Часть 4. Смерть Евы

– Оценивать свои вероятности я не могу.

Зорн кивнул:

– Слышал про такое. Всегда хотел спросить, почему?

– Эффект наблюдателя. Я не могу беспристрастно рассматривать свои собственные вероятности. Какие-то из них нравятся мне больше – из-за возникающего эмоционального шума не выходит сделать правильный выбор. Поэтому если я буду знать, что со мной случится, этого не случится. И поэтому мы поедем к оценщику.

– Есть кто-то на примете?

Парк Данмор в Стирлингшире, Шотландия, 8:36, 11 ноября

– Добро пожаловать в столицу тлена… – пробормотала Ева под нос.

Они шли под проливным дождем по форту Вильям к железнодорожной станции. Навстречу попадались редкие прохожие в штормовках, с надвинутыми на лица капюшонами. Даже дома казались нежилыми, хоть местами на подоконниках стояла вездесущая герань.

Они остановились выпить кофе в привокзальном кафе, где были одни работяги, сидели по одному за столиками, глядя прямо перед собой, пили черную бурду из огромных цветных кружек. Зорн не рискнул попросить эспрессо, они с Евой расположились у окна.

– Когда поезд доедет до акведука, – сказала Ева, с сомнением рассматривая кофе в своей кружке, – начнется снег.

– Ты была здесь раньше? – спросил Зорн, почувствовав что-то странное в ее голосе.

– Я жила здесь. Пять лет назад, – кивнула Ева. – Он был моим учителем оценки вероятностей.

Получасом позже на вокзале они купили билет. Поезд был настоящей музейной рухлядью: деревянные кресла, занавески в цветочек, старые фрамуги, через щели в окнах дул ветер. Да еще и шел на угле, за окном вились клубы дыма, мелкие крошки угля залетали в открытую форточку, один из них попал Зорну в глаз. Он встал и закрыл окно. В вагоне были они и престарелая пара: маленькие, аккуратненькие, седые и очень довольные собой старички.

– Если бы я дожила до восьмидесяти лет и все еще была бодрой и полной сил, я бы тоже считала себя очень ловкой и хитрой, – сказала Ева, глядя на них.

После акведука в самом деле пошел снег, и чем дальше они ехали, тем выше поднимались сугробы. Через два часа поезд остановился на полустанке посреди белой равнины. Они вышли, и состав почти сразу с грохотом тронулся.

Ева достала из сумки что-то похожее на рекламный буклет и зачитала вслух профайл оценщика:

– 48 лет, алкоголь, кокс, лсд, мет, аяваска, грибы.

Зорн хмыкнул:

– Какой там процент реализации его оценки?

– 98, – сухо сказала Ева.

– Это невозможно, наверное, просто реклама, – ответил Зорн. – Он же просто наркоман.

– Зорн, вообще-то он с лицензией, – обиделась Ева. – Я ж не к астрологу тебя тащу, дорогуша.

– Ева, я – материалист, – грустно сказал Зорн.

– Да кому это вообще интересно, – сказала Ева и закурила. – Если что, у него докторская диссертация по математике.

Они шли по аллее просторного парка. Осины были такие ровные, что хотелось приложить линейку, и эта геометрия без фантазии не сулила ничего доброго.

В глубине парка стоял домик с крышей, как ананас. Над крышей начал уютно виться дымок, и Зорн увидел трубу, скрытую за чешуйками ананаса. Там, где аллея заканчивалась, снег никто не чистил. Еще метров двадцать до крыльца они шли, по колено проваливаясь в сугроб.

– Звони, – сказала Ева.

– А ты? – растерялся вдруг Зорн.

– Я не могу, – рассердилась она. – Спрашиваешь ведь ты.

Зорн позвонил. Вышла сухонькая немолодая горничная в белом крахмальном переднике. Внезапно сплюнула сквозь зубы на снег и спросила по-немецки:

– Вам назначено?

Ева чуть заметно кивнула, и горничная пропустила их через узкий проем двери. Внутри пахло ванилью и апельсинами.

Это был питомник для бабочек. «Шметтерлинге» – прочел Зорн табличку на стекляной двери. Вокруг было множество растений, все дышало влагой и теплом, цветки орхидей висели над головой, где-то в глубине зеленых ветвей под куполом порхали крупные мохнатые бабочки.

– Кофе? – спросила горничная.

– Да-да, – поспешил согласиться Зорн.

Оценщик вероятностей сидел хмурый и вялый. У него были большие пальцы рук с обкусанными ногтями и лысая голова. Он был в одежде тибетского монаха и сидел на диване в позе для медитации.

– У меня похмелье, – отстраненно сказал оценщик вместо приветствия. – Давайте покороче.

В этот момент Зорн понял, что оценщик говорит так всем. Горничная внесла поднос с кофейником, початой бутылкой коньяка и чашками.

– У меня два вопроса, – поспешил сказать Зорн.

Оценщик не проявил интереса.

Зорн отхлебнул для присутствия духа кофе и почувствовал концентрированную горечь, это даже нельзя было назвать вкусом, это была горечь, которая проникала в сердце и убивала клетку за клеткой сердечную мышцу, парализуя дыхание. Зорн резко выдохнул и отчего-то чихнул. И тут оценщик посмотрел ему прямо в глаза.

– Отчего ты здесь, сын мой? – спросил он вдруг с теплотой.

Зорн открыл рот, но никак не мог вспомнить вопрос. Вернее, вопросы. Их было два.

Оценщик, между тем, ждал. На голову Зорну вдруг выпала откуда-то сверху ветвь орхидеи – как змея, верткая и длинная, щекотнула за воротом.

И тут оценщик приобнял Зорна за плечи и начал издалека:

– На твоем месте я бы уехал один. Ты же знаешь, что история переписывается все время. Даже сейчас – как ты посмел задать вопрос? Неужели не боишься, что именно то, что я скажу, вобьет последний гвоздь в крышку одной вероятности, отдав предпочтение другой? Или, возможно, ты догадываешься, что творец тут – только ты и именно ты рассказываешь, что вообще происходит. Но знаешь что? Ты все равно остаешься в рамках сценария. Сложно объяснить, я даже пытаться не стану. – От оценщика пахнуло коньяком и нотками бергамота.

– Ммм… – неопределенно промычал Зорн.

Он не был готов к такому повороту. Кроме того, его уже основательно тошнило, тот первый и единственный глоток кофе продолжал усугублять состояние.

В следующую минуту оценщик снова был трезв, как стекло.

– Так вы будете спрашивать или нет? Посещение все равно платное, спрашиваете вы или нет, ну что такое, – заверил он.

Зорн окинул взглядом оранжерею и подумал: что-то неуловимо изменилось, свет стал другим. Сейчас солнце садилось, и это, учитывая, что они приехали утром, вызывало тревогу. Он не мог пробыть тут дольше получаса, а выходит, прошло семь с лишним часов.

– Я хотел спросить, – заторопился Зорн, – как бы вы оценили перспективу поездки: Маракеш, Эдинбург, Каир…

Оценщик пожал плечами:

– Ты хотел спросить, куда лучше бежать? Время-то истекло, и кому-то из вас придется заплатить. Она хочет, чтобы это была она, а ты хочешь, чтобы ты. Вам вообще не нужен оценщик, это все исключительно между вами. Знаете, немного как в детстве, чья любовь больше. – Он улыбнулся.

– Так что на вашем месте – ведь вопрос касается не тебя одного, Зорн – я бы не тратил время и деньги на поездку сюда. Но что сделано, то сделано. Ты промахнешься, стрелок. – Он надолго умолк, глядя перед собой в потоки солнечного света. – Смирись. Какой второй вопрос?

– А город? – механически повторил Зорн.

– Да хоть Танжер, – зевнул Оценщик.

Зорн не то чтобы не хотел – он просто не мог больше спрашивать. Его мутило, и голова кружилась. Теперь оценщик, казалось, раскачивался из стороны в сторону в клубах сигарного дыма. Зорну не хватало воздуха, он, встал и нетвердой походкой побрел по коридору туда, где, с трудом соображая, он думал, находится выход. Когда увидел знакомую дверь, навалился на нее всей тяжестью своего тела. Она медленно поддалась, и еще через секунду Зорн с порога рухнул в глубокий сугроб. Какое-то время лежал, набираясь сил, с каждым вдохом чувствуя, как к нему возвращается ясность сознания. Потом в светлом проеме двери возник черный силуэт горничной. Она выругалась по-немецки в пространство и с силой захлопнула дверь.

Зорн полежал немного на спине, вдыхая и выдыхая, пока не начал замерзать. В этот момент входная дверь снова распахнулась и появилась Ева. Она сказала внутрь:

– До свидания, Виктор Олегович.

И снова хлопнула дверь.

– Давай представим, что мы сюда не приезжали, – сказала Ева, выслушав его историю, пока они шли через парк обратно к станции. Зорна остаточно мутило, и он старался смотреть прямо перед собой.

Он не знал, что ей ответить, как и не мог понять, был ли выбор, или все было изначально предопределено.

В Париже, прежде чем что-то решить, они сели выпить кофе на набережной Сены. Зорн смотрел на прохожих, спешащих по набережной под платанами, и думал, что платаны слишком радостные деревья. Даже ноябрь бессилен привнести унынье в этот мощный ствол и, уничтожив листву, оставляет дерево будто обнятое сотнями солнечных зайчиков. Вечное лето Парижа, над которым не властен ни один апокалипсис.

– Любовь кажется нам возможностью обрести бессмертье. Так оно и есть – с одним условием, – Ева открыла меню.

– И какое это условие? – очнулся от созерцания Зорн.

– В такой любви не должно быть жажды жизни. У меня сломался замок на браслете, – сказала она вдруг. – Ты не мог бы убрать к себе? – Она протянула ему гранатовый браслет, камни были темными, как свернувшаяся кровь. Зорн спрятал украшение в карман куртки.

Много позже, бесконечно прокручивая в голове следующие несколько минут, он всякий раз пытался понять, где он ошибся, что именно упустил. Но не мог. Все произошло слишком быстро – так, как она и говорила. Еще пару дней назад инстинкт бы его не подвел, он всегда чувствовал запах близкой смерти. А на этот раз просто пошел заказать еще кофе.

Он услышал выстрелы, потом все слилось в вязкий кошмар. Он кричал:

– Ева, Ева!

И вдруг наступила тишина. На мгновение ему показалось, что он оглох. Выбежал на улицу – и мир обрушился на него сиреной полиции, визгом тормозов, криками людей. Ева по-прежнему сидела за столиком, но как-то неловко запрокинув голову, а ее пальцы как во сне двигались по столу.

Зорн выхватил пистолет, рванулся, как зверь, вслепую, на звук, увидел впереди фигуру в мотоциклетном шлеме, метнувшуюся в переулок, бросился вслед. Бегущего ждал водитель, который подхватил стрелка на ходу на заднее сиденье мотоцикла. Зорн выстрелил. Потом он вспоминал вспышку солнечного света за секунду до выстрела: луч, на мгновенье пробившийся сквозь серое небо. И шум уезжающего мотоцикла.

Он вернулся к ней. Всюду была кровь: изо рта, из носа, при хриплых лихорадочных вдохах кровь пенилась на губах. Она закрыла глаза. Зорн ждал. Он отмерил какой-то кредит времени на это. А потом еще. Он держал Еву в руках, и его трясло от ярости. На кого? Ответа не было.

Машину реанимации он помнил обрывками. Ева дышала, а Зорн не мог оторвать от нее взгляда. Как будто, если он перестанет на нее смотреть, она не сможет дышать. Его руки были липкими от крови, он вытер их о куртку. Это была кровь Евы, это была сама Ева. От бессилия и гнева ему не хватало воздуха. В ужасе, что Ева тоже задыхается, он кричал на врача и не мог понять, как долго они едут. А врач молчал, и Зорн слышал, как у врача мелко стучат зубы.

В приемном покое сновали деловитые медсестры, доброжелательные, все как одна симпатичные. Зорн даже понимал, что так нужно, но испытывал острое желание схватить этих аккуратных женщин за горло. Они хладнокровно обустроили Еву на каталке и увезли по коридору в сторону реанимации. Его они также спокойно, дружелюбно и холодно отстранили в кресла для посетителей и сказали: «Нужно ждать». Он пошел вымыть руки. В туалетной комнате он долго смотрел, как кровь с водой стекает по рукам в раковину. Его вырвало.

Время стало рыхлым, как вата, шли минуты, но ему казалось, что это часы. Мышцы ныли от бездействия. Он стал механически ходить туда-сюда по коридору. Раз сто прошел мимо кофейного автомата, прежде чем заметил его. Взял кофе и не смог его пить. Он чувствовал вокруг навязчивый запах антисептика, от которого его мутило. Он сел на неудобное кресло для посетителей и поставил бумажный стаканчик на пол. Он смотрел на него, пока вдруг перед ним не остановились черные модельные ботинки, слишком пижонские для этого места.

– Мне очень жаль, – услышал Зорн голос у себя над головой. Он поднял голову. – Я – доктор, Ричард Эшер, – представился мужчина, и руки не подал. Повторил еще раз: – Мне очень жаль.

Зорн сидел и рассматривал Ричарда Эшера так, будто в запасе была вечность. Расширенные зрачки, холодное и отрешенное лицо в одночасье постаревшего Адониса.

– Вы приятель или родственник? – спросил доктор, нарушив вечность.

В этот момент Зорн понял, что Ричард Эшер, кто бы он ни был, ему не нравится.

– Я… – он вдруг охрип, – я хочу ее видеть, – сказал и закашлялся.

– Вы не ответили на вопрос. – Зорн заметил на халате у доктора несколько растекшихся красных брызг. – Идемте, она звала вас… перед смертью.

Зорн посмотрел на доктора, на желто-зеленый ковролин. Потом встал, пошел, не видя ничего, как в узком тоннеле, исчезающем и появляющемся в мерцании лампы. «Покойницкая». Так, он вдруг вспомнил, по-русски называли морг, но она ведь еще не может быть в морге.

Ева лежала на столе, очень спокойная и очень бледная. Под глазами пролегли фиолетово-серые тени. В углах губ – серо-зеленые. На скуле была кровь, и Зорн потянулся вытереть ее.

– Только, пожалуйста, не трогайте ничего, это вопросы полицейской юрисдикции, – остановил его Эшер за рукав. – Я бы очень хотел вызвать вам такси и отправить отсюда, но вам придется ответить на несколько вопросов. Думаю, это не займет много времени. А сейчас подпишите вот здесь, что вы подтверждаете, что эта женщина знакома вам и ее имя – Ева Монограммиста. Теперь идемте. Полагаю, они уже приехали. – Он почти потащил Зорна в коридор.

Там, откуда Зорн был родом, отпевать мертвеца приходили старые женщины в черных платках, с серыми землистыми лицами.

– Ваше имя?

– Зорн, Иван Зорн.

Он был родом из Центральной Москвы, но когда он думал об этом, приемная мать может просто приукрасила на суде по опеке, и на самом деле это был какой-то другой город постсоветстких княжеств. Он ничего русского не видел в себе. Но в паспорте Зорна в графе «место рождения» значился именно этот регион, близкий к зоне зеро, с плоским ландшафтом и странным сезоном холодов. Даже теперь, когда в большей части Европы шли дожди, в районе Москвы стояла зима. В Москве Зорн никогда не был. Да его туда и не тянуло. Кой черт мерзнуть да брататься от водки в узких коридорах сугробов. Говорили, что в районе Чукотки даже была зона вампиров. Его первое русское имя было Иван. И лет с десяти он его не использовал.

– И где, таким образом, вы встретились? – снова задал вопрос эмиграционный инспектор. Зорн очнулся, и сигарета выскользнула из его пальцев.

– Черт, – сказал он, обжигая руку в попытке поймать сигарету. – Можно мне еще кофе?

Инспектор что-то отметил в своих бумажках.

– Давайте еще раз: вы встретились с мадемуазель Монограммистой в Париже, куда прилетели из Москвы поздно вечером третьего ноября. – Наступила тишина. – Где?

– Да.

– Пожалуйста, отвечайте на мой вопрос.

– Мы встретились в кафе Фараон на площади Мадлен. Какое это имеет значение?

– Раньше вы не были знакомы?

– Нет, – Зорн снова сказал неправду. И вспомнил, как он в первый раз увидел Еву в Непале, в буддийском монастыре.

– Так и запишем, – кивнул инспектор. – Больше нет вопросов. Вам придется пообщаться с полицией. Но, учитывая обстоятельства, думаю, это займет не больше получаса.

Детектив был уставшим: серое лицо, глубокие носогубные морщины, как будто скульптор-неудачник одним движением провел борозды от носа вниз к углам его губ. Седые грязные волосы свисали прядями, лишний вес. Он тяжело оперся о стол рядом со стулом Зорна, механически помешивая кофе в пластиковом стаканчике:

– Мне очень жаль, – сказал он голосом еще более усталым, чем его лицо. – Вы заметили, сколько всего человек участвовало в нападении?

– Нет, – покачал головой Зорн.

– Вы полагаете, это была случайная пальба?

– Да, – быстро ответил он.

– Но место было выбрано идеально.

– Что вы имеете в виду?

– Таких слепых зон в Париже поискать, ни единой камеры. При ней не было телефона, на месте преступления мы не нашли его тоже. Не знаете, где он может быть?

– Нет.

Гранатовый браслет и телефон Евы, отключенный, с разбитым, испачканным кровью стеклом, лежали во внутреннем кармане его куртки.

– Прежде чем мы закончим, пожалуйста, подпишите бумаги о невыезде.

– Детектив, могу я забрать что-то из ее вещей?

– По протоколу не положено, – детектив старался не смотреть на него. – Отдадут после окончания расследования, родственникам. Вы родственник?

Зорн покачал головой и пошел на выход.

Во рту как будто был песок. И сколько бы кофе он потом ни выпил, ощущение песка на зубах не проходило. А через несколько суток без сна под веками глаз, казалось, тоже был песок. Зорн ехал по Марокко, ближе к пустыне, когда ландшафт стал совсем голым, болезненного розоватого цвета, небо исчезло, и воздух на много километров стал мутным. На стене одной из бесконечных построек цвета замороженного мяса он прочел надпись Sandmen. «Песочный, мать его, человек».

Зорн кутался в плед и пытался спать, но воспоминания, как ветер с песком, даже в полусне врезались сотнями игл в лицо и не давали вдохнуть. Эти несколько первых дней без сна были милосердными. Потому что после, просыпаясь каждый раз в первые несколько секунд, он заново вспоминал, что потерял ее. Каждый раз.

Он купил билет прямо в аэропорту, на чужой паспорт. Взял бизнес-класс. Много выпил, но мозг продолжал гонять по кругу одно и то же. В груди как будто была дыра, сквозь которую дул вселенский ветер.

На пограничном контроле в Касабланке Зорн как попало заполнил тупую иммиграционную форму.

– Заполнять форму можно только синими чернилами, – сказал пограничник и, не глядя на Зорна, показал на конец очереди.

– Почему? – спросил Зорн со злостью.

– Синие чернила не выцветают дольше, – ответил тот бесцветным голосом.

– Бумажные архивы?

– Пройдите в конец очереди.

Зорн был пьян и как-то хрустально трезв одновременно. Едва сдерживаясь, стиснул зубы и сказал, что не пойдет в конец очереди. Пограничник посмотрел сквозь него – и буквально секунд за пять за спиной Зорна выросли двое и взяли его под руки. Паспорт, конечно, Зорн купил у надежного человека, отпечатки пальцев в базе должны совпасть, но если начнут запрашивать страну вылета, тут все становится непредсказуемым. Ему стало скучно.

Он и его конвоиры вошли в выкрашенную зеленым грязную каморку, прокуренную так, что у Зорна заслезились глаза. Здесь охрана передала его с рук на руки двоим пограничникам, не проявившим к Зорну никакого интереса. Они причитали и суетились вокруг единственного в комнатушке компьютера. В следующие несколько часов, которые Зорн там провел, они раз десять вызывали IT-поддержку. Приходил туповатый айтишник, что-то чинил, менял компьютер, но все равно было не так, какая-то нужная база не загружалась. Рабочий день шел к концу, после короткого спора друг с другом они посмотрели на Зорна, дали заполнить карточку синей ручкой, поставили печать и вытолкали вон.

Зорн пожал плечами и пошел к выходу. Купил бутылку виски в маленьком корнере дьюти фри, открыл и, убрав в бумажный пакет, сделал большой, как вдох, глоток. Когда вышел на улицу, над городом стояла черная ночь, а на горизонте вспыхивали молнии приближающейся грозы. Пока он пересекал площадь перед аэропортом, на которой не было ни одного такси, хляби небесные раззверзлись, и на землю обрушился дождь. Зорн брел под проливным дождем, вода текла по его лицу, а он думал о том, что реальность издевается над ним.

На стоянке нашел повозку с рикшей, залез под навес, но не мог придумать, куда ехать. Искать отель? Телефон разрядился, все было неважно. Мальчишке-рикше он крикнул по-арабски:

– Отвези в отель, в любой.

Мальчик вдруг испугался и стал мотать головой:

– Нет, нет! Нужен адрес!

Зорну стало его жаль.

– Хорошо. – Он махнул рукой в пространство. – Отвези меня к океану.

На побережье Зорн вылез из повозки и пошел на шум волн узкой тропинкой между зарослями травы. Океан слился с небом, и все впереди было черным-черно. Гроза здесь уже отыгралась, Зорн с усилием шагал по влажному песку, а в темноте ему казалось, что по снегу. Он шел и шел – туда, где в белых яростных всполохах молний виднелась черта горизонта и куда-то почему-то ему стало важным дойти.

За ним чуть вдалеке следовал мальчик, Зорн заметил его и попытался прогнать, закричал, кинул камень в ноги. Мальчик остановился поодаль, обождал. Но потом опять пошел.

Исчерпав силы, но не ненависть, Зорн, не дойдя до горизонта, упал и провалился в темное забытье, между бессознанием и сном.

Проснулся от утреннего холода. Рядом валялась пустая бутылка из-под вчерашнего виски. Мальчишка сидел у костра, обрадовался, закивал, увидев, что Зорн очнулся, стал звать к огню.

Теперь Зорн хотел спрятаться. Мальчик привез его к обшарпанному дому с железной калиткой и цветочными горшками у входа. И Зорн снял комнату с окном во двор. Хозяин был обрюзгший, молчаливый и подозрительный, от него пахло чем-то кислым. Деньги взял за месяц вперед и сам проводил Зорна наверх, открыл низкую дверь. Маленькая комнатушка с раковиной на стене, шкаф со сломанной дверцей, кровать, выкрашенные в грязно-синий стены.

– Идеально, – пробормотал Зорн. Он вошел в комнату, сел на кровать и не заметил, как хозяин ушел, прикрыв за собой дверь.

И время остановилось. Воспоминания не отпускали его днем и пустыми пьяными вечерами, когда, за неимением ничего другого, он раз за разом, как дурную пластинку, проигрывал провальную партию, снова и снова доказывая самому себе свою вину. Он пил не пьянея, засыпал на несколько часов, проваливаясь в небытие, просыпался, и, спустя секунду после того, как сознание возвращалось, ум начинал свою игру сначала.

Он закрывал глаза и видел ее лицо. Все, до мельчайших подробностей. Серые глаза, подведенные черными стрелками, острые скулы, как она улыбается. Он смотрел и смотрел, пока картинка не начинала разваливаться на фрагменты, на бессвязные куски. Но и в этих осколках он по-прежнему видел Еву. Никогда раньше он не думал о потерях как о неутолимом желании, теперь же правда явилась ему во всей своей омерзительной хищности. Он чувствовал себя вампиром, издыхающим от отсутствия крови, плоти, в которую хотелось впиться зубами. Жалким наркоманом, который не получил дозу, когда все, чего он хотел, – это обнять ее.

«Ты же едва ее знал», – говорил он кому-то в темноте. Но ответа не было. И он смотрел в черное сердце своей тоски и ждал, когда время проявит милосердие. Но время не торопилось.

Эти дни и ночи он стоял на самом краю себя и, заглядывая в бездну под ногами, понимал, что до полной тьмы разума осталось, в сущности, немного. От самоубийства его отделяла тонкая грань животного инстинкта жить, жить любой ценой. И жизнь победила.

Понемногу он стал выходить. Сперва просто встречал закат на ступеньках крыльца. В Марокко поспели гранаты, и Зорну было достаточно их смутного инфернального отсвета. Потом по утрам он стал выбираться дальше, доходя до ближайшего кафе, до продуктовой лавки в соседнем квартале, и, наконец, дальней дорогой к океану, где он сидел и часами смотрел на волны.

Все эти дни он не расставался с браслетом Евы. Это было старое украшение, крупные красные камни в прямоугольной огранке, обрамленные в желтое грубоватое золото. В нем было что-то варварское, языческое. Зорн подолгу всматривался в кровавую игру гранатов, пока в один из дней случайно не нажал камень посередине. Щелкнула потайная пружина, и камень отскочил, как крышка, открыв маленький тайник. А там в узкой прямоугольной нише был аккуратно сложен маленький клочок бумаги с номером и датой. Дата была недавняя, а номер походил на код. Это был день, когда они с Евой приехали в Копенгаген.

Потом он долго сидел на полу с браслетом в руках.

Он пробыл в Касабланке до 22 ноября. В тот день по дороге на рынок понял, что за ним следят, он не стал особо раздумывать. Знакомый таксист с рыночной площади подкинул его до следующего поселка, где Зорн взял машину и меньше чем за сутки, меняя машины от деревни к деревне, добрался до Танжера.

Проще всего было прятаться в старых мединах, где в лабиринтах узких улиц, открыв невзрачную дверь, можно было попасть в секретный двор искусных мозаик, белых, уносящихся ввысь точеных колонн, где были ремесленные лавки, безлюдные рестораны, квартиры на съем, где можно было спрятаться так, что и сам себя не найдешь.

Местные смотрели равнодушными маслянистыми глазами. Зорн снял жилье у грустного вороватого торговца плесневелым антиквариатом. Комнатушка с окнами на океан была на верхнем этаже над лавкой, даже от стен пахло рыбой. Усатая старуха-хозяйка по вечерам кормила рыбой котов, держала маленькую серебристую рыбку за хвост и махала ей перед носом кота, бормоча по-арабски что-то, что звучало как ласковые проклятья. А днем мальчишка из соседнего дома нес по улице в вытянутой руке сковороду с такими же маленькими жареными рыбками, уложенными плотно друг к другу ровными, одинаковыми вытянутыми тушками. А наутро возродившаяся и снова пойманная рыба болталась в пластиковом пакете, прибитом к двери соседней лавки. Зорн думал о том, что все в мире переплетено.

В лавке на соседней улице можно было найти вино, дешевое и кислое. На ступенях жарким днем сидели старухи в больших уродливых шапках, украшенных разноцветными помпонами, отчего-то помпоны не выцветали даже под этим яростным солнцем.

По вечерам дул ветер, и унылые стоны ветра смешивались с завыванием муэдзина, солнце садилось быстро. Зорн заходил в кафе. Под потолком здесь висели геометричные лампы с цветными стеклами. Утром он пил здесь кофе из грязных стаканов, а вечером играл с хозяином кафе в шахматы, запивая ходы вином.

По дороге к себе в одну из таких ветреных нервных ночей он встретил ее, блондинку-американку. В белом с ног до головы, высокая и худая, на голове белый прозрачный шарф. У нее было очень бледное лицо, белые брови, ресницы, бесцветные глаза, но в этом сухом теле, обнятом в белое, как в саван, чувствовалось презрительное превосходство силы. Оказалось, что она живет на его этаже, и как будто давно, хотя он и не встречал ее раньше. Они столкнулись на крыльце, женщина слегка кивнула в знак приветствия, и они вместе поднялись по лестнице. Ее квартира была напротив. Она отперла дверь ключом, но как-то тайком, как вор, из чуть приоткрывшейся щели потянуло ладаном. Блондинка скользнула внутрь, и за ней тихо хрустнул замок.

Той ночью ему привиделось, что она стоит над его кроватью у изголовья, а потом медленно склоняется над ним, спящим. Он не смог объяснить страх, который испытал, просыпаясь, в этом страхе был и восторг надвигающейся смерти, темная энергия эйфории.

Две следующие ночи кошмар повторился. Женщина наклонялась над ним в темноте, и, просыпаясь, он испытывал все такой же сладкий ужас. Просыпался в холодном поту, пил воду, и сон рассеивался. Потом он сидел в рассветных сумерках на кровати, слушал, как море бессильно бьется о стену, звуки арабской речи, вой и царапанье когтей по камню – что, возможно, это были кошки.

Этим утром он рассмотрел на оконном стекле отпечатки ладоней, подошел ближе, чтобы явственней разглядеть следы. Это были узкие ладони с длинными пальцами, которые кто-то плотно приложил к стеклу с наружной стороны окна, вот только там была отвесная стена, а под ней – волны океана. Допустим, кто-то прокрался в его квартиру, открыл окно и приложил руки. Зачем? Но и представить, что кто-то снаружи висел над волнами, прижав ладони к стеклу, и смотрел в его окно, было сложно. Зорн попытался было открыть фрамугу, но не смог: раму заклинило, окно не открывалось.

Тогда он вышел наружу – пройтись, проветрить голову. Двинулся привычным маршрутом до ближайшей пекарни, петляя знакомыми узкими улицами. У какой-то двери на куче гнилых овощей спал крошечный белый котенок. В окне одного из домов мелькнула табличка на арабском и на английском: «Толкователь снов». Зорн вернулся проверить. Было раннее утро, но, поколебавшись, он все же постучал.

Открыла женщина в марроканском халате и уставилась на него не очень дружелюбно. «Может, табличка случайно в окне», – засомневался Зорн. Однако спросил: «Толкователь?»

Женщина посмотрела на него с сомнением, потом сообщила: «Двести евро». И когда он уверенно кивнул, впустила в очень маленькую квартирку, набитую тканями, как шкатулка. Показала Зорну на кресло. Он сел, уже смутно жалея, что пришел. Она расположилась на диване напротив и какое-то время со смутным неудовольствием рассматривала его в упор.

– Имя?

– Зорн.

– Настоящее имя?

– Иван, Иван Зорн.

– Дата рождения?

– 28 августа, 1998 год. Московия.

– Рассказывайте сон, – кивнула она.

Несмотря на халат, в ней не было ничего от местных женщин. Накрашенный красной помадой большой рот с крупными зубами, на голове – копна черных, перехваченных зеленым платком, волос, смотрела цепко, пристально, как хищная птица.

Когда он начал рассказывать, женщина закрыла глаза.

– Ничего особенного не происходит. Просто она склоняется надо мной, а я сплю и не сплю, как будто вижу все со стороны, но не могу и пальцем пошевелить. – Он повторил финал истории дважды, но звучало как-то неубедительно.

Тогда он замолчал. Минуту или две женщина не проронила ни слова, потом, что-то пробормотав, зажгла свечу на столе.

– Это был не сон. Ты понравился вампиру. И ты ей сильно понравился, иначе был бы уже мертв, что-то особенное есть в твоей крови. Такая вкусная кровь, что пока она сдерживается, наслаждается ароматом, но уже сегодня ночью ей станет этого мало. Что у тебя за кровь, красавчик? – Впервые, с той минуты как он вошел, толковательница посмотрела на него с интересом.

– Но они же не нарушают границы холодов? – удивился Зорн.

– А она – не нетопырь, она из старых вампиров. Которые всегда жили меж людей. Ей не меньше тысячи.

– Чего? – не понял Зорн.

– Лет, – досадливо ответила толкователь.

– И что мне делать?

– Откуда же мне знать? Я толкую сны, а не даю советы.

Зорн встал.

Она как будто сжалилась:

– От влюбленного вампира очень сложно сбежать, но это то, что я сделала бы на твоем месте.

Он попрощался в узком темном коридорчике и вышел на солнечный свет. Солнце светило так обыденно просто, что вся эта история показалась ему случайностью, обернувшись, он увидел, что таблички в окне нет. И тогда, повинуясь какому-то наитию, он пришел на квартиру, собрал вещи и бежал.

На вокзале сел на поезд в Фес и через час вдруг понял, что едет в другую сторону. Вышел в каком-то пригороде. Вокруг была деревня, он стал спрашивать местных, где найти такси – никто не понимал, что он говорит. Через некоторое время вокруг собралась небольшая толпа, привели старейшину в чалме. «Так-си, – говорил Зорн по слогам. – Так-си». Старейшина был глуховат, прислонив ладонь ребром к уху, он направлял его в сторону Зорна, как будто ловил вибрации воздуха. «Такси… Ах, такси». – Старик вдруг закивал, оживился, показал рукой вперед и сам пошел в этом направлении, а за ним шла уже вся деревня, собравшаяся вокруг Зорна плотной толпой. Они добрались так до края поселка, где на глиняной шершавой розовой стене висел ржавый таксофон. Зорн только покачал головой.

Он не считал себя везунчиком, но удача часто бывала на его стороне. Последний месяц невезение было настолько постоянным его спутником, что он перестал понимать, что, черт возьми, происходит. Оставалось надеяться, что хотя бы вампира он оставил ни с чем.

Один из местных сжалился и предложил свой дом для ночевки. И Зорн почти всю ночь провел без сна, лежа на жестком топчане и глядя в окно, небо было высоким, холодным и полным ледяных острых звезд.

А утром на телефон Евы пришло сообщение: «Есть новый заказ».

– Куда подъехать? – отправил ответ Зорн.

– Офис «Сомы».

Он поискал в сети: крупная фармацевтическая корпорация. Это выглядело и как ловушка, и как приглашение, и как шанс найти того, кто убил Еву.

Следующим утром он вылетел в Нью-Йорк.