Глава XI
Элена стояла у открытой двери дома Маттио, глядя вдоль темной дороги в сторону рва и поднятого моста через него. В окнах замка Борсо одна за другой мигали и гасли свечи. Мимо нее в дом то и дело проходили люди, обменивались с ней лишь коротким приветствием или кивком или вовсе обходились без этого. Им предстояло сражение этой ночью, и каждый пришедший это знал.
Из деревни за ее спиной не доносилось ни звука, не виднелся ни один огонек. Все свечи были давно задуты, камины погашены, окна закрыты ставнями, даже щели под дверьми заткнуты тряпками или половиками. Все знали, что в первую из ночей Поста по земле бродят мертвецы.
И в доме у нее за спиной было тихо, хотя к этому времени тут, на краю деревни, собралось уже человек пятнадцать-двадцать. Элена не знала, сколько еще Ходоков присоединится к ним здесь или позднее, на месте встречи; знала лишь, что их будет слишком мало. В прошлом году их уже не хватало, и в позапрошлом, и они проиграли те битвы с большими потерями. Битвы Ночи Поста убивали Ходоков быстрее, чем такие молодые, как Элена, вырастали на смену. Вот почему они каждую весну терпели поражение и почему почти наверняка проиграют битву сегодня.
Ночь стояла звездная, на небе сияла лишь одна луна – белый полумесяц убывающей Видомни. И еще было холодно здесь, в горах, в самом начале весны. Элена обхватила себя руками, сжав ладонями локти. Всего через несколько часов, когда начнется сражение, небо будет другим, и ночь будет чувствоваться совсем по-другому.
Вошла Каренна, одарила ее быстрой теплой улыбкой, но не остановилась, чтобы поговорить. Сейчас не время для разговоров. Элена тревожилась за Каренну: она всего две недели назад родила ребенка. Ей еще слишком рано участвовать. Но она необходима, все они необходимы, и сражение ночи Поста невозможно отложить ради одного мужчины или женщины, ради чего бы то ни было, происходящего в дневном мире.
Она кивнула в ответ на приветствие пары, которую не знала. Они вошли в дом вслед за Каренной. Их одежда запылилась: возможно, они пришли издалека, с востока, приурочив свой приход к тому часу, когда закрывают окна и двери после захода солнца и в деревне, и во всех одиноких хуторах среди ночных полей. Элена знала, что за всеми этими дверьми и окнами жители южных предгорий будут ждать в темноте и молиться.
Молиться о дожде и солнце, о том, чтобы земля была плодородной весной и летом, чтобы осень принесла богатый урожай. Чтобы ростки пшеницы и ржи проклюнулись из влажной, черной, щедрой почвы, пустили корни и поднялись, пожелтели и наполнились обещанной зрелостью. Молиться – пусть даже ничего не зная в своих закупоренных темных домах о том, что в действительности должно произойти сегодня ночью, – чтобы Ходоки сохранили поля, урожай, пришли на помощь в трудную минуту и спасли им всем жизнь.
Элена инстинктивно подняла руку и потрогала маленькое украшение из кожи, висевшее у нее на шее. Украшение, которое хранило сморщенный обрывок «сорочки», в которой она родилась, как и все остальные Ходоки, появившиеся на свет в прозрачной оболочке.
В других местах Ладони повитухи называли «сорочку» знаком доброй удачи удачи. Говорили, что родившимся в ней детям уготована жизнь, благословленная Триадой.
Здесь, на далеких южных границах полуострова, в этих диких краях у подножия гор, существовали другие учения, другое знание. Здесь древние обряды уходили глубже, дальше в прошлое, передавались из рук в руки, из уст в уста от своего зарождения много веков назад. В горах Чертандо не считали, что ребенок, родившийся в «сорочке», защищен от гибели в море, и не полагали наивно, что он обречен на удачу.
Он был отмечен для участия в битве.
В этой битве, которая происходила каждый год в первую ночь Поста, знаменующую начало весны и начало всего года. В битве, что велась в полях и за поля, за еще не взошедшие ростки, которые были надеждой и жизнью, за обещание обновления земли. В битве за тех, кто жил в больших городах, кто был отрезан от правды земли, не ведая о подобных вещах, и за всех здешних обитателей Чертандо, что прятались за своими стенами, умея лишь молиться и бояться ночных звуков, которые, возможно, издают воскресшие мертвецы.
Кто-то тронул Элену за плечо. Она обернулась и встретила вопросительный взгляд Маттио. Элена покачала головой и одной рукой отбросила за спину волосы.
– Пока ничего, – сказала она.
Маттио молчал, но в бледном лунном свете его глаза мрачно горели над пышной черной бородой. Он сжал ее плечо, скорее по привычке подбадривать, чем с какой-то иной целью, потом снова вернулся в дом.
Элена смотрела, как он уходит тяжелой поступью, надежный, все умеющий. Через открытую дверь она увидела, как он снова сел за длинный деревянный стол напротив Донара. Она несколько секунд смотрела на них обоих и думала о Верзаре, о любви и желании.
Потом снова отвернулась и стала смотреть в ночь, в сторону мрачной громады замка, в тени которого провела всю свою жизнь. Неожиданно она почувствовала себя старой, гораздо старше своих лет. У нее было двое маленьких детей, которые сегодня ночевали у ее матери и отца, в одном из этих запертых домов, где не горел огонь. А муж ее спал на погребальном поле – одна из многих жертв ужасной прошлогодней битвы, когда число Иных, казалось, возросло как никогда прежде, и они злобно торжествовали победу.
Верзар умер через несколько дней после поражения, как умирали все жертвы ночных боев.
Те, которых в битвах ночи Поста коснулась смерть, не погибали на поле. Они чувствовали это холодное, последнее прикосновение к своей душе – словно ледяной палец у сердца, как сказал ей Верзар, – и возвращались домой, спали, просыпались и ходили еще день, или неделю, или месяц, прежде чем уступить той силе, которая требовала их к себе.
На севере, в городах, верили в последние Врата Мориан, страстно желали добиться ее милости и оказаться в ее темных Чертогах. Верили в заступничество жрецов, полученное с помощью свечей и слез.
Рожденные в «сорочке» в южных горах, те, кто сражался в битвах ночей Поста и видел Иных, приходивших воевать с ними, в это не верили.
Конечно, они не были настолько глупы, чтобы отрицать существование Мориан, богини Врат, или Эанны, или Адаона. Только они знали, что есть силы более древние и темные, чем Триада, силы, власть которых распространяется за пределы этого полуострова, даже за пределы самого этого мира, с его двумя лунами и солнцем, как однажды сказал ей Донар. Раз в год Ночные Ходоки Чертандо имели возможность – вынужденную возможность – под чужим небом убедиться в истинности этого утверждения.
Элена вздрогнула. Сегодня ночью, она знала это, многих отметит смерть, а значит, меньше останется для битвы на следующий год и еще меньше на следующий. И чем это закончится, она не ведала. Ей неоткуда было это знать. Ей было двадцать два года, она была дочерью колесного мастера из горного края и вдовой с двумя детьми. И еще она была ребенком, родившимся в «сорочке» Ночных Ходоков, в такое время, когда все битвы, год за годом, заканчивались поражением.
Все знали, что она лучше других видит в темноте, и поэтому Маттио поставил ее здесь, у двери, следить за дорогой в ожидании того, кто, как сказал Донар, возможно, придет.
Сезон выдался сухим: крепостной ров, как он и ожидал, обмелел. Когда-то, давным-давно, лордам замка Борсо нравилось заселять свои рвы созданиями, которые могли убить человека. Но Баэрд не ожидал встретить ничего такого; те времена давно миновали.
Он перешел ров вброд, погрузившись до бедер, под высокими звездами и при слабом свете Видомни. Было холодно, но его уже много лет не волновала погода. Как не беспокоило и то, что он бродит в ночь Поста. На самом деле за долгие годы это стало его собственным ритуалом: он знал, что по всей Ладони соблюдаются священные дни и люди ждут в тишине и темноте за стенами своих домов, и это давало ему то глубокое ощущение одиночества, в котором нуждалась его душа. Его неодолимо влекло к этому ощущению – когда он двигался по затаившему дыхание миру, который словно лежал, скорчившись, в первобытной тишине под звездами, и ни один огонек, созданный смертным, не бросал отблеск на небо. Горели лишь те огни, которые боги Триады сотворили сами с помощью небесной молнии.
Если в ночи действительно бродили призраки и духи, ему хотелось их увидеть. Если мертвые из прошлого ходили по земле, ему хотелось попросить у них прощения.
Его собственная боль была вызвана образами прошлого, которые не отпускали его. Исчезнувшая безмятежность, светлый мрамор под лунным светом, таким как этот; изящные портики, построенные с такой гармонией, что можно потратить целую жизнь на ее изучение и понимание; тихие разговоры, услышанные и почти что понятые засыпающим в соседней комнате ребенком; уверенный смех, затем свет утреннего солнца в знакомом дворике и твердая, сильная рука скульптора на его плече. Рука отца.
Потом огонь, кровь и пепел на ветру и покрасневшее полуденное солнце.
Дым и смерть, разбитый на осколки мрамор, голова бога, летящая по воздуху, потом падающая на опаленную землю, словно булыжник, потом безжалостно растертая в пыль, в мелкий песок. Как песок тех пляжей, по которым он позже в тот год бродил в темноте, бесконечных и бессмысленных, тянущихся вдоль холодного, равнодушного моря.
Такими были мрачные видения, спутники его ночей, эти и другие, без конца, на протяжении почти девятнадцати лет. Он нес с собой, словно груз, словно телегу, в которую был запряжен, словно круглый камень в сердце, образы своего народа, его разрушенного мира, его уничтоженного имени. Поистине уничтоженного: звук его уплывал с годами все дальше от мира людей, подобно отливной волне, убегающей прочь от берега в серые часы зимнего рассвета. Очень похоже на отлив, но все же не отлив, потому что отливы сменяются приливами.
Он научился жить с этими образами, ибо у него не было выбора, разве только сдаться. Умереть. Или уйти в безумие, как его мать. Он мерил себя своими горестями; знал их так же хорошо, как другие люди знают форму своих ладоней.
Но одно воспоминание, которое могло заставить его бодрствовать, могло полностью изгнать из покоев сна и лишить отдыха, могло прогнать его из-под крыши, как тогда, в разрушенном городе, не имело отношения ко всему остальному. Это был не проблеск погибшего великолепия, не картина смерти и потери, но воспоминание о любви среди того пепла и руин.
От воспоминания о весне и лете вместе с Дианорой, с его сестрой, его крепостные стены рушились в темноте.
И тогда Баэрд уходил в ночь, бродил по Ладони под двумя лунами, под одной луной или только под звездами. Среди поросших вереском холмов Феррата или спелых виноградных лоз осеннего Астибара или Сенцио, вдоль укутанных снегом склонов Тригии или здесь, в ночь Поста, в начале весны в горах.
Он уходил и бродил в окутывавшей его темноте, вдыхал запах земли, чувствовал почву под ногами, слушал голос зимнего ветра, ощущал вкус винограда или освещенной луной воды, лежал без движения в ветвях лесного дерева и наблюдал за охотой ночных хищников. И очень редко, если его подкарауливал разбойник или наемник, Баэрд убивал. Он становился еще одним ночным хищником, осторожным и быстро исчезающим. Еще одной разновидностью призрака, так как часть его умерла вместе с погибшими у реки Дейзы.
В любом уголке Ладони, кроме собственной провинции, которая исчезла, он поступал так год за годом, чувствуя медленную смену времен года, познавая смысл ночи в этом лесу или на том поле, возле этой темной реки или на том горном хребте, все время стремясь найти в прошлом или внутри себя освобождение, в котором ему снова и снова отказывали.
Он бывал здесь, в горах, много раз в такие же ночи Поста. Они с Алессаном давно уже были вместе, и многое связывало их с Альенор из замка Борсо, и была еще другая, более важная причина, почему они приезжали на юг, к горам, в начале каждого второго года. Он вспомнил о новостях с запада. Вспомнил выражение лица Алессана, читающего письмо Данолеона, и сердце его почуяло беду. Но это было делом завтрашнего дня и бременем больше Алессана, чем его, как бы ему ни хотелось – а ему всегда этого хотелось – облегчить для него или разделить с ним этот груз.
Эта ночь принадлежала ему, и она звала его. Один в темноте, но рука об руку с мечтой о Дианоре, он зашагал прочь от замка. Раньше он всегда ходил на запад от Борсо, а потом сворачивал на юг, по дуге поднимаясь в гору у перевала Брачио. Но в эту ночь, по неизвестной ему причине, ноги понесли его в другую сторону, на юго-восток. Они понесли его вдоль дороги к краю деревни, что лежала под стенами замка, и там, когда он проходил мимо дома, дверь которого неожиданно оказалась открытой, Баэрд увидел светловолосую женщину, застывшую в лунном свете, словно она ждала его, и остановился.
Маттио сидел у стола и, сопротивляясь искушению еще раз пересчитать людей, пытался сделать вид, что все настолько нормально, насколько это возможно в ночь перед сражением. Он услышал, как Элена позвала его и Донара. Голос ее звучал тихо, как всегда, но все его чувства были чутко обращены к ней, как и на протяжении предшествующих лет. Еще до того, как погиб бедный Верзар.
Он взглянул через стол на Донара, но старик уже взял свои костыли и заковылял на одной ноге к двери. Маттио последовал за ним. Остальные смотрели на них с тревогой и страхом. Маттио заставил себя ободряюще улыбнуться. Каренна поймала его взгляд и заговорила успокаивающим голосом с несколькими наиболее встревоженными людьми.
Маттио сам вовсе не был спокоен, когда вышел из дома вслед за Донаром и увидел, что пришел какой-то человек. Темноволосый, с аккуратной бородкой, среднего роста мужчина неподвижно стоял рядом с Эленой, переводил взгляд с нее на них двоих и молчал. У него за спиной, на тригийский манер, висел меч в ножнах.
Маттио взглянул на Донара, лицо которого оставалось бесстрастным. Несмотря на весь свой опыт сражений в ночь Поста и на дар Донара, он не смог побороть дрожь.
– Кто-нибудь может прийти, – сказал вчера их одноногий вожак.
И вот кто-то действительно стоит здесь, в лунном свете, за час до начала битвы. Маттио взглянул на Элену: она не сводила глаз с незнакомца. Элена стояла очень прямо, неподвижно, обхватив ладонями локти, изо всех сил пытаясь скрыть страх и изумление. Но Маттио долгие годы наблюдал за ней и видел, что дышит она неглубоко и часто. Он любил ее за эту неподвижность и за желание скрыть страх.
Он снова посмотрел на Донара, потом шагнул вперед, протягивая незнакомцу открытые ладони обеих рук. И спокойно произнес:
– Добро пожаловать, хотя в эту ночь и нельзя выходить из дома.
Человек кивнул. Он широко расставил ноги и крепко упирался ими в землю. Похоже, он умел пользоваться своим мечом.
– Насколько я разбираюсь в обычаях гор, в эту ночь также нельзя держать открытыми двери и окна, – ответил он.
– С чего это ты решил, что разбираешься в обычаях гор? – спросил Маттио. Слишком поспешно.
Элена все смотрела на этого человека. На ее лице застыло странное выражение.
Подойдя поближе к ней, Маттио понял, что уже видел раньше этого мужчину. Он был одним из тех, кто несколько раз приезжал в замок леди. Музыкант, насколько он помнил, или купец. Один из тех безземельных, которые без конца ездили по дорогам Ладони. Его радость, вспыхнувшая было при виде меча, несколько угасла.
Незнакомец не ответил на резкое замечание. Казалось, насколько можно было судить при лунном свете, он обдумывает эти слова. Затем, к удивлению Маттио, он сказал:
– Прошу прощения. Если я нарушил по невежеству какой-то обычай, простите меня. У меня есть свои причины бродить сегодня. Сейчас я уйду и оставлю вас в покое.
И действительно повернулся, явно намереваясь уйти.
– Нет! – страстно воскликнула Элена.
И в тот же момент впервые заговорил Донар:
– Сегодня ночью покоя не будет, – произнес он низким голосом, которому они все так доверяли. – И ты ничего не нарушил. Я предвидел, что кто-нибудь придет сегодня по этой дороге. Элена высматривала тебя.
Услышав это, незнакомец обернулся. Его глаза раскрылись шире в темноте, и в них появилось новое, более холодное, оценивающее выражение.
– Придет для чего? – спросил он.
Воцарилось молчание. Донар передвинул костыли и качнулся вперед. Элена шагнула в сторону, чтобы он встал прямо напротив незнакомца. Маттио взглянул на нее; ее волосы падали на одно плечо, в лунном свете они напоминали белое золото. Она все не отводила глаз от темноволосого человека.
А тот в упор смотрел на Донара.
– Придет для чего? – повторил он довольно мягко.
Донар все еще колебался, и в этот момент Маттио потрясенно осознал, что мельник, их старейшина, боится. Маттио затошнило от страха, потому что он понял, что сейчас сделает Донар.
И Донар это сделал. Он выдал их человеку с севера.
– Мы – Ночные Ходоки Чертандо, – произнес он недрогнувшим, низким голосом. – А сегодня – первая ночь весеннего Поста. Это наша ночь. Я должен спросить тебя: где бы ты ни был рожден, была ли какая-нибудь примета, не говорила ли повитуха, принимавшая роды, о некоем благословении? – И он медленно сунул руку за пазуху и вытащил кожаный мешочек, где хранилась «сорочка», отметившая его при рождении.
Краем глаза Маттио видел, как Элена прикусила губу. Он посмотрел на незнакомца, пытавшегося осознать сказанное Донаром, и начал прикидывать, есть ли у него шанс убить этого человека, если до такого дойдет.
На этот раз молчание затянулось. Приглушенные звуки из дома за их спиной казались громкими. Теперь глаза темноволосого человека широко раскрылись, он высоко поднял голову. Маттио видел, что он взвешивает смысл только что открывшейся ему тайны.
Затем, по-прежнему молча, незнакомец поднес руку к горлу, достал из-под рубахи и показал всем троим при свете звезд и луны маленький кожаный мешочек, висящий у него на шее.
Маттио услышал тихий звук, выдох и с опозданием понял, что это его собственный выдох.
– Хвала земле! – прошептала Элена, не в силах сдержаться. Она закрыла глаза.
– Земле и всему, что произрастает из нее и возвращается в нее, – прибавил Донар. Как ни удивительно, его голос дрожал.
Они предоставили закончить Маттио.
– Возвращается, чтобы снова произрастать, и круговороту этому нет конца, – произнес он, глядя на незнакомца, на его мешочек, почти такой же, как у самого Маттио, у Элены, у Донара, такой же, какой носили они все, все до единого.
И только после этих слов заклинания, произнесенных поочередно тремя людьми, Баэрд наконец понял, с чем он столкнулся.
Двести лет назад, во времена бесконечных эпидемий чумы, недородов, насилия и кровопролития, здесь, на юге, пустила корни ересь Карлози. Из горных районов она начала распространяться по всей Ладони, разрастаясь и завоевывая сторонников с пугающей быстротой. Против основного постулата Карлози, гласившего, что боги Триады – всего лишь младшее поколение богов, подчиняющееся более древним и темным силам и действующее от их имени, единым фронтом выступили все жрецы Ладони.
Столкнувшись с редким и полным единством жречества, охваченные паникой после десяти лет чумы и голода, герцоги, Великие герцоги и даже Вальканти, принц Тиганы, сочли, что у них нет выбора. Сторонников Карлози выслеживали, пытали и казнили на всем полуострове, всеми возможными способами, принятыми в провинциях в те времена.
Времена насилия и крови. Двести лет тому назад.
А теперь он стоит здесь и показывает кожаный мешочек с «сорочкой», в которой родился, и разговаривает с тремя людьми, которые только что объявили себя последователями Карлози.
И более того. Ночные Ходоки, сказал одноногий. Передовой отряд, тайная армия секты. Их отбирали по какому-то никому не известному принципу. Но теперь он знал, они ему показали. Баэрду пришло в голову, что теперь, когда ему доверили такое знание, он может быть в опасности, и действительно – крупный бородатый человек держался настороженно, словно готовился к схватке.
Зато женщина, которая караулила у двери, плакала. Она была очень красива, но не такой красотой, как у Альенор, каждое движение которой, каждое слово свидетельствовали о скрытой в ней натуре дикой кошки. Эта женщина была слишком юной, слишком застенчивой, он не мог заставить себя поверить, что в ней таится угроза. Ведь она плакала. И все трое произнесли слова благодарности, хвалы. Инстинкты Баэрда были настороже, но не предупреждали его о непосредственной опасности. Он медленно расслабил мышцы. И сказал:
– Так что вы хотите мне сообщить?
Элена вытерла слезы со щек. Она снова посмотрела на незнакомца, впитывая его аккуратную, спокойную силу, его реальность, сам невероятный факт его присутствия. С трудом сглотнула, болезненно ощущая стремительное биение своего сердца, пытаясь уйти от того мгновения, когда этот человек возник из ночной темноты и остановился перед ней. А потом в течение долгих секунд они смотрели друг на друга при лунном свете, и она, повинуясь порыву, прикоснулась к его руке, чтобы удостовериться, что он настоящий. И лишь потом позвала Маттио и Донара. Казалось, с ней происходит что-то странное. Она заставила себя прислушаться к тому, что говорит Донар.
– То, что я сказал тебе сейчас, дает тебе власть над жизнью и смертью многих людей, – тихо произнес он. – Потому что жрецы все еще хотят уничтожить нас, а тиран Астибара в подобных делах заодно со жрецами. Думаю, тебе это известно.
– Известно, – повторил темноволосый человек так же тихо. – Почему вы мне доверились?
– Потому что сегодня – ночь битвы, – ответил Донар. – Сегодня я поведу Ночных Ходоков на войну, а вчера на закате я уснул, и мне приснилось, что к нам придет незнакомец. Я научился доверять своим снам, хотя не знаю заранее, когда они меня посетят.
Элена увидела, как незнакомец кивнул, спокойно, невозмутимо, принимая сказанное так же легко, как принял ее присутствие на дороге. Она видела, как под его рубахой бугрятся твердые мускулы и что он держится как человек, которому знакомы сражения. Ей почудилась на его лице печаль, но было слишком темно, чтобы утверждать наверняка, и она упрекнула себя за то, что позволила разыграться воображению в такое время.
С другой стороны, он бродил в одиночестве в ночь Поста. Люди, у которых нет собственного горя, никогда так не делают, в этом Элена была уверена. Она гадала, откуда он. Но боялась спросить.
– Значит, ты командир этого отряда? – спросил мужчина у Донара.
– Да, – резко вмешался Маттио. – И советую тебе не обращать внимания на его увечье.
Судя по его вызывающему тону, он неверно понял вопрос. Элена знала, как он старается оберегать Донара; за это она уважала его больше всего. Но момент был слишком важным, слишком значительным, чтобы допустить недопонимание. Она повернулась к нему и настойчиво покачала головой.
– Маттио… – начала она, но Донар уже положил руку на рукав кузнеца, и в это мгновение незнакомец впервые улыбнулся.
– Ты увидел обиду там, где она не подразумевалась, – сказал он. – Я знал других, искалеченных так же и даже хуже, которые возглавляли армии и правили людьми. Я всего лишь хочу сориентироваться. Для меня здесь темнота гуще, чем для вас.
Маттио открыл было рот, потом закрыл. Неловко пожал плечами и развел руками, словно извиняясь. Ответил Донар:
– Я – старейшина Ходоков, – сказал он. – И поэтому мне предстоит командовать битвой, с помощью Маттио. Но ты должен знать, что сражение, которое предстоит нам сегодня ночью, не похоже ни на одну из известных тебе битв. Когда мы снова выйдем из этого дома, небо над нами будет совершенно другим, не тем, что сейчас. И под тем небом, в том колдовском мире призраков и теней, немногие из нас сохранят свою внешность.
Темноволосый человек впервые беспокойно переступил с ноги на ногу. Он опустил взгляд почти неохотно и посмотрел на руки Донара.
Донар улыбнулся и вытянул вперед левую ладонь с пятью широко расставленными пальцами.
– Я не чародей, – мягко сказал он. – Здесь присутствует магия, да, и мы входим в нее, мы отмечены для нее, но мы ее не создаем. Это не колдовство.
Незнакомец кивнул. Затем сказал с осторожной учтивостью:
– Я вижу. Не понимаю, но могу лишь предположить, что ты рассказываешь мне все это с какой-то целью. Не объяснишь ли, с какой именно?
И тут Донар наконец сказал:
– Потому что мы хотели бы попросить тебя о помощи в сегодняшней битве.
В наступившем молчании заговорил Маттио, и Элена поняла, что ему пришлось проглотить собственную гордость, чтобы произнести:
– Мы в ней нуждаемся. Очень нуждаемся.
– С кем у вас бой? – спросил незнакомец.
– Мы называем их Иные, – ответила Элена, так как и Донар, и Маттио молчали. – Год за годом они приходят к нам. Поколение за поколением.
– Они приходят, чтобы вытаптывать поля и губить ростки, а с ними и весь урожай, – сказал Донар. – Двести лет Ночные Ходоки Чертандо сражаются с ними в весеннюю ночь Поста, и все это время нам удавалось их сдерживать, когда они наступали на нас с запада.
– Однако вот уже почти двадцать лет, – прибавил Маттио, – нам приходится все труднее. А в последние три года мы терпели жестокие поражения. Многие из нас погибли. И засухи в Чертандо стали более суровыми; ты знаешь об этом и об эпидемиях чумы. Они…
Но незнакомец внезапно вскинул руку, резким, неожиданным жестом.
– Почти двадцать лет? И с запада? – отрывисто спросил он. Сделал шаг вперед и повернулся к Донару: – Почти двадцать лет назад пришли тираны. И Брандин Игратский высадился на западе.
Донар твердо смотрел на него, опираясь на костыли.
– Это правда, – сказал он, – и это приходило в голову некоторым из нас, но я не считаю, что это имеет какое-то значение. Наши сражения в эту ночь каждый год выходят далеко за рамки повседневных забот, и неважно, кто правит Ладонью при жизни данного поколения, и как именно правит, и откуда они пришли.
– Но все же… – начал незнакомец.
– Но все же, – кивнул Донар, – за этим скрывается тайна, разгадать которую не в моих силах. Если ты различаешь здесь систему, которой я не вижу… кто я такой, чтобы подвергать ее сомнению или отрицать такую возможность? – Он поднял руку и прикоснулся к мешочку на шее. – Ты носишь метку, как и все мы, и я видел во сне, что ты придешь к нам. Кроме этого, у нас нет никаких прав на твою помощь, совсем никаких, и должен тебе сказать, что смерть будет поджидать нас на полях, когда придут Иные. Но могу также сказать тебе, что наши сражения важны не только для этих полей, не только для Чертандо и даже, как мне кажется, не только для полуострова Ладонь. Ты пойдешь сражаться вместе с нами сегодня?
Незнакомец долго молчал. Он отвернулся и снова посмотрел вверх, на тонкий серп луны и на звезды, но у Элены возникло ощущение, что на самом деле он смотрит внутрь себя, а не на огни вверху.
– Прошу тебя, – услышала она свой голос. – Пожалуйста, пойдем с нами.
Он не подал виду, что слышал ее. Когда он снова повернулся к ним, то опять посмотрел на Донара.
– Я мало в этом разбираюсь. У меня впереди собственные сражения, и есть люди, которым я поклялся в верности, но я не чувствую в вас зла и лжи, и, по правде говоря, мне бы хотелось самому взглянуть на этих Иных. Если тебе приснился мой приход сюда, пусть твой сон руководит моими поступками.
А потом, сквозь слезы, навернувшиеся на глаза, Элена увидела, что он повернулся к ней.
– Я пойду с вами, – ровным голосом сказал он без улыбки, и глаза его оставались мрачными. – Я буду сражаться с вами сегодня ночью. Меня зовут Баэрд.
Значит, он все же ее услышал.
Элена стояла так прямо, как только могла, стараясь справиться со слезами. В ней бушевали чувства, ужасный хаос чувств, и среди этого хаоса Элене показалось, что она слышит звук, словно в ее душе звенит одна нота. Маттио что-то сказал, но она не расслышала. Она смотрела на этого незнакомца и понимала, встретившись с ним взглядом, что оказалась права, что инстинкты ее не обманули. В нем была такая глубокая печаль, что она не могла укрыться от глаз ни одного мужчины, ни одной женщины, у которых есть глаза, даже ночью и в тени.
Она отвела взгляд, потом на мгновение крепко зажмурилась, пытаясь оставить себе хотя бы частицу своего сердца, прежде чем все оно целиком погрузится в магию и чудеса этой ночи. Ох, Верзар, подумала она. Ох, мой погибший возлюбленный.
Элена снова открыла глаза и осторожно вдохнула.
– Меня зовут Элена, – сказала она. – Входи и познакомься с остальными.
– Да, – ворчливым тоном поддержал Маттио, – пойдем с нами, Баэрд. Добро пожаловать в мой дом.
На этот раз она услышала в его голосе обиду, хотя он пытался ее скрыть. Она внутренне вздрогнула, он ей нравился, нравились его сила и его щедрость, и ей очень не хотелось причинить ему боль. Но порывы ее души едва ли удалось бы погасить даже при свете дня.
Кроме того, когда они вчетвером повернулись ко входу, у нее уже возникли серьезные сомнения, принесет ли ей радость то, что с ней только что произошло. Принесет ли ей радость этот незнакомец, который пришел к ней из темноты в ответ на сон Донара или вызванный этим сном.
Баэрд посмотрел на чашку, которую женщина по имени Каренна только что дала ему в руки. Чашка была сделана из некрашеной глины, шершавая на ощупь, сколотая с одного края. Он перевел взгляд с Каренны на Донара, старого калеку – старейшину, как они его называли, – потом на бородатого мужчину, потом на вторую девушку, Элену. Когда она посмотрела на него, странный свет озарил ее лицо, даже в полумраке этого дома, и Баэрд отвернулся: это было нечто – может быть, единственное, – с чем он не мог справиться. Сейчас, а возможно, и никогда в жизни. Он окинул взглядом собравшихся. Их было семнадцать. Девять мужчин, восемь женщин, все держали в руках чашки и ждали его. На месте встречи их будет больше, сказал Маттио. Сколько еще, они не знали.
Баэрд понимал, что поступает безрассудно. Его увлекли власть ночи Поста, сбывшийся сон Донара и то, что его ждали. И если не лгать самому себе, выражение глаз Элены, когда он подошел к ней. Это было искушением судьбы, он редко поддавался ему.
Но сейчас он поступал именно так или собирался поступить. Он подумал об Алессане: сколько раз он упрекал принца или подшучивал над ним, его братом по духу, за то, что тот позволял любви к музыке увлечь его на опасную тропу. Что сказал бы Алессан теперь? Или острая на язык Катриана? Или Дэвин? Нет, Дэвин ничего бы не сказал: он бы наблюдал, внимательно и сосредоточенно, и сделал бы собственные выводы в свое время. А Сандре обозвал бы его дураком.
Возможно, так и было. Но что-то глубоко в его душе отозвалось на произнесенные Донаром слова. Он носил свою «сорочку» в кожаном мешочке всю жизнь – мелкое, тривиальное суеверие. Оберег, не дающий утонуть, – так ему сказали, когда он еще был ребенком. Но здесь это значило нечто большее, и чашка, которую он держал в руках, означала признание им этого факта.
«Почти двадцать лет», – сказал Маттио.
«Иные с запада», – сказал Донар.
Это может значить очень мало или очень много, быть ничем или всем.
Он взглянул на женщину, Элену, и выпил содержимое чашки до дна.
Напиток оказался горьким, убийственно горьким. На какое-то мгновение его охватила паника, иррациональный страх, он подумал, что погиб, что его отравили, что он стал кровавым жертвоприношением в каком-то неведомом весеннем обряде последователей Карлози.
Потом он увидел гримасу отвращения на лице Каренны, когда та осушила свою чашку, и как Маттио передернулся от мерзкого вкуса, и паника прошла.
Длинный стол убрали – сняли крышку с козел. В комнате для них расставили лежанки. Элена подошла к Баэрду и жестом показала на одну из них. Было бы невежливо отказаться. Он прошел с ней к одной из стен и лег туда, куда она ему указала. Она молча села на стоящую рядом лежанку.
Баэрд подумал о сестре, перед его взором возникла ясная картина: они с Дианорой идут, взявшись за руки, по темной и тихой дороге, только они вдвоем в целом мире.
Мельник Донар сел на лежанку по другую сторону от Баэрда. Он прислонил костыли к стене и лег на матрас.
– Оставь свой меч здесь, – сказал он. Баэрд поднял брови. Донар загадочно улыбнулся невеселой улыбкой: – Там, куда мы отправимся, он бесполезен. Мы найдем оружие в полях.
Секунду Баэрд колебался; потом, осознавая еще большее безрассудство, мистическое безумие, которое не мог объяснить, снял через голову ножны и положил их у стены возле костылей Донара.
– Закрой глаза, – услышал он рядом с собой слова Элены. – Так легче. – Ее голос казался странно далеким. То, что он выпил, начинало действовать. – Это похоже на сон, – продолжала она, – но это будет не сон. Пусть земля дарует нам свою милость, а небо – свет.
Это было последнее, что услышал Баэрд.
Это не было сном. Чем бы это ни было, это не было сном, так как никакой сон не мог быть настолько живым, никакой ветер во сне так не обжигал бы лицо.
Он стоял на открытом поле, широком, вспаханном и темном, пахнущем весенней почвой, и совсем не помнил, как здесь очутился. Вместе с ним в поле было много людей – сотни две или больше, – и никого из них он тоже не помнил. Наверное, они пришли из других деревень горной страны, собравшись в других домах, похожих на дом Маттио.
Освещение было странным. Он посмотрел вверх.
И увидел, что луна в небе круглая, большая и полная, и что она зеленая, как первая золотисто-зеленая трава весной. Она ярко сияла среди звезд, образующих созвездия, которых он никогда не видел. Он круто обернулся, у него закружилась голова, он потерял ориентацию, сердце его сильно билось, он искал на небе знакомые очертания. Посмотрел на юг, туда, где должны были возвышаться горы, но, сколько хватало глаз, в зеленом свете видны были лишь ровные поля, уходящие к горизонту, некоторые вспаханные, некоторые полные созревших летних колосьев, хотя сейчас должна была быть весна. Никаких гор. Никаких заснеженных пиков, никакого перевала Брачио с Квилеей за ним. Он повернулся в другую сторону. Никакого замка Борсо ни на севере, ни на востоке. Или на западе?
Запад. С внезапным дурным предчувствием он повернулся и взглянул туда. Низкие холмы поднимались и опускались бесконечной чередой. И Баэрд увидел, что на этих холмах не растут ни деревья, ни трава, ни цветы, ни кустарники, они стоят голые, пустые, безжизненные.
– Да, посмотри туда, – произнес у него за спиной низкий голос Донара, – и ты поймешь, почему мы здесь. Если мы проиграем сегодня, поле, на котором мы стоим, на следующий год, когда мы вернемся, будет столь же безжизненным, как и те холмы. Теперь Иные спустились на эти плодородные поля. В прошлые годы мы потерпели поражение в битвах за те холмы. Сейчас мы сражаемся на равнине, и если так будет продолжаться, в одну из ночей Поста, очень скоро, наши дети или дети их детей будут стоять спиной к морю и проиграют последнюю битву в нашей войне.
– И тогда? – Глаза Баэрда все еще были прикованы к западу, к серым, каменистым останкам холмов.
– И тогда весь урожай погибнет. Не только здесь, в Чертандо. И люди умрут. От голода или от чумы.
– По всей Ладони? – Баэрд не мог оторвать взгляда от увиденной картины запустения. Ему представился безжизненный мир, похожий на этот. Он содрогнулся. Это было ужасно.
– На Ладони и дальше, Баэрд. Не надо заблуждаться, это не местная стычка, не битва за маленький полуостров. За весь этот мир, а может, и не только за этот, ведь говорят, что наш мир – не единственный среди рассыпанных Богами по времени и пространству.
– Так учил Карлози?
– Так учил Карлози. Если я правильно понимаю его учение, наши беды здесь связаны с еще большими опасностями в других местах; в мирах, которых мы никогда не видели и не увидим, разве что во сне.
Баэрд покачал головой, все еще глядя на холмы на западе:
– Для меня это слишком далеко. Слишком сложно. Я умею работать с камнем, иногда я купец, за много лет я научился драться, против своей воли и вопреки своим наклонностям. Я живу на полуострове, который захватили враги из-за моря. Вот тот уровень зла, который я могу постичь.
Он отвернулся от западных холмов и взглянул на Донара. И, несмотря на то что они заранее его предупредили, широко раскрыл от изумления глаза. Мельник стоял на двух здоровых ногах; его седые редеющие волосы стали густыми и темно-каштановыми, как у самого Баэрда, он стоял, расправив широкие плечи, с высоко поднятой головой, мужчина в полном расцвете сил.
К ним подошла женщина, и Баэрд узнал Элену, потому что она не сильно изменилась. Только здесь она выглядела старше и менее хрупкой; ее волосы стали короче, но сохранили цвет белого золота, несмотря на странное освещение. Глаза ее были насыщенно синими.
– Твои глаза были такого же цвета час назад? – спросил Баэрд.
Она улыбнулась, радостно и смущенно.
– Прошло уже больше часа. И я не знаю, как выгляжу в этом году. Каждый раз что-то меняется. А какого они сейчас цвета?
– Синие. Необыкновенно синие.
– Ну, тогда – да, они всегда были синими. Возможно, не необыкновенно синими, но синими. – Ее улыбка стала шире. – Сказать тебе, как ты выглядишь? – В ее голосе звучала неуместная легкость. Даже на губах Донара играла насмешливая улыбка.
– Скажи.
– Ты выглядишь мальчиком, – ответила она с легким смехом. – Четырнадцатилетним мальчиком, без бороды, слишком худым, с гривой каштановых волос, которые мне бы хотелось подстричь, если бы только представилась такая возможность.
Баэрд почувствовал, как его сердце застучало, словно молот, в груди. На самом деле ему показалось, что оно на мгновение замерло, прежде чем снова начало трудолюбиво отбивать ритм. Он резко отвернулся от остальных и посмотрел на свои руки. Они действительно выглядели иначе. Более гладкими, менее морщинистыми. И шрам от ножевой раны, которую он получил в Тригии пять лет назад, исчез. Он закрыл глаза, его внезапно охватила слабость.
– Баэрд? – произнесла за его спиной Элена озабоченным голосом. – Прости. Я не хотела…
Он покачал головой. Попытался заговорить, но обнаружил, что не может. Ему хотелось успокоить ее и Донара, сказать, что все в порядке, но, кажется, он плакал, как это ни было невероятно, плакал впервые почти за двадцать лет.
Впервые после того года, когда он был четырнадцатилетним мальчиком, которого не пустили на войну по распоряжению принца и собственного отца. Которому не позволили сражаться и умереть вместе с ними на красных берегах Дейзы, где померкло сияние жизни.
– Успокойся, Баэрд, – услышал он голос Донара, низкий и добрый. – Успокойся. Здесь все странно.
Потом женские руки на мгновение опустились ему на плечи, а после обвились вокруг него и сомкнулись на его груди. Она прижалась щекой к его спине и обнимала его так, сильная, щедрая, полная сочувствия, пока он плакал, закрыв лицо руками.
Над ними светила полная золотисто-зеленая луна ночи Поста, а вокруг них раскинулись странные поля, вспаханные, или только что засеянные, или полные спелых колосьев еще до срока посева, или совершенно голые, пустынные и мертвые – на западе.
– Они идут, – произнес кто-то, подходя к ним. – Смотрите. Нам надо взять наше оружие.
Он узнал голос Маттио. Элена отпустила его и отступила назад. Баэрд вытер глаза и снова взглянул на запад.
И тут он увидел, что ночь Поста дарит ему еще один шанс. Шанс исправить огромную несправедливость, которая произошла в то лето, когда ему было четырнадцать.
С запада по холмам, еще очень далекие, но неестественно четко различимые в потустороннем свете, наступали Иные, и все они были одеты в форму Играта!
– О Мориан! – прошептал Баэрд, резко втягивая воздух.
– Что ты видишь? – спросил Маттио.
Баэрд обернулся. Маттио стал более худым, его черная борода была подстрижена иначе, но он остался почти таким же.
– Игратян, – ответил Баэрд высоким от возбуждения голосом. – Солдат короля Играта. Возможно, вы их никогда здесь не видели, но именно они и есть ваши Иные.
Маттио вдруг задумался. Он покачал головой, но заговорил Донар:
– Не обманывайся, Баэрд. Помни, где мы и что я тебе сказал. Ты находишься не на полуострове, и это не сражение того дня против захватчиков из-за моря.
– Я их вижу, Донар. Я знаю, что я вижу.
– А если я тебе скажу, что вижу там уродливых чудовищ, серо-коричневых, обнаженных и безволосых, пляшущих и совокупляющихся друг с другом и насмехающихся над нашей малочисленностью?
– А для меня Иные выглядят по-другому, – резко, почти сердито произнес Маттио. – Они большие, больше человека, и мех на их спинах переходит в хвост, как у горных котов. Они ходят на двух лапах, и на передних у них есть когти, а в пастях острые, как бритвы, зубы.
Баэрд снова резко обернулся, с сильно бьющимся сердцем, и посмотрел на запад в призрачном, мерцающем зеленом свете. Но все равно увидел, как с холмов стекает лавина солдат с оружием в руках: с игратскими мечами, пиками и кривыми кинжалами.
Он повернулся к Элене, его охватывало отчаяние.
– Мне не хочется рассказывать о том, что я вижу, – пробормотала она, опуская глаза. – Они меня слишком пугают. Но это не то, что видишь ты, Баэрд. Поверь мне. Поверь нам. Ты можешь видеть Иных в обличье ненавистных тебе врагов, но это не битва из дневного мира.
Он яростно покачал головой, отметая ее доводы. Кровь кипела в его жилах, он чувствовал небывалый подъем. Иные приближались, сотни Иных стекали с холмов.
– Я всегда сражаюсь в одной и той же битве, – ответил ей Баэрд. Ей и двум мужчинам. – Всю мою жизнь. И я знаю, что вижу. Могу вам сказать, что мне сейчас пятнадцать лет, не четырнадцать, иначе я не смог бы оказаться здесь. Мне бы не позволили. – Внезапно ему пришла в голову мысль: – Скажите, к западу от нас протекает река, там, куда они сейчас спускаются?
– Да, – ответил Донар. – Ты хочешь сражаться там?
По жилам Баэрда теперь струилось красное, яростное ликование, дикое и неуправляемое.
– Хочу, – ответил он. – О да, хочу. Маттио, где мы найдем оружие?
– Там. – Маттио показал рукой на юго-восток, на небольшое поле неподалеку, где росли высокие колосья пшеницы, бросая вызов времени года. – Пойдем. Они уже скоро доберутся до твоей реки.
Баэрд не ответил. Он молча пошел за Маттио. Элена и Донар шли за ними. Другие мужчины и женщины уже стояли на этом поле, и Баэрд видел, что они наклоняются и срывают колосья, которые станут их оружием в эту ночь. Это было жутко, невероятно, но он уже начал правильно оценивать это место, понимать действующие здесь чары, и частица его сознания, работающая вне суровой логики дня, понимала, что высокий желтый колос, такой хрупкий, был единственно возможным оружием сегодня ночью. Они будут сражаться за поля с колосьями в руках.
Он вместе с остальными шагнул на поле, осторожно выбирая, куда ступить, нагнулся и ухватился за стебель. Тот легко, даже охотно, отделился и остался у него в руке в эту зеленую ночь. Баэрд снова вышел на вспаханную землю, взвесил колос в руке, осторожно взмахнул им и увидел, что стебель уже застыл, словно кованый клинок. Он с резким свистом вспарывал воздух. Баэрд провел по колосу пальцем, и на коже выступила кровь. Стебель стал острее, чем любой из мечей, которыми ему доводилось сражаться, и удобно лег в руку; у него было много лезвий, как у сказочных клинков Квилеи столетия назад.
Баэрд посмотрел на запад. Игратяне спускались с ближайшего холма. Он видел блеск их оружия в лунном свете. Это не сон, сказал себе Баэрд. Не сон.
Рядом с ним был Донар, суровый и непоколебимый. Маттио стоял за ними, на его лице читался страстный вызов. Мужчины и женщины собирались за их спинами и вокруг них, и у всех в руках были мечи из колосьев, и все выглядели одинаково: непреклонными, решительными и бесстрашными.
– Пойдем? – спросил Донар, поворачиваясь к ним. – Пойдем и сразимся с ними за поля и за наш народ? Вы пойдете со мной на битву?
– За поля! – закричали Ночные Ходоки и подняли свои живые мечи к небу. То, что крикнул Баэрд ди Тигана бар Саэвар, прозвучало только в его сердце, не вслух, но он бросился вперед вместе со всеми, держа в руке колос, как длинный меч, чтобы сражаться под бледно-зеленой луной этого заколдованного места.
Когда Иные, серые, чешуйчатые, слепые, кишащие личинками создания, погибали, крови никогда не было. Элена понимала, почему это так, Донар много лет назад объяснил ей: кровь означала жизнь, а их ночные противники были врагами любой формы жизни, ее полной противоположностью. Когда они падали под ударами мечей из колосьев, из них ничего не вытекало, ничего не просачивалось в землю.
Их было так много. Их всегда было много, они кишели серой массой, сползающей вниз с холмов в реку, возле которой сейчас заняли позицию Донар, Маттио и Баэрд.
Элена приготовилась к сражению среди громкого, кипящего зеленого хаоса этой ночи. Она боялась, но знала, что может справиться со страхом. Она помнила, как смертельно испугалась в своем первом бою, недоумевая, как она – она, которая едва могла поднять меч в дневном мире, – сможет сражаться против таких отвратительных созданий, похожих на кошмарный сон.
Но Донар и Верзар успокоили ее: здесь, в зеленой волшебной ночи, имели значение душа и сила духа, здесь мужество и страсть придавали форму и силу телам, в которых они оказывались. Элена ощущала в себе подобную силу в ночи Поста, она становилась гораздо более гибкой и быстрой. Это тоже испугало ее в первый раз и пугало потом: под этой зеленой луной она могла убивать. Ей пришлось примириться с этой мыслью, приспособиться к ней. Им всем приходилось – в той или иной степени. Ни один из них не оставался точно таким же, каким был под солнцем и двумя лунами у себя дома. Тело Донара в ночь сражения с каждым годом все больше приближалось к прежнему, давно утраченному облику.
Точно так же Баэрд явно вернулся в свое прошлое, гораздо дальше, чем можно было предполагать или ожидать. Он сказал – пятнадцать. Не четырнадцать, иначе ему бы не позволили участвовать. Этого она не понимала, но у нее не осталось времени на разгадывание головоломки. Иные уже переходили через реку, они пытались выйти на берег, облаченные в уродливые формы, которые создало ее воображение.
Элена увернулась от сокрушительного удара боевого топора, нанесенного чудовищем, с которого текла вода, пока оно карабкалось на берег, приближаясь к ней, сжала зубы и рубанула мечом сверху вниз с точностью и силой, которых никогда в себе не подозревала. Почувствовала, как ее клинок, ее живой меч, с хрустом пробил чешуйчатую броню и погрузился в кишащую личинками плоть врага.
Она с усилием выдернула оружие, ей было ненавистно убийство, но еще больше, неизмеримо больше она ненавидела Иных. Элена обернулась и едва успела блокировать другой удар сверху, потом отступила на шаг под натиском двух новых тварей с открытыми пастями, наступающих справа. Подняла меч в отчаянной попытке отразить их нападение.
Внезапно перед ней остался только один из двух Иных. Потом ни одного.
Она опустила меч и посмотрела на Баэрда. На своего незнакомца с дороги, на обещание, которое дала ей эта ночь. Он мрачно улыбнулся ей, стоя над телами только что убитых им Иных. Он улыбнулся, он спас ей жизнь, но ничего не сказал ей. Повернулся и двинулся вперед, к берегу реки. Она смотрела ему вслед, видела, как его мальчишеское тело устремилось в самую гущу боя, и не знала, то ли поддаться приливу надежды, внушенной его мастерством убивать, то ли горевать из-за выражения его слишком юных глаз.
И снова на подобные мысли не было времени. Река теперь кипела и бурлила, взбаламученная телами Иных, входящих в нее. Крики боли, вопли ярости и гнева вспарывали зеленую ночь, словно клинки. Она увидела Донара южнее у берега. Он размахивал мечом, держа его двумя руками и описывая им круги. Увидела рядом с ним Маттио, рубящего и колющего, прочно стоящего среди упавших тел, непоколебимого в своем мужестве. Вокруг нее Ночные Ходоки Чертандо бросались в кипящий котел битвы.
Элена видела, как упала одна женщина, потом вторая, зарубленная многочисленными тварями с запада. И тогда она сама закричала, с яростью и отвращением, и бросилась обратно к краю воды, туда, где, орудуя мечом, стояла Каренна, и кровь Элены – кровь, которая означала жизнь и обещание жизни, – вскипела от желания прогнать их. Прогнать Иных сейчас, этой ночью, а потом опять, через год и после этого, снова и снова в каждую из ночей Поста, чтобы весенний сев принес плоды, чтобы земля смогла дать щедрый урожай осенью. В этом году, и в следующем, и еще через год.
Посреди этого хаоса, шума и движения Элена взглянула вверх. Она проверяла, как высоко поднялась все еще восходившая луна, а потом не сдержалась и бросила взгляд на ближайший из мертвых холмов за рекой. Предчувствие беды стиснуло ее сердце, но там никого не было. Пока никого.
Но он появится. Она была почти уверена в этом. И что тогда? Она прогнала от себя эту мысль. Что случится, то случится. Вокруг нее кипел бой, здесь и сейчас, и перед ней было более чем достаточно ужасных Иных, которые бросались в реку на одном берегу и выходили из нее на другом.
Элена заставила себя отвернуться от вершины холма и ударила сверху вниз, изо всех сил, чувствуя, как ее меч вонзился в шершавое плечо. Услышала, как Иной издал мокрый, хлюпающий звук. Элена выдернула меч и едва успела отпрыгнуть влево и парировать удар сбоку, стараясь удержаться на ногах. Свободная рука Каренны поддержала ее сзади; у нее не было времени даже обернуться, но она и так знала, кто это.
Под неведомыми звездами, под зеленым светом луны царили безумие и хаос; крики и вопли раздавались повсюду, берег реки стал скользким и опасным. Иные Элены были мокрыми и серыми, на них чернели паразиты и открытые раны. Она стиснула зубы и сражалась, ее душа руководила подаренным ночью Поста грациозным телом, а колос, который был ее мечом, жил собственной жизнью в смертоносном танце. Казалось, эта жизнь таится в нем самом, а не только исходит от нее. Ее покрывали брызги грязи и воды, и она была уверена, что крови тоже, но ей не хватало времени проверить, теперь больше ни на что не хватало времени, только парировать удары, наносить их, рубить врагов и стараться удержаться на крутом берегу реки, потому что упасть означало погибнуть.
Во время редких, похожих на галлюцинации проблесков сознания она видела рядом с собой Донара и некоторое время Каренну. Потом заметила, как Донар вместе с горсткой людей отходит в сторону, чтобы остановить наступление на юг. В какой-то момент слева от нее возник Баэрд, защищая ее открытый фланг, но когда она снова обернулась – теперь луна уже поднялась высоко, – то увидела, что он ушел.
Элена поняла, куда именно. Он стоял в реке, не хотел ждать, пока Иные подойдут к нему. Он атаковал их в воде, выкрикивая бессвязные слова, которых Элена не понимала. Он был худеньким, и юным, и очень красивым, и смертельно опасным. Элена видела у его ног нагромождение тел Иных, словно серая тина запрудила течение реки. Она знала, что для него они выглядят по-другому. Он рассказал им, что видит: солдат Играта, армию Брандина, тирана с запада.
Его меч двигался так быстро, что его почти не было видно, он словно расплывался в воздухе. Баэрд стоял по колено в воде, как дерево, пустившее корни, Иные не могли заставить его отступить и старались обойти, пытались пробраться в обход собственных мертвецов, чтобы переправиться ниже по течению. Он теснил их прочь, один сражался в воде, и лунный свет странно играл на его лице и странно отражался от живого стебля, его меча, и он был пятнадцатилетним мальчиком. Всего лишь. Душа Элены болела за него, хотя теперь она боролась с навалившейся на нее усталостью.
Она приказала себе не отступать, не сходить с места к северу от него, на топком берегу. Каренна теперь находилась дальше к югу по реке, сражалась рядом с Донаром. Двое мужчин и одна женщина из другой деревни подошли и встали рядом с Эленой, и они вчетвером бились за полоску скользкой земли, стараясь действовать согласованно, как один человек.
Они не были воинами, не были обучены бою. Они были крестьянами, мельниками и кузнецами, ткачами, каменщиками, служанками, козьими пастухами с хребта Брачио. Но каждый из них родился в «сорочке», в горных районах и с детства был предназначен для учения Карлози и для сражений в ночь Поста. И под зеленой луной, которая уже прошла высшую точку на небе и теперь садилась, страсть души научила их руки защищать жизнь с помощью мечей, в которые превратились высокие колосья.
Потом настал такой момент, среди суматохи и неистовства, среди шума, неясных очертаний и яростной схватки у реки, когда Элена и ее трое соратников смогли передохнуть. Она на секунду подняла глаза и увидела, что врагов в реке становится меньше. Что Иные беспорядочно толпятся в панике к западу от русла. Увидела, что Баэрд еще глубже вошел в воду, уже по бедра, и кричит, призывая к себе врагов, проклиная их голосом, полным такой муки, что его едва возможно узнать.
Элена с трудом стояла на ногах. Она оперлась на меч, судорожными всхлипами втягивая в себя воздух, совершенно обессиленная. Огляделась и увидела, что один из мужчин, который сражался рядом с ней, упал на колено, схватившись за правое плечо. Из ужасной рваной раны текла кровь. Элена опустилась рядом с ним, слабыми руками пытаясь оторвать от своей одежды полоску ткани для перевязки. Но он остановил ее.
Он остановил ее, прикоснулся к ее плечу и молча показал на противоположный берег реки. Она посмотрела туда, куда он показывал, на запад, и ее снова охватил страх. В это мгновение призрачной победы Элена увидела, что вершина ближайшего холма уже не была пустой. Там что-то стояло.
– Смотрите! – раздался в этот момент чей-то голос ниже по течению. – Он опять с ними! Мы погибли!
Другие голоса подхватили этот крик по всему берегу, в горе, в ужасе, в леденящем страхе, потому что все они теперь увидели, что тень опять появилась. В самых мрачных глубинах души Элена знала, что он придет.
Как почти всегда в эти последние годы. В последние пятнадцать-двадцать лет, и никогда до этого, как сказал Донар. Когда луна начинала садиться, полная и зеленая, именно в тот момент, когда казалось, что им, возможно, удастся отбросить Иных назад, появлялась эта темная фигура. Она стояла, окутанная туманом, словно саваном, позади вражеских рядов.
Именно эта фигура выходила вперед, как видели Ходоки в годы своих поражений, когда они отступали, отброшенные назад. Именно эта фигура появлялась в самых жарких местах боя, на потерянных полях, и заявляла на них свои права. И там, где она ступала по земле, распространялись гибель, болезни, запустение.
Теперь этот призрак стоял на опустевших холмах к западу от реки, вокруг него клубился туман. Элена не различала его лица, никому из них это не удавалось, но она увидела сквозь дым и тьму, как он поднял руки и протянул к ним и тянулся, тянулся к Ходокам на берегу реки. И в это время Элена ощутила, как ледяное копье внезапно пронзило ее сердце, ужасный, вызывающий оцепенение холод. Ноги ее задрожали. Она видела, что ее руки тоже трясутся, и ей казалось, что она ничего не может сделать, совсем ничего, чтобы сохранить в себе мужество.
На том берегу реки Иные, его армия, или его союзники, или аморфные проекции его духа, увидели, как он протянул руки в сторону поля боя. Элена услышала их внезапно раздавшиеся яростные и восторженные вопли, увидела, как Иные собираются к западу от реки, чтобы снова напасть на Ходоков. И вспомнила, измученная, обессиленная, с мрачным отчаянием в сердце, что именно так все происходило в прошлом году, и в позапрошлом, и за год до того. Ее душа заныла от предчувствия неизбежного поражения, как бы она ни старалась найти способ заставить свое измученное тело встретить еще одну атаку.
Маттио оказался рядом с ней.
– Нет! – выдохнул он с безнадежной настойчивостью, упрямо сопротивляясь мощи этой фигуры на холме. – Только не в этот раз! Нет! Пусть они убьют меня! Только не отступать снова!
Элена увидела, что он истекает кровью и еле говорит. В его правом боку зияла рана, вторая была на ноге. Когда он выпрямился и зашагал вдоль реки, она увидела, что он хромает. Но он все же двигался вперед, даже перед лицом того, что им грозило. Из пересохшего горла Элены вырвалось рыдание.
А Иные снова наступали. Раненый мужчина рядом с ней неуклюже поднялся на ноги, держа меч в левой руке, в то время как правая бесполезно повисла вдоль туловища. Дальше на берегу она увидела других мужчин и женщин, так же серьезно раненых. Но все они стояли, подняв свои мечи. Элену переполнили любовь и гордость, граничащие с болью, когда она увидела, что Ночные Ходоки не собираются отступать. Ни один из них. Они были готовы удерживать эту землю или хотя бы пытаться. И некоторые из них теперь умрут, она это знала, многие из них умрут.
Затем Донар оказался рядом с ней, и Элена вздрогнула, увидев выражение его бледного лица.
– Нет, – произнес он. – Это безумие. Мы должны отступить. У нас нет выбора. Если мы потеряем слишком многих сегодня ночью, следующей весной будет еще хуже. Я вынужден выиграть время в надежде на нечто, что изменит ход событий.
Эти слова прозвучали так, будто их силой вырывали у него из горла.
Элена заплакала – от усталости и от всего остального. И когда она кивнула из пропасти своей усталости, стараясь показать Донару свое понимание, желая облегчить его боль, и когда Иные снова приблизились, торжествующие, отвратительные, полные сил, она вдруг осознала, что Баэрда нет рядом с ними на берегу. Она резко обернулась к реке, ища его глазами, и потому увидела начало чуда.
У Баэрда не было никаких сомнений. В то самое мгновение, когда на черном холме появилась окутанная туманом фигура, он понял, что это такое. Каким-то странным образом он знал это еще до ее появления. Именно поэтому он здесь, понял Баэрд. Донару это неизвестно, но именно поэтому старейшине приснился сон, что к ним кто-то придет, поэтому дорога привела Баэрда в эту ночь к дому, у которого стояла Элена, поджидая его. Казалось, это произошло уже очень давно.
Он не мог ясно разглядеть фигуру, но это не имело значения, никакого значения. Он знал, что происходит. Словно все горести, уроки и усилия его жизни, их с Алессаном жизни, привели его к этой реке под этой зеленой луной, чтобы здесь нашелся человек, который будет точно знать, что за фигура стоит на черном холме и какова природа ее силы. Силы, которую Ночные Ходоки не могли преодолеть, потому что не могли понять.
Он услышал за своей спиной всплеск и интуитивно понял, что это Маттио. Не оборачиваясь, он протянул ему свой странный меч. Иные – игратяне, вызванные его ненавистью, – снова скапливались на западном берегу.
Он не обращал на них внимания. Они были всего лишь орудиями. В данный момент они не имели никакого значения. Им уже нанесло поражение мужество Донара и Ходоков; сейчас лишь туманная фигура на холме имела значение, и Баэрд знал, как с ней справиться. Для этого не понадобятся мечи, даже эти мечи из колосьев. Это уже в прошлом.
Он сделал глубокий вдох, поднял руки и вытянул их в сторону туманной фигуры на холме, точно так же, как эта фигура протягивала руки к ним. И громко крикнул в эту странную ночь, с сердцем, до краев наполненным старым горем и уверенностью молодости, сознавая, что Алессан произнес бы эти слова лучше, но понимая, что сейчас это его задача, раз он знает, что надо делать:
– Сгинь! Мы тебя не боимся! Я знаю, кто ты и в чем заключается твоя сила! Сгинь, не то я назову твое имя и разрушу твою власть – ведь мы оба знаем, какой силой обладают имена этой ночью!
Постепенно хриплые вопли на другом берегу реки затихли, как и шепот Ходоков. Стало очень тихо, смертельно тихо. Баэрд слышал трудное, болезненное дыхание Маттио прямо у себя за спиной. Но не оглянулся. Он ждал, стараясь проникнуть взглядом сквозь туман, который укутывал фигуру на холме. И ему показалось, и сердце забилось сильнее, что ее поднятые руки слегка опустились. Что завеса тумана слегка рассеялась.
Больше он ждать не стал.
– Сгинь! – снова, еще громче, крикнул он; теперь в его голосе звенела уверенность. – Я сказал, что знаю тебя, и я говорю правду. Ты – дух этих захватчиков. Ты – присутствие на полуострове Играта и Барбадиора! Ты – тирания на землях, некогда бывших свободными. Ты – поругание и гибель этих полей. Ты использовал свои чары на западе для осквернения, для уничтожения имени. Твоя мощь – это сила тьмы и тени под этой луной, но я тебя знаю и могу назвать твое имя, и все твои тени исчезнут!
Он произносил эти приходящие к нему слова и видел, что в них заключается правда! Это происходило. Он видел, как рвется и уплывает туман, словно подхваченный ветром. Но даже среди радости что-то его сдерживало: он понимал, что победа одержана только здесь, только в этом нереальном месте. Его сердце одновременно было переполненным и опустошенным. Баэрд вспомнил о своем отце, погибшем у Дейзы, о матери, о Дианоре, и его руки словно окаменели, хотя за спиной и нарастал изумленный ропот надежды.
Маттио что-то говорил сдавленным шепотом. Баэрд понял, что это молитва.
Иные в беспорядке топтались на западном берегу реки. Баэрд стоял неподвижно, с вытянутыми вперед ладонями, с кипящим сердцем, и видел, как окутывающие их предводителя тени поднимаются и расточаются, как их сдувает за гребень холма. В какой-то момент Баэрду показалось, что он ясно видит эту фигуру. Ему показалось, что он видит стройного бородатого человека среднего роста, и он понял, который из тиранов перед ним. И при виде его в душе Баэрда что-то взлетело и выплеснулось на поверхность, подобно волне, омывшей его сердце.
– Меч! – прохрипел он. – Быстро!
И протянул руку назад. Маттио вложил меч в его ладонь. Стоящие перед ним Иные начали отступать, сначала медленно, потом быстрее и внезапно побежали. Но это вовсе не имело значения, никакого значения.
Баэрд смотрел на фигуру на холме. Он увидел, как последние тени унеслись прочь, и снова возвысил голос, выплеснул в крике страсть своей души:
– Подожди! Если ты – игратянин, если ты действительно колдун из Играта, ты тот, кто мне нужен! Подожди меня, я иду! Во имя моего дома и моего отца – я иду за тобой! Я – Баэрд ди Тигана бар Саэвар!
Продолжая выкрикивать слова вызова, он бросился в воду, как безумный, поднимая брызги, бегом преодолел реку и выбрался на противоположный берег. Сквозь подошвы мокрых сапог мертвая земля казалась ему льдом. Он понял, что ступил на почву, где нет места жизни, но сегодня ночью, сейчас, перед лицом стоящей на холме фигуры, это тоже не имело значения. И если он погибнет, это тоже не будет иметь значения.
Армия Иных бежала, бросая на бегу оружие. Никто не мог его перехватить. Он снова посмотрел вверх. Луна садилась с неестественной быстротой. Казалось, сейчас она лежит, огромная и круглая, на самой вершине черного холма. Стоящая там фигура вырисовывалась силуэтом на фоне зеленой луны; тени исчезли, он видел ее почти ясно через разделяющие их мертвые поля.
Тут Баэрд услышал насмешливый хохот, словно в ответ на названное им свое имя. Это был смех из его снов, смех солдат в год падения. Продолжая смеяться, ничуть не торопясь, фигура-тень повернулась и шагнула вниз с вершины холма на запад.
Баэрд пустился бежать.
– Баэрд, стой! – услышал он сзади крик женщины, Каренны. – Ты не должен находиться на пустынных землях, когда садится луна! Вернись! Мы победили!
Они победили. Но он не победил, что бы ни думали и ни говорили Ходоки горных районов. Его сражение, его и Алессана, так же далеко от завершения, как и до сегодняшней ночи. Что бы он ни сделал для Ночных Ходоков Чертандо, это не было его победой и не могло ею быть. Сердцем он это понимал. И его враг, образ, созданный его ненавистью, тоже это понимал и смеялся над ним даже сейчас, после того как исчез из виду за склоном невысокого холма.
– Подожди! – снова крикнул Баэрд, и его юный, растерянный голос разорвал тишину ночи.
Он бежал, несся над мертвой землей, сердце его готово было разорваться от осознания, что он бежит слишком медленно. Он догнал отставших вражеских солдат и зарубил их на бегу, даже не замедляя шага. Это почти не имело значения, он сделал это ради Ходоков и битвы будущего года. Иные бросались от него врассыпную, освобождая путь к вершине холма. Баэрд добежал до склона и устремился наверх, выбирая, куда поставить ногу на холодной, голой земле. Потом, задыхаясь, сделал последний рывок.
И встал на вершине, точно на том месте, где прежде стояла фигура из тумана, и посмотрел на запад, на все опустевшие долины и погибшие холмы внизу, и ничего не увидел. Там никого не было, совсем никого.
Он быстро взглянул на север, потом на юг, грудь его вздымалась. Он увидел, что армия Иных тоже, казалось, полностью растаяла. Он резко обернулся на запад и только тогда понял.
Зеленая луна закатилась.
Он был один на этой пустоши, под ясным, высоким куполом сверкающих, чужих звезд, а час возвращения Тиганы не стал хоть на сколько-нибудь ближе. И его отец остался мертвым и никогда к нему не вернется, и его мать и сестра были мертвы или потерялись где-то в мире.
Баэрд опустился на колени на мертвом холме. Земля была холодной, как зима. Даже холоднее. Меч выскользнул из его внезапно онемевших пальцев. Он посмотрел на свои руки при свете звезд – на тонкие руки мальчика, которым он когда-то был, – а потом закрыл лицо этими руками во второй раз за эту ночь Поста и зарыдал так, словно его сердце разбивалось сейчас, словно оно не разбилось тогда, много лет назад.
Элена добралась до холма и начала подниматься на него. Она задыхалась от бега, но склон оказался не крутым. Маттио схватил ее за руку, когда она входила в реку. Он предостерег, что пребывание на мертвой земле после захода луны может нести смерть, но Донар сказал, что теперь бояться нечего. Донар не мог сдержать улыбки с того момента, как Баэрд заставил туманную фигуру уйти с холма. На его лице застыло выражение изумленного ликования.
Большинство Ходоков вернулись, раненые и измученные, опьяненные триумфом, на то поле, где срывали свои колосья-мечи. С него они перенесутся домой перед восходом солнца. Так происходило всегда.
Тщательно избегая взгляда Маттио, Элена вброд перешла реку и двинулась вслед за Баэрдом. Она слышала за спиной начинающееся пение. Она знала, что происходит в укромных ложбинках и под покровом темноты на том поле после победы в ночь Поста. От одной этой мысли сердце Элены забилось быстрее. Она догадывалась, что могло выражать лицо Маттио, пока она удалялась от него, переправляясь через реку. В душе Элена попросила у него прощения, но походка ее осталась твердой, а затем, пройдя половину пути до холма, она пустилась бежать, внезапно испугавшись за человека, которого искала, и за себя, одинокую в этой огромной, темной пустоте.
Баэрд сидел на вершине холма, там, где туманная фигура стояла на фоне заходящей луны, перед тем как сбежать. Он поднял голову, услышав ее шаги, и странное, испуганное выражение промелькнуло на его лице в освещенной звездами темноте.
Элена остановилась в нерешительности.
– Это всего лишь я, – сказала она, пытаясь отдышаться.
Он помолчал мгновение.
– Прости меня, – сказал Баэрд. – Я никого не ждал. На мгновение ты показалась мне очень похожей на… нечто такое, что я однажды видел, когда был еще мальчиком. Нечто, что изменило мою жизнь.
Элена не знала, что на это ответить. Прежде она думала только о том, чтобы добраться сюда. Теперь, когда она его нашла, внезапно снова потеряла уверенность в себе. Она села на мертвую землю лицом к нему. Он смотрел на нее, но ничего больше не говорил.
Она глубоко вздохнула и храбро произнесла:
– Ты должен был кого-то ждать. Ты должен был знать, что я приду. – Она с трудом сглотнула, сердце ее сильно билось.
Долгое мгновение Баэрд сидел неподвижно, немного наклонив голову к плечу, словно прислушивался к эху ее слов. Затем улыбнулся. Улыбка осветила его юное, слишком худое лицо и пустые глаза раненого человека.
– Спасибо, – ответил он. – Спасибо тебе за это, Элена. – Он впервые назвал ее по имени.
Издалека, с пшеничного поля, доносилось пение. Над головой звезды горели невозможно ярко на черном небосводе.
Элена почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Она опустила глаза, уходя от его прямого взгляда. Смущенно сказала:
– В конце концов, здесь, на мертвых землях, опасно, а тебе это неизвестно. Ведь ты не бывал здесь раньше. То есть с нами. Ты даже не знаешь, как попасть назад, домой.
– Я догадываюсь как, – серьезно ответил он. – Полагаю, у нас есть время до восхода солнца. И в любом случае эти земли уже не мертвые. Мы их отвоевали сегодня ночью. Элена, посмотри на землю, по которой ты шла.
Она обернулась, посмотрела назад, и у нее перехватило дыхание от изумления и восторга: там, где она шла к этому холму, на только что бесплодной земле цвели белые цветы.
Она увидела, как цветы распространяются во все стороны от того места, где она прошла. На глаза ее навернулись слезы и полились по щекам, отчего все расплылось. Но она уже видела достаточно, она поняла. Это было ответом земли на то, что они совершили сегодня ночью. Эти хрупкие белые цветы, расцветающие под звездами, были самым прекрасным, что она видела в своей жизни.
Баэрд тихо сказал:
– Это сделала ты, Элена. Твое присутствие здесь. Ты должна научить этому Донара, Каренну и всех остальных. Когда вы сражаетесь в ночь Поста, смысл не только в том, чтобы удержать линию обороны. Вы должны преследовать Иных и оттеснять их, Элена. Можно вернуть земли, потерянные в боях много лет назад.
Она радостно кивала. Слышала в его словах эхо чего-то знакомого и давно забытого. И высказала вслух свои воспоминания:
– Земля никогда не умирает по-настоящему. Она всегда может возродиться. Иначе в чем смысл смены времен года и лет? – Элена вытерла слезы и посмотрела на него.
Выражение лица Баэрда в темноте было слишком печальным для такого момента. Она хотела бы найти способ развеять эту печаль, и не только на эту ночь. Он сказал:
– Наверное, в основном это правда. Или правда для самого значительного. Что-то меньшее может умереть. Люди, мечты, дом.
Элена порывисто потянулась к нему и взяла его за руку. Рука была тонкой и красивой и лежала в ее ладонях спокойно, но неподвижно. Вдалеке, к востоку от реки, Ночные Ходоки пели песни, чтобы поприветствовать и отпраздновать наступление весны, чтобы призвать благословение этого времени года на летний урожай. Элена всем сердцем желала стать мудрой и найти ответ на то, что было так глубоко скрыто в душе этого человека и так его ранило.
– Если мы умираем, это часть круга, – сказала она. – Мы вернемся в другом облике.
Но это была мысль Донара, его манера выражаться, а не ее.
Баэрд молчал. Она смотрела на него, но не находила в себе слов, которые бы не прозвучали фальшиво или не принадлежали бы кому-то другому. Поэтому, думая, что это как-то поможет ему заговорить, она спросила:
– Ты сказал, что знаешь эту туманную фигуру. Откуда, Баэрд? Ты можешь сказать мне? – Ей доставляло странное, почти запретное удовольствие произносить его имя.
Тогда он улыбнулся ей доброй улыбкой:
– Донар мог сам обо всем догадаться, и Маттио, и вы все. Вы терпели поражения двадцать лет, как мне сказали. Донар говорил, что я слишком прочно привязан к преходящим сражениям дня, помнишь?
Элена кивнула.
– Он не во всем ошибался, – продолжал Баэрд. – Я видел здесь солдат Играта, и, конечно, в действительности это были не они. Как бы страстно я этого ни желал. Но я тоже не во всем ошибался. – Впервые его рука сжала в ответ ее руку. – Элена, зло питает само себя. А зло дня, пусть оно и преходяще, должно прибавлять силы тому, с чем вы сталкиваетесь здесь в ночь Поста. Иначе не может быть, Элена. Все связано между собой. Мы не можем позволить себе преследовать лишь собственные цели. Этому меня научил самый близкий друг. Тираны на нашем полуострове породили несправедливость, которая выходит за рамки вопроса о том, кто правит в данном году. И это зло выплеснулось на поле боя, где вы сражаетесь с Тьмой во имя Света.
– Тьма питает Тьму, – сказала Элена. Она не знала, что заставило ее так сказать.
– Вот именно, – подтвердил Баэрд. – Именно так. Теперь я понимаю смысл ваших сражений здесь и насколько они отличаются от моих собственных сражений в дневном мире. Но это не означает, что между ними нет связи. В этом ошибка Донара. Правда все время стояла перед ним, только он не мог ее увидеть.
– А имя? – спросила Элена. – Какое отношение имеет к этому имя?
– Имя имеет к этому прямое отношение, – тихо ответил Баэрд. Он отнял у нее свою руку и провел ладонью по глазам. – Имена значат здесь, в этом магическом месте, даже больше, чем дома, где живем и умираем мы, смертные.
Он заколебался, помолчал, и это молчание было еще более глубоким на фоне пения вдали. Потом прошептал:
– Ты слышала, как я назвал себя?
Вопрос казался почти глупым. Он прокричал свое имя во весь голос. Они все это слышали. Но выражение его лица было слишком напряженным, чтобы она могла сказать что-то, кроме ответа.
– Слышала, – подтвердила Элена. – Ты назвал себя Баэрд ди Тигана бар Саэвар.
И тогда очень медленным, очень осторожным движением Баэрд потянулся к ней и завладел ее рукой. Он поднес ее ладонь к губам, словно Элена была хозяйкой одного из горных замков, а не просто овдовевшей дочерью колесного мастера из деревни у Борсо.
– Спасибо, – странным голосом произнес он. – Большое спасибо. Я подумал… подумал, что сегодня ночью все может быть по-другому. Здесь.
Тыльную сторону ее ладони покалывало в том месте, где к ней прикоснулись его губы, а сердце вдруг забилось быстро и неровно. Стараясь сохранить самообладание, Элена спросила:
– Я не понимаю. Что я сделала?
Его печаль не исчезла, но теперь она, казалось, смягчилась и не так явственно проступала на лице. Он довольно спокойно ответил:
– Тигана – это имя земли, которую у нас отняли. Ее потеря – часть того зла, которое приводило туманную фигуру на этот холм и на все другие поля сражений в течение уже двадцати лет. Элена, ты этого не поймешь до конца, не сможешь, но поверь мне, что ты не смогла бы услышать название этой земли в своей деревне, при свете дня, под двумя лунами. Даже если бы я произнес его так же близко от тебя, как сейчас, или прокричал его громче, чем там, в волнах реки.
И теперь она наконец поняла. Не ту сложную историю, которую он пытался поведать ей, а то, что было для нее важнее: источник его горя, этого выражения в темноте его глаз.
– И Тигана – это твой дом, – сказала она. Это был не вопрос. Она знала. Баэрд кивнул. Очень спокойно. Элена осознала, что он все еще держит ее за руку.
– Тигана – это мой дом, – повторил он. – Теперь люди называют ее Нижний Корте.
Элена долгое мгновение молчала, усиленно размышляя. Потом сказала:
– Ты должен поговорить с Донаром. Прежде чем утро вернет нас назад. Возможно, он что-нибудь знает о подобных вещах или может как-то помочь. А он захочет помочь.
Что-то промелькнуло на его лице.
– Я так и сделаю, – ответил он. – Поговорю с ним прежде, чем уйду.
После этого они оба замолчали. «Прежде, чем уйду». Элена, как могла, гнала от себя эти слова. Она почувствовала, что у нее пересохло во рту, а сердце продолжает сильно биться, почти как во время битвы. Баэрд не двигался. Он выглядел таким юным. Пятнадцать лет, сказал он. Она отвела взгляд, снова охваченная неуверенностью, и увидела, что теперь вокруг них весь холм покрыт ковром белых цветов.
– Смотри! – воскликнула она с благоговением и радостью.
Баэрд огляделся и улыбнулся, от всего сердца.
– Это ты принесла их с собой, – сказал он.
Под ними восточнее, на пшеничном поле за рекой, продолжали петь лишь несколько голосов. Элена знала, что это означает. Сегодня первая ночь весеннего Поста. Начало года, начало цикла посева и сбора урожая. И сегодня ночью они выиграли битву. Она знала, что происходит между мужчинами и женщинами на том поле. Над головой звезды, казалось, спустились ниже, стали почти такими же близкими, как цветы вокруг.
Элена глубоко вздохнула и снова собрала свое мужество.
– Сегодняшней ночью все по-другому, не только это. Здесь.
– Я знаю, – тихо ответил Баэрд.
А потом он наконец-то поднялся и встал перед ней на колени среди всех этих юных белых цветов. Он отпустил ее руку, зато взял ее лицо в свои ладони, так осторожно, словно опасался, что она может сломаться или что его прикосновения могут причинить ей боль. Сквозь нарастающий стук сердца Элена услышала, как он прошептал ее имя, только один раз, словно это была молитва, и она еще успела ответить ему тем же – назвать его полное имя, как подарок, – прежде чем его рот накрыл ее губы.
После этого Элена уже не могла говорить, так как на нее нахлынуло жгучее желание и унесло ее прочь, как щепку, как кусочек коры, подхваченный громадной набежавшей волной. Но Баэрд был с ней. Они были вместе здесь, на холме, обнаженные, среди только что распустившихся белых цветов.
И когда Элена потянула его на себя и в себя, охваченная острой печалью и щемящей нежностью, она на мгновение подняла глаза и взглянула поверх его плеча на кружащиеся, сияющие звезды ночи Поста. И ее пронзила чудесная и радостная мысль: у каждого из этих звездных бриллиантов есть имя.
Потом ритм движений Баэрда изменился, и вместе с ним изменилась ее проснувшаяся страсть, и все мысли разбежались от нее, как пыль, несущаяся среди этих звезд. Элена повернула голову, ее губы искали и нашли его рот. Она обняла Баэрда за плечи и прижала его к себе. И высокая волна унесла их в начало весны.
