Книга: Вандалы – оклеветанный народ
Назад: 1. Священная гора
Дальше: 3. «Зинзирих-рига»

2. Блуждания вандалов по Европе

Дело было в Европе, которой вообще-то еще не было. Хотя представление о существовании трех частей света — Европы, Азии и Ливии (Африки) — было свойственно еще древним грекам, к описываемому времени все они уже давно считались составными частями единой «мировой» державы. Римской вселенской империи, железом и кровью подчинившей себе все Средиземноморье, полуострова и острова великого Внутреннего моря, именуемого нами ныне Средиземным, римлянами же, без лишней скромности — «внутренним морем» или просто «нашим морем» (по-латыни: «маре нострум»). С этих бастионов почитавшей себя самодостаточной античной цивилизации римляне, считавшие себя «повелителями мира», горделиво и пренебрежительно взирали на остальную часть обитаемой суши («Экумены» по-латыни или «Ойкумены» по-гречески), в лучшем случае, как на свою прихожую, а в худшем — как на некие задворки мира, в которых хаотично, беспорядочно толклись, порой сшибаясь лбами, а порой минуя друг друга без особых столкновений, словно частицы, вовлеченные в «броуновское движение», всевозможные племена и народы, различающиеся между собой обычаями, нравами и силой. Все еще было открыто, еще ничего не было ясно. Кроме того, что сами римляне не думали всерьез о завоевании ВСЕЙ Германии. Самый простой ответ на вопрос, почему они об этом не думали, на взгляд автора настоящей книги, таков: с точки зрения римлян, овчинка выделки не стоила. Германия была по существу одним огромным и дремучим лесом с крайне редким населением. Первые германские города были фактически основаны римлянами, как, например, Ахен (лат. Аквисгран), Кельн (лат. Колония Аппия Клавдия Агриппиненсис) или Трир (лат. Августа Треверорум). Германцы представвлялись римлянам крайне примитивными племенами, мало что способными предложить Римской державе. Хотя они были воинственны и без устали сражались против римлян (как, впрочем, и друг с другом). Историки (особенно немецкие) часто вспоминают поражение, понесенное римлянами Квинтилия Вара от германских племен в битве в Тевтобургском лесу, но при этом явно преувеличивают его последствия. Это действительно было сокрушительное поражение римских войск, воспринятое римлянами (начиная с императора) весьма болезненно, но все же нельзя сказать (как это порой делается), что оно потрясло Рим до основания. Ведь римляне на протяжении всей своей истории проявляли поразительное упорство и способность нести ужасающие потери в стремлении добиться окончательной победы. В войнах с Карфагеном за гегемонию в Средиземноморье, названных Пуническими войнами, римляне не раз теряли в битвах десятки тысяч (иногда около сотни тысяч) человек зараз, и все же никогда не отчаивались и не сомневались в конечном успехе. Рим неоднократно терял на море целые флотилии, причем не только в морских сражениях, но и вследствие штормов. Карфагенский полководец Ганнибал уничтожал огромные римские армии (наиболее знаменитой была его победа в сражении при Каннах, где погибло до восьмидесяти тысяч римлян и римских союзников), почти не повлияв этим на конечный результат, исход войны. Риму потребовалось полтора столетия почти непрерывных сражений, чтобы, наконец, завоевать весь Пиренейский, или Иберийский, полуостров. Римляне без устали сражались с персами вплоть до эпохи мусульманских завоеваний. В-общем, если Рим действительно чего-то хотел, ничто не могло помешать ему этого добиться. Германия же, по мнению римлян, просто не стоила таких усилий. Германские племена были менее развиты, чем кельтские. Ведь у кельтов были большие организованные племена с царями (риксами, ригами) во главе, чеканившими собственные монеты, и свои городские центры, особенно в Галлии (вроде Алесии, об осаде которой римским военачальником Гаем Юлием Цезарем пойдет речь далее). В Германии ничего подобного не было. На всем пространстве до равнин современной Польши преобладали леса, что говорило о крайней неразвитости там земледелия. Не было у германцев и ничего похожего на города, а лишь поселки. Еще хуже обстояло с дорогами (имелись не дороги, а лишь направления). Племенные структуры древних германцев были гораздо примитивнее кельтских. В то время как кельтские племена понемногу сплавичались в царства, германские племена все еще напоминали скорее кланы. Поэтому, когда недальновидный римский наместник Германии Вар, погубил три легиона (и самого себя), в Германии, кроме необходимости отомстить и вернуть захваченных германцами орлов трех легионов, не было ничего, что заставило бы римлян вернуться и попытаться покорить ее снова.
Принцепс Октавиан Август (между прочим — тот самый император, при котором было завершено завоевание римлянами Иберийского полуострова) направил в Германию своего племянника с весьма успешной карательной миссией, с целью вернуть орлы легионов и всех римлян, оставленных германцами в живых (таковых, впрочем, не оказалось). После чего Рим оставил Германию в покое. Хотя Германия его в покое не оставила. Как выяснилось, впрочем, лишь позднее.
Пока же в южной Прибалтике цеплялся за свой родной клочок земли с янтарным побережьем древний, но немногочисленный, таинственный народец айстиев (предков позднейших пруссов), в то время как на западной оконечности Пиренеев другой древний таинственный народ — васконы (предки современных басков), стиснутые между горными долинами и бухтами, столь же упорно защищал свое тесное жизненное пространство. А между ними передвигались — на первый взгляд, достаточно лениво, но непрерывно — иные варварские народы. Передвигались медленно, ибо проходили десятилетия и даже столетия, прежде чем они достигали своих новых ареалов, однако с чудовищной силой и настойчивостью, ибо эти народы не сдавались, измеряя пространство европейского материка своими ногами, копытами своих коней, рогатого скота, колесами своих бесчисленных повозок, все больше наполняя его неудержимой мощью своего передвижения.
Слегка наивными представляются ныне автору настоящей книги о вандалах поиски какого-то одного, единственного «виновника», якобы «давшего толчок» этому передвижению, вызвавшего дальнейшие столкновения и слияния вовлеченных в него варварских племен! Хотя автор и сам поддался в свое время этому соблазну, назвав в одной из своих предыдущих книг таким «виновником» гуннов, а в другой — готов (в чем сегодня искренно винится перед уважаемым читателем)! Не менее наивно усматривать в этом подвижном хаосе повозок и кораблей, в дальних странствиях вооруженных земледельцев и их семей исполнение некой великой исторической задачи, заключающейся якобы в уничтожении власти Римской «мировой» империи силами германских племенных союзов. Тем не менее, эта очевидная бессмысленность длившейся столетиями «вооруженной миграции» то на Запад, то на Восток, то на Юг, то снова на Запад, с точки зрения судьбоносного характера Великого переселения народов, взятого в целом, несомненно, имела некий высший смысл. Ибо народы не странствовали беззаботно по нашей древней части света, наподобие средневековых странствующих подмастерьев. И римский полководец Гай Юлий Цезарь не был добродушным начальником городской стражи, велевшим отворить ворота этим странникам с правого берега полноводного Рена (именуемого ныне Рейном).
В то время «потомками Ромула» было нанесено «презренным варварам» несколько мощных ударов, как бы закрепивших участь Европы забитыми в нее железными гвоздями, выкованными в римских военных кузницах. Этих ударов, отзвуки которых, несмотря на тысячелетия, прошедшие с момента их нанесения, звучат поныне, было так немного, что, кажется, совсем не трудно их запомнить. В 61 г. до Рождества Христова, при Магетобриге, «царь-воевода», или «войсковой (военный) царь» (гееркёниг, а по-северогермански — герконунг) свебов, или свевов (предков нынешней южнонемецкой народности швабов) со звучным именем Ариовист, во главе сильного, многочисленного войска, включавшего, наряду со свебами, вандалов (видимо, тождественных вангио-нам) и другие германские народы, разбил галльское (кельтское) племя эдуев — сильный и богатый народ, ставший впоследствии главной опорой власти римлян над Галлией (нынешней Францией).
По виду современного сонного местечка Муагт де Бруайе на Соне, близ Понтарлье, не скажешь, что там больше двадцати веков тому назад была предпринята серьезная попытка основать германскую Европу. На обеих берегах Соны (которую в древности галлы именовали Сауконной, римляне же — Бригулом или, впоследствии, Араром), правого притока Роны — древнего Родана, сохранились зримые остатки той попытки — столь же грандиозной, сколь и неудачной. Бесчисленные монеты, предметы вооружения и прочие древние артефакты были найдены в том месте, где вандалы, задолго до того, как они стали синонимом безумных разрушителей культуры в глазах всего «цивилизованного мира», сражались за то, чтобы Европа стала однородной и говорила на одном языке.
Через три года после битвы при Магетобриге наступил конец мечтам Ариовиста. Под Весонтионом (современным Безансоном), или, возможно, под стенами будущего Бельфора (много раз в своей истории служившего яблоком раздора враждующих сил и великих держав), откуда до сих пор грозно взирает на мир царственный лев — памятник французскому гарнизону, героически противостоявшему осаждавшим город немцам в годы франко-прусской войны (1870–1871), в сентябрьский день 58 г. д. Р.Х. римский дукс (или, по-русски, полководец) Гай Юлий Цезарь наголову разгромил германского вождя Ариовиста. Причины этой смертельной схватки римского консула и дукса с князем мигрирующего германского «народа-войска», получившим от сената и народа (если следовать официальной формулировке) Города на Тибре почетное звание «рекс эт амикус попули романи» («царь и друг римского народа»), сам Цезарь вполне откровенно излагает в своих «Записках о галльской войне»:
«…он (Цезарь. — В. А.) понимал, что для римского народа представляет большую опасность развивающаяся у германцев привычка переходить через Рейн (античный Рен. — В. А.) и массами селиться в Галлии: понятно, что эти дикие варвары после захвата всей Галлии не удержатся — по примеру кимбров (кимвров. — В. А.) и тевтонов (германских племен, воевавших с римлянами, в 1113-101 гг., совершивших вторжение в Италию через Галлию и разбитых с огромным трудом римским диктатором Гаем Марием, фактически уничтожившим германских «вооруженных мигрантов», так что от тевтонов, например, осталось одно лишь название. — В. А.) — от перехода в Провинцию (современную южнофранцузскую область Прованс. — В. А.) и оттуда (т. е. с запада. — В. А.) в Италию, тем более что секванов (галльское племя.. — В. А.) отделяет от нашей Провинции только река Родан (современная Рона. — В. А.). Все это, по мнению Цезаря, необходимо было как можно скорее предупредить. Но и сам Ариовист успел проникнуться таким высокомерием и наглостью, что долее терпеть такое его поведение не представлялось возможным».
Цезарь овладел опоясанным почти как по циркулю, рекой Дубисом (ныне — Ду), и потому почти что неприступным городом Весонтио-ном, богатым всякого рода военными запасами. Захват Весонтиона позволил бы Ариовисту значительно затянуть войну. Упредив его и заняв город сильным гарнизоном, Цезарь уже не сомневался в победе рилян над «варварами» — в отличие от своих воинов, ожидавших неминуемого столкновения с германцами, получавшими все больше подкреплений из-за Рена, со все возрастающей нервозностью.
На расспросы римлян о германцах перепуганные не на шутку римские купцы и галлы «заявляли, что германцы отличаются огромным ростом, изумительной храбростью и опытностью в употреблении оружия: в частых сражениях с ними галлы не могли выносить даже выражения их лица и острого взора (некоторые толкователи записок Цезаря понимают под этим взгляд голубых или серых глаз германцев, непривычно светлых для их южных соседей. — В. А.). Вследствие этих россказней всем войском вдруг овладела такая робость, которая немало смутила все умы и сердца. Страх обнаружился сначала у военных трибунов (римских офицеров, в большинстве своем — молодых отпрысков знатных семейств, для которых служба в легионах была, в первую очередь, необходимым этапом карьеры. — В. А.), начальников отрядов (префектов. — В. А.) и других, которые не имели большого опыта в военном деле и последовали из Рима за Цезарем только ради дружбы с ним. Последние под разными предлогами стали просить у него позволения уехать в отпуск по неотложным делам; лишь некоторые оставались из стыда, не желая навлечь на себя подозрение в трусости. Но они не могли изменить выражение лица, а подчас и удержаться от слез: забиваясь в свои палатки, они либо в одиночестве жаловались на свою судьбу, либо скорбели с друзьями об общей опасности. Везде во всем лагере составлялись завещания. Трусливые возгласы молодежи стали мало-помалу производить сильное впечатление даже на очень опытных в лагерной службе людей: на солдат, центурионов (сотников, составлявших костях, так сказать, унтер-офицерского состава римской армии, впоследствии смененных центенариями, выполнявшими аналогичные функции, но не имевшими столь высокого статуса, как центурионы. — В. А.), начальников конницы (состоявшей во времена Цезаря, как правило, уже не из римских граждан. — В. А.). Те из них, которые хотели казаться менее трусливыми, говорили, что они боятся не врага, но трудных перевалов и обширных лесов, отделяющих римлян от Ариовиста, и что опасаются также за правильность подвоза провианта. Некоторые даже заявили Цезарю, что солдаты не послушаются его приказа сняться с лагеря и двинуться на врага и из страха не двинутся» («Записки о галльской войне»).
Данный отрывок из «Записок» Цезаря пользуется особенно широкой известностью, причем по двум причинам. Во-первых, потому, что Цезарь, сам — аристократ до мозга костей, потомок древнеримских царей и даже богини Венеры (через ее сына, троянского царевича Энея), подверг в нем весьма нелицеприятной критике «золотую» молодежь «вечного» Града на Тибре, спешно просящуюся в отпуск, в преддверии серьезной схватки с «варварами». Во-вторых, потому, что данный отрывок наглядно демонстрирует нам феномен Великого переселения народов в Европе, в которой между народами еще отсутствовало чувство общности. Тевтонская ярость, «фурор тевтоникус», дикость вандалов, загадочные качества германских «войсковых царей» и ясновидящих пророчиц — обо всем этом римские легионеры наверняка узнали, расспрашивая о надвигающихся «варварах» купцов, для которых древняя Европа, несмотря на свои болотные топи и лесные дебри, очевидно, не имела границ. И страху перед германцами, отраженному в процитированных нами строчках из первой книги «Записок о галльской войне», страху, вызвавшему к жизни все бесчисленные «черные легенды», складываемые впоследствии, на протяжении столетий, вокруг древних германцев и происшедших от них народов, не суждено было исчезнуть…
Однако Цезарю, хоть и не без труда, все-таки удалось вдохнуть в командный состав своих войск новый ратный дух. Один из легионов даже просил у своего военачальника прощения за проявленное перед лицом варварской угрозы постыдное малодушие. Сложнее было Гаю Юлию вести словесный поединок с преисполненным гордыни и самоуверенности «дерзким варваром» Ариовистом, владевшим галльским (кельтским) и латинским языком не хуже, чем своим родным германским — свебским. К тому же свебский царь считал себя правым в споре, указывая Цезарю, что германцы покорили северную Галлию на тех же основаниях, что римляне — Галлию южную. Но он, Ариовист, хоть и пришедший в Галлию первым, великодушно обещал не вмешиваться в дела южной Галлии, если римляне, пришедшие вторыми, откажутся от вмешательства в дела Галлии северной. Ибо он, царь свебов, в своем праве. Он действует по обычаю войны и ведет честную игру, римлян же никто не просил брать на себя роль арбитров. Этим аргументам Цезарь смог противопоставить только силу оружия.
Хотя Ариовист в своем полном достоинства ответе Цезарю подчеркивал, что рассматривает северную Галлию как свою провинцию, т. е., по-латыни, «завоеванную (область)», германские племена сражались не как хозяева этой земли против непрошеных гостей. Нет, они шли в бой как странствующие народы, с семьями, скотом, повозками, со всем своим добром. Нам известно, что подчиненные Ариовистом галлы-секваны были вынуждены уступить свебам обширные территории, что через Рен переправлялось все больше германцев, для расселения которых требовались все новые земли. Тем не менее, из описания ситуации Цезарем в его «Записках» явствует, что германцы были твердо намерены, в случае своего поражения, ни в коем случае не подчиниться победоносным римлянам, подобно другим оседлым народам, но уйти обратно за Рен.
«Все свое войско они (германцы свебского царя Ариовиста. — В. А.) окружили повозками и телегами (построив так называемый вагенбург. — В. А.), чтобы не оставалось никакой надежды на бегство. На них они посадили женщин, которые простирали руки к уходившим в бой и со слезами молили их не предавать их в рабство римлянам.
Цезарь назначил командирами отдельных легионов легатов и квестора (одного из помощников консула. — В. А.), чтобы каждый солдат имел в их лице свидетелей своей храбрости, а сам начал сражение на правом фланге, так как заметил, что именно здесь неприятели всего слабее. Наши по данному сигналу атаковали врага с таким пылом и со своей стороны враги так внезапно и быстро бросились вперед, что ни те, ни другие не успели пустить друг в друга копий. Отбросив их, обнажили мечи, и начался рукопашный бой. Но германцы, по своему обыкновению, быстро выстроились фалангой (тесно сомкнутым боевым порядком. — В. А.) и приняли направленные на них римские мечи. Из наших солдат оказалось немало таких, которые бросались на фалангу, руками оттягивали щиты и наносили сверху раны врагам. В то время как левый фланг неприятелей был разбит и обращен в бегство, их правый фланг своим численным превосходством сильно теснил наших. Это заметил начальник конницы (лат. магистр эквитум. — В. А.) молодой П(ублий — В. А.) Красс (сын римского богача и полководца, прославившегося своей победой над вождем восставших рабов Спартаком. — В. А.), который был менее занят, чем находившиеся в бою, и двинул в подкрепление нашему теснимому флангу третью (резервную) линию. <…> Благодаря этому сражение возобновилось. Все враги обратились в бегство и прекратили его только тогда, когда достигли реки Рейна приблизительно в пяти милях отсюда».
Эти данные, приводимые таким опытным и образованным полководцем, как Гай Юлий Цезарь, что им можно доверять, полностью опровергают широко распространенное по сей день мнение, согласно которому сражение римлян со свебами Ариовиста разыгралось в районе Мюлуза (по-немецки — Мюльгаузена) или на территории между Мюлузом и Селестой (по-немецки — Шлеттштадтом) в современном Эльзасе. Пятьдесят римских миль равны семидесяти пяти километрам. И даже с учетом того, что Цезарь пишет о «ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО (выделено нами. — В. А.) пятидесяти милях», ясно, что он не мог иметь в виду восемнадцать километров, отделяющие Мюлуз от Рейна. Аналогичные дистанции разделяют и предполагаемые места сражения Цезаря с Ариовистом, расположенные между Мюлузом и Селестой. Как в узкой долине реки Фехта, впадающего в Рейн близ соваременного Кольмара, так и в долине другой реки — Льепврета, ведущей к Селесте, негде было бы развернуться римской и германской армиям (общей численностью около пятидесяти тысяч человек, не считая обоза). Скорее всего (как предполагал еще Наполеон I Бонапарт) вопрос, быть ли Галлии римской или германской, решался близ современного Бельфора, у горного прохода между Вогезами и Юрой, именуемого в немецкой традиции «Вратами народов», а во французской — «Бургундскими вратами».
«Там (на берегу Рена. — В. А.) лишь очень немногие (германцы — В. А.), в надежде на свою силу, попытались переплыть на другой берег или же спаслись на лодках, которые нашлись там. В числе их был и Ариовист, который нашел маленькое судно и на нем спасся бегством; всех остальных наша конница догнала и перебила. У Ариовиста было две жены (! — В. А.), одна из племени свебов, которую он взял с собой из дому, а другая норийка (т. е. не германка, а кельтка — В. А.), сестра царя Воккиона, который прислал ее в Галлию, где Ариовист и женился на ней. Обе они во время бегства погибли. Было и две дочери: одна из них была убита, другая взята в плен. <.. > Когда известие об этом сражении проникло за Рейн, то уже достигшие его берегов свебы начали возвращаться на родину. Воспользовавшись их паникой, на них напали убии, жившие ближе других к Рейну, и многих из них перебили».
(«Записки о галльской войне»).
Для справки: убии, считавшиеся (в частности, самим Гаем Юлием Цезарем), «цивилизованными германцами», за звонкое римское золото предоставляли в распоряжение армии «вечного» Рима отряды своей легковооруженной кавалерии (именуемой Цезарем в своих записках «нашей конницей»). Союзнические отношения племени убиев с римлянами привели к ряду конфликтов между убиями и соседствовавшими с ними другими, менее «цивилизованными», с римской точки зрения, германскими племенами.
Вот так благодаря решительным действиям Цезаря, его легионариев и авксилиариев, была сорвана первая масштабная попытка мигрирующих в западном направлении германцев завладеть землями в Галлии. По сравнению с этим событием, нашествие других германских мигрантов — кимбров (кимвров) и тевтонов — прошедших через Галлию тридцатью годами ранее и разгромленных римским диктатором Гаем Марием, следует рассматривать как своего рода «разведку боем». Сообщения секванов римлянам о том, что после первой победы на Араре германцы широким фронтом вторглись в Галлию, с той же очевидностью, что и свидетельства самого Цезаря о скоплении свебов на правом берегу Рена, доказывают: поход Ариовиста не был изолированным предприятием, совершенным им на свой страх и риск. Нет, речь шла о начале широкомасштабного переселения, массовой миграции германских народностей, возглавленной самым выдающимся из их военных царей — вождем наиболее многочисленного и воинственного свебского племени.
Что касается самого свебского царя, то, по-видимому, именно Ариовист, с учетом «быстрокрылой молвы» (употребляя выражение Гомера), т. е. слухов, несомненно, многократно преувеличивавших достигнутые им успехи, и его личная харизма, послужили для все большего числа германских «вооруженных мигрантов» стимулом к тому, чтобы покинуть свои прежние, насиженные места поселения и присоединиться ко всеобщему миграционному потоку, устремившемуся на Запад, во главе со свебским «войсковым царем». Это решение было, вне всякого сомнения, принято и вандалами, жившими, из всех германцев, пожалуй, в наибольшем отдалении от свебов. Трудно понять, почему вандалы его приняли, но они его приняли, что подтверждается многочисленными археологическими находками, обнаруженными вдоль маршрута вандальской миграции из сегодняшней Нижней Лужицы и Силезии на Запад. Во многих местах вандальские артефакты соседствуют со свебскими. Но было обнаружено и немало обособленных, чисто вандальских поселений. Похоже, искушению присоединиться к общегерманскому походу на Запад поддались, в первую очередь вандальские роды, переселившиеся с Севера последними. Ибо, мигрировав из Скандинавии на европейский материк, они нашли лучшие земли уже заселенными своими предшественниками и были вынуждены удовольствоваться относительно небольшой территорией на левом берегу Виадра-Одера. Думается, немецкий исследователь Георг Дормингер совершенно верно указывал на то, что: «походы Цезаря дали решающий толчок культурным изменениям, возникновению новых политических образований, навсегда наложивших свой отпечаток на европейское пространство». Но не менее верным представляется и нечто иное (хотя, возможно, не столь важное, с точки зрения сложившегося в будущем европейского культурного и политического пространства): Цезарь оказал не менее решающее влияние и на судьбы погибших народов. Можно, пожалуй, даже утверждать, что с разгрома Цезарем «военного царя» Ариовиста у самых созданных самой природой врат, ведших в Рейнскую низменность, началось длившееся много столетий блуждание сбившихся (или, точнее, сбитых Цезарем) с пути германцев, завершившееся наконец утратой территорий восточногерманских племен, занятых славянами, и гибелью германских народов-мигрантов в невероятной дали от их исконных мест обитания. Герконунг Ариовист указал устремившимся вслед за ним со своей скудной северной родины на юг германским племенам «землю обетованную» — новую родину в Галлии, но римский империализм, применив свою недюжинную военную силу (превосходившую на тот момент германскую), не допустил, чтобы германцы этою «обетованною землею» завладели. Обширная Галлия с ее безбрежными, плодородными низменностями, с ее протяженными побережьями, с ее естественными границами на юге и востоке, вместе с лесистыми землями между Вистулой и Реном, могла бы вместить народы-мигранты с далекого севера, пришедшие завоевать германским мечом землю для германского плуга, и стать сердцевиной германской Европы. Но в тот раз у германцев не вышло…
В своих «Записках» Юлий Цезарь достаточно прозрачно намекает на всю глубину шока, испытанного разгромленными свебами, бежавшими от победоносных римлян без оглядки. Естественно, в своем «гиблом» (если употребить выражение из трагедии Эсхила «Персы») бегстве свебы увлекли за собой и сопровождавшие их народы-союзники — племена, присоединившиеся к дальнему походу свебов на желанный Запад, уверовав, как впоследствии уверовали их потомки, в гений своего вождя. Подобно тому, как археологи могут сегодня проследить путь вандалов к району стратегического сосредоточения и развертывания «народа-воинства» Ариовиста в устье Мена (нынешнего Майна), по артефактам, найденным в захоронениях, они могут удостовериться и в последствиях тяжелейшего шока, поразившего вандальских мигрантов в результате понесенного от римлян поражения.
Тот, кто испытывает шок, совершенно теряет способность ориентироваться, подобно человеку, ошеломленному т. е., буквально, оглушенному сокрушительным ударом по шелому, т. е. шлему (понимай — по голове, покрытой этим шлемом), СБИВШИМ ЕГО С ТОЛКУ (в буквальном смысле слова). После жестокого разгрома Цезарем германцев, их осуществляемый изначально объединенными силами, единый, великий Западный поход сменился многочисленными, разрозненными, одиночными, не согласованными операциями. Главная, общая цель — захват галльских земель на Западе (естественно, не политическая, но от того не менее совершенная, в качестве практического решения) — теряется ошеломленными германцами из виду, застилается, словно туманом, целями частными, мелкими, зато кажущимися более близкими, достижимыми и соблазнительными (например, присоединиться к победоносным римлянам в деле покорения теми последних галльских кельтов, еще сопротивляющихся Цезарю). Вместо захвата земель в Галлии германцы отныне готовы довольствоваться военной добычей, предпочитая возможность кратковременного обогащения долгосрочному, на века, решению своей главной проблемы. Бургунды и вандалы примыкают к Цезарю, предоставляя ему в помощь воинские контингенты для окончательного подавления сопротивления отважного кельтского вождя Верцингеторикса (Верцингеторига), ведущего упорную многолетнюю борьбу против римских захватчиков:
«Так как Цезарь знал о численном превосходстве неприятельской конницы и, будучи отрезан от всех дорог, не мог получить никакой поддержки ни из Провинции (нынешнего Прованса, Южной Франции — В. А.), ни из Италии, то он послал за Рейн к покоренным в предшествующие годы германским племенам (точнее говоря — не покоренным, а разбитым и отброшенным за Рен германским племенам, здесь Цезарь явно выдает желаемое за действительное, откровенно льстя римскому самолюбию — В. А.)гонцов, чтобы получить от них конницу и легковооруженную пехоту, сражающуюся в ее рядах <…> Самый город (непокорных галлов — В. А.) Алесия (Алезия — В. А.) лежал очень высоко на вершине холма, так что его можно было взять, очевидно, только блокадой….После начала (римлянами осадных — В. А.) работ завязалось кавалерийское сражение на равнине, которая, как мы выше сказали, простиралась на три мили между холмами. С обеих сторон идет очень упорный бой. Когда нашим стало трудно (под натиском галлов, пытавшихся прорвать кольцо римской осады — В. А.), Цезарь послал им на помощь германцев <.> обращенные в бегство враги затруднили себя своей многочисленностью и скучились в очень узких проходах, оставленных в ограде (для совершения вылазок — В. А.). Тем ожесточеннее их преследовали германцы вплоть до их укреплений (быстро возведенной галлами стены из глины и связок хвороста — В. А.). Идет большая резня. Некоторые (галлы — В. А.), бросив коней, пытаются перейти через ров и перелезть через ограду <…> Но и те галлы, которые были за укреплениями, приходят в не меньшее замешательство: им вдруг начинает казаться, что их атакуют, и они все кричат: «К оружию!» Некоторые со страха вламываются в город. Тогда Верцингеториг приказывает запереть ворота, чтобы лагерь не остался без защитников. Перебив много врагов и захватив немало лошадей, германцы возвращаются в лагерь…»
(«Записки о галльской войне»).
По прошествии нескольких недель, после вызванного недостатком съестных припасов для галльского гарнизона изгнания из Алесии всех «лишних едоков» — «негодных для войны по нездоровью или по годам» (как пишет Цезарь), или, выражаясь современным языком, некомбатантов — и их жалкой смерти перед римскими позициями от голода («Когда они дошли до римских укреплений, то они со слезами стали всячески умолять принять их в качестве рабов, только бы накормить; но Цезарь расставил на валу караулы и запретил пускать их» — со всей прямотой римлянина и без тени сожаления пишет доблестный автор «Записок о галльской войне»), когда борьба достигла пика своего ожесточения и в тылу у осаждавших крепость римлян появилось войско галлов, спешившее, прорвав кольцо римской осады, прийти на помощь гарнизону Алесии, на равнине под стенами галльской твердыни разыгралась решающая битва:
«Так как галлы были уверены в своем боевом перевесе и видели, как тяжко приходится нашим от их численного превосходства, то и те, которые находились за укреплениями, и те, которые пришли к ним на помощь, поднимали повсюду крик и вой для возбуждения храбрости в своих. Дело шло у всех на виду, ни храбрость, ни трусость не могли укрываться, и потому жажда славы и боязнь позора вызывали в обеих сторонах геройский пыл. С полудня почти вплоть до захода солнца сражение шло с переменным успехом, пока наконец германцы (римские союзники. — В. А.) в одном пункте не напали сомкнутыми рядами на неприятелей и не опрокинули их. Во время их бегства стрелки были окружены и перебиты. И в прочих пунктах наши преследовали отступавшего неприятеля вплоть до его лагеря и не дали ему времени снова собраться с силами. Тогда те, которые выступили из Алесии, почти совершенно отчаялись в победе и с печалью отступили в город».
Цезарь при всем желании не мог бы выразиться яснее. Именно германские вспомогательные части, авксилии — главным образом западные германцы, но также германцы восточные, бургунды и вандалы, снова принесли римскому дуксу победу в этой решающей схватке с галлами Верцингеторикса. В третий раз они победили галлов под Алезией, сражаясь под знаменами Цезаря, когда неукротимый Верцингеторикс совершил ночную вылазку, пытаясь прорвать силами своей конницы кольцо римской осады в самом, как ему казалось, слабом месте — «там, где наша линия укреплений имела перерывы», как признает сам Цезарь, чтобы запастись у дружественных галлов продовольствием для осажденных. Следя за ходом сражения со своего наблюдательного пункта, римский дукс направлял вспомогательные войска в те места, где римлянами приходилось особенно тяжело:
«Внезапно в тылу у неприятелей показывается римская конница и приближаются еще другие когорты (тактические подразделения римской армии, каждая из которых, численностью около пятисот человек, составляла в описываемое время одну десятую часть легиона. — В. А.). Враги повертывают тыл, но бегущим перерезывают дорогу всадники. Идет большая резня…»
(Цезарь).
Следует еще раз подчеркнуть, что к описываемому времени римская конница (за исключением командного состава) давно уже состояла не из собственно римлян (римских граждан), а из «варваров». Вандалы еще не известны грекоримскому миру под своим истинным племенным названием, которое Цезарь не упоминает. Однако вандальская конница, которой предстоит сыграть столь важную роль и покрыть себя неувядаемой славой в многочисленных боях на территории Испании и Северной Африки, уже побеждает (вместе с другими германскими авксилиариями Цезаря), сражаясь под римскими знаменами, галлов Верцингеторикса под Алесией. Вандальские метательные копья — т. н. фрамеи, или фрамы — и другие предметы вооружения будут в большом количестве обнаружены археологами в ходе раскопок в районе Ализ-Сент-Рен близ горы Оксуа, в идиллической местности Кот-д’Ор, там, где и сегодня еще ясно различимы с воздуха остатки земляных укреплений Цезаря под Алесией, где на пропитанной кровью великого множества павших земле произрастают лучшие во всей Франции сорта красного винограда, из которого делаются лучшие бургундские вина, красные, как человеческая кровь. Должно быть, вандальские всадники уже тогда выглядели так же, как их соплеменник на мозаике, найденной в руинах виллы в окрестностях древнего Карфагена, и хранящейся ныне в лондонском Британском музее: длинные, доходящие до половины шеи, волосы, высоко подпоясанная рубаха, короткая накидка, узкие штаны, конь с подрезанным хвостом, под чепраком, без седла и стремян. Круглые или овальные щиты вандальских конников состояли из прочных досок, обитых по краям гвоздями и скрепленных металлическим ободом, с рукоятью внутри и заостренной металлической шишкой по центру снаружи (римляне именовали эту предназначенную для лучшего отражения вражеских ударов шишку «умбоном»; у богатых вандалов она могла быть изготовлена из бронзы, покрыта позолоченной серебряной фольгой, украшена узорами, фигурками животных, рыб и т. д. — как, например, умбон парадного вандальского щита IV в., найденного в Герпальском захоронении на территории нынешней Венгрии).
Потерпев поражение в ходе первого натиска на Галлию и облюбовавших ее для себя римлян, германцы, во главе с Ариовистом, потерпели неудачу. Теперь же, так сказать, со второго захода, германцы все-таки завоевали Галлию, но — увы! — не для себя, не для своих, вытесненных из исконных мест обитания, племен-мигрантов, а для Римской республики и для человека, имени которого было предназначено стать монархическим титулом — для Цезаря, в честь которого его преемники назовут себя «цезарями» (т. е. римскими императорами), «цесарями» (от чего происходит славянский и, в частности, наш русский титул «царь»), а в ином произношении — «кесарями», или, по-гречески, «кайсарами» (от чего происходит немецкий титул верховного правителя — «кайзер»).
Когда во второй половине XIX в. немецкое (да и не только немецкое) образованное общество на все лады восхищалось романами Юлиуса Софуса Феликса Дана, правоведа, историка и литератора, умело воскрешавшего на страницах своих довольно увлекательных романов, популярных до сих пор и многократно экранизированных (как, например, его главный шедевр «Битва за Рим»), выдающихся деятелей эпохи Великого переселения народов, об этой эпохе было известно не многим больше того, что сохранили для потомков римские и византийские хронисты. Если какое-либо германское племя на протяжении нескольких десятилетий не упоминалось ими — т. е. Юлием Цезарем, Кассием Дионом, Аммианом Марцеллином или Прокопием Кесарийским — оно как бы погружалось в небытие. А если более-менее случайно снова выныривало оттуда, то нередко уже под другим именем. Бывало, впрочем, и наоборот — племя, вновь упоминаемое под своим прежним именем, в действительности оказывалось изменившимся, с момента своего предыдущего упоминания, до неузнаваемости.
Мы столкнулись с этой чрезвычайной, прямо-таки принципиальной, сущностной неясностью уже в вопросе идентификации этнонимов. Она снова встает перед нами во весь рост, когда мы обращаемся к изучению истории племен и племенных союзов, снимающихся со своих исконных мест за пределами Римской империи, и отправляющихся на поиски новых земель для расселения, стягивающихся воедино в одной из таких областей, или же присоединяющихся к иным племенам, а порой даже сливающихся с ними. Эти процессы миграции, разъединения, соединения и слияния были трудно различимы или даже совсем неразличимы для большинства античных историков. Ведь лишь очень немногие из них, подобно Цезарю или Аммиану, лично принимали участие в войнах с этими охваченными постоянным движением племенами, находясь, так сказать, на передовой, откуда было легче различить и отслеживать варварские передвижения. Большинство же античных историков предпочитало (или было вынуждено) полагаться на рассказы тогдашних главных источников информации — странствующих повсюду и, очевидно, чаще всего, возвращающихся отовсюду целыми и невредимыми, купцов, торговцев. Цезарь расспрашивал их о народах и об обстановке на Британских островах (прежде чем высадиться там), астроном и географ Клавдий Птолемей (автор геоцентрической картины мироздания) — о Великом Шелковом Пути, соединяющем средиземноморскую Ойкумену-Экумену с Серикой (страной китайцев-шелководов). И хотя мы сегодня не верим россказням, которые торговцы скармливали за милую душу, например, добросовестно записывавшего все, что слышал от них, Геродоту Галикарнасскому, прозванному «Отцом истории», стремясь отпугнуть конкурентов, все равно не подлежит сомнению, что рассказы торговцев не могли не быть, в той или иной мере источником ошибочных представлений внимавших им историков, лишь частично отражая подлинную картину областей расселения германцев, и заслуживая доверия лишь в той своей части, которая касалась районов, прилегавших к сухопутным или водным торговым артериям.
Более подробные сведения содержались в материалах археологических раскопок, еще не имевшиеся в распоряжении, скажем, немцев Витерсгейма, Дана и иных авторов былых времен, специализировавшихся на истории Великого Переселения народов. Впрочем, при раскопках археологи (как в прошлом, так и ныне) не всегда действуют без гнева и пристрастия — «сине ира эт студио», используя крылатое изречение Тацита. Тот факт, что вандалы, т. е. несомненно германский племенной союз, на протяжении почти пяти столетий проживали на земле сегодняшней Силезии (получившей — повторим это еще раз! — свое название от вандальского племени силингов), задолго до того, как первые славяне появились на брегах Виадра-Одера, по сей день вызывает ожесточенные дискуссии и словесные схватки, в особенности между немецкими и польскими учеными. Однако, не говоря уже о том, что все вандальские погребения со всеми найденными в них вандальскими артефактами, вместе взятые, уже не смогут никогда вернуть Силезию из-под власти Польши под власть Германии, нас, русских, чье дело в этом немецко-польском бесконечном споре, так сказать, сторона, в данном случае могут интересовать только сами вандалы, которых мы, после авантюр, заведших их на территорию нынешнего французского Эльзаса и приведших их под стены Алесии, встречаем вновь по возвращении их на свою материковую родину, на берега Виадра.
Поход вандалов на Запад — самый дальний их поход за более чем триста лет — обошелся вандалам недешево. В грозный час прихода с Севера крупнейшего и сильнейшего из германских народов — продвигающихся от устья Вистулы в южном направлении готов-готонов-гутонов — обитавшие на территории нынешней Нижней Лужицы вандалы, несомненно, горько пожалели об отделении и уходе от них мощного племенного костяка — вандальских «пассионариев», «людей длинной воли» (как сказал бы наш незабвенный неоевразиец академик Лев Николаевич Гумилев), ушедших вслед за свебами Ариовиста в роковой поход на Запад.
И все-таки вандалам крупно повезло. Их земли оказались несколько в стороне, не прямо на пути у наступавших готов, сметавших со своего пути все, что осмеливалось им противостоять, прогнавших на запад бургундов, разгромивших мелкие племена германцев и эстиев, обитавшие в излучине Вистулы, и заставивших-таки вандалов потесниться. Возможно, именно спасаясь бегством от жестокого врага, суживающего их жизненное пространство, некоторые группы вандалов, ушедшие ранее на север, вернулись в основную область расселения своего народа на Виадре. Вследствие чего в самом сердце вандальских земель усилилось давление на последние уцелевшие не вандальские области позднейшей Силезии, на нынешнюю Верхнюю Силезию и несколько «резерваций» кельтов, покоренных вандалами ранее, но пока что не вандализированных.
Это был в высшей мере насильственный и в то же время — в высшей мере неблагодарный процесс (хотя сомнительно, можно ли применять подобные критерии к историческим событиям). Ибо именно эти кельты — последние представители столь высоко одаренного и в свое время столь широко распространившегося древнего народа — фактически одарили вандалов, пришедших в Силезию с Севера, материальной культурой, привили вандалам навыки мастерства в области ремесел и художеств, открыли им древние восточные и юго-восточные торговые пути. Конечно же, вандалы испытывали и влияние других народов. Оттесненные готской миграцией на Запад бургунды своими погребальными обычаями по сей день весьма осложняют для археологов и без того крайне сложную картину вандальских захоронений, внося дополнительную путаницу в определение их принадлежности. И вообще, похоже, что вандалы, возвратившиеся из Галлии, ставшей (не без их, вандалов, помощи) римской провинцией, принесли с собой оттуда, от тамошних кельтов, иной, новый, менее грубый, более изящный художественный стиль. Именно кельты, видимо, научили вандалов пользоваться гончарным кругом (а не лепить глиняные плошки и горшки, как прежде, вручную) и мастерски обрабатывать бронзу, которую вандалы, стремясь к удовлетворению своих все более высоких требований к художественному оформлению всевозможной утвари, внезапно снова начали предпочитать железу. Железо, как более твердый металл, по-прежнему использовалось ими лишь для изготовления оружия. И это вполне понятно. Насколько важно иметь прочное оружие, вандалам показали осада Алесии и другие сражения с кельтами в Галлии на римской стороне.
Правда, кельты, со своими разносторонними талантами и навыками, добились такого признания в ходе оживления вандальского художественного творчества и ремесла, так сказать, «посмертно». Но кельты воскресли в своем духовном, художественном наследии, оставленном ими самым одаренным и способным к обучению вандальским племенам, хотя самого кельтского народа в I в. п. Р.Х. на территории позднейшей Силезии уже, видимо, не существовало. Разумеется, кельты не погибли в результате их физического истребления вандалами, в случае которого обогащение последних кельтами в сфере культуры, ремесел, художеств не могло бы происходить на протяжении целого ряда поколений, как это произошло в действительности. Сегодня этот процесс назвали бы интеграцией кельтов в вандальскую общность, а несколькими десятилетиями ранее — возможно, овандаливанием. Нечто подобное происходило тогда по всей Центральной и Восточной Европе, где народы находились в состоянии передвижения, и места их расселения не были еще четко обозначены и сплочены. Вандалы, осевшие вокруг горы Цобтен, были скорее исключением в этом мощном процессе вытеснения одних странствующих народностей другими, так что можно лишь удивляться их усидчивости, с учетом происходивших вокруг них этнических перемещений и связанных с этими перемещениями постоянных беспорядков. Невольно создается впечатление, что некие таинственные чары, исходившие от горного кряжа Цобтена, держали силингов, асдингов и прочих, как их ни называй, в магическом плену, из-за чего народ вандалов лишь немного передвинул область своего расселения на юго-восток, так что «передовые» поселения вандалов достигли нынешней Галичины в Западной Украине. Сердцем же новой родины вандалов оставалась область силингов вокруг Святой горы — Собутки (говоря по-польски).
Именно в описываемое время (со времен осады Цезарем Алесии прошло примерно полтора столетия) вандалов впервые упомянул под их подлинным этнонимом упоминавшийся нами выше античный полигистор Плиний. В своей «Естественной истории» он упоминает вандалов под названием виндилов (лат. виндили), или вандилов (лат. вандили), относя к ним бургундов, варинов, каринов и, как это ни странно, готов. Чуть позднее вандалы упоминаются Тацитом в «Германии» под именем виндилиев (лат. виндилии), или вандилиев (лат. вандилии), уже окруженных аурой великого народа.
«Что касается германцев, — пишет Тацит в своем трактате — то я склонен считать их исконными жителями этой страны (Германии — В. А.), лишь в самой ничтожной мере смешавшимися с прибывшими к ним другими народами и теми переселенцами, которым они оказали гостеприимство <…> В древних песнопениях, — а германцам известен только один этот вид повествования о былом и только такие анналы (исторические хроники — В. А.), — они славят порожденного землей бога Туистона (Твистона, Твисто — В. А.). Его сын Манн — прародитель и праотец их народа; Манну они приписывают трех сыновей, по именам которых обитающие близ Океана прозываются ингевонами (ингвеонами — В. А.), посередине — гермионами (ирминонами — В. А.), все прочие (проживающие в землях, прилегающих к реке Рену-Рейну — В. А.) — истевонами (иствеонами — В. А.)…»
Наряду с этими тремя крупнейшими племенными группами германцев, представление о существовании которых, впервые сформулированное Тацитом, господствовует в германистике на протяжении вот уже примерно двух тысячелетий, ученый римлянин упоминает на страницах своего фундаментального труда, однако, и другие выдающиеся племена германцев — марсов, гамбривиев, уже знакомых нам свебов и ВАНДИЛИЕВ (выделено нами — В. А.), подчеркивая, что «эти имена подлинные и древние», а не искаженные странствующими торговцами или иными малосведущими информантами. Вне всякого сомнения, вандилиями Тацит называет вандалов. Однако это племенное название носит собирательный характер, ибо всякая миграция, совершаемая вандалами, приводила к изменению состава объединяемых под этим собирательным именем отдельных племен. Бассейн Виадра-Одера, его плодородные низменности и лесистые горы, богатые дичью, смолами, медом и древесиной, могли бы обеспечить вандальскому племенному союзу вполне удовлетворительные условия для безбедного существования, однако передвижения беспокойных народов-мигрантов вокруг них не прекращались. В отличие от обитавших в самом сердце вандальских земель, вокруг Цобтена, силингов, давно уже занимавшихся не только сельским хозяйством, но и разными ремеслами, другие, жившие по краям вандальского ареала, «на отшибе», племена, были недовольны своим положением. Эти «непоседы» были в меньшинстве, но, в отличие от более усидчивого большинства, вандальских «сидней», «гнездюков», стремились к авантюрам, приключениям, охваченные тягой к перемене мест.
Почему это было так, и могло ли быть иначе, до сих пор не совсем ясно. Даже самые тщательные исследования причин первой миграции вандалов со скандинавского Севера на европейскую Большую землю не представляются особенно весомыми для объяснения причин последующего ухода значительной части материковых вандалов из сегодняшней Силезии, хотя они прожили там не менее пяти веков и даже дали этой земле свое имя. Ибо, во-первых, ни один народ не станет жить пол-тысячелетия оседло в землях, ничем для него не привлекательных. Во-вторых, вандалы-«сидни», «гнездюки», оставшиеся вековать в родных, насиженных местах, судя по всему, всегда были более многочисленными, чем пассионарии, решавшиеся пуститься в новую «вооруженную миграцию». Теории, связывающие миграцию части племен исключительно с изменениями климата, оспариваются ныне многими авторами. Впрочем, даже такой признанный авторитет, как блаженной памяти Людвиг Шмидт считал: когда современным историкам ничего не приходит в голову, они всегда ссылаются на ухудшение климата.
Думается, причины постоянно возобновляющегося процесса миграции вандальских племен (или хотя бы их частичной миграции), отделяющихся от становящейся, не взирая ни на какие неблагоприятные внешние обстоятельства, все более сплоченной, процветающей вандальской общности, следует искать за пределами Силезии. Археологические находки, датируемые периодом ранней Римской империи, доказывают, что вандалам, вероятно, так и не удалось сплотиться в бассейне Виадра в единое царство, ввиду отсутствия в их среде достаточно сильной личности, героя, мужа государственного ума, способного такое царство основать, подобного Ариовисту или Мар(о)боду у свебов и у маркоманов. Тем не менее, сохранившиеся предметы материальной культуры, характеризующейся высоким уровнем развития ремесел и художеств, указывают на достижение тогдашним вандальским обществом уровня благосостояния, свидетельствующего о существовании у вандалов княжеских семейств и региональных квазигосударственных образований.
В описываемое время у других германских племен уже имелись выдающиеся вожди, «войсковые цари» межрегионального значения, под предводительством которых соплеменники надеялись обогатиться в походах за добычей (или «за зипунами», как сказали бы позднейшие козаки — возможные потомки готов). Пришедшие с сурового Севера, напоминающего, если глядеть на него с благодатного юга, мрачный Нифльгейм, страну демонов тумана древнегерманской мифологии, мигрирующие племена были ослеплены далеким блеском все сильней манившей их великой античной империи, раскинувшейся на берегах теплого Средиземноморья. Их объединение ради того, чтобы единой могучей германской волной смыть этот блеск и эту империю, насколько мы можем сегодня судить (разумеется, ретроспективно) — было бы вполне возможным делом. Правда, римлянам незадолго до Рождества Христова удалось под гениальным руководством полководца Друза — пасынка императора Октавиана Августа — добиться значительных военно-политических успехов на германской границе. Однако упомянутый нами выше сокрушительный разгром римских оккупационных войск в Германии в 9. г. п. Р.Х., победа нескольких объединившихся против общего врага племен германцев во главе с герцогом-военачальником херусков, двадцатишестилетним Арминием (возможно — прообразом вошедшего в германский эпос героя-змееборца Сигурда-Сейфрида-Зигфрида), над римлянами в Тевтобургском лесу, наглядно продемонстрировал, что германцы, в особенности под командованием молодых, энергичных германских вождей, прошедших обучение в Риме и постигших, так сказать, «науку побеждать», а проще говоря — изучивших военное искусство — в рядах римской армии, были вполне способны разгромить слывшие непобедимыми легионы «потомков Энея и Ромула». Так сказать, «отблагодарить своих учителей», как царь Петр Первый — шведов под Полтавой. В отличие от Ариовиста, в римской армии не обучавшегося, Арминий был в пору своей земной жизни не один такой — ведь в Риме изучал «науку побеждать» и его современник и, впоследствии, соперник — предводитель маркоманов Мар(о)бод. Последний оказался достаточно искусным полководцем, чтобы вывести своих маркоманов из грозившего им римского окружения, принудить римлян к мирным переговорам и попытаться основать в покинутом кельтским племенем бойев Бой(у)ге(й)ме (Богемии, нынешней Чехии) первое германское царство, поддающееся точной локализации. Однако у германцев и на этот раз не вышло…Известно, каким ценным «сувениром» одарил Арминий-победитель Мар(о)бода после своей ошеломительной победы. Военачальник херусков (предков современных саксонцев) прислал могущественному князю маркоманов (предков современных баварцев) отрубленную и закопченную голову римского полководца и наместника Германии Публия Квинтилия Вара, вынужденного осенью 9 г., после гибели своих трех легионов и Бог знает скольких авксилий, броситься на собственный меч (после чего император Август, если верить римскому историку Светонию, несколько месяцев подряд не стриг волос, не брился, бился головою о дверной косяк и восклицал: «Квинтилий Вар, верни мне легионы!»). Однако Маробод, предпочитая хранить верность заключенному им с римлянами миру, дипломатично переслал голову Вара в Рим, для последующего почетного погребения в родной италийской земле.
Последствия этого рокового отказа Мар(о)бода объединиться с Арминием самым непосредственным образом сказались и на главных героях нашего правдивого повествования — вандалах. Вместо того, чтобы совместно ударить на римлян, самые воинственные германские племена, у которых, как говорит немецкая пословица, «мечи в ножнах так и чесались») — победители-херуски с союзниками, с одной, и свебские маркоманы, с другой стороны, набросились друг на друга. Что позволило римским полководцам Друзу и Германику разбить поодиночке сцепившихся в смертельной схватке германских царей (действительно достойных этого титула, в отличие от большинства германских князей той эпохи, хотя Тацит и подчеркивает, что только Мар(о)бод официально именовал себя царем, чем и вызывал недовольство у части своих соплеменников).
Арминий пал жертвой заговора собственной, херускской, знати, не исключая и своих ближайших родственников (даже выдавших его жену и сына римлянам). Мар(о)бод был изгнан из Бойгема действовавшим в римских интересах готским князем Катуальдой (Катвальдой) и закончил свой жизненный путь в городе италийских венетов Равенне, вкушая горький хлеб изгнания по милости римского императора.
Т.о. для вандалов, в конечном счете, не было разницы, сражаться ли им в этой долгой войне на стороне херусков или на стороне маркоманов; тот факт, что вандалы вообще приняли в этой войне участие, объясняется, видимо, обещанием им всяческих благ Мар(о)бодом, предпочитавшим иметь в лице вандалов, обитавших у самых врат сегодняшней Моравии, в непосредственной близости от бойгемского царства маркоманов, союзников и братьев по оружию, а не врагов, жадных до добычи и готовых при первом же удобном случае ударить ему в спину. Разумеется, больших богатств вандалам участие в междоусобной войне между германцами — к вящей славе Рима! — на стороне Мар(о) бода не принесло. Но они познакомились с миром за пределами Силезии и, надо думать, снова почерпнули, кое-что из того опыта, с которым их отцы и деды возвратились некогда из-под Алесии. Во всяком случае, когда расположенное на территории позднейших Богемии и Моравии, вассальное по отношению к Римской империи, царство Ванния оказывается в трудном положении, мы опять встречаем на страницах римской хроники вандалов вступившими на тропу войны.
Ванний, высокоодаренный князь квадов (германского племени в составе свебского союза, союзников маркоманов в войне с Римом, разбитых римлянами и признавших над собой власть Рима), был посажен римлянами управлять Бойгемом вместо Мар(о)бода, оставившего римскому ставленнику в наследство настолько стабильное царство, что Ванний (которого, к слову говоря, у одного из наших современных пламенных приверженцев «новой хронологии» хватило…как бы выразиться покорректней и поделикатней… смелости отождествить с Иваном Грозным, Великим Государем Московским и всея Руси, жившим, как известно, во второй половине XVI в.!) смог править им на протяжении тридцати лет без особых хлопот. В другом своем произведении — «Анналах» — Тацит сообщает нам о том, как римляне, на этот раз — под властью императора Клавдия, благосклонно взирали на очередное взаимо-истребление германцев «к вящей славе Рима». Подчеркивает римский анналист и то, что вандалы ударили Ваннию в спину не по каким-то политическим, но по в высшей степени тривиальным причинам:
«Тогда же свебы (здесь: маркоманы — В. А.) изгнали Ванния, которого поставил над ними царем Цезарь Друз; вначале (своего правления, т. е. в 19 г. п. Р.Х. — В. А.) хорошо принятый соплеменниками и прославляемый ими (т. е. квадами, обитавшими на территории нынешней Моравии, и маркоманами — в Богемии — В. А.), а затем вследствие долговременной привычки к владычеству впавший в надменность, он (в 50–51 гг. — В. А.) подвергся нападению со стороны возненавидевших его соседних народов и поднявшихся на него соотечественников <…> Борьбу с ним возглавляли царь гермундуров Вибилий (изгнавший ранее из Бойгема готского князя Катвальду — В. А.) и сыновья сестры Ванния, Вангион и Сидон. Несмотря на неоднократные просьбы Ванния о поддержке, Клавдий не вмешался силой оружия в усобицы варваров, но обещал Ваннию надежное убежище, если он будет изгнан из своего царства (! — В. А.), а вместе с тем написал правившему тогда Паннонией (римской провинцией, занимавшей часть территории нынешних Австрии и Венгрии — В. А.) Палпеллию Гистру, чтобы он выставил вдоль Дуная один легион и набранные в той же провинции отряды вспомогательных войск для оказания помощи побежденным и устрашения победителей, если, подстрекаемые удачей, они попытаются нарушить мир и в наших владениях. Ведь надвигалась несметная сила — лугии и другие народности, — привлеченная слухами о богатстве царской казны, которую за тридцать лет накопил Ванний грабежами (других народов — В. А.) и пошлинами»
(«Анналы)
Видимо, под «лугиями и другими народностями» Тацит подразумевал силезских вандалов (ассоциируемых почти всеми немецкими, да и не только немецкими, авторами с культовым сообществом лугиев), остатки бургундов и свевов, не входивших в маркоманнский союз, а также гермундуров (т. е. часть свебов). Ванний, не оставшийся безучастным перед лицом этой внешней угрозы, привлек в ряды своего воинства сарматов-языгов. Вероятно, он сделал это, желая противопоставить этих прирожденных наездников угрожающей ему вандальской коннице (собственное войско Ванния было по преимуществу пешим). Но, поскольку языгские конные контингенты прибывали ему на помощь достаточно медленно (сарматское племя языгов обитало не слишком далеко от царства Ванния, на территории нынешней Венгерской низменности, но в плане военной организации и, соответственно, мобильности значительно уступало германским народностям, жившим на территории позднейших Богемии, Моравии и Силезии под достаточно сильной и эффективной царской властью), Ванний «решил уклоняться от открытого боя и отсиживаться за стенами укреплений». (Тацит). Однако избранный им способ ведения военных действий был явно не для сарматов, привычных с малых лет к конному бою, да и не обещал им богатой добычи. В то время как вандалы и гермундуры освежили в памяти все, чему научились у римлян, и приступили к осаде крепостей царя Ванния, «не желавшие выносить осаду языги рассеялись» по окрестным полям «ничейной земли», вовлекая воинов Ванния в рискованные стычки.
«Ванний оказался вынужденным сразиться. Итак, выйдя из укреплений, он вступил в бой и был в нем разгромлен, но, несмотря на неудачу, снискал похвалу, ибо бросился в рукопашную схватку и был в ней изранен, не показав тыла врагам (т. е. был ранен не в спину, а в грудь, или, возможно, в живот, как подобало храброму воину — В. А.). И все же ему пришлось бежать к поджидавшему его на Дунае нашему (римскому — В. А.) флоту; вскоре за ним последовали туда и его приближенные, и им были отведены земли в Паннонии. Царство Ванния поделили между собой Вангион и Сидон, соблюдавшие по отношению к нам (римлянам — В. А.) безупречную честность…»
(«Анналы»).
Всего лишь два кратких фрагмента «Анналов» Корнелия Тацита (отрывки из глав 29 и 30) — а сколько из этих немногих строк можно почерпнуть важной информации о тонкостях римской политики! Мы прямо-таки воочию видим перед собой мудрого римского принцепса — цезаря Клавдия (как будто сошедшего со страниц великолепного романа Роберта Грейвса «Я, Клавдий»!), спокойно и неторопливо размышляющего и прикидывающего, как лучше поступить, нисколько не бездеятельного, но действующего именно так, как подобает императору «вечного» Рима, и даже проявляющего в своих действиях малую толику человеколюбия, ибо чрезмерное кровопролитие на Данубе-Дунае могло бы запятнать безупречно белоснежную тогу властителя римлян. Опять варвары сделали все сами: они вызвали из Паннонии языгов, и, разбитые сторонники Ванния, теперь могли отступить на покинутые языгами земли. Всего лишь небольшая передвижка где-то там, в дали, в туманной дымке, на чуть различимой из Италии северной границе «мировой» империи… Ну, стало несколькими тысячами варваров меньше в подлунном мире, все равно принадлежащем Риму (по крайней мере, на протяжении еще нескольких столетий) — что с того? Дивиде эт импера! Разделяй и властвуй! Истребляй варваров руками самих же варваров! В этом — суть римской политики…
Примечательно, что и в данном случае вандалы и гермундуры выступали единым фронтом. Что можно рассматривать как весомый аргумент в пользу существования вандальско-свебского братства по оружию, сложившегося и не распавшегося со времен Ариовиста. Этому боевому братству будет суждено распасться лишь в V в. после Рождества Христова, когда вандалы и гермундуры, два вышедших из сумрака далеких северных земель неустрашимых, энергичных и упорных в достижении своих целей народа-странника, сойдутся наконец в смертельной схватке за право поселиться на утраченных выродившимися римлянами землях солнечной Испании.
О «несметной силе», обрушившейся, согласно Тациту, на Бой(у) ге(й)м, он в конце приведенного фрагмента больше не упоминает. Ну, явились вновь очередные массы варваров, привлеченные надеждой на богатую добычу, подрались, пограбили, да и убрались, зализывая раны, восвояси, как уже не раз бывало…Что с них, с варваров, взять?
Изменения происходили крайне медленно, поначалу почти незаметно. Появлявшиеся на страницах трактатов античных историков, после молодых «войсковых царей» или герцогов-воевод, вроде Ариовиста или же Арминия (но и наряду с ними) внушительные фигуры более зрелых (не только в возрастном, но и во всех других отношениях) властителей вроде Мар(о)бода или Ванния (даже в шестидестилетнем возрасте лично, оружием в руках, защищавшего свои власть и богатство) наглядно демонстрируют, что и у германцев харизма сильной личности постепенно начинает цениться больше способности юных витязей владеть мечом или копьем на поле боя. В то время как во всех частях чрезмерно разросшейся, разбухшей Римской «мировой» империи вспыхивают восстания, кризисы и пограничные бои, то и дело приводящие к избранию легионариями новых, т. н. «солдатских» императоров, у крупных германских племен и племенных союзов появляются первые властители межрегионального значения. На историческую арену выходят целые царские роды, из которых эти властители происходят.
Во главе со своим царем, носившим, по-видимому, имя Амал и давшим это имя целому царскому роду, готы покидают места своего расселения в нижнем течении Вистулы-Вислы и начинают свой дальний поход — важнейшее историческое событие столетия. Из сказания о странствовании лангобардов (именовавшихся первоначально вин(н) илами, т. е. «победителями») нам известно, какой сокрушительный удар готы нанесли иным народам, в свою очередь, передававшим этот нанесенный им самим удар все новым народам, как по эстафете. Отступая под натиском готов, лангобардам пришлось скрестить клинки с вандалами (поклонявшимися тому же богу, что и лангобарды; этот бог носил, якобы, имя «Годан», созвучное, с одной стороны, племенному имени готов, с другой — слову «бог»=«Год», «Гуд», «Готт», с третьей — имени верховного бога материковых германцев — «Вотан», «Вуотан», «Водан» или «Воден», аналогу северогерманского — нордического — Одина). Из раннесредневековой «Лангобардской истории» Павла Диакона (Варнефрида) мы узнаем, что вандальский союз возглавляли в ту пору два царя («предводителя вандальских дружин» — В. А.), по имени Амбри и Асси. Возможно, вандалы подняли их на щитах (по обычаю, перенятому германцами у римлян, традиционно поднимавших на щитах новоизбранных императоров) перед лицом внешней военной угрозы, ибо теперь, когда основная масса готов пришла в движение, тесня и гоня перед собой другие восточногерманские народы, уже недостаточно было сплотиться чуть теснее, укрепить внешние бастионы и переселить жителей подвергающихся особой опасности селений в глубь своей территории. Нет, теперь речь шла о борьбе вандальского народа за существование. Или, если угодно — о борьбе за выживание, по Дарвину.
В римских сообщениях об этих варварских передвижениях упоминаются и отдельные племена, входившие до сих пор в силезское культовое сообщество, сложившееся вокруг горы Цобтен. Теперь они внезапно оказываются «вооруженными мигрантами», странствующими по Европе далеко за пределами своей материковой родины, расположенной на территории нынешней восточной Германии. Виктовалы и лакринги отделяются от вандальского союза и, похоже, теряют на время всякое значение, как бы уходя в небытие. Готская миграция, а вслед за тем — и гуннское нашествие сметают и рассеивают их, как пыль, подобно хаттам и многим другим германским народам, известным ныне лишь историкам (хотя у них и были в свое время собственная идентичность, собственные судьбы, собственные надежды — совсем как у соседних народов, оказавшихся более счастливыми и сильными)…Асдинги также покидают Силезию, что означает раскол самого ядра вандальского народа. Ведь, несмотря на крайнюю туманность сведений о раннем периоде существованья «изначальной Вандалиции», не подлежит сомнению, что именно асдинги и силинги были двумя главными племенами, составлявшими сердце и душу союза вандалов.
Значительная часть силингов, находившихся в большей степени под кельтским, чем под римским, влиянием, осталась в Силезии, передав в наследство потомкам те хоронимы (названия территорий), оронимы (названия гор), и гидронимы (названия водоемов), в которых, несмотря на их неизбежное искажение вследствие языкового воздействия пришедших в Силезию славян, хранится память о давно прошедшей германской эпохе в истории Силезии. Асдинги же избрали себе царей (в которых народ, отправляющийся в дальний поход, нуждается, конечно, больше, чем народ, спокойно остающийся дома и не ищущий на свою… долю приключений). Ибо в бурном море тяжело без кормчего, как совершенно верно говорил впоследствии Мао Цзедун. Подобно тому, как царь Амал, глава готского царского рода, дал свое имя широко разветвившемуся со временем семейству Амалов, так и асдинги-астинги-астринги стали таковыми, сменив свое прежнее племенное название на имя царского семейства, княжеского рода, из которого возможно, уже на протяжении столетий происходили их племенные вожди. Именно этот царский род, вне всякого сомнения, и превратил с течением времени возглавляемое им племя в тех вандалов, о которых до сих пор не может позабыть и говорит весь мир.
Большая Игра, великий военно-политический конфликт между германцами и римлянами, осложненный гражданскими войнами в Риме и внутригерманскими междоусобицами, со временем переместился в новые области — на восток и юго-восток Центральной Европы, в Дакию (чьи границы примерно совпадали с границами сегодняшней Румынии), в Паннонию (сердце сегодняшней Венгерской низменности, омываемой Тирасом-Тиссой и Дунаем-Данубом) и в район протяженной Карпатской (память о карпах! — В. А.) дуги, вынуждающей все мигрирующие по этой обширной территории народы-странники мигрировать в определенном направлении, оказывая тем самым все большее давление на римскую границу, проходящую по рекам Дунаю-Данубу (по-гречески — Истру, или Гистеру), Саве-Саву и Драве-Драву. Верховья Дануба (как, впрочем, и Рена) пока что почти не испытывали этого давления. Там римская власть настолько упрочилась, что вандальские племена больше не решались вторгаться в эти области. Поэтому они не пытались снова переходить бойгемские горы, дав другим германским племенам увлечь себя за собой на юго-восток — чтобы угодить прямиком под копыта неистовых гуннских «кентавров»…
Первую весть об этих переменах на территории Силезии и о событиях, происходивших на пути дальнего похода вандалов на юго-восток нам подают сведения античных хронистов о военных операциях, осуществленных римским императором-философом (и императором-воителем, о чем порою забывают!) Марком Аврелием в течение последних одиннадцати лет своей земной жизни (169–180). Для простоты (хотя и в ущерб исторической истине) эти операции принято обобщенно именовать Маркоманскими войнами (или Маркоманской войной). Поскольку, по крайней мере, на первоначальном этапе этого масштабного военного конфликта Рима с варварами, главой противников вечного Рима был царь Балломарий (Балломар) — маркоман, пользовавшийся немалым влиянием и среди квадов. В действительности же римлянам Марка Аврелия пришлось отражать натиск не одних только маркоманов, но целый ряд вторжений объединенных сил германцев, (прото)славян и сарматов. Видимо, узнавших через своих информаторов о тяжелых потерях, понесенных римлянами в ходе военных действий на Востоке, в далекой Парфии (на территории современного Ирана — В. А.), и о поразившей Римскую империю в 164 г. эпидемии чумы, занесенной возвратившимися из Парфии легионариями в римскую Европу. К маркоманам Баломара присоединились их испытанные, давние германские собратья по оружию — свебы, буры и вандалы, а также не германские народности — языги, роксоланы (отождествляемые Теодором Моммзеном с квадами) и аланы. О том, сколь малую роль при заключении, с целью пограбить и ополониться челядью, подобных союзов, играла этническая, или, тем более, расовая, принадлежность, свидетельствуют, например, аланы — ираноязычный кочевой сарматский народ, вступивший в теснейшие отношения с вандалами и сохранивший верность вандалам вплоть до их совместной гибели. Или, скажем, бастарны — германский народ, еще в 88 г. до Р.Х. (!) сражавшийся против римлян на стороне Митридата VI Евпатора, владыки эллинистического Понтийского царства, имевший в начале нашей эры собственных царей и рассеявшийся вплоть до Малой Азии, так что до недавних пор историки еще спорили о том, германцы ли бастарны, или нет. Бастарны, как бы вновь вынырнувшие из небытия, тоже последовали призыву Баллома-рия…чтоб потерпеть, вместе с ним, и вместе со всеми перечисленными выше варварскими народами, поражение от легионариев и авксилиариев философа-воителя Марка Аврелия.
Это был поистине судьбоносный момент в жизни Римской «мировой» державы (в которой, впрочем, подобные моменты случались все чаще и чаще). Историки сравнивали опасность, исходившую для Римской империи от союза варваров во главе с Балломарием, с глубочайшим кризисом, потрясшим некогда Римскую республику в ходе Второй Пунической войны с Карфагеном («Ганнибал у ворот!»). В римское войско, значительно поредевшее вследствие войн с парфянами и эпидемии чумы (а может быть — и оспы), уполовинившей численность населения Римской империи, пришлось спешно зачислять не только рабов и гладиаторов (!), но даже приговоренных к смерти далматских разбойников и, разумеется, столько наемников-германцев, сколько удалось завербовать. В годы этой продолжительной войны на «задворках великой империи» (выражаясь слогом Валентина Саввича Пикуля) вандалы впервые соприкоснулись с христианством. Если верить «Римской истории» Кассия Диона (155–222), состоявший в большинстве своем из воинов-христиан Молниеносный легион (лат. Легио фульминатрикс) во время продолжительного марша по безводным варварским просторам вызвал своими горячими молитвами очистительную грозу и живительный ливень, спасший жаждущих римлян (и всех причислявших себя к таковым) от гибели. В итоге христиане, вкупе со своими братьями по оружию, по-прежнему косневшими в язычестве, одолели варварский союз. Однако победа досталась римлянам недешево. Не раз они терпели поражения, о чем свидетельствует, в частности, огромное число военнопленных, чье освобождение было предметом мирных переговоров. Одни только языги были вынуждены освободить пятьдесят тысяч плененных ими римлян зараз (а позднее — еще столько же)! Даже если не все из освобожденных варварами римских пленников были легионариями или авксилиариями (в ходе своего глубокого — вплоть до древнего торгового города Аквилеи, «Царицы Адриатики» — конного рейда языги взяли в плен множество гражданских лиц), все равно эти цифры, с учетом тогдашней численности населения Римской «мировой» империи, представляются весьма впечатляющими. Из труда Кассия Диона мы узнаем о том, что военно-политический конфликт Балломария с Марком Аврелием привел к значительным изменениям в сфере властных отношений да и вообще в жизни населения юго-востока Центральной Европы:
«Марк Антонин (император Марк Аврелий — В. А.) оставался в Паннонии, чтобы принять посольства варваров, в большом числе прибывшие тогда к нему. Одни из варваров обещали стать союзниками <…> Другие, подобно квадам, просили о мире и получили его как в расчете на то, что они отложатся от маркоманов, так и потому, что предоставили множество лошадей и скота и обещали выдать перебежчиков и пленных, сначала только тринадцать тысяч, а позже и всех остальных. Однако права посещать рынки они не получили из опасения, что маркоманы и язиги, которых они поклялись не принимать у себя и не пропускать через свою землю, смешаются с ними и, выдавая себя за них, станут разведывать расположение римских сил и закупать припасы. Такие вот послы прибыли тогда к Марку; направили свои посольства с намерением сдаться и многие другие племена и народы. Часть из них была отправлена в разные места для ведения военных действий, так же как те пленники и перебежчики, которые годились для службы; другие получили земли в Дакии, Паннонии, Мёзии (на территории современной Болгарии — В. А.), в Германии и в самой Италии. Некоторые из них, поселенные в Равенне, взбунтовались и даже попытались захватить город. Поэтому Марк больше никого из варваров не размещал в Италии, да и тех, которые пришли туда ранее, выселил»
 (Римская история).
И тут повествование старого доброго Диона Кассия становится для нас особенно интересным. Ибо, под его пером (стилем, каламом — как ни назови то, чем писал историк, собственноручно ил же рукой своего скриптора-секретаря) на помощь Марку Аврелию приходят вандалы — астинги-асдинги-астринги и лакринги.
«Астинги, предводительствуемые Раем (Равом — В. А.) и Раптом, пришли в Дакию вместе со своими семьями в надежде получить деньги и земли в обмен на союз с римлянами, но, не преуспев в этом, оставили своих жен и детей под защитой Клемента, а сами тем временем попытались силой оружия овладеть землями костобоков (также расположенными на территории современной Румынии — В. А.); однако, победив их, продолжали беспокоить Дакию своими набегами не меньше, чем прежде. Лакринги же, опасаясь, как бы Клемент (наместник римской провинции Дакии — В. А.) в страхе перед ними не привел в заселенную ими землю эти вновь прибывшие племена, неожиданно напали на них и одержали решительную победу. Вследствие этого астинги больше не предпринимали враждебных действий против римлян, но в ответ на свои слезные мольбы, обращенные к Марку, получили от него деньги и право просить земли в случае, если они причинят ущерб тем, кто тогда воевал против него. И они действительно выполнили часть своих обещаний».
Данный эпизод представляется весьма примечательным. Хоть нам и не известны подробности переговоров между двумя вандальскими царями-соправителями и римским наместником Дакии Корнелием Клементом, римляне и в данном случае явно руководствовались своим знаменитым «рацио статус» — соображениями (собственной) государственной пользы, заявив вандалам: «Если вам нужны земли — завоюйте их сами»! Именно в этом, очевидно, заключалась суть — так сказать, квинтэссенция — римского ответа варварам. Поскольку германцам в принципе было нечего предложить своим римским партнерам по переговорам, кроме своей воинской доблести, решение проблемы лежало, так сказать, на поверхности. Разбойничье племя костобоков (по мнению некоторых авторов, «костобоками» славяне, или протославяне прозвали своих соседей-сарматов, носивших броню, обшитую пластинками, изготовленными из кости или, точнее, из распиленных конских копыт — В. А.), или костубоков, засевшее на северных склонах Карпатских (или же Сарматских) гор, причиняло римскому наместнику постоянное беспокойство. Уничтожив разбойников, вандалы получили их земли. Но, поскольку эти земли, очищенные вандалами от костобоков (для себя, но в то же время — и в римских интересах), очевидно, были более пригодны для занятий разбоем, чем сельским хозяйством, вандалы сами стали источником беспокойств для римлян…пока не были силой оружия успокоены другим германским племенем — опять же, в интересах римлян. Дивиде эт импера! Разделяй и властвуй! Усмиряй варваров руками самих варваров!
Однако сведения, сообщаемые Кассием Дионом, важны для нас и потому, что он называет нам имена сразу двух вандальских царей: Рая и Рапта. Они странным образом созвучны, совсем в духе правил принятой у германцев аллитерационной рифмы — подобно столь же созвучным именам двух первых (?) вандальских царей из «Истории лангобардов» — Амбри и Асси. Из этого можно сделать вывод, что двоевластие царей сохранилось у вандалов, пройдя проверку временем. Существовало аналогичное двоевластие-двоецарствие, кстати говоря, и у других народов древности. Два царя одновременно управляли древней Спартой, а порой — и гуннами (как, например, Аттила и его брат Бледа). Да и сама Римская империя тоже не была в этом плане исключением. Известно, например, что император Марк Аврелий в самом начале Маркоманских войн назначил соправителем своего зятя Луция Вера с присвоением тому императорского титула и всех соответствующих инсигний и регалий. Впрочем этот «параллельный император» оказался более склонным к легкомысленным развлечениям, чем к государственным делам, и не стяжал — увы! — победных лавров в войнах с внешним неприятелем, хотя и подавал немалые надежды в начале своей карьеры (как, впрочем, и многие другие, как до, так и после него)…
Хотя Рай и Рапт не добились от римлян всего, чего желали, вандалы удовольствовались тем, что все же удалось от римлян получить, и двести с лишним лет сидели смирно на отведенной им территоии, границы которой могут быть сегодня, благодаря сделанным современными археологами многочисленным находках вандальских артефактов, очерчены с большей степенью точности, чем это позволяли сделать ранее не слишком-то подробные сведения, содержащиеся в трудах римских историков. Тем не менее, следует воздать должное Кассию Диону, современнику Марка Аврелия и личному другу Пертинакса (одного из лучших римских полководцев периода Маркоманских войн, даже ставшего впоследствии, хотя и ненадолго, императором), за данные им указания, весьма ценные для позднейших археологов. Так сказать, подсказавшему им, где копать.
Правда, прежде чем эти археологи смогли по-настоящему взяться за дело, прошло около двух тысяч лет. Румынский историк Константин Дикулеску со своей археологической экспедицией раскопал, прежде всего — на территории древней Паннонии — многочисленные ценные вандальские артефакты. К сожалению, ему пришлось довольно долго дожидаться признания его теории о расселении вандалов в западной Дакии и в Паннонии научной общественностью. Причина столь многолетней неясности в данном вопросе и многочисленных дискуссий в научной среде на этот счет заключалась в следующем. Как это ни прискорбно констатировать, античные историки, подобно своим коллегам, жившим (и живущим) после них, часто руководствовались при написании своих трудов личными симпатиями и антипатиями. Так что многие из содержащихся в их трудах оценок тех или иных фигур, народов и событий никак нельзя признать беспристрастными и непредвзятыми. Особенно явственно эта тенденция начинает проявляться позднее, когда материалы античных историков кладутся в основу исторических сочинений христианских авторов, включая монахов и даже отцов церкви. Впрочем, и до них имелось немало откровенных случаев фальсификации, очернения, прямой клеветы, продиктованных личными пристрастиями, придающими сомнительный характер сочинениям, в общем-то ценным, для решения той или иной исторической проблемы, или целого круга проблем.
Если говорить о нашем конкретном случае, то следует заметить следующее. Готский (или, точнее готоаланский) историк на восточноримской («византийской») службе Иордан, будучи непримиримым ненавистником вандалов — соперников готов, не может считаться надежным и достоверным источником сведений об этом народе. Это очень печально, ибо Иордан при написании своей готской истории, озаглавленной им «О происхождении и деяниях гетов» (лат. De origine actibusque Getarum), или, сокращенно, «Гетика», опирался на более раннюю и подробную историю народа готов, написанную римским сенатором Кассиодором, магистром оффиций (канцлером) и секретарем тайной канцелярии остготского царя Теодориха (Феодориха) Великого из рода Амалов, правившего Италией от имени восточноримского императора. Сделанные Иорданом для своей «Гетики» (в которой он, к вящей славе готов, отождествил их с дако-фракийским народом гетов, доставивших римлянам много хлопот задолго до готов) выписки из ценнейшего, начинающегося с описания события самой седой готской древности, труда Кассиодора подобраны таким образом, чтобы служить безудержному и непомерному прославлению готов, и обработаны так, чтобы изобразить всех врагов и соперников готов (в том числе, естсественно, вандалов) в самом неприглядном свете. Очевидно, Иордан считал главной целью своего исторического труда пропаганду союза и сотрудничества готов с восточными римлянами (именовавшими себя «ромеями», т. е., по-гречески, «римлянами», и лишь впоследствии названными «византийцами») и потому нередко подчинял отбираемые им для своего повествования факты (или их истолкование) этой главной цели.
Поскольку же Иордан — единственный античный историк, сообщающий о вторжении вандалов из западной Дакии в Паннонию и о том, что вандалы провели в Паннонии около шестидесяти лет, прежде чем двинуться дальше на Запад (в последний раз в своей истории), данное утверждение всегда вызывает некоторые сомнения. Не чужд этим сомнениям был даже Людвиг Шмидт. Считавшийся непререкаемым авторитет этого патриарха вандалистики, долго препятствовал признанию теории Константина Дикулеску, пока, в первую очередь, на территории Венгрии не были обнаружены и подробно изучены археологами вандальские захоронения времен поздней Римской империи, отделившими в ходе раскопок поздние слои от более ранних. Ибо хотя вандальские погребеня и были наиболее богатыми с точки зрения содержащегося в них погребального инвентаря, в ходе нескольких столетий Великого переселения народов на них наложились сотни других погребений, чаще всего, не германских кочевых народов, что затрудняло точную атрибуцию до появления возможности подробной инвентаризации найденных артефактов.
Ныне, прежде всего на основе артефактов, обнаруженных при раскопках в Остапаке к северу от излучины Тиссы, в Гибарте (северо-восточнее Тиссы), массовых захоронений в Сентеше (в среднем течении Тиссы), в южной Трансильвании и у озера Балатон можно представить себе яснее, чем прежде, основные этапы судьбы вандалов в период между Маркоманской войной и последним уходом вандалов на запад. Вследствие общей для всех германских мигрантов тенденции переселяться в юго-восточном направлении, даже занятая вандалами территория, на которой обширные низменности позднейших Венгрии и Валахии давали им возможность добывать средства к существованию, ведя мирную крестьянскую жизнь, стала для вандалов слишком тесной. Чтобы получить земли, необходимо было их завоевать. А в том, как ловко римляне умели вынуждать германцев воевать между собой за выживание, за пахотные земли для своих семей, мы с вами, уважаемый читатель, уже не раз убеждались на предыдущих страницах этой книги, и еще убедимся на ее дальнейших страницах.
За территорию сегодняшней Румынии боролись четыре восточногерманских племени — два готских и два вандальских. Готскими племенами были визиготы (тервинги) и гепиды. Вандальскими — асдинги-астринги и лакринги (снова вышедшие на историческую арену). Дело осложняется тем обстоятельством, что разные античные историки по-разному именовали эти народности или племена, о которых только сегодня стало известно, что имелся в виду один и тот же народ. Так, вандалов-астингов античные историки именовали также виктовалами, вандалов-лакрингов — тайфалами. А при описании вооруженных столкновений (очень частых в жизни тесно соседствующих друг с другом земледельческих народностей) между вандалами-лакрингами и вандалами-астингами, картина становится еще более пестрой и запутанной.
Впрочем, нас в первую очередь интересуют астинги-астринги, «царское племя» вандалов. Только этому вандальскому племени было предназначено великое будущее; ведь более интересные поначалу в культовом и культурном отношении силинги, за исключением нескольких мелких, разрозненных родов, остались вековать в насиженных местах вокруг силезской горы Цобтен, и, таким образом, исчезли незаметно из вандальской, европейской, да и мировой истории. А воинственные лакринги-тайфалы дали своему неукротимому боевому духу завести себя так далеко, что, после глубокого грабительского рейда 248–249 гг. п. Р.Х. больше не вернулись на свою новую родину на северной окраине нынешней Трансильвании.
В этом их вторжении в область Дануба-Дуная и Савии-Савы приняли участие также астринги, но, в первую очередь — готские ратоборцы, вернувшиеся, однако, в отличие от тайфалов, с богатой добычей в места своего прежнего расселения (готы — на территорию будущей Бессарабии, астринги — в западную Трансильванию, где их селения доходили до Тисы). Там они, вероятно, и продолжали обитать до 334335 гг., ограничиваясь мелкими военными набегами (не приносившими им, кстати, говоря, особенной удачи и добычи).
И, наконец, в 270 г. два не известных нам по имени царя, правившие вандалами-астрингами совместно, привели своих подданных в Паннонию, однако оказались, после данной им там римлянами битвы с неясным исходом, столь ослабленными, что им пришлось купить себе возможность вернуться домой на Тису ценой предоставления двух тысяч своих лучших воинов в распоряжение римского военного командования (таких служилых варваров римляне именовали «социями» или «федератами», т. е. союзниками). Вновь вандальские воины, прославленные своей храбростью, спасли свой оказавшийся в беде народ, пойдя служить под римскими знаменами. Кстати говоря, именно эти две тысячи вандальских «федератов» были первыми вандалами, попавшими в римскую (Северную) Африку, которую им пришлось защищать от вторжений мавров-берберов, в составе VIII Вандильской алы (лат. Ala VIII Vandilorum). Алами (буквально: «крыльями») именовались конные части римской армии. Следовательно, указанные две тысячи служилых вандалов были конными воинами. С учетом великолепно налаженной в Римской империи почтовой службы, не исключено. что уже тогда, в последние годы III в. п. Р.Х., оставшиеся в Дакии вандалы получали вести из Африки, от двух тысяч своих соплеменников, принесших себя в жертву за весь свой народ и отправившихся на нелегкую военную службу под чужими знаменами далеко от родины. Незадолго перед тем группа вандалов аналогичным образом попала служить даже на край света, в римскую Британию. Римский император Проб, или Пров (276–282), по происхождению — паннонец незнатного рода, в правление которого римляне значительно расширили площади своих виноградников в Ренской области, где-то на территории южной Германии разбил вандальских «охотников за зипунами», приведенных на римские земли своим князем Игилой. Недобитых вандалов принцепс Проб отправил служить Риму в Британию (напоминанием о поселенных там этим энергичным римским императором вандальских «федератах» служит название города Ванделсбург в современном английском графстве Кэмбриджшир).
Вообще же вандалам приходилось в описываемую эпоху чаще всего сражаться не с римлянами, а с варварскими же народами-мигрантами, пытавшимися либо захватить, либо сузить жизненное пространство астингов в Дакии и (или) в восточной Паннонии. Эти столкновения интересны для нашей истории лишь в том плане, что они постоянно способствовали росту недовольства гордого царского рода вандалов-астрингов своим существованием на положении «привратников», слуг в «прихожей» Римской «мировой» империи. Слуг, присутствие которых римские хозяева терпят лишь с трудом.
Около 335 г. в ходе крупного военного столкновения с готами был убит царь вандалов Висимар. Роковое для него сражение разыгралось на берегах реки, носящей сегодня название Миреш, главной водной артерии современной Трансильвании, впадающей в Тису близ города Арад. Несмотря на гибель своего царя, вандалы, судя по всему, одержали в сражении верх или, во всяком случае, прогнали готов со своих земель. Ибо еще на протяжении ряда лет вандалы оставались в прежних местах проживания. С другой стороны, тяжесть борьбы с готами и гибель в битве с ними царя Висимара заставили вандалов серьезно обдумать сложившееся положение и принять судьбоносное решение мигрировать на Запад. Что подтверждается обнаруженными в районе венгерского озера Балатон обширными вандальскими могильниками. Найденные там, среди прочих артефактов, многочисленные римские бронзовые монеты IV в., позволяют сделать вывод о проживании в указанных местах, по крайней мере, значительной части вандальского народа вплоть до начала V века Христианской эры.
Из того обстоятельства, что самые ранние артефакты, найденные в вандальских погребениях на Балатоне, датируются IV столетием, причем положенные в могилы монеты располагаются в строго хронологическом порядке, начиная с монет первого христианского императора римлян Константина Великого (300–337) и кончая монетами императора Валентиниана II (375–392), Константин Дикулеску заключал, что германский народ, к чьему культурному кругу относятся погребения, поселился в указанной области в первой половине IV в., но уже в начале V в. снова покинул ее. Этим народом, по мнению Дикулеску, были вандалы, ибо никакое иное германское племя в первой половине IV в. в Паннонии не обитало.
Погребения действительно имеют смешанный характер, типичный и для вандальских могильников на территории Силезии. В некоторых могилах похоронены скелеты с черепами и костяками германского типа. Данный способ погребения вандалы переняли у кельтов. Однако наряду с ними встречаются как могилы как с частично сожженными человеческими останками, так и чисто кремационные могилы с погребальными урнами. Облегчают атрибуцию и предметы погребального инвентаря — характерные для вандальских мужских и женских могил ножи и ножницы (значение которых в погребальном культе все еще служит предметом дискуссий в среде археологов), а также монеты и оружие в могилах простых воинов (отсутствующие в вандальских княжеских погребениях). Обнаруженние в захоронениях сосуды и иной погребальный инвентарь также явно отличаются от произведений готских и гепидских мастеров и относятся, несомненно, к силезско-вандальскому типу. Факт обнаружения в Фенекском могильнике римских монет, отчеканенных в правление императора Валентиниана III (425–455), указывает, согласно Дикулеску, на то, что не все вандалы ушли в дальний поход на Запад. В отличие от большей части вандальского народа, сплотившегося в первые годы V в. вокруг царского рода племени астингов и двинувшегося под его руководством из Паннонии на Запад, до Рена, а затем — перешедшего Рен.
Итак, именно вандалам было суждено как бы подать сигнал к наступлению V столетия Христианского летоисчисления, апогея Великого переселения народов и последнего века существования Западной Римской империи, своим судьбоносным решением. Решением мигрировать на Запад. Вандальский Западный поход, начавшийся в 400 (или 401) г., указал гуннам направление для их последовавшего через пол-века дальнего рейда на Лутетию-Париж и Аврелиан-Орлеан. С другой стороны, вероятно, именно гунны способствовали принятию вандалами их судьбоносного решения. Так сказать, ненавязчиво поторопили вандалов. Гуннами еще не правил «Бич Божий» — грозный царь с германским, а точнее — готским именем (или же прозвищем) Аттила. Но вся грекоримская Экумена, весь обитаемый, цивилизованный, культурный мир, уже хорошо знала, кто такие гунны. По крайней мере, с того времени, как конные полчища гуннских «кентавров» (как бы сросшихся со своими лошадьми степных наездников), обратили в свой «двуногий скот» гордо считавших себя неодолимыми готов, обитавших на территории будущей Бессарабии, обращаясь с самым могущественным тогда германским народом не лучше, чем с каким-нибудь мелким скифским племенем. Перед лицом гуннского военного превосходства могущественные цари, вроде готского владыки Германариха, от безысходности кончали жизнь самоубийством. И весь древний, античный мир, так или иначе, до сих пор не только справлявшийся со всеми варварами, но и ухитрявшийся ставить их в зависимость от себя (как варвары ни противились этой зависимости), этот древний, античный мир вдруг осознал, что на него могут обрушиться бедствия, несравненно большие, чем ставшие уже за предыдущие столетия привычными вторжения банд белокурых душегубов и грабителей с европейского Севера.
Душа моя, писал около 395 г. отец церкви блаженный Иероним Стридонский (автор латинского перевода Священного Писания — т. н. «Вульгаты»), ужасается при мысли об упадке, переживаемом миром в наше время. Вот уже более двадцати лет от Константинополя до Юлий-ских Альп проливается римская кровь. Земля скифов (нынешняя Южная Россия — В. А.), Фракия, Македония, Фессалия, Эпир и вся Паннония разгромлены, ограблены и опустошены нашествием готов, сарматов, квадов, аланов, гуннов, вандалов и маркоманов. Сколько добродетельных, почтенных женщин, сколько посвященных Богу девственниц, благородных, безупречной жизни, осквернено в ходе этих войн! Епископы пленены, священники и иные духовные лица убиты, церкви разрушены или превращены в конюшни, мощи святых мучеников развеяны в прах.
Примечательно, что в этом скорбном перечислении варварских народов, грабящих, оскверняющих и убивающих культурных и цивилизованных жителей Римской «мировой» империи, вандалы не только присутствуют, но и упоминаются сразу после гуннов. Однако они не одни в этом списке, и Иероним, беспощадный и гневный критик, бичеватель язв своего времени, называет в одном ряду с ними, как и с другими разрушителями культурных ценностей, даже готов. Как-никак, единственный народ из числа многочисленных т. н. «варваров», создавший собственную Библию, изобретя, силами своего крестителя и просветителя — епископа Вульфилы, для написания этой Библии собственный, готский алфавит — свидетельство богобоязненности, степень которой отцы молодой христианской церкви и религии, выросшей и пышно расцветшей на почве богатой античной культуры и блестящей античной образованности, вряд ли оказались способными оценить по достоинству.
Однако близкое соседство вандалов с готами, начавшийся, общий для многих германских племен, период зависимости от гуннов (назвать его «игом» было бы прямо скажем, чересчур), привели к сближению бывших врагов и соперников. А миссия готского переводчика Библии Вульфилы, не ограничиваясь областью Нижнего Дануба, несомненно, достигла и вандальских поселений на Тисе и Балатоне. Так вандалы соприкоснулись с христианством, но не с религией римских противников вандалов, а с учением Христа, основанным на священных текстах, написанных по-германски, германскими буквами и на германском языке (а готский язык был особенно близок к вандальскому; так, скажем: «Господи, помилуй!» по-готски звучит: «Фрауйя армай!», а по-вандальски: «Фройя армес!»). Когда вандалы покинули места своего обитания в Паннонии и западной Дакии, где, пусть в течение сравнительно кратких периодов времени, им посчастливилось мирно крестьянствовать, среди них уже было немало христиан арианского вероисповедания, веривших в человеческую природу Иисуса Христа, лишь подобносущего, по их убеждению, Богу Отцу. Это арианское христианство вандалам было суждено пронести до землям Римской «мировой» империи, вплоть до Испании и Африки…
Арианство получило свое название по имени александрийского пресвитера Ария, воспитанника Лукиана Антиохийского (причисленного православной церковью к лику святых). Идеи Ария напрямую перекликались с идеями другого великого христианского мыслителя — Оригена. Основная идея Ария и его последователей — ариан сводилась к тому, что Бог един, бестелесен, является источником жизни всех существ и не имеет начала своего бытия. То обстоятельство, что Иисус имел начало своего бытия, трактовалось Арием однозначно — Иисус сотворен и, как творение Бога, Сам не может быть Богом. Он — не единосущен (греч. «омоусиос»), но подобносущен («омиусиос») Богу-Отцу.
Борьба между православной (кафолической) церкеовью и арианством (причисляемым кафолическими богословами к числу т. н. антитринитарных, или противотроичных, ересей, отрицающих Божественную Троицу), носила временами крайне ожесточенный характер и шла с переменным успехом. Первый Вселенский собор, состоявшийся в малоазиатском городе Никее в 325 г., осудил арианство. Именно с победой православия над арианством многие богословы и историки церкви связывают появление гимна «Свете тихий» — древнейшей, наряду с Великим Славословием и «Сподоби Господи», — христианской песни, датируемой как раз началом IV в. п. Р.Х. Арий был подвергнут изгнанию, его сочинения были признаны еретическими и как таковые подлежали сожжению. Однако Антиохийский поместный собор 341 г. утвердил арианство в качестве официального христианского учения (хотя к этому времени от изначального учения Ария уже мало что осталось). Сам первый христианский император Рима Константин Великий был окрещен на смертном одре арианином — епископом Евсевием Никомидийским. Сын Константина — август Констанций II, римский император Востока Валент II и другие венчанные владыки были арианами («омиу-сиями», «омиями»). Окончательный запрет арианства и его проповеди на территории Римской империи был осуществлен православным императором Феодосием I Великим после вынесения соответствующего постановления Первым Константинопольским поместным собором восточных иерархов (переименованным впоследствии, задним числом, во Второй Вселенской собор христианской церкви) в 381 г.
Но германцы, окрещенные в свое время римскими проповедниками христианства в его арианской форме (еще не осужденной в самом Риме как ересь), сохранили ему верность. Остготы, вестготы, бургунды, гепиды, вандалы продолжали, за редкими исключениями, исповедовать арианство, даже становясь «федератами» Римской империи, перекрестившейся из арианства в православие. Очевидно, политеистические дохристианские религиозные воззрения германцев были еще настолько сильны в их среде, что мешали им принять православный догмат о нераздельности, неслиянности и единосущности всех ТРЕХ ЛИЦ БОЖЕСТВЕННОЙ ТРОИЦЫ (Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святого). Даже Толедский церковный собор 589 г., созванный принявшим православие царем вестготов Реккаредом I, не решился на репрессии в отношении арианского духовенства. Хотя эпоха арианства медленно, но верно, клонилась к закату.
Уже в VI веке арианские церкви и их собственность массово передавались православным (никаких католиков до отпадения западной римской церкви от единой вселенской православной церкви в 1054 г. не существовало). Но лишь к VIII в. приверженность к арианству в Европе сошла на нет, пока оно не возродилось в начале XVII в. в форме ереси социнианства. Некоторые интеллектуалы и ученые, например сэр Исаак Ньютон, становились сторонниками арианства и позднее, но оно никогда больше не вернуло своих утраченных позиций. Впрочем, пока что до этого было еще далеко…
Завершая данный нами краткий абрис истории арианской ереси — кстати говоря, слово «ересь» по-гречески означает просто «(собственное) мнение», «течение», «направление (мысли)», и ничего более! — и ее взаимоотношений с православной ветвью христианства, процитируем французского мыслителя румынского происхождения Эмиля Мишеля Чорана, указывавшего на то, что «ересь — это исключительно действенный способ оживить религию. Она встряхивает людей, вырывает их из косного оцепенения привычки и хотя, может быть, ослабляет церковь, но оживляет веру. Всякий официально признанный бог киснет в одиночестве и забвении. Истово молятся только сектанты и гонимые меньшинства — молятся в темноте и страхе, как нельзя лучше стимулирующих благочестие». О том же, кстати, говорил и сам святой апостол Павел в своем Первом послании Коринфянам (11, 19), прямо-таки настаивая на НЕОБХОДИМОСТИ ЕРЕСЕЙ (выделено нами — В. А.): «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные». Но довольно об этом…
Царь, во главе с которым вандалы в последний раз отправились на Запад в поисках новой родины, расположенной так далеко, чтобы быть недостижимой для накатывающихся все новых конных волн кочевников-грабителей из Азии, носил имя Годигисл (Годигизель), в связи с чем впоследствии иные не слишком вдумчивые, образованные и внимательные хронисты путали и даже отождествляли его с гуннским «царем-батюшкой» Аттилой, прозванным запуганными им римлянами «Флагуллум Деи», а германцами — «Годегизель» (и то, и другое прозвище означает «Бич Божий»). По меньшей мере странно, что современные нам сторонники «новой хронологии» до сих пор не вздумали заявить, что вандал Годигисл и гунн Аттила — одно и то же историческое лицо, а вандалы — те же гунны, в очередной раз подсократив всемирную историю!
Однако самым могущественным вандалом описываемой эпохи Сумерек античной Экумены был не Годигисл (у Прокопия Кесарийского — Годегискл), а Флавий Стилихон, главнокомандующий римскими имперскими войсками — магистр милитум, или, по-гречески — стратилат (365–408) и душеприказчик последнего общеримского императора Флавия Феодосия I, прозванного Великим и умершего в 395 г. п. Р.Х.
Доблестнй Стилихон, сын знатной римлянки и вандала княжеского рода, дослужившегося до высоких чинов в римском войске, приняв православие и получив даже сан патриция, был сильнейшей, мало того — единственной действительно сильной личностью в позднеантичном мире, похоже, полностью утратившем свою былую силу. Римляне, когда-то столь могущественные и гордые, с момента окончательного разделения их «мировой» империи на западную и восточную половины, во все большей степени превращались в некий довесок к греческой, эллинской культуре, усвоенной «сынами Ромула» за несколько столетий перед тем. Второй, построенный на месте древнегреческой колонии Византий на Босфоре, Новый Рим, Константинополь, правил (или, скорее, делал вид, что правит) «земным кругом», так сказать, издалека, при помощи торжественных посланий и указов, императорских эдиктов, продиктованных мудростью и циничной казуистикой придворных евнухов, в то время как попавшая в беду Италия была вынуждена обороняться с помощью отступающих под гуннским натиском племен германцев. Окруженному германофобами, запутавшемуся в интригах презираемых им вельможных скопцов, полумужей (по выражению поэта Клавдиана), перетягиваемому, словно канат, между Равенной и Византием, нуждавшимися в его силе и боявшимися в то же время этой силы, Стилихону на пороге нового, V столетия, был предоставлен историей величайший шанс, выпадавший когда-либо на долю германцу. Нашествие на западноримскую Италию вооруженных полчищ варварских ратоборцев, чьи численность и боевой дух заставили бы содрогнуться даже отважного принцепса Марка Аврелия, из Дакии и Паннонии, во главе с остготским военным царем Радагайсом, в сопровождении жен и детей, пешком, верхом и на бесчисленных повозках. Одно слово римско-вандальского военного магистра (или, по-германски, гермейстера) — и эти варварские воины с ликованием встали бы под его знамена, расселились бы, по его приказу в указанных им Стилихоном областях империи — в ее сердце, Италии или в римских западных провинциях. Из их среды Стилихон мог набрать себе телохранителей — доместиков (по-латыни), или соматофилаков (по-гречески), а говоря по-современному — лейб-гвардию, которую не одолели бы равеннские и византийские клевреты.
Однако же вошедшая у римлян в пословицу германская верность Стилихона (ревностного христианина, уничтожившего, в борьбе с язычеством, древние пророческие Сивиллины книги, к которым традиционно обращались римские правители в бедственные времена) как и других сделавших карьеру на службе «вечному» Риму германцев — вандалов, скиров, готов и других племен — заставляла их честно и добросовестно служить на постах и в должностях, доверенных им римлянами. Будь Стилихон действительно изменником и «предателем таинства империи» (?), в чем его обвиняли ненавистники, по чьим наветам доблестный вандал был вероломно убит 22 августа 408 г., он без труда бы мог привлечь на свою сторону сто тысяч (а то и больше — цифры, приводимые разными античными авторами, значительно расходятся) готов Радагайса и превратить их в собственное войско, вместо того, чтобы уничтожить их в битве (а точнее — бойне) под Фезулами (современным Фьезоле). Стилихон мог бы, не доверяя вестготам, чей царь Аларих из рода Балтов-Балтиев (по совместительству — восточноримский военный магистр, используемый «втёмную» Константинополем для ослабления Западной Римской империи) был одним из его главных и упорнейших врагов, превратить в собственную армию вандалов — своих соплеменников по отцу, мигрировавших вдоль римского пограничного вала — лимеса-лимита — из Паннонии к берегам Рена и, вне всякого сомнения, последовавших бы призыву Стилихона покорить для него и во главе с ним Италию. Но вместо этого честный служака Флавий Стилихон предпочел действовать так же, как все римские военачальники в аналогичных ситуациях до него. Он вел с варварами переговоры, отводил им места для поселения на приграничных римских землях (на деле же — места скопления, своего рода накопители, на которые напирали извне все новые племена вооруженных мигрантов, наступавшие друг-другу буквально на пятки). Вовлеченный в вооруженные конфликты с остготами Радагайса и вестготами Алариха, Стилихон не имел ни сил, ни возможностей пресечь миграцию других германских полчищ (в том числе — вандалов) к Рену, отделявшему римскую Германию от Германии варварской.
В найденных на территории нынешней Венгрии вандальских погребениях были, наряду с вандальскими скелетами, обнаружены и костяки представителей иранского кочевого народа, возможно, еще в первой полвине IV в. объединившегося с вандалами (вероятно — вынужденно, в силу обстоятельств, перед лицом общей опасности). Народа аланов, покинувшего, вместе с вандалами, их общий ареал в западной Трансильвании и у озера Балатон, и сохранившего верность вандалам на протяжении всего дальнего похода — до Испании и Северной Африки. К этому возглавленному Годигислом астингско-аланскому ядру мигрантов на территории южной Германии или уже в нынешнем австрийском Подунавье присоединились новые группы вандалов, пришедших с территории сегодняшних Моравии и Силезии. Великий Западный поход привел к их воссоединению с соплеменниками. Видимо, вандалы поддерживали между собой постоянную связь, где бы они ни находились — в Африке, Египте, Трансильвании или в районе Цобтена. Поэтому теперь, в начале, так сказать последней, самой величественной, главы вандальской истории, последнего, самого величественного, этапа вандальской судьбы, немалая часть вандальских «сидней», «гнездюков», предпочитавших поискам приключений в далеких краях привычное существование в тени Святой горы, мигрировала из Силезии на Запад, обрастая по дороге спутниками смешанной племенной принадлежности (хотя, казалось бы, на Одере-Виадре места было предостаточно, да и земля была хорошей). С тех пор восточногерманское пространство включая Польшу, оказалась покинутым большей частью своих германских жителей, писал Людвиг Шмидт, но при этом подчеркивал, что немалая часть их там все-таки осталась, растворившись впоследствии в пришедших на освободившееся место славянских мигрантах. Что доказывается не только хранящими память о вандалах топонимами и гидронимами позднейшей Силезии, но и результатами археологических раскопок местных погребений.
Путь, которым следовали народы-мигранты, известен вот уже много столетий. Он ведет вдоль Данубия-Истра-Дуная и активно использовался еще древнегреческими и этрусскими торговцами. Именно этим путем шли, в средневековой «Песни о Нибелунгах», обреченные на смерть (и знающие об этом!) доблестные бургунды в царство гуннов — из Вормса на Рейне в ставку «Бича Божьего» Аттилы, расположенную на территории современной Венгрии (только вандальские мигранты шли этим путем в противоположном направлении).
Галлоримский историк V. в. по имени Ренат Профутур Фригерид был первым, сообщившим на страницах своего труда о судьбе вандалов, мигрировавших по этому пути, ведшему по римским землям. Землям, на которых, впрочем, почти не осталось римских войск — всех, кого только можно, отозвал в Италию магистр милитум Стилихон, для которого был важен каждый римский меч в борьбе с вестготами Алариха и остготами Радагайса в самом сердце Западной Римской империи. Именно поэтому Стилихон поначалу попытался склонить своих вандальских соплеменников с их аланскими и квадскими попутчиками к мирным, добрососедским отношениям, предложить им поселиться в римском пограничье в качестве и на правах «федератов». Ибо верный Риму служивый вандал знал по собственному опыту, что такие народы-мигранты не только опустошают поля, «аки прузе» (т. е. словно саранча), но разоряют латифундии (имения богатых землевладельцев, т. н. магнатов), крестьянские хозяйства, села и города, грабят, режут, жгут и забирают себе все, что только может пригодиться, оставляя за собой выжженную землю, кровавую борозду смерти, страха и разорения. Все уговоры оказались, однако, напрасными…
И лишь на Рене, на границе Западной части Римской «мировой» империи, вступив в густо населенную область германцев-франков — римских «федератов», вооруженные вандальские мигранты впервые натолкнулись на организованное сопротивление. Ибо на Рене Стили-хон имел, в лице воинственного франкского народа, верных союзников, готовых и способных надежно защитить переправы через Рен (и, тем самым — свое собственное жизненное пространство) от непрошеных гостей. Получив отпор от франков, часть вандальских спутников — аланов, составлявших конный авангард мигрирующего «народа-войска», предпочла, во главе со своим князем Гоаром, перейти на римскую службу. Момент для этого организованного дезертирства был, несомненно, самый подходящий. С одной стороны, западные римляне, заинтересованные в ослаблении противостоящего им единого варварского фронта любой ценой, конечно, предложили аланам перейти под римские знамена на крайне выгодных для перебежчиков условиях (тем более что немало сарматов, частью которых являлись аланы, уже давно служило в римской коннице; римляне даже переняли сарматские боевые значки в виде колыхающихся на ветру драконов с разверстыми пастями). С другой стороны, решение князя Гоара со товарищи «сменить ориентацию» (естественно — военно-политическую!) было, вне всякого сомненья, продиктовано силой сопротивления, оказанного франками пришельцам, и более чем неясными перспективами дальнейшей борьбы с ними. Прочие же «вооруженные мигранты» решились положиться на силу своих копий и мечей. Франки, превосходившие пришельцев знанием театра военных действий (не зря ведь сказано, что дома даже стены помогают!), разбили незваных гостей наголову. Согласно Фригериду, труд которого до нас в первозданном виде — увы! — не дошел (сохранились лишь ссылки на него в сочинении галлоримского церковного историка Григория Турского «История франков»), в кровавой битве с приренскими франками пали двадцать тысяч вандалов (включая царя Годигисла).
Следует заметить, что в подобных «путевых сражениях», или «битвах в пути» — читатели постарше еще, помнят, может быть, одноименный роман Галина Евгеньевны Николаевой и снятый по его мотивам советский художественный фильм режиссера Владимира Павловича Басова — оказывались разбитыми, изведенными под корень или обескровленными вплоть до невозможности продолжать существование, в качестве самостоятельного этноса, и другие народы-мигранты (к примеру, кимбры и тевтоны, истребленные мечом римского полководца и диктатора Гая Мария). Однако часть аланов, отказавшаяся, следуя призыву князя Гоара, перейти под римские знамена, была настолько возмущена дезертирством своих соплеменников, что решила искупить их вину во что бы то ни стало, смыв позор кровью изменников и франков. Хотя дело вандалов казалось, очевидно, проигранным, эта непримиримая часть аланов, во главе со своим царем Респендиалом, с такой силой ударила на франков, что спасла вандалов от поголовного истребления и обеспечила уцелевшим возможность переправы через Рен.
На исходе 406 либо в начале 407 (а согласно одному источнику — в последний день 406) г. недорезанные франкскими «федератами» Западной Римской империи вандальские «вооруженные мигранты» во главе с весьма ослабленным обильными кровопусканиями племенем астингов переправились в районе Могонтиака (нынешнего Майнца) через Рен. Вероятно, замерзший (по речному льду переправа, разумеется, шла несравненно легче). Различные позднейшие события подтверждают рассказ Фригерида: по утверждению восточноримского историка VI в. Прокопия Кесарийского, руководство «вооруженными мигрантами» взял на себя Гундерих (у Прокопия Кесарийского — Гонтарис), сын убитого франками царя Годигисла. Переметнувшиеся же на римскую сторону аланы во главе с изменником Гоаром упоминаются пять лет спустя в составе римских войск, обороняющих район Могонтиака.
Поскольку к описываемому времени римская провинция Галлия была уже в значительной степени просвещена светом Христовой веры, многие галлоримские города уже имели своих первых епископов и даже сравнительно небольшие местечки превратились в епископские резиденции, в ведущихся при епископских кафедрах церковными историками местных хрониках сообщения о столь важном событии, как вторжение германцев в Галлию, перемежались сообщениями о событиях чисто церковной жизни. Свебы, аланы и вандалы, ускользавшие от внимания (и, соответственно, пера) античных грекоримских авторов, пока эти варвары кочевали на краю античной Экумены, где-то там, в далеких, полудиких или совсем диких Дакии, Паннонии, южногерманской Ретии, теперь передвигались по добротным римским дорогам Галлии, или, точнее, Галлий (ибо провинций с таким названием в Римской империи было несколько), под пристальным и постоянным наблюдением многочисленных очевидцев, записывавших, укрывшись в монастырских кельях и церковных ризницах, еще дрожащими от страха пальцами, все происшедшее, так сказать, по свежим следам событий, после ухода опасных пришельцев, несших ужас, разрушение и смерть. Этот многоголосый хор звучал как раз в то время, когда еще бедный традициями галльский клир создавал культ первых мучеников в лице епископов раннехристианского периода, под чьим руководством галлоримские общины медленно переходили из язычества в новую веру. Почти все эти епископы были причислены галльской церковью к лику святых. В связи с повсеместной утратой светской римской администрацией как реальной власти, так и морального авторитета, ее функции почти повсеместно взяли на себя церковные иерархи, вокруг которых сплачивалось в наступившую годину бедствий местное население и которые представляли в глазах надвигавшихся на Галлию германцев и аланов единственную видимую местную власть, с которой стоило считаться.
Это могло идти на благо галлоримлянам, в тех случаях, когда городские власти возглавлял бесстрашный и решительный духовный пастырь вроде епископа Толосы (нынешней Тулузы) Экзуперия. Взятие этого крупного, сильно укрепленного города представляло для ослабленного в ходе длительной миграции вандальского «народа-войска», не имевшего осадной техники, нелегкую задачу. Экзуперий, не колеблясь, выдал пребывавшим в нерешительности под стенами города вандалам «со товарищи» священную утварь и другие ценные предметы из своей епископской ризницы, после чего, как сообщают современники событий, ему пришлось обходиться гораздо более скромными алтарными сосудами, чем прежде, причащать верующих во время Евхаристии просфорами, хранившимися не в золотой дарохранительнице, а в корзинке из ивовых прутьев, и вином не из золотого потира, а из стеклянного сосуда. Зато город Толоса был спасен от разграбления. К тому же епископ Экзуперий образцово организовал, после ухода свебов, вандалов и аланов, помощь населению, лишившемуся, по вине пришлых варваров, средств к существованию и крова.
В то же время суровые пришельцы с Северо-Востока явно не церемонились с епископами, которых им приходилось выслеживать и выволакивать из укрытия, как, например, святого Привата из города Андеритум Габалорум, или, сокращенно, Ад Габалос (буквально: Габальского Андерита, современного Жаволя в департаменте Лозер, близ французского города Манда). Охваченный вполне понятным страхом перед германскими варварами, епископ Приват предпочел скрыться в пещере горы Мима, чтобы избежать встречи с незваными гостями. Тем самым он, однако, уронил свой сан, обычно пользовавшийся уважением даже у воинов-нехристей. Согласно Григорию Турскому, епископ
Приват был подвергнут столь сильному избиению, что через несколько дней отдал Богу душу. А вот его община, верная славным воинским традициям древнего галльского племени габалов, покорить которое стоило в свое время немалых трудов даже римлянам в самом расцвете их военного могущества, отважно и успешно отбивалась от пришлых германцев, засев в старинной римской горной крепости Каструм Гредонензе (Грезе). И, в итоге, отбилась. А в честь святого Привата на горе Мима был впоследствии воздвигнут памятный крест.
Следует заметить, что в «Истории франков» Григория Турского (именующего мучителей епископа Привата «аллеманами», поскольку данный этноним, подобно этнониму «тевтоны», к описываемому времени стал собирательным понятием для обозначения германцев вообще) данный прискорбный эпизод изложен несколько иначе. Под пером Григория епископ Приват предстает в куда более выгодном свете. В пещере горы около Манда «он пребывал в молитве и посте, тогда как его община заперлась в стенах крепости Грезе. Но так как он, подобно доброму пастырю, не согласился отдать овец своих волкам, его самого стали принуждать принести жертву идолам. Он проклял эту мерзость и отказался; тогда его били палками, пока не сочли, что он умер. И от этих побоев, прожив несколько дней, святой испустил дух». Не совсем ясно, как именно епископ, укрывшийся в пещере, не согласился отдать волкам своих овец, оборонявшихся от этих волков, запершись в стенах горной крепости. Может быть, он поддерживал в них боевой дух и стойкость своими молитвами? Но что мешало ему делать это, пребывая среди них, в стенах той же крепости? Или шум осады мешал бы ему поститься и молиться? Кроме того, вызывает сомнение эпизод о принуждении святого «аллеманами» принести жертву идолам. Ведь к описываемому времени большинство вандалов «со товарищи» уже были христианами. Правда, в отличие от епископа Привата и от других галлоримлян, не кафолического, а арианского вероисповедания. Возможно, с точки зрения кафоликов (или, иначе, православных), включая Григория Турского, между еретиками-арианами и язычниками не было особой разницы (иные же кафолики считали еретиков куда худшими врагами Истинного Бога, чем язычников). «Темна вода во облацех», как говорили в таких случаях наши славянские предки…
Читатель, которому — кто знает? — доведется посетить маленький старинный городишко Манд, расположенный в стороне от основных туристических маршрутов, сочтет изложенную нами выше историю примечательной, прежде всего, потому, что она свидетельствует о почти тотальном затоплении труднодоступных галльских областей германскими пришельцами. Из нее со всей очевидностью явствует, что германо-аланские грабительские шайки вторгались в самую глубь галльской территории, включая горные районы. Римские дороги, по которым вандало-аланская «грабь-армия» двигалась сначала на запад, а затем — на юг, огибали Центральный Массив, отделенный глубокой долиной Родана от Альп, образуя вокруг него четырехугольник. Германцам «со товарищи» наверняка приходилось претерпевать большие трудности, передвигаясь с многочисленным обозом на колесах и награбленным добром по узким долинам через поселение, возникшее на могиле святого Флора (сегодня — Сен-Флур) и Ветулы (сегодня — Ле Пюи-ан-Веле) в направлении Амилиава (современного Мийо, знаменитого своим виадуком). А вот сотней километров восточнее, в широкой долине Родана, современной Роны, вандальские грабители даже не появлялись. Ибо тамошние галлоримские города были, как выяснилось, слишком хорошо укреплены, а их гарнизоны — слишком сильны. Не по зубам они были «мигрантам». Широкое дугоообразное движение вандальского «народа-войска» от Атребат (нынешнего Арраса) и Амбиана (нынешнего Амьена) через Лутетию (или Лютецию — нынешний Париж), Аврелиан (нынешний Орлеан) и Цезородун (современный Тур) свидетельствует о прямо-таки образцовой постановке у вандалов «со товарищи» оперативного планирования и разведывательной службы, осуществляемой силами высылаемых далеко вперед аланских (скорее всего) конных передовых отрядов (кавалерийских патрулей, как их назвали бы позднее), в то время как германские фуражиры и провиантские команды рассылались по местности в направлении главного удара.
Похоже, что расчеты Гундериха, в общем, оправдались. Хотя, конечно, у вандалов уходило много времени и сил на совершение рейдов в глубь вражеской территории, иногда — до самых гор, с целью добычи провианта и охоты. Лишь на подходе к Пиренеям выяснилось, что никакое численное превосходство не способно обеспечить войску Гундериха возможность преодолеть стойко обороняемые перевалы. В свое время по ним, только в обратном направлении, из Иберии в Галлию, провел свое грозившее гибелью Римской республике разноплеменное войско карфагенский полководец Ганнибал Барка, т. е. «Молния» (но в ту пору привлеченные карфагенянами на свою сторону местные горцы Ганнибалу не препятствовали). Обычно принято восхищаться на все лады героическим переходом войска Ганнибала через Альпы непосредственно перед вторжением карфагенян в Италию. Между тем, переход его через Пиренеи был не менее трудным, с учетом того, что Пиренеи — самый неприступный из всех хребтов Европы (хотя высшая точка их — пик Ането — почти на полтора километра ниже Монблана, средняя высота Пиренеев — больше, чем средняя высота Альп, и перевалы через Пиренеи в среднем вдвое выше, чем альпийские). О данном факте многие не знают или, по крайней мере, не особенно задумываются.
Найти брешь в стройной шеренге заснеженных пиренейских исполинов было очень нелегко. Да и о воинственных басках-васконах, оборонявших перевалы Пиренеев, германо-аланские пришельцы, несомненно, были уже наслышаны. Поэтому «вооруженные мигранты» либо вообще не пытались проникнуть в Испанию по берегу моря у Лапурда (нынешней Байонны), либо высылали с этой целью совсем небольшие разведывательные отряды, чтобы прощупать противника. Основная масса «вооруженных мигрантов» двинулась в западную Испанию не через нынешнюю Доностию-Сан-Себастьян, а через Пампелуну (современную Памплону). Туда, правда, вело не меньше пяти древних дорог, но все эти дороги имели свои недостатки. Извилистая дорога через долину реки Оиаса (нынешней Бидасоа) не поднималась на высокогорье, но была узкой и долгой; высокогорные перевалы, в том числе — Ронкеваль (будущий Ронсеваль, место гибели Роланда, Оливьера и всего арьергарда франкского воинства Карла Великого)оказались вообще непреодолимыми, а горные проходы, расположенные не так высоко над уровнем моря, тем яростнее оборонялись храбрыми васконами. Разбившие себе лбы об эти горные твердыни, полчища мигрантов, так сказать, в бессильной злобе обратились вспять, вернулись с гор в долины, и продолжили свой путь вдоль северных отрогов Пиренеев в Септиманию (область поселения римских ветеранов Седьмого — по-латыни: «Септима» — легиона), современный французский Руссильон, родину превосходных вин.
По дороге они миновали — и пощадили, как описывалось выше — град Толосу. А вот к городам, расположенным вдоль римской приморской дороги, ведшей от Юлии Битерры (современного Безье) на юг, свебы и вандалы проявили такую же суровость, как и к городам пройденной ими огнем и мечом северной Галлии. Древния Юлия Битерра еще до своего восстановления Юлием Цезарем была важнейщим торговым центром галльских народностей между Пиренеями и Внутренним морем. К моменту прихода вандалов в ней уже более ста лет существовали христианские общины. До сих пор беды позднеримского смутного времени обходили ее стороной…Тем тяжелее поразило граждан Юлии Битерры нашествие грабивших и убивавших безнаказанно банд «вооруженных мигрантов» (помните — «дикие банды вандалов…»?). Адвокат Сабатье, написавший в 1854 г. на французском языке историю города Безье и его епископов (поскольку у трудов его писавших по-латыни предшественников было слишком мало читателей), писал об этом совершенно недвусмысленно: «Отброшенные от границ Испании, чьи жители мужественно обороняли перевалы, варвары обрушились на Септиманию, совершая там безнаказанно всяческие злодеяния, и ранее сопровождавшие их кровавый путь. Безье был разрушен до основания, холмы, на которых до того возвышался римский город со своими монументами, теперь покрывали лишь груды щебня. Плодородные берега реки Орб надолго пришли в запустение. В октябре 404 г. вандалы, свебы и аланы перешли, наконец, Пиренеи».
Видимо, вследствие пережитого жители Септимании через несколько лет, когда их областью, да и всей южной Галлией, завладели новые завоеватели — вестготы, — не решились оказать им сопротивление. И потому новая оккупация обошлась без обычных в таких случаях притеснений местного населения, что не преминул подчеркнуть Сабатье в своем сочинении.
Вторжение вандалов и их спутников на Пиренейский полуостров в октябре 409 г. было облегчено наличием у восточных отрогов Пиренеев большой римской дороги, ведшей через Нарбон Мартий (современную Нарбонну) и Русцин (Русцино) в Тарракону (нынешнюю Таррагону) и долину Ибера (сегодняшнего Эбро). Кроме того, в распоряжении пришельцев имелась узкая, но тем не менее надежная дорога, ведшая через восточнопиренейскую область Цеританию (современную Сердань). О том, какая из этих двух дорог была избрана странствующими германцами, свидетельствует учиненное ими разрушение до основания живописного города Юнкарии (современного каталонского Фигераса, известного, в первую очередь, музеем Сальвадора Дали), расположенного на подступах к перевалам. Городская жизнь на месте пепелища восстановилась лишь через восемьсот лет (!) после постигшей Юнкарию катастрофы. Вандалы, аланы и свебы, возможно, павшие духом после казавшегося им бесконечным дальнего похода, и ослабленные периодическими боями, ворвались на Иберийский полуостров через широкую седловину горного хребта севернее Ла Жункеры (также отождествляемой некоторыми авторами с древней Юнкарией) — горный проход, к которому с территории Галлии дорога вела круто в гору, а южнее седловины — шла постепенно под уклон. Сегодня по ней проходит скоростное автошоссе Нарбонна-Валенсия.
Великий Западный поход — самый продолжительный из всех, проделанных когда-либо каким-либо из германских народов, приблизился наконец к своей цели. Невольно задаешься вопросом: а почему вандалы со своими союзниками и спутниками не остались в Галлии? В той самой Галлии, в которой им нашлось бы достаточно места (в противном случае там всего три года спустя не смог бы разместиться многочисленный народ вестготов)? Впрочем, галлоримляне, конечно же, прекрасно понимали разницу между оказанием гостеприимства озверевшему от тягот дальних странствий и полуголодному, явившемуся почти из ниоткуда, из почти потусторонней и казавшейся из-за своей отдаленности Аидом, преисподней Паннонии, отупевшему от лишений скопищу германо-сарматских разбойников и оказанием гостеприимства прибывшим, во главе с получившим римское образование, прошедшим римскую военную школу царем, из расположенной сравнительно недалеко Италии вестготам, гарантировавшим местному населению, в отличие от вандальской «грабь-армии»! — надежную защиту и поддержание порядка. И потому, смирившись с приходом вестготов, видимо постарались сделать пребывание вандалов «со товарищи» в своем благословенном крае как можно менее уютным (хотя это и не отражено в хрониках, описывающих лишь бедствия, связанные с приходом вандалов).
Именно своими бесчинствами в Галлии в 406–409 гг. вандалы, вероятно, заложили основу для великого ужаса, вызываемого с тех пор их появлением повсюду. До того они были известны лишь отдельным хронистам. Теперь же их имя было на устах жителей всех галлоримских городов. Хотя Григорий Турский, описывавший события вандальского дальнего похода сотню лет спустя, порою называет свебов «аллеманами», он четко выделяет из всех варваров вандалов (хотя и путает порою имена их царей). Скорбная весть о великом опустошении вандалами римской Галлии донеслась даже до Британии, где еще размещались вполне боеспособные римские авксилии и даже легионы. Они провозгласили императором военачальника, носившего типично императорское имя Константин. И этот свежеиспеченный август-узурпатор Константин III, хорошо осведомленный о скуке, снедавшей его воинов в условиях неприветливого (особенно для воинов-южан) британского климата, решил дать им, так сказать, поразмяться. С достойной уважения стремительностью переправился он через Британское море (современный Ла-Манш), высадился близ Бононии (современной Булони) и открыл охоту на германцев и аланов, грабивших западную Галлию. Впрочем, возможно, энергичный Константин решил упредить попытку этих варваров переправиться через пролив и высадиться на Британских островах (о чем еще пойдет речь далее)…
Возможно, весть о приближении самого римского императора (законного или же незаконного — неважно), чей экспедиционный корпус быстро обрастал римскими войсками, еще остававшимися в Галлии, и местными ополченцами, послужила главной причиной того, что вандалы, после незначительных стычек с воинами Константина, предпочли уйти подобру-поздорову из Галлии в Испанию. Или же сильная распространенность в галльских землях христианства в его римской, православной, кафолической, чуждой вандалам и свебам, форме, побудила царя Гундериха и его князей-спутников не останавливаться на полпути, чтобы, так сказать, «дойти до последнего моря»?
Как бы то ни было, Галлия облегченно вздохнула, не веря поначалу собственному счастью, после ужасов Юлии Битерры, после мученической гибели столь благочестивых мужей как праведный епископ Приват, или другой епископ — Венут, павший жертвой пришельцев с севера, уже перед самым их уходом в Испанию… Иных же злодеяний, хоть и отпечатавшихся в памяти благочестивого и богобоязненного потомства, вандалы, думается нам, не совершили. Не убивали они, скажем, Дезидерия, епископа города Цивитас Лингорум (Лангра), или Антидия, епископа Весонтиона-Безансона. Оба галлоримских города лежали в таком отдалении от пути, которым шли вандалы «со товарищи», что вряд ли даже их отдельные отряды, провиантские команды или же разъезды, отдалившиеся максимально от вандальских главных сил, могли до этих городов добраться…
Но все это уже не могло помочь вандалам. Их репутации, имиджу (как выразились бы сейчас) был нанесен непоправимый ущерб. В сотнях монастырских хроник и житий святых на все лады склонялось теперь лишь одно только слово — слово вандалы. Оно обрело печальную известность во всем цивилизованном (т. е. античном, грекоримском) мире. И все, что творили в Галлии впоследствии бургунды, аллеманы, франки, готы или даже гунны, смешивалось в памяти потомства с величайшим бедствием, что принесло на избалованные долгим «Пакс романа», «римским миром» (кратковременные попытки сепаратистов отделиться от империи и крестьянские восстания «багаудов», или «бакаудов» — не в счет) галльские земли вторжение мигрирующих вандалов «со товарищи» в 406–409 гг. Несправедливая судьба, как видно, предназначила вандалам считаться главнейшими, после римлян, виновниками гибели большинства христианских мучеников. Но, в отличие от римлян, не утративших в глазах потомства, вследствие этого возводимого на них обвинения, свой высокий исторический ранг и величие своих свершений, вандалы, странным образом, продолжали (и доныне продолжают) жить исключительно в свидетельствах своих противников, от готоалана Иордана до Прокопия, секретаря восточноримского стратига Велизария, от блаженного Иеронима (о котором еще будет подробно рассказано далее), знакомого с вызванными вандальским нашествием бедствиями лишь по слухам, до галльских клириков — потрясенных по гроб жизни очевидцев, или, как выражались раньше, самовидцев, ужасов, творившихся при взятии вандалами Дурокортера-Реймса, Торна-ка-Турнэ, Атребат-Арраса, Амьена-Амбиана и многих других городов. Даже один из последних поэтов-язычников величественно издыхающего Рима, дважды проконсул (т. е. последовательный правитель двух провинций Римской «мировой» империи — Ахайи и Африки, будущего последнего прибежища вандалского народа-странника) Руф Фест Авиен, отпрыск древнего этрусского рода из Вольсиний, удостоил злодеяния вандалов упоминания в своем георафически-историческом стихотворном учебном трактате «Ора Маритима» («Описание морского побережья»). Так вандалы, со своей не просто, так сказать, подмоченной, но прямо-таки загубленной навеки репутацией, начали свой путь в бессмертие — но также в «черную легенду», обеспечившую им прочное место на «темной», или, если уважаемым читателям угодно, «теневой» стороне всемирной истории…
Назад: 1. Священная гора
Дальше: 3. «Зинзирих-рига»