Глава X
Пять дней спустя, в канун Поста, они прибыли в замок Борсо.
Всю вторую половину дня, пока они ехали на юг, Дэвин смотрел на горы. Любой человек, выросший на водянистых низинах Азоли, не мог не трепетать при виде их вздымающихся цепей: Брачио здесь, в Чертандо, Паррави на востоке, в Тригии, а также – ее он никогда не видел, но был о ней наслышан, – увенчанной снегом Сфарони, высочайшей из них, на западе, там, где прежде была Тигана.
Вечерело. Далеко на севере в тот же день изувеченное тело Изолы Игратской лежало под окровавленной простыней в Зале аудиенций дворца на Кьяре.
Солнце садилось за острыми вершинами гор, окрашивая их во все оттенки красного – от винного и алого до темно-пурпурного. На самых высоких пиках снег все еще сверкал и ослепительно блестел в лучах заката. Дэвин мог разглядеть дорогу на перевал Брачио, спускающуюся с гор: это был один из трех знаменитых перевалов, связывавших – пусть не круглый год и всегда не без трудностей – полуостров Ладонь с Квилеей на юге.
В прежнее время, до того как матриархат пустил в Квилее глубокие корни, через горы велась торговля, и задумчивое благочестие дней весеннего Поста предвещало оживление коммерческой деятельности и обещало скорое открытие перевалов. Тогда города и замки-крепости здесь, в южных предгорьях, были полны жизни и играли важную роль. Они были хорошо защищены, так как там, где могли пройти торговые караваны, могла пройти и армия. Но ни один король Квилеи никогда не чувствовал себя на троне достаточно надежно, чтобы вести армию на север. Не с Верховными жрицами, которые только и ждали, когда он совершит ошибку и падет. Здесь, в Чертандо, армии лордов по большей части сражались друг против друга, обагряя острия мечей и стрел кровью соседей в диких схватках во имя знаменитой южной кровной мести, которая длилась многие поколения и становилась легендой.
А затем женщины в Квилее все же захватили власть, во времена Акиса и Пасиферии, несколько сотен лет назад. Квилея под властью жриц закрылась, подобно цветку в сумерках, и караваны перестали двигаться по дорогам.
Южные города превратились в деревни или, если были достаточно энергичными и гибкими, сменили характер своих занятий и повернулись на север, как это сделал Авалле, город Башен в Тигане. Здесь, в горных районах Чертандо, могущественные лорды, которые некогда содержали блестящие дворы в своих огромных, воинственных замках, стали живым анахронизмом. Их стычки и сражения друг с другом, когда-то являвшиеся неотъемлемой частью потока событий на Ладони, становились все более несущественными, хотя не делались от этого менее ожесточенными и беспощадными.
Когда Дэвин работал у Менико ди Феррата, ему иногда казалось, что каждая вторая баллада, которую здесь пели, повествовала о каком-нибудь лорде или его младшем сыне, преследуемых врагами на этих утесах. Или о несчастных влюбленных, разлученных ненавистью их отцов; или о кровавых деяниях этих отцов – неукротимых, похожих на ястребов в своих суровых высоких замках среди предгорий Брачио.
И половина этих баллад, повествовали ли они о яростных битвах, кровопролитии и горящих деревнях или оплакивали разлученных любовников, топившихся в тихих озерах среди туманных гор, как казалось Дэвину, были посвящены клану Борсо, и действие их разворачивалось на фоне массивного, мрачного великолепия замка Борсо, возвышающегося под самым перевалом Брачио.
Уже давно не появлялось новых баллад, их было и так очень мало с тех пор, как перестали приходить караваны из Квилеи. Но зато за последние два десятка лет появилось много свежих сплетен и слухов. Очень много. Альенор из замка Борсо стала живой легендой среди путешественников и прославилась особым образом.
И если эти новые истории рассказывали о любви, как и многие древние песни, они не имели почти ничего общего с легендами о горькой судьбе влюбленных, оплакивающих свои беды на овеваемых ветром скалах, а скорее повествовали о некоторых переменах в самом замке Борсо. О пушистых коврах и гобеленах, о заграничных шелках, кружевах и бархате, о вызывающих глубокое замешательство произведениях искусства в тех комнатах, в которых некогда сильные мужи составляли за грубыми столами планы полуночных рейдов, пока их буйные охотничьи собаки дрались из-за костей на устланном тростником полу.
Сидя рядом с Эрлейном на второй повозке, Дэвин оторвал взгляд от последних лучей солнца, сверкающих на пиках гор, и посмотрел на приближающийся замок. Он был построен в ложбине между двумя холмами, окружен рвом и раскинувшейся поблизости небольшой деревушкой. Борсо уже утонул в тени. Глядя на него, Дэвин увидел, как зажглись огни в окнах. Последние огни до конца дней Поста.
– Альенор – наш друг, – вот все, что объяснил Алессан. – Старый друг.
Во всяком случае, это было очевидно по тому приему, какой она оказала им после того, как сенешаль, высокий и сутулый, с великолепной белой бородой, торжественно ввел их в освещенный и согретый очагом парадный зал.
Необычно яркий румянец вспыхнул на щеках Алессана, когда хозяйка замка выпустила его волосы из своих длинных пальцев и оторвала губы от его рта. Она не торопилась это сделать. И что еще более интересно, он тоже. Слегка улыбаясь, Альенор отошла назад и посмотрела на его спутников.
Она узнала Эрлейна и кивком поприветствовала его:
– Добро пожаловать снова, трубадур. Прошло два года, не так ли?
– Так, моя леди. Польщен, что вы это помните.
Поклон Эрлейна напоминал о прежнем времени, о тех манерах, которые он демонстрировал до того, как Алессан привязал его к себе.
– Тогда ты был один, насколько я помню. Мне приятно видеть, что у тебя теперь такая блестящая компания.
Эрлейн открыл рот, потом закрыл, ничего не ответив. Альенор бросила взгляд на Алессана, в ее очень темных глазах мелькнуло вопросительное выражение.
Не получив ответа, она повернулась к герцогу, и любопытство на ее лице проступило еще явственнее. Она задумчиво прикоснулась пальцем к его щеке и слегка склонила голову набок. Замаскированный Сандре невозмутимо вытерпел ее осмотр.
– Очень хорошо сделано, – сказала Альенор из Борсо так тихо, чтобы не услышали слуги и сенешаль у двери. – Полагаю, Баэрд заставил всю Ладонь принять вас за карду. Я теряюсь в догадках, кто вы в действительности такой под всем этим гримом. – Ее улыбка была совершенно обворожительной.
Дэвин не знал, поражаться или беспокоиться. Через секунду эта дилемма потеряла смысл.
– Вы не знаете? – громко произнес Эрлейн ди Сенцио. – Ужасный недосмотр. Позвольте мне представить вам, миледи…
Больше он ничего не успел сказать.
Дэвин среагировал первым, что его удивило, когда он потом вспоминал об этом. Но он всегда соображал быстро и к тому же стоял ближе всех к чародею. Он сделал единственное, что пришло ему в голову: резко повернулся и изо всех сил ткнул Эрлейна кулаком в живот.
Случилось так, что он всего на долю секунды опередил Катриану, стоящую по другую сторону от Эрлейна. Она прыгнула вперед, намереваясь зажать чародею рот ладонью. От удара Дэвина Эрлейн с болезненным стоном согнулся пополам. Это, в свою очередь, заставило Катриану потерять равновесие. Ее непринужденно подхватила и удержала Альенор.
Все это произошло на протяжении не более трех секунд.
Эрлейн рухнул на колени на пушистый ковер. Дэвин опустился рядом с ним. Он услышал, как Альенор отослала слуг из комнаты.
– Ты глупец! – обрушился Баэрд на чародея.
– Несомненно, – согласилась Альенор совсем другим тоном, с преувеличенным раздражением и резкостью. – С чего это кому-то взбрело в голову, что я хочу обременить себя знанием того, какова истинная личность переодетого кардунского воина?
Она продолжала обнимать Катриану рукой за талию, хотя никакой необходимости в этом не было. Теперь она ее отпустила и насмешливо улыбнулась, когда девушка поспешно отступила назад.
– Ты – пылкое создание, не так ли? – шелковым голосом прошептала она.
– Не особенно, – отважно ответила Катриана, отойдя на несколько футов. Губы Альенор дрогнули. Она опытным взглядом окинула Катриану с головы до ног.
– Я ужасно ревную к тебе, – в конце концов объявила она. – И буду ревновать, даже если ты острижешь эти волосы и зашьешь эти глазищи. С какими великолепными мужчинами ты путешествуешь!
– Неужели? – спросила Катриана безразличным голосом, но щеки ее внезапно покраснели.
– Неужели? – резко передразнила ее Альенор. – Ты хочешь сказать, что еще не убедилась в этом сама? Милое дитя, чем же ты занималась по ночам? Разумеется, они великолепны! Не трать зря свою молодость, дорогая!
Катриана в упор посмотрела на нее.
– Мне не кажется, что я трачу ее зря, – ответила она. – Но сомневаюсь, что наши мнения по этому поводу совпадают.
Дэвин вздрогнул, но ответ Альенор был мягким:
– Может, и нет, – невозмутимо согласилась она. – Но, по правде говоря, мне кажется, что в наших взглядах гораздо больше общего, чем ты воображаешь. – Она помолчала. – Когда станешь старше, возможно, откроешь для себя, что лед годится для смерти и конца, но не для начала. Любого начала. С другой стороны, – прибавила она с улыбкой, в которой светилась бесконечная доброта, – я позабочусь о том, чтобы сегодня ночью у тебя было достаточно теплых одеял.
Эрлейн застонал, чем отвлек внимание Дэвина от женщин. Он услышал, как Катриана ответила: «Благодарю вас за заботу», – но не видел выражения ее лица. Хотя тон позволял предположить, каким было это выражение.
Он поддерживал голову Эрлейна, пока чародей старался отдышаться. Альенор просто их игнорировала. Теперь она с дружеской учтивостью приветствовала Баэрда. Таким же веселым тоном, инстинктивно отметил Дэвин, приветствовал ее и сам Баэрд.
– Прости, – шепнул он Эрлейну. – Я ничего другого не смог придумать.
Эрлейн слабо махнул еще не зажившей рукой. Он настоял, чтобы с него сняли повязки, перед тем как они вошли в замок.
– Это я прошу прощения, – просипел он, чем очень удивил Дэвина. – Я забыл о слугах. – Он вытер губы тыльной стороной ладони. – Погубив всех нас, я ничего хорошего не добьюсь для себя. Это не соответствует моей идее свободы. Как, откровенно говоря, и эта поза не соответствует моим понятиям о достоинстве пожилого мужчины. Поскольку ты меня сбил с ног, можешь оказать мне любезность и помочь подняться.
Впервые Дэвин услышал в голосе трубадура смешливые нотки. Умеет выживать, сказал о нем Сандре.
Он как можно тактичнее помог Эрлейну подняться.
– Этот крайне агрессивный молодой человек, – сухо представил его Алессан, – Дэвин д’Азоли. Еще он поет. Если будешь вести себя очень хорошо, может быть, он споет для тебя.
Дэвин повернул голову, но, наверное, потому, что его отвлекло последнее событие, он был совершенно не готов встретить такой взгляд.
«Не может этой женщине быть сорок лет», – промелькнула у него мысль. Чтобы скрыть смущение, он машинально отвесил ей театральный поклон, которому научил его Менико. Ей действительно было почти сорок, он знал это точно: Альенор овдовела через два года после свадьбы, когда Корнаро Борсо погиб во время вторжения барбадиоров в Чертандо. Очень скоро после этого начали распространяться слухи о прекрасной вдове, живущей в замке на южных землях.
Эти слухи даже приблизительно не могли передать, какой она была, какой он увидел ее, стоящую перед ним в длинном платье темно-синего цвета, настолько глубокого, что он казался почти черным. Ее волосы, действительно черные, были уложены в высокую прическу, скрепленную диадемой из белого золота, усыпанной драгоценными камнями. Нескольким прядям позволили свободно падать вниз, и они обрамляли идеальный овал лица. Глаза ее оказались темно-синими, почти лиловыми, под длинными ресницами, а губы – полными и красными, и они сложились в многообещающую улыбку, когда она посмотрела на Дэвина.
Он заставил себя не отвести глаз. Но почувствовал при этом, будто все клапаны в его венах открылись одновременно, а кровь превратилась в реку во время весеннего паводка и устремилась по крутому горному руслу со всевозрастающей скоростью. Ее улыбка стала еще более глубокой, более интимной, словно она действительно могла видеть то, что происходит внутри него, и ее черные глаза на секунду широко раскрылись.
– Полагаю, – произнесла Альенор ди Чертандо, – мне придется постараться быть очень хорошей, чтобы ты спел для меня. – И она повернулась к Алессану.
Дэвин заметил, что грудь у нее полная и крепкая. Не мог не заметить. Платье имело очень глубокий вырез, и бриллиантовый кулон на фоне кожи сверкал бело-голубыми огнями, притягивая взгляд.
Дэвин покачал головой, стараясь прояснить мысли, несколько шокированный собственной реакцией. Это смешно, сурово одернул он себя. Он слишком разгорячен историями, которые о ней рассказывают, его воображение вышло из-под контроля под влиянием пышной, чувственной обстановки этой комнаты. Он поднял взгляд вверх, чтобы отвлечься, и тут же пожалел об этом.
На потолке некий художник, по всей видимости не чуждый искусству любви, изобразил первобытный акт совокупления Адаона и Эанны. Лицо богини явно писалось с Альенор, и не менее очевидным было то, что она изображена в момент наивысшего наслаждения, когда ее экстаз породил звездный поток.
Действительно, по всему фону потолочной фрески рассыпались звезды. Однако смотреть на фон фрески было трудно. Дэвин заставил себя опустить глаза. Вернуть самообладание ему помог взгляд Катрианы, с которым он встретился в этот момент: в нем смешалась едкая насмешка и еще что-то, чего он не понял. При всей своей красоте и диком, пламенном великолепии волос, в это мгновение Катриана выглядела необычайно юной. Почти девочка, глубокомысленно подумал Дэвин, еще полностью не созревшая и не достигшая вершин женственности.
Хозяйка замка Борсо достигла вершин своей женской сути во всем, от обутых в сандалии ног до ленты в блестящих волосах. Ее ногти, запоздало заметил Дэвин, были окрашены в тот же сине-черный, опасный цвет, что и ее платье.
Он сглотнул слюну и снова отвел глаза в сторону.
– Я ожидала тебя вчера, – говорила Альенор Алессану. – Ждала тебя и прихорашивалась для тебя, но ты не приехал.
– Это к лучшему, – пробормотал Алессан с улыбкой. – Если бы я увидел тебя еще более красивой, чем сейчас, то у меня не хватило бы сил уехать.
Губы ее изогнулись в лукавой улыбке. Она повернулась к остальным:
– Видите, как этот человек меня мучает? Не пробыл в моем доме и четверти часа, а уже говорит об отъезде. Хорош друг, как вы считаете?
По-видимому, этот вопрос был адресован непосредственно Дэвину. У него пересохло в горле; ее взгляд губительно влиял на импульсы, передающие команды от мозга к языку. Он выдавил из себя улыбку, подозревая, что выражение его лица представляет собой нечто среднее между бессмысленным и идиотским.
«Вина», – с отчаянием подумал Дэвин. Ему срочно нужен бокал чего-нибудь покрепче.
Словно владея искусством рассчитать время, более тонким, чем магия, снова появились трое слуг в синих ливреях, каждый нес на подносе семь бокалов. На двух подносах, увидел Дэвин, стояли бокалы с красным вином, почти наверняка вином Чертандо.
Вино в бокалах на третьем подносе было голубым.
Дэвин повернулся к Алессану. Принц смотрел на Альенор с выражением, которое говорило о чем-то личном, что связывало их в далеком прошлом. На мгновение ее взгляд и поза тоже изменились: словно она на секунду отказалась от рефлекторной привычки плести сети соблазна. И Дэвину, гораздо более наблюдательному теперь, чем шесть месяцев назад, показалось, что он заметил в ее глазах печаль.
Потом Альенор заговорила, и он убедился, что не ошибся. Каким-то неуловимым образом это его успокоило, и настроение в комнате окрасилось в иные, более мягкие тона.
– Вряд ли я могу об этом забыть, – тихо сказала она Алессану, махнув рукой в сторону голубого вина.
– Я тоже, – ответил он. – Ведь это началось здесь.
Она немного помолчала, прикрыв глаза. Потом мгновение миновало. Когда Альенор снова открыла глаза, в них сверкали искры.
– У меня для тебя обычный набор писем. Но одно пришло совсем недавно, – сказала она. – Его принес два дня назад очень молодой жрец Эанны, который боялся меня все время, пока находился здесь. Он даже не захотел остаться на ночь, хотя прибыл уже на закате. Клянусь, он уехал так быстро, будто опасался, что я сорву с него одежды, если он задержится, чтобы перекусить.
– А ты бы это сделала? – ухмыльнулся Алессан.
Она скорчила гримасу:
– Едва ли. Эти жрецы Эанны редко заслуживают того, чтобы тратить на них время. Хотя он действительно был хорошеньким. Почти таким же хорошеньким, как Баэрд, как я теперь понимаю.
Баэрд, совершенно невозмутимый, просто улыбнулся. Игривый взгляд Альенор задержался на нем. И здесь тоже, отметил Дэвин. Этот обмен взглядами говорил о событиях и чувствах давно прошедшего времени. Он вдруг почувствовал себя юным и неуместным.
– Откуда это последнее послание? – спросил Алессан.
Альенор заколебалась.
– С запада.
Больше она ничего не объяснила. И бросила вопросительный взгляд в сторону остальных.
Алессан это заметил.
– Можешь говорить свободно. Я доверяю всем этим людям. – Он постарался не смотреть в сторону Эрлейна. Дэвин все же взглянул, но если он ожидал увидеть реакцию чародея, то был разочарован.
Альенор жестом отпустила слуг. Старый сенешаль уже удалился, чтобы проследить за подготовкой комнат. Когда они остались одни, Альенор подошла к письменному столу у одного из четырех ярко пылающих каминов и достала из ящика запечатанный конверт. Вернулась обратно и подала его Алессану.
– Это от самого Данолеона, – сказала она. – Из твоей провинции, названия которой я пока не могу ни услышать, ни произнести.
Этого Дэвин никак не ожидал.
– Извините меня, – пробормотал Алессан.
Он быстро подошел к ближайшему камину, на ходу вскрывая конверт. Альенор старательно занялась раздачей бокалов с красным вином. Дэвин сделал большой глоток. Потом заметил, что Баэрд не притронулся к вину и что его взгляд прикован к Алессану, стоящему в противоположном конце комнаты. Дэвин проследил за этим взглядом. Принц закончил читать. Он стоял неподвижно, уставившись в огонь.
– Алессан? – позвал Баэрд.
Альенор быстро обернулась. Алессан не пошевелился; казалось, он даже не услышал.
– Алессан! – снова позвал Баэрд, более настойчиво. – Что случилось?
Принц Тиганы медленно отвернулся от огня и посмотрел на них. Или не совсем на них, мысленно поправил себя Дэвин. На Баэрда. В его лице было нечто мрачное и холодное.
Лед – для конца, невольно подумал Дэвин.
– Боюсь, оно действительно от Данолеона. Из святилища. – Голос Алессана звучал ровно. – Моя мать умирает. Мне придется завтра выехать домой.
Баэрд стал таким же бледным, как Алессан.
– А встреча? – спросил он. – Завтрашняя встреча?
– Сначала встреча, – ответил Алессан. – После встречи, что бы ни произошло, я должен ехать домой.
Принимая во внимание потрясение, которым эта новость, а также слова и поведение Алессана оказались для них всех, стук в дверь спальни Дэвина поздно ночью стал озадачивающим сюрпризом.
Он еще не спал.
– Минуту, – тихо отозвался он и быстро натянул штаны. Надел свободную рубаху через голову и прошлепал в чулках по полу, вздрагивая от холода камней там, где закончился ковер. Его волосы растрепались, он чувствовал себя неопрятным и смущенным, когда распахнул дверь.
В коридоре, держа в руках одну свечу, отбрасывающую призрачные, мерцающие тени на стены, стояла сама Альенор.
– Пойдем, – вот и все, что она сказала.
Она не улыбнулась, и он не разглядел ее глаз за пламенем свечи. На ней был кремовый халат, отороченный мехом, с застежкой у ворота, но Дэвин различал под ним ее полную грудь. Волосы она распустила, и они рассыпались по плечам, черным водопадом спускаясь по спине.
Дэвин колебался, во рту у него снова стало сухо, мысли разбегались и путались. Он поднял руку и попытался пригладить безнадежно спутанные волосы.
Она покачала головой.
– Оставь так, как есть, – сказала она. Ее свободная рука с длинными темными ногтями зарылась в его каштановые кудри. – Оставь их, – повторила она и повернулась.
Он последовал за ней. За ней, и за единственной свечой, и за бушующим в крови хаосом по длинному коридору, затем по более короткому, через анфиладу пустых общих комнат, потом вверх по изогнутой широкой лестнице. На верхней площадке из-за открытых створок дверей выплеснулся поток оранжевого света. Дэвин вошел в эти двери вслед за хозяйкой замка Борсо. Он успел увидеть яркий огонь в камине, богатые, затейливые драпировки на стенах, огромное пространство ярких ковров на полу и громадную кровать, усыпанную подушками всех цветов и размеров. Поджарый охотничий пес, серый, грациозный, посмотрел на него со своего места у камина, но не встал.
Альенор поставила свечу. Закрыла обе створки двери и обернулась к нему, прислонясь спиной к полированному дереву. Ее глаза были огромными и сверхъестественно черными. Сердце Дэвина стучало как молот. Казалось, кровь шумит в его венах.
– Я вся горю, – произнесла Альенор.
Какая-то часть его существа, где жило чувство меры и зарождалась ирония, хотела запротестовать, даже посмеяться над таким заявлением. Но, глядя на Альенор, он заметил ее учащенное, неровное дыхание, увидел ее яркий румянец… и его рука, будто по собственной воле, поднялась и прикоснулась к ее щеке.
Она была обжигающе горячей.
С глубоким гортанным звуком Альенор схватила его руку и вонзила зубы в его ладонь.
И вместе с болью в Дэвине проснулось такое желание, какого он никогда еще не испытывал. Он услышал странный, сдавленный звук и понял, что сам его издал. Он сделал короткий шаг вперед, и она очутилась в его объятиях. Ее пальцы сомкнулись и запутались в его волосах, а ее рот встретил его губы с такой жадностью, с такой жаждой, которая раздула разгорающийся огонь его желания до такой силы, что сознание ускользнуло и улетело далеко-далеко.
Все исчезло или готово было исчезнуть. Тигана, Алессан, Алаис, Катриана. Его воспоминания. Память, которая была его самым надежным якорем и его гордостью. Даже воспоминания о коридорах, ведущих к этой комнате, дороги, и годы, и комнаты, все прочие комнаты, которые вели к этой. И к ней.
Он рванул застежки ее халата и зарылся лицом между ее грудей, когда они выплеснулись на волю. Она ахнула, ее руки теребили его рубаху, пока не сняли ее. Он почувствовал, как ее ногти впиваются в его кожу на спине. Тогда он повернул голову и укусил ее, ощутив вкус крови. И услышал ее смех.
Никогда, никогда прежде он не делал ничего подобного.
Они каким-то образом очутились на кровати среди россыпи цветных подушек. А потом обнаженная Альенор оказалась над ним, оседлала его, ее рот накрыл его губы, и они вдвоем бросились под арку врат, стремясь убежать от всего мира. Так далеко, как только возможно.
На мгновение Дэвину показалось, что он понял. Его посетило внутреннее озарение, без участия мыслей, и он осознал, почему Альенор это делала. Природа ее физического желания была не тем, чем казалась. В другое время в спокойном месте он мог бы подобрать этому название, сформулировать расплывчатую догадку. Он попытался…
Она закричала, достигнув вершины. Ее руки скользнули вниз по его коже. Страсть затмила мысли, парализовала любые попытки думать. Мучительно извернувшись, Дэвин буквально швырнул Альенор на бок и забросил себя на нее, не покидая теплого убежища между ее бедрами. Окружающие их подушки разлетелись в стороны, упали на пол. Ее глаза были крепко зажмурены, рот беззвучно шептал какие-то слова.
Дэвин начал погружаться в нее так, словно хотел прогнать прочь всех демонов и все обиды, все смертельно жестокие истины, которые представляла собой жизнь Ладони в их время. Достигнув собственной вершины, он упал обессиленный и дрожащий, не осознавая, где находится, лишь смутно цепляясь за знакомый звук своего имени.
Она снова и снова тихо шептала это имя. Осторожно высвободилась из-под его тяжести. Он перекатился на спину, не открывая глаз. Почувствовал, как ее пальцы скользят по его коже. Он не мог пошевелиться. Она играла с его руками, ласкала и отводила их в стороны от тела. Ее губы и пальцы, танцуя, спускались вниз по его груди и животу, по удовлетворенному органу и дальше вниз, вдоль бедер и ног.
К тому времени, как он понял, что она сделала, его руки и ноги были привязанными к четырем столбам кровати, а тело оказалось распростерто под Альенор. Глаза Дэвина распахнулись, испуганно и встревоженно. Он дернулся. Бесполезно – его держали шелковые путы, и узлы были прочно затянуты.
– То было чудесное начало ночи, – сказала Альенор хриплым голосом. – Научить тебя кое-чему новому? – Она протянула руку, обнаженная и прекрасная, раскрасневшаяся, со следами его ласк на теле, и что-то подняла с пола рядом с кроватью. Глаза Дэвина широко раскрылись, когда он увидел то, что она держала в руках.
– Ты связала меня против моей воли, – сказал Дэвин с некоторым отчаянием. – Не так я представляю себе слияние в любовных объятиях. – Он снова сильно дернулся, плечами и бедрами, но шелковые путы держали крепко.
Альенор ответила сияющей улыбкой. В этот момент она казалась такой прекрасной, какой он даже представить не мог ни одну женщину. В громадных черных озерах ее глаз блеснуло нечто первобытное, опасное и пугающе возбуждающее. Он с удивлением почувствовал, как быстро возвращается к нему желание. Она увидела это. И улыбка ее стала еще шире. Длинный ноготь легонько, почти задумчиво, поглаживал его восстающую плоть.
– Тебе это понравится, – прошептала его темная госпожа, госпожа замка Борсо. Ее губы приоткрылись, обнажив острые белые зубы. Он ощутил упругую твердость ее сосков, когда она раздвинула ноги и снова оседлала его. Он видел, как она ласково поглаживает то, что взяла с ковра у кровати. Охотничий пес у камина поднял свою красивую голову и наблюдал за ними.
– Тебе понравится, – повторила Альенор. – Доверься мне. Позволь научить тебя, показать тебе это, потом это, и скоро ты именно так будешь представлять себе слияние в любовных объятиях. Да, Дэвин, это произойдет очень скоро.
Она заскользила по его телу, и пламя свечей заколебалось, а потом она заслонила его собой. Он сопротивлялся, но лишь несколько секунд, потому что его сердце снова сильно забилось и желание накрыло его одновременно с Альенор. В черной глубине ее глаз перед тем, как они закрылись, в ее движениях над ним, в неровном, напряженном ритме дыхания он читал, как ее сложные желания снова поднимаются в ней.
И еще до окончания ночи, до середины ее, при догорающих последних свечах зимы, она доказала ему свою правоту с ужасающей силой еще и еще раз. А в конце уже она лежала связанной и распростертой между четырьмя столбами кровати, которая была всем миром, и Дэвин уже не вполне понимал, кто он такой, если делает с ней все эти вещи. Он заставлял ее шептать, а затем громко кричать его имя, снова и снова. Но он точно знал, что она изменила его и нашла внутри него такое место, где его потребность искать забвения не уступала ее собственной.
Некоторое время спустя свеча с его стороны кровати догорела. В воздухе плыл ароматный дымок. Узор света и теней в комнате изменился, и они оба это заметили, поскольку не спали. Дрова в камине превратились в тлеющие угольки; пес все еще лежал возле него, опустив великолепную голову на лапы.
– Тебе лучше уйти, – сказала Альенор, рассеянно поглаживая плечо Дэвина. – Пока еще осталась свеча, которую ты можешь взять с собой. В темноте легко заблудиться.
– Ты соблюдаешь дни Поста? – спросил он, несколько удивленный таким благочестием. – Не зажигаешь огня?
– Не зажигаю, – печально ответила она. – Половина моих слуг ушла бы от меня, и мне даже не хочется думать о том, что сделали бы крестьяне окрестных деревень. Взяли бы штурмом замок. Наложили бы какое-нибудь древнее заклятие с помощью колосьев, смоченных кровью. Это южные горы, Дэвин, здесь серьезно относятся к обрядам.
– Так же серьезно, как и ты к своим?
В ответ она улыбнулась и потянулась, как кошка.
– Наверное. Крестьяне сегодня и завтра будут делать такие вещи, о которых я предпочитаю не знать.
Плавным движением она соскользнула вниз, к изножью кровати, и потянулась к чему-то, лежащему на ковре. Ее тело представляло собой гладкий изгиб белой плоти, залитой пламенем свечей, на нем еще краснели оставленные им отметины.
Она выпрямилась и протянула ему штаны. Ему показалось, что его прогоняют, и он посмотрел на нее долгим, пристальным взглядом, не шевелясь. Она не отвела глаз, но в них не было жесткости или пренебрежения.
– Не сердись, – мягко сказала Альенор. – Ты был слишком великолепен, чтобы уйти в гневе. Я говорю тебе правду: я действительно соблюдаю обычаи дней Поста и действительно трудно найти обратную дорогу без света. – На мгновение она заколебалась, потом прибавила: – И я всегда сплю одна с тех пор, как погиб мой муж.
Дэвин ничего не ответил. Он встал и оделся. Рубаху он обнаружил на полпути между дверью и кроватью. Она оказалась такой разорванной, что это должно было его рассмешить. Но ему не было смешно. В самом деле, он испытывал гнев – или чувство за пределами гнева или близкое к гневу, нечто более сложное. Лежа среди разбросанных подушек на своей постели, нагая и ничем не прикрытая, Альенор наблюдала, как он одевается. Он взглянул на нее, все еще восхищаясь ее кошачьим великолепием и – несмотря на перемену в настроении – осознавая, как легко она могла бы снова разжечь в нем желание.
Но пока он смотрел на нее, спящая мысль вынырнула на поверхность оттуда, куда ее вытеснило первобытное неистовство последних часов. Он поправил рубашку, как мог, и подошел, чтобы взять одну из свечей в бронзовом подсвечнике.
Альенор повернулась на бок, чтобы следить за ним взглядом. Теперь она подперла голову согнутой рукой, ее черные волосы рассыпались в беспорядке вокруг нее, а тело предстало его взору в колеблющемся свете, словно сияющий дар. Ее широко раскрытые глаза смотрели прямо, улыбка была щедрой, даже доброй.
– Спокойной ночи, – сказала Альенор. – Не знаю, понял ли ты, но если ты когда-нибудь пожелаешь вернуться, я всегда буду тебе рада.
Этого Дэвин не ожидал. Он понимал, что ему оказали высокую честь. Но его прежнее беспокойство сейчас усилилось и смешалось с другими образами, поэтому хотя он улыбнулся в ответ и кивнул, но не ощутил ни гордости, ни этой чести.
– Спокойной ночи, – ответил он и повернулся к двери.
У выхода он остановился, так как вспомнил слова Алессана о том, что голубое вино началось с нее, и по другим причинам, которые стали ему понятны тогда или после, и обернулся к Альенор. Она не шевелилась. Он смотрел, впитывая роскошь комнаты и красоту лежащей на кровати женщины. Пока он стоял так, еще одна свеча в дальнем конце комнаты погасла.
– Это то, что происходит с нами? – тихо спросил тогда Дэвин, подбирая слова, чтобы сформулировать эту новую, трудную мысль. – Когда мы лишаемся свободы. Это то, что происходит с нашей любовью?
Он видел, что выражение ее глаз изменилось, даже на расстоянии, в этом колеблющемся переплетении тьмы и света. Она долго смотрела на него.
– Ты умен, – наконец ответила она. – Алессан правильно выбрал тебя.
Он ждал.
– Ах! – хриплым голосом воскликнула Альенор, притворяясь изумленной. – Он действительно хочет получить ответ. Правдивый ответ от хозяйки замка на краю света. – Возможно, это сыграл шутку неверный свет, но она, казалось, смотрела мимо Дэвина, дальше, за пределы покрытых коврами стен комнаты. – Это одна из тех вещей, что с нами происходят, – в конце концов сказала она. – Нечто вроде мятежа во тьме против законов дня, которые нас связывают и которые сейчас нельзя нарушить.
Дэвин это обдумал.
– Возможно, – мягко согласился он, размышляя. – Или признание в глубине души того, что мы не заслуживаем ничего большего, ничего более глубокого. Поскольку мы не свободны и примирились с этим.
Он увидел, как она вздрогнула и закрыла глаза.
– Разве я это заслужила? – спросила она.
Огромная печаль охватила Дэвина. Он с трудом сглотнул.
– Нет, – ответил он. – Нет, не заслужила.
Когда он вышел из комнаты, ее глаза оставались закрытыми.
Дэвин чувствовал себя обремененным непосильной тяжестью, а не просто уставшим: груз размышлений давил на него, замедлял его движения. Он споткнулся, спускаясь по лестнице, и ему пришлось резко вытянуть в сторону свободную руку, чтобы опереться о стену. От этого движения свеча погасла.
Стало очень темно. В замке стояла полная тишина. Дэвин спустился до низа лестницы и поставил там на полку погасшую свечу. Через высокие узкие окна, расположенные в стенах через равные промежутки, в коридор падали косые полосы лунного света, но под таким углом и в этот час ночи они ничего не освещали.
Он быстро обдумал возможность вернуться за новой свечой, но потом, постояв неподвижно, чтобы глаза привыкли к темноте, снова двинулся туда, откуда, как ему казалось, он пришел.
Он заблудился очень быстро, но не слишком встревожился. В его нынешнем настроении казалось уместным вот так бесшумно брести по темным коридорам древнего замка глубокой ночью, чувствуя под ступнями холодный камень.
«Нет неверных поворотов. Есть лишь предназначенные нам тропы, о которых мы ничего не знали».
Кто сказал ему это? Слова пришли в голову неожиданно, откуда-то из глубин памяти. Он свернул в незнакомый коридор и прошел через длинную комнату, увешанную картинами. На полпути он вспомнил голос, сказавший эти слова: это был старый жрец Мориан в храме богини возле их дома в Азоли. Он учил близнецов, а потом Дэвина писать и считать, а когда выяснилось, что младший мальчик умеет петь, давал Дэвину первые уроки гармонии.
«Нет неверных поворотов», – снова подумал Дэвин. А потом, с дрожью, которую не смог подавить, вспомнил, что сейчас не просто высшая точка ночи, но конец зимы, первый из дней Поста, когда мертвые, как говорят, бродят среди живых.
Мертвые. Кто его мертвые? Марра. Его мать, которой он никогда не знал. Тигана? Можно ли сказать, что страна, или провинция, умерла? Можно ли потерять ее и оплакивать, как живую душу? Он вспомнил о барбадиоре, которого зарезал в конюшне Ньеволе.
Он ускорил шаги в темноте, по неровно освещенным лунным светом камням огромного молчаливого замка.
Дэвину казалось, что он идет уже бесконечно долго, вне времени, никого не встречая, ничего не слыша, кроме собственного дыхания и мягкого шлепанья ног, но тут он наконец узнал одну из статуй в нише. Он любовался ею при свете факела в начале вечера. Он помнил, что его комната находится впереди и за углом справа. Каким-то образом он пошел не в ту сторону и обошел все дальнее крыло замка Борсо.
Он также помнил с вечера, что комната прямо напротив маленькой изящной статуэтки бородатого лучника, натягивающего тетиву, принадлежит Катриане.
Дэвин взглянул в оба конца коридора, но увидел лишь более или менее густые тени среди полос лунного света, падающих сверху. Он прислушался, но не различил ни звука. Если мертвые и бродили поблизости, то они молчали.
«Нет неверных поворотов», – давным-давно сказал ему жрец Плото.
Он подумал об Альенор, лежащей с закрытыми глазами среди ярких подушек и многочисленных свечей, и пожалел о том, что сказал ей в конце. Он жалел о многом. Мать Алессана умирает. Его мать мертва.
«Лед – для смерти и конца», – сказала Альенор Катриане в зале.
Ему было очень холодно и грустно. Он двинулся вперед и в конце концов, нарушая тишину, осторожно постучал в дверь Катрианы.
Она спала беспокойно по многим причинам. Альенор ее тревожила: и необузданная чувственность, исходившая от этой женщины, и явно близкие неизвестные отношения, связывавшие ее в прошлом с Алессаном и Баэрдом.
Катриана терпеть не могла неизвестности. И скрытой от нее информации. Она до сих пор не знала, что Алессан собирается делать завтра, что это за таинственная встреча в горах, и неизвестность заставляла ее нервничать и даже, в чем она не хотела себе признаваться, пугала.
Иногда ей хотелось больше походить на Дэвина, так же спокойно принимать то, что она может или не может знать. Она видела, как он собирает по кусочкам то, что ему удается выяснить, и терпеливо ждет появления нового обрывка сведений, а затем складывает их, словно детали детской головоломки.
Иногда она этим восхищалась, иногда бесилась и презирала его за то, что он мирится с периодической скрытностью Алессана и с постоянной сдержанностью Баэрда. Катриане необходимо было знать. Она такую большую часть жизни провела в невежестве, отлученная от собственной истории в той крохотной рыбацкой деревушке в Астибаре. Она чувствовала, что ей надо наверстать потерянное время. Иногда ей даже хотелось от этого заплакать.
Вот что она чувствовала в тот вечер, пока не погрузилась в неглубокий, беспокойный сон, в котором ей приснился дом. Дом часто снился ей с тех пор, как она уехала, и особенно мать.
На этот раз она увидела себя идущей по деревне после восхода солнца. Вот она миновала последний дом – дом Тендо, она даже увидела его пса, – а затем свернула на знакомый берег и подошла к тому месту, где отец купил полуразрушенную хижину, отремонтировал ее и поселился в ней с семьей.
Во сне Катриана увидела, что лодка уже далеко в море, скачет на утренних волнах. По-видимому, стояла весна. Ее мать сидела в дверном проеме их дома и чинила сети, пользуясь ярким светом восходящего солнца. Ее зрение с годами ухудшалось, и ей было все труднее работать иглой по вечерам. Катриана постепенно взяла на себя ночную работу в тот последний год, когда жила дома.
Во сне стояло чудесное утро. Камни на берегу сверкали, дувший с воды бриз был свежим и легким. Все другие лодки тоже вышли в море, пользуясь утренним временем, но их собственную лодку узнать было легко. Катриана прошла по тропинке и остановилась возле только что отремонтированного крыльца, ожидая, когда мать поднимет глаза и посмотрит на нее, потом вскрикнет, и вскочит, и заключит дочь в объятия.
Ее мать действительно подняла глаза от работы, но только для того, чтобы взглянуть в сторону моря, прищурившись от света, и проверить, где их лодка. Старая привычка, нервная привычка, возможно, она в значительной степени повредила ее зрение. Но в этой маленькой лодке находились ее муж и трое сыновей.
Она совсем не замечала дочери. Катриана поняла, со странной болью, что она невидима. Потому что она уехала, потому что покинула их и ее там больше нет. В волосах матери прибавилось седины, и сердце Катрианы защемило, пока она стояла там, в мягком солнечном свете, при виде того, как стерлись и огрубели руки матери и каким усталым сделалось ее доброе лицо. Она всегда считала мать молодой женщиной, пока не умерла от чумы Тьена, еще совсем младенец, шесть лет назад. После этого все изменилось.
«Это несправедливо», – подумала она и во сне громко заплакала, но ее не услышали.
Мать сидела на крыльце на деревянном стуле, в лучах утреннего солнца, трудилась над сетями, иногда поднимала глаза и смотрела, где находится одна маленькая лодочка среди многих, подпрыгивающих на волнах этого чужого восточного моря, так далеко от того моря, которое она любила.
Катриана проснулась, тело ее резко скорчилось, спасаясь от боли, которую вызывали эти видения. Она открыла глаза и ждала, когда утихнет сердцебиение, лежа под несколькими одеялами в одной из комнат замка Борсо. Замка Альенор.
Альенор, которой было столько же лет, сколько усталой, постаревшей матери Катрианы. Это было действительно несправедливо. Почему она должна чувствовать себя такой виноватой, видеть во сне такие грустные, болезненные картины из-за того, что уехала из дома? Ведь мать сама дала ей кольцо, когда ей исполнилось четырнадцать лет, в тот год, когда умер младенец. Кольцо, которое говорило о ее принадлежности к Тигане, стране у моря, всем, кто знал эти древние символы, и больше никому.
Кольцо, по которому ее узнал Алессан бар Валентин два года назад, когда они с Баэрдом увидели ее, продающую угрей и только что пойманную рыбу в городе Ардин, расположенном на побережье рядом с ее деревней.
В восемнадцать лет Катриана не была доверчивой. Она не могла сказать ни тогда, ни теперь, почему поверила этим двоим и пошла с ними на прогулку за город, вверх по реке, когда рынок закрылся. Если бы от нее потребовали ответить, она бы сказала, что в Баэрде было нечто такое, что внушило ей доверие.
Именно во время этой прогулки они рассказали ей о ее кольце и о Тигане, и ось ее жизни наклонилась в другую сторону. С этого момента началось новое течение времени и появилась потребность знать.
Дома в тот вечер, после ужина, после того как мальчики легли спать, она сказала родителям, что теперь знает, откуда они и что значит ее кольцо. И спросила отца, что он собирается предпринять, чтобы помочь ей вернуть Тигану, и что он делал все эти годы. Единственный раз в жизни она увидела своего мягкого, безобидного отца в такой ярости, и это был единственный раз, когда он ее ударил.
Мать зарыдала. Отец метался по дому неуклюже, как человек, непривычный к ярости, и клялся Триадой, что не для того увез жену и дочь до начала вторжения игратян, до наступления осени, чтобы теперь снова окунуться в старые горести.
И вот так Катриана узнала вторую новость, которая изменила ее жизнь.
Младший из мальчиков начал плакать. Тогда отец с топотом выбежал из дома, хлопнув дверью так, что стекла задребезжали в окнах. Катриана с матерью молча сидели и смотрели друг на друга еще долго после того, как испуганный ребенок постепенно затих на полатях над их головами. Катриана протянула руку и показала кольцо, которое носила в последние четыре года. Она спрашивала взглядом, и мать один раз кивнула, уже без слез. Потом они обнялись, и обе считали, что в последний раз.
Катриана нашла Алессана и Баэрда в самой известной гостинице Ардина. Она помнила, что стояла ясная ночь, обе луны были почти полными и поднялись высоко в небе. Ночной сторож в гостинице ухмыльнулся ей и попытался схватить, когда она проскользнула мимо него вверх по лестнице к комнате, которую он ей указал.
Она постучалась, и Алессан открыл, услышав ее имя. Его серые глаза, еще до того как она заговорила, странно потемнели, словно он предчувствовал новое бремя или горе.
– Я иду с вами, – сказала Катриана. – Мой отец был трусом. Мы сбежали до вторжения. Я намереваюсь искупить его вину. Но я не стану спать ни с кем из вас. Я никогда не спала ни с одним мужчиной. Могу ли я вам доверять?
Лежа без сна в замке Борсо, Катриана покраснела в темноте при этом воспоминании. Какой невозможно юной она, наверное, показалась им тогда. Но ни один из мужчин не рассмеялся, даже не улыбнулся. Она этого никогда не забудет.
– Ты умеешь петь? – вот и все, что спросил Алессан.
Катриана снова уснула, думая о музыке, обо всех песнях, которые она пела вместе с ними за два года путешествий по Ладони. На этот раз ей снилась вода – она плавала в море, дома, и это было ее самым большим, самым сладким удовольствием. Нырять за раковинами летом, в сумерках, среди перепуганных рыб, чувствовать, как вода обволакивает тебя словно вторая кожа.
Потом без предупреждения, без всякого перехода, сон изменился, и она снова очутилась на мосту в Тригии, в сгущающейся зимней темноте, пронизанной ветром, более испуганная, чем могла себе представить. Винить следовало только саму себя, свою гордость, свое мучительное, всепоглощающее, неумолимое стремление искупить вину за то, что они сбежали. Она увидела себя снова, увидела, как взбирается и балансирует на перилах, увидела черную, стремительно несущуюся, бурлящую воду далеко внизу и услышала, даже сквозь громкий рев реки, стук собственного сердца.
И проснулась во второй раз перед самым кошмаром прыжка. Проснулась от стука в дверь, который во сне приняла за стук сердца.
– Кто там? – крикнула она.
– Дэвин. Ты позволишь мне войти?
Катриана резко села на постели и натянула верхнее одеяло до самого подбородка.
– В чем дело? – крикнула она.
– Собственно говоря, я и сам не знаю. Можно войти?
– Дверь не заперта, – ответила она наконец. Убедилась, что одеяла ее полностью закрывают, хотя в комнате было настолько темно, что это не имело особого значения.
Она услышала, как он вошел, но увидела только очертания его фигуры.
– Спасибо, – сказал Дэвин. – Знаешь ли, тебе следовало запереть дверь.
Интересно, подумала Катриана, догадывается ли он, как сильно она ненавидит, когда ей говорят подобные вещи.
– Единственный человек, который может бродить сегодня по дому, – это наша хозяйка, а она вряд ли придет ко мне. Слева от тебя есть кресло.
Она услышала, как он нашел его и со вздохом откинулся на мягкую спинку.
– Наверное, это правда, – ответил он обессиленным голосом. – И я прошу прощения, мне вовсе не следует учить тебя, как о себе заботиться.
Она пыталась уловить иронию, но не услышала ее.
– Мне удавалось неплохо справляться без твоего руководства, – мягко сказала она.
Он помолчал. Потом сказал:
– Катриана, я честно не знаю, зачем я здесь. Сегодня у меня такое странное настроение. Мне так грустно, даже смешно.
В его голосе было нечто очень странное. Она мгновение поколебалась, потом, осторожно поправив одеяла, потянулась, чтобы ударить о кремень.
– Ты зажигаешь огонь в дни Поста? – спросил он.
– Как видишь. – Она зажгла свечу, стоящую у кровати. Потом, несколько жалея о своем ядовитом тоне, прибавила: – Моя мать зажигала одну свечу – всего одну, в память о Триаде, так она говорила. Но я поняла, что она имела в виду, только после встречи с Алессаном.
– Это странно. Так же делал и мой отец, – задумчиво произнес Дэвин. – Я никогда об этом не думал. И не знал, почему он так поступает. Мой отец был не из тех, кто объясняет.
Катриана повернулась и посмотрела на него, но он сидел, утонув в кресле, и крылья подголовника заслоняли его лицо.
– Напоминание о Тигане? – спросила она.
– Должно быть, так. Будто боги Триады не заслуживают полной преданности или соблюдения всех правил из-за того, что допустили такое. – Дэвин помолчал, потом прибавил задумчивым тоном: – Это еще один пример нашей гордости, не так ли? Той тиганской самонадеянности, о которой вечно твердит Сандре. Мы торгуемся с Триадой, качаем чаши весов: они отняли наше имя, а мы отнимаем часть положенных им обрядов.
– Наверное, ты прав, – сказала Катриана, хотя никогда не воспринимала это подобным образом.
Дэвин иногда высказывался в таком духе. Она не считала этот поступок ни проявлением гордости, ни торгом, скорее напоминанием самим себе о том, какая несправедливость была совершена. Напоминанием, как и голубое вино Алессана.
– Моя мать – женщина не гордая, – заметила она, к собственному изумлению.
– А я не знаю, какой была моя мать, – сказал он сдавленным голосом. – Даже не знаю, могу ли я назвать гордым отца. Наверное, я о нем тоже знаю очень мало.
У него действительно был странный голос.
– Дэвин, – резко сказала Катриана. – Наклонись вперед. Дай мне посмотреть на тебя. – Она проверила одеяла: они закрывали ее до подбородка.
Он медленно подался вперед; свеча осветила его безумно растрепанные волосы, порванную рубаху и явственные царапины и следы зубов. Катриану охватил гнев, который постепенно сменился глубокой тревогой, которая не имела к Дэвину отношения. Во всяком случае, непосредственного отношения.
Она скрыла свои чувства за злым смехом.
– Она действительно бродила по дому, как я погляжу. У тебя такой вид, будто ты побывал на войне.
Он с усилием выдавил из себя улыбку, но его глаза оставались мрачными, она это видела даже при свете свечи.
Это ее обеспокоило.
– В чем же тогда дело? – спросила она саркастично, но настойчиво. – Ты ее довел до бессилия и пришел сюда за добавкой? Могу тебе сказать…
– Нет, – поспешно перебил он. – Нет, не в этом дело. Это… совсем не то, Катриана. Это была… трудная ночь.
– Судя по твоему виду, трудная, – заметила она, вцепившись руками в одеяло.
Он упрямо продолжал спорить:
– Не в этом смысле. Это так странно. Так сложно. Думаю, я кое-чему здесь научился. Думаю…
– Дэвин, мне совсем не хочется выслушивать подробности! – Она рассердилась на себя за то, что подобные вещи заставляют ее так нервничать.
– Нет-нет. Не так, хотя да, вначале было так. Но, – он вздохнул, – по-моему, я узнал кое-что о том, что с нами сделали тираны. Не только Брандин и не только в Тигане. Альберико тоже. Они оба, и с нами всеми.
– Какое прозрение, – машинально пошутила она. – Наверное, она гораздо искуснее, чем ты воображал.
Это заставило его замолчать. Он снова откинулся на спинку кресла, и она больше не видела его лица. В наступившей тишине ее дыхание стало ровнее.
– Прости, – наконец произнесла она. – Я не хотела. Я устала. Сегодня мне снились плохие сны. Чего ты от меня хочешь, Дэвин?
– Не знаю, – ответил он. – Наверное, я просто хотел найти друга.
Снова Катриана почувствовала, что на нее давят, и занервничала. Она поборола инстинктивное, нервное желание предложить ему пойти и написать письмо одной из дочерей Ровиго. И ответила:
– В этом я никогда не была сильна, даже ребенком.
– Я тоже, – ответил он, снова наклоняясь вперед. Он привел волосы в некое подобие порядка. И сказал: – Но между нами есть нечто большее. Ты меня иногда ненавидишь, так ведь?
Она почувствовала, как стукнуло ее сердце.
– Нет нужды обсуждать это, Дэвин. Я тебя не ненавижу.
– Иногда ненавидишь, – возразил он тем же странным, упрямым тоном. – Из-за того, что произошло во дворце Сандрени. – Он помолчал и прерывисто вздохнул: – Потому что я был первым, с кем ты занималась любовью.
Она закрыла глаза. Безуспешно попыталась сделать так, чтобы эта последняя фраза не была произнесена.
– Ты знал?
– Тогда – нет. Потом догадался.
Кусочки еще одной головоломки. Он терпеливо сложил их. Вычислил ее. Она открыла глаза и мрачно взглянула на него:
– И ты считаешь, что, обсуждая эту интересную тему, мы станем друзьями?
Он вздрогнул.
– Вероятно, нет. Не знаю. Я решил сказать тебе, что хотел бы этого. – Он помолчал. – Честно, я не знаю, Катриана. Мне очень жаль.
К ее изумлению, ее потрясение и гнев испарились. Она увидела, как он опять откинулся на спинку без сил, и она сделала то же самое, откинувшись на деревянное изголовье кровати. Немного подумала, удивляясь собственному спокойствию.
– Я не испытываю к тебе ненависти, Дэвин, – в конце концов сказала Катриана. – Правда, не испытываю. Ничего похожего. Это неловкое воспоминание, не стану отрицать, но не думаю, что оно когда-нибудь мешало нам в нашем деле. А ведь только это имеет значение, не так ли?
– Наверное, – ответил он. Она не видела его лица. – Если ничто другое не имеет значения.
– Я хочу сказать, что это правда, то, что я говорила: я никогда не умела дружить.
– Почему?
Снова кусочки головоломки. Но она ответила:
– Когда была девочкой, не знаю. Может, стеснялась, может, была слишком гордой. Я никогда не чувствовала себя своей в нашей деревне, хотя это был единственный дом, который я знала. Но с тех пор как Баэрд назвал мне Тигану, с тех пор как я услышала это имя, для меня все остальное в мире перестало существовать. Только Тигана имеет значение.
Она почти слышала, как он это обдумывает.
– Лед годится для смерти и конца, – произнес Дэвин.
Именно эти слова сказала ей Альенор.
Он продолжил:
– Ты же живой человек, Катриана. У тебя есть сердце, жизнь, которую надо прожить, возможность дружить, даже любить. Почему ты отказываешься от всего ради одной лишь цели?
И она услышала собственный голос:
– Потому что мой отец никогда не сражался. Он сбежал из Тиганы, словно трус, еще до битвы у реки.
Произнося эти слова, она готова была вырвать свой язык с корнем.
– О! – вырвалось у Дэвина.
– Ни слова, Дэвин! Не говори ни слова!
Он повиновался, сидя очень тихо, почти невидимый в глубине кресла. Внезапно Катриана задула свечу; теперь ей не хотелось света. А потом, благодаря темноте и благодаря его послушному молчанию, она постепенно сумела овладеть собой. Пройти мимо этого мгновения и не заплакать. Это отняло много времени в темноте, но в конце концов она смогла сделать глубокий, ровный вдох и поняла, что все в порядке.
– Спасибо, – произнесла она, не совсем понимая, за что благодарит его. Больше всего за молчание.
Ответа не последовало. Она подождала мгновение, потом тихо окликнула его по имени. Снова никакого ответа. Она прислушалась и вскоре различила его мерное, сонное дыхание.
У Катрианы хватило чувства юмора, чтобы осознать иронию случившегося. У него явно была трудная ночь, и не только в очевидном смысле слова.
Она подумала, не разбудить ли его, чтобы отослать обратно в его комнату. Если их увидят выходящими отсюда вместе утром, это, несомненно, вызовет удивление. Но Катриана обнаружила, что ей все равно. Она также поняла, что придает меньшее значение, чем ожидала, тому, что он узнал о ней одну правду и догадался о другой. Правду о ее отце, но больше о ней самой. Она задалась вопросом, почему это ее почти совсем не беспокоит.
Она подумала, не накрыть ли его одним из одеял, но удержалась. Почему-то ей не хотелось, чтобы он проснулся утром и понял, что это сделала она. Так поступили бы дочери Ровиго, а не она. Или нет: младшая дочь к этому моменту уже заманила бы его в свою постель и в себя, невзирая на странное настроение и упадок сил. Старшая? Она бы с волшебной скоростью соткала новый плед и укутала им Дэвина, прикрепив записку с родословной овцы, которая дала шерсть, и историей выбранного узора.
Катриана улыбнулась в темноте и устроилась поудобнее в кровати. Ее беспокойство прошло, и больше ей ничего не снилось. Когда она проснулась, едва рассвело. Дэвин уже ушел. И она лишь потом узнала, как далеко.
