Достижение правильного баланса

Вы наверняка уже догадались, какие выводы следуют из всего описанного выше – с телевизором нужна умеренность. Пара часов перед телевизором в день действительно могут помочь вам расслабиться, но пять часов – уже точно перебор. Хотя тут все зависит от обстоятельств. Вся фишка в том, чтобы «прописать» себе правильную дозу в правильное время и не давать телевизору держать вас дома слишком долго и мешать активной жизни.

Бывают случаи, когда немного телевизора – это именно то, что вам нужно. Исследования Чиксентмихайи показали, что люди, пребывающие в плохом настроении в районе полудня, чувствуют себя гораздо лучше к вечеру после пары часов просмотра телевизора.

Как мы уже поняли, компульсивный регулярный просмотр телевизора вреден, однако нельзя попадаться во все еще весьма распространенную логическую ошибку и заключать, что проблема кроется в самом телевизоре, и что лучше бы нам не смотреть его вовсе. В исследовании 2005 года принимали участие люди, которые вообще не смотрят телевизор – люди столь редкие в наше время, что исследователям пришлось размещать рекламные объявления, чтобы найти участников в достаточном количестве. Результаты исследования показали, что в вопросах одиночества, застенчивости, уровня самооценки, склонности к депрессии и удовлетворенности жизнью в целом разницы между теми, кто смотрел ТВ по паре часов в день, и теми, кто не смотрел его вовсе, нет никакой.

Таким образом, нет никаких причин волноваться из-за умеренного количества времени, проводимого человеком перед экраном телевизора. Когда нам действительно хочется посмотреть ТВ, необходимо бороться изо всех сил с этим подспудным чувством вины, возникающим, когда мы тянемся за пультом. Немецкое исследование под названием «Кающийся диванный овощ» показало, что чем больше мы утомлены некой интеллектуальной деятельностью, тем больше вины чувствуем за собой при просмотре телевизора и тем менее отдохнувшими ощущаем себя после этого. Так мы оказываемся в ситуации, в которой нечто, что может и должно помочь нам снять стресс, вместо этого только добавляет его из-за, по большому счету, незаслуженно дурной репутации.

Возможно, следует пересмотреть свое отношение к телевизору, начать считать его чем-то вроде вечерней награды за тяжелый трудовой день, а не проявлением лени и помощником в безделье. Да, наверное, у каждого из нас найдется на это время парочка более продуктивных занятий, но такие занятия найдутся всегда, и это надо понимать. Не стоит смотреть ТВ ночами напролет, но, чтобы получать от него удовольствие и отдых, нужно научиться позволять самим себе его смотреть.

8

Грезы и фантазии

Ловец снов наяву

Я помню одиннадцатое января 2016 года так ясно, как будто это было вчера. Понедельник. Вы, наверное, ждете, что я напишу, что он был каким-то особенным, или что в тот день случилось нечто необычное. Нет, это не мой день рождения, не день моей свадьбы, вообще не праздник. День был не из тех, что психологи сейчас называют «вспышка памяти», когда ты точно знаешь, где именно ты находился и что делал, когда произошло нечто значимое – скажем, по радио или по телевизору сказали, что погибла принцесса Диана (я спала), или что Великобритания проголосовала за Брексит (я спала), или что на выборах в США победил Дональд Трамп (угадайте с трех раз – да, я спала). Нет – то был абсолютно обычный день; такие я обычно забываю целиком и полностью.

Однако и теперь, несколько лет спустя, я могу вам сказать, что у нас в тот день сломался бойлер, и мне пришлось принимать холодный душ; что, к счастью, погода была для зимы достаточно удачная; что мне предложили на выбор яблочный или апельсиновый сок, когда я села за микрофон записывать аудиоверсию своей предыдущей книги; что половину дороги от студии до дома я пробежала, причем в какой-то момент пришлось протискиваться в щель между стеной и мусорным баком; что позднее, сидя в поезде, я рассматривала шестиугольные фигуры на красной ткани моей спортивной сумки; что, вернувшись домой, я танцевала под «Starman» Дэвида Боуи, убирая у себя в комнате; что потом наконец домой вернулся мой муж и поцеловал меня в качестве приветствия.

Как видите, весь день был наполнен какими-то вполне обыденными и бытовыми событиями, однако по какой-то причине я прекрасно помню каждое из них. При чем тут грезы и фантазии, спросите вы? Так давайте я вам расскажу, что еще я помню о том дне – думаю, вы впечатлитесь. Ибо помню я не только действия, которые я совершала, или события, происходившие со мной, но и мысли, которые в те моменты были у меня в голове.

Получается вот такой список:

Я была разочарована тем, что звукорежиссер, судя по голосу, не проявил ни капли понимания к тому, что у меня дома не было горячей воды. Я гадала, запачкаю ли блузку, протискиваясь в щель между стеной и мусорным баком; потом подумала, а не все ли мне равно – так и так блузку стирать. В поезде я думала о том, сколько вариантов узора на моей спортивной сумке перебрал дизайнер, прежде чем остановиться на шестиугольниках. Сразу они пришли ему в голову или до этого возникли и были отметены другие варианты с квадратами и восьмиугольниками? На эскалаторе я размышляла о том, как много почему-то кажущихся знакомыми людей едут вверх, навстречу мне, и о том, что, возможно, виной всему то, что я так много повидала уже разных людей за свою жизнь, что почти все вокруг кажутся похожими на тех или иных знакомых. Я грустила из-за смерти Дэвида Боуи и думала о том, сколько еще не написанных им песен нам теперь уже никогда не суждено услышать. Я гадала, засчитывает ли мой шагомер танцы. Я думала разом и о жизни, и о смерти, и о всевозможной чепухе где-то посередине. Я удивлялась тому, что свет погас в тот самый момент, когда губы мужа соприкоснулись с моими. Как ему это удалось?

Причина такой детальности и полноты моих воспоминаний о моих действиях и мыслях в тот день проста – я тогда принимала участие в социальном эксперименте, в ходе которого требовалось «ловить» и удерживать вещи, которые обычно ускользают из нашей памяти со временем и заменяются новыми мыслями и ощущениями. Психолог Рассел Херлберт дал мне маленькую черную коробочку, которую мне следовало закрепить у себя на поясе; он приехал тогда из Невадского университета в Лас-Вегасе, чтобы провести совместное исследование с «Кипешем» в Лондоне. Коробочка соединялась бледно-розовым проводком с розовым наушником. В случайное время дня из наушника раздавалась серия громких и резких звуковых сигналов. Моя задача заключалась в том, чтобы записать в максимальных подробностях мои мысли и ощущения в момент перед звуковым сигналом. На следующий день Херлберт расспрашивал меня о каждом из этих моментов, называя их Сигнал 1, Сигнал 2 и так далее, причем расспрашивал в мельчайших подробностях и мучительно, бесконечно долго. После каждого вопроса я думала, что мы, наконец, закончили, и каждый раз получала новый вопрос.

Визуализирована ли была моя мысль? Была ли она оформлена вербально? Были ли у нее какие-то цветовые ассоциации? Где именно в моей голове она всплыла? Или же я видела ее перед собой? Видела ли я написанный или печатный текст? Слышала ли я слова? Какой голос зачитывал их? Видела ли я саму себя в этих мыслях или как бы смотрела на них со стороны?

На многие из этих вопросов было весьма непросто ответить, плюс иногда возникал соблазн что-то слегка додумать или приукрасить. Однако Херлберт немедленно замечал неискренность. К тому моменту он занимался этим уже сорок лет – сорок лет детального расспрашивания людей об одном-единственном моменте их жизни. В результате я постепенно начала давать более честные, хоть и скудные, ответы. Как, в общем-то, и требовалось. Это был долгий и циклический процесс, и, как и любой другой на моем месте, я постепенно приучилась отвечать так, как надо.

Его метод называется Описательная Проба Опыта, сокращенно ОПО. Благодаря ему Херлберт установил, что в головах большинства людей часто встречаются пять четко выделенных элементов. Он называет их «пятью распространенными феноменами»: визуальные образы, внутренняя речь, чувства, сенсорное осознание и несимволизированные мысли. У меня, как оказалось, доминировали визуальные образы, то есть картинками. Херлберт сказал, что мои мыслительные паттерны были почти кадейдоскопичными – одни наслаивались на предыдущие в более сложных образах, чем у большинства людей (судя по тому, как это прозвучало, это не очень здорово). Еще у меня, как выяснилось, бывают невербальные мысли, которые у некоторых людей возникают в голове постоянно, а у других, в частности, у самого Херлберта – никогда.

Зачем он всем этим занимается? Что ж, вряд ли он сам назвал бы себя так, но я про себя называю его «ловцом снов наяву». В результате таких утомительных интервью он умудряется ловить самые легко ускользающие вещи, случайные мысли, грезы, которые по непонятным нам самим причинами порой вспыхивают в нашем мозгу на долю секунды и тут же исчезают.

Представьте себе, что у Херлберта в руках большая сеть. В нее попадают рутинные дела, такие как принятие душа или пробежка от работы до дома. Все это – слишком легкая добыча, это его не интересует. Такие вещи – не более чем контекст. Иногда в его сеть попадают большие, достойные мысли – те, о которых мы сами считаем, что думаем: работа, которой мы занимаемся, или проблемы, с которыми уже давно боремся. А еще ему хочется поймать более мелкую рыбешку – такую, что обыкновенно проскакивает через ячейки сети: быстрые, сверкающие, несвязанные между собой, разрозненные, берущиеся из ниоткуда и тут же пропадающие в никуда мысли, которые постоянно мелькают в нашей голове.

Он выслушивает своего «клиента» с просто невероятным уровнем внимания. Я к концу нашего разговора сама себя достала досадной банальностью своих собственных мыслей (ни разу за время сигналов не попалось ни одной глубокой, даже ни одной о работе, о которой, как мне-то казалось, я думала почти постоянно), но он слушал меня так, словно каждое мое слово было для него настоящим откровением. Для него мысли – будто сокровища, своеобразные окна во внутренний мир.

Сами по себе эти мысли не представляют собой ни особой ценности, ни интереса, но их очень непросто добыть, что и делает их привлекательными для такого коллекционера, как Херлберт. Основная проблема, с которой ему приходится бороться в его ремесле – это искажения. Искажения, следующие из того, что эти переживания он неизбежно получает от тех, кто их, собственно, и испытывал. Участники исследований постоянно пытаются как бы отполировать мысль, сделать ее интереснее, чем она была на самом деле, как делала и я. Сигналы Херлберту нужны именно для того, чтобы заставать идеи «врасплох», такими, какие они есть, в максимально незамутненном состоянии недоосознанности. Банальность – это хорошо, непоследовательность – это норма, ведь всем этим отличается большая часть мыслительного процесса. В частности, одной из его задач было как раз выяснить, что мы испытываем внутри нашего сознания в те моменты, когда отдыхаем и ничего не делаем.

Однако и здесь нет добра без худа. Специалист в области психологии развития и писатель, профессор Чарльз Фернихоу, входивший в состав команды, разработавшей «Тест на отдых», сам большой поклонник ОПО, но даже он писал, что сам факт концентрирования внимания на том, о чем мы думаем, при получении звукового сигнала может существенно исказить опыт, а последующее обсуждение этого опыта может вызвать и повторное искажение поверх первого. Безусловно, подобные интроспекции страдают от проблемы субъективности, что признает и сам Херлберт, но тем не менее меня поражает тот факт, что, несмотря на мой изначальный скепсис по отношению к его методу, когда я встречаю кого-то, кто также пробовал эту практику, и обсуждаю с ним результаты, оказывается, что мои мыслительные паттерны радикально отличаются от оных у остальных людей. Что, конечно, дает основания полагать, что Херлберту удалось ухватить по крайней мере некие принципы, которым подчиняется наше мышление, а это не удавалось до него никому. Изучение непосредственно грез и мечтаний не входит в список его основных задач, но и они попадаются в его сеть вместе с прочими переживаниями.