Глава XVI
Вгород Астибар весна пришла рано. Она почти всегда приходила рано в защищенную северо-западную часть этой провинции, обращенную к заливу и цепочке островов архипелага. На востоке и на юге ветры с моря, не встречая преград, отодвигали приход весеннего сезона на несколько недель и заставляли небольшие рыбачьи лодки жаться к берегу.
В Сенцио уже все цветет, сообщали торговцы в Астибарской гавани, и белые цветы деревьев седжойи наполняют воздух ароматом, обещая близкое лето. Говорили, что на Кьяре еще стоят холода, но это иногда случалось на острове ранней весной. Очень скоро ветры из Кардуна согреют воздух и море вокруг него.
Сенцио и Кьяра.
Альберико Барбадиорский лежал по ночам и думал о них, вставал по утрам с теми же мыслями после беспокойных, напряженных ночей, не приносящих отдыха, пронизанных зловещими, тревожными снами.
Если зима прошла в волнении, наполненная мелкими инцидентами и слухами, то события ранней весны были совсем другими. Их нельзя было назвать мелкими или слегка провокативными.
Казалось, все происходит одновременно. Спускаясь из своей спальни в официальный кабинет, Альберико ощущал, как с каждым шагом у него портится настроение в предчувствии того, о чем ему сейчас доложат.
Окна дворца стояли распахнутыми, впуская мягкий ветерок. Уже давно не бывало достаточно тепло, чтобы их открыть, к тому же большую часть осени и зимы на площади на колесах смерти разлагались трупы казненных. Тела членов семей Сандре, Ньеволе, Скалвайи. Десяток схваченных наугад поэтов. Такая обстановка не вызывала желания открывать окна. Тем не менее все это было необходимо и принесло плоды, особенно конфискация земель заговорщиков. Ему нравилось, когда необходимость и выгода шли рука об руку; это случалось нечасто, но когда случалось, такое сочетание, по мнению Альберико Барбадиорского, отражало то высшее наслаждение, которое приносила власть.
Однако этой весной наслаждений на его долю выпало мало, и они были мелкими, а в свете новых неприятностей зимние тревоги выглядели незначительными, эфемерными, похожими на короткие снежные вихри в ночи. Теперь, куда ни глянь, неприятности заливали его бурлящими весенними паводками.
В самом начале весны были обнаружены следы применения магии каким-то чародеем в южных горах, но Охотник и двадцать пять солдат Сифервала, немедленно посланные за ним, были убиты в ущелье бандитами, все до единого. В этот наглый мятеж почти невозможно было поверить.
И он даже не смог как следует отомстить: жители деревень и хуторов, разбросанных по горным районам, ненавидели бандитов почти так же сильно, и даже сильнее, чем барбадиоры. И все произошло в ночь Поста, когда поблизости не оказалось ни одного порядочного человека, который мог бы увидеть, кто совершил этот беспрецедентный налет. Сифервал послал из форта Ортиц сотню солдат на поиски разбойников. Они не нашли никаких следов. Только места давно погасших костров в горах. Похоже было, что двадцать пять человек убиты призраками; так и утверждали жители высокогорья, как и следовало ожидать. В конце концов, это произошло в ночь Поста, а всем известно, что в такие ночи мертвецы бродят по земле. Мертвецы, жаждущие мщения.
«Как это умно со стороны мертвецов использовать новенькие стрелы», – сардонически отмечал Сифервал в своем докладе, который отправил на север с двумя капитанами. Его люди поспешно удалились, побледнев от страха при виде выражения лица Альберико. В конечном счете именно Третья рота допустила гибель двадцати пяти своих солдат, а потом послала еще сотню неумех, которые лишь стали предметом насмешек в горных районах.
Все это привело Альберико в бешенство. Ему пришлось бороться с желанием сжечь дотла ближайшее горное селение, но он понимал, что такой поступок будет еще более разрушительным. Он уничтожит все преимущества, завоеванные его сдержанностью и целенаправленными действиями в деле заговора Сандрени. В ту ночь у него опять начало опускаться веко, как в начале прошлой осени.
Вскоре после этого пришли вести из Квилеи.
Он питал такие большие надежды после поразительного падения матриархата на юге. Открывался такой огромный, созревший новый рынок, настоящее золотое дно для Империи. И что самое важное, этот рынок оказался бы под эгидой Барбадиора благодаря неусыпным заботам хранителя западных границ Империи, Альберико из Восточной Ладони.
Так много было надежд и обещаний, и так мало предвидел он сложностей. Даже если Мариус, этот искалеченный убийца жриц, на своем шатком троне предпочел бы одновременно торговать и с Игратом на западе, и с востоком, это не имело значения. Квилея достаточно велика, чтобы обе стороны оказались в выигрыше. На какое-то время. Очень скоро появилась бы возможность заставить этого неотесанного мужика понять многочисленные преимущества торговли исключительно с Барбадиором.
С момента создания Империи Барбадиор изобретено множество освященных временем способов, тонких и не очень, заставлять людей видеть вещи в определенном свете. У Альберико имелось несколько собственных идей насчет новых путей склонения мелких монархов к полезной для него точке зрения. И он твердо намеревался их опробовать, когда вернется домой.
Вернется императором. Потому что это в конечном счете и было главное, главнее всего. Вот только события этой весны складывались совсем не в его пользу.
Мариус Квилейский, спасибо ему, очень быстро прислал ответ на последнее милостивое предложение открыть торговлю. Посланник передал его прямо в руки Сифервала в форте Ортиц.
К сожалению, чувство благодарности быстро развеялось, когда письмо дошло до Астибара. На этот раз его доставил сам Сифервал, понимая его важность. Смысл составленного в неожиданно изощренных выражениях послания, как бы вежливо и уклончиво оно ни было написано, оказался ясен и прям: король Квилеи с сожалением пришел к выводу, что Брандин Игратский представляет собой более сильную и твердую власть на Ладони, и поэтому, только начиная свой путь правителя, он не может, как бы ему того ни хотелось, торговать с Альберико, незначительным вельможей Империи, рискуя навлечь на себя гнев короля Играта.
Такое письмо легко могло привести человека в убийственную ярость.
Пытаясь овладеть собой, Альберико видел тревожное опасение в глазах своих секретарей и советников и даже быстро спрятанный страх в глазах командира Третьей роты. Но когда Сифервал подал ему второе письмо, которое, как он сказал, было по его предусмотрительному указанию похищено из сумки чересчур болтливого квилейского эмиссара и скопировано, Альберико почувствовал, что все самообладание от него ускользает.
Он вынужден был отвернуться, отойти к окнам в задней части кабинета и сделать несколько глубоких вдохов, чтобы утихомирить свой кипящий мозг. Он почувствовал, как снова начинает предательски дрожать правое веко; от этого дрожания он так и не смог избавиться после той ночи, когда чуть не погиб в лесу Сандрени. Его громадные ладони железной хваткой вцепились в подоконник, он старался обрести хладнокровие, чтобы тщательно взвесить последствия перехваченного послания, но спокойствие превратилось в ускользающую иллюзию, а его мысли в утреннем свете солнца были черными и пенились, словно штормовое море.
Сенцио! Квилейский глупец хотел связаться с этими развратными марионетками из девятой провинции! Почти невозможно было поверить, что человек, пусть даже новичок на мировой политической арене, может быть таким идиотом.
Стоя спиной к советникам и командирам, невидящими глазами глядя в окно на слишком ярко освещенную Большую площадь, Альберико вдруг начал размышлять о том, как он будет выглядеть в глазах остального мира. В глазах той его части, которая имела какое-то значение: императора и тех, к кому он прислушивался и кто считал себя соперником Альберико. Как будут истолкованы эти новости, если Брандин Игратский начнет оживленную торговлю с югом, если купцы Сенцио будут бойко плавать мимо архипелага и вдоль побережья за пределы Тригии и горных цепей в порты Квилеи за легендарными богатствами этой страны, которыми она так долго ни с кем не делилась, пока там правили жрицы?
Если одной лишь Империи будет отказано в доступе к этому новому рынку. Отказано из-за того, что Альберико Барбадиорского сочли обладающим слишком непрочной властью на Ладони по сравнению с игратянином на западе… Альберико почувствовал, что начинает потеть; холодная струйка влаги скользнула по его боку. Грудь сжала болезненная судорога в области сердца. Он заставил себя дышать медленно, пока судорога не прошла.
Казалось, то, что сулило столько обещаний, вдруг превратилось в кинжал, более острый и смертоносный, чем мог выковать любой из его врагов дома, в Барбадиоре.
Сенцио. Он думал и мечтал о девятой провинции все месяцы, покрытые льдом и снегом, ища в тревожные ночи способ прорваться, снова обрести контроль над ситуацией, которая все больше начинала управлять им, вместо того чтобы подчиняться ему как хозяину собственной судьбы.
И было это зимой, еще до новостей из-за гор.
А вскоре после них, когда первые цветы начинали зацветать в садах Астибара, появились другие известия. В ту же неделю пришло сообщение с запада, будто кто-то пытался убить Брандина Игратского.
Пытался и потерпел неудачу. Одну приятную ночь Альберико провел, проигрывая во сне сценарии блестящего триумфа. Он снова и снова, таким острым было удовольствие, видел один и тот же сон, будто убийца – который воспользовался арбалетом, как стало известно, – осуществил свой замысел. О, это было бы так идеально, это так подошло бы ему по времени, так точно совпало бы с его нуждами. Это следовало бы считать даром, озарением, ниспосланным высшими богами Империи. Через год весь полуостров Ладони принадлежал бы ему, даже через полгода. Монарх-калека Квилеи, который так отчаянно нуждался в выходе во внешний мир, вынужден был бы принять любые условия торговли, которые Альберико поставил бы перед ним.
А Империя? Она тоже принадлежала бы ему, через год после этого, самое позднее.
При такой прочной базе здесь, при никем не оспариваемой власти, ему даже не пришлось бы ждать смерти дряхлеющего императора. Он мог бы отплыть домой со своими армиями как победитель и народный герой. Сначала он бы осыпал их зерном, золотом, залил реками вина с Ладони, одарил всеми заново открытыми богатствами Квилеи.
Это было бы великолепно. Одну эту ночь Альберико позволил себе помечтать, улыбаясь во сне. Потом он проснулся и снова спустился в свой официальный кабинет, где его уже ждали все три командира с мрачными лицами. С ними ждал новый гонец. Снова с запада, всего через день после первого, с новостью, которая разбила двадцать лет балансирования на грани на мелкие, острые осколки, которые уже никогда не склеить в единое целое.
Брандин отрекся от престола в Играте и провозгласил себя королем Западной Ладони.
На Кьяре, сообщил гонец, содрогаясь при взгляде на лицо своего господина, начали праздновать уже через несколько часов после обнародования этого решения.
– А игратяне? – резко спросил Каралиус, командир Первой роты, хотя не имел права говорить.
– Большинство уедет домой, – ответил гонец. – Если они останутся, то должны стать гражданами, всего лишь равноправными гражданами нового королевства.
– Ты говоришь, что они уедут домой, – сказал Альберико. Его взгляд был тяжелым и равнодушным, скрывающим лихорадочное кипение эмоций. – Ты знаешь это, тебе сказали или ты всего лишь догадываешься, что так будет?
Гонец посерел, заикаясь, выдавил что-то насчет логики и очевидных последствий, и что каждый мог бы предсказать…
– Вырезать этому человеку язык, а потом казнить, – произнес Альберико. – Мне безразлично, каким способом. Мои гонцы приносят мне те новости, о которых узнают. Это я делаю выводы, которые необходимо сделать.
Гонец лишился чувств и повалился боком на пол. Было видно, что он обделался. Гранчиал, командир Второй роты, быстро подал знак двоим солдатам вынести его.
Альберико даже не взглянул в ту сторону. В каком-то смысле он был доволен, что этот человек говорил столь самонадеянно. Ему в тот момент необходим был предлог, чтобы кого-нибудь убить.
Он сделал жест двумя пальцами, и его слуга поспешно удалил из комнаты всех, кроме трех командиров. Чиновники помельче и сами не испытывали желания задерживаться в этот момент в его кабинете. Так и должно было быть. Он не слишком доверял любому из них.
Командирам он тоже полностью не доверял, но нуждался в них, а они нуждались в нем, и он позаботился о том, чтобы отношения между ними оставались напряженными, на грани вражды. Такая схема работала хорошо. До сих пор.
Но сейчас лишь настоящее имело значение, а Брандин только что вверг полуостров в хаос. Не то чтобы полуостров действительно имел особое значение, сам по себе. Он был воротами, мостом через реку. Альберико уехал из Барбадиора молодым, чтобы возвыситься в мире и вернуться вождем в самом расцвете сил, и двадцать лет ссылки лишатся всякого смысла, если он не сможет вернуться домой с триумфом. Более чем с триумфом. Вернуться хозяином положения.
Он повернулся спиной к командирам и подошел к окну, незаметно потирая глаз. Он ждал, хотел посмотреть, кто заговорит первым и что скажет. В нем нарастал страх, который он старался скрыть. Все складывалось не так, его осторожность и сдержанность не принесли тех плодов, которые должны были принести.
За его спиной очень тихо заговорил Каралиус:
– Милорд, здесь открываются возможности. Большие возможности.
Именно это он и боялся услышать от командира Первой роты. Боялся, потому что знал, что это правда, и потому что это означало снова что-то предпринимать, и быстро, совершать опасные, решительные действия. И совершать их здесь, не в Империи, не дома, куда он готовился вернуться. Война так далеко, на этом варварском, упрямом полуострове, где он может потерять все, урожай всей своей жизни, пытаясь завоевать то, что ему совсем не нужно.
– Лучше нам действовать осторожно, – быстро возразил Гранчиал. Больше из противоречия Каралиусу, как понял Альберико. Но он отметил это «нам».
Альберико повернулся и пригвоздил командира Второй роты к месту ледяным взглядом.
– Я и не собираюсь ничего предпринимать, не обдумав, – сказал он, ясно выделив первое слово. Гранчиал быстро отвел глаза. Сифервал улыбнулся в свои вьющиеся светлые усы.
Каралиус не улыбнулся. Выражение его лица оставалось серьезным и задумчивым. Он был лучшим из всех троих, Альберико это знал. И также самым опасным, так как подобные вещи всегда шли рука об руку у таких людей. Альберико обошел вокруг громадного дубового письменного стола и снова сел. Поднял глаза на командира Первой роты.
Каралиус снова заговорил:
– Сейчас подворачивается случай. На западе возникнет брожение, беспорядки. Игратяне отправятся домой. Сказать вам, что я думаю? – Его бледное лицо вспыхнуло от растущего возбуждения. Альберико понимал: этот человек видит свой счастливый шанс, возможность добыть земли и богатство.
Было бы ошибкой позволить Каралиусу чересчур раскрыться. Он, в конце концов, подумает, что сам все спланировал.
– Я знаю, что именно ты думаешь, – сказал Альберико. – Даже какими словами ты это скажешь. Помолчи. Я предвижу все, что будет происходить на западе, кроме одного: мы еще не знаем, какая часть игратской армии останется. По моим предположениям, большинство уедет, не пожелав опускаться до уровня народа, которым они командовали все эти годы. Они приехали сюда не для того, чтобы стать рядовыми фигурами на Ладони.
– И мы тоже, – едко заметил Сифервал.
Альберико снова подавил гнев. Кажется, с этими тремя ему в последнее время приходилось делать это очень часто. Но у них были собственные цели, собственные планы, и в центре этих планов лежали богатство и слава. Это было естественно для всех честолюбивых людей Империи: к чему еще должен стремиться честолюбивый человек?
– Я это понимаю, – ответил он как можно спокойнее.
– Тогда что мы будем делать? – спросил Гранчиал.
Настоящий вопрос, без вызова. Гранчиал был самым слабым и самым верным – благодаря этой слабости – из всех троих.
Альберико поднял взгляд и посмотрел на Каралиуса, не на Гранчиала.
– Вы соберете мои войска, – медленно произнес он, хотя сердце его стремительно билось. Это было опасно и могло стать концом, об этом твердили ему все его инстинкты. Но он также знал, что время и боги бросили ему с небес сверкающую жемчужину, и если он не пошевелится, она пролетит мимо.
– Соберете мои войска во всех четырех провинциях и поведете их на север. Я хочу, чтобы они собрались в одном месте как можно скорее.
– Где? – Глаза Каралиуса так и горели от предвкушения.
– В Феррате, конечно. На северной границе с Сенцио. – «Сенцио, – думал он. – Девятая провинция. Жемчужина. Поле битвы». – Сколько вам на это потребуется времени? – спросил он у всех троих.
– Пять недель, не больше, – быстро ответил Гранчиал.
– Четыре, – с улыбкой произнес Сифервал.
– Первая рота, – сказал Каралиус, – будет у границы через три недели. Можете на нас рассчитывать.
– Буду, – сказал Альберико. И отпустил их.
Он долго сидел один за письменным столом, играя с пресс-папье, тщательно обдумывая это предприятие снова и снова, рассматривая его со всех сторон. Но, как бы он на него ни смотрел, казалось, что все кусочки плана стоят на своих местах. Здесь можно было захватить власть, добиться триумфа, он почти что видел, как эта сверкающая жемчужина летит по воздуху, над водой, над землей, в его протянутую руку.
Он действует. Сам влияет на события, а не подчиняется им. Его противник будет уязвимым, очень уязвимым, пока этот новый хаос на западе не уляжется. Квилея будет вынуждена сделать новый выбор, и это вовсе не будет выбором. Время воистину предлагало ему жемчужину, падающую с небес, ждущую, чтобы он ее поймал. И вставил в свою корону.
Но все же ему было страшно, почти жутко этим ясным утром, пока он сидел один и пытался убедить себя в истинности этого сверкающего обещания. Больше чем страшно: во рту у него пересохло, а солнечный весенний свет казался странным до боли. Он спросил себя, уж не заболел ли он. Что-то грызло его, как крыса в темноте, в неосвещенных уголках мозга. Он заставил себя посмотреть туда, соорудить факел из своей осторожной рациональности, заглянуть внутрь себя и вырвать с корнем эту тревогу.
И он действительно ее увидел и понял в тот же момент, что ее невозможно вырвать с корнем и невозможно признаться в ней ни одной живой душе.
Потому что истина, ядовитый орешек истины заключался в том, что он боится. Смертельно боится, в самых потаенных уголках своего существа, этого человека, Брандина Игратского, теперь короля Западной Ладони. Имя изменилось, равновесие было полностью разрушено. Истинная же причина – его страх – осталась точно такой же, какой была почти двадцать лет.
Вскоре он вышел из комнаты и спустился по лестнице в подземелье – посмотреть, как казнили гонца.
Алаис точно знала, почему ей был сделан этот невероятный подарок – путешествие с отцом на «Морской Деве»: в конце лета Селвена собиралась выйти замуж.
Катини бар Эдинио, чей отец владел обширным поместьем с оливковыми рощами и виноградниками к северу от Астибара и скромным, но процветающим банкирским домом в городе, в начале весны попросил у Ровиго руки его второй дочери. Ровиго, предупрежденный второй дочерью заранее, дал согласие. Это решение было рассчитано, в числе прочего, и на то, чтобы воспрепятствовать намерению Селвены, о котором она часто напоминала, покончить с собой, если до осени она не выйдет замуж и будет все еще жить в доме родителей. Катини был серьезным и приятным юношей, пусть и скучноватым, а Ровиго в прошлом вел дела с Эдинио, и этот человек ему нравился.
Селвена пребывала в состоянии экстаза по поводу свадебных приготовлений, перспективы вести собственный дом – Эдинио предложил поселить молодую чету в маленьком домике на холме рядом с его виноградниками – и еще, как однажды вечером понял Ровиго из ее разговора с младшими сестрами, по поводу предвкушаемых радостей супружеской постели.
Он радовался ее счастью и с удовольствием ждал свадебного торжества. Если его и посещала временами грусть, которую он старался скрыть, то он относил ее за счет естественных чувств отца, который увидел, что его девочка превратилась в женщину быстрее, чем он подготовился к этому. Когда Ровиго увидел, как Селвена шьет красную перчатку для своей брачной ночи, это подействовало на него сильнее, чем он ожидал. Он отвернулся от Селвены, лихорадочно и весело болтающей с Алаис, аккуратной, тихой и внимательной, и нечто вроде печали охватило его среди царящей в доме веселой суеты.
Аликс, казалось, понимала его, может быть, даже лучше, чем он сам себя понимал. У его жены появилась привычка похлопывать его по плечу в самые неожиданные моменты, словно она успокаивала беспокойное животное.
Он действительно беспокоился. Этой весной отовсюду приходили неожиданные известия, сулящие перемены. Войска барбадиоров запрудили дороги, двигаясь к северу Феррата, к границе с Сенцио. Из недавно провозглашенного королевства Западной Ладони на эту провокацию пока не поступило ясного ответа. Или вести о нем еще не достигли Астибара. Ровиго давно не получал весточек от Алессана, последняя пришла задолго до дней Поста, но тот уже давно предупреждал его, что этой весной может произойти нечто новое.
И что-то такое носилось в воздухе, ощущение ускорения и перемен, которое совпадало с настроением весеннего расцвета, а потом превратилось в ощущение опасности и угрозы насилия. Казалось, он слышит и видит это повсюду, в топоте армий на марше, в том, как люди в тавернах понижают голоса и слишком быстро оглядываются, когда кто-то входит.
Однажды утром, проснувшись, Ровиго продолжал видеть внутренним взором огромные глыбы плотно смерзшегося речного льда, какие заметил мельком много лет назад далеко к югу во время долгого путешествия вдоль берегов Квилеи. И этим внутренним взором, лежа на кровати, подвешенный между сном и явью, он видел, как этот лед вскрывается, и река снова начинает течь свободно, унося ломающиеся и скрежещущие льдины к морю.
В то же утро за кавом, стоя в кухне, он объявил, что собирается в город, взглянуть, как идет подготовка «Девы» к ее первому плаванию в этом сезоне, в Тригию, с товарами, возможно, с вином – может быть, с вином Эдинио. Он собирался обменять его на полный трюм первой весенней шерсти и тригийского козьего сыра.
Это решение пришло внезапно, но было очень кстати. Он обычно совершал поездку на юг весной, может быть, немного позже, в основном по делам торговли, и отчасти для того, чтобы разузнать, что можно, для Алессана. Он поступал так много лет, по обеим причинам, с тех самых пор, как познакомился с Алессаном и Баэрдом и провел с ними долгую ночь в южной таверне. Ночь, открывшую ему разделенную страсть души и цель, на осуществление которой могла уйти целая жизнь.
Итак, весеннее путешествие было ежегодным и обычным. Необычным и весьма импульсивным было его предложение, сделанное между двумя глотками утреннего кава, взять с собой Алаис.
Его старшую, его гордость, его умницу. Он считал ее такой красивой, что словами не описать. Никто не попросил ее руки. И хотя он знал, что она искренне рада за Селвену и вовсе не огорчена за себя, это не мешало ему ощущать острую жалость всякий раз, как он бросал на нее взгляд среди растущего возбуждения приготовлений к свадьбе Селвены.
Поэтому он спросил у нее, преувеличенно небрежно, не хочет ли она поехать с ним, и Аликс быстро метнула на него, оторвавшись от кухонных дел, острый, встревоженный взгляд, а Алаис еще быстрее ответила с редкой для нее горячностью:
– О, слава Триаде, да! Мне бы очень хотелось!
Оказалось, что она давно мечтала об этом.
Это была ее давняя мечта, ни разу не высказанная, не произнесенная вслух. Алаис почувствовала, как предательский румянец залил ее щеки. Заметила, как переглянулись отец с матерью. Иногда она завидовала этому их общению при помощи взглядов. Не было сказано ни слова, казалось, они в большинстве случаев не нуждаются в словах. Потом Алаис увидела, как мать кивнула, повернулась к отцу как раз вовремя, чтобы поймать его медленную ответную улыбку, и поняла, что впервые в жизни увидит море с борта «Девы».
Ей так давно этого хотелось, что она даже не могла вспомнить, когда это началось, когда этого желания у нее еще не было. Она помнила себя маленькой девочкой, достаточно легкой, чтобы сидеть на руках у отца, пока ее мать несла Селвену. Они спускались к гавани в Астибаре, чтобы посмотреть на новый корабль, который был ключом к их скромному достатку в этом мире.
И ей все так понравилось! Три мачты – тогда они казались ей такими высокими, – взлетающие в небо, темноволосая фигура девы на носу, ярко-синяя, свежая краска бортов, скрип канатов и дерева. И сама гавань: запах смолы и сосновых досок, рыбы и эля, сыра и шерсти, пряностей и кожи. Грохот повозок, нагруженных товарами, отправляемыми в какую-нибудь дальнюю часть известного мира, или привезенными из дальних стран с названиями, которые казались ей волшебными словами.
Моряк, одетый в красно-зеленый костюм, проходил мимо с обезьянкой на плече, и ее отец поздоровался с ним, как со знакомым. Отец чувствовал себя здесь как дома, знал этих людей, дикие, экзотические места, куда они уплывали и откуда приплывали. Она слышала крики и взрывы буйного смеха, громкие споры, пересыпанные ругательствами, по поводу веса или стоимости товара. Потом кто-то крикнул, что в бухту заплыли дельфины; и вот тогда отец поднял ее на плечи, чтобы она могла их увидеть.
Селвена расплакалась от всего этого шумного столпотворения, как помнила Алаис, и они вскоре вернулись к повозке и уехали, под внимательными, гнетущими взглядами барбадиоров, больших, светловолосых людей, которые, сидя на крупных конях, охраняли гавань Астибара. Она была слишком мала, чтобы понять, зачем они здесь, но внезапное молчание отца и его бесстрастное лицо, когда они проезжали мимо, что-то ей подсказали. Позже она узнала гораздо больше, взрослея в своей оккупированной стране.
Ее любовь к кораблям и к гавани так никогда и не прошла. При малейшей возможности она ездила с Ровиго к морю. Зимой, когда все они переезжали в их городской дом в Астибаре, было легче, но даже весной, и летом, и ранней осенью она находила предлоги, причины и способы, чтобы сопровождать отца в город и туда, где стояла на приколе «Дева». Она впитывала в себя эту картину, а ночью ей снился океан, открывающийся перед ней, и соленые брызги волн.
Сны. Она была женщиной. Женщины не ходят в море. А послушные, умные дочери никогда не тревожат отцов просьбами о подобных вещах. Но оказалось, что иногда, в какое-нибудь прекрасное утро, совершенно непредвиденно, Эанна среди своих небесных огней может бросить взгляд вниз и улыбнуться, и тогда тебе предложат нечто чудесное, то, о чем ты сама никогда бы не посмела попросить.
Выяснилось, что Алаис – хороший моряк, она легко привыкла к бортовой и килевой качке корабля, пока справа разворачивалась береговая линия Астибара. Они плыли на север вдоль бухты, потом пробрались мимо островов архипелага и вышли на простор открытого моря. Ровиго и пятеро его матросов справлялись с кораблем с легкостью, их движения казались Алаис непринужденными и точными. Она была в восторге и наблюдала за всем происходящим в незнакомом мире так пристально, что они над ней смеялись и подшучивали. Но в их шутках не было злобы; она знала всех пятерых почти всю свою жизнь.
Они обогнули северную оконечность провинции, мыс Бурь, как сказал ей один из матросов. Но в тот весенний день погода стояла мягкая, и плыть было легко. Когда они снова повернули на юг, Алаис стояла у борта и смотрела, как мимо проплывают зеленые холмы ее провинции, сбегая вниз к белому песку на берегу и к рыбацким поселкам, разбросанным по побережью.
Через несколько дней их действительно настиг шторм, ночью, у скал северной Тригии. Ровиго заметил его приближение на закате или учуял его в воздухе, но здесь береговая линия была скалистой и опасной и негде было укрыться. Они приготовились встретить шквал на почтительном расстоянии от берега, чтобы оказаться подальше от скал. Когда налетела буря, Алаис уже спустилась в свою каюту, чтобы не мешать.
Даже такая погода не слишком ее беспокоила, как она с благодарностью обнаружила. Не было ничего приятного в том, чтобы ощущать, как скрипит и сотрясается во тьме «Морская Дева» под напором ветра и дождя, но она говорила себе, что ее отец за тридцать лет плавания по морю попадал в гораздо более опасные переделки, и не собиралась дать себя запугать или смутить небольшому весеннему шторму с востока.
Алаис решительно снова поднялась на палубу, как только почувствовала, что волны и ветер стихают. Дождь еще шел, и она накинула на голову капюшон плаща. Стараясь держаться подальше от тех мест, где трудились мужчины, Алаис остановилась у борта и посмотрела вверх. К востоку от них быстро несущиеся по небу тучи открывали клочки чистого неба, и в них ненадолго прорывался свет Видомни. Позже ветер совсем стих, дождь прекратился, а тучи разошлись, и она увидела, как взошли над морем яркие, далекие звезды Эанны, как обещание, как дар. Алаис откинула капюшон и тряхнула головой, рассыпая черные волосы. Глубоко вдохнула свежий, чистый воздух и на мгновение почувствовала себя совершенно счастливой.
Подняв глаза, она увидела, что отец наблюдает за ней. И улыбнулась ему. Он не ответил ей улыбкой, но когда она подошла, то увидела, что его глаза смотрят нежно и серьезно. Он облокотился о поручень рядом с ней, глядя на береговую линию на западе. В его волосах и на короткой бородке, которую он теперь отращивал, блестели капли воды. Невдалеке медленно проплывали мимо утесы Тригии – ряд темных, массивных силуэтов, освещенных лунным светом.
– В тебе это есть, – тихо произнес отец под плеск и вздохи волн. – В твоем сердце и в твоей крови. В тебе этого даже больше, чем во мне, от моего отца и от его отца. – Он немного помолчал, потом медленно покачал головой: – Только, Алаис, дорогая, женщина не может провести жизнь в море. В нашем мире – не может.
Ее мечта. Чистая и яркая, как блеск белых лучей Видомни на волнах. Изложенная такими простыми словами и тут же разрушенная.
Алаис вздохнула. И произнесла давно отрепетированную речь, никогда еще не звучавшую вслух:
– У тебя нет сыновей. Я – старшая. Ты отдашь мне «Деву» и все то, ради чего ты трудился, когда… больше не сможешь вести такую жизнь?
– Когда я умру? – Он произнес это мягко, но какое-то тяжелое и болезненное чувство сжало ее сердце.
Она продела руку сквозь сгиб его локтя, крепко сжала и придвинулась к нему поближе, чтобы положить голову на его плечо.
Они молчали, глядя на проплывающие мимо скалы и на игру лунного света на волнах. Корабль, как всегда, издавал звуки, но они ей нравились. В последние ночи Алаис засыпала под беспрерывные заунывные песни «Морской Девы», как под колыбельную.
Она сказала, все еще не поднимая головы с его плеча:
– Можно меня научить? Я хочу сказать, научить меня помогать тебе в делах. Даже если я не буду ходить в море.
Некоторое время отец не отвечал. Прислонясь к нему, она чувствовала его ровное дыхание. Его ладони спокойно лежали на поручнях.
– Это можно, Алаис, – ответил он. – Если ты этого хочешь, это можно сделать. Женщины ведут дела по всей Ладони. Чаще всего вдовы, но не только они. – Он заколебался. – Твоя мать могла бы продолжать дело, как мне кажется, если бы захотела, если бы у нее были хорошие советчики. – Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, но она не подняла голову с его плеча. – Только это жизнь резкая и холодная, моя дорогая. И для женщины, и для мужчины, жизнь без тепла очага в конце дня. Без любви, которая уводит из дома и приводит домой.
Услышав это, она закрыла глаза. В этом было все дело. Они никогда не давили на нее, никогда не торопили и не настаивали, хотя ей уже почти исполнилось двадцать лет и ее время давно пришло. И ей много ночей снился этот странный сон, все темные зимние ночи минувшей зимы: она и туманная фигура на фоне луны, мужчина, где-то в незнакомом месте, в горах, среди цветов, под звездной аркой, и его тело опускается на ее тело, а она поднимает руки и обнимает его.
Алаис подняла голову и убрала руку. Осторожно сказала, глядя вниз на волны:
– Мне нравится Катини. Я рада за Селвену. Она готова, она так давно уже хочет этого, я думаю, он ей подходит. Но я хочу получить больше того, что будет иметь она, отец. Я не знаю, чего именно, но я хочу большего.
Отец шевельнулся. Она увидела, как он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
– Я знаю, – услышала она его ответ. – Я это знаю, дорогая моя. Если бы я знал, что или как, и мог тебе это дать, все было бы твоим. Весь мир и все звезды Эанны были бы твоими.
И тогда Алаис заплакала, что случалось с ней редко. Но она любила отца и заставила его огорчиться, а он только что сказал, дважды за сегодняшний день, что когда-нибудь умрет, и свет белой луны на скалах и на море после шторма был не похож ни на что из виденного ею раньше, и, наверное, она никогда больше ничего подобного не увидит.
Дорога была скрыта от глаз Катрианы, пока она поднималась вверх по склону из лощины, но по доносящимся издали звукам и по тому, как Баэрд и Сандре оба стояли неподвижно и настороженно в траве на опушке, она поняла: что-то не так. Мужчины, к этому выводу она пришла уже давно, значительно хуже женщин скрывают свои чувства в подобных ситуациях.
Ее волосы еще не высохли после купания в пруду – в ее любимом месте, которое они проезжали всякий раз по дороге между Ферратом и Чертандо. Она поспешно взобралась наверх, торопясь понять, что случилось.
Оба они ничего не сказали, когда она появилась рядом с ними. Повозку поставили в тень, в стороне от дороги с севера на юг, а двух лошадей отпустили пастись. Лук и колчан Баэрда лежали в траве у деревьев, рядом, на тот случай, если они ему понадобятся. Она посмотрела на дорогу и увидела барбадиорских солдат, пеших и конных, поднимающих клубы пыли на марше.
– Опять из Третьей роты, – произнес Сандре, и в его голосе звучал холодный гнев.
– Похоже, они все идут туда, да? – мрачно пробормотал Баэрд.
Это было хорошо, очень хорошо, это было именно то, чего они хотели. Их гнев и мрачность были почти неожиданными. Казалось, это некая инстинктивная мужская реакция на близость врага. Катриане захотелось встряхнуть их обоих.
В самом деле, все было так ясно. Баэрд сам объяснил это ей, и Сандре, и Альенор из Борсо в тот день, когда Алессан встречался с Мариусом Квилейским в горах, а потом уехал на запад с Дэвином и Эрлейном.
Слушая его в тот день, заставляя себя сосредоточиться в присутствии Альенор, Катриана наконец-то поняла, что имел в виду Алессан все это время, когда говорил, что им надо подождать до весны. Они ждали, чтобы Мариус ответил «да» или «нет». Чтобы сказал, рискнет ли он ради них своей непрочно сидящей на голове короной и своей жизнью. И в тот день на перевале Брачио он пообещал сделать это. Баэрд немного, совсем немного рассказал им о том, почему он согласился.
Десять дней спустя они с Баэрдом и Сандре наблюдали с гор у форта Ортиц, как по дороге проехали послы с квилейским флагом, и барбадиоры встретили их с почетом у стен форта и проводили внутрь.
На следующее утро квилейцы отправились дальше, не спеша, по дороге на север. Через два часа после их отъезда ворота форта снова распахнулись, и из них крайне поспешно выехали шесть человек. Одним из них – это заметил Сандре – был сам Сифервал, командир Третьей роты.
– Получилось, – сказал Баэрд с благоговением в голосе. – Не могу в это поверить, но, кажется, у нас получилось!
Прошло чуть больше недели, и первые отряды солдат двинулись в путь, и тогда они поняли, что он был прав. Лишь несколько дней спустя, в поселке ремесленников в северном Чертандо, при покупке резных изделий и тонких тканей они с опозданием узнали о том, что сделал на Кьяре Брандин Игратский. О королевстве Западной Ладони.
– Ты играешь в азартные игры? – спросил Сандре у Баэрда. – Теперь кости брошены, и никто их не остановит и не поправит, пока они не упадут.
Баэрд ничего не ответил, но что-то в выражении его лица, изумление, близкое к шоку, заставило Катриану подойти к нему и взять его руку в свои. Что было совсем на нее не похоже.
Однако все изменилось или постепенно менялось. Баэрд был не похож на себя после дней Поста и их пребывания в замке Борсо. Что-то произошло с ним там, но он ничего не объяснил. Алессан уехал, и Дэвин тоже – и хотя ей не хотелось в этом признаваться, она скучала по нему почти так же, как по принцу. Даже их роль здесь, на востоке, теперь полностью изменилась.
Сначала они ждали в горах появления послов, на случай, если что-то пойдет не так. Но теперь Баэрд поспешно вел их из города в город и останавливался поговорить с мужчинами и некоторыми женщинами, о которых Катриана даже никогда не слышала. Он предупреждал, чтобы они были наготове, что летом может вспыхнуть восстание.
А с некоторыми, с немногими избранными, он говорил особо: о Сенцио. Отправляйтесь на север, в Сенцио, перед летним солнцестоянием. Если сможете, возьмите с собой оружие.
Именно эти последние слова окончательно убедили Катриану в том, что время действий и правда пришло. Настигло их. Больше никакой тайной подрывной работы или балансирования на грани событий. Теперь события имели свой центр, им была или скоро должна была стать провинция Сенцио, и они двигались туда. Что должно произойти, она пока не знала. Баэрд, если и знал, ничего не говорил.
Зато он называл ей, и Сандре тоже, имена людей.
Десятки имен. Имен, которые он хранил в памяти, некоторые из них в течение двенадцати лет. Людей, которые были с ними заодно, которым можно было доверять. Которым необходимо было сообщить здесь, в провинциях под управлением Альберико, что движение его войск является долгожданным сигналом для них самих быть настороже. Следить за ходом событий и готовиться к ответным действиям.
Они сидели вместе по ночам, втроем, вокруг костра под звездами или в укромном уголке постоялого двора в каком-нибудь горном селении или деревне, и Баэрд называл им имена, которые они должны были знать.
Только на третью ночь, уже засыпая, Катриана с опозданием поняла, что причиной, по которой им требовалось их запомнить, была возможность гибели Баэрда и отсутствие Алессана, уехавшего на запад.
– Риказо бар Деллано, – говорил Баэрд. – Бондарь из Марсилиана, первой деревни к югу от форта Чиороне. Он родился в Авалле. Не мог участвовать в войне из-за хромоты. Поговорите с ним. Он не сможет отправиться на север, но знает других людей в округе и расскажет им, и он возглавит наши силы в том районе, если возникнет необходимость поднять восстание.
– Риказо бар Деллано, – повторяла она. – В Марсилиане.
– Поррена брен Куллион. В Делонги, сразу же за границей Тригии на главной дороге из Феррата. Она чуть старше тебя, Катриана. Ее отец погиб в битве на Дейзе. Она знает, с кем поговорить.
– Поррена, – бормотал Сандре сосредоточенно, сжимая костлявые, узловатые руки. – В Делонги.
И Катриана поражалась тому, как много этих имен, как много жизней Баэрд и Алессан затронули в своих путешествиях в течение дюжины лет после возвращения из Квилеи, готовя себя и этих неизвестных людей к определенному времени, сезону, моменту в будущем – которое настало. И они до него дожили. И сердце ее наполнялось надеждой, пока она снова и снова шепотом повторяла имена, словно заклинания, дающие силу.
В следующие недели они ехали по цветущим весенним землям с почти безрассудной быстротой, едва придерживаясь своей роли купцов. Заключали невыгодные, поспешные сделки там, где останавливались, не желая медлить, чтобы поторговаться. Задерживались лишь на время, необходимое, чтобы отыскать мужчину или женщину, ради которых заехали в эту деревню, или тех, кто знал других и мог передать сообщение.
Они теряли деньги, но у них были астины от Альенор. Катриана честно призналась самой себе, что ей все еще не хочется видеть, какую роль эта женщина играла все эти годы в делах Алессана. Все годы, когда сама она росла в неведении, будучи ребенком в рыбацком поселке в Астибаре.
Однажды Баэрд позволил ей самой пойти на встречу. Женщина оказалась ткачихой, широко известной своим искусством. Катриана нашла ее дом на краю деревни. Две собаки залаяли при ее приближении, их успокоил мягкий голос, раздавшийся из дома. Внутри Катриана нашла женщину немного моложе своей матери. Она убедилась, что они одни, а затем, как учил ее Баэрд, показала свое кольцо с дельфином, назвала имя Алессана и передала сообщение. То же самое сообщение о готовности, что и в других местах. Потом осторожно назвала двух человек и передала второе сообщение Баэрда: «Сенцио, день летнего солнцестояния. Скажите им, чтобы взяли оружие, если смогут».
Женщина побледнела и резко встала, когда Катриана начала говорить. Она была очень высокой, даже выше самой Катрианы. Когда было передано второе сообщение, она несколько секунд стояла неподвижно, потом шагнула вперед и поцеловала Катриану в губы.
– Да благословит тебя Триада и сохранит тебя и их обоих, – сказала она. – Я не думала, что доживу до этого дня. – Она плакала: Катриана ощутила соль на своих губах.
Она вышла на солнечный свет и вернулась к Баэрду и Сандре. Они только что закончили закупку дюжины бочек местного пива. Неудачная сделка.
– Мы же едем на север, глупцы! – воскликнула она в отчаянии, в ней взыграли купеческие инстинкты. – В Феррате не любят пиво! И вы это знаете.
– Тогда придется самим его пить, – ответил Сандре со смехом, вскакивая на коня. Баэрд, который редко смеялся, но который изменился после дней Поста, внезапно захохотал. И тогда она тоже засмеялась, вторя их смеху. Она сидела рядом с Баэрдом на повозке, когда они выезжали из деревни, и ощущала чистую свежесть ветра, развевающего ее волосы и дующего, казалось, прямо сквозь ее сердце.
Именно в тот день, ранним вечером, они подъехали к лощине, где она любила купаться, и Баэрд, вспомнив об этом, отвел повозку в сторону от дороги, чтобы она могла спуститься к пруду. Когда Катриана поднялась обратно, ни один из мужчин уже не смеялся и не веселился, они смотрели на движущихся мимо барбадиоров.
Катриана была уверена, что неприятности начались из-за того, как они стояли. Но когда она оказалась рядом, было уже поздно. Внимание привлек в основном Баэрд. Сандре в своем облике карду почти совершенно не интересовал барбадиоров.
В отличие от купца, мелкого торговца с единственной повозкой и одной костлявой запасной кобылой, который стоял вот так и глазел на проходящую армию, холодно, с вызывающе поднятой головой, без всякого смирения и покорности, не говоря уже о страхе, естественном в подобной ситуации.
Язык тела, подумала Катриана, иногда может сказать слишком много. Она взглянула на стоящего рядом Баэрда, который с каменным выражением в темных глазах оценивающе смотрел на проходящую мимо роту. Это не вызов, решила она, не просто мужская гордость. Это нечто иное, нечто более древнее. Первобытная реакция на эту демонстрацию мощи тирана, скрыть которую было так же невозможно, как и дюжину бочек пива, стоящих на повозке.
– Перестань! – яростно прошептала она. Но в тот же момент услышала, как один из барбадиоров отдал короткий приказ, и полдюжины солдат отделились от колонны и галопом поскакали к ним. У Катрианы пересохло во рту. Она увидела, как Баэрд бросил взгляд туда, где в траве лежал его лук. И слегка изменил позу, чтобы встать поустойчивее. Сандре сделал то же самое.
– Что вы делаете? – прошипела она. – Вспомните, где мы находимся!
Больше она ничего сказать не успела. К ним приблизились барбадиоры, огромные на своих конях, глядя сверху вниз на мужчину и женщину с Ладони и тощего, как мощи, седого воина из Кардуна.
– Мне не нравится выражение твоего лица, – сказал командир, уставившись на Баэрда. Волосы его были более темными, чем у большинства остальных, а глаза – светлыми и жестокими.
Катриана сглотнула. Впервые в этом году они напрямую столкнулись с барбадиорами. Она опустила глаза, мысленно приказывая Баэрду оставаться спокойным и говорить то, что нужно.
Чего она не знала, так как этого не мог знать никто, не побывавший там, – это того, что видел в тот момент Баэрд.
Не шестерых барбадиоров на конях у дороги в Чертандо, а множество солдат Играта на площади перед домом его отца, в те давние времена. Столько лет прошло, но воспоминание не потускнело, оно было словно рана, нанесенная лишь вчера. Все нормальные мерки времени разрушались и прекращали существовать в подобные мгновения.
Баэрд заставил себя отвести глаза под взглядом барбадиора. Он знал, что совершил ошибку, знал, что совершает эту ошибку всегда, если не проявляет осторожности. Но его охватила эйфория, он слишком быстро несся на приливной волне эмоций, считая, что марширующая колонна пляшет под музыку, придуманную им и Алессаном. Только было еще рано, слишком рано, так много неизвестного и неуправляемого ждало их в будущем. И они должны были жить, чтобы увидеть это будущее, иначе все было напрасно. Годы и жизни, терпеливое превращение мечты в реальность.
Он сказал тихим голосом, опустив глаза:
– Простите, если я вас оскорбил. Я всего лишь любовался вами. Я уже много лет не видел на дороге столько солдат.
– Мы съехали в сторону, чтобы уступить вам путь, – прибавил Сандре своим низким голосом.
– Ты помолчи, – хрипло приказал командир барбадиоров. – Если я захочу поговорить со слугами, я тебе сообщу. – Один из солдат направил коня в сторону Сандре, вынудив его отступить назад. Стоящая за ним Катриана почувствовала, что у нее подгибаются колени. Она ухватилась за борт повозки, ладони ее взмокли от страха. Она видела, что двое барбадиоров уставились на нее откровенно оценивающими, похотливыми взглядами, и вдруг осознала, что ее одежда прилипла к телу после купания в пруду.
– Простите нас, – повторил Баэрд приглушенным голосом. – Мы ничего плохого не хотели, совсем ничего.
– Правда? Почему же тогда ты считал наши войска?
– Считал? Ваши войска? Зачем мне это делать?
– Это ты мне объясни, торговец.
– Это не так, – запротестовал Баэрд, обозвав себя глупцом и дилетантом. После двенадцати лет – настолько неуклюжий промах! Ситуация стремительно выходила из-под контроля, и дело было в том, что он действительно считал войска барбадиоров. – Мы всего лишь торговцы, – прибавил он. – Всего лишь мелкие торговцы.
– С кардунским воином в качестве охранника? Не такие уж мелкие, по-моему.
Баэрд замигал и почтительно сжал ладони. Он совершил ужасную ошибку. Этот человек опасно проницателен.
– Я боялся за жену, – сказал он. – Ходили слухи о появлении на юге бандитов, о крупных беспорядках. – Что было правдой. И в действительности речь шла не только о слухах. Двадцать пять барбадиоров были убиты на перевале. Баэрд не сомневался, что там побывал Алессан.
– За жену или за товары? – презрительно усмехнулся один из барбадиоров. – Мы знаем, что вы, местные, цените больше. – Он посмотрел мимо Баэрда туда, где стояла Катриана, на его лице появилось похотливое выражение, а глаза прикрылись веками. Другие солдаты рассмеялись. Баэрд быстро снова опустил голову; он не хотел, чтобы они увидели в его глазах смерть. Он помнил такой смех и его воздействие. Знал, куда он мог завести. И завел, на площади Тиганы, восемнадцать лет назад. Он молчал, глядя в землю, а в его сердце пылала жажда убийства, тесно переплетенная с воспоминаниями.
– Что вы везете? – спросил первый барбадиор голосом прямым, как лопата.
– Пиво, – ответил Баэрд, сжимая руки. – Только бочки с пивом для севера.
– Пиво в Феррат? Ты и правда лжец. Или дурак.
– Нет-нет, – поспешно возразил Баэрд. – Не в Феррат. Мы купили его очень дешево. По одиннадцать астинов за бочку. Хорошая цена, стоит везти пиво далеко на север. Мы направляемся в Астибар. Там его можно продать втрое дороже.
Это было бы правдой, если бы он не заплатил по двадцать три астина за бочку.
Повинуясь жесту командира, двое барбадиоров спешились и вскрыли одну из бочек, используя мечи в качестве рычагов. Острый, пряный запах пива Чертандо разлился вокруг.
Командир оглянулся, увидел, что его люди кивают, и снова повернулся к Баэрду. На его лице появилась коварная улыбка.
– Одиннадцать астинов за бочку? Действительно дешево. Так дешево, что даже жадный купец не откажется подарить его воинам, которые защищают тебя и тебе подобных.
Баэрд почти ожидал этого. Стараясь не выйти из роли, он сказал:
– Если… если вы так желаете, то да. Вы не… вы не согласились бы купить его за ту же цену, которую заплатил я?
Воцарилось молчание. Позади шестерых барбадиоров войска все еще двигались по дороге. Они уже почти прошли мимо. Он успел довольно точно определить, сколько их. И тут всадник перед ним вытащил меч. Баэрд услышал, как позади тихо охнула Катриана. Барбадиор нагнулся вперед через шею коня, вытянул оружие и осторожно прикоснулся к бородатой щеке Баэрда плоской стороной клинка.
– Мы не торгуемся, – тихо произнес он. – И не воруем. Мы принимаем подарки. Предложи нам подарок, купец. – Он слегка шевельнул клинком. Баэрд чувствовал, как тот щекочет и царапает его лицо.
– Прошу вас, примите… пожалуйста, примите от нас это пиво в подарок для воинов Третьей роты, – сказал он. Он с большим трудом заставлял себя не смотреть в лицо этого человека.
– Ну, спасибо, купец, – с ленивой насмешкой ответил тот. Медленно провел клинком по щеке Баэрда, словно жестоко погладил, и убрал меч. – И раз уж ты подарил нам эти бочки, то, разумеется, не пожалеешь для нас коня и повозки, чтобы было на чем их везти?
– Возьмите и повозку, – услышал Баэрд свой голос. Он внезапно почувствовал себя так, словно покинул тело. Словно парил в воздухе над этой сценой, глядя вниз.
И с этой высокой, далекой точки он увидел, как барбадиоры пошли за их повозкой. Они снова впрягли в оглобли коня. Один из них, моложе остальных, выбросил их мешки и еду на землю. Робко взглянул на Катриану, немного смущенный, потом быстро взобрался на козлы и тронул коня, и повозка медленно покатилась прочь, вслед уходящей по дороге колонне барбадиоров.
Остальные пятеро солдат, взяв его лошадь, поехали за ним. Они заливались веселым раскатистым смехом мужчин в знакомой компании, уверенных в своем положении и месте в жизни. Баэрд снова бросил взгляд на свой лук. Он точно знал, что сможет убить всех шестерых, начиная с командира, прежде чем кто-либо ему помешает.
Но он не двинулся с места. Никто из них не пошевелился, пока последний солдат не исчез из виду, а их повозка не скрылась вслед за колонной. Тогда Баэрд повернулся к Катриане. Она дрожала, но он достаточно хорошо ее знал, чтобы понять, что дрожит она не только от страха, но и от ярости.
– Прости, – сказал он, протягивая руку, чтобы коснуться ее.
– Я могла бы убить тебя, Баэрд, за то, что ты так меня напугал.
– Знаю, – ответил он. – И я заслуживаю смерти. Я их недооценил.
– Могло быть и хуже, – прозаично заметил Сандре.
– Да, немного, – едко подтвердила Катриана. – Мы все могли лежать тут мертвыми.
– Это действительно было бы хуже, – серьезно согласился Сандре. Через секунду она поняла, что он над ней подшучивает. И сама себя удивила, рассмеявшись, хотя и несколько диковатым смехом.
Тут Сандре с серьезным выражением на смуглом лице произнес нечто неожиданное.
– Ты даже не представляешь себе, – пробормотал он, – как сильно мне бы хотелось, чтобы ты была одной со мной крови. Моей дочерью, внучкой. Ты мне позволишь гордиться тобой?
Она так удивилась, что не смогла придумать, что сказать в ответ. Через мгновение, глубоко растроганная, она подошла к нему и поцеловала в щеку. Он обнял ее длинными костлявыми руками и на секунду осторожно прижал к груди, словно она была чем-то хрупким, или очень дорогим, или и тем и другим одновременно. Катриана не помнила, когда ее кто-нибудь так обнимал в последний раз.
Он отступил назад, неловко откашлялся. Катриана увидела, что Баэрд смотрит на них с непривычно мягким выражением на лице.
– Это все очень мило, – сказала она нарочито сухо. – Мы собираемся провести здесь весь день, рассказывая друг другу, какие мы замечательные люди, по нашему мнению?
Баэрд усмехнулся:
– Неплохая идея, но не самая лучшая. Думаю, нам придется снова вернуться туда, где мы покупали пиво. Нам нужны повозка и лошадь.
– Хорошо. Я бы сейчас выпил бутылку пива, – сказал Сандре.
Катриана быстро взглянула на него, поймала лукавое выражение в его глазах и рассмеялась. Она знала, чего он добивался, но никогда бы не подумала, что сможет рассмеяться так быстро после того, как видела меч, приставленный к лицу Баэрда.
Баэрд поднял свой лук и стрелы с травы. Мужчины надели рюкзаки и заставили ее сесть на лошадь: никакой другой вариант, сказал Сандре, не выглядит приемлемым. Она хотела было возразить, но не смогла. И втайне была благодарна за возможность ехать верхом, колени у нее все еще подгибались.
На дороге стояла густая пыль, поднятая прошедшим войском, и они двигались по траве обочины. Ее лошадь спугнула кролика, и не успела она даже осознать этого, как Баэрд достал стрелу и выстрелил, и зверек упал замертво. Вскоре они обменяли его у крестьянина на кувшин пива и кусок хлеба с сыром, а потом двинулись дальше.
Под вечер, к тому времени как они медленно добрались до деревни, Катриана убедила себя, что недавнее происшествие было невезением, но все же не имело особого значения.
Восемь дней спустя они приехали в Тригию. За минувшую неделю им не встретилось других солдат, так как их путь пролегал вдали от главных дорог. Они оставили новую повозку и товар в гостинице, где всегда ночевали, и пошли на центральный рынок. День клонился к вечеру, теплый весенний день. Глядя на север между домами в сторону доков, Катриана видела мачты первых после зимы кораблей, поднимающихся по реке. Сандре остановился у лавки кожевника, чтобы починить ремень, на котором висел его меч. Пока они вдвоем с Баэрдом пробирались сквозь толпу на площади, один барбадиорский наемник, более пожилой, чем большинство солдат, прихрамывающий и, вероятно, хвативший лишку весеннего вина, вывалился из таверны, увидел ее, облапил и стал неуклюже тискать ее грудь и бедра.
Катриана взвизгнула, больше от испуга, чем от чего-то другого.
И через секунду от всей души пожалела об этом. Баэрд, шедший впереди, резко обернулся, увидел нападавшего и с той же мгновенной, смертельно опасной реакцией, с какой недавно убил кролика, свалил барбадиора с ног мощным ударом кулака в висок.
И Катриана поняла – в тот же момент и с абсолютной уверенностью, – что его удар предназначался не столько пьяному солдату, сколько тому офицеру, который тыкал в него мечом у рощи в Чертандо неделю назад.
Вокруг внезапно воцарилась испуганная тишина. А потом все зашумели разом. Они мгновенно переглянулись.
– Беги! – хрипло приказал Баэрд. – Встретимся ночью у того места, где ты в прошлом году выбралась из реки. Если я не приду, продолжайте путь без меня. Вы знаете имена. Осталось совсем немного. Да хранит вас Эанна!
И он исчез, убежав через площадь в ту сторону, откуда они пришли. Кучка наемников уже начала быстро двигаться сквозь толпу по направлению к ним. Человек на земле не двигался. Катриана не стала ждать, чтобы посмотреть, жив ли он, а со всех ног бросилась в другую сторону. Краем глаза она заметила Сандре, который потрясенно смотрел на них, все еще стоя у лавки кожевника. Катриана приложила все усилия, чтобы не взглянуть на него, не побежать в ту сторону. Чтобы хоть один из них, о Триада, да будет воля твоя, хоть один выбрался отсюда живым и свободным, с именами в памяти, и чтобы было кому донести их мечту до костров летнего солнцестояния.
Она промчалась по запруженной народом улице, потом резко свернула направо на первом перекрестке, в лабиринт кривых переулков, образующих самый старый квартал Тригии у реки. Над ее головой вторые этажи домов клонились друг к другу под безумным углом, а тот скудный солнечный свет, который проникал вниз, совершенно закрывали крытые мостики, соединяющие обветшалые дома по обеим сторонам улицы.
Катриана оглянулась и увидела четверых наемников, с громким топотом преследующих ее по переулку. Один из них крикнул, приказывая ей остановиться. Если хоть у одного есть лук, подумала Катриана, то вполне вероятно, что она через несколько секунд умрет. Бросаясь из стороны в сторону, она резко свернула направо в переулок, потом еще раз направо на первом же перекрестке и побежала обратно в том направлении, откуда начала бег.
В списке Баэрда здесь, в Тригии, значились три имени, и она знала, где найти двоих из этих людей, но она никак не могла искать у них спасения, потому что барбадиоры следовали за ней по пятам. Ей придется самой отделаться от наемников, если удастся, и оставить Сандре задачу связаться с союзниками. Или Баэрду, если он уцелеет.
Она нырнула под чье-то развевающееся на веревке над улицей белье и бросилась налево, к воде. В переулках сновали люди, они с некоторым любопытством смотрели на нее, когда она пробегала мимо. Через секунду эти взгляды станут другими, понимала она, когда сюда с грохотом ворвутся барбадиоры.
Улицы представляли собой безнадежно запутанный лабиринт. Она не знала точно, где находится, знала только, что река от нее к северу: перед ней то и дело на мгновение мелькали вдалеке верхушки корабельных мачт. Однако к берегу приближаться было опасно – слишком открытое место, все на виду. Она снова свернула на юг, задыхаясь от быстрого бега. За спиной раздался грохот и взрыв раздраженных криков и проклятий.
Катриана еще раз, спотыкаясь, свернула направо. Каждую секунду, перед каждым поворотом она ждала, что хаос переулков приведет ее прямо в лапы барбадиоров. Если они разделились, она пропала. Повозка колесного мастера перегородила переулок. Катриана распласталась по стене и боком протиснулась мимо. Впереди возник еще один перекресток. На этот раз она побежала прямо, мимо полудюжины ребятишек, играющих в прыгалки. Свернула на следующем перекрестке.
И тут ее крепко схватили за правый локоть. Она было вскрикнула, но рот ей быстро зажала чья-то ладонь. Она хотела укусить ее, яростно извиваясь, пытаясь освободиться. И вдруг замерла в изумлении.
– Тихо, сердечко мое. И пойдем сюда, – сказал Ровиго д’Астибар, убирая ладонь с ее рта. – Не надо бежать. Они отстали на две улицы. Сделай вид, что гуляешь со мной. – Он взял ее под руку и быстро повел в крохотный, почти пустой переулок, один раз оглянулся через плечо, потом втолкнул ее в двери лавки, торгующей тканями. – А теперь вниз, под прилавок, быстро.
– Как вы?.. – задыхаясь, спросила Катриана.
– Заметил вас на площади. Бежал за тобой сюда. Шевелись, девочка!
Катриана послушалась. Какая-то старуха взяла ее за руку и сжала ладонь, потом подняла на петлях доску прилавка, Катриана скользнула вниз и упала на пол за ним. Через мгновение доска снова приподнялась, и сердце ее остановилось, когда над ней возникла тень, держащая нечто длинное и острое.
– Прости меня, – прошептала Алаис брен Ровиго, опускаясь на колени рядом с ней. – Отец говорит, что твои волосы могут тебя выдать, когда мы будем уходить. – Она подняла ножницы, которые держала в руке.
Катриана на секунду замерла, потом молча закрыла глаза и медленно повернулась к Алаис спиной. Почувствовала, как руки Алаис собрали и натянули длинные пряди. А потом, в темноте, острые ножницы для ткани проскрипели по линии выше ее плеч, в одно мгновение лишив Катриану волос, которые она отращивала десять лет.
Снаружи послышался резкий шум, грохот и хриплые крики. Шум приблизился, поравнялся с ними, пронесся мимо. Катриана почувствовала, что ее трясет; Алаис прикоснулась к ее плечу, потом застенчиво убрала руку. По другую сторону прилавка старая женщина спокойно двигалась в полумраке своего магазинчика. Ровиго нигде не было видно. Катриана прерывисто дышала, правый бок у нее болел: наверное, она налетела на что-то во время своего безумного бега. Но не помнила, когда это случилось.
Что-то лежало на полу у ее ног. Она протянула руку и подняла рыжий занавес густых волос. Все произошло так быстро, что у нее не было времени осознать, что с ней сделали.
– Катриана, мне так жаль, – снова прошептала Алаис. В ее голосе звучало искреннее огорчение.
Катриана покачала головой:
– Пустяки, это совершенные пустяки, – ответила она. Говорить было трудно. – Всего лишь тщеславие. Какое это имеет значение? – Кажется, она плакала. Ребра ужасно болели. Она подняла руку и прикоснулась к тому, что осталось от ее волос. Потом немного повернулась на полу, за прилавком, и устало уткнулась головой в плечо Алаис. Та подняла руки и обняла плачущую Катриану, крепко прижав к себе.
По другую сторону прилавка старуха немелодично мурлыкала себе под нос, складывая и перебирая ткани самых разных цветов и различного качества при тусклом вечернем свете, проникающем с улицы, в квартале, где наклонившиеся дома почти закрывали солнце.
Баэрд лежал в теплой темноте у реки и вспоминал, как было холодно, когда он сидел здесь в прошлый раз, вместе с Дэвином ожидая в вечерних сумерках, пока к ним приплывет Катриана. Он оторвался от преследователей уже давно. Баэрд очень хорошо знал Тригию. Они с Алессаном прожили здесь больше года после возвращения из Квилеи, справедливо посчитав эту глухую горную провинцию подходящим местом для того, чтобы отыскать здесь первые искры и постепенно раздуть пламя восстания.
Они искали главным образом одного человека, но так его и не нашли, – капитана, принимавшего участие в обороне Борифорта. Зато они нашли многих других, поговорили с ними и вовлекли их в свое дело. Они еще много раз возвращались сюда за эти годы, в сам город и в горы его дистрады, и находили в простой, грубой жизни этой провинции силу и ясную прямоту, которая помогала им обоим идти, ужасно медленно, по извилистым, окольным тропам их жизни.
Баэрд знал лабиринт городских улиц несравненно лучше, чем барбадиоры, живущие в своих бараках. Знал, через какие дома можно быстро перелезть, какие крыши выходят на другие крыши, а какие заканчиваются опасными тупиками. При той жизни, которую они вели, было важно знать подобные вещи.
От рынка он побежал на юг, потом на восток, потом вскарабкался на крышу «Пастушьего посоха», их старой таверны, используя наклонный навес над поленницей дров как трамплин. Он помнил, как много лет назад сделал то же самое, удирая от ночной стражи после комендантского часа. Низко пригибаясь, он быстро пересек две крыши, потом ползком перебрался на противоположную сторону улицы по одному из ветхих крытых мостиков, соединяющему два дома. За спиной он слышал шум погони, которая очень быстро отстала, задерживаемая всякими случайными препятствиями. Он догадывался, что это были за препятствия: тележка молочника, у которой соскочило колесо, быстро собравшаяся вокруг двух ссорящихся на улице мужчин толпа, бочка вина, разлитая, когда ее катили в таверну. Он знал Тригию, а это означало, что он знал характер ее жителей.
Через короткое время он уже был далеко от рыночной площади, покрыв это расстояние поверху, легко и незаметно порхая с крыши на крышу. Он мог бы даже получить удовольствие от этой погони, если бы так не тревожился о Катриане. На южных окраинах Тригии, расположенных выше на холмах, дома стали больше, а улицы шире. Но память его не подвела, он знал, куда сворачивать, и пробирался все дальше, пока не нашел нужный ему дом и не спрыгнул на его крышу.
Он оставался там несколько секунд, внимательно прислушиваясь, не поднимется ли тревога на улице внизу. Но слышал лишь обычный вечерний шум, а потому достал ключ из старого потайного места под одной черепицей, открыл плоский люк и бесшумно спустился на чердак Тремазо.
Он закрыл за собой люк и подождал, пока его глаза привыкнут к темноте. Внизу под ним, в лавке аптекаря, он ясно различал голоса и быстро выделил низкий, рокочущий бас Тремазо. Прошло много времени, но некоторые вещи никогда не меняются. Он принюхался к окружающим его ароматам мыла и духов, к едким или сладковатым запахам различных лекарств. Немного привыкнув к темноте, он обнаружил потрепанное кресло, которое Тремазо обычно оставлял здесь для них, и сел в него. Это действие вызвало к жизни далекие воспоминания. Кое-что совсем не изменилось.
Наконец голоса внизу смолкли. Внимательно прислушавшись, Баэрд смог различить тяжелую походку лишь одного человека. Нагнувшись, он поскреб пол, такой звук могла производить крыса на чердаке. Но только такая крыса, которая умеет быстро царапнуть три раза, а потом еще раз. Три раза, что означало Триаду в целом, и один раз – отдельно бога. Тригия и Тигана обе имели древнюю связь с Адаоном, и, придумывая условный сигнал, Алессан это учел.
Он услышал, как размеренные шаги внизу замерли, затем, секунду спустя, возобновились, словно ничего не произошло. Баэрд откинулся на спинку кресла и стал ждать.
Это длилось недолго. День уже клонился к вечеру, все равно скоро пора было закрывать лавку. Он услышал, как Тремазо вытирает прилавок и подметает пол, а потом – стук запираемой передней двери и щелчок задвинутого засова. Через секунду лестница была придвинута на нужное место, ступеньки заскрипели, крышка нижнего люка откинулась, и на чердаке появился Тремазо со свечой. Он пыхтел от усилий, еще более грузный, чем раньше.
Тремазо поставил свечку на ящик и встал, уперев кулаки в широкие бедра и глядя сверху вниз на Баэрда. Очень изящно одетый, с бородкой, аккуратно подстриженной клинышком. И надушенный, как почувствовал Баэрд мгновение спустя.
Улыбаясь, он встал и показал рукой на наряд Тремазо, притворяясь, что принюхивается. Аптекарь поморщился.
– Клиенты, – проворчал он. – Так нынче модно. Этого они ожидают от такой лавки, как моя. Скоро мы скатимся до уровня Сенцио. Это из-за тебя сегодня днем поднялся такой переполох? – Только и всего: ни приветствий, ни излияний. Тремазо всегда был таким, спокойным и прямым, как ветер с гор.
– Боюсь, что из-за меня, – ответил Баэрд. – Солдат умер?
– Вряд ли, – ответил Тремазо своим знакомым, небрежным тоном. – Ты недостаточно силен для этого.
– Не слышал, чтобы поймали женщину?
– Не слышал. Кто она?
– Одна из нас, Тремазо. Теперь послушай, есть настоящие новости, и мне нужно, чтобы ты нашел воина из Кардуна и передал ему от меня сообщение.
Глаза Тремазо на мгновение широко раскрылись, когда Баэрд начал говорить, потом сосредоточенно прищурились. Объяснения не заняли много времени. Тремазо никак нельзя было назвать тугодумом. Тучный аптекарь не мог сам отправиться на север, в Сенцио, но мог найти людей, которые это сделают, и сообщить им. И мог найти Сандре в их гостинице. Тремазо опять спустился вниз и вернулся, пыхтя, с караваем хлеба, куском холодного мяса и бутылкой хорошего вина в придачу.
Они на мгновение сдвинули ладони, потом аптекарь ушел искать Сандре. Сидя среди всякой всячины, скопившейся на чердаке у аптекаря, Баэрд ел и пил, ожидая наступления темноты. Убедившись, что солнце село, он снова выскользнул на крышу и двинулся обратно на север сквозь город. Через некоторое время он спустился на землю и, сторонясь факелов стражи, направился на восток по извилистым улицам, туда, где Катриана зимой выбралась на берег после прыжка с моста. Там он сел на траву у реки и стал ждать. Ночь выдалась почти безветренная.
Он никогда по-настоящему не опасался, что его поймают. Слишком много лет прожил Баэрд вот так, тело его огрубело и закалилось, чувства обострились, мозг быстро запоминал, схватывал и действовал по обстановке.
Но все это не объясняло и не оправдывало его поступка, из-за которого они оказались в такой ситуации. Его импульсивный удар, нанесенный пьяному барбадиору, был неслыханной глупостью, несмотря на то что именно так время от времени мечтало поступить большинство людей на площади. На Ладони под властью тиранов следовало подавлять в себе подобные порывы, чтобы не погибнуть. Или не увидеть, как гибнут те, кого ты любишь.
И это снова навело его на мысли о Катриане. В усыпанной звездами весенней темноте он вспомнил, как она вынырнула из зимней реки, словно призрак. Он тихо лежал в траве, думая о ней, а потом, что можно было предвидеть, об Элене. А затем, как всегда и в любое время, особенно на рассвете или в вечерних сумерках, или во время смены времен года, – о Дианоре, которая умерла или потерялась где-то в огромном мире.
Послышался шорох, слишком тихий, чтобы насторожить его, в листве дерева за его спиной. Через секунду запела триала. Он слушал ее песню и журчание воды в одиночестве, чувствуя себя в темноте как дома, мужчина, чей характер сформировала и определила его потребность к уединению и молчаливой игре воспоминаний.
По случайности его отец тоже слушал эти звуки возле Дейзы в ночь перед тем, как был убит.
Вскоре с берега реки, немного западнее, послышался крик совы. Баэрд тихо ухнул в ответ, оборвав песню триалы. Бесшумно подошел Сандре, трава под его ногами почти не шевелилась. Опустился на корточки, потом сел, тихонько кряхтя. Они посмотрели друг на друга.
– Катриана? – прошептал Баэрд.
– Я не знаю. Но ее не поймали, как мне кажется. Я бы услышал. Я слонялся по площади и вокруг нее. Видел, как вернулись стражники. Человек, которого ты ударил, в порядке. После они над ним смеялись. Думаю, последствий не будет.
Баэрд медленно расслабил напряженные мускулы. И сказал небрежным тоном:
– Иногда я бываю очень большим глупцом, ты заметил?
– Не заметил. Когда-нибудь тебе придется мне об этом рассказать. Кто тот необъятный толстяк, который ко мне приходил?
– Тремазо. Он с нами уже давно. Мы использовали его склад на чердаке для встреч, когда жили здесь, и после.
Сандре проворчал:
– Он подошел ко мне возле гостиницы и предложил купить настойку, которая сделает моей любую женщину или мальчика, каких я только пожелаю.
Баэрд невольно улыбнулся:
– Слухи о привычках карду опережают тебя.
– Очевидно. – Белые зубы Сандре сверкнули в темноте. – Имей в виду, цена была подходящей. Я купил два флакона.
Тихо смеясь, Баэрд испытал странное ощущение, словно сердце его потянулось к сидящему рядом с ним человеку. Он вспомнил Сандре в ту ночь, когда они встретились, когда все планы его старости рухнули, когда пришел жестокий конец всей семьи Сандрени. В ту ночь, которая закончилась только тогда, когда герцог воспользовался своей магией, чтобы проникнуть в подземелья Альберико и убить собственного сына. Томассо. «Любую женщину или мальчика, каких я только пожелаю».
Баэрд почувствовал смирение, внушенное силой духа сидящего рядом старика. Ни разу за полгода тяжелых переездов по зимним разбитым дорогам в жгучий холод Сандре не произнес ни слова жалобы, ни одной просьбы остановиться или сбавить темп. Ни разу не уклонился от задания, не выказал усталости или нежелания подниматься в предрассветной сырости в дорогу. Ни разу не дал воли ярости или горю, которые, несомненно, душили его при каждом известии о новых жертвах, казненных на колесах смерти в Астибаре. Он подарил им все, что имел: знание Ладони, мира и особенно – Альберико; накопленный в течение всей жизни опыт лидерства и хитрости – без ограничений, ничего не утаивая, не проявляя при этом никакого высокомерия.
Именно такие люди, как он, думал Баэрд, были славой и проклятием Ладони в дни накануне ее падения. Славой, благодаря величию их власти, проклятием – из-за их взаимной ненависти и междоусобных войн, которые позволили тиранам явиться и захватить провинции по одной, в их одинокой гордости.
И сидя у реки в темноте, Баэрд снова почувствовал, с уверенностью в самой глубине сердца: то, что делает Алессан, – то, что делают они с Алессаном, – правильно. Их цель – их желание объединить Ладонь, изгнать тиранов и сблизить провинции, чтобы они разделили друг с другом грядущие годы, – заслуживает того, чтобы к ней стремиться. Цель, достойная всех дней и ночей жизни человека, вне зависимости от того, будет ли она когда-либо достигнута. Цель, лежащая рядом и связанная воедино с другой большой и горькой целью – с Тиганой и ее именем.
Баэрду бар Саэвару тяжело давались некоторые вещи, они были почти невозможными с тех пор, как у него отобрали юность в год падения Тиганы. Но он совсем недавно лежал с женщиной в ночь Поста, в месте сильнейшей магии, и в зеленой темноте чувствовал, как крепкие путы, стягивающие его сердце, ослабевают. И это место тоже было темным и спокойным, мимо текла река, а на Ладони начинало происходить то, до чего он боялся никогда не дожить.
– Милорд, – тихо произнес он, обращаясь к старику, сидящему рядом, – вы знаете, что я полюбил вас за то время, пока мы были вместе?
– Триада, помилуй нас! – ответил Сандре, немного поспешно. – А ведь я еще даже не дал тебе выпить настойки!
Баэрд улыбнулся и ничего не сказал: он догадывался о тех путах, которые должны стягивать душу старого герцога. Но через секунду он услышал, как Сандре пробормотал совсем другим голосом:
– И я вас, друг мой. Всех вас. Вы подарили мне вторую жизнь и то, ради чего стоит ее прожить. Даже надежду на то, что впереди нас может ждать будущее, которое стоит увидеть. За это я буду любить вас, пока не умру.
Он торжественно поднял ладонь, и они соприкоснулись пальцами в темноте. Так они сидели, неподвижно, когда вдруг раздался тихий плеск весла о воду. Оба бесшумно поднялись и потянулись к мечам. Потом с реки донеслось уханье совы.
Баэрд тихо ухнул в ответ, и через несколько минут маленькая лодка мягко причалила к пологому берегу, и из нее легким шагом вышла Катриана.
При виде нее Баэрд вздохнул с огромным облегчением; он боялся за нее больше, чем мог выразить словами. За ее спиной в лодке сидел человек на веслах, но луны еще не взошли, и Баэрд не мог его разглядеть.
– Вот это был удар! Я должна чувствовать себя польщенной? – сказала она.
Сандре рассмеялся за его спиной. Баэрд чувствовал, как его сердце переполняется гордостью за эту женщину, за ее небрежное, спокойное мужество. С трудом копируя ее тон, он ответил лишь:
– Тебе не следовало так вопить. Половина Тригии подумала, что тебя насилуют.
– Да, – сухо ответила она. – Прошу прощения. Я и сама не была уверена, что это не так.
– Что случилось с твоими волосами? – вдруг спросил Сандре из-за его спины, и Баэрд, отодвигаясь в сторону, увидел, что волосы у нее действительно острижены неровной линией выше плеч.
Она пожала плечами с преувеличенным равнодушием.
– Они мешали. Мы решили их обрезать.
– Кто это мы? – спросил Баэрд. Ее небрежный тон пробуждал в его душе глубокую жалость и сочувствие. – Кто это в лодке? Полагаю, это друг, учитывая то, где мы находимся.
– Справедливое предположение, – отозвался сам сидящий в лодке мужчина. – Хотя должен сказать, что я мог бы подобрать для нашего делового совещания более подходящее место.
– Ровиго! – пробормотал Баэрд, охваченный радостным изумлением. – Приятная встреча! Мы давно не виделись.
– Ровиго д’Астибар? – внезапно заговорил Сандре, выходя вперед. – Это он?
– То-то мне показалось, что я знаю этот голос, – сказал Ровиго, кладя весла и резко поднимаясь. Баэрд быстро спустился к берегу, чтобы придержать лодку. Ровиго сделал два точно рассчитанных шага и спрыгнул мимо него на землю. – Я действительно его знаю, но не могу поверить собственным ушам. Во имя Мориан, богини Врат, вы вернулись из царства мертвых, милорд?
Произнося эти слова, он опустился на колени в высокой траве перед Сандре, герцогом Астибарским. К востоку от них, над тем местом, где река впадает в море, вставала Иларион, посылая голубые лучи по воде и над колышущимися травами на берегу.
– Можно сказать и так, – ответил Сандре. – При этом мою кожу слегка изменило искусство Баэрда. – Он протянул руку и поднял Ровиго на ноги. Двое мужчин смотрели друг на друга.
– Алессан не захотел рассказать мне о вас прошлой осенью, но сказал, что я буду доволен, когда узнаю, кто мой новый партнер, – прошептал Ровиго, явно растроганный. – Он был прав больше, чем думал. Как это возможно, милорд?
– Я не умирал, – просто ответил Сандре. – Это был обман. Часть скверного, глупого стариковского плана. Если бы Алессан и Баэрд не вернулись в охотничий домик той ночью, я бы убил себя после того, как там побывали барбадиоры. – Он помолчал. – А это значит, полагаю, что я должен поблагодарить тебя за мое теперешнее состояние, сосед Ровиго. За ночи, которые ты много лет проводил под моими окнами. За то, что подслушивал, как мы составляли свой немощный заговор.
При косо падающих лучах голубого света в его глазах можно было увидеть блеск. Ровиго слегка отступил, но голова его осталась высоко поднятой, и он не отвел взгляда.
– Это было ради того дела, о котором вы теперь знаете, милорд, – сказал он. – Дела, к которому вы присоединились. Я бы отрезал себе язык прежде, чем предал бы вас барбадиорам. Думаю, вам это известно.
– Мне это известно, – через мгновение ответил Сандре. – Это гораздо больше, чем я могу сказать о своих собственных родственниках.
– Только об одном из них, – быстро возразил Ровиго, – а он мертв.
– Он мертв, – повторил Сандре. – Они все мертвы. Я – последний из Сандрени. И что нам с этим делать, Ровиго? Что нам делать с Альберико Барбадиорским?
Ровиго ничего не сказал. Ответил Баэрд, стоящий у кромки воды:
– Уничтожить его, – сказал он. – Уничтожить их обоих.
