Глава 11
Нита хотела принимать душ долго и неторопливо, однако ледяная вода и кондиционеры делали процесс невыносимым. Несколько раз она становилась под струю и сразу же отскакивала в сторону, но потом смирилась – душ придется принимать холодным.
Дрожа, она вытерлась и надела новую одежду. Холод, однако, никуда не исчез, поэтому она обернула волосы полотенцем и завернулась в одеяла. Ей очень хотелось, чтобы кондиционер выключили.
Нита уже и забыла о ране, которую нанес Ковит, когда из нее на койку закапала кровь. Девушка осмотрела порез: около трех дюймов в длину и двух в ширину, но совсем не глубокий. По сути, от кожи просто отрезали небольшой лоскут. Нита почти восхищалась умелостью, с какой был сделан порез. Для того чтобы нанести такую рану двигающемуся и сопротивляющемуся человеку, требовалось большое мастерство. Должно быть, Ковит много практиковался.
Хватит.
Вздрогнув, Нита осторожно опустила раненую руку. У обычного человека она заживала бы несколько месяцев. Останется шрам или нет – зависит от организма. Нита подумала, что, наверное, это станет ясно через день или около того. Она удостоверится, что шрама не будет.
Нита умостилась на кровати так, чтобы не тревожить сломанные пальцы, кровоточащую руку и поврежденное запястье, и пока не чувствовала боли, но это могло случиться во сне, когда она будет переворачиваться. У нее промелькнула мысль, а не включить ли снова болевые рецепторы, но она отбросила ее еще до того, как та полностью сформировалась.
Во-первых, ей сразу станет очень больно. Нита отключала болевые рецепторы всего один раз в жизни, когда попала в автомобильную аварию. Тогда ей разрезало руку, и включение рецепторов было самым неприятным ощущением, которое она когда-либо испытывала. Казалось, ее тело заново открыло для себя боль и хотело убедиться, что она проникает во все места.
Нита не чувствовала такой боли ни до, ни после этого и не хотела повторять.
Размышления привели ее ко второй причине. В здании есть занни. Пока Ковит здесь, Ните лучше не включать все болевые функции. Если они будут отключены, есть надежда, что у парня будет меньше соблазна подвергнуть ее пыткам.
Нита вдруг вспомнила выражение беспокойства на его лице, когда ее болевые рецепторы отключились. Почему беспокойство? Нита могла бы понять гнев или разочарование, но беспокойство? Ей казалось, она что-то упустила.
Сейчас ей вряд ли удастся понять, что именно. Она подавлена, ранена и измучена мыслями.
Плотнее завернувшись в одеяло и полотенце, Нита закрыла глаза и уснула.
* * *
Спустя некоторое время она проснулась. Ее ждала еда – хлеб, фасоль и курица, как в прошлый раз. Нита начала есть. Мирелла, лежавшая в камере напротив, дремала.
Вздохнув, Нита откинулась назад и наблюдала за девушкой, радуясь, что та спит. Мирелла ее нервировала – в ней как будто собрались все раздражающие ее в людях черты: дерзость, плаксивость и беспомощность. Почему из всех людей в мире, с которыми Нита могла оказаться в камере, с ней посадили эту противную шестнадцатилетнюю девчонку?
Нита прислонилась головой к стеклу и сосредоточилась на исцелении своего тела. Сначала сращивала кости пальцев. Сами по себе они не сращивались, и если бы она не провела необходимые манипуляции, то процесс исцеления занял бы три недели вместо восьми часов. С сухожилиями на запястье было сложнее, но, когда Нита закончила, они почти зажили. Напоследок она заставила организм начать выращивать новую кожу на месте пореза.
Проведя самоисцеление, Нита встала с кровати. Теперь, когда она позаботилась о своем теле, выспалась и поела, можно начинать придумывать реальный план, как выбраться отсюда.
Теперь она не будет пытаться пройти через стеклянные стены – урок был усвоен. Возможно, ей бы и удалось выбраться с помощью наращивания силы, но у нее просто не было опыта. Нита толком не знала, как правильно применять эту силу.
Дверца для подачи еды была слишком маленькой. В нее не пролезть, даже если удастся открыть с другой стороны. Стены камеры доходили до потолка, высота которого составляла около восьми футов.
Значит, единственный выход – это дверь, которая открывается снаружи.
Если кто-то снова откроет эту дверь, есть ли у нее предмет, с которым Нита сможет на него напасть? Она огляделась. Койка. Полотенце. Одеяло. Может, ей удастся задушить тюремщика полотенцем?
Нита фыркнула. Скорее всего, нет. Как она набросит полотенце на шею?
Она беспокойно заметалась по камере и напряглась. Она знала – чувствовала, – что в ближайшее время что-то должно произойти. Но пока это не произошло, ей придется просто ждать. А Нита ненавидела ждать.
В голову пришла мысль, что можно поговорить с Миреллой. Тьфу. Как будто по заказу, та пошевелилась и проснулась.
– Доброе утро.
– Сейчас утро?
– Не знаю.
Нита вздохнула. Разве от Миреллы можно добиться чего-нибудь полезного?
– Сколько ты уже здесь? – немного подумав, спросила Нита.
– Думаю, около двух недель, – тихо ответила Мирелла.
– А другие заключенные были?
Мирелла напряглась.
– Да.
Нита ждала подробностей. Когда их не последовало, она подсказала:
– Что с ними случилось?
Мирелла отвернулась.
– Может, сменим тему?
Ните не понравился этот ответ. Совсем не понравился.
– Ты когда-нибудь была в Икитосе? – спросила Мирелла, опередив Ниту, которая хотела уже вспылить.
– Нет. Где это?
– Вверх по реке. В северном Перу. – На ее лице появилась легкая улыбка. – Это мой дом. Самый красивый город в мире. Мой брат считает иначе и хочет уехать оттуда, но я бы ни на что его не променяла.
Нита моргнула.
– Брат? Он такой… как ты?
– Нет, я одна такая, – указала она на себя. – Мама говорит, что мой прадед тоже был таким, но его уже давно нет на свете. Моя кузина тоже была такой, как я, но она исчезла, когда я была маленькой.
– А-а, – протянула Нита. Она даже не задумывалась о том, что у Миреллы есть семья. Это казалось очевидным, но почему-то Нита была удивлена.
Мирелла обвила колени руками.
– Я скучаю по своей семье, по родителям, по двоюродным братьям и сестрам, по бабушке с дедушкой, особенно по бабушке. Гены дельфинов пошли из ее семьи, она родом из бразильской части Амазонии. Она всегда хотела, чтобы мы приехали погостить в ее родном городе, но у нас так и… – Она несколько раз моргнула и мягко улыбнулась. – Я скучаю даже по своему глупому старшему брату. Он всегда показывал мне фотографии других городов, в которые хочет переехать. Думаю, теперь он может узнать любой город в Южной Америке, хотя никогда не выезжал из Икитоса.
Она закрыла лицо руками. Нита скривилась. Она была рада, что между ними стеклянный барьер, иначе Мирелла могла бы рассчитывать, что Нита обнимет ее или сделает что-то столь же неприятное.
Нита вздохнула и задумалась, каково это – иметь такую семью, как у Миреллы? По правде говоря, Ниту это не привлекало – она пересмотрела достаточно мыльных опер и ситкомов, и это давало ей повод радоваться, что у нее нет большой семьи. Но все же иногда она интересовалась историей своих родителей.
Отец рассказывал ей, что он родом из Чили, но никогда не говорил, откуда именно. Будучи ребенком, Нита не могла точно это разузнать. В испанском языке такие путаные региональные диалекты, что она была уверена: круг поиска можно сузить, отталкиваясь от манеры разговора отца. Нита записывала каждую идиому и каждый речевой оборот – а вдруг однажды ей удастся собрать фрагменты этой головоломки в одно целое и узнать, откуда родом ее отец.
Но это не сработало. Ните просто не хватало информации. За годы, проведенные в Мадриде, акцент отца сильно изменился. На ночь он читал только сказки из книг, купленных в «Барнс и Нобл». Никогда не брал ее в церковь, хотя сам ходил туда каждое воскресенье.
Нита всегда удивлялась, почему отец скрывает от нее свою жизнь. Изучая историю Чили, она нашла море тревожной информации о годах его детства, когда спонсируемый ЦРУ государственный переворот привел к власти диктатора. Она спрашивала себя: «Может, тогда произошло что-то настолько ужасное, что он не может говорить об этом?»
Что касается матери… у Ниты сложилось впечатление, что она просто появилась из воздуха. И даже если у мамы была семья, Нита не была уверена, что хочет о ней что-нибудь знать.
Вздрогнув, она отмахнулась от своих мыслей и повернулась к тихо плачущей Мирелле, сидевшей перед ней, затем откинулась на подушку и посмотрела на мигающую камеру наблюдения.
– Мирелла.
– Да? – тихо откликнулась она.
– Ты знаешь, кто следит за камерой?
Она вздрогнула и прошептала:
– Ковит.
Нита вскинула брови.
– Двадцать четыре часа в сутки?
– Я не знаю.
Бесполезная девчонка.
Размышляя, Нита снова посмотрела на камеру, затем резко встала и рьяно замахала рукой, приглашая кого-нибудь войти в помещение.
Лампочка продолжала мигать.
– Что ты делаешь?! – взвизгнула Мирелла.
Нита проигнорировала ее. Она ждала, чувствуя, как неистово колотится сердце.
Она не совсем понимала, зачем так поступила. Однако упоминание Миреллы о том, что Ковита держат на коротком поводке, постоянно наблюдая с помощью камер, заставили Ниту задуматься над тем, насколько он свободен и, что более важно, насколько ему скучно.
С одной стороны, шатающийся поблизости занни, особенно скучающий, не очень хороший вариант. Тем не менее теперь Ковит знал, что Нита может отключать свою способность чувствовать боль, поэтому, скорее всего, не причинит ей вреда, когда проголодается. А вот если ему просто нравится причинять боль людям, не из потребности в пище, то у нее будут большие проблемы.
С другой стороны, если ему скучно, возможно, он захочет поговорить, а Нита сможет выудить какую-то информацию.
Кроме того, если ее просьбы будут такими же безобидными, как прежде, возможно, ей принесут еще какие-нибудь вещи. Книга и полотенце сами по себе не представляют опасности. Но книга, завернутая в полотенце, – это уже как кирпич в сумочке – неплохое оружие.
Ковит не приходил.
Нита приказала себе успокоиться. Было бы странно, если бы он сидел и наблюдал за ней через камеру весь день – такой расклад ее не устраивал. Наверное, то, что Ковит не приходит, – хороший знак. Если только он ее не игнорировал.
Нита разочарованно вздохнула и со скучающим видом опустилась на кровать.
Мирелла пряталась под одеялом.
Услышав неожиданное тихое шарканье, Нита подняла голову и увидела, что в помещение входит Ковит. Он склонил голову и удивленно поднял брови.
– Ты что-то хотела?
– Э-э… – моргнув, выдавила Нита.
Он положил руки в карманы и наблюдал за ней, а она открывала и закрывала рот, словно рыба, выброшенная на берег.
– Ты помахала, чтобы я пришел и ты мною любовалась? – Он засмеялся, и его улыбка стала одновременно жестокой и игривой. – Или по другой причине?
Ните не понравилась эта улыбка. Сердце забилось от страха, руки потянулись к воображаемому скальпелю. Она сглотнула, пытаясь подобрать хоть какие-то слова. Их не было.
Ковит вздохнул и повернулся, чтобы уйти, но Нита наконец заговорила:
– Ты наблюдал за мной через камеру?
Он фыркнул.
– Кто-то всегда должен следить за этой чертовой камерой.
Нита не знала, ложь это или нет. Возможно, и так. Но судя по тому, как Ковит вел себя весь день, сейчас он не врет. Значит, за камерой следит больше чем один человек. Это полезная информация.
Нита держала в уме образ своего секционного стола. Это помогало ей успокоить дыхание и оставаться сосредоточенной.
– Мне скучно, – сказала она. Хорошо, ее голос не слишком надломился от страха.
Ковит посмотрел на Миреллу, которая съежилась под одеялами.
– У тебя есть компания.
– Она… – Нита вовремя смолкла, чтобы не сказать какую-нибудь грубость. В голову внезапно пришла мысль. – Она говорит по-английски?
Ковит фыркнул.
– Ни слова. Это очень раздражает, так как я не говорю по-испански.
– А. – Что ж, это значит, что Мирелла не поймет, о чем они разговаривают. – Ну, она не совсем хорошая компания.
Он рассмеялся. Смех был резким и жестоким.
– И ты хочешь, чтобы я… эм… что-то с этим сделал?
Ните не понравилось, как он это сказал. В его словах был темный и извращенный смысл. Казалось, глаза Ковита смеются над ней. Он как будто читал ее мысли. Как будто точно знал ее желания и одобрял их.
– Нет. Я хотела спросить, есть ли у тебя что-нибудь почитать.
– Ничего хорошего, – ответил Ковит, проводя рукой по волосам и одаривая ее одной из своих кривых улыбок.
Нита не могла определить, что случилось с его улыбкой. Он выглядел как обычный человек, движение мышц лица не отличалось чем-то особенным, но все-таки в том, как он улыбнулся, было что-то… неправильное.
И это ее пугало.
Она облизнула губы.
– А настольные игры? Карты?
Ковит покачал головой.
– Ну, думаю, плохая книга лучше, чем никакая. – Нита выдавила дрожащую улыбку.
Он пристально посмотрел на нее.
– Не думаю, что ты скажешь это после того, как ее прочтешь.
– Мне нравится формировать собственное мнение. Я стараюсь не судить, пока не прочитаю.
– Все судят.
– Ладно. Если я думаю, что книга плохая, я буду приятно удивлена, когда она окажется хорошей.
Он коротко рассмеялся. На этот раз смех был неожиданно легким.
– Хорошо. Конечно. Я принесу ее.
– Спасибо, – сказала Нита, но Ковита уже не было в помещении.
Он вернулся через пять минут и сунул в поднос с едой маленькую потрепанную книжку в мягкой обложке. Нита вытащила ее и пробежала глазами по аннотации. Это была научная книга о сверхъестественных существах, которая якобы содержала подробные объяснения всех ведущих идей.
– Вроде не такая она и плохая.
– Я тоже так думал, пока не прочитал.
– А-а, – протянула Нита, откладывая книгу.
Ковит немного задержался, разглядывая ее. Руки он держал в задних карманах джинсов.
Сглотнув, Нита решила рискнуть:
– Мне кажется, ты хочешь у меня что-то спросить.
Он склонил голову, и несколько прядей челки упали ему на глаза. Это выглядело очаровательно, но Ниту не обманешь.
– Я хотел спросить о боли. Ты отключила ее.
– Да. – Нита подняла брови. – На моем месте ты поступил бы по-другому?
– Нет, конечно.
Его ответ прозвучал намного быстрее и решительнее, чем ожидала Нита. Он увидел ее удивление, и уголок его рта дернулся вверх.
– Видишь ли, я знаю, что такое боль.
– Уверена, ты прекрасно это знаешь, – легко согласилась Нита.
Разве не в этом весь смысл? Занни ощущали боль других людей и питались ею. Нита догадывалась, что они чувствуют себя немного лучше, чем человек, которого они мучают.
Ковит закатил глаза.
– Ты же знаешь, что занни не могут питаться собственной болью, верно? Нам просто больно, как обычным людям.
Нита этого не знала. Она смотрела на него, пристально и холодно. Если Ковит пытался вызвать сочувствие, то у него не получилось. В мире и без того много боли – он мог бы просто отправиться в больницу и найти ее там.
– Ну, тогда это делает их еще чудовищней, – сказала Нита, удивленная тем, насколько ровно звучит ее голос. – Ведь если они прекрасно знают, каково это – испытывать боль, но все равно причиняют ее другим ради собственного удовольствия… это хуже, чем если бы они вообще не чувствовали боли, не так ли?
Она не ожидала, что Ковит рассмеется, но он рассмеялся, и смех его был долгим и легким, похожим на детский. Подарив Ните одну из своих широченных безумных улыбок, он сказал:
– Полностью согласен.
А затем повернулся на каблуках и ушел.
Нита осталась стоять на полу, пытаясь заставить себя двигаться. Что-то в его смехе и улыбке вселило в нее страх. Реакции «сражайся или беги» не возникло. Нита застыла.
Только после длительной воображаемой работы за секционным столом ей удалось доползти до кровати с книгой в руке.
Ковит прав. Она была ужасной.
