Осенью на тридцать третьем году жизни философ Людвиг Витгенштейн приобрел всемирную известность. Витгенштейн был худощавым суровым австрийским интеллектуалом, о котором практически никто не знал, пока он не заявил о своем присутствии на мировой арене. Его короткий трактат в итоге изменил курс философии. Следуя по стопам своего наставника, британского философа Бертрана Рассела, Витгенштейн разработал строгую аналитическую теорию функционирования языка. Он рассматривал язык как логическую систему, которая раскрывает тайны мира. Для Витгенштейна язык был всем. Если вы понимаете язык, вы понимаете и мир.
Идеи Витгенштейна легли в основу мировоззрения целого поколения философов, лингвистов, математиков и даже социологов. Известность только возросла, когда он стал народным героем во время Первой мировой войны. Как гласит легенда, окончательный вариант своего трактата он написал в лагере для военнопленных в последний год конфликта. Вернувшись домой с войны, он опубликовал свою работу, которая сразу же стала сенсацией.
Но это не самая лучшая часть истории.
Став знаменитым, Витгенштейн таинственным образом исчез. Он повернулся спиной к академической философии и удалился в деревню.
Десять лет спустя Витгенштейн вернулся в Кембриджский университет с новой идеей. Столь длительный перерыв стал сдвигом парадигмы, но только для одного человека. Он кардинально изменил теорию философии. Новая работа Витгенштейна утверждала, что его первая теория мира, благодаря которой он стал известен десятилетием ранее, являлась полной бессмыслицей, пустой тратой времени. Он якобы заявил, что любой, кто все еще работает над ней, должен бросить свою работу и заняться чем-то более полезным.
Данная область философии до сих пор не восстановилась.
Известный философ Принстонского университета Сол Крипке прокомментировал второй трактат Витгенштейна такими словами: «Это все еще самая радикальная и оригинальная проблема, которую философия знала по сегодняшний день». В 1999 году во время опроса тысячи профессоров философии должны были назвать самую важную и влиятельную работу ХХ века. И ею оказался «Сбежавший победитель» – второй трактат Витгенштейна.
Витгенштейн все еще верил, что язык – это ключ к пониманию мира. Но больше не верил, что логика – ключ к пониманию языка. Скорее, суть языка была социальной, а секрет его понимания заключался в представлении о том, как люди играют в координационные игры друг с другом.
Как могло мышление одного человека столь радикально перейти от одной интеллектуальной крайности к другой? Что же происходило в те годы, когда Витгенштейн жил в деревне, отдалившись даже от философии?
Он работал воспитателем в детском саду.
По слухам, его сестра так описывала тот период: «Это было похоже на использование высокоточного прибора в качестве палки для распугивания ворон». Но известный философ не прятался и не тянул время. Он разрабатывал новый метод, чтобы изучать философию, а вместе с ним и совершенно новую теорию мира.
Оказалось, что Витгенштейн использовал детский сад как своего рода философскую лабораторию. Он наблюдал за детьми: за тем, как они играют, как учатся, как выражают мысли, как следуют социальным нормам. Детский сад стал для него лабораторией по изучению координационных дилемм и способов их решения.
Новая философия Витгенштейна заключалась в том, что социальная жизнь может быть сведена к серии координационных игр. Язык являлся главной игрой, которой увлеклись люди, и именно он определял все особенности того, как мы думаем и как работает общество.
Вот лишь несколько примеров:
1. Мы с вами встречаемся в первый раз.
Я протягиваю руку, ожидая рукопожатия. Вы улыбаетесь мне, но не пожимаете руку.
В следующий раз, встретившись с незнакомцем, протяну ли я ему руку для рукопожатия?
В следующий раз, встретив незнакомца, протяните ли вы ему руку для рукопожатия?
Сколько неудачных рукопожатий потребуется, прежде чем я перестану протягивать руку каждому новому незнакомцу? Чем мне заменить данное действие?
2. Мы с вами – новые коллеги.
Мы тепло беседуем у кулера с водой.
Вы упоминаете, что ваша зарплата ниже, чем, по вашему мнению, вы заслуживаете, и задаетесь вопросом: возможно, наш общий работодатель платит людям несправедливо?
Я замолкаю, а потом неловко меняю тему разговора.
В следующий раз, когда вы столкнетесь у кулера с водой с новым коллегой, упомянете ли вы о своих опасениях по поводу справедливости зарплат?
В следующий раз, когда я столкнусь у кулера с водой с новым коллегой, стану ли я менять тему разговора, если собеседник задаст вопрос о справедливости наших зарплат?
Сколько моих новых коллег должны спросить меня о справедливости наших зарплат, прежде чем я перестану уходить от вопроса, меняя тему разговора?
3. Мы с вами – новые коллеги.
Когда вы приходите на работу, я говорю вам, насколько вы привлекательны, и хвалю рубашку, которую вы носите.
Вам не нравится мой комплимент. Вы отшучиваетесь, говоря, что это не имеет значения. Ведь главное, не что вы носите, а как хорошо выполняете свою работу.
В следующий раз, когда я увижу одного из моих коллег в одежде, которая мне понравится, скажу ли я ему, что он выглядит привлекательно, и похвалю ли его одежду?
В следующий раз, когда ваш коллега отметит вашу привлекательность и похвалит вашу одежду, вы все равно будете чувствовать себя неловко и шутить, что важна совсем не одежда?
Сколько моих новых коллег должны смутиться и сделать замечания о том, что дело не в одежде, прежде чем я перестану комментировать их внешний вид?
Это все координационные игры.
Поразительно четкое понимание Витгенштейном таких языковых игр послужило научной моделью для объяснения всех видов социальных норм, начиная с рукопожатий и заканчивая охотой на ведьм. Сегодня теория Витгенштейна о социальной жизни как о серии координационных игр стала центральным принципом исследований социальных норм в психологии, социологии, философии и информатике, что позволило мне много лет спустя разработать собственный метод изучения закрепления новых социальных норм.
Моя идея состояла в том, что каждая координационная игра содержит переломный момент, когда новое поведение набирает достаточную силу, чтобы мнение каждого о его приемлемости внезапно изменилось. Я был очарован данной идеей. Она означала, что целое общество можно эффективно перевести от одной социальной нормы к другой, достаточно заполучить критическое число ранних последователей. Если бы это оказалось правдой, можно было бы делать надежные предсказания, какие социальные изменения и нормы люди примут вероятнее всего. Причем даже в таких сферах, как язык общения, приветственные жесты и поведение на работе.