Во всей огромной Римской «мировой» империи долгое время не было, пожалуй, более счастливой и благополучной провинции, чем, некогда кельтская, Галлия. На протяжении четырех веков оказались забытыми кровавые сражения, данные когда-то Ариовистом и Верцин-геториксом римлянам на многострадальной галльской земле. «Пакс Романа», «римский мир» под защитой Римской «мировой» державы, сделал особо плодотворными давние кельтско-римские связи. Связи между гением постепенно почти бесследно исчезнувшего из других областей материковой Европы великого кельтского народа и умелыми управленцами и цивилизаторами из «Вечного Града» на Тибре. Пребывая далеко от смут, терзавших италийскую метрополию «потомков Энея и Ромула», но, благодаря построенным ими отличным римским дорогам, не слишком далеко от ее всепроникающего влияния, Галлия находилась на перекрестье всех этих дорог, связывавших сердце империи — Италию — с Испанией и Британией, и то, что сохранилось от тех времен между Оранжем (галлоримским Араузионом) и Э (галлоримской Августой), между Везон-ля-Ромен (галлоримским Васионом) и Фрежюсом (галлоримским городом Форум Юлия), наглядно свидетельствует о не омрачаемом почти ничем, спокойном, процветании средиземноморской культурной жизни, которая не смогла сохраниться так долго ни в одной другой римской провинции.

Когда в 406–409 гг. два многочисленных германских войска, шли, в сопровождении лихой сарматской конницы (напоминавшей беспощадных всадников «Апокалипсиса»), по Галлии, не кратковременным грабительским набегом, но, распространившись широким фронтом по стране, опустошали, грабили и разоряли все на своем пути, это бедствие казалось образованным слоям населения долгое время наслаждавшихся благами «Пакс Романа», галльских областей либо преддверием недалекого уже светопреставления, либо, во всяком случае, грозным указанием на неотвратимый Страшный Суд Божий. Правда, мир, обреченный на гибель, был, в принципе, все еще языческим миром «Империум Ро-манум», но люди, думавшие о наступающем великом переломе в судьбах Европы, были христианами, проникнутыми убеждением в том, что великие грехи этого мира заслуживают неминуемого наказания, ниспосылаемого свыше.

В октябре 409 г. германские «вооруженные мигранты» Гундериха ушли из разоренной римской Галлии в Испанию. Кровавый хаос, царивший в Римской «мировой» империи, сравнительно недавно, в 395 г., после смерти своего последнего воссоединителя августа Феодосия I Великого, окончательно разделившейся на западную (латиноязычную) и восточную, «ромейскую», или же «византийскую» (преимущественно грекоязычную), половины, им благоприятствовал.

В 410 г. от Рождества Христова тело Римской «мировой» державы раздирали царствовавшие в ней одновременно и тянувшие «одеяло на себя» не два и не три, а целых пять правителей:

1) законный император римского Запада Гонорий, сын Феодосия I Великого — в Медиолане и Равенне,

2) законный император римского Востока Феодосий II Младший (Каллиграф), считавшийся официально внуком Феодосия I Великого — во Втором. или же Новом, Риме (Константинополе, построенном на месте древнего Византия),

3) упомянутый нами выше император-узурпатор Константин III (со своим сыном-соправителем Константом II) — в Галлии и Британии,

4) император- узурпатор Максим — в Тарраконии (северной Испании),

5) император-узурпатор Аттал (ставленник вестготского царя и в то же время — восточноримского магистра милитум Алариха, враждовавшего с законным западноримским императором Гонорием) — в Ветхом Риме на Тибре.

Как римские законные императоры, так и оспаривавшие у них власть над «мировой» державой римские императоры-узурпаторы использовали варваров в борьбе за власть, уступая им за военную помощь часть римских территорий. Аналогичным образом действовали впоследствии, скажем, наши русские князья, наводившие друг на друга сначала «варваров»-печенегов, затем — «варваров»-половцев и наконец — «варваров»-татар (не зря Иван Грозный, разумеется, отнюдь не идентичный царю квадов Ваннию, называл в переписке с князем Андреем Курбским крымского хана в лучших античных традициях: «буий варвар»).

В августе 410 г., вскоре после ухода вандалов «со товарищи» из Галлии в Испанию, вестготы царя (и одновременно — восточноримского магистра милитум) Алариха, христианина-арианина из рода Балтов (соперничающего с главным, «царским» родом Амалов), вошли через открытые ими изменниками (то ли местными арианами, то ли взбунтовавшимися рабами, то ли агентами восточноримского императора, тайно направлявшего СВОЕГО ВОЕННОГО МАГИСТРА Алариха на римский Запад, чтобы руками «варваров» способствовать воссоединению двух половин Римской «мировой» державы во главе с Вторым, Новым Римом — Константинополем) ворота в Святой, Вечный Город, «Урбс Этерна» — Старейший, или Первый, Рим на Тибре. Главный город не только Римской (считавшейся со времен Константина Великого, прежде всего, Христианской) «мировой» империи, но и всех в мире христиан. Одно событие, казалось, прямо-таки предвещало другое. Падение Рима расценивалось как то великое бедствие, к которому умы всех верующих христиан были, так сказать, подготовлены вандальским нашествием.

Просвещенный галлоримлянин юрист Сульпиций Север жил себе да поживал в Аквитании, пока его супруга не отошла в мир иной после счастливого, но — увы! — короткого брака. Безутешный вдовец, приняв монашеский постриг, избрал отшельническую жизнь в одинокой келье, где и написал одну из часто ведшихся в то грозовое время хроник, сочетающих ветхозаветные мотивы с описанием событий своего времени и содержащих истолкование последних на основе первых. Сульпиций ссылался на книгу пророка Даниила, говорившего в своем знаменитом толковании сна вавилонского, или халдейского, царя Навуходоносора, разорителя Святого Града Иерусалима, о смене мировых держав, олицетворяемых фигурой приснившегося царю идола, или истукана с головой из золота, грудью и руками из серебра, животом из меди и ногами частью из железа, частью же — из глины. Одна из этих четырех держав, по Даниилу, будет разделенным царством.

Сульпиций Север, всецело находившийся под впечатлением потрясшего его до глубины души германского вторжения, дал во II книге своей «Хроники» этому фрагменту следующее истолкование:

«И вот вслед за этим [такое] дал пророк (Даниил — В. А.) объяснение увиденному во сне идолу через образ мира. Золотая голова есть царство Халдейское, ибо оно, как мы знаем, было первым и могущественнейшим. Грудь и руки серебряные означают второе царство, ибо Кир (II, основатель древнеперсидской державы Ахеменидов — В. А.), победив Халдеев и Мидийцев, власть передал Персам. В животе медном возвещается третье царство и мы ясно видим, что это Александр (Великий — В. А.), свергнув власть Персов, утвердил Македонию. Железные голени есть четвертое государство, под ним понимается Рим, из всех предшествующих царств сильнейшее. НОГИ ЖЕ ЧАСТЬЮ ЖЕЛЕЗНЫЕ, ЧАСТЬЮ ГЛИНЯНЫЕ ЕСТЬ РИМСКОЕ ГОСУДАРСТВО, КОТОРОМУ ПРЕДНАЗНАЧЕНО РАЗДЕЛИТЬСЯ ТАК, ЧТОБЫ УЖЕ НИКОГДА НЕ ВОССОЕДИНИТЬСЯ ВНОВЬ, что также исполнилось, ибо не одним императором, но многими и часто с оружием в руках или противоречивыми страстями государство Римское управлялось». Далее Сульпиций продолжает жаловаться: «Наконец, сочетание глины и железа, никогда друг с другом не смешивающееся, означает грядущее смешение рода человеческого, различного между собой, ибо земля Римская, внешними племенами и восставшими занятая или отданная якобы мирно, стоит и войсками нашими, городами и провинциями перемешалась с варварскими народами, особено с иудеями…»

Примечательно, что православный христианский монах Сульпи-ций Север особенно выделяет в качестве инородного тела, проникшего в Римскую империю, иудеев, «которые, как мы видим, живут среди нас, но наших обычаев не принимают.» Это же неприятие варварами «наших», т. е. римских, а если быть точнее — грекоримских обычаев (т. е. грекоримской, античной культуры), галлоримский хронист ставит в вину и всем прочим варварам, что, разумеется, не вполне справедливо и далеко не полностью соответствует действительности. После данной не совсем верной констатации, жалоба, или, говоря по-римски, ламентация Сульпиция достигает апогея в не лишенном мрачного пессимизма утверждении, что это — «последнее, о чем возвестил пророк».

Впрочем, для выражения апокалиптических настроений, распространившихся в связи с нашествием германцев на римскую Галлию, потребовалось не только ловкое перо бывшего юриста, но и поистине провидческая сила стихотворца-визионера. Этой силой оказался одарен епископ одного из многочисленных в Галлии городов под названием Августа (современного французского города Ош) Ориентий, или Ориенций, написавший, по прошествии всего нескольких лет после ужасов вандальского вторжения, в главном городе своей епархии (говоря по-гречески), или, говоря по-латыни, своего диоцеза:

«Все сущее устало ждет конца одряхлевшего мира, и уже истекает время, остающееся до наступления последнего дня. Взгляни, как быстро смерть покорила весь мир и какие сильные народы мощь войны повергла наземь». Особенно сильное впечатление на живущего в центре страны, далеко от опасных побережий, прелата производила вездесущность варваров, проникавших повсюду, и отсутствие защиты от безжалостных губителей: «Ни густой лес, ни непроходимость высоких гор, ни глубокие водовороты полноводных рек, ни неприступные крепости, ни города под защитой своих стен, ни безбрежное море, ни бесплодные пустыни, ни пещеры, ни гроты в глубине сумрачных ущелий не были способны удержать варварские орды…Везде, где они побывали, наши соотечественники лежали мертвыми, как корм для собак. Иным горящие дома стали кострами, лишившими их жизни. В деревнях и усадьбах, в сельской местности, на всех дорогах, во всех градах и весях царили смерть, страданье, истребление, поражение, пожары и печаль. Одним костром задымилась вся Галлия (вариант перевода: «Вся Галлия дымилась, как один сплошной костер…»). Или, по-латыни: «Морс, долор, эксцидиум, кальдес, инцендиа, луктус / Уно фумавит Галлиа тото рого.»

В этих звучных латинских стихах Ориенций возвестил всему цивилизованному (т. е. способному читать по-латыни) обитаемому миру о зверствах, творимых вандалами и их приспешниками…

Восточноримский историк Зосим(а) писал в своей «Новой истории» (греч. «Неа историа») о событиях 406 г. следующее:

Хронист Гидатий, или же Идаций, между прочим, утверждал, что в союзе варварских племен, опустошивших Галлию, до 418 г. ведущую роль играли не вандалы, а аланы.

Готоаланский историк Иордан утверждал в «Гетике», что вандалы не стали оставаться в Галлии из страха перед готами и потому направились в еще не тронутую варварскими нашествиями Испанию.

Однако величайший из позднеантичных христианских очевидцев и истолкователей варварского нашествия жил в описываемое время не в римской Галлии, а на побережье римской Африки. Это был кафолический епископ города Иппона Регия (исторического предшественника современной алжирской Аннабы) по имени Аврелий Августин. Придя, после безумств беспутной юности и увлечения дуалистическим ученьем манихеев, в полное отчаяние, этот получивший блестящее латинское образование отпрыск пунийской, т. е. происходившей от карфагенян (потомков финикийцев, некогда переселившихся в Северную Африку с территории современного Ливана) семьи осознал и осудил свои прежние заблуждения, принял, вместе со своим сыном святое крещение по православному обряду в городе Медиолане и стал в 396 г. главным душепастырем Иппона, прославившись в этом качестве на все времена. Августин, талантливый проповедник, в главном труде своей жизни — трактате «О Граде (Царстве, Государстве) Божием» (лат. «Де Цивитате Деи») сотворил, на месте обессилевшего земного Рима, новый, заоблачный, небесный Рим. Его ушей достигали, преодолев римское «наше» море, не только жалобные вопли христиан, вызванные страхом перед всеобщим Концом, ужасом перед заслуженной Карой, но и голоса недобитых язычников, утверждавших, что, если бы не христиане, Римская империя, воодушевленная древними богами и нравами предков — «мос майорум» — несомненно, нашла бы в себе силы одолеть всех и всяческих варваров.

Опровергнуть эти аргументы врагов Христа и Христианства было, с учетом обстоятельств, нелегко даже этому великому христианскому мыслителю. Но Августин подошел к вопросу дифференцированно. Проводя в своем опровержении четкое различие между варварами. Противопоставляя язычника-остгота Радагайса, уничтоженного со своей сотней тысяч нехристей-германцев, пришедших из Паннонии, магистром милитум Стилихоном в одном единственном сражении, христианину (хотя и арианину) Алариху, пусть даже овладевшему Римом на Тибре, но запретившему своим вестготам «со товарищи» грабить там церкви и убивать мирных горожан. Поскольку же Августин еще не знал, какую судьбу уготовали ему и его городу осадившие Иппон вандалы, он постарался дать (своему привычному) миру новую надежду с помощью искусного риторического приема, подчеркивая, что, хотя языческий Рим обречен на гибель, христианство все равно восторжествует. Он призывал не изумляться тому, что мир устал и состарился. Ибо мир подобен человеку, который рождается, растет и старится. Как в старости у человека умножаются недуги, так и в состарившемся мире множатся всяческие невзгоды. Разве не довольно того, что Бог послал в мир, достигший старческого возраста, Христа, дабы Он укрепил человека в пору всеобщей усталости? Августин призывал не прилепляться к дряхлому, старому, ветшающему миру, но омолодиться во Христе. Возможно Рим вовсе не обречен на гибель. Возможно, он будет лишь наказан, но не уничтожен. Если сотворит достойный плод покаяния. Блаженный Августин как бы резюмировал, или, если угодно, подытоживал все грозные события последних лет, призвав рассматривать происшедшее с высшей, метафизической точки зрения, подчеркивая несравнимость страданий века сего с будущим блаженством, уготованным всем истинно верующим. И потому призывал не мыслить плотски, на что нет времени. Ибо мир потрясен, христиане идут на смену ветхому Адаму, плоть будет угнетена. Но поскольку именно это угнетение плоти было наиболее ощутимым, весь «земной круг» (лат. Орбис террарум) средиземноморской Экумены теперь знал не только причину этого угнетения — злых, неразумных германцев, опустошивших Галлию. Но знал теперь и о существовании добрых, благоразумных германцев, пощадивших италийский Рим, хотя «Вечный Город» и пребывал в их полной власти. Аналогия с двумя евангельскими разбойниками — неразумным и благоразумным — была налицо. Добрые, благоразумные германцы ушли из Италии в южную Галлию, мирно завладев там римской Септиманией. А вот злые, неразумные германцы, даже придя в просторную Испанию, где с избытком хватило бы места всем желающим, и там все никак не могли успокоиться, неустанно поднимая меч друг на друга в борьбе за свежезавоеванные земли, вместо того, чтобы опять заняться земледелием и платить подати в имперскую казну, как подобает верноподданным «божественного» цезаря (став христианами, владыки «мировой» империи по-прежнему рассматривались как живые боги и порой, даже при жизни, изображались с нимбом вокруг головы). И, поскольку цивилизованный мир теперь знал о них достаточно, этот мир с живым и неподдельным интересом наблюдал за всем происходящим между свебами, вандалами и аланами. Бесчисленные истории и историйки об этих перипетиях давали многим позднеантичным авторам повод и пищу для размышлений, записываемых ими на пергамене или папирусе.

Справедливости ради, следует заметить, что, согласно церковному историку Исидору Гиспальскому, или Севильскому, варварам удался прорыв в Испанию только после того, как самопровозглашенный император Константин III казнил по подозрению в намерении узурпировать престол могущественных братьев Дидима и Верониана, которые, во главе римских и васконских войск защищали перевалы в Пиренеях.

Казненные узурпатором братья — злополучные римские военачальники Дидим и Верониан — пали жертвой борьбы узурпатора Константина с законным императором Запада Гонорием за власть над Испанией. Константин III одновременно сражался с варварами в Галлии и с римскими войсками, верными августу Запада Гонорию, в Испании, что не позволило ему преградить дорогу варварам на Иберийский полуостров.

Французский историк Э.Ф. Готье (1864–1940), университетский профессор в Алжире (тогдашнем заморском департаменте Франции), как-то резко высказался в своей темпераментной и до сих пор непревзойденной книге о царе вандалов и аланов Гейзерихе о современных тому «жалких хронистах», среди которых не нашлось ни одного, достойного стать, пусть даже скверным, биографом великого властителя вандалов. Но даже самых жалких тогдашних хронистов постоянно интересовал один вопрос. А кто же, собственно говоря, правит этими многочисленными народами, вторгавшимися в Римскую империю с севера, востока и юго-востока? Вследствие ярко выраженного аристократического чванства, характерного не только для хронистов-мирян, но и тогдашних историков-клириков (не в последнюю очередь вследствие происхождения многих тогдашних епископов из знатных фамилий), они явно старались выискать среди столь успешно одерживавших верх над римлянами варваров хотя бы парочку аристократов. В качестве, хоть и достаточно сомнительного, но все-таки хоть какого-то объяснения феномена неожиданной победы этих чужеземцев, о которых прежде никто из «цивилизованных» людей не слышал и не знал, над «легендарной и непобедимой» армией Римской чуть ли не тысячелетней (если верить патриотическим легендам) «мировой» империи…

Видимо, по этой-то причине нам, нынешним, с момента перехода вандалами Рена, известен без лакун весь, так сказать, родословец их царей. А вот что касается их царской генеалогии более раннего периода, то нам известны лишь отдельные, неточно переданные или же как бы выхваченные наугад из сумрака сказаний о скитаниях вандалов по Европе, имена. При этом мы не можем даже быть уверены в том, собственные ли это имена или только прозвища, как у Гензериха (т. е., буквально: «Гусака»), у гуннского царя Аттилы (буквально «Батюшки») или у вандальских соправителей Рая (буквально: «Трубы») и Рапта (буквально: «Дуги» или «Лука»), характер «двоецарствия», или, точнее, двоевластия которых также представляется нам во многом загадочным.

Как уже говорилось выше, Годигисл, правивший вандалами в период странствования вандальского народа по Германии, согласно совпадающим между собой сообщениям различных хронистов и историков, пал в ожесточенной и кровавой битве с франками при попытке форсировать Рен. В тот момент, как минимум, два его сына должны были быть живы и сражаться с ним плечом к плечу. А именно — его старший и рожденный в законном браке сын Гундерих и младший, бойкий не по годам отпрыск от рабыни или, скорее всего, младшей жены, наложницы — Гейзерих-Гензерих-Гейзарих-Гизирих, «Зинзирих-рига» переписки нашего царя Ивана Грозного с князем Андреем Курбским. Ибо мать воспитывала Гейзериха и, следовательно, принадлежала к царскому «двору», если можно говорить о «странствующем дворе». Происхождение от такой «жены левой руки» не считалось позорным, в этом плане германцы были вполне здоровыми прагматиками-реалистами. Возможно, они знали из опыта, которым обладают все селекционеры, что подобные метисы, плоды скрещивания, часто значительно превосходят «чистопородное» потомство как в физическом, так и в умственном отношении. В конце концов, виднейшие деятели эпохи Великого Переселения народов тоже были, так сказать, бастардами, причем метисами. В том числе Флавий Стилихон и победоносный царь остготов Теодорих (Феодорих), чья мать Эливира (Эрилева, Эриулева) была пригожей полонянкой, и, вне всякого сомнения не законной супругой; Аттила, чей отец Мундзух кочевал по бескрайним степям «Скифии» с целым гаремом на колесах, и чьи наиболее одаренные сыновья могли быть зачаты с иранками или гречанками; просветитель готов епископ-арианин Вульфила-Ульфила-Ульфилас был готом по отцу, но сыном пленницы-гречанки или эллинизированной каппадокийки из Малой Азии; правитель «западноримской» Италии до Теодориха Остготского — Одоакр — был гунном по отцу, зачавшим его с матерью, происходившей из германского племени скиров; восточноримский полководец Флавий Велизарий — гроза персов и германцев, «могильщик» царства выродившихся потомков «Зинзириха-риги» в Африке, был тоже смешанного происхождения, о котором спорят до сих пор. Продолжать этот перечень можно было бы до бесконечности…

Пользовавшийся в свое время огромной популярностью Феликс Дан предполагал, что после гибели Годигисла в бою с франками Гейзерих должен был занять место павшего отца, поскольку был старшим из сыновей погибшего владыки, но был обойден в наследовании из-за своего незаконного происхождения, из-за чего власть над вандалами унаследовал его младший брат Гундерих. Но Дан тем самым проецировал (возможно, неосознанно) на то далекое время предрассудки своей собственной эпохи — периода германского «Второго рейха» под скипетром прусских королей из дома Гогенцоллернов (1871–1918). У только что разбитых франками на Рене вандалов были все основания к тому, чтобы в сложившейся кризисной для них ситуации избрать себе, так сказать, оптимального, лучшего во всех отношениях нового царя.

Для этого в распоряжении вандалов всегда был весь царский род, все совершеннолетние Астинги. Аналогичным образом, и гунны избирали себе наиболее подходящего царя из числе всех представителей правящего, княжеского рода, без какого-то автоматического замещения освободившейся должности самым старшим из соискателей в порядке возрастной очередности. Всякому ясно, что меньше всего вандалы перед форсированием Рейна нуждались в царе детского возраста. Но, если царевич Гундерих в 406 г. был совершеннолетним, он был старшим из сыновей павшего Годигисла. Ибо, будь Гейзерих в 406 г. уже совершеннолетним, ему бы в 477 г., в год его смерти (нам точно известный), должно было быть около ста лет от роду, что противоречило бы крепости тела, бодрости духа и остроте ума, свойственных царю вандалов и аланов до последнего мгновения его земной жизни (в отличие, скажем, от готского царя Германариха, который тоже якобы дожил до сто- или даже стодесятилетнего возраста, но при этом настолько одряхлел и стал настолько боязливым, что покончил с собой от страха перед напавшими на его державу гуннами царя Баламбера, поступив в разрез с воинской этикой всякого свободного германца).

Следовательно, Гундерих, скорее всего, появился на свет между 380 и 385 г., Гейзерих же осчастливил мир своим рождением в 389 (по мнению профессора Адольфа Липпольда) или, видимо, в 390 г. (как полагал Готье). Во всяком случае, Гензерих, достигший совершеннолетия, при переправе через Рен бился с франками в рядах вандальских ратоборцев и был свидетелем гибели своего отца Годигисла. Не подлежит сомнению и то, что Гизерих, царский сын (хоть и побочный), обладая определенными властными полномочиями, активно участвовал в грабительском рейде вандалов, аланов и свебов по Галлии. Именно тогда, в бою или при столкновении его разъезда с неприятельским, сын Годигисла был сбит или упал с коня (удержаться на котором без стремян было совсем непросто), повредив себе при этом ногу, отчего хромал потом всю жизнь (как впоследствии другой грозный завоеватель — Тамерлан-Тимур). В отличие от многих своих предшественников из рода Астрингов, Гейзарих не рос спокойно где-нибудь в Силезии, Дакии или Паннонии, предаваясь военным играм и охотничьим забавам. Еще мальчиком ему пришлось покинуть берега великого паннонского озера, сегодняшнего Балатона, чтобы в последующие годы возрастать, мужать среди суровых воинов-мигрантов, быть свидетелем, а со временем — и участником событий, справедливо причисляемых как современниками, так и любознательным потомством к числу самых кровавых в истории Великого Переселения народов. Молодой царевич прошел суровейшую школу выживания, совершив вместе с вандальским народом великий поход из Паннонии в Испанию. Возможно, именно поэтому именно Гизерих сумел создать и сохранить единственное независимое германское царство эпохи Великого Переселения народов.

Итак, «альфа-самец» Гундерих стал вандальским царем, но его мудрый единокровный брат Гейзерих также пользовался у всего «народа-войска» признанием, как «бета-самец», второй по важности и влиянию человек среди вандалов. Навряд ли его мать была германкой. Прокопий Кесарийский и Аполлинарий Сидоний подчеркивают низкое происхождение родительницы колченогого вандала, именуя ее рабыней, служанкой. Поэтому она навряд ли происходила из союзного вандалам и, в общем, хранившего им верность народа аланов (исключения вроде Гоара «со товарищи» только подтверждали правило — «в семье не без урода»). Ведь вандалы умыкали себе женщин, разумеется, не у союзников, а у врагов. Например, в ходе набега на восточноримскую Мёзию или одной из многочисленных стычек с враждебными сарматами (ведь, кроме союзных вандалам аланов, на просторах «Скифии» кочевали и другие сарматские племена). С таким же успехом мать Гейзериха могла быть и провинциальной римлянкой с берегов Сава, далматинкой или красоткой-евразийкой. Или все-таки аланкой. Темна вода во облацех…Как бы то ни было, «младшая жена» или же, говоря по-римски, «конкубина» (а по-нашему — наложница) царя вандалов Годигисла подарила своему мужу и господину высоко одаренного сынка, наделенного отменным здоровьем. Без особого труда он, младший, сводный брат, рожденный вне брака, утвердил и сохранил свое положение при царе Гундерихе (причем отнюдь не «в тени» последнего). Вскоре ему была поручена задача, за которую хромоногий царевич взялся с огромной охотой. По слову старшего брата Гундериха: «Флоту вандальскому быть!», младший брат Гизерих создал вандалам этот флот.

Правда, прежде чем «Зинзирих» сумел его создать, должно было пройти несколько лет и произойти несколько важных событий. В 409 г. вандалы в сопровождении свебов и аланов явились в Испанию. В 410 г. Аларих вызвал в Риме и вокруг Рима столько беспокойства, что императорской власти стало не до спасения римских владений на Иберийском полуострове. В 411 г. с пришельцами были заключены «феды» — договоры, вполне соответствовавшие сложившейся к тому времени практике привлечения иноземных племен к охране римских пограничных областей в качестве вспомогательных войск — уже упоминавшихся нами выше «федератов» — в обмен на землю и довольствие. Римляне дозволили вторгнувшимся в римские владения вандалам, свебам и аланам, выгнать которых у римлян не было сил, поселиться на римских землях в указанных им римлянами местах. Несколько необычной была лишь процедура отведения вандалам, свебам и аланам этих мест для поселения в Испании. Ибо римляне использовали метод жеребьевки, чтобы пришельцы не сцепились сразу же в борьбе за лучшие земли. Вандалы, вероятнее всего, надеялись, что получат больше земли, если их племена примут участие в дележке по отдельности. Поэтому в день жеребьевки немногочисленные к тому времени силинги опять выступили в качестве отдельного племени и вытянули лучший жребий, получив для поселения (фактически же — во владение) — римско-испанскую область Бетику, прозванную затем, в честь получивших ее вандалов — «Вандалицией», позже — Вандалусией, переименованную впоследствии новыми завоевателями — маврами (арабами-мусульманами) в «Аль Андалус» — сегодняшнюю Андалусию. Астингам и свебам выпал жребий поселиться бок-о-бок в дождливой северо-западной части римской Испании — Галиции (сегодняшней Галисии). Можно было догадаться, что долго им там вместе не ужиться. Пришедшим же на Пиренейский полуостров, вместе с вандалами и свебами, аланам пришлось разделиться, поскольку ни одна из имевшихся в распоряжении у римлян областей Испании не была достаточно велика для того, чтобы вместить весь аланский народ. Особенно с учетом того, что аланам — народу наездников и коневодов — требовалась большая территория. Аланам выпал жребий осесть частью на землях современной Португалии (именовавшейся в то время Лузитанией), частью на равнинах севернее Нового Карфагена (современной Картахены) — древнего портового города, основанного пунийцами из старого, североафриканского Карфагена, предками блаженного Августина. Из данного обстоятельства Готье делал вывод об особой многочисленности пришедших в римскую Испанию аланов. Это подтверждается и тем обстоятельством, что при форсировании разноплеменным войском Годигисла Рена у аланов, хотя и ослабленных уходом части своих соплеменников во главе с князем Гоаром к римлянам, хватило сил нанести поражение франкам.

Несмотря на принятое римлянами «соломоново» решение, проведенные вандалами «со товарищи» в Испании два десятилетия оказались переполненными всякого рода трениями и войнами, хотя в описываемое время, очевидно, во всей охваченной смутой Европе только Иберийский полуостров мог обещать более-менее мирную жизнь и необходимое для нее жизненное пространство. Иными словами, хотя римляне поступили по-своему мудро, распределив между пришельцами, которым даровали статус римских «федератов», путем жеребьевки имевшиеся в наличии, малонаселенные области, им бы следовало этим ограничиться. Римляне же этого не сделали, пригласив в Испанию еще и вестготов (против которых император не мог предпринять вообще ничего, если не желал их возвращения в ограбленный ими незадолго перед тем «Старейший» Рим на Тибре), только что прибывших в Южную Галлию, как бы указав готам путь на Иберийский полуостров со словами: «Туда, правда, имели наглость явиться еще до вас какие-то жалкие варвары, но вам нетрудно будет истребить их и забрать себе захваченные ими земли!»

Возможно, дело действительно дошло бы до смертельной борьбы всех еще уцелевших германцев друг с другом, до из самоуничтожения, к вящей радости Равенны и Константинополя… если бы только самым умным и наименее драчливым германцам не стало ясно, что они слишком облегчили бы этим жизнь своим римским и греческим противникам. Князь свебов Гермерих, царь вестготов Валлия и Гейзерих, ставший царем вандалов, сообразили, что им полезней будет действовать с меньшим расходом сил и средств.

Григорий Турский, большой любитель исторических анекдотов, так писал во второй книге своей десятитомной «Истории франков» о новом, более расчетливом и экономном, способе разрешения территориальных конфликтов между германцами (применявшемся, между прочим, если верить Титу Ливию и другим римским историкам, в свое время и древними римлянами — вспомним хотя бы схватку Горациев с Куриациями с последующим убийством Камиллы собственным братом-победителем):

Высокообразованный и любознательный Григорий Турский, разумеется, много чего слышал и усердно заносил в свой труд все услышанное, но именно по этому его труд не свободен от ошибок. И потому позднейшие историки не слишком верили в подлинность приведенного выше исторического анекдота. Да и в самом деле, трудно поверить, что такой трезвый, хладнокровный и расчетливый в своих решениях и действиях прагматик, как Гейзерих, мог, для принятия серьезнейшего решения — пытаться устоять и утвердиться со своим «народом-войском» на зыбкой испанской почве или же, воспользовавшись последней возможностью, вести его за море, в римскую Африку, положиться на «суд Божий» — победу или поражение своего «поединщика». В то же время не подлежит никакому сомнению, что именно вандалы, с момента своего ухода из Дакии и Паннонии, уже не раз несли весьма болезненные и тяжелые, грозящие их выживанию как народа, потери. И потому вполне могли быть склонными к тому, чтобы решать мелкие, ограниченные по своим масштабам конфликты с соседями — например, споры за владение какой-нибудь определенной долиной, ограниченными силами, избегая их перерастания в полномасштабную войну между двумя народами, грозящую им, и без того ослабленным и обескровленным, окончательным физическим истреблением. Одной из подобных форм ограниченного вооруженного конфликта вполне мог быть поединок, вроде описанного Григорием Турским. Многочисленные факты подобных «судебных поединков», или «ордалий», исход которых напрямую связывался с выражением Божьей воли, весьма характерны для периода перехода от античного общества к обществу средневековому. Ибо, по убеждению германцев, уже ставших христианами (хотя и арианского толка), победу в поединке мог одержать лишь тот из поединщиков, кто получил на это силу свыше. Даже если исход описанного Григорием Турским поединка и не стал в действительности непосредственной причиной ухода вандалов из Испании, он вполне мог состояться в действительности и, возможно, предотвратил гораздо большее кровопролитие.

Вторым «варварским» царем, сошедшим, с учетом тяжелого положения, в котором оказались германские народы, с пути, предначертанного ему Римом и Константинополем, был князь (скорее всего — узурпатор) вестготов Валья (Валия, Валлия). Этот не знавший колебаний, мужественный, энергичный удачливый воитель вышел на историческую арену после короткой, но ожесточенной борьбы за вестготское «престолонаследие» (а если быть точнее, то преемство власти). Поначалу Валья попытался повторить попытку Алариха переправиться в Африку, богатую зерном, пробился, во главе не слишком многочисленного, но отборного войска, через область вандалов-силингов, и направил из Тарифы (расположенной близ нынешнего Гибралтара) передовой отряд на захваченных кораблях «прощупать» побережье римской Африки — житницы западной части «мировой» империи (житницей ее восточной части был римский Египет). Однако корабли вестготов стали жертвой разыгравшегося шторма.

После неудачной попытки завладеть золотыми от спелости нивами римской Африки, царь визиготов Валья был вынужден принять предложение августа римского Запада очистить Испанию (все еще считавшуюся «римской») от поселившихся там варварских народов свебов, вандалов и аланов (римляне, сами пригласившие их в Испанию, сочли удобнее для себя об этом приглашении позабыть). Военная сила и удача готов до сих пор всегда превосходила силу и удачу вандалов. Изо всех вооруженных столкновений с вандалами готы неизменно выходили победителями. Кроме того, силинги, хотя и самые цивилизованные из вандалов, были слишком малочисленными для оказания готам эффективного сопротивления. Поэтому Валье не составило особого труда завладеть населенной силингами Вандалицией-Вандалусией, нынешней Андалусией. Вступив во владение этой плодородной областью, готский царь, похоже, вполне удовлетворился достигнутым, не желая, после покорения силингов, скрещивать мечи еще и с более дикими, но в то же время — более воинственными астингами, не говоря уже о великом народе аланов. Правда, Валье удалось отнять у аланов Новый Карфаген — главный порт Испании. Но аланы объединились с астингами и всерьез готовились силой возвратить себе утраченное. Между Тарра-коной, где располагалась ставка Вальи, и Равенной (куда предпочел удалиться из более доступных для вторжений варваров Рима на Тибре и Медиолана западноримский император) шел активный обмен курьерами. Похоже, римский император Запада счел военные успехи Вальи, так сказать, чрезмерными, и выходящими за рамки планов, связанных с использованием вестготов в римских интересах. Римлян можно было понять. Слишком быстрое ОТВОЕВАНИЕ вестготами всей Испании (с целью ее «возвращения в лоно Римской империи силой вестготского меча», как было задумано в Равенне) грозило превратиться (не на пергамене или папирусе, а на деле) в ЗАВОЕВАНИЕ вестготами Испании ДЛЯ СЕБЯ, А НЕ ДЛЯ РИМЛЯН. А вполне возможная, после завоевания вестготами Испании, переправа вестготов через Гадитанский пролив (нынешний Гибралтар) в римскую «житницу» — Африку — была бы чревата созданием вестготами серьезной угрозы римской Италии и ее снабжению африканским зерном и оливковым маслом — важнейшими продуктами питания основной части населения западной (как, впрочем, и восточной) части Римской «мировой» империи. С учетом этой возможной угрозы, западноримский император предложил своему союзнику Валье вступить во владение римским Нарбоном (сегодняшней Нарбонной) — крупным средиземноморским портом, куда вестготы были до сих пор лишены доступа римлянами. А в придачу к Нарбону — прилегающей областью, хлебной Нарбоннской Галлией вплоть до Лигера-Луары, областью красивых и богатых римских городов, чьи тучные нивы, и богатые виноградники, пострадавшие не так давно от шедшего по Галлии вестготского «народа-войска», уже успели, так сказать, оправиться после налета этой «саранчи».

Сочтя предложение августа западных римлян заманчивым, Валья увел свой «народ-войско» из Испании, перешел Пиренеи и основал на залитых щедрым солнцем землях римской южной Галлии (в позднейшем Лангедоке-Руссильоне) Толосское (Аквитанское) царство вестготов.

Тем самым германцы, так сказать, спасли друг друга. Кровавой готско-вандальской бойни, столь порадовавшей бы сердца коварных римлян и послужившей лишь на пользу Римской «мировой» державе, не произошло. Сохранилось даже послание, чье содержание до нас, потомков, донесли в почти дословно совпадающей форме (хотя независимо друг от друга), епископ Аквы Флавии Гидатий и отец церкви Павел Орозий. Речь идет о послании варварских князей, адресованном западноримскому императору, отсиживавшемуся в Равенне, которое, возможно, не дошло до царственного адресата, но, тем не менее, наглядно демонстрировало свебам, аланам и готам, что их предводители прекрасно отдавали себе отчет в происходящем и совершенно правильно оценивали сложившуюся в «римской» Испании обстановку. В послании варвары указывали императору на то, что, по его воле, воюют друг с другом. Если они будут разбиты, то и без того проиграют сражение, если же победят, то пользу из этой победы извлечет, в конечном счете, император, ибо взаимная гибель варваров в ходе их междоусобной борьбы пойдет на пользу именно ему.

Не существует подтверждений участия Гейзериха в написании или даже только подписании данного послания. Но его дальнейшие действия вполне соответствовали пониманию обрисованной в этом письме обстановки. Очень быстро, как если бы он только и ждал возможности стать единоличным правителем, чтобы незамедлительно приступить к воплощению в жизнь своих планов, «Зинзирих-рига», в год своего избрания царем, переправился, во главе вандальского народа и примкнувших к нему аланов, Гадитанский пролив, и высадился в римской Африке. Там он был практически неуязвим, ибо еще в период своего пребывания, в качестве «бета-самца», в тени престола своего царственного старшего брата, «альфа-самца» Гундериха, колченогий бастард создал вандальский флот. Похоже, он знал, что в Африке, служившей уже много сотен лет житницей Римской «мировой» империи, у его подданных — вандалов будет вдоволь пищи, что с приходом вандалов в римскую Африку они наконец смогут наесться досыта, обрести столь желанные мир и безопасность. После всего пережитого в ходе «вооруженной миграции», скитаний и разочарований, пережитых в той самой Испании, что стала конечным пунктом для слишком многих народов-мигрантов.

Здесь автору настоящей книги представляется необходимым сделать небольшое, но важное отступление. Говоря о «римской Африке», автор не хотел бы создавать у уважаемых читателей ложного представления о том, что римляне владели ВСЕМ «черным континетом» или хотя бы значительной его частью. В состав империи «потомков Ромула» под названием «Африка», входило северное побережье Африканского континента — от современного Марокко до Египта. Вглубь африканского материка римские владения простирались лишь в Египте. Там этому способствовала долина Нила, в других же местах препятствием распространению римских владений в южном направлении была пустыня Сахара. Хотя климат был тогда еще не столь засушливым, каким он стал впоследствии, Сахара, даже будучи полупустыней, все-таки представляла собой серьезный барьер для римской экспансии. Таким образом, не Африка вообще, а Северная Африка была житницей Римской империи. Даже без Египта, с его исключительно благоприятными для земледелия условиями. Римляне были, как известно, не слишком хорошими мореплавателями. В «Море мрака» — Атлантический океан — они, хоть и считались потомками избороздившего все Внутреннее море в поисках лучшей доли древнего мореплавателя Энея, практически не выходили. Пожалуй, единственным римским достижением в данной области была морская экспедиция 10 г. п. Р.Х., когда «сыны Энея» открыли острова, расположенные недалеко от западного побережья Африки и названные ими Канарскими(т. е., по-латыни, Собачьими), из-за обилия там диких собак. Есть предположения, что римские корабли проникли в тот раз еще дальше на юг — до побережья нынешнего Сенегала и, возможно, побывали даже на Зеленом мысе (ныне — Кабо-Верде). В 41 году п. Р.Х. наместник римский Мавретании Светоний Павлин предпринял экспедицию на юг, за Атласские горы. Конечная точка ее неизвестна, но судя, по описаниям тамошней флоры, фауны и местности Павлин пересек Сахару и оказался на территории современных африканских стран Мали или же Сенегала. В 60–61 гг. император Нерон отправил несколько центурий (сотен) римских воинов на поиски истоков Нила. Но римские землепроходцы были остановлены раскинувшимися на их пути необозримыми, непроходимыми болотами. Их описание наводит нас на мысль, что высланная принцепсом Нероном экспедиция дошла до нынешнего южного Судана. Отдельные римские торговцы добирались даже до озера Чад (как, например, некий Юлий Матерн в 90 г.). Около 100 г. другой римский торговец, Диоген (судя по имени — грек по происхождению) сбился с курса и, оказавшись у побережья нынешней Танзании, совершил сухопутную экспедицию вглубь континента. Судя по описаниям, отважный Диоген, возможно, добрался до озера Виктория и открыл истоки Нила. Впрочем, довольно об этом. Ограничимся лишь повторной констатацией, что под «римской Африкой», снабжавшей всю империю зерном, следует понимать Северную Африку, занимающую прибрежные земли нынешних Марокко, Ливии, Алжира и Туниса.

Как бы то ни было, но с современной точки зрения, решение Гейзериха бросить Испанию ради Африки представляется поступком в высшей степени авантюристическим. Особенно если сравнить быстроту его действий, скажем, с действиями жившего много позднее другого бастарда — нормандского герцога Вильгельма Завоевателя (Англии), бесконечно выжидавшего со своими норманнами на побережье Ламан-ша, когда наконец подует попутный ветер в паруса его флота вторжения. Или если вспомнить тяжелые потери германских или итальянских транспортных флотов, понесенные ими на морском пути из Италии в Северную Африку в годы Второй мировой. Все, казалось, говорило в пользу невозможности переправы через Геракловы столпы не просто армии, но целого народа со всем добром, включая лошадей, повозки и домашний скот, на кораблях в V в. п. Р.Х. И, тем не менее… Чтобы осознать, что судьбоносное решение «Зинзириха-риги» было не чем-то необдуманным, чисто импульсивным, но сознательным использованием энергичным властителем мужественного народа последнего шанса на спасение, нам необходимо уяснить себе одно. Причиной всей описанной нами выше долгой миграции вандалов были не просто стремление пограбить и занять чужие земли, но — увы! — слишком часто, беспросветная нищета, голод и война с другими «вооруженными мигрантами», наступавшими вандалам, так сказать, на пятки, не оставляя их в покое ни на миг. Когда странствующие рати свебов, аланов и вандалов впервые подошли к пиренейским перевалам и были отброшены, возможно, часть разочарованных неудачей «мигрантов», направилась по равнинным землям на север, не для того, чтобы там поселиться, но чтобы подготовиться на этом плацдарме к высадке в Британии. Согласно данной версии (высказанной, между прочим, восточноримским историком Зосимом в «Новой истории», отрывок из которой мы процитировали выше), именно это намерение пришлых варваров побудило римские легионы в Британии незамедлительно провозгласить своего военачальника Константина императором, а самого свежеиспеченного августа Константина — столь же незамедлительно высадиться в Галлии (не зря Зосим подчеркивает, что британские легионы сделали это из страха перед грозящим Британии вторжением варваров с континента). Данный тезис, выдвинутый, между прочим, солидным немецким ученым Отто Зекком, учеником самого Теодора Моммзена, основывается на известном факте опытности германских народов в морском деле. Не зря ведь в древней Скандинавии находят в большом количестве петроглифы с изображениями гребных кораблей и каменные имитации ладей. Вполне возможно, что германские «вооруженные мигранты» могли всерьез думать о переправе в Британию, чтобы между ними и преследующими их гуннами возникла водная преграда.

То, чему в свое время воспрепятствовал, своей высадкой в Галлии, Константин III, теперь решил осуществить «Зинзирих-рига». Правда, не в направлении огромного острова в Северном море, чей климат, надо полагать, был не многим благодатнее климата вандальской родины на Балтике. А в противоположном направлении, из Южной Испании — в Северную Африку, чьи горы, если смотреть на них из Тарифы на побережья Вандалусии, казались (и кажутся по сей день) удивительно высокими и близкими. Кажется, только руку протяни, и. Воинственный вестгот Валья наголову разбил (а согласно некоторым источникам — истребил поголовно) силингов в ходе боев, наиболее кровопролитных во всей истории Великого переселения народов. И астингов ждала, похоже, та же участь. Гейзерих прекрасно понимал, что «промедление смерти мгновенной подобно» (как говаривал наш император Петр Великий).

Итак, силинги — наиболее одаренное, но в то же время наименее воинственное из племен вандалов — практически прекратили свое существование. А уцелевшие покамест от вестготского меча, засев в гористой Галиции, будущей Галисии, астинги, как бы унаследовали в 420 г. от своих силингских сородичей «выморочную» Бетику-Вандалусию. На пути в Бетику астинги прошли через занятую аланами Лузитанию (будущую Португалию). Аланы, также разбитые вестготами Валии, после гибели своего царя Аддака в 418 г. не стали избирать себе нового монарха, предпочтя присоединиться к вандалам-астингам Гундериха.

Запомним хорошо, что Гундерих, ведший свой «народ-войско» через Лузитанию в Бетику в 420 г. уже носил титул царя вандалов и аланов (лат. рекс вандалорум эт аланорум), прославившийся, однако, на всю Экумену лишь после принятия его Гизерихом. Вступив во владение богатыми землями Вандалузии с ее обширным побережьем, «Зинзирих-рига» принялся готовить вандалов к новой военной и исторической роли, которую им предстояло сыграть в мировой истории. Он, так сказать, вернул вандалов на море, построив флот для своего народа, изначально бывшего народом мореплавателей, как столь многие норманны — северные люди — до и после них.

Хотя многое указывает на то, что вандалы никогда не утрачивали полностью исторические связи со своим исконным ареалом, расположенным на территории позднейших южной Швеции и датских островов, Гейзериху пришлось-таки изрядно попотеть, «перевоспитывая» их из «сухопутных крыс» (которыми они успели стать за время своего блужданья по «Большой Земле») в «морских орлов», какими были их предки, жившие некогда в Ютландии или на берегах Осло-фьорда. Но, так или иначе, процесс перевоспитания оказался успешным. В анналах за 425 г. упоминаются нападения вандальского флота на Балеарские острова (откуда пуны, а затем — и римляне веками получали своих лучших пращников) и морские операции вандальских кораблей в восточной Атлантике, у побережья римской Мавретании.

Впрочем, возможно, этому стремительному превращению вандалов в моряков есть и более простое объяснение, чем «генетическая память» о далеких северных предках-«викингах», когда-то бороздивших северное море. Варварские завоевания несли с собой многим подданным Римской империи всякого рода беды и страдания…до тех пор, пока варвары воевали с Римом. Но ведь в римской Испании вандалы поселились в качестве не непрошеных гостей, а римских «федератов». Что означает: земли под поселение в Испании были им отведены римлянами же, с санкции и по указу римского же императора. Но с момента разгрома вандальскими «федератами» напавших на них, вопреки договору, римского наместника Испании — магистра милитум Кастина, и его вестготских «федератов», вандалы стали, вместо предавших их римлян, господами Испании. Отказавшись от сомнительного «покровительства» римского императора (а заодно — и от признания его верховной власти), вандалы, по меткому выражению Людвига Шмидта, заменили нещадно давившее на проживавших в Испании «свободных» римских граждан, тяжкое бремя римского императорского фиска — жадного имперского налогового ведомства — сравнительно легкими поборами, вполне устраивавшими варварских царей и самих варваров, не имевших столь дорогостоящей администрации, как разросшаяся сверх всякой меры бюрократическая машина Римской «мировой» империи. «Ярем он барщины старинной оброком легким заменил», как мог бы сказать «наше все» Александр Сергеевич Пушкин о повелителе вандалов, воцарившемся над испаноримлянами. Церковный историк Павел Орозий, преисполненный поистине отеческого понимания положения населения римских колоний в Испании, объяснил потомству, что испаноримляне вследствие варварских вторжений ничего не потеряли. Мало того — жизнь этих римлян под варварским «игом» стала даже свободнее, чем при «родной» им римской власти. Поэтому во время своего похода на Юг Испании вандалам оказали сопротивление только два города — Новый Карфаген-Картахена и Гиспала (Севилья), центры римской колониальной администрации. При взятии Гиспалы пал царь вандалов Гундерих. Прочие же римские колонии в Испании без всякого сопротивления раскрыли свои ворота перед вандалами «со товарищи». Да и туземное население Бетики — местные рыбаки-кельтиберы — быстро примирились с новой властью, на этот раз — вандальской (как когда-то — с римской, а еще раньше — с пунийской). От моря, чрезвычайно изобильного тогда различной рыбою и всевозможными моллюсками, местное население Бетики, несомненно, никогда не отказывалось, в том числе и после прихода из суровой Галиции столь же сурового и многочисленного народа астрингов, на чей прокорм местным рыбакам теперь пришлось выделять немалую часть своего улова. Рыбаки, конечно, ходят по морю иначе, чем пираты, но ведь совместные рыболовецкие экспедиции туземцев и пришельцев, надо думать, способствовали установлению и развитию взаимопонимания между ними. Кроме того, Гейзерих был, вне всякого сомнения, осведомлен о попытке вестготов Валии пересечь Гадитанский пролив. Как, видимо, и о почти состоявшейся морской экспедиции вестготов с целью захвата римской Африки, планируемой Аларихом, окрыленным захватом Ветхого Рима в 410 г. Эта морская экспедиция не состоялась лишь вследствие внезапной, таинственной смерти Алариха, унесшего ее планы с собой в воды реки Бусента (где он был погребен оплакивавшими его вестготами). Гейзериху было, несомненно, совершенно ясно, что времени у него не слишком много. Возвращение вестготов во главе с Вальей из Испании в Септиманию-Руссильон дало вандалам передышку, выигрыш во времени. Однако никто не мог сказать или предугадать, сколько продлится эта передышка. Поскольку же вестготы вступили во владение уступленным им западными римлянами городом Нарбоном, одним из крупнейших портов Средиземноморья, посещение этой удобной гавани вполне могло навести царя вестготов Валию на те же мысли, что пришли в голову «Зинзириху-риге».

«С первых же дней своего прибытия на Запад варвары инстинктивно устремлялись в Африку; она была житницей Европы и, значит, Меккой для голодных и не имеющих пристанища германцев. Если бы у Алариха были корабли, чтобы добраться туда, его преемник (Атаульф Вестготский. — В. А.) не отправился бы из Италии в Южную Галлию. Восточный и западный императоры в конечном счете были солидарны, считая абсолютно необходимым как можно дольше не допускать варваров до средиземноморских портов, морских перевозок и даже знаний о кораблестроении. Согласно указу 419 г. были наказаны смертью несколько римлян, открывших вандалам секреты кораблестроения. Но было уже слишком поздно. Всего через несколько лет вандалы осуществили переправу из Испании в Африку». (Дж.-М. Уоллес-Хедрилл. «Варварский Запад. Раннее Средневековье 400-1000»).

В то время как все, сделанное Гейзерихом с момента его прихода к власти, происходило как бы «в свете рампы сценических подмостков всемирной истории», будучи подробно описано многими из его современников и историков, живших вскоре после него, величайшее и повлекшее за собой важнейшие последствия деяние вандальского царя как будто скрыто мраком неизвесности. Как, в самом деле, ему удалось превратить своих вандалов за те пять-шесть лет, прожитых ими снова на берегу моря, снова в мореплавателей — после четырех столетий крестьянской и кочевнической жизни? Вряд ли для этого было достаточно открытия вандалам несколькими римлянами «секретов кораблестроения» (и, надо думать — кораблевождения), которые, по мнению иных историков, наверняка хранились у вандалов — потомственных «викингов» — в генах.

В свете принятого Гейзерихом решения о морской экспедиции в Африку, рейды вандальских «викингов» к Балеарским островам и «морские патрули» вандальских «крейсеров» вдоль североафриканского побережья Атлантики представляются своего рода тестами, опытами, «испытаниями в условиях, приближенных к боевым». Вне всякого сомнения, они были предназначены для проверки в деле корабельных команд, кораблей, да и вообще мореплавания, как подходящего (или неподходящего) средства обеспечения новой формы существования вандалов, той роли, в которой вандалам действительно удалось нагнать страху на римлян, привыкших, без личной скромности именовать Средиземное море «маре нострум», т. е. «нашим (римским. — В. А.) морем». Ибо в описываемое время римляне — констатируем это еще раз — давно уже не не были народом храбрых мореплавателей, как когда-то, в прошлом. Со времен Пунических войн и других военных конфликтов времен республики римские ВМС привыкли почивать на (своих прежних) лаврах. Не случайно римляне, к примеру, смогли завоевать лесные и болотистые области Германии, но не ее побережье (скажем, в области проживания племени фризов). Величайшая угроза Римской «мировой» державе неизменно исходила с моря, от пиратских флотов — например, далматских и киликийских морских разбойников, но, главное — от «своего» же, «родного» римского пирата Секста Помпея. Непутевого сына Гнея Помпея Магна — непревзойденного римского морского стратега, грозы средиземноморских пиратов и противника Гая Юлия Цезаря. Засев в сердце своей пиратской державы, на Сардинии и Сицилии, Секст Помпей едва не поставил на колени самого принцепса Октавиана Августа…

Нам не известно, владел ли уже Гейзерих на момент обдумывания им планов морской экспедиции в римскую Африку латинским языком (то, что бастард Гундериха свободно владел латынью в последующие годы, не подлежит сомнению), или только вандальским (а также, соответственно, готским, почти не отличавшимся от вандальского) и аланским.

И потому мы можем только гадать, было ли Гейзериху известно что-либо о великом римском мятежнике — Сексте Помпее, восставшем на свой родной Рим. О человеке, чьи действия почти во всем совпадали с последующими действиями Гейзериха, к совершению которых он готовился в годы предоставленной ему судьбой, в связи с возвращением вестготов за Пиренеи, краткой испанской «передышки». Но Гизерих прекрасно знал об островах, захват которых позволял господствовать над римским «нашим» морем, контролировать все Средиземноморье. Прекрасно знал он и о всегдашней уязвимости Рима с моря. Ибо этому великому, «Вечному» городу на Тибре все еще приходилось, как и во времена «царя морских разбойников» Секста Помпея и принцепса Октавиана Августа, доставлять пропитание сотням тысяч (если не миллиону) плебеев, африканский зерновой хлеб для охваченной постоянным процессом брожения, так и лезущей из квашни опары — биомассы мирового мегаполиса на Тибре, требовавшей «панем эт цирценсес», «хлеба и зрелищ» (причем, в первую очередь, ХЛЕБА).

Судя по всему, в вопросе морской экспедиции в Африку с целью давления на Рим, несомненно, не раз обсуждавшейся в узком кругу высшей вандальской знати, между сводными братьями Гундерихом и Гейзерихом так и не было достигнуто согласия. Для храброго рубаки Гундериха, пробившегося с боем через Галлию, чтобы, в конце концов, быть убитым в бою, подобно своему отцу Годигислу, мысль о возможности начать войну с Римом, да еще и победить Рим силой такого оружия, которое еще никогда вандалами не применялось, казалась, скорее всего, чем-то из области фантазии (если он вообще мог представить себе нечто подобное). Следовательно, Гизериху приходилось годами разрабатывать свои далеко идущие планы тайком, занимаясь обучением, на первых порах, нескольких сотен своих соплеменников, выбирая для обучения тех из них, без которых его царственный брат мог вполне обойтись. Что, естественно, было нелегкой задачей. Когда же Гундерих был, наконец, убит (кто знает, кем?) при осаде Гиспалы, настал час «Зинзириха-риги». Отныне ничто больше не стояло на пути осуществления так долго вынашиваемого им тайного плана «попытать счастья за морем» (на этот раз — Средиземным) — единственной перспективной концепции спасения вандальского племени от грозящей ему катастрофы.

Самыми удивительными среди обманных политических маневров, повторяющихся с завидной периодичностью вот уже на протяжении двух тысячелетий «с гаком», являются, пожалуй, те, которые сразу же поддаются разгадке. К их числу относится приглашение в свою страну чужеземных войск. Удержать этот процесс под контролем не удавалось в истории, пожалуй, никому из его инициаторов. Тем не менее, попытки контролировать его все время повторяются. «Заказные» вторжения. «Псевдо-вторжения». Беспорядки в собственной стране, искусственно инициируемые силами, надеющимися, наведя грозу на свое отечество, поудить рыбку в мутной воде. Как мы помним, галлы-сеноны призвали в свою страну германские войска Ариовиста. Маркоманны царя Ванния — языгов. Галлоримляне — «солдатского» императора Константина III. Святополк Окаянный — поляков. Олег Гориславич — половцев. Лидер австрийских национал-социалистов Зейсс-Инкварт — гитлеровский вермахт. И так далее, и тому подобное…

Кажется, Гундерих и Гейзерих тоже получили такого рода приглашение явиться в римскую Африку. Человек, пригласивший их туда, поставив, как вскоре выяснилось, тем самым жирный крест на собственной карьере (и, в конечном счете — полной треволнений жизни), принадлежал к числу, пожалуй, интереснейших действующих лиц великой драмы, именуемой нами всемирной историей — римский полководец и наместник Бонифаций (Вонифатий), снискавший славу своей победой над вестготами в битве под Массилией-Марселем в 413 г., успешным отражением берберских набегов в Африке и своей дружеской перепиской с иппонийским епископом Аврелием Августином. Отец церкви всячески старался подольститься к успешно продвигавшемуся по служебной лестнице военачальнику. Подобно тому, как в юные годы Августина тимгадский епископ Оптат (возглавлявший тамошних сектантов- донатистов) всячески старался подольститься к африканскому узурпатору Гильдону, отпавшему, со вверенной ему римской житницей, от Рима и дерзнувшему именовать себя царем (лат. рекс), прекратившему снабжать Рим хлебом и с большим трудом разбитому экспедиционным корпусом, направленным в мятежную Африку Флавием Стилихоном. Епископ Августин отправился к Бонифацию в далекий, расположенный на границе беспокойной пустыни, гарнизон. Поскольку счел этого командира размещенных в римской Африке готов-«федератов» (как назло — сплошь ариан), имевшего правоверную супругу-кафоличку, наиболее подходящим кандидатом на роль сильной личности, способной сохранить и поддержать порядок. А в порядке римская и христианская Африка нуждалась как никогда ранее, с учетом становящихся все более дерзкими мавров, вторгавшихся все чаще в римские пределы.

Однако Бонифаций разочаровал иппонского епископа. Ибо, после смерти своей православной супруги, женился на богатой арианке. Мало того! Он окружил себя, подобно Соломону, целым сонмом красивых наложниц — представительниц всех рас античного Средиземноморья. Да и вообще, похоже, подражал во всем только что — всего четверть века тому назад, свернувшему себе шею на крутых поворотах истории царю Гильдону, тщась, назло Риму, провозгласить себя владыкой Африки. Правление Гильдона длилось недолго, потому что тогда Римом фактически правил суровый вандал Стилихон, живо положивший конец этим африканским безобразиям.

С учетом печального опыта Гильдона, осторожный Бонифаций, стремившийся избежать судьбы своего предшественника в деле утверждения африканского самодержавия, решил запастись надежными союзниками, способными поддержать его в борьбе с Римом, в котором, хотя и не было второго Стилихона, но был свой «квазистилихон» — Флавий Аэций. Ненависть Бонифация к римскому военачальнику Кастину, кое-как удерживавшему еще в своих руках часть Испании, была не меньше его ненависти к разбившим этого Кастина в пух и прах вандалам. И потому женатый на богатой арианке римский дукс и комит-наместник Африки, прозванный, за свою доблесть в боях с пытавшимися прорвать африканский лимес Римской «мировой» империи «немирными» берберами, «последним римлянином» (на пару с военным магистром римского Запада Флавием Аэцием,) не счел порухой своей чести предложить вступить с ним в союз правившим Вандалузией вандальским сводным братьям-соправителям. Вероятно, в 426 г. Бонифаций отправил из Африки в Юлию Трансдукту, современную Тарифу, и Гиспалу с верными людьми пригласительное письмо примерно следующего содержания: Придите со своим вандальским народом, переправьтесь через пролив, и мы разделим богатую (Северную) Африку на три части. Одну треть получит Гундерих, вторую треть — Гейзерих, третью — Бонифаций.

Особенно примечательным в данном пригласительном письме представляется следующее. Комит Бонифаций обращается к Гундериху и Гейзериху как к равноправным правителям, обещая каждому из них равную долю добычи. Невзирая на то, что Гундерих на момент прибытия посланцев Бонифация из Африки в Испанию с письмом, очевидно, был все еще жив. Значит, Гейзерих был уже достаточно хорошо известен в римском мире. Как и то, что комбинированная сухопутно-морская операция по перевозке целого «народа-войска» по морю из Европы в Африку была по силам только и именно Гейзериху (независимо от того, был ли он венчанным царем вандалов или еще нет), которому в награду предлагалась половина африканских земель, отведенных Бонифацием вандалам. Доля, равная доле, полагающейся его сводному брату — законному вандальскому и аланскому царю. Важно и другое: серьезность намерений Бонифация, опасающегося своего свержения очередным присланным из Европы римским экспедиционным корпусом, не видящего иного выбора, кроме союза с «презренными варварами» (к ужасу блаженного Августина).

Хотя отчаянное положение, в котором оказался Бонифаций, подтверждается латинскими источниками, хотя еще до вторжения вандалов в Африку против него высылались римские карательные экспедиции, хотя стремление провинций неудержимо дряхлеющей Римской «мировой» державы к независимости (часто маскируемое религиозными мотивами, выступающее под ширмой тех или иных ересей, т. е. отклонений от веры, господствующей в имперском центре, или, к описываемому времени — в двух имперских центрах, Риме и Константинополе) вызывало бесчисленные аналогичные эксцессы, многие светила вандалистики, включая Людвига Шмидта, сомневались в достоверности истории о приглашения вандалов Бонифацием. Указывая на тот многократно подтвержденный факт, что Бонифаций еще до начала вторжения вандалов в Африку начал налаживать отношения с Римом, фактически достигнув примирения с имперским центром западной части «мировой» империи «потомков» Ромула. Что ж, возможно, и так. Но тогда он оказался в роли чародея, выпустившего злого духа из бутылки и не способного загнать его туда обратно…

Порой мы забываем, что древние мыслили и жили в иных временных масштабах. Когда посланцы Бонифация вели переговоры с вандальскими соправителями в Испании, им еще не было известно о наметившемся примирении своего господина с Римом. Когда же они об этом узнали, было уже слишком поздно. Не могли же они просто сказать вандалам: «Да нет же, вы нас не так поняли, оставайтесь-ка лучше в Испании!». Хотя бы потому, что невозможно управлять целым «народом-войском», собравшимся в поход, как ручной продуктовой тележкой в универмаге самообслуживания. У Бонифация не было и практической возможности воспрепятствовать вторжению. Ибо гипотеза, высказываемая и принимаемая на веру ранее многими историками (в том числе и автором этих строк), что переправа вандалов через Гадитанский пролив осуществлялась на предоставленных Бонифацием кораблях, по трезвом размышлении представляется мне сегодня крайне маловероятной, да и, в общем-то, ненужной. Дело в том, что комит Африки Бонифаций, вкупе со всеми рыбаками Бетики вместе взятыми, не смог бы, даже объединив свои усилия, доставить морем разом восемьдесят тысяч (!) мигрантов, отправившихся в Африку за Гейзерихом, даже до Уники Колонии (позднейшего алжирского Орана). Французское «светило вандалистики» — Кристиан Куртуа — в свое время не поленилось подсчитать, на радость будущим историкам, что, с учетом немалой численности команд тогдашних кораблей, предназначенных Бонифацием и Гейзерихом для перевозки «морских мигрантов», которых ведь необходимо было снабжать в пути едой и питьевой водой, потребовалось бы вывести в море две с половиной тысячи судов. Подобное количество кораблей, да еще сконцентрированных в одном месте, не имелось в распоряжении не только наместников-комитов отдельных римских провинций, но даже римских императоров в пору расцвета их средиземноморской державы (к примеру, флот императора Константина I Великого насчитывал «всего-навсего» две тысячи кораблей). Гораздо проще было с помощью конфискованных в южной Вандалузии рыбацких судов, так сказать, челночным методом, перевезти в район Тингиса (современного марокканского Танжера) за четыре-пять недель необходимое количество людей, коней, домашнего скота, оружия и прочего.

Но, если это так, вандалы вполне могли при переправе через Гадитанский пролив обойтись и без помощи флота римского комита Африки Бонифация. И споры вокруг направленного им якобы пригласительного письма Гундериху и Гейзериху (в стиле «Придите и владейте нами») лишаются всякого значения. Кроме, может быть, значения дополнительного довода в пользу вторжения (ведь из приглашения вандалы узнали о хаотичной ситуации в Африке, исключавшей мало-мальски организованное сопротивление со стороны размещенных там римских войск). Необходимость переправы вандалов в римскую Африку, с учетом постоянных конфликтов в Испании со свебами и латентной угрозы, исходившей от ушедших — кто знает, надолго ли? — из Испании в Галлию вестготами, не подлежала никаким сомнениям (во всяком случае, для «Зинзириха-риги»). В Испании его народу грозила постоянная война сразу на три «фронта» — против свебов, вестготов и римлян. Переправившись в Африку, вандалы обрели бы долгожданный мир и возможность укреплять и увеличивать свой флот, стремясь к господству над всем Средиземноморьем.

К тому же Гейзерих знал, что богатая римская Африка, на протяжении многих столетий в основном вывозившая зерно и прочие свои продукты, не ввозя особенно много продуктов (да и ввозимые немногие продукты были не слишком-то ценными), оставалась почти не затронутой нашествиями «варваров», в то время как прочие римские провинции к описываемому времени были варварами не просто ограблены, но прямо-таки опустошены. Никто не знал это лучше вандалов, активно принимавших участие в этом опустошении. Именно потому, что вандалы в своем долгом походе на Запад так много награбили, и потому, что по пути к вандальскому «ядру» успело присоединиться множество иноплеменников — любителей пограбить, собранный Гейзерихом на юге Испании «народ-войско», обремененный огромным обозом, именуемый многими античными историками «ордой» — в значении «беспорядочное скопище» — таким «беспорядочным скопищем» не был. Даже его вооруженная часть была многонациональной, включая, по разным подсчетам, от шестнадцати до двадцати тысяч воинов разных племен. Ядро, костяк этих вооруженных сил составляли наиболее многочисленные и боеспособные астринги (именно признание за ними этих качеств было причиной избрания «военного царя» из их среды). Но к этому вандальскому ядру присоединилось (как всегда бывает в таких случаях) и немало готских «рыцарей удачи», не ушедших вслед за своим царем Вальей из Бетики, немногочисленные силинги, пощаженные вестготским мечом, и даже обедневшие романизированные кельтиберы и иберы — разоренные испанские земледельцы, не желавшие, после многочисленных войн за Испанию, продолжать пахать и сеять только для того, чтобы «чужие» (вторгнувшиеся в «римскую» Испанию извне), или «свои» (служащие под римскими знаменами) варвары снимали и съедали урожай.

Не было в «народе-войске» Гизериха только представителей одного единственного народа из числа осевших в «римской» Испании варварских племен — свебского племенного союза, возглавляемого царем Гермерихом. Возможно, свебы и рады были бы присоединиться к Гейзериху, но тот отказался принять их в свое войско. У «Зинзириха-риги» явно не было желания брать с собой в североафриканскую «Землю обетованную» своих свевских соперников и их царя, ставшего бы «третьим лишним» в облюбованной вандалами для себя римской Африке. С другой стороны, автору этой книги представляется сомнительной версия, согласно которой отказ вандалов взять с собой в заморскую экспедицию своих прежних свебских попутчиков и собратьев по оружию мог послужить причиной последнего, особо яростного нападения свебов на вандалов в Испании весной 429 г. Мне кажется, что в данном случае следовало бы разделять соображения индивидуальной психологии и соображения психологии народной, ибо реакцию целого народа на полученный отказ нельзя сравнивать с реакцией отдельного человека, получившего отказ от предмета своих любовных, или даже матримониальных, планов. Скорее можно предположить, что свебы решили воспользоваться последним предоставившимся им удобным случаем, и потому, во главе со своим молодым военачальником Гермигаром, обрушились на стан вандалов, приготовившихся к переправе в Африку. Свебам предоставилась великолепная возможность завладеть всем добром, награбленным вандальскими мигрантами за время их дальнего похода. Ведь наиболее боеспособная часть вандальского «народа-войска» уже плыла по морю в римскую Африку, в то время как его обоз с награбленным в римских владениях добром все еще ждал погрузки на суда в Испании. Не менее важным для свебов было успеть завладеть освободившимися после отплытия вандалов плодородными землями Бетики-Вандалузии до их захвата третьей силой — например, оставшимися в Испании вестготами или оправившимися от поражения римскими войсками Кастина.

Вот чем объясняется, на взгляд автора настоящей книги, удар в спину, нанесенный свебами готовящимся к отплытию в другую часть света вандалам. Удар, возможно, принесший бы свебам успех, если бы вандалов возглавлял какой-нибудь тупой рубака. Но Гейзарих, из всех качеств которого современники восхваляли прежде всего необычайную быстроту реакции, действовал в сложившейся критической обстановке решительно, без промедления. Молниеносная победа воинства вандальского царя над свебами (которых, вероятнее всего, науськивали на вандалов римляне) под Эмеритой (нынешней Меридой в западной Андалузии) свидетельствовала, между прочим, о том, насколько царь вандалов и аланов был разгневан коварством своих бывших свебских братьев по оружию, оказавшихся способными на столь «недобрососедский» поступок. Разгром испанских свебов был настолько сокрушительным, что они больше так и не оправились от нанесенного им вандалами поражения. Свебский военачальник (возможно — царевич) Гермигар утонул в волнах Анаса (современной испанской реки Гвадиана), спасаясь бегством от преследовавших его разъяренных вандалов. Вполне удовлетворенный совершенной справедливой местью, победитель Гейзерих возвратился со своим войском в стан готовых к отплытию в Африку вандалов в районе между современными городами Картахеной и Альхесирасом (римской Юлией Трактой). После своей первой великой победы в качестве царя вандалов и аланов, колченогий евразиец стал, наконец, общепризнанным вождем своих народов — так сказать, «альфа-самцом».

Вандалы провели в Испании неполные двадцать лет, гораздо меньше, чем в Силезии, меньше, чем в Дакии, и даже меньше, чем в Паннонии. Тем не менее, именно в этот «испанский период» вандальской истории, с октября 409 по май 429 г., в жизни вандальского народа произошли важнейшие изменения, воистину приведшие к его преображению. Нельзя не задаться вопросом, почему столь существенные изменения произошли (включая вспыхнувший и подавленный в 422 г. мятеж вандальской знати, видимо, настроенной или настраиваемой еще удерживавшими часть Испании в своих руках римлянами против «Зинзириха-риги» и его «африканского проекта», казавшегося знатным вандалам слишком рискованной, римлянам же — слишком опасной для них авантюрой) именно в этой весьма кратковременной иберийской фазе, и не способствовала ли она (а если да, то в какой мере) созданию предпосылок к основанию собственного вандальского государства за пределами Европы.

На смену тесной связи вандалов-астрингов с племенем их собратьев-силингов пришел новый союз — с аланами, сарматским кочевым народом, со своими специфическими, ярко выраженными традициями, которые уже в Африке не раз наложатся на собственно вандальские традиции, придав неповторимо-характерные особенности жизни за морем двух народов-побратимов, так и не слившихся окончательно в один. Но в лице силингов исчезло вандальское племя, в наибольшей полноте сохранившее религиозные традиции вандалов, их, так сказать, «родноверие». В то время как астинги — племя, возглавляемое царским родом, если верить античным хронистам, еще во времена жизни вандалов в Паннонии шли в бой с библией Вульфилы, т. е. были уже христианами (как уже говорилось выше, арианского толка). Распространенность среди них готского текста Священного Писания свидетельствует лишний раз о чрезвычайно близком родстве готского языка с вандальским. Между двумя великими восточногерманскими народами было гораздо больше общего, чем, скажем, между вандалами и свебами (именуемыми Григорием Турским порой «аллеманами») — предками нынешних южногерманских швабов.

Итак, вандалы во главе со своим новым царем Гейзерихом, в сопровождении новых — аланских — союзников, пустились в плавание к берегам новой части света. При этом следует особо подчеркнуть: вандалы оборвали все свои прежние духовные, религиозные связи с собственным прошлым, со священной горой Цобтен, с культовым германо-кельтским наследием, с его древними ритуалами. По пути из Малаги (римской Малаки, основанной еще финикийцами) к морскому порту Тарифа (древнеримской гавани Юлия Трансдукта, буквально: «Юлия За Проливом») современный автомобилист сначала проезжает уютный «туристический рай» Терромолиноса (римской Садуки), а затем — утопающую в зелени Марбелью — курортную столицу провинции Малага и всего «Солнечного побережья» — Коста-дель-Соль. Там, сразу за Сан-Педро де Алькантара, в центре элегантного, застроенного коттеджами местечка, расположена, вероятно, древнейшая христианская церковь всей южной Испании. В этой базилике вандальские семейства, видимо, молились за успех своего, несомненно, казавшегося им невообразимо трудным, предприятия. Многие ли из горемычных германских мигранток имели представление о том, где находится Африка, и что ждало их семью, род и племя в этой «земле незнаемой»? Между высокими решетками, в тени деревьев, покоятся сегодня в испанской земле остатки фундамента древнейшей церкви — камни, озаренные жарким солнцем Марбельи… Как бы хотелось услышать хотя бы обрывки горячих молитв на богатом гласными вандальском наречии, возносившихся некогда к испанским небесам! Эти люди, несомненно, безгранично доверяли «Зинзириху-риге», да к тому же несомненно полностью осознавали: им не остается ничего другого, кроме как попытать счастья за морем. Единственным альтернативным вариантом было отступление через опустошенную Европу. Такое отступление было предпринято двадцать лет спустя гуннами Аттилы после поражения, нанесенного им римско-германской армией патриция Аэция (Эция, Аэтия, Этия) под Каталауном. Но вандальскому народу, странствовавшему более ста лет, такое было явно не под силу.

Первым ждавшим «вооруженных мигрантов» разочарованием был небольшой размер предназначенных для переправы кораблей, или, точнее говоря, плавсредств. Сородичам приходилось разлучаться на время переправы. Многие семьи не смогли взять с собой на борт даже весь свой домашний скот. На сером африканском берегу восточнее Тингиса разлученным на время родственникам приходилось искать друг друга по нескольку дней. А на восстановление в переправившемся через море в Африку «народе-войске» того порядка, в котором оно когда-то совершило свой дальний поход через Галлию ушло не меньше нескольких недель. Дети, наблюдавшие за бойней, учиненной их родителями в Галлии, расширенными от страха глазенками, теперь выросли, превратившись в молодых мужчин и женщин. И уже новым детям, произведенным полными надежд вандалами на свет в Испании, предстояло познать тяготы «вооруженной миграции» под каменистым дорогам жаркой римской (Северной) Африки.

Волубилис (или, как у нас порой пишут и произносят — Волюбилис), чьи руины сохранились близ горы Зерхун в окрестностях нынешнего марокканского города Мулай-Идрис, в тридцати пяти километрах к северу от автомагистрали А2 между городами Фесом и Рабатом (съезд на Мекнес) и находятся с 1997 г. под охраной ЮНЕСКО как памятник всемирного культурного наследия, на протяжении столетий слывший и бывший одним из важнейших провинциальных городов римской Африки, несмотря на свои сохранившиеся к моменту появления вандалов величественные храмы, триумфальную арку в честь эдикта императора Антонина Каракаллы (даровавшего римское гражданство всему свободному населению империи) и мощные каменные стены, был уже давным-давно, за сто лет до прихода «мигрантов» Гейзериха, уступлен римлянами маврам. На этом своем западном плацдарме в провинции Тингитанская Мавретания римляне не построили дорог, но на месте нынешнего марокканского города Таза все еще сохранилась, в качестве форпоста, римская крепость-кастелл, скорее охранявшая одноименный горный проход между горными массивами Рифа и Среднего Атласа, обеспечивающий доступ из северных районов современного Марокко в нынешний Алжир, чем господствовавшая над этим проходом. Что означает: у вандалов и аланов Гейзериха имелась возможность продолжить свой путь, хотя это и потребовало от них напряжения всех своих сил и всего своего терпения.

Усердные французские ученые периода колониального владычества европейцев в Северной Африке обнаружили, пусть и немногочисленные, но все-таки дошедшие до нас, потомков, письменные свидетельства «вооруженной миграции» вандалов Гейзериха «со товарищи» по римской Африке на этом ее раннем этапе. Возможно, со временем еще будут обнаружены новые аналогичные свидетельства и артефакты, коль скоро была установлена проходимость местности между Волубилисом и Тазой (в том, была ли эта местность проходимой в период поздней античности, среди археологов долгое время существовали большие сомнения). В Африке археологам пришлось столкнуться с тем же, что и в Европе. Там при строительстве современных высокогорных дорог, скажем, в Альпах, порой даже на уровне высочайших перевалов, казалось бы, не проходимых прежде, из-за отсутствия соответствующей техники, выяснялось, что древнеримские строители дорог, пусть и не на столь высоком уровне, как их позднейшие коллеги (ведь римляне строили дороги не для автомобильного транспорта, а для вьючных животных), но все-таки не менее искусно и успешно прокладывали дороги в условиях даже самой сложной, труднопроходимой местности.

Ныне уже не подлежит никакому сомнению, что вандальским «мигрантам» Гейзариха, пришлось, миновав Волубилис, продолжить свой тернистый — в полном смысле слова! — путь по грунтовой дороге, ведшей сначала на восток, а затем — на юго-восток, через горный проход Таза, в направлении Помарии и Алтавы, по слабо населенной, местами же — почти совершенно дикой и пустынной местности, позволявшей им, однако, идти дальше, пусть в трудных, но все-таки переносимых условиях. Сегодня в направлении, в котором шли в V в. вандалы, проходят железнодорожная линия и автодорога. На этом этапе своего пути, вандалы испытывали, пожалуй, наибольшие проблемы со снабжением с момента их высадки на знойной африканской земле. Видимо, по этой причине они прошли данный отрезок своего пути в ускоренном темпе. Расстояние между Тингисом и Алтавой, равное семистам километрам, вандалы прошли за семьдесят, максимум восемьдесят дней (или суток, кто знает, останавливались они на ночлег, но, скорее всего, останавливались, ибо совершение подобного марша-броска без привалов явно превышало человеческие силы). Это доказывает не полностью сохранившаяся древняя надпись на поврежденном надгробии, обнаруженном в тридцатые годы ХХ в. Жоэлем Ле Галлем и прокомментированная, кроме него, также итальянскими и немецкими учеными. Надпись посвящена гражданину римской колонии Алтавы — города, расположенного примерно в ста километрах юго-восточнее Орана, переименованного французскими колониальными властями в Ламорисьер. В этом важном центре торговли с берберами начиная с III в. располагался лагерь римских пограничных войск, охранявших лимес от вторжений мавров. Со временем, в послевандальский период, город стал даже столицей христианского (!) мавританского царства. Надпись, повествующая о гибели римлянина от меча в бою с «варварами», датирована сентябрем 429 г. — временем вторжения вандалов. Скорее всего, упоминаемые в ней «варвары» были ни кем иным, как именно вандальскими «находниками из-за моря», как называли русские летописцы других «северных людей» — варягов, далеких потомков вандалов, явившихся спустя пол-тысячелетия из той же Скандинавии, что в свое время — и вандалы.

Однако указанная поврежденная надпись является единственным свидетельством вторжения вандалов на протяжении сравнительно долгого времени, ибо достигнутая ими т. н. Кесар(ий)ская Мавретания (лат. Мавретания Цезаренсис) была заселена гораздо плотнее. Вандалам приходилось высылать разъезды по окрестностям с целью добычи провианта для голодающей массы мигрантов, и пытаться выйти к побережью для восстановления связи со своим флотом, выполнявшим важные задачи по защите и снабжению «народа-войска» с моря.

Для установления связи с флотом на побережье римской Африки были пригодны лишь немногочисленные маленькие гавани, ибо крупные портовые города вроде (Г)иппона Регия или Карфагена еще не были захвачены вандалами. Картенны, современный Тенес, на дорогое Оран — Алжир быстро оказались во власти вандалов, что позволило вандальским кораблям, нагруженным провизией и фуражом, вступить в контакт с сухопутной армией Гейзериха. Гораздо большим успехом стало, однако, взятие «вооруженными мигрантами» приморской Кесарии (современного Шершеля, расположенного в девяноста шести километрах западнее города Алжира, или, по-арабски — Аль Джезайра) — столицы одноименной мавританской провинции. Это был крупный город с каменными стенами общей протяженностью в семь километров (до сих пор не откопанный полностью археологами из-за своей большой площади).

Жители этих городов уже прекрасно знали, что за беда пришла, в лице вандалов и аланов «Зинзириха-риги», в Африку, которую нашествия варваров до сих пор обходили стороной. Судя по всему, почти никто не думал о сопротивлении пришельцам. Для отражения натиска своих недавних союзников, в распоряжении комита Бонифация имелось до смешного небольшое, да вдобавок разбросанное по разным пунктам войско, состоявшее из готских вспомогательных отрядов. Он стремился как можно дольше удерживать в своих руках Карфаген, где могли бы высадиться высланные ему на подмогу римские войска из Италии. Обнаруженные археологами клады доказывают, что состоятельные римские провинциалы спешно прятали от вандалов все наиболее ценное из своего движимого имущества. Один из самых ценных кладов, найденных когда-либо в Северной Африке, содержавший главным образом золотые украшения, был обнаружен в 1936 г. при раскопках в бывших Картеннах. Городе, чьи великолепные виллы и богатые усадьбы несомненно, помогли вандальским и аланским странникам уразуметь, что они пришли наконец в те богатые земли, прийти в которые всегда стремились.

Обнаруженное богатство воскресило в чудом переживших тяготы пути через пустыню «вооруженных мигрантах» алчность, столь обуревавшую их на пути через Галлию. И опять были совершены жестокие злодеяния, совершаемые всеми народами-странниками, если им оставляют на это время ситуация и отсутствие сопротивления. Профессор Куртуа попытался защитить вандалов «со товарищи» от возводимых на них обвинений в чрезмерной жестокости или хотя бы смягчить эти обвинения. Он подчеркивал, что лишь три убийства, совершенные вандалами не в ходе боевых столкновений, могут считаться полностью доказанными, в т. ч. убийство православных епископов Пампиниана Витенского и Мансвета (Мансуэта) Урусийского. Для обоих кафолических епископов оказалось роковым то обстоятельство, что Августин Иппонский, ставший ко времени вандальского нашествия общепризнанным главой североафриканских православных христиан, повелел всем церковнослужителям покидать свои находившиеся под угрозой взятия вандалами города лишь в самый последний момент, после спасения бегством всех прочих христиан этих городов. А вот монахиням было дозволено спасаться бегством. Но — увы! — похоже, именно за монахинями-то вандалы «со товарищи» охотились в первую очередь! Ибо сообщения об изнасилованиях, совершавшихся на всем протяжении пути вандалов по всей римской Африке, столь многочисленны, что отрицать их или хотя бы ставить под сомнение не мог даже такой явный филовандал (или вандалофил), как Кристиан Куртуа. Как бы то ни было, он обнаружил указ папы римского, в котором проводилось тонкое различие между двумя категориями изнасилованных «варварами» римлянок. Ибо, некоторые из подвергнутых насилию женщин и девиц были весьма склонны предаться на волю судьбы (в наше время сказали бы: «расслабиться и постараться получить удовольствие»)…

Конечно, пытаясь путем скрупулезнейшей проверки античных источников снять позорное клеймо с оклеветанного германского племени, видный французский ученый проявлял, вне всякого сомнения, недюжинные беспристрастность и великодушие. И тем не менее, он достиг, в конечном счете, противоположного эффекта, ибо, разумеется, «переборщил». В аналогичной ситуации другие авторы пытались объяснить явно мягкое отношение царя вестготов Алариха к населению взятого им в 410 г. Ветхого Рима (Аларих даже приговаривал к смерти насильников из рядов своих войск), тем, что он был верующим христианином. Это так. Аларих был верующим христианином, но при этом — арианином, еретиком, с точки зрения православной, или кафолической, ветви христианства, ставшей к описываемому времени господствующей в обеих половинах Римской «мировой» империи. Но жестокости, творимые вандалами Гейзериха при захвате ими римской Африки, те же авторы (включая даже такое светило, как Людвига Шмидта), ничтоже сумняшеся, «на голубом глазу», объясняли. тем, что-де, «Зинзирих-рига», будучи «закоренелым» арианином-еретиком, безмерно ненавидел православных. Как если бы «мягкосердечный» царь готов Аларих не был таким же «закоренелым» арианином-еретиком (казалось бы, обязанным, в силу своего еретического арианского вероисповедания, так же люто ненавидеть православных, а не щадить их). Естественно, ученые, долго занимающиеся предметом своего исследования, каков бы он ни был, не могут не проникнуться к нему симпатией. Но, как ни симпатичен стал автору настоящей книги, по мере работы над ней, несгибаемый и жизнестойкий, привычный к невзгодам вандальский скиталец-народ, столетьями без устали искавший себе новое жизненное пространство, которое было бы лучше прежнего (это же так естественно — «рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше»!), все-таки мне кажется неразумным и бессмысленным пытаться утверждать, что-де вандалы на каком-то из этапов своих долгих, полных трудностей, скитаний по античной Экумене взяли да и поднялись над «обычным уровнем зверства», характерным для народов-воинов своей эпохи, да и последующих эпох. Что вандалы и аланы «Зинзириха-риги» вели себя в римской Африке лучше тех же римлян (в пору разгрома теми Карфагенской державы в ходе трех Пунических войн). Что «вооруженные мигранты» Гейзериха были менее беспощадны к римской Кесарии, чем крестоносцы — к «ромейскому» Константинополю, или ландскнехты коннетабля де Бурбона и Фрундсберга — к Старейшему Риму.

К слову сказать, «Вечный Город» на Тибре за свою долгую историю подвергался захвату и разграблению, по меньшей мере, двенадцать раз:

1) галлами Бренна в 387 (или 390) г. до Р.Х.;

2) римским полководцем Луцием Корнелием Суллой в 88 г. до Р.Х.;

3) римским же полководцем Гаем Марием (противником Суллы) в 86 г. до Р.Х.:

4) Луцием Корнелием Суллой (повторно) в 83 г. до Р.Х.;

5) вестготами Алариха в 410 г. по Р.Х.;

6) вандалами «Зинзириха-риги» в 455 г.;

7) своими же западноримскими (состоявшими, впрочем, в основном из германских наемников) войсками патриция Рикимера (Рекиме-ра, или Рицимера — германца-свеба по отцу и вестгота по матери) в 472 г.;

8) остготами царя Италии Тотилы (Бадвилы) в 546 г.;

9) остготами того же Тотилы в 550 г.;

10) арабо-берберским десантом в 846 г. (папа римский отсиделся в цитадели);

11) норманнами (варягами) Роберта Гвискара в 1084 г.;

12) войсками императора «Священной Римской империи» и короля Испании Карла V Габсбурга в 1527 г. Причем Эдуард Гиббон подчеркивал в своей «Истории упадка и разрушения Римской империи», что наемники «римского императора» Карла (в основном — германцы и испанцы) подвергли «Вечный Город» гораздо большему разграблению и опустошению, совершив неизмеримо больше зверств, насилий и убийств, чем готы Алариха и вандалы Гейзериха вместе взятые. Правда, императорское воинство грабило и опустошало Рим на Тибре не шесть дней, как Аларих, и не две недели, как вандалы Гейзериха, а на протяжении девяти месяцев…

Но, в любом случае, вандалы грабили не меньше, чем, скажем, впоследствии — десанты британских «королевских пиратов» Фрэнсиса Дрейка или Кавендиша в американских владениях Испании. Между Тазой и Карфагеном в пору вандальского вторжения творилось то же, что творилось как до, так и после него, на протяжении столетий, когда воины вторгались в беззащитные селения, не способные оказать им должного отпора. Утверждение, что вандалы при этом творили большие жестокости, чем все прочие народы-завоеватели вплоть до испанских конкистадоров, представляется автору этих строк, однако, столь же необоснованным, как и противоположное. Высказанное (вне всякого сомнения, из самых благородных побуждений) профессором Куртуа, сделавшим из факта однозначной доказанности только трех совершенных вандалами убийств вывод, что других убийств вандалы в римской Африке не совершали. Все дело в том, что жертв, не столь выдающихся по своему положению, как православные епископы, хронисты просто не считали достойными упоминания. Да и могли ли они всех их перечислить?

В то же время автору настоящей книги представляется абсолютно неверным утверждение, что вандалы так жестоко обращались с мирными жителями римской Африки, поскольку африканские римляне были православными христианами, сами же вандалы — арианами. Будь это так, вандалы творили бы аналогичные жестокости в отношении православных христиан еще в римской Испании. На деле же, если верить церковному историку Павлу Орозию, вандалы в Испании были в превосходных отношениях с местным — православным — населением. Да и в Африке «маленьким людям» не в чем было упрекнуть вандалов, фактически освободивших их от невыносимого — прежде всего, налогового — бремени и гнета «родного» римского государства, чье население вследствие чудовищного социального расслоения давно уже раскололось на тончайший слой мультимиллионеров, самыми богатыми и влиятельными из которых были т. н. сенаторы (давно уже практически не заседавшие в сенате, все равно ничего не решавшем без произволенья императора), и основаная масса населения, прозябавшая в нищете всю свою жизнь — от трудного детства и до нищей старости. Проведенные еще в прошлом веке французскими учеными в римских руинах на территории Северной Африки раскопки позволили им прийти к выводу, что богатство римских вилл и роскошь портовых городов вовсе не были свидетельствами или показателями всеобщего экономического процветания. Сельское население влачило жизнь в бедности и унижении, обрабатывая земли утопавших в неслыханной роскоши римских магнатов-латифундистов без какой-либо надежды на улучшение собственного материального и социального положения, и фактически ничего не потеряло после вандальского вторжения.

Яростная вражда пылала не между поселянами и их новыми, вандальскими, господами (сменившими прежних, римских господ), а между вандальским арианским духовенством (исповедовавшим и проповедовавшим собственное, арианско-германское, или, как сказал впоследствии готофил, расовый мистик и неотамплиер барон Йорг Ланц фон Либенфельз, ариогероическое, христианство на основе библии Вульфилы, написанной на готском, очень близким вандальскому, языке, и потому понятной их вандальской пастве) с одной, и состоятельными, высокообразованными, православными гражданами богатых римских городов, чьими духовными руководителями, ввиду полного паралича имперской светской власти, стали православные епископы, исповедовавшие и проповедовавшие римско-имперское христианство, на основе греческого и сделанного блаженным Иеронимом латинского перевода Священного Писания — а ведь греческий и латинский языки были государственными языками двуединой Римской «мировой» империи). «Сведения о вторжении вандалов сравнительно многочисленны благодаря тому потрясению, которое оно причинило африканской (римской православной — В. А.) Церкви. Подобно своим европейским коллегам, африканские епископы вдруг превратились в лидеров местного сопротивления (…) Некоторые, и среди них бл(аженный — В. А.) Августин, стояли непоколебимо. Другие пускались в бегство, со своей паствой или без нее. А некоторые даже становились арианами» (Уоллес-Хедрилл).

Но в этой вражде не были повинны вандальские воины (особенно — воины эпохи вторжения). А какие жестокости, доходящие нередко до садизма, творятся в ходе религиозной (фактически же — идеологической, мировоззренческой) борьбы, известно не только из африканской, но и из азиатской, да и (возможно — в первую очередь) — европейской, короче говоря, мировой истории. Если все это — вандализм, значит, вандализм — бессмертен, и не надо делать ответственным за него исключительно «Зинзириха-ригу».

К началу лета 430 г. вандалы и аланы Гейзериха, преодолевая слабое сопротивление готских «федератов» храброго комита Бонифация и прочих «римских воинов», подступили к стенам Гиппона Регия — центра епархии-диоцеза Августина. Это был, пожалуй первый город в римской Африке, оказавший «вооруженным мигрантам» организованный отпор.

И сразу оказалось, что все дороги ведут…нет-нет. не в Рим, а в Иппон Регий. Восточнее Ситиф (сегодняшнего Сетифа) не слишком-то густая до тех пор дорожная сеть стала разветвляться, все больше напоминая высылаемым Гейзерихом на разведку аланским разъездам огромного вандальского «народа-войска» римскую Европу. Сходство было бы еще большим, если бы им не попадались на пути финиковые пальмы и оливковые рощи. Ситифы, расположенные на холмах, господствовавших над плодородной равниной, показали вандалам, что за будущее их ждет, но ничто не указывало им на то, сколько им еще придется драться за это будущее.