Глава XII
Дэвин проснулся за час до рассвета от холода и оттого, что все тело у него затекло. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, где он находится. В комнате было еще темно. Он помассировал шею и прислушался к тихому дыханию Катрианы, доносящемуся из-под одеял. Его лицо на мгновение омрачилось.
Странно, размышлял он, крутя головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от боли, почему после нескольких часов сна в мягком кресле чувствуешь себя более разбитым и онемевшим, чем после целой ночи под открытым небом на холодной земле.
Тем не менее он ощущал себя на удивление отдохнувшим, учитывая события этой ночи и то, что спал он не более трех часов. Он подумал, не вернуться ли в собственную кровать, но понял, что не сможет уснуть. И решил спуститься на кухню, посмотреть, не удастся ли уговорить слуг сварить ему горячего кава.
Он вышел из комнаты, стараясь бесшумно закрыть за собой дверь. И настолько сосредоточился на этой задаче, что невольно подпрыгнул, когда увидел Алессана, стоящего в коридоре у дверей своей комнаты и наблюдающего за ним.
Принц подошел к нему, высоко подняв брови.
Дэвин решительно покачал головой:
– Мы просто разговаривали. Я спал в кресле. Теперь у меня всю шею свело.
– Конечно, – пробормотал Алессан.
– Нет, правда, – настаивал Дэвин.
– Конечно, – повторил Алессан. И улыбнулся: – Я тебе верю. Если бы ты попробовал пойти дальше, я бы услышал вопли – твои, и, вероятно, ты бы сильно пострадал.
– Очень вероятно, – согласился Дэвин. Они пошли прочь от двери Катрианы.
– А как тебе Альенор?
Дэвин почувствовал, что краснеет.
– Откуда… – начал он, потом вспомнил, в каком состоянии его одежда. Алессан насмешливо разглядывал его.
– Интересно, – ответил он.
Алессан снова улыбнулся:
– Пойдем со мной вниз, поможешь решить одну проблему. Мне все равно надо выпить кружку кава на дорогу.
– Я как раз шел на кухню. Дай мне только две минуты, чтобы переодеться.
– Неплохая мысль, – пробормотал Алессан, глядя на его разорванную рубаху. – Встретимся внизу.
Дэвин нырнул в свою комнату и быстро переоделся. На всякий случай натянул присланную ему Алаис куртку. Воспоминание об Алаис, о ее оберегаемом, спокойном неведении перенесло его – по контрасту – назад, к тому, что произошло этой ночью. Он на секунду остановился как вкопанный посреди комнаты и попытался правильно оценить то, что он сделал и что сделали с ним.
«Интересно» – так он только что это назвал. Слова. Попытка передать что-либо словами иногда выглядит таким бесполезным занятием. Остатки той грусти, которую он испытывал, покидая Альенор, снова нахлынули на него вместе с печалью Катрианы. Он чувствовал себя так, словно его окатило морской волной где-то на сером пляже в предрассветный час.
– Кав, – вслух произнес Дэвин. – Или я никогда не избавлюсь от этого настроения.
По пути вниз он с опозданием понял, что имел в виду Алессан, сказав «на дорогу». Его встреча, где бы она ни была назначена, состоится сегодня, и к этой встрече они стремились полгода.
А после нее он поедет на запад. В Тигану. Где в святилище Эанны умирает его мать.
Дэвин окончательно проснулся, его мозг переключился с ночных раздумий на насущные волнения дня. Он пошел на свет, струящийся из громадной кухни замка Борсо, и остановился под аркой входа, глядя внутрь помещения.
Алессан сидел у ревущего в очаге огня и осторожно прихлебывал дымящийся кав из гигантской кружки. Рядом с ним расположился Эрлейн ди Сенцио, тоже с кружкой кава. Двое мужчин смотрели на пламя, в то время как вокруг них уже кипела деловитая кухонная суета.
Дэвин какое-то время внимательно разглядывал их, оставаясь незамеченным. В своей молчаливой серьезности они казались ему частью фриза, картиной, сложным символом всех предрассветных часов для тех, кто долго путешествует по дорогам. Дэвин понял, что для них обоих не ново бодрствовать в такое время, сидеть у кухонного очага замка, среди слуг, в последний темный час перед рассветом, постепенно просыпаясь и согреваясь, готовясь снова пуститься в путь и встретить на дороге то, что готовит им еще не наступивший день.
Дэвину показалось, что Алессан и Эрлейн, сидящие вот так, связаны между собой чем-то, выходящим за рамки того неприятного события, которое произошло в сумерках у ручья в Феррате. Эта связь не была связью принца и чародея, она складывалась из того, что делал каждый из них. Что делали они оба. Из воспоминаний, которыми они могли бы поделиться, если бы действительно способны были чем-то поделиться друг с другом после того, что между ними произошло.
Каждый из них путешествовал много лет. Они должны были видеть так много одинаковых картин, которые могли вызвать в их памяти одинаковое настроение и эмоции, одинаковые звуки и запахи. Картин, подобных этой: темнота за окном, начало серого рассвета и пробуждение замка с восходом солнца; холод в коридорах, завывание ветра за стенами, заглушаемое потрескиванием и гудением пламени в кухонном очаге; ободряющий парок и запах, поднимающийся от кружек, зажатых в ладонях; уходящие сон и дремота; сознание, медленно настраивающееся на предстоящий день, скрытый в утреннем тумане. Глядя на их неподвижные фигуры среди кухонной суеты, Дэвин снова почувствовал печаль. Казалось, она была неизбежным следствием этой долгой и странной ночи в горах.
Печаль и явственное сожаление. Дэвин понял, что хотел бы разделить с ними их воспоминания, хотел бы стать частью этого независимого, опытного братства людей, которым так хорошо знакомы подобные сцены. Он был еще достаточно молод, чтобы наслаждаться такой романтикой, но уже достаточно повзрослел – особенно после этой зимы и его работы у Менико, – чтобы догадываться о цене, заплаченной за такие воспоминания и за независимость, одиночество и уверенность двоих мужчин, сидящих перед ним.
Он вошел в кухню. Хорошенькая служанка заметила его и застенчиво улыбнулась. Не говоря ни слова, она принесла ему кружку обжигающе горячего кава. Алессан взглянул на него, подцепил длинной ногой третий стул и пододвинул его поближе к очагу. Дэвин подошел и с благодарностью сел в тепле. Его все еще беспокоила затекшая шея.
– Мне даже не пришлось пускать в ход свое обаяние, – весело сообщил Алессан. – Эрлейн уже оказался здесь и только начал свежесваренный кувшин кава. На кухне всю ночь дежурили, чтобы не погас очаг. В день Поста нельзя зажигать новый огонь.
Дэвин кивнул с благодарностью, осторожно отпивая из дымящейся кружки.
– А как насчет другой проблемы, о которой ты упоминал? – осторожно спросил он, бросив взгляд на Эрлейна.
– Все уладилось, – быстро ответил принц. Его веселье было неестественно ярким и хрупким, как лучинка. – Эрлейну придется поехать со мной. Мы установили, что я не должен отпускать его слишком далеко от себя, иначе я не смогу его вызвать. А если это так, то ему просто придется ехать туда, куда еду я. На запад. Кажется, мы действительно связаны друг с другом, не так ли? – Он улыбнулся чародею, сверкнув зубами.
Эрлейн не снизошел до ответа; он продолжал пить свой напиток, без всякого выражения глядя в огонь.
– Почему ты поднялся так рано? – спросил его Дэвин, помолчав.
Эрлейн кисло поморщился.
– Рабство мешает мне отдыхать, – пробормотал он в кружку.
Дэвин предпочел проигнорировать этот ответ. Иногда ему действительно было жаль чародея, но не тогда, когда Эрлейн напоказ жалел самого себя.
Одна мысль поразила Дэвина. Он повернулся к Алессану:
– И он тоже едет с тобой на утреннюю встречу?
– Наверное, – ответил Алессан с притворной небрежностью. – Маленькая награда за его верность и за долгую поездку верхом, которая предстоит ему после этой встречи. Очень надеюсь, что удастся ехать без частых остановок. – Его тон был поистине странным: слишком демонстративно небрежным, словно отрицающим саму возможность напряженности.
– Понятно, – произнес Дэвин как можно более нейтрально. Потом отвернулся к очагу и устремил взгляд на огонь.
Воцарилось молчание. Так как оно затянулось, Дэвин обернулся и увидел, что Алессан смотрит на него.
– Хочешь поехать с нами? – спросил принц.
Хочет ли он поехать? В течение полугода, с того момента, когда Дэвин и Сандре присоединились к остальным, Алессан повторял им, что все, чего они хотят добиться, будет зависеть от встречи в этих южных горах в первый день Поста.
Хочет ли он поехать?
Дэвин закашлялся, пролив кав на каменный пол.
– Ну, – ответил он, – конечно, если я не помешаю. Только если ты считаешь, что я могу пригодиться, если я могу…
Он осекся, потому что Алессан смеялся.
Даже Эрлейн вышел из своего мрачного настроения и слабо, нехотя фыркнул. Они с Алессаном переглянулись.
– Ты страшный лжец, – сказал Дэвину чародей.
– Он прав, – поддержал его Алессан, все еще посмеиваясь. – Но не бери в голову. Я не думаю, что ты и правда можешь пригодиться, – я ничего такого не собираюсь делать. Но уверен, что вреда от тебя не будет, а вы с Эрлейном сможете развлекать друг друга. Это будет долгая дорога.
– Куда? На встречу? – изумленно спросил Дэвин.
Алессан покачал головой:
– Туда всего часа два-три езды, в зависимости от состояния перевала с утра. Нет, Дэвин, я приглашаю тебя поехать со мной на запад. – Его голос дрогнул. – Домой.
– Голубок! – закричал лысеющий широкоплечий человек, хотя они были еще далеко. Он сидел в массивном дубовом кресле, прочно установленном на середине перевала Брачио. На нижних склонах цвели ранние весенние цветы, но так высоко в горах их было не слишком много. По обе стороны от тропы нагромождение скал и камней уступило место лесу. Выше и южнее были лишь скалы и снег.
К дубовому креслу были прикреплены шесты для носильщиков, а позади него стояли шесть мужчин в винно-красных ливреях. Дэвин думал, что это слуги, но, подъехав ближе, увидел их вооружение и понял, что ошибся: это были солдаты и охранники.
– Голубок, – громко повторил мужчина в кресле. – Ты возвысился в этом мире! На этот раз ты прибыл с компаньонами!
Дэвин был совершенно сбит с толку, когда понял, что это детское прозвище, произнесенное хриплым, далеко разносящимся голосом, относится к Алессану.
А у того на лице вдруг появилось самое странное выражение. Однако он ничего не отвечал, пока они не подъехали к семерым мужчинам на перевале. Алессан спешился, Дэвин и Эрлейн сделали то же самое. Человек в кресле не встал, чтобы поздороваться с ними, но его маленькие блестящие глазки следили за каждым движением Алессана. Невероятно большие руки неподвижно лежали на резных подлокотниках кресла. На пальцах сверкало по крайней мере шесть колец, утреннее солнце высекало из них искры. На морщинистом, обветренном лице выделялся крючковатый, много раз перебитый нос и два ужасных шрама. Один шрам остался от старой раны и белой полосой пересекал его правую щеку. Второй, гораздо более свежий, красным рубцом тянулся поперек лба до седеющих, поредевших волос над левым ухом.
– Компания для поездки, – мягко ответил Алессан. – Я не был уверен, что ты придешь. Они оба поют. И могли бы утешить меня на обратном пути. Молодой – это Дэвин, а второй – Эрлейн. Ты чудовищно растолстел за год.
– А почему бы мне не растолстеть? – восторженно взревел его собеседник. – И как ты посмел усомниться, что я приду? Разве я когда-нибудь тебя подводил? – Он шумел до невозможности, но Дэвин видел, что маленькие глазки остаются настороженными и очень внимательными.
– Никогда, – спокойно согласился Алессан. Его возбуждение исчезло и сменилось почти противоестественным спокойствием. – Но положение дел изменилось за эти два года. Я тебе больше не нужен. После прошлого лета.
– Не нужен! – вскричал великан. – Голубок, разумеется ты мне нужен! Ты – моя юность, мои воспоминания о том, чем я был. И мой счастливый талисман в бою.
– Но больше боев не будет, – тихо сказал Алессан. – Ты позволишь мне высказать мои скромные поздравления?
– Нет! – проворчал тот. – Не позволю. Не желаю слышать от тебя никакого придворного мяуканья. Я желаю, чтобы ты подошел сюда, обнял меня и оставил эти идиотские колебания! Кто мы такие, чтобы болтать вот так? Мы двое!
И с этими словами он яростным толчком обеих мускулистых рук поднял свое тело на ноги. Огромное дубовое кресло качнулось назад. Трое из стражей в ливреях бросились вперед, чтобы подхватить его.
Великан сделал два неуклюжих, шатающихся шага вперед, а Алессан бросился ему навстречу. И в этот момент Дэвин внезапно понял – словно за шиворот ему выплеснули ведро ледяной воды, – кто этот искалеченный, покрытый шрамами человек.
– Медведь! – сказал Алессан, и смех застрял у него в горле. Он крепко обнял старого великана. – Ох, Мариус, я и правда не знал, придешь ли ты.
Мариус.
Ошеломленный не только высотой гор и бессонной ночью, Дэвин увидел, как самозваный король Квилеи – искалеченный человек, который голыми руками убил семерых вооруженных претендентов в священной Роще, – поднял принца Тиганы, оторвал от земли и звонко расцеловал в обе щеки. Потом поставил раскрасневшегося Алессана на тропу и отодвинул от себя на длину руки, чтобы получше рассмотреть.
– Это правда, – наконец произнес он, когда Алессан перестал улыбаться. – Я вижу. Ты действительно во мне усомнился. Мне следует прийти в ярость, Голубок. Мне следует быть обиженным до глубины души. А что сказал Второй Голубок?
– Баэрд был уверен, что ты будешь здесь, – с грустью признался Алессан. – Боюсь, теперь я ему должен.
– По крайней мере один из вас вырос настолько, чтобы приобрести хоть немного здравого смысла, – проворчал Мариус. Потом вдруг спохватился: – Что? Двое молодых бездельников держат на меня пари? Да как вы посмели? – Он смеялся, но сила, с которой он вдруг хлопнул Алессана по плечу, заставила того покачнуться.
Мариус захромал обратно к своему креслу и сел. Снова Дэвина поразил его все замечающий взгляд, которым он окинул их. Всего на мгновение этот взгляд скользнул по самому Дэвину, но у него возникло призрачное ощущение, что за это мгновение Мариус полностью оценил его, что он его узнает и вспомнит даже при случайной встрече через десять лет.
На секунду его охватила странная жалость к тем семерым воинам, которым пришлось сражаться с этим человеком в Роще ночью, имея в своем распоряжении всего лишь мечи или копья, латы и две здоровые ноги.
Эти руки, похожие на стволы деревьев, и выражение этих глаз все сказали Дэвину о том, на чьей стороне был перевес в этих битвах, несмотря на ритуальные увечья – перерезанные связки на лодыжках – наместника, которому положено было погибнуть в Роще ради приумножения славы Матери-Богини и ее Верховной жрицы.
Мариус не погиб. Даже ради приумножения чьей-то славы. Семь раз не погиб. И теперь, после седьмой битвы, у Квилеи снова появился настоящий король, а последняя Верховная жрица умерла. Дэвин вдруг вспомнил, что эту новость первым сообщил ему Ровиго. В дурно пахнущей таверне под названием «Птица» то ли полгода, то ли полжизни тому назад.
– Наверное, ты поскользнулся, или поленился, или был уже толстым прошлым летом в Роще, – говорил Алессан. Он показал на шрам на лбу Мариуса. – Нельзя было позволять Тоналиусу подобраться с мечом так близко.
По правде сказать, улыбку на лице короля Квилеи нельзя было назвать приятной.
– Он и не подобрался, – мрачно ответил Мариус. – Я применил наш «удар ногой в прыжке с двадцать седьмого дерева», и он умер еще до того, как мы оба коснулись земли. Этот шрам – прощальный дар от моей покойной жены, полученный во время нашей последней встречи. Да хранит наша священная Мать ее благословенную душу. Выпьете вина за обедом?
Серые глаза Алессана заморгали.
– С удовольствием, – ответил он.
– Хорошо. – Мариус подал знак стражникам. – В таком случае, пока мои люди накроют для нас стол, можешь мне рассказать, Голубок, и, надеюсь, расскажешь, почему ты только что заколебался перед тем, как принять приглашение.
Дэвин, в свою очередь, заморгал от изумления: он даже не заметил паузы. Но Алессан улыбался.
– Хотелось бы мне, – с кривой усмешкой сказал он, – чтобы от тебя хоть иногда что-то ускользало.
Мариус слегка улыбнулся, но не ответил.
– Мне предстоит долгая дорога. По крайней мере три дня скачки во весь опор. Я должен добраться до одного человека, и как можно скорее.
– Этот человек важнее меня, Голубок? Я в отчаянии.
Алессан покачал головой:
– Не важнее, иначе меня бы здесь не было. Возможно, больше нуждается во мне. Вчера вечером в Борсо меня ждало сообщение от Данолеона. Моя мать умирает.
Выражение лица Мариуса тут же изменилось.
– Я глубоко опечален, – сказал он. – Правда, Алессан, мне очень жаль. – Он помолчал. – Тебе было нелегко приехать сначала сюда, зная это.
Алессан знакомым жестом пожал плечами. Его взгляд с Мариуса переместился вверх, на перевал, на высокие пики над ним. Солдаты закончили расстилать роскошную золотую ткань на ровной земле перед креслом. Теперь они раскладывали на ней разноцветные подушки и расставляли корзины и блюда с едой.
– Приглашаю вас преломить со мной хлеб, – деловито сказал Мариус, – и обсудить то, что мы собирались здесь обсудить, а потом вам надо будет ехать. Ты доверяешь этому посланию? Не опасно ли тебе туда возвращаться?
Дэвин даже не подумал об этом.
– Полагаю, опасно, – равнодушно ответил Алессан. – Но я доверяю Данолеону. Разумеется, доверяю. Ведь это он отвез меня к тебе.
– Это я помню, – мягко сказал Мариус. – И его помню. И еще я знаю, что, если только не произошло больших перемен, он не единственный жрец в святилище Эанны, а ваши жрецы на Ладони не отличаются надежностью.
Алессан снова пожал плечами:
– Что я могу поделать? Моя мать умирает. Я не видел ее почти двадцать лет, Медведь. – Губы его скривились. – Не думаю, что меня многие узнают, даже без грима Баэрда. Ты не считаешь, что я слегка изменился с тех пор, как мне было четырнадцать? – В его словах чувствовался легкий вызов.
– Слегка, – спокойно ответил Мариус. – Не так сильно, как можно было подумать. Ты уже тогда был взрослым мужчиной во многом. И Баэрд тоже, когда пришел к тебе.
И снова взгляд Алессана устремился вдаль, к перевалу, словно полетел на юг вслед за далекими воспоминаниями. У Дэвина возникло острое ощущение, что здесь говорится гораздо больше, чем он в состоянии услышать.
– Пойдем, – сказал Мариус, опуская руки на подлокотники кресла. – Вы присоединитесь ко мне на нашем ковре посреди луга?
– Оставайся в кресле! – отрывисто бросил Алессан. Несмотря на тон, выражение его лица было по-прежнему добродушным и спокойным. – Сколько человек пришло сюда с тобой, Медведь?
Мариус не двинулся с места.
– До подножия гор – рота. Эти шестеро перешли со мной перевал. А что?
Легко двигаясь, с беззаботной улыбкой Алессан уселся на ткань у ног короля.
– Едва ли разумно брать с собой так мало людей.
– Опасности почти никакой. Мои враги слишком суеверны, чтобы рискнуть отправиться в горы. Ты это знаешь, Голубок, перевалы стали табу давным-давно, когда запретили торговлю с провинциями Ладони.
– В таком случае, – сказал Алессан, продолжая улыбаться, – я не в состоянии объяснить присутствие лучника, которого только что заметил за скалой выше по тропе.
– Ты уверен? – Голос Мариуса звучал так же небрежно, как и голос Алессана, но в его глазах внезапно блеснул лед.
– Уже дважды заметил.
– Я глубоко огорчен, – сказал король Квилеи. – Маловероятно, чтобы такой человек находился здесь не для того, чтобы меня убить. И если он нарушает табу гор, то я буду вынужден пересмотреть многие свои обязательства. Не выпьете ли вина? – Он махнул рукой, и один из людей в красном налил вино слегка дрожащей рукой.
– Спасибо, – пробормотал Алессан. – Эрлейн, ты здесь можешь что-нибудь сделать, не выдавая себя?
Лицо чародея побледнело, но голос звучал ровно.
– Ничего, что связано с нападением. Это потребует слишком большого расхода энергии, а здесь, в горах, ничто не может скрыть ее от случайного Охотника.
– Защита для короля?
Эрлейн заколебался.
– Друг мой, – серьезно сказал Алессан. – Ты мне нужен и будешь еще нужен. Я знаю, что использовать твою магию опасно – для всех нас. Но я должен получать честные ответы, чтобы принимать разумные решения. Налейте ему немного вина, – обратился он к солдату Квилеи.
Эрлейн взял бокал и выпил.
– Могу поставить у него за спиной слабый экран против стрел. – Он помолчал. – Вы этого хотите? Есть некоторый риск.
– Наверное, хочу, – ответил Алессан. – Сооруди щит как можно незаметнее.
Эрлейн поджал губы, но ничего не сказал. Его левая рука слегка шевельнулась. Дэвин теперь видел отсутствие двух пальцев, но больше ничего не произошло, насколько он мог судить.
– Готово, – мрачно произнес Эрлейн. – Чем дольше я буду его держать, тем больше риска. – Он снова глотнул из своего бокала.
Алессан кивнул, принимая ломоть хлеба и полную тарелку мяса и сыра от одного из квилейцев.
– Дэвин?
Дэвин уже ждал.
– Я вижу эту скалу, – тихо сказал он. – Выше у тропы. Справа. На расстоянии полета стрелы. Отошли меня домой.
– Возьми моего коня. В седле спрятан лук.
Дэвин покачал головой:
– Он может заметить, и я все равно слишком плохо стреляю из лука. Сделаю, что смогу. Можете устроить тут побольше шума минут через двадцать?
– Мы можем устроить очень много шума, – заверил его Мариус Квилейский. – Тебе легче будет спуститься, а потом свернуть налево там, где тропа делает поворот, чтобы снова вскарабкаться вверх. Между прочим, мне бы очень хотелось увидеть этого человека живым.
Дэвин улыбнулся. Мариус внезапно расхохотался, за ним Алессан. Эрлейн молчал. Алессан повелительным жестом указал на Дэвина:
– Если ты его забыл, так пойди и принеси, пустоголовый! Мы будем здесь наслаждаться трапезой. Возможно, оставим кое-что и тебе.
– Я вовсе не виноват! – громко запротестовал Дэвин, перестал улыбаться и обиженно надул губы. Потом пошел к привязанным коням. Безутешно качая головой, взобрался на серого и поехал вниз по тропе, по которой они сюда поднялись.
Но не дальше поворота.
Здесь он спешился и привязал лошадь. После секундного колебания оставил меч висеть у седла. Он понимал, что это решение может стоить ему жизни. Но он видел поросшие деревьями склоны возле перевала: меч мешал бы ему и создавал бы много шума.
Дэвин направился на запад и вскоре оказался среди деревьев. Он снова пошел на юг и вверх, держась настолько далеко от линии перевала, насколько позволяла местность. Подъем был трудным, Дэвин покрылся потом, но надо было спешить, и он был в хорошей физической форме, как всегда быстрый и подвижный, в компенсацию за недостаток роста. Он карабкался по крутым склонам, лавировал между деревьями и черными кустами серрано, хватался за корни, глубоко впившиеся в наклонную почву.
На полпути деревья расступились к югу и к западу перед небольшим крутым утесом. Он мог идти вперед или обойти утес кругом, снова отклонившись в сторону перевала. Дэвин попытался определить свое местонахождение, но это было сложно – на таком удалении от тропы до него не доносилось ни звука. Он не знал, поднялся ли уже выше того места, где квилейцы разложили свою обеденную скатерть. «Двадцать минут», – напомнил он себе. Стиснул зубы, быстро помолился Адаону и стал взбираться на утес. Дэвину пришло в голову, насколько неуместно сыну крестьянина из северных болот Азоли карабкаться на скалы хребта Брачио.
Однако он не был сыном крестьянина из Азоли. Он был родом из Тиганы, как и его отец, и принц попросил его сделать это.
Дэвин наискосок взобрался по поверхности утеса, стараясь не потревожить мелкие камешки. Добрался до выхода скальной породы, на секунду повис на руках над пропастью, а затем рывком бросил тело вверх, на этот камень. Быстро пересек ровную площадку, упал на живот, тяжело дыша, и взглянул вверх, на юг.
А потом прямо вниз. И у него перехватило дыхание, когда он понял, как ему повезло. Почти прямо под ним за валуном притаилась одинокая фигура. Дэвина наверняка было видно на последнем отрезке подъема, там, где поверхность утеса перерезала линию деревьев. Но тишина сослужила ему хорошую службу, так как человек под ним не подозревал о его присутствии и жадно всматривался в группу людей, пирующих на тропе. Дэвин их не видел, но голоса теперь доносились до него. Солнце зашло за тучку, и Дэвин инстинктивно вжался в землю, как раз в тот момент, когда убийца взглянул вверх, привлеченный изменившимся освещением.
Для лучника это имело значение, Дэвин это знал. Стрелять приходилось с большого расстояния, вниз с горы, и частично цель заслоняли солдаты. Вероятнее всего, времени хватит лишь на один выстрел. Он подумал, не отравлены ли наконечники стрел. И решил, что это возможно.
Он очень осторожно пополз вверх по склону, стараясь обогнуть лучника и оказаться у него за спиной. Мысли его неслись с бешеной скоростью, когда он проскользнул в расположенную выше рощу. Как ему подобраться к убийце достаточно близко, чтобы справиться с ним?
В это мгновение он услышал свирель Алессана и вслед за ней арфу Эрлейна. Еще через пару секунд несколько голосов запели одну из самых древних, самых разухабистых горных баллад. О легендарной шайке разбойников, которые правили этими горами и скалами с вызывающей безнаказанностью, пока их не застали врасплох и не разгромили сообща воины Квилеи и Чертандо:
Тридцать бравых молодцев с севера пришли,
Сорок воинов Квилеи шли им на подмогу.
Там, в горах, они друг другу дали клятву на крови,
Им Ган Бурдаш бросил вызов из своей берлоги.
Гулкий голос Мариуса повел за собой остальных, повторяя припев. К тому времени Дэвин кое-что вспомнил и понял, что ему надо попытаться сделать. Он знал, что в его плане есть изрядная доля безумия, но знал также, что у него не слишком много времени и вариантов.
Сердце его громко стучало. Он насухо вытер ладони о штаны и начал еще быстрее пробираться между деревьями вдоль кряжа, на который только что взобрался. За его спиной раздавалось пение; под ним, футах в пятнадцати к востоку от скалы и на двадцать футов ниже, лежал убийца с луком. Солнце вышло из-за облаков.
Теперь Дэвин находился выше квилейца и у него за спиной. Если бы у него был лук и он мастерски владел бы им, то убийца оказался бы в его власти.
Но вместо лука в его распоряжении были кинжал, гордость и вера в координацию своих движений, а еще высокая, гигантская горная сосна, поднимавшаяся как раз позади валуна, за которым прятался лучник. Теперь Дэвин ясно видел его, одетого в маскирующие зеленые одежды, с натянутым луком и полдюжиной стрел.
Дэвин знал, что ему надо делать. Он также знал – потому что у него дома тоже были пусть и не горные перевалы, но леса, – что не сможет спуститься по этому дереву совершенно бесшумно. Даже под это громкое, фальшивое пение, заглушающее снизу звук его движений.
Таким образом, насколько он мог судить, у него оставался лишь один выход. Возможно, другие придумали бы что-нибудь получше, но других на этом кряже не было. Дэвин снова очень тщательно, досуха, вытер ладони и сосредоточил внимание на большой ветке, вытянутой далеко в сторону среди других ветвей. На единственной ветке, которая могла ему пригодиться. Он попытался рассчитать угол и расстояние, как мог, учитывая почти полное отсутствие опыта подобных маневров. То, что он собирался проделать, не входило ни в один комплекс тренировочных упражнений.
Он проверил, крепко ли держится кинжал на поясе, в последний раз вытер ладони и встал. Как ни абсурдно, ему вдруг вспомнился тот день, когда братья застали его висящим вниз головой на дереве в попытке увеличить свой рост.
Дэвин напряженно улыбнулся и шагнул на край утеса. Ветка казалась невозможно далекой, и она находилась на полпути вниз до уровня перевала. Он дал себе клятву, что если останется жив, то заставит Баэрда научить его как следует стрелять из лука.
С тропы внизу неслись хриплые, нестройные голоса, приближалась кульминация баллады:
А Ган Бурдаш лихо правил, не боялся никого,
Вместе с ним его бандиты по горам носились.
Но все семьдесят настигли в горном логове его,
За свободные вершины луны закатились.
Дэвин прыгнул. Ветер засвистел мимо его лица. Ветка полетела ему навстречу очень быстро, превратившись в расплывчатое пятно. Он вытянул руки, схватился за нее, качнулся пару раз, только чтобы изменить угол падения и немного замедлить снижение. И спрыгнуть прямо на убийцу за валуном.
Ветка выдержала, но громко заскрипела, когда он на ней раскачивался. Он это предвидел. Квилеец метнул испуганный взгляд вверх и схватился за лук.
Но недостаточно быстро. С пронзительным воплем Дэвин спикировал вниз, будто некая хищная птица этих гор. Не успел его противник шевельнуть рукой, как Дэвин уже достиг цели.
«Удар ногой в прыжке с двадцать седьмого дерева», – промелькнуло у него в голове.
Падая, он так повернул свой торс, чтобы оказаться боком по отношению к верхней части туловища квилейца, и нанес сильный удар обеими ногами. Столкновение было сокрушительным. Дэвин почувствовал, как его ступни врезались в тело, а потом он сам упал на квилейца, и из его легких вышибло весь воздух.
Они вместе свалились на землю и покатились, кувыркаясь, в сторону от основания валуна. Дэвин ловил ртом воздух, перед его глазами мир дико раскачивался и кружился. Он заскрипел зубами и схватился за кинжал.
И тут понял, что в нем нет необходимости.
«Умер еще до того, как мы оба коснулись земли», – сказал Мариус. Судорожным усилием Дэвин втянул воздух в готовые разорваться легкие. Правую ногу пронзила странная, острая боль. Он заставил себя ее игнорировать. Перекатился в сторону от бесчувственного тела квилейца и, задыхаясь, со свистом втянул в себя еще один глоток драгоценного воздуха. А потом посмотрел.
Убийца оказался женщиной. Учитывая все обстоятельства, удивляться не стоило. Она была жива. Кажется, она ударилась лбом о камень, когда он спрыгнул на нее сверху. Она лежала на боку, из раны на голове сильно текла кровь. Возможно, его толчок ногами сломал ей несколько ребер. Их падение вниз по склону оставило на ней множество порезов и царапин.
И на нем тоже, отметил Дэвин. Рубашка опять порвалась, и он снова сильно поцарапался, во второй раз за день. В этом была какая-то шутка, что-то смешное, но он не мог вспомнить. Пока не мог.
Тем не менее он остался жив. И сделал то, что ему поручили. Ему удалось наконец глубоко вдохнуть, и как раз в этот момент показались бегущие вверх по тропе Алессан и один из квилейских солдат. А сразу за ними Дэвин с удивлением увидел бегущего Эрлейна.
Он попытался было встать, но мир беспорядочно закружился вокруг, и его подхватил Алессан. Квилейский стражник перевернул убийцу на спину. Он стоял и смотрел на женщину сверху, а потом демонстративно плюнул прямо в окровавленное лицо.
Дэвин отвел глаза.
И встретился взглядом с Алессаном.
– Мы видели снизу, как ты прыгнул. Прежде чем проделывать такие вещи, нужно заиметь крылья, – сказал принц. – Тебе никто не говорил об этом? – Выражение его серых глаз противоречило небрежному тону. – Я за тебя испугался, – мягко прибавил он.
– Я больше ничего не мог придумать, – оправдываясь, произнес Дэвин. Он ощутил в себе прилив гордости. Пожал плечами: – Это пение сводило меня с ума. Мне надо было как-то его прекратить.
Улыбка Алессана стала шире. Он обнял Дэвина за плечи и сжал их. Баэрд тоже так сделал, тогда, в конюшне у Ньеволе.
В ответ на его шутку рассмеялся Эрлейн.
– Пошли вниз, – сказал чародей. – Надо промыть твои царапины.
Они помогли ему спуститься по склону. Квилеец нес женщину и ее лук. Дэвин увидел, что тот сделан из очень темного дерева, почти черного, и вырезан в форме полумесяца. На одном его конце висел связанный пучком локон седеющих волос. Дэвин вздрогнул. Он догадывался, чьи это волосы.
Мариус стоял на ногах, держась одной рукой за спинку кресла, и смотрел, как они спускаются. Его глаза едва скользнули по мужчинам и по убийце на руках у солдата. Холодные и мрачные, они были прикованы к черному полумесяцу лука. Вид у него был устрашающий.
Тем более, подумал Дэвин, что сам он вовсе не был испуган.
– Думаю, необходимость в словесных танцах миновала, – сказал Алессан. – Я тебе сейчас скажу, что мне нужно, а ты скажешь мне, сможешь ли ты это сделать, и больше ничего не надо говорить.
Мариус поднял ладонь, прервав его.
Теперь он сидел на подушках на золотой ткани вместе с остальными. Блюда и корзинки убрали. Двое квилейцев унесли женщину обратно через перевал – туда, где ждали солдаты их роты. Четверо других стояли на страже на некотором расстоянии. Солнце поднялось высоко, так высоко, как оно могло подняться в полдень здесь, на юге, ранней весной. День оказался мягким, щедрым.
– Этот медведь слишком неуклюж для словесных танцев, Голубок, – рассудительно ответил король Квилеи. – И тебе это известно. Вероятно, тебе известно еще кое-что: как меня огорчает необходимость отказывать тебе в любой просьбе. Мне бы хотелось сделать иначе. Мне бы хотелось сказать тебе, чего я не могу сделать, чтобы ты не просил об этом и не вынуждал меня отказывать.
Алессан кивнул. Он молчал, наблюдая за королем.
– Я не могу дать тебе армию, – откровенно сказал Мариус. – Пока не могу, а возможно, никогда не смогу. Я еще слишком зелен как король, и у меня дома слишком шаткое положение, чтобы самому повести войска через эти горы или даже отдать им такой приказ. Мне придется за очень короткое время изменить традиции, существовавшие несколько столетий. А я уже не молод, Голубок.
Дэвин почувствовал прилив возбуждения и попытался его подавить. Слишком серьезной была ситуация для таких детских чувств. Он едва мог поверить, что находится здесь, так близко от событий столь грандиозных, в самом их сердце. Он искоса взглянул на Эрлейна, потом вгляделся пристальнее: на его лице он увидел ту же искру интереса. Несмотря на возраст чародея-трубадура и долгие годы странствий, Дэвид всерьез сомневался, что ему приходилось когда-либо соприкасаться с такими великими событиями.
Алессан качал головой.
– Медведь, я бы никогда не стал просить тебя об этом. Не меньше ради нашего блага, чем ради твоего собственного. Не хочу, чтобы меня вспоминали как человека, который привел только что рожденную мощь Квилеи на север, на Ладонь. Если когда-нибудь армия перейдет из Квилеи через этот перевал – а я надеюсь, что мы оба уже давно будем покойниками к этому дню, – я от всего сердца желаю, чтобы ее разгромили и отбросили назад с такими тяжелыми потерями, что ни один король с юга никогда больше не захотел бы повторить эту попытку.
– Если на юге еще будет король, а не наступит опять четыреста лет владычества Матери и ее жриц. Очень хорошо, – сказал Мариус, – тогда скажи мне, что тебе нужно.
Алессан сидел, аккуратно скрестив ноги и переплетя длинные пальцы рук. Для любого наблюдателя он выглядел так, будто не обсуждал ничего более важного, чем репертуар вечернего выступления.
Но Дэвин заметил, однако, как побелели его крепко сжатые пальцы.
– Сначала один вопрос, – сказал Алессан, контролируя свой голос. – Ты получал письма с предложением открытой торговли?
Мариус кивнул:
– От обоих ваших тиранов. Подарки, поздравления, щедрые предложения снова открыть старые торговые пути по морю и по суше.
– И каждый из них убеждал тебя в том, что другой не заслуживает доверия и нетвердо стоит у власти.
Теперь Мариус слегка улыбнулся.
– Ты перехватываешь мою почту, Голубок? Именно это они и писали.
– И что ты ответил? – спросил Алессан, прямой, как стрела. Впервые в его голосе безошибочно можно было распознать напряжение.
Мариус тоже его услышал.
– Пока ничего, – сказал он и перестал улыбаться. – Хочу получить от каждого из них еще несколько посланий, прежде чем делать ответные шаги.
Алессан опустил взгляд и впервые заметил свои стиснутые пальцы. Он разжал их и, как и можно было ожидать, запустил в волосы.
– Но тебе все же придется сделать ответный шаг, – произнес он с некоторым трудом. – Тебе необходимо торговать. Пора показать Квилее преимущества твоего правления. Торговля с севером – самый быстрый способ, не так ли? – В его тоне прозвучало нечто вроде вызова, смешанного со смущением.
– Конечно, – просто ответил Мариус. – Мне придется это сделать. Иначе зачем я стал королем? Вопрос лишь в том, чтобы правильно выбрать время, а учитывая то, что случилось сегодня утром, мне придется поторопиться.
Алессан кивнул, словно он уже это знал.
– И что же ты сделаешь? – спросил он.
– Открою перевалы для обоих. Никаких предпочтений, никаких пошлин ни для кого. Пускай Альберико и Брандин шлют мне любые подарки и товары, любых послов, каких пожелают. Торговля с ними сделает меня истинным королем – королем, который принесет новое процветание своему народу. И мне надо начать побыстрее. Подозреваю, что немедленно. Мне необходимо твердой рукой направить Квилею на новый путь, чтобы старый забылся, и как можно скорее. Иначе я погибну, так ничего и не совершив, – разве что прожив несколько дольше, чем большинство Королей Года, – и жрицы снова придут к власти, быстрее, чем мои кости под землей очистятся от плоти.
Алессан закрыл глаза. Дэвин только сейчас услышал шелест листьев и перекличку птиц вокруг них. Затем Алессан снова поднял взгляд спокойных, широко раскрытых серых глаз на Мариуса и сказал напрямик:
– Моя просьба: дай мне шесть месяцев и только потом решай с торговлей. И в течение этого времени сделай еще кое-что.
– Само время – уже очень много, – очень тихо произнес Мариус. – Но договаривай, Голубок. Насчет кое-чего еще.
– Три письма, Медведь. Мне нужно, чтобы ты послал на север три письма. Первое письмо: ты ответишь «да» Брандину, но с условием. Попросишь время на укрепление своего положения, прежде чем открыть Квилею внешним влияниям. Ясно дашь понять, что предпочитаешь его Альберико, потому что считаешь его сильнее и надежнее. Второе письмо: откажешься с большим сожалением от предложений Астибара. Напишешь Альберико, что испугался угроз Брандина. Что тебе очень хотелось бы торговать с Империей Барбадиор, но Игратянин кажется слишком могущественным, и ты не рискуешь его обидеть. Пожелаешь Альберико всех благ. Попросишь его негласно продолжать с тобой переписку. Скажешь, что будешь следить за развитием событий на севере с большим интересом. Ты еще не дал Брандину окончательного ответа и будешь тянуть с ним, сколько сможешь. Пошлешь свои наилучшие пожелания императору.
Дэвин ничего не понимал. Он снова применил прием, освоенный той зимой: слушать, запоминать, а потом все обдумывать. Но глаза Мариуса ярко горели, а на лице снова появилась холодная, пугающая улыбка.
– А мое третье письмо? – спросил он.
– Его ты пошлешь губернатору провинции Сенцио. Предложишь немедленно начать торговлю, никаких пошлин, право выбора лучших товаров, безопасные стоянки в ваших гаванях для их кораблей. Выразишь глубокое восхищение отважными, независимыми жителями Сенцио, их смелостью перед лицом столь неблагоприятных обстоятельств. – Алессан сделал паузу. – И это третье письмо, естественно…
– …будет перехвачено Альберико Барбадиорским. Голубок, ты понимаешь, что затеваешь? Какая это невероятно опасная игра?
– Погодите минуту! – внезапно вмешался Эрлейн ди Сенцио, приподнимаясь.
– Молчать! – Алессан буквально рявкнул таким голосом, какого Дэвин никогда у него не слышал.
Рот Эрлейна захлопнулся. Он затих, хрипло дыша, глаза его горели, как угли, от гнева: он начинал понимать. Алессан даже не смотрел на него. И Мариус тоже. Они оба сидели на золотом ковре, высоко в горах, и казалось, забыли о существовании окружающего мира.
– Ты ведь понимаешь, правда? – сказал в конце концов Мариус. – Ты действительно понимаешь. – В его голосе звучало удивление.
Алессан кивнул:
– У меня было достаточно времени, чтобы подумать об этом, клянусь Триадой. Как только будут открыты торговые пути, моя провинция и ее имя будут потеряны навсегда. Получив то, что ты можешь ему предложить, Брандин станет на западе героем, а не тираном. Он укрепится настолько, что я ничего не смогу сделать, Медведь. Твое воцарение может погубить меня. И мой дом тоже.
– Ты жалеешь о том, что помог мне?
Дэвин смотрел, как Алессан борется с этим. Как глубоко под поверхностью, которую он мог видеть и понимать, бурлят потоки чувств. Он слушал и запоминал.
– Я должен бы жалеть, – наконец пробормотал Алессан. – В каком-то смысле это похоже на предательство – то, что я не жалею. Но нет, как я могу жалеть о том, ради чего мы так много трудились? – Улыбка его была печальной.
– Ты знаешь, что я люблю вас, Голубок, – сказал Мариус. – Вас обоих.
– Знаю. Мы оба знаем.
– Ты знаешь, что меня ждет дома.
– Знаю. Есть основания помнить.
Воцарилось молчание, и Дэвин почувствовал, как его охватила грусть, эхо настроения прошлой ночи. Ощущение огромного пространства, всегда разделяющего людей. Пропасти, которую необходимо перейти, даже для того, чтобы просто соприкоснуться.
И насколько же шире пропасти, разделяющие таких людей, как эти двое, с их долгими мечтами и бременем быть теми, кто они есть и что они есть. Как трудно, наверное, как ужасно трудно протянуть руки через всю историю, через груз ответственности и потерь.
– Ох, Голубок, – едва слышным шепотом произнес Мариус Квилейский, – возможно, ты был стрелой, выпущенной с белой луны восемнадцать лет назад прямо мне в сердце. Я люблю тебя, как собственного сына, Алессан бар Валентин. Я дам тебе шесть месяцев и напишу три письма. Зажги в память обо мне погребальный костер, если услышишь, что я умер.
Как ни мало Дэвин понял, прикоснувшись к самому краю, в горле у него встал комок, который трудно было проглотить. Он смотрел на этих двоих и не смог бы ответить, кем из них восхищается больше в этот момент: тем, кто попросил, зная, о чем просит, или тем, кто согласился, зная, на что соглашается. Но он понял, со смирением перед неизбежностью, какой дальний путь ему еще предстоит – путь, который он, возможно, никогда не пройдет, – прежде чем он сможет назвать себя человеком, похожим на этих двоих.
– Кто-нибудь из вас имеет представление о том, – нарушил тишину голос Эрлейна ди Сенцио, убийственно мрачный, – сколько невинных людей будет уничтожено из-за того, что вы задумали?
Мариус ничего не ответил. Алессан круто обернулся к чародею:
– А ты имеешь представление о том, насколько я близок к тому, чтобы убить тебя за эти слова? – спросил он. Его глаза напоминали осколки серого льда.
Эрлейн побледнел, но не дрогнул. И не опустил глаз.
– Я не по собственному желанию родился в такое время и не сам взвалил на себя задачу его исправить, – продолжал Алессан напряженным голосом, словно держа его в натянутой узде. – Я был младшим ребенком. Это бремя должно было стать бременем моих братьев, одного или обоих. Они погибли у Дейзы. В числе прочих счастливчиков. – На мгновение в его голосе прорвалась горечь.
И снова он ее победил.
– Я стараюсь действовать в интересах всей Ладони. Не только Тиганы и ее потерянного имени. За это меня называли предателем и глупцом. Моя мать из-за этого меня прокляла. От нее я это принимаю. Для нее я возьму на себя ответственность за кровь и смерть, за разрушение того, чем была Тигана, если меня постигнет неудача. Но ты не вправе судить меня, Эрлейн ди Сенцио! Я не нуждаюсь в том, чтобы ты указывал мне, кем или чем я рискую. Мне нужно, чтобы ты делал то, что я тебе говорю, и ничего больше! Если ты собираешься умереть рабом, то с таким же успехом можешь быть моим рабом, как и чьим-то еще. Ты будешь бороться вместе со мной. По собственной воле или против воли, ты будешь сражаться за свободу вместе со мной!
Он замолчал. Дэвин почувствовал, что дрожит, словно небывалой силы гроза сотрясла небо над горами и унеслась прочь.
– Почему ты оставляешь его в живых? – спросил Мариус Квилейский.
Алессан попытался взять себя в руки. Казалось, он обдумывает ответ.
– Потому что он по-своему храбрый человек, – в конце концов сказал он. – Потому что это правда: наш план подвергает его народ большой опасности. Потому что я, с его точки зрения и с моей собственной, причинил ему зло. И потому что он мне нужен.
Мариус покачал большой головой:
– Плохо, когда нуждаешься в человеке.
– Я знаю, Медведь.
– Он может вернуться к тебе многие годы спустя и попросить тебя об очень большой услуге. И твое сердце не позволит тебе отказать ему.
– Я знаю, Медведь, – сказал Алессан. Они смотрели друг другу в глаза, сидя неподвижно на золотом ковре.
Дэвин отвернулся, он чувствовал себя посторонним в этом обмене взглядами. В тишине перевала под вершинами гор Брачио щемяще-сладко пели птицы, и, глядя на юг, Дэвин увидел, как последние белые облака в вышине расступились, открыв ослепительно сверкающие на солнце снежные пики. Он никогда раньше и вообразить себе не мог, что мир настолько прекрасен и настолько полон боли.
Когда они спустились с перевала, Баэрд в одиночестве ждал их в нескольких милях южнее замка, сидя на коне среди зелени у подножия гор.
Он широко раскрыл глаза, увидев Дэвина и Эрлейна, и даже борода не могла скрыть его насмешливой улыбки, когда Алессан остановил возле него коня.
– Ты еще хуже в подобных вещах, чем я, несмотря на все твои заверения, – сказал он.
– Не хуже. Так же плох, возможно, – грустно ответил Алессан и склонил голову. – В конце концов, единственной причиной, по которой ты отказался поехать, было нежелание оказывать на него дополнительный нажим.
– И после того как ты меня за это словесно выпорол, ты берешь с собой двух совершенно чужих людей, чтобы еще больше уменьшить нажим. Я остаюсь при своем мнении: ты еще хуже, чем я.
– Выпори меня словесно, – ответил Алессан.
Баэрд покачал головой.
– Как он?
– Неплохо. Под большим напряжением. Дэвин сорвал покушение на его жизнь там, в горах.
– Что? – Баэрд бросил быстрый взгляд на Дэвина, отметив его порезы и царапины, разорванные рубаху и лосины.
– Ты научишь меня пользоваться луком, – сказал Дэвин. – Целее будет одежда.
Баэрд улыбнулся:
– Научу. Как только представится возможность. – Потом его осенила какая-то мысль. – Покушение? – обратился он к Алессану. – В горах? Не может быть!
Лицо Алессана было мрачным.
– Боюсь, может. У нее был лунный лук с прядью его волос. Очевидно, с гор снято табу, по крайней мере ради убийства.
Лицо Баэрда озабоченно сморщилось. Несколько секунд он молча сидел на коне, потом сказал:
– Значит, у него не было выбора. Ему необходимо действовать немедленно. Он ответил «нет»?
– Он ответил «да». У нас есть шесть месяцев, и он пошлет письма. – Алессан заколебался. – Он просил нас зажечь в память о нем костер, если он умрет.
Баэрд внезапно развернул коня. И сидел, неотрывно глядя куда-то на запад. Вечернее солнце заливало янтарным светом вереск и папоротник на холмах.
– Я люблю этого человека, – сказал Баэрд, все еще глядя вдаль.
– Я знаю, – ответил Алессан. Баэрд медленно снова повернулся к нему. Они молча обменялись взглядами.
– Сенцио? – спросил Баэрд.
Алессан кивнул.
– Тебе надо будет объяснить Альенор, как организовать перехват. Эти двое поедут вместе со мной на запад. Ты с Катрианой и герцогом поедешь на север, а потом в Тригию. Пора пожинать то, что мы посеяли, Баэрд. Ты знаешь расклад во времени не хуже меня и поймешь, что делать, пока мы снова не встретимся, и кого нам нужно вызвать с востока. Я не уверен насчет Ровиго – оставляю это на твое усмотрение.
– Мне не нравится, что надо ехать по разным дорогам, – пробормотал Баэрд.
– Мне тоже. Если у тебя есть другой вариант, буду рад его выслушать.
Баэрд покачал головой.
– Что ты будешь делать?
– Поговорю кое с кем по пути. Повидаюсь с матерью. После все будет зависеть от того, что я найду. Моя жатва на западе, до наступления лета.
Баэрд мельком взглянул на Дэвина и Эрлейна.
– Постарайся не дать причинить себе боль, – сказал он.
Алессан пожал плечами:
– Она умирает, Баэрд. А я причинил ей достаточно боли за эти восемнадцать лет.
– Это не так! – неожиданно вспыхнул Баэрд. – Ты только ранишь себя, думая так.
Алессан вздохнул:
– Она умирает в безвестности и одиночестве в святилище Эанны в провинции под названием Нижний Корте. А не во Дворце у Моря в Тигане. Не говори, что ей не больно.
– Но не ты виноват в этом! – запротестовал Баэрд. – Зачем ты это с собой делаешь?
Снова пожатие плеч.
– За эти двенадцать лет, с тех пор как мы вернулись из Квилеи, я сделал выбор. И готов признать, что другие могут не соглашаться с ним. – Он бросил взгляд на Эрлейна. – Оставь, Баэрд. Обещаю, что не позволю выбить себя из колеи, даже в твое отсутствие. Дэвин поможет, если мне понадобится помощь.
Баэрд скривил рот под прикрытием бороды; у него был такой вид, словно он хочет продолжать этот спор, но когда он заговорил, то совсем другим голосом:
– Значит, ты думаешь, что время пришло? Думаешь, это действительно может произойти теперь?
– Я думаю, что все должно произойти этим летом или никогда. Разве что кто-нибудь и правда убьет Мариуса Квилейского и мы вернемся к прежнему состоянию, но нам уже не с кем будет работать. И это будет означать, что моя мать и многие другие были правы. В этом случае нам с тобой просто придется отправиться в гавань Кьяры, самим взять штурмом дворец и убить Брандина Игратского, а потом смотреть, как Ладонь превращается в аванпост Барбадиорской Империи. И чего тогда будет стоить Тигана? – Он на какое-то время сдержал свои чувства. Потом тихим голосом продолжил: – Мариус – единственный джокер в колоде, который у нас был, единственное, чего я ждал и что готовил все эти годы. И он только что согласился позволить нам разыграть его карту так, как нам нужно. У нас есть шанс. Нелишне будет помолиться, всем нам… в ближайшем будущем. Мы ждали этого достаточно долго.
Баэрд сидел совершенно неподвижно.
– Достаточно долго, – наконец повторил он, и что-то в его голосе заставило Дэвина похолодеть. – Да осветит Эанна твой путь в дни Поста и дальше. – Он помолчал, бросил взгляд на Эрлейна. – Путь всех троих.
Выражение лица Алессана говорило о многом.
– И ваш путь, всех троих, – единственное, что он сказал, прежде чем повернуть коня, и тронулся в путь на запад.
Следуя за ним, Дэвин оглянулся один раз и увидел, что Баэрд не двинулся с места. Он сидел верхом и смотрел на них, и солнечный свет падал на его волосы и бороду, снова окрашивая их в тот золотистый цвет, который Дэвин помнил с их первой встречи. Он был уже слишком далеко, чтобы разглядеть выражение его лица.
Дэвин прощальным жестом поднял руку, широко расставив пальцы, и с радостным удивлением увидел, как Эрлейн внезапно сделал то же самое.
Баэрд высоко поднял руку, приветствуя их, потом дернул повод коня и повернул его на север.
Алессан скакал ровным галопом к заходящему солнцу и ни разу не оглянулся.
