Глава 13
Через какое-то время Ковит принес ей еду и бутылку воды, но Нита к ним даже не прикоснулась. Она боялась, что он передумал и отрежет ей пальцы, как того хотела Рейес. Она дрожала, и, казалось, эта дрожь никогда не прекратится. Она все пыталась успокоить мышцы и активизировать гормоны радости, но ничего не выходило.
Казалось, ее разум просто не мог остановиться в отчаянной попытке проанализировать события. То, что уже случилось. Должно было случиться. Одно дело – сидеть в запертой камере. Нита же была знакома с черным рынком и знала, какие тут порядки. В некотором смысле ситуация выглядела знакомой, пусть даже роли поменялись. Это выбивало из колеи. Такое чувство возникает, например, когда смотришь на картинку и видишь: что-то в ней не так, но ты не можешь точно определить, что именно.
С внезапной болезненной ясностью Нита поняла: сейчас она на самом настоящем черном рынке. Мать каким-то образом защищала ее и ограждала от неприятной, «живой» действительности этого места. Нита видела только последствия – тела. А их было легко разрезать на части и забыть.
Она подумала о Фабрисио. Свернувшись клубком и не имея возможности вытянуться в полный рост, он кричал и отбивался, пока ее мать отрезала его ухо. Сколько людей, которые оказались на секционном столе Ниты, пережили такое? У скольких мать пытками выбивала информацию, чтобы найти больше потенциальных жертв? Отец знал и участвовал в этом? Спокойно отрезал пальцы тем, кто сопротивлялся?
Нита уткнулась лицом в спортивные штаны, позволяя ткани впитывать слезы, хотя их высушивал воздух из кондиционера.
Всю свою жизнь она помогала поддерживать эту индустрию. Расчленяла тела и упаковывала их части для последующей отправки, и ей это нравилось.
Она зашевелила пальцами, потянувшись к скальпелю, которого здесь не было. Если бы в этот момент кто-нибудь положил перед ней тело и попросил его расчленить, она все равно получила бы удовольствие. Теперь это занятие – ее неотъемлемая часть, ей нравилось резать людей, и она не хотела прекращать.
Но когда – если – ей удастся выбраться отсюда, она больше никогда не сможет работать на черном рынке. Медленное, грустное осознание. Воспоминания об улыбках родителей, расчленениях под диснеевские песни и потных волосах, которые Нита отбрасывала с лица после маркировки последней за день банки, приобрели темный оттенок. Они больше не казались радостными – их омрачало знание о тех событиях, что им предшествовали.
В конце концов, обессилев от слез, она уснула.
Сон начинался хорошо. Нита в своем белом лабораторном халате стоит перед секционным столом, на нем лежит тело. Вздохнув от привычного удовольствия, она берет скальпель и делает первый надрез. Некоторое время работает, отрезая части тела, взвешивая их и маркируя. После чего собирается вырезать глаза.
У лежащего на столе тела лицо Ковита.
Его глаза закрыты, но она без колебаний открывает их. Сон размытый, она думает только о том, как расчленяет занни, и чувствует себя прекрасно. Но, вырезав его глаза, приглядывается и обнаруживает: они светло-карие. Это ее собственные глаза.
Лицо на столе – это лицо Ниты, и она внезапно видит комнату глазами, свисающими с ее руки. Только это уже не ее рука, а рука пожилой женщины. Она поднимает глаза и видит улыбающуюся Рейес…
Нита проснулась от собственного крика.
Она металась по кровати, ногами сбила одеяло и вцепилась пальцами в волосы, как будто хотела вытащить сон прямо из своего черепа.
Когда ее крики переросли в рыдания, в помещение вбежал Ковит, одетый в черные спортивные штаны, не сочетающиеся с пижамной рубашкой на пуговицах. Волосы его были растрепаны после сна, но широко открытые глаза нервно озирались по сторонам, пытаясь найти то, что напугало Ниту.
– Кошмарный сон? – немного помедлив, спросил он.
Не доверяя своему голосу, Нита кивнула.
Ковит смотрел на нее, но Нита отвернулась, представляя себе то, что он делал с Миреллой до того, как она сама попала сюда. Может быть, поэтому Мирелла так его и боялась.
Не говоря больше ни слова, он просто ушел и снова оставил Ниту наедине с собой.
Это хорошо. Ей нравится быть одной.
Или нравилось. Камера напротив нее, где раньше сидела Мирелла, сейчас была пуста. Девушка все еще не вернулась.
Нита была удивлена, когда через несколько минут Ковит снова появился. Он выглядел еще более уставшим, если такое было возможно. Кожа вокруг его рта сморщилась, под глазами виднелись тяжелые мешки. Но тут он одарил Ниту своей характерной полуулыбкой, и в груди Ниты опять шевельнулся страх.
Хотя, возможно, она уже начала привыкать к Ковиту, потому что на этот раз не чувствовала себя сильно напуганной. А может, страх был как слезы: если проплакать несколько часов, то больше не выдавишь ни слезинки. Так и со страхом – сначала он тебя гложет, а потом все становится безразличным.
Ковит сел на пол и скрестил ноги перед тюремным ящиком. Он вынул из кармана пачку бумажных листочков, перевязанную резинкой, и, сняв резинку, перетасовал их.
– Какие карточные игры тебе нравятся? Покер? Китайский покер? Война? Пасьянс?
Нита уставилась на маленькие кусочки бумаги в его руке.
– Ты сам их сделал?
Ковит засмеялся и показал ей карту. Она представляла собой неаккуратно вырезанный прямоугольник из листа бумаги для принтера с нарисованными ручкой сердцем и цифрой три.
– Это не заняло много времени. – Он все еще тасовал карты. – Давай сыграем в покер.
Нита кивнула, все еще не доверяя своему голосу. В горле стоял тугой и колючий комок. Ковит передал ей карты через тюремный ящик. Нита подняла их слегка дрожащими руками, положила на колени и опустила глаза.
– Зачем ты это делаешь?
– Мне скучно, – бесцветным голосом сказал он. – Здесь нет ни интернета, ни книг. Рейес дала мне телефон из эпохи динозавров, в котором есть только ее номер, а гулять по этому долбаному рынку мне не хочется.
Нита не ответила.
Ковит вздохнул.
– Я подумал, может, тебе тоже скучно. Мне уйти?
– Нет, – прошептала Нита, впервые в жизни нуждавшаяся в компании, пусть даже в лице психопата. – Давай сыграем.
Она проигнорировала его победную улыбку – такую жуткую, голодную, что Нита просто не могла на нее смотреть.
Они сыграли несколько партий в тишине. Большинство из них осталось за Ковитом. Нита не очень часто играла в покер, но с каждой партией у нее получалось все лучше и лучше. После длительного молчания она наконец почувствовала, что может говорить.
– Так… – начала она, пытаясь придумать тему для разговора. Раз Ковит сейчас здесь, из него нужно выудить какую-то информацию. Но хоть убей, Нита не могла придумать, с чего начать.
Он поднял брови и ухмыльнулся.
– Да?
– Ты не отрезал мне пальцы.
– Нет.
– А собираешься?
Он молчал долго. Нита подняла глаза и, увидев, что он смотрит на нее, беспокойно заерзала на месте.
– Нет, – наконец сказал он, глядя на свои карты.
И снова замолчал. Нита занервничала. Часть ее разума говорила ей бросить это – она не хотела на него давить.
А если он передумает? Но остальная часть ее была недостаточно умна, чтобы послушаться, поэтому Нита спросила:
– Почему?
Он пожал плечами.
– Похоже, это бесполезно. Никто не может извлечь из боли и страдания пользу.
Нита уставилась на него.
– Ты не сделал это, потому что не мог впитать мою боль?
– Конечно. – Он отвел взгляд.
Нита облизнула губы.
– Вранье.
Он засмеялся.
– Может быть. Я действительно лгу.
– Все лгут. Это ни о чем не говорит.
– Именно так.
Нита положила проигрышные карты в ящик.
– Ну, какой бы ни была причина, спасибо. – Она убрала волосы с лица. – От занни я такого не ожидала.
Ковит нахмурился.
– Я ненавижу это слово.
– Ты уже говорил. – Нита сложила руки на коленях и наблюдала за ним. – Почему?
– Это одно из тех английских слов, которые меня очень раздражают.
– Да? Разве вас не так называют?
Ковит перетасовал карты и покачал головой.
– Оно появилось в XIX веке, когда европейские страны захватывали земли в Азии. Англичане завладели территориями современной Малайзии и Сингапура, а французы захватили Вьетнам и Камбоджу. Таиланд, который тогда называли Сиамом, изо всех сил старался остаться независимым как в политическом, так и в военном отношении. Короче говоря, появилась «занни», которая… э-э… наслаждалась конфликтом. Никто не знал, была она нанята сиамским правительством или нет. Я и сам не знаю, но думаю, в любом случае все прошло хорошо.
Он натянуто улыбнулся.
– Как бы то ни было, французы прозвали ее Санг, что означает «кровь». – Он пожал плечами. – Кто-то неправильно связал это прозвище с английским произношением, и оно стало звучать как «занни».
– Я этого не знала. – Нита поменяла позу. – Так как же занни называются на самом деле?
Он заколебался.
– Это спорный вопрос. Я имею в виду, в наши дни, поскольку их так называют в МПДСС, и слово «занни» стало устоявшимся определением. Но некоторые люди говорят, что на самом деле мы красу.
– Это на каком языке?
– На тайском. – Он смахнул волосы с лица. – Но есть названия и на других языках. «Касу» – на лаосском и… э-э… ахп? На кхмерском. Кажется, малайзийское название начинается со звука «п», но сейчас я не могу его вспомнить.
Нита сложила карты на коленях.
– Никогда не слышала этих названий.
– Ты и не могла их слышать. – Он пожал плечами. – В смысле, что традиционно так называют только женщин.
– Да?
– Ну, люди думали, что красу – это плавающие женские головы со свисающими с шеи внутренними органами. Они оставляли свои тела, приплывали в город и вырывали нерожденных детей из чрева их матерей, потрошили людей и съедали их плоть, видишь ли. – Он ухмыльнулся. – Некоторые говорят, что это были те «занни», которые немного перегнули палку и завязывали вокруг своей шеи кишечные тракты людей, как шарфы.
– Это негигиенично, – поежилась Нита.
Ковит засмеялся.
– Не отвратительно?
Она пожала плечами. Это всего лишь органы.
– Так почему же люди думали, что есть только женщины красу?
Услышав ее произношение, Ковит поморщился.
– Потому что мужчины, независимо от правящего диктатора, вступали в армию или даже оказывались вне закона. Другими словами, они формировали группы, где… поведение, которое мы демонстрируем, не было редкостью. Думаю, мы вливались в общество. – Он фыркнул. – Но у женщин не было подходящей работы, которой они могли бы объяснить пытки. Поэтому люди, как правило, чаще замечали женщин, приходящих в город, чтобы потрошить жертв, чем мужчин, делающих то же самое.
– Интересно. – Нита задумалась над тем, сколько еще устных легенд о сверхъестественных существах искажены, ведь объектив, через который они просматривались, был неверно настроенным.
Она поджала губы.
– Но это все теория.
– Да.
Нита склонила голову. Его слова навели ее на одну мысль: Ковит хотел быть связанным с этими легендарными монстрами больше, чем получить реальное доказательство их существования, коим сам являлся.
Она могла это понять. О том, кем является сама Нита, легенд не слагали. Для ее вида даже не было названия. Во всяком случае, ничего подобного она не находила. Нита всегда завидовала тем, вокруг кого крутились легенды; ажиотажу вокруг вампиров и почтительному отношению к китайским драконам. Было что-то привлекательное в принадлежности к таким историям, и Ните тоже хотелось иметь культурное значение.
– Насколько популярна теория?
– В некоторой степени. Кое-кто считает, что красу – это совершенно другой вид. Те создания, которые очень хорошо скрывались от радаров МПДСС или в… беспорядках которых обвиняли других сверхъестественных существ.
Глядя на улыбку Ковита, Нита представляла, как могли бы выглядеть эти беспорядки.
Она сменила тему:
– Так ты говоришь по-тайски?
– Да.
– Это твой родной язык?
– Угу.
– Ты родился в Таиланде?
– Да. Я жил там до десяти лет.
– А что случилось потом?
Ковит перестал тасовать карты и положил их.
– Мою мать схватили и расстреляли сотрудники МПДСС.
Нита моргнула, хотела что-то сказать, но передумала. Всю свою жизнь она жила в страхе перед МПДСС. Боялась, что они придут и арестуют ее родителей, обвинят их в преступлениях против человечности или в чем-то подобном. В представлении Ниты сотрудники этой полиции были громадными мужчинами в темных костюмах и очках, которые с пустыми каменными лицами, лишенными сочувствия, рушат ее жизнь.
Если она когда-нибудь выйдет из этой клетки и доберется до телефона, они будут первыми, кому она позвонит. Нита жалела, что сейчас их здесь нет, но еще больше жалела, что не отправилась вместе с Фабрисио, когда тот уезжал из Лимы, чтобы встретиться с ними. Теперь она бы даже не возражала против ареста своей матери.
Ну, может, немного.
– Извини. – Нита прижала колени к груди и положила на них подбородок. – Наверное, твоя мать тоже была занни?
– Да.
– Как они ее поймали?
Ковит поднял брови, и его губы сложились в кривую, самоуничижительную улыбку, словно говорившую: «Я бы с удовольствием тебя помучил».
– Я позвонил им и рассказал о ней.
Нита вытаращилась на него, как на привидение.
– Что?
Он небрежно пожал плечами, но она видела, что они напряжены.
– Я позвонил им. Моя сестра была в ярости. Она спрятала меня в подвале, чтобы сотрудники МПДСС меня не нашли.
– Твоя сестра не боялась за себя?
Ковит фыркнул.
– Вряд ли. Она же не была занни. – Увидев на лице Ниты удивление, он продолжил: – Это рецессивный ген, как светлые волосы. У мамы он был и передался мне, но мой отец человек, поэтому сестра не стала такой, как я.
Каково это: расти в семье, где половина членов – занни, а другая половина – нет? Она не могла представить детей-занни милыми. Неужели малыш Ковит шлепал своего отца по щиколоткам и вырывал у сестры волосы?
Хотя, вероятно, поведение детей-занни не сильно отличалось от поведения других детей.
– Где твоя сестра сейчас? – спросила Нита.
– Без понятия. Мы не виделись с тех пор, как ее забрала МПДСС. – Его голос звучал непринужденно, но у Ниты возникло ощущение, что сестра была ему ближе, чем мать. Одну он сдал полиции, а другая его защищала. – Мне было десять, так что прошло уже, э-э… десять лет?
Нита не знала, должна ли выражать сочувствие, да и как его выразить должным образом?
– Мне жаль, – сказала она.
Он только отмахнулся:
– Это было давно.
Нита заколебалась, размышляя над тем, стоит ли развивать эту тему. Она не была уверена, что Ковит снова будет рассказывать о себе, и не понимала, почему он заговорил об этом сейчас.
– Почему ты сдал свою мать?
Ковит встретился с ней взглядом. Его угольно-черные глаза казались бездонными. Нита как будто смотрела в колодец. Можно упасть туда, если захочешь, но внизу тебя ждет болезненное приземление, за которым последует медленная мучительная смерть.
Он улыбнулся очаровательной улыбкой, которая пугала Ниту еще больше, чем его жуткие усмешки.
И тут Ковит ловко сменил тему:
– Как насчет тебя? Кто предал твое доверие и сдал тебя?
Нита опустила глаза. Ее грудь пронзило резкой болью. Уткнувшись носом в штаны, она прошептала:
– Моя мама.
– Что, прости? Я не расслышал.
Нита почти вызывающе подняла подбородок, ее голос даже не дрожал.
– Моя мама.
– А-а. – Его улыбка исчезла, он стал уставшим еще больше, чем был раньше. – Матери… Мне никогда не нравилось, как их изображают в фильмах.
У Ниты вырвался короткий, грустный смешок. Они сыграли еще несколько партий, но тут их прервала Рейес. Ковит встал и сразу же пошел к ней.
За спиной Рейес двое телохранителей тащили Миреллу. Ее ноги волочились по полу, взгляд был устремлен вниз. Один глаз закрывала большая повязка из белой марли – точнее, то место, где раньше был глаз.
Глядя на Миреллу, Ковит тихо зашипел, его глаза блестели от удовольствия. Ните стало не по себе.
Миреллу затащили в камеру, где она свернулась калачиком под одеялом, а Рейес кивнула помощникам, и они ушли. Затем она повернулась к Ковиту:
– К нам едет первая группа клиентов, которые хотят увидеть наш новейший товар.
– Сейчас? – удивился Ковит.
– Да. – Рейес повернулась и улыбнулась Ните. – Я уверена, что их очень заинтересует демонстрация, которую мы организуем для них. – Она снова посмотрела на Ковита. – Я вижу, ее пальцы до сих пор на месте.
– Она выбрала пытки.
– Не сказала бы, что ты выглядишь сытым…
Ковит пожал плечами, а Нита задумалась.
– Я поел, когда вы ушли. Это было несколько часов назад. – На его лице появилась кривоватая улыбка. – Но если вы хотите, чтобы я поел еще, то я с удовольствием это сделаю.
Рейес улыбнулась.
– Хорошо. Я надеялась, что ты это скажешь.
Ковит просиял.
– У вас кто-то есть?
– После этой партии клиентов я тебя угощу.
Ковит вдруг стал похож на ребенка, который открывает неожиданный подарок. Сначала на лице его отразилось удивление, затем – неверие, а потом – растущее волнение. Губы растянулись в широкой улыбке, в глазах вспыхнул безумный блеск.
– Все мое? – спросил Ковит, подаваясь вперед в предвкушении.
– Примерно на час. После того, как мы проведем эту демонстрацию.
Рейес повернулась и пошла к выходу, жестом показав Ковиту, чтобы тот шел за ней.
Он немного постоял, глядя ей вслед, а затем повернулся к Ните, еще шире растянул губы в улыбке и слегка, почти насмешливо поклонился.
– Спасибо за развлечение. Но боюсь, меня ждет ужин.
После этих слов он развернулся и, чуть ли не приплясывая, ушел.
