Не нафрейди
Пациенту должно быть комфортно на протяжении всего анализа. Аналитик должен стараться создать условия, в которых приходить и говорить о чем угодно является удовольствием.
Х. Спотниц
Личность развивается во взаимодействиях с окружающими. З. Фрейд (2015) разделял интроекцию и проекцию. Интроекция отражает желание вобрать в себя все хорошее и может стать хорошим путем отождествления с этим идеалом. Проекция связана со стремлением удалить из себя все плохое, приписав его внешнему объекту.
Согласно М. Кляйн (2002), ребенок сохраняет связь со своими отвергнутыми частями за счет проективной идентификации, объединяющей проекцию этих частей на объект, и отождествления с ним.
У. Р. Байон (2000) и Д. Винникотт (2005) утверждают, что мать может понять маленького ребенка без слов благодаря ее способности с любовью думать о своем ребенке и его чувствах. Она как бы берет у своего ребенка его боль, страх и ярость и возвращает ему сырое хаотичное содержание переваренным, осмысленным – в виде слов, интонаций и жестов, которые могут быть усвоены младенцем, понемногу организуя его психику. Эта поддержка дает ребенку время научиться самостоятельно справляться со своими переживаниями.
Примерно то же делает и психолог, который умеет контейнировать тяжелые чувства клиента. Опыт отношений с понимающим, заботящимся психологом, которого не сломили чувства клиента, дает ему возможность интроецировать своего рода контейнер/мать, который удерживает эти аспекты его личности. В результате тревога снижается, и внутренний мир клиента становится более богатым, управляемым и стабильным.
З. Фрейд (2008) открыл невроз переноса, когда у пациента «оживляется целая серия психологических переживаний – не как принадлежащих к прошлому, а как относящихся к врачу в настоящий момент». Он открыл также контрперенос для обозначения чувств психотерапевта, которые тот неуместно относит к клиенту или его проблемам.
Для актуализации внутренних конфликтов в процессе терапии З. Фрейд (2008, с. 244–246) ввел правило абстиненции: «По мере возможности аналитическое лечение должно проводиться в условиях лишения, абстиненции. … У больного, если коснуться его отношения к врачу, должно оставаться вдоволь неосуществленных желаний. Целесообразно отказывать ему именно в тех удовлетворениях, которых он больше всего желает и которые настойчивее всего выражает».
Описывая работу аналитика, З. Фрейд (2008) делает акцент на создании условий для особого рода восприимчивости и «игры» ума. Аналитик ограждается от тотальной втянутости в пространство пациента, укладывая его на кушетку и избегая зрительного контакта, молчаливым выслушиванием его монолога, наконец, введением «третьего лица» – первичного объекта, которому предназначаются чувства пациента в действительности.
Под влиянием логически бессвязных свободных ассоциаций пациента аналитик впадает в легкий транс с расфокусированным, «свободно плавающим» вниманием. Оно помогает аналитику чутко реагировать на вроде бы малозначительные проявления внутренней жизни пациента и сигналы своего предсознания.
Такая связь между аналитиком и пациентом, характеризующаяся наличием взаимно дополняющих эмоциональных отношений и интуитивного взаимопонимания, в психоанализе называется раппортом. В процессе раппорта у аналитика развивается диссоциированное состояние, в котором взаимодействуют две субличности: его собственное «Я» и образ клиента.
Аналитик с пациентом непрерывно меняются ролями, воспроизводя усвоенные ими в детстве объектные отношения. В воображении аналитика возникают образы «Я» пациента и его значимых других. Аналитик постоянно отделяет этот спроецированный пациентом материал от своего и помогает пациенту установить связь происходящего между ними с его детством.
Ш. Роут (2002) вслед за З. Фрейдом подчеркивает роль сноподобного состояния и внушения в психоаналитической ситуации. В терапии, как во время сна со сновидениями, закрывается дверь кабинета, аналитик помалкивает и без крайней необходимости не прерывает пациента.
Аналитик внушает пациенту, что свободное ассоциирование поможет ему вспомнить, осознать и осмыслить неразрешенные детские конфликты и таким образом справиться с ними. Тем самым аналитик указывает пациенту тот же путь, каким развивается сновидение.
Аналитик не позволяет собственному мнению подавлять переживание пациента и становится экраном, на который пациент проецирует свою драму. Аналитик принимает участие в этой драме, не информируя постоянно пациента о том, что совсем не соответствует приписываемой ему роли.
Развивая поход З. Фрейда, А. Фрейд (2016) отмечает, что импульсы Ид постоянно пытаются проложить себе путь в сознание или, по крайней мере, направить в него свои производные. Для подавленных элементов в Ид аналитик выступает как помощник и освободитель.
Аналитик должен уловить все аспекты конфликта пациента: его агрессивные и сексуальные желания, тревогу, вызванную этими желаниями, защиты против этих желаний, требования и запреты Суперэго. Для этого аналитик занимает позицию, равноудаленную от Ид, Эго и Суперэго, объективно и равномерно распределяет свое внимание между бессознательными элементами всех трех образований.
Г. Левин и Р. Фридман (2007) подчеркивают, что пациент и аналитик бессознательно начинают относиться друг к другу как ребенок или родитель, брат или сестра, друг или подруга и т. д. Возникает разыгрывание – сложная, перекрывающаяся серия бессознательных взаимно сконструированных конфликтов и фантазий, которые проживаются и проговариваются совместно пациентом и аналитиком.
Задача аналитика – прояснить, каким способом переживания каждого участника определяют переживания другого и определяются ими.
Для решения этой задачи аналитик решает следующие вопросы.
1. В какой мере повторяющиеся попытки аналитика возвратить пациента к его ранним чувствам обоснованы требованиями терапии и в какой – потребностью разрешить проблему внутреннего конфликта?
2. До какой степени реагирует аналитик на бессознательные попытки пациента фрустрировать бессознательную программу аналитика?
3. Необходимо ли пациенту бессознательно ускорять контрольное сражение, чтобы актуализировать и проработать важный набор внутренних объектных отношений?
4. Если да, то каковы реакции аналитика и его инвестиции в контрольные сражения?
5. Нужно ли аналитику, чтобы пациент узнал или признал свои чувства как подтверждение того, что аналитик не нанес непоправимого вреда старым соперникам или утраченной надежде наладить отношения с его депрессивной матерью?
6. Нужно ли аналитику помогать пациенту, чтобы опосредованно выразить личную благодарность собственному аналитику или вступить в конкуренцию с ним?
7. Какое значение имеет для аналитика зарождающаяся борьба пациента за контроль, автономию, признание, выражение чувств и сексуальное поведение и как все это влияет на аффект и скорость, с которой эти аспекты соединяются и бессознательно проигрываются в терапии?
П. Фонда отмечает, что пациенты часто спрашивают, каковы чувства аналитика по отношению к ним: действительно ли он любит их или просто делает вид, действуя на основе аналитической теории? Особенно часто это интересует пациентов, которые испытывают чувства в примитивном и всемогущем измерении: все или ничего.
Аналитик может не суметь справиться с примитивными чувствами такого рода и испытывать мучительные сомнения в собственной способности любить или усомниться в соответствии аналитического инструмента и сеттинга потребностям пациента. Если аналитик устоит против этих чувств, пациент со временем обнаружит, что не испытывает реальной потребности в тотальной любви аналитика и благодарно оценит его бережное присутствие.
Эмпатичность аналитика должна заполнить дефицитарность, возникшую у пациента в течение жизни. Однако достаточно небольшого количества тепла, для того чтобы установить доверительный канал коммуникации. Аналитику необходимо особенно контролировать инфантильные компоненты любви, которые будут подталкивать его к желанию исключительности, что помешает развитию пациента. Автор считает влюбленность в клиента неполезной, поскольку она не допускает присутствия других привязанностей, не предусматривает окончания отношений и требует сексуальных отношений.
Аналитику лучше удовлетворять свои родительские потребности, поскольку они включают присутствие других чувств, начало автономии пациента и конец отношений и исключают сексуальные контакты. При этом аналитик поддерживает у пациента иллюзию первичных отношений с матерью, связанных с фантазией всемогущества и симбиоза. Эта нарциссическая иллюзия фрустрируется реальными отношениями с аналитиком: оплатой, ограниченным временем сессий, условным языком с использованием формального «вы», существованием других пациентов и личной жизни аналитика и т. д.
Аналитик обращает внимание пациента на эти аспекты деликатно и сочувственно, но никогда не отказывается от них. Таким образом, одновременное наличие доверия и оптимальной фрустрации, включенных в структуру сеттинга, являются условиями, способствующими развитию возможности символически мыслить, жить одновременно во множестве уровней реальности.
По наблюдениям A. de Rienzo поле переноса может состоять из различных слоев (психоидного, аффективного, вербального), и каждый из них потенциально может передавать разрозненные, даже противоположные части информации. Аналитик должен быть вместе с пациентом в переходном пространстве и времени, где нет ни полного разделения, ни слияния.
Он должен одновременно принимать контрастирующие ощущения, чувства и мысли, но может столкнуться с собственной внутренней непроработанной множественностью до того, как появится символический образ, связывающий разрозненные части опыта. Когда аналитическое поле насыщено примитивным и неинтегрированным психическим содержанием, ценным индикатором глубокой, диссоциированной формы общения становится соматический контрперенос аналитика.
М. де М’Юзан (2005) описывает у психоаналитика сноподобное состояние с феноменами, напоминающими гипнагогические галлюцинации, возникающие при засыпании. Это могут быть странные представления, неожиданные в грамматическом отношении фразы, абстрактные формулы, красочные образы, более или менее оформленные фантазмы. Важно отсутствие ясной связи этих явлений с тем, что происходит в данный момент на сессии.
Логическая умственная деятельность аналитика в этот момент сменяется парадоксальным мышлением, которое занимает промежуточную позицию на границе бессознательного и предсознательного. Внезапно у аналитика возникает понимание, какой должна быть его интерпретация и как следует ее сформулировать.
После возвращения в обычное состояние аналитик отмечает состояние тревоги, направленное на пациента, как если бы тот изъял то, что есть личного в аналитике, и установил открытость его психического аппарата для своей фантазматической активности. Аналитик чувствует угрозу самоидентификации. Защитой от этой угрозы может быть дремота, которая парализует свободную игру парадоксального мышления.
Пациент на кушетке в состоянии парадоксального функционирования воспринимает аналитика как своего двойника, «второе Я». Иногда происходит переживание утраты аналитика как части себя. Пациент говорит аналитику: «Вы не здесь», или же: «Я не чувствую вас больше, где вы?» Когда аналитик озвучивает и возвращает материал, задействованный в ситуации утраты, пациент может органично присоединить его к своему существу и обогатить свою личность.
Терапевтическое пространство выступает у Т. Огдена (2001, с. 12–13) как «аналитическое третье»: «Мы как аналитики пытаемся сделать себя бессознательно восприимчивыми к использованию нас для разыгрывания разнообразных ролей в бессознательной жизни анализируемого. Бессознательная восприимчивость такого рода включает в себя частичную передачу собственной отдельной индивидуальности третьему субъекту, который не является ни аналитиком, ни анализируемым, но третьей субъективностью, бессознательно генерируемой аналитической парой.
… Только в процессе завершения анализа аналитик и анализируемый „возвращают“ свои отдельные души, но эти вновь обретенные души не являются теми же самыми душами, которыми эти индивиды обладали, вступая в аналитический опыт. Тех индивидов больше не существует. Аналитик и анализируемый, которые „восстановились“ как отдельные индивиды, сами являются в значительной мере новыми психологическими единицами, созданными/измененными своим опытом участия в третьем аналитическом субъекте („субъекте анализа“)».
По Огдену аналитическое третье служит основой понимания взаимосвязи субъекта и объекта, переноса и контрпереноса, причем аналитик тщательно рассматривает свои физические ощущения и несвязный поток мыслей, как если бы это был клинический материал. Свою концепцию аналитического третьего автор излагает в виде следующих тезисов.
1. Психоанализ – это психологически-межличностный процесс, требующий условий, в которых аналитик и анализируемый совместно и асимметрично порождали бы бессознательного третьего субъекта анализа.
2. Анализ переносно-контрпереносного переживания требует как от аналитика, так и от анализируемого чувствительности к состояниям мечтаний, в один контекст с которыми заново включаются бессознательные аспекты этого переживания.
3. Ассоциативные связи и новые контекстуальные включения между преимущественно бессознательными аспектами переживания требуют, чтобы приватность, способствующая состоянию мечтаний, была доступна как аналитику, так и анализируемому.
4. Использование пациентом кушетки обеспечивает условия, при которых аналитик и анализируемый могут обладать приватным пространством, для того чтобы погружаться в собственные состояния мечтаний, которые включают зону, где перекрываются две области игры – пациента и терапевта (Д. Винникотт).
5. Из этого следует, что использование пациентом кушетки (и приватность аналитика за кушеткой) дает средство, обеспечивающее аналитику и анализируемому доступ к «игровому пространству», что является необходимым условием для развития и анализа бессознательного интерсубъективного аналитического третьего.
6. Порождение и переживание бессознательного аналитического третьего и обеспечение состояния мечтания дают возможность аналитику и анализируемому почувствовать «дрейф» (З. Фрейд) этой совместной, но переживаемой индивидуально бессознательной конструкции. Эффект терапии обеспечивается анализом переноса-контрпереноса в том виде, в каком эти феномены переживаются и интерпретируются аналитическим третьим.
Аналитик пытается наделить свои высказывания осознанием того, что он переживает, и укорениться в эмоциональном переживании с пациентом. При этом, насколько бы личными и приватными ни казались аналитику его мечтания, они являются совместно (но асимметрично) создаваемой интерсубъективной конструкцией.
Эмоциональные пертурбации, ассоциирующиеся с мечтанием, обычно ощущаются аналитиком как продукт его собственной озабоченности, мешающей в данный момент, чрезмерной нарциссической самопоглощенности, незрелости, неопытности, усталости, недостатка образования, неразрешенных эмоциональных конфликтов и т. д. Однако такая эмоциональная разбалансированность является одним из наиболее важных элементов опыта аналитика, позволяющих ему ощутить, что происходит на бессознательном уровне в аналитических отношениях.
Л. Арон и А. Бушра (Аrоn L., Bushra A.,1998, по: Россохин А. В., 2010) важнейшим и неизбежным аспектом психоаналитического процесса признают то, что аналитик и пациент взаимно регулируют регрессивные состояния друг друга. Одной из основных задач аналитика при этом становится помощь пациенту в переходе в это состояние и обучение более свободному переключению с одного состояния на другое. В процессе аналитического взаимодействия происходит совместное внутреннее и межличностное регулирование этого процесса, и главное – обоюдное рефлексивное переосмысление психических содержаний, возникающих в состоянии измененного сознания.
При этом аналитик должен быть способен к осуществлению хорошей рефлексивно-аналитической работы в собственном регрессивном состоянии, сохраняя при этом связь с регрессивным состоянием пациента, помогая ему также овладеть этой рефлексивной способностью и давая пациенту возможность сохранить независимость от аналитика.
А. В. Россохин (2010) вводит понятие интерсознания – регрессивного изменения сознания в процессе психоанализа, когда бессознательное оживляет сознание, давая место, с одной стороны, простору фантазии, ассоциациям, свободе творчества без чрезмерного контролирования ответных реакций Другого и, с другой стороны, – эмпатии, идентификации, проекции и интроекции при фокусировании на Другом.
Автор выделяет критерии интерсознания:
1) переход от преимущественной опоры на вербально логические, понятийные структуры, к отражению в форме наглядно чувственных (довербальных) образов;
2) изменения эмоциональной окраски отражаемого в сознании внутреннего опыта, сопровождающие переход к новым формам категоризации;
3) изменения процессов самосознания, рефлексии и внутреннего диалога;
4) присутствие во внешнем диалоге фрагментов внутреннего диалога;
5) изменения восприятия времени, последовательности происходящих во внутренней реальности событий, частичное или полное их забывание – например, сложность воспроизведения последовательности событий сновидения во время рассказа о нем в бодрствующем состоянии сознания.
Характерной особенностью интерсознания является оживление прошлого в настоящем, приводящее к активизации глубинных бессознательных содержаний личности и их взаимодействию с сознательным «Я». Этот интерактивный диалог приводит к возникновению у пациента специфического регрессивного изменения сознания.
У аналитика происходит расщепление его Эго на: 1) аналитическое Я – наблюдающее, свободное от конфликтов; 2) эмпатическое Я – сопереживающее, регрессирующее вместе с пациентом и 3) контрпереносное Я – подвергающееся воздействию собственных бессознательных конфликтов аналитика.
Возникает триалог между внутренними собеседниками пациента и аналитиком. Внутренний диалог обычно включает высказывания, отражающие позицию самоанализа с пересмотром привычных способов самовосприятия и восприятия окружающего мира. Аналитик в качестве «третьего собеседника» наблюдает, рефлексирует, анализирует, оценивает, т. е. формирует определенное отношение пациента к его содержаниям сознания.
Аналитик становится связующим звеном между внешним и внутренним диалогом, между внешними собеседниками и внутренними объектами. От него требуется соотношение своей точки зрения с точкой зрения пациента, опора на объективную реальность, принятие во внимание иных возможностей понимания вопроса.
Таким образом, аналитик обеспечивает одновременное существование совместного трансферного переживания, совместного сопротивления и совместных взаимоотношений – с одной стороны; совместного анализа и переосмысливания – с другой. Это взаимодействие способствует развитию у пациента возможности одновременно «пристрастного и беспристрастного» восприятия самого себя.
Взаимоотношения пациента и аналитика находятся в центре внимания психоаналитическо-интерактивной терапии (Хайгл-Эверс А. с соавт., 2001). Со стороны пациента они определены его старанием и искренностью. Со стороны аналитика взаимоотношения строятся с учетом собственных спонтанных ответных чувств и ассоциаций. Эти реакции разделяют на первичный перенос (пациента), контрперенос (реакции терапевта на перенос пациента) и бесконфликтный опыт.
Внимание терапевта направлено на интерактивную динамику обоюдных высказываний. Явная структура диалога основывается либо на одностороннем согласии, исходящем от терапевта, либо на взаимном соглашении, в котором понимание достигается в ходе взаимообмена, либо она прерывиста, что часто происходит у пациента и иногда – у терапевта.
Реальность, переживаемая психологом, сталкивается с реальностью, которая переживается клиентом. Эти столкновения могут образовываться следующим образом.
• Благожелательная критика психолога воспринимается клиентом как осуждающая, обесценивающая; обида становится для него непереносимой, поэтому в ответ выдаются колкости.
• Высказывание идеализированного психолога переживается клиентом как разочарование, и, чтобы избежать обесценивания психолога, клиент резко меняет тему.
• Процесс взаимообмена становится вдруг опасным для клиента из-за ощущения чрезмерной близости либо чрезмерного дистанцирования от кажущегося недоступным психолога. Клиент умолкает из-за возникшего недомогания, потери голоса или из-за сильного двигательного беспокойства.
При появлении подобного прерывания диалога необходимо проверить, не нарушил ли психолог границу переносимости клиента (как в отношении близости и дистанции, так и в отношении обиды, страха, стыда и вины). Используемые в данной терапии техники основаны на принципе аутентичного ответа психолога, принятия им на себя функций вспомогательного Эго и на работе с аффективными переживаниями клиента.
«Ответ» должен сообщать клиенту, что его проблемное поведение влияет на психолога; он должен продемонстрировать, что психолог как реальный человек отличается от перенесенного на него первичного объекта; он должен также ясно показывать, что психолог будет защищаться от подобного обращения с собой.
Принимая на себя функцию вспомогательного Эго, психолог дает образцы поведения, которыми клиент, находясь под воздействием доминирующего первичного объектного отношения, не владеет.
В случае идентифицирования с агрессором психолог отграничивается от несоответствующих действительности обвинительных упреков и противопоставляет подобным упрекам собственное мнение: «Я сейчас немного обижен тем, как вы меня оцениваете. Я, конечно же, не ангел, у меня есть слабости и недостатки, но в том чудовище, которое вы видите во мне, я себя не узнаю».
Когда клиент мазохистски приписывает вину себе, психолог мог бы сказать: «То, как вы сами себя осуждаете, приносит мне настоящую боль! Я хотел бы стать вашим адвокатом на этом суде, но может быть, вы хотите защитить себя сами?»
В случае архаичного внутреннего наказывающего преследования психолог, возможно, скажет так: «Я немного напуган вашей черствостью к самому себе, это звучит так беспощадно!»
В случае имитации норм в переносе на психолога отношения к идеализируемому первичному объекту «ответ» может быть таким: «Мне немного неловко оттого, что вы видите меня в слишком позитивном свете. Я не настолько хорош, как вам кажется!»
Аффекты клиента и их компоненты следует дифференцировать, идентифицировать, прояснять не только их самих, но и их контекст. Например, при работе с аффектами злопамятности и входящими в них импульсами мести, позиция психолога могла бы звучать приблизительно так: «Я хорошо понимаю то, что вы готовы вцепиться в вашего шефа, после того как он вас оскорбил; мне знакомо подобное чувство, но одно дело – хотеть что-то сделать, а другое – сделать это! Мой опыт подтверждает, что месть обязательно приведет к ответной мести!»
При выпадении мотивационной части, когда в переносе пациента на психолога проявляются такие реакции, как в отношении партнера, психолог может сказать: «Ваш гнев и ваше избегание, как я их понимаю, содержат какую-то безнадежность. Может быть, вы страдаете оттого, что у вас такие чувства и что я вызываю их у вас?»
При гипертрофии сигнальной функции с выпадением осознания психолог мог бы сказать следующее: «Я почувствовал сейчас презрение с вашей стороны. Вы выражаете это не столько словами, сколько лицом и тем, как вы обращаетесь со мной. Не знаю, заметили ли вы это».
При гипертрофии физиологической части психолог заявляет клиенту следующее: «Мне кажется, я причинил вам боль и поэтому вы злитесь на меня».
В чем различие между классическим и кляйнианским анализом? В первом случае – если аналитик во время сессии умрет, пациент ничего не заметит; во втором – если умрет пациент, аналитик ничего не заметит.
Иногда проблема клиента так близка консультанту, что он теряет контроль. Например, при работе с супружеской парой проблемы ревности консультанта в отношениях со своими родителями могут заставить его принять сторону одного супруга против другого. Или консультант принимает сторону ребенка в его конфликте с родителями, потому что обвиняет собственных родителей в плохом отношении к себе.
Поэтому уместно спросить себя: что этот человек заставляет меня почувствовать? И что эти чувства говорят мне о нем, о природе его отношений и о его воздействии на других людей? Действительно ли эти чувства – ценная интуиция и ответ на то, что сообщает клиент, или же я реагирую в соответствии с тем, что сам приношу в ситуацию.
