизывающим в очаге дрова, запахом мяса на решетке. Несколько посетителей, мрачно поглядывая в окна, пили за столами хмелку.

– Госпожа.

Перед Эльгой возник владелец гостиницы, худой, бородатый, со свисающей на глаза прядью седых волос. Он вытер руки о тряпку и поклонился.

– Вам, видимо, нужна комната?

Эльга кивнула и поддернула доску.

– Две.

– Обед?

– Да.

– Это четверть в день, госпожа.

Эльга показала запястье с печатью титора.

Мужчина кивнул и полез под стойку. Женщина тем временем повесила рогожу; пробежал в двери, ведущие, видимо, на кухню, босоногий мальчишка. Фыркая, зашел с улицы Сарвиссиан.

– Вот же удружила Матушка-Утроба, – сказал он, выжимая подол рубахи.

– Это, скорее, Киян воюет, – заметили за одним из столов. – Вон как копьем своим машет. Не в духе, видать, сегодня.

Словно в подтверждение этих слов новый зигзаг молнии вспорол тьму за окнами.

– Может, и Киян, – согласился Сарвиссиан, жмурясь на вспышку.

– Госпожа.

Хозяин гостиницы выложил на стойку клочок бумажки. На клочке кривыми буквами было написано: «Дом Хигв. Колчц. Одна четвр. постой».

– Что мне сделать? – спросила Эльга.

Худой мужчина дернул лицом, убрал прядь с глаз взмахом пальцев.

– В первый раз? Приложите печать, госпожа. Наш титор щепетилен в денежных делах и во всем требует отчета.

Эльга повернула ладонь. Запястье щекотно кольнуло, и на клочке бумаги отпечатался красный зверек.

Назад: Часть 2

Дальше: Часть 4

Eugeneroads

Посетители Селектор казино гласный сайт выбирают для азартной онлайн-игры с 2016 года. Игровой клуб находится перед управлением компании Marcodella Group, регистрация произведена на территории Мальты. Особую атмосферу на портале создает качественный софт, предоставленный топовыми компаниями гэмблинг-индустрии. игровые автоматы покердом казино казино мостбет 1xbet казино selector казино