Глава 11
Взгляд назад и видение будущего

Слава сопутствует человеку, который первым разгадал тайну письма из далекого прошлого, как сказал Морис Поуп [1]. Надписи майя действительно пришли к нам из далекого прошлого и всегда были овеяны аурой экзотики, но кто первый разгадал их загадку?

Было бы замечательно, если бы разгадка кода майя была достижением одного или даже двух человек, как Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик, обнаружившие структуру двойной спирали ДНК и открывшие секрет всей жизни. Но дешифровка письменности майя была, скорее, многовековой серией проб и ошибок.

Напрасно Джон Ллойд Стефенс заклинал Шампольона возродиться и прочитать немые тексты Копана. Ведь язык письменности, как указывал «константинополец» Рафинеск в начале XIX века, был известен, на нем все еще разговаривали майя, и это могло бы способствовать дешифровке – так великий француз перенес свои знания коптского языка на египетскую иероглифику.

К несчастью, путь даже самого гениального смельчака, решившегося начать великую гонку за первенство в дешифровке, преграждал огромный камень преткновения, и не один. Никогда и никакой серьезной дешифровки не было сделано там, где не существовал основной массив, или корпус, текстов, зарисованных и/или сфотографированных с максимально возможной детализацией. Прорыв Шампольона был возможен только с появлением точных изображений египетских монументов, начиная с Розеттского камня. Я далек от того, чтобы называться бонапартистом, но в некотором смысле жаль, что Наполеон не удосужился вторгнуться в Центральную Америку, – тогда его ученые могли бы так же обстоятельно запечатлеть надписи майя, как это было сделано в египетской кампании. Но до конца XIX века такого корпуса у исследователей майя не было. Правда, были три книги, или кодекса, которые дали первосортное зерно для мельницы Фёрстеманна и его прорывов в изучении календаря майя, но с точки зрения чтения их было просто недостаточно.

Второй камень преткновения был не менее серьезным не только для пионеров XIX века, но и для майянистов нашей эпохи. Это идеалистическое, «идеографическое» мышление, которое в далекие времена затуманило мозги потенциальных дешифровщиков египетских монументов. Помните эрудированного иезуита Афанасия Кирхера и его фантастические «чтения» обелисков? Ошибочное мнение, что иероглифические письменности в основном состояли из символов, которые сообщают идеи напрямую, без вмешательства языка, была воспринята как символ веры поколениями выдающихся ученых, включая Зелера, Шелльхаса и Томпсона, а также множеством их последователей. Интересно, знали ли они, что эта ошибка была выдумана неоплатониками классического мира?

Со своей обычной ясностью видения Стефенс предсказывал еще в 1841 году: «На протяжении веков иероглифы Египта были непостижимы, и, хотя, возможно, не в наши дни, я убежден, что будет обнаружен ключ (к иероглифам майя. – Ред.), более надежный, чем Розеттский камень» [2] Двадцать один год спустя в пыльных углах мадридской библиотеки Брассёр де Бурбур наткнулся на «Сообщение о делах в Юкатане», где находился этот ключ – «алфавит Ланды». Но со свойственным им упрямством майянисты, за исключением немногих вроде Сайруса Томаса, отвергали этот драгоценный для дешифровки документ почти сто лет – и это притом, что епископ Ланда дал нам гораздо больше чтений знаков, чем Розеттский камень египтологам.

Открытия Эрика Томпсона во многих областях майянистики безусловны, но при его деспотичном характере, подкрепленном огромной эрудицией и острым языком, он сдерживал расшифровку в течение четырех десятилетий. Еще раньше Зелер сокрушил Сайруса Томаса и практически покончил с фонетическим подходом к иероглифам; лишь немногие рискнули воскресить работу Томаса, пока Томпсон был рядом. Уорф, имевший смелость предположить, что письменность может отражать язык майя, был осмеян и предан забвению.

Похоже, Томпсон никогда не верил, что в письменности майя вообще была какая-то система. Он считал, что это просто мешанина из примитивных попыток писать, унаследованных из далекого прошлого; с ритуальными целями ее придумали жрецы, которые якобы управляли обществом. Если бы Томпсон был хоть немного заинтересован в сравнительном анализе (а он определенно не был), он обнаружил бы, что ни одна из иероглифических письменностей Старого Света не работала таким образом. Здесь главный майянист допустил роковую ошибку: если антропология и учит нас чему-то, то бесспорно тому, что во всем мире разные общества на определённом уровне социальной и политической эволюции находят очень близкие решения схожих проблем. В данном случае это была необходимость раннегосударственого общества в составлении постоянных визуальных записей изменчивого реального языка.

Возможно, именно изоляция от влияния Томпсона и позволила Кнорозову в условиях сталинской России совершить свой великий прорыв, освободить ручеек, который стал потоком. Но также верно и то, что с самого начала, независимо от того, был он марксистом или нет, Кнорозов выбрал компаративистский подход и чувствовал себя как дома среди египетских и китайских иероглифов, равно как и среди знаков на монументах и в кодексах. Под руководством своего наставника Сергея Токарева Кнорозов получил превосходное университетское образование (и как студент, и как аспирант), которое подготовило его к этому великому прорыву. Напротив, университетская карьера Томпсона была короткой и неосновательной; это подтверждается тем фактом, что, хотя библиография его массивного тома «Иероглифическая письменность майя: введение» 1950 года и содержит 560 пунктов, ни один из них не относится к какой-либо системе письма Старого Света!

Я часто задавался вопросом, случайно ли две величайшие фигуры в дешифровке письма майя были русскими. В бурной истории матушки России даже во времена самых жестоких репрессий всегда находились интеллектуалы, осмеливавшиеся бросить вызов закоснелой мудрости. Юрий Кнорозов показал, что письменность майя была не просто мешаниной, а логосиллабической системой. Это открытие в итоге привело к чтению классических текстов на языке, на котором говорили древние писцы. В свою очередь, Татьяна Проскурякова раскрыла историческую природу этих текстов, не используя лингвистические методы, а работая над структурой дат майя, что всегда были перед глазами у предыдущих поколений, но не были поняты.

Если вы все же ищете героя-первопроходца, то именно Кнорозов ближе всего стоит к Шампольону. В таком случае Томпсон, помимо отмеченного Кнорозовым сходства с Кирхером, станет еще одним Томасом Юнгом, блестящим новатором в египтологии, который, увлеченный своими идеалистическими и символистскими взглядами на письменность, так и не достиг подлинной дешифровки. Оба будут нести эту ношу до смертного одра.

Но почему, может спросить читатель, все превозносят Шампольона до небес? Разве у него не было преимущества – Розеттского камня? Да, это так, однако и у майянистов все время было свое собственное преимущество, только они не смогли его распознать. Шампольон разгадал египетскую письменность всего за два года – майянистам для своей потребовалась почти вечность.

Скорость улитки, с какой дешифровка письма майя шла до эпохальной статьи Кнорозова 1952 года, также выглядит не очень впечатляюще по сравнению с историей дешифровки иероглифического хеттского – письменности бронзового века в центральной Анатолии (современная Турция), структурно почти идентичной письменности майя [3]. Работая без Розеттского камня и используя лишь несколько очень коротких двуязычных печатей, международная группа ученых, занимавшихся исследованиями независимо друг от друга, взломала иероглифический код в течение двух десятилетий, предшествовавших Второй мировой войне. В отличие от большинства майянистов, эти эпиграфисты были хорошо знакомы с письменностями Старого Света, такими как ассирийская клинопись и египетская иероглифика, и имели неплохое представление о структуре ранних систем письма. По иронии судьбы свой «Розеттский камень» у хеттологов появился уже после того, как была осуществлена дешифровка: в 1947 году находка двуязычной финикийско-иероглифической надписи в Каратепе, в горах юго-восточной Турции, подтвердила то, что эта замечательная команда уже разгадала.

Но действительно ли письменность майя дешифрована? Сколько из нее мы можем теперь прочитать, а не просто понять значение?

Ответ зависит от того, говорите ли вы о текстах, то есть о монументах, кодексах и надписях на керамике, или только о инвентаре знаков. По современным оценкам около 85 процентов всех текстов могут быть прочитаны на том или ином языке майя. Есть монументальные тексты, которые можно уже прочитать полностью, хотя они имеют приличную длину, например, панель 96 иероглифов из Паленке [4]. Если же говорить о знаках, как они представлены в каталоге Томпсона, это другое дело.

В иероглифическом письме майя насчитывается около 800 знаков, но среди них много архаичных логограмм, в основном царских имен, использованных только один раз, а затем вышедших из употребления. Эпиграфисты скажут вам, что в определенный момент истории майя использовалось только около 200–300 иероглифов, причем некоторые были аллографами или омофоническими знаками. Таким образом, инвентарь знаков майя намного меньше того, какой должны были изучать в школе, например, египетские писцы. Если вы вернетесь к таблице, определяющей тип письменности по количеству знаков в главе 1, то увидите, что письменность майя сравнима с шумерской клинописью и иероглифическим хеттским. Подобные цифры давно должны были убедить майянистов, что они имеют дело с логофонетическим или логосиллабическим письмом.

Известно, что более 150 из этих 800 знаков имеют фонетически-слоговую функцию. Их фонетические значения в подавляющем большинстве относятся к типу СГ («согласный – гласный»), за исключением знаков, обозначающих чистые гласные. Как и во многих других ранних письменностях, для письма майя характерен высокий уровень поливалентности, включая как омофонию (несколько знаков с одинаковым чтением), так и полифонию (несколько чтений для одного знака), – это часто приводит к тому, что знак будет иметь как логографическую, так и слоговую функцию. В сетке слоговых знаков все еще есть пробелы: из 90 возможных ячеек, основанных на фонетической структуре чоланских и юкатеканских языков, часть еще пустует, но я полагаю, скоро будет заполнено всё.

Как мы видели в главе 1, ни одна система письма не является полной, то есть визуально выражает каждую значимую черту устной речи. Что-то всегда пропускается, оставляя читателю возможность восполнить пробелы, исходя из контекста. Например, в юкатекском майя есть два тона, но, насколько я знаю, они никак не записаны в кодексах. Несмотря на то, что гортанная смычка важна во всех языках майя, вместо того чтобы придумывать для нее специальный знак, писцы передавали ее, дублируя гласный звук, после которого она появляется: таким образом, для mo’ (мо’) «попугай ара» они писали m(o) – о-о.

Рис. 66. Лигатурные написания знаков в письменности майя.

Во всех четырех примерах написано chum tun (чум-тун) «установление туна».

Нет убедительных доказательств, что майя использовали в своей письменности таксограммы – «детерминативы» или «радикалы», – применявшиеся писцами Старого Света для обозначения семантического класса явлений, к которым принадлежат фонетически написанные слова. Когда-то я подозревал, что так называемый иероглиф «водной группы», добавленный к эмблемным иероглифам, мог бы выполнять эту функцию, но даже это предположение пало под натиском фонетического анализа, и теперь его следует читать как k’ul (к’уль) или ch’ul (ч’уль) «священный». Так как он не является нечитаемым, он не мог быть таксограммой по определению.

Чтобы доставить удовольствие своим царским покровителям и их родичам, принадлежавшим к высшим социальным слоям, писцы майя играли с письменностью, переходя от чисто семантического аспекта к чисто фонетическому, с промежуточными ступенями между ними. Этот «игровой» аспект письменности демонстрируется изысканными вариантами написания царских имен, например, «Пакаля» в Паленке или Йаш-Пасаха в Копане. Из эстетических требований писцы майя иногда меняли местами знаки внутри иероглифических блоков, ломая принятый порядок чтения, как египетские писцы делали за тысячелетия до них на берегах Нила. И два смежных знака могут быть объединены в один по прихоти писца, как в иероглифе «восседания» календарного года. Все это было предсказуемо, исходя из опыта из письменных систем Старого Света.

Логограммы, обозначающие целые морфемы, могли усложнить задачу читателю, но в помощь ему перед логограммой и (или) за ней в ход шли фонетические подтверждения. Часто именно эти «подпорки» приводили эпиграфистов к дешифровке сложных знаков. Фонетически-слоговые знаки применялись также для выражения грамматических окончаний после логографически записываемых корней. И тем не менее всегда найдутся логограммы, которые никогда не будут прочитаны, даже если мы определим их приблизительное значение. Можно с уверенностью предсказать, что большинство из них окажутся именными иероглифами правителей, изображающими фантастические головы животных, которым трудно найти аналог в природе и которые никогда не будут записаны фонетически или с фонетическими подтверждениями. Такие уникальные в своем роде иероглифы не поддаются анализу.

Итак, древние писцы майя могли написать на своем языке все что угодно, используя только слоговую запись, но они этого не сделали, равно как и японцы с их знаками кана, или шумеры и хетты с их силлабариями, или египтяне с их запасом консонантных знаков. У логограмм был слишком большой престиж, чтобы их отменить. Как говорится в китайской поговорке, «Одно изображение стоит тысячи слов», и логограммы майя, как и их египетские эквиваленты, часто необыкновенно наглядны и потому более информативны, чем ряд абстрактных фонетических знаков. Например, майя могли, а иногда и действительно выписывали слово balam (балам) «ягуар» при помощи слоговых знаков ba-la-m(a), но, используя знак в виде головы ягуара, писец мог донести свое слово более впечатляюще.

В классический и постклассический период письменность и изобразительное искусство майя фактически не различались. Как и в Древнем Египте, тексты стремятся заполнять все пространство, которое не занято изображениями; так, имена и титулы появляются даже на телах побежденных. Классических текстов без изображений относительно немного – панели Храма Надписей и 96 иероглифов из Паленке являются заметными исключениями. Это верно как для классических монументов, так и для известных постклассических кодексов, что неудивительно, если учесть, что художник и писец были одним и тем же человеком.

А что говорят дешифрованные тексты?

Тысячи кодексов на бумаге из коры, когда-то созданные классическими майя, погибли, не оставив и следа. То, что осталось, – это четыре книги разной полноты и степени ветхости, тексты на керамике и предметах мелкой пластики (основной объект торговли антиквариатом) и монументальные надписи, многие из которых стерлись до неузнаваемости. Это, безусловно, очень искаженная выборка из того, что на самом деле написали древние майя. Ушли навсегда чисто литературные сочинения, исторические эпосы и мифология, экономические записи, земельные сделки и, я уверен, личная и дипломатическая переписка. Книги и другие письменные документы должны были свободно распространяться по низменностям майя, иначе как классическая цивилизация майя могла достичь такого культурного и научного единства перед лицом столь очевидной политической раздробленности? Но вследствие превратностей времени и испанского вторжения все эти драгоценные документы исчезли. Даже пожар Александрийской библиотеки не уничтожил культурное наследие античности так полно.

Рис. 67. Альтернативные варианты написания слова balam (балам) «ягуар».

По собственной прихоти писец мог написать его чисто логографически, логографически с фонетическими подтверждениями или при помощи слоговых знаков.

Монументальные надписи на каменных стелах, алтарях, притолоках, панелях и т. п. фиксируют публичные заявления о царских деяниях, происхождении, сверхъестественных предках, о важных событиях, прежде всего о войне, и, подобно рекламным щитам в Старом Свете, как правило, довольно сухи в литературном отношении. Прилагательные и наречия сведены к минимуму в типично хемингуэевском стиле. Тексты на монументах почти всегда начинаются с даты, затем следует глагол, объект (если глагол переходный) и субъект; затем повествование переходит вперед (или назад) к другой дате и другому утверждению. На рисунке 68 приведен пример такой надписи из Пьедрас-Неграса.

(любезно предоставлено Саймоном Мартином).

В дату 9.12.2.0.16 5 Киб 14 Йашк’ин (7 июля 674 года) госпожа Иш-Катун-Ахав родилась в месте под названием Наман, возможно, лежащем между Пьедрас-Неграсом и Йашчиланом. Когда ей было всего двенадцать лет, в дату 9.12.14.10.16. 1 Киб 14 Канкин, она сочеталась браком («была украшена») с наследником трона Пьедрас-Неграса, Йональ-Аком II, который наследовал царство 44 дня спустя. Когда ей было 33 года, в дату 9.13.16.4.6 4 Кими 14 Уо (21 марта 708 года) госпожа Иш-Катун-Ахав родила дочь, Иш-Хунтан-Ак, из рода Черепах, правившего в Пьедрас-Неграсе. Спустя три года, в дату 9.13.19.13.1 11 Имиш 14 Йаш госпожа Иш-Катун-Ахав, могущественная владычица на протяжении всей ее жизни, была возведена на престол (возможно, в качестве соправительницы своего мужа). Текущий катун закончился, как отмечается в тексте, через 99 дней, в дату 9.14.0.0.0 6 Ахав 13 Муван (5 декабря 711 года). В приведенной ниже сцене царица и ее трехлетняя дочь Иш-Хунтан-Ак изображены сидящими на троне.

A1 tzik (?) yaxk’in – счет года в [месяце] Йашк’ин

B1 bolon pik – 9 бактунов

A2 chalahun? – 12 катунов

B2 ka hab – 2 туна

A3 min (?) winal — 0 виналей

3 waklahun k’in — 16 дней

A4 ho? – [в] день 5 Киб,

B4 nah (?) – «7-й Владыка Ночи»

A5? hun – «Иероглиф F»

B5 uuk winik (?) huliy – 27 [дней] с тех пор, как луна прибыла

A6 ka? k’alah – 2 «иероглиф C» + череп

B6 ox k’uh sa witz – «иероглиф X» [покровитель лунного месяца]

A7 winik bolon – [лунный месяц] (из) 29 (дней);

B7 kanlahun yaxkin — 14-е число [месяца] Йашк’ин,

A8 siyah – была рождена

A9 ix? ajaw – Иш-Катун-Ахав

A10 ix naman ajaw – владычица из Намана.

C1 min (?) lahun winalihiy – 0 (дней), 10 виналей,

D1 kalahun habiy — 12 тунов

C2 iut hun? – до тех пор, пока не случилось в [день] 1 Киб

D2 kanlahun uniw nawah – 14-е [число месяца] Канкин, была украшена

C3 ix? ajaw – Иш-Катун-Ахав,

D3 ix naman ajaw yichnal – владычица из Намана, пред ликом

C4 k’inich yo’onal ak – К’инич-Йональ-Ака [II].

D4 buluk lahun winalihiyhun habiy – 11 (дней), 10 виналей, 1 тун

C5 hun? iut – 1 катун, до тех пор, пока не случилось

D5 chan? – [в] день 4 Кими

C6 kanlahun ik’at — 14-е [число месяца] Уо,

D6 siyah – была рождена

C7 ix huntan ak – Иш-Хунтан-Ак,

D7 ix kin ajaw – госпожа К’ин-Ахав.

E1 waxak holahun winalihiy ox habiy — 15 дней, 8 виналей, 3 туна

F1 iut – до тех пор, пока не случилось

E2 buluk? – [в] день 11 Имиш

F2 kanlahun yax sihom — 14-е [число месяца] Йаш

E3 uch’amaw tem – взяла трон

F3 ix? ajaw – Иш-Катун-Ахав,

E4 ix naman ajaw – владычица из Намана.

F4 tzutzuy uhotuk – Закончился 5-й [тун]

E5 hun? lat – первого катуна

F5 ti ajawlel yo’o – на царстве

E6 nal ak’ – Йональ Ака [II].

F6 bolonlahun chan winalihiy — 9 (дней), 4 виналя

E7 iut – до тех пор, пока не случилось

F7 wak ajaw – (в) день 6 Ajaw

F8 oxlahun muan — 13-е [число месяца] Муван

F9 tzutzuy – закончился

F10 ukanlahun? – 14-й катун.

Из сохранившихся кодексов, датированных постклассическим периодом, только три содержат тексты, правда, короткие. Но по структуре они очень похожи на классические надписи, хотя содержание их не историческое, а религиозно-астрономическое. Например, Дрезденский кодекс содержит 77 альманахов, основанных на 260-дневном календаре, в котором определенные дни связаны с разными богами и соответствующими предзнаменованиями, раздел о новогодних церемониях, таблицы движения Венеры и таблицы расчета затмений, а также таблицы умножения, связанные с календарем и движениями планет [5].

Рис. 68. Стела 3 из Пьедрас-Неграса.

Теперь к вопросу о грамотности. Кроме писцов и правителей, кто еще мог читать эти тексты? Среди майянистов общепринятым было мнение, что грамотой владела ничтожная часть населения. Возможно, это и было верно в отношении поздних майя накануне завоевания Юкатана, о которых писал Ланда, но в ту пору их культура уже пришла в упадок, так что подобное утверждение не обязательно должно характеризовать майя классических.

Многие научные предположения на тему грамотности достались нам из времен, когда письменность еще не была дешифрована, а сложность и общая неуклюжесть логофонетических систем письма сильно преувеличены. Эпиграфисты, тот же Игнас Гельб [6], например, недооценивали такие системы и рассматривали изобретение алфавита как пусковой механизм распространения грамотности по всему миру. Эту же позицию впоследствии занял социальный антрополог Джек Гуди, который был убежден, что майя писали «узелковым письмом» [7]. Но уровень грамотности не имеет ничего общего с бытующей системой письма и связан прежде всего с культурой страны. Самый высокий уровень грамотности в мире – в Японии, где письменность логосиллабическая, а один из самых низких – в Ираке, где используется арабский алфавит.

Подозреваю, что письменность майя была не так уж сложна для изучения или чтения. Линда Шили на своих знаменитых техасских семинарах за неделю научила сотни обычных любителей просматривать тексты майя. Я просто не могу себе представить, что и майя, глядя на резную, ярко раскрашенную стелу на площади, не смог бы прочитать дату, события и имена главных героев, особенно если надпись сопровождалась изображением. Конечно, во всякой письменности сложнее написать, чем прочитать, и, вероятно, людей, которые были полностью грамотны в этом смысле, было мало. И потому неудивительно, что по крайней мере некоторые из писцов ах-ц’ибов принадлежали к высшей знати.

Публичные выставки доколумбова искусства проводились еще с 1920-х годов, но ни одна не имела такого интеллектуального влияния, как выставка «Кровь царей» [8]. Превосходный каталог этой новаторской выставки произвел революцию в нашем понимании мировидения классических майя. Новейшие исследования иероглифической письменности позволили древней элите городов майя выразить свои собственные заботы и цели языком надписей на самых великолепных объектах, когда-либо собранных вместе. В чрезвычайно критическом музейном мире эта выставка была единодушно признана сенсацией. То была идеальная встреча эпиграфики и иконографии майя.

Выставка была детищем Линды Шили и Мэри Миллер и открылась в 1986 году в прекрасном Художественном музее Кимбелла в Форт-Уэрте (штат Техас), выстроенном Луисом Каном.

Пару слов о моей коллеге Мэри Миллер, профессоре истории искусства в Йельском университете, первой женщине-декане Йельского колледжа. С миром доколумбова искусства ее познакомил в Принстоне Джилетт Гриффин, но она продолжила карьеру в аспирантуре Йельского университета, где получила докторскую степень по истории искусства, защитив диссертацию о настенных росписях Бонампака. Основательно разбирающаяся в иероглифике майя, она была идеальным кандидатом для организации выставки, основанной на новейших достижениях эпиграфики и иконографии майя.

Цивилизация майя классического периода предстала миру как группа царств, правители которых были помешаны на царской крови, благородном происхождении и кровопролитных битвах. Изображения на прекраснейших творениях майяских мастеров показывают нам жуткие картины, от которых волосы встают дыбом: кровопускания, пытки, человеческие жертвоприношения, – и все это полностью основано на том, что древние майя рассказывали о себе. Конечно, это были не мирные майя, воспетые Морли и Томпсоном. Многочисленные информативные прорисовки Линды Шили сделали каталог выставки бесценным источником информации об искусстве и жизни знати, что управляла городами майя. В то же время четко продуманная организаторами сюжетная линия выставки впервые представила доколумбово искусство как нечто большее, чем коллекция пугающих варварских шедевров. И стало это возможным благодаря дешифровке.

Лестные отзывы звучали со всех (или почти со всех) сторон. В большом эссе в «New York Review of Books» [9] каталог высоко оценил выдающийся мексиканский писатель и поэт Октавио Пас, не раз порицавший соотечественников за пренебрежение к истории и культуре древних майя. Не обошлось и без критики, прежде всего со стороны искусствоведов, которых щелкнули по носу. Один особенно сердитый рецензент даже предположил, что Шили и Миллер использовали выставку для продвижения своей карьеры и усложнили жизнь тем историкам доколумбова искусства, которые не были майянистами.

Естественно, читатель может подумать, что дешифровка письменности майя была встречена с распростертыми объятиями археологами. Ничего подобного! Реакцией братства (и сестринства) копателей на самое захватывающее открытие в археологии Нового Света в ХХ веке был… бойкот. Не то чтобы археологи, как в свое время противники Шампольона, утверждали, что дешифровка не состоялась, – они просто сочли, что она не заслуживает такого внимания.

Словом, ситуация сложилась странная. Отчасти потому, что американские университеты выпускают все больше докторов наук, растущему числу археологов остается все меньше что изучать и сказать о прошлом майя. Похоже, эра археологических открытий закончилась. Копатели не нашли ничего лучшего, чем спекулировать на тему классического коллапса майя. Новое поколение археологов может контролировать процесс финансирования (они заседают во всех нужных комитетах), публикаций (они входят в редакционные коллегии журналов) и академического продвижения (они занимают посты в лучших департаментах), но они не нашли пока ничего, что привлекло бы интерес публики.

Сравните это с тем, что происходило в то же время в эпиграфике и иконографии, и раздражение полевых археологов становится понятным. Почему первые страницы в ежедневных газетах и новостных журналах заняла группа чужаков, которым никогда не приходилось переносить жару, клещей и проблемы с желудком, неизбежно сопровождающие полевые раскопки, или разбирать горы черепков и обсидиановых осколков?! А эта Линда Шили, собирающая огромные аудитории, где бы ни появилась, – у нее даже степени по антропологии нет! Это несправедливо!

В докладах на конференциях и в опубликованных статьях все яснее ощущалось неприятие результатов дешифровки письменности майя. Одни предлагали относиться к ней с холодным равнодушием. Другие говорили: да, мы можем читать крючочки, но это всего лишь пропаганда и куча лжи. Как можно доверять тому, что говорили политики майя классического периода?

Последний удар был нанесен на одной из конференций ее организатором: надписи майя были названы «эпифеноменальными» – дешевое словечко, означающее, что письменность майя большого значения для науки не имеет, поскольку вторична по отношению к первичным институтам – экономике и обществу, которые так хорошо изучают полевые археологи.

Другими словами, зелен виноград! Даже если бы мы, высококвалифицированные копатели, потрудились научиться читать иероглифы, они не сказали бы нам ничего важного и наше драгоценное время было бы потрачено впустую. Но как написал мне в 1989 году один молодой эпиграфист,

Полагаю, проблема лежит глубже, и не только в неспособности или нежелании археологов, подготовленных в рамках антропологии, признать, что они имеют дело с останками реальных людей, что эти древние цари, царицы, воины и писцы когда-то жили и говорили, и к их словам стоит прислушаться.

Апогея это непризнание достигло в журналах, контролируемых полевыми археологами: даже если вся эта эпиграфика, искусство и иконография не просто чушь и бессмыслица, даже если тексты не лживы, они не представляют настоящую культуру майя и их общественную организацию. Как выразился на одной конференции некий ее участник, «подавляющее большинство» населения майя даже не упоминается в текстах. Конечно не упоминаются. И миллионы феллахов, что строили пирамиды и дворцы Египта, не упомянуты в царских надписях долины Нила, и простые крестьяне, обрабатывавшие царские земли, не появляются на хеттских монументальных рельефах.

Эта популистская точка зрения, столь распространенная среди археологов, игнорирует тот факт, что в доиндустриальных недемократических обществах, достигших уровня государственности, значительные элементы культуры порождаются царском двором и высшим классом в целом. Майяский ахав мог бы с уверенностью сказать: «Государство – это я», – сомневаюсь, что крестьянство майя не согласилось бы с ним. Радения правителя, того же «Пакаля» в Паленке, были делом всего общества, и майянисты, которые главной темой своих исследований считают жизнь и деятельность «Пакаля», а не схемы сельских поселений или типологию утилитарной керамики, вовсе не теряют время зря.

Несмотря на все старания, остановить прогресс дешифровки опровергатели не смогли. Как сказала мне однажды Линда Шили, «дешифровка произошла. Есть два способа реагировать на это. Один – принять ее, и, если вы не можете [читать иероглифы] сами, привлеките кого-нибудь, кто, черт возьми, может. Другой заключается в том, чтобы игнорировать, пытаться уничтожить или вовсе отвергнуть».

По мере того как мы переходим в третье тысячелетие, верный способ исследования был продемонстрирован археологами Биллом Фэшем в Копане, Артуром Демарестом в Дос-Пиласе и на других памятниках Петешбатуна, Дианой и Арленом Чейзами в Караколе, а недавно Стивеном Хаустоном в Пьедрас-Неграсе и Саймоном Мартином в Калакмуле [10]. В ходе раскопок этих памятников эпиграфика была преданной служанкой полевой археологии почти на каждом этапе проекта, как это было начиная с прошлого века в Египте, Месопотамии и Китае.

Однако и обучение майянистов тоже должно пойти в новом направлении. К великому сожалению, многие полевые археологи до сих пор почти полностью неграмотны в отношении письменности майя, разве что могут распознать даты по долгому счету в надписи. Мало кто знает язык майя. Сравните это с тем, что должен знать ассириолог, прежде чем он или она получит докторскую степень: кандидат должен овладеть как шумерской, так и аккадской клинописью и быть хорошо знакомым с одним или несколькими семитскими языками. Только вообразите себе человека, называющегося египтологом, который не может прочитать иероглифическую надпись, или синолога, косноязычно говорящего по-китайски! Тогда как такие «специалисты» могут притворяться, что исследуют письменную цивилизацию?

В изучении иероглифики майя лингвисты играют сейчас даже бо́льшую роль, чем в прошлом, так как чтения корректируются и мы приступаем к анализу целых текстов вместо отдельных иероглифов или фраз. Эпиграфистам майя придется более тесно сотрудничать с современными сказителями, шаманами и носителями традиционных знаний майя, чтобы лучше понять древние надписи. Дэвид Стюарт, безусловно, был прав, когда отметил, что еще дюжину лет назад никто не мог предсказать, что письменность настолько фонетична – и была фонетична в самых ранних надписях. «Сейчас мы на переходной стадии, – говорит Дэвид, – но думаю, что вскоре сможем читать такие вещи, какие нельзя было и представить!»

В 1998 году скончались три современных гиганта дешифровки письменности майя: Юрий Валентинович Кнорозов, Линда Шили и Флойд Лаунсбери. Теперь мы понимаем, что Юрий Валентинович был своего рода Шампольоном нашего времени, но ни одна американская газета, даже «New York Times», не сочла нужным посвятить ему некролог, хотя он был одним из величайших ученых ХХ века.

Флойд Лаунсбери дал нам методологию дешифровки: связь с реальным языком, технику перекрестного чтения и основные правила для доказательства того, что предлагаемое чтение является истинным. Его близкая подруга Линда была совсем другим человеком – скорее харизматичным творцом и художником, чем осторожным ученым. Величайшим же достижением Линды Шили, по моей оценке, было обнаружение в классических надписях и иконографии фактов, свидетельствующих о том, что космологические события, связанные с творением мира 13 августа 3114 года до н. э., отозвались в древней культуре майя. В последнее десятилетие своей жизни Линда погрузилась в древнюю астрономию: после ее смерти я обнаружил, что ее компьютер заполнен сложными астрономическими программами. В своей книге 1993 года «Космос майя», написанной вместе с Дэвидом Фрейделем и Джой Паркер, она увязала звездные небеса с глубочайшими уровнями мировоззрения майя.

Вместе с Дэвидом Стюартом Линда сыграла важную роль в установлении династической последовательности правителей Копана, основанной на чтении резных монументальных надписей. В более поздних копанских текстах говорится об основателе династии Йаш-К’ук’-Мо, который умер около 435 года. Не был ли он персонажем мифическим, плодом воображения эпиграфистов, как думали некоторые полевые археологи? Но в 1996 и 1997 годах Роберт Шерер и Дэвид Седат из Пенсильванского университета, проложившие глубокие туннели под храмом 16 в Копане, обнаружили останки могилы Йаш-К’ук’-Мо, который, вероятно, пришел из огромного центральномексиканского города Теотиуакана или из другого города под его контролем. Уточненные прочтения надписей Стюарта, занимающего ныне пост профессора истории искусства имени Линды Шили в Техасском университете, показывают, что основателями могущества Тикаля и Вашактуна в классическую эпоху были, по всей видимости, также теотиуаканцы.

Большим шагом вперед для настоящего и будущего дешифровки стало то, что эпиграфика майя превратилась в поистине международную дисциплину. Помимо США крупные ученые (некоторые совсем молодые) работают сегодня в Канаде, Англии, Испании, скандинавских странах, Нидерландах, Германии, Польше, России (наследники великого Кнорозова!), Украине, Австралии, Гватемале, а теперь даже в Мексике, наконец-то отказавшейся от своего давнего пренебрежения изучением письменности майя. Без сомнения, связующим звеном между этими исследователями, которых я шутя называю «(иеро)глиферами», является Интернет: новые чтения, новые гипотезы и свежие интерпретации старых материалов мгновенно разлетаются по всему миру, а сканеры снабжают изображениями и PDF-файлами текстов. Объем данных огромен, взять хоть тысячи развернутых изображений расписных и резных ваз майя, созданных Джастином Керром. Ничего подобного никогда не существовало в прошлом. Поэтому я с оптимизмом смотрю в будущее.

А в чем состоит это будущее?

Четыре кодекса майя, которые дошли до нас, чрезвычайно ограничены по своей тематике и в большей степени связаны с религиозными ритуалами и астрономией. А что насчет обширных библиотек, которые должны были существовать в классических городах? Что на самом деле писали писцы, расписывавшие глиняные вазы? Существовала ли литературная традиция, включающая нарративные тексты? И Деннис Тедлок, и Алан Кристенсен, современные ученые, которые изучили и перевели великий эпос киче «Пополь-Вух», убеждены, что в XVI веке он был переписан алфавитной письменностью с давно утерянного иероглифического оригинала. Есть какие-либо доказательства того, что писцы майя фиксировали подлинные речи или диалоги людей, либо богов, либо богов и людей?

Теперь мы знаем, что керамические тексты составляют отдельный класс текстов. «Основной стандарт», хотя о нем предстоит еще многое узнать, является формулой посвящения сосуда, в котором указываются его форма, содержимое и владелец, как «именные ярлыки» маркируют другие предметы – от стел до личных украшений. И я думаю, изучение вспомогательных текстов, непосредственно связанных со сценами на керамике, однажды откроет целый мир, который, возможно, содержался в давно утраченных ритуальных кодексах классического периода. Одно только чтение иероглифа way, описанное в предыдущей главе, дало эпиграфистам майя, историкам искусства и религиоведам немало новых тем для размышления.

Давно замечено: многие из вспомогательных текстов соединены изогнутой или прямой линией со ртом либо лицом богов или сверхъестественных существ. Теперь же мы понимаем, что таким образом передана речь персонажей, подобно тому, как художники комиксов обозначают диалог текстовыми выносками. Николай Грюбе был одним из первых, кто указал [11], что на некоторых вазах речь от 1-го и 2-го лица можно идентифицировать, опираясь на классический майяский (чоланский) глагол a’al (а’аль) «говорить». Особенно показательным примером этого является красивая маленькая полихромная ваза, найденная в погребении 196 в Тикале, на которой изображены два эпизода одной и той же истории. Перед восседающим на троне изображением Ицамнаха, верховного божества, стоит антропоморфный колибри. Несмотря на то, что мы не видим «воздушной линии», каждый вспомогательный текст заканчивается фразой y-alahi tz’unun ti itzamnaaj (й-алахи ц’унун ти ицамнаах) «так сказал колибри Ицамнаху».

Затем Грюбе расшифровал еще один важный иероглиф майя, который прочел как chehen (чехен) «сказано» или «он/она/оно это говорит». Этот иероглиф следует за письменной речью на расписных вазах, где используются местоимения как 1-го («я»), так и 2-го лица («ты»). Некоторые из диалогов до сих пор неясны – нам не на что опереться, поскольку мы мало что знаем о повествованиях, которые должны были быть записаны в классических книгах. Но что еще интереснее в иероглифе chehen, так это его использование даже на некоторых скульптурных монументах – эти монументы «говорили». Например, в какие-то годы V века четвертый правитель Копана Тун-К’аб-Хиш построил новый храм над могилой своего предка К’инич-Йаш-К’ук’-Мо. В надписи на резной ступени храма, сильно разрушенной во время более поздних посвятительных ритуалов, Тун-К’аб-Хиш напрямую обращается к основателю династии, используя 2-е лицо. Николай смог прочесть слова a ch’uhul (а-ч’ухуль) «твой бог…» и a kab- (а-каб) «твоя земля (или место)». Эта фраза завершается выражением chehen (чехен) «он говорит».

Эти наблюдения открывают майянистам совершенно новый путь исследований, особенно в области изучения текстов на керамике, поскольку существуют вазы майя с очень длинными вспомогательными текстами, которые ждут расшифровки. Будь я начинающим эпиграфистом, вот где бы я начал свои изыскания! Несколько кликов на моем ноутбуке – и благодаря сайту Джастина Керра у меня на экране компьютера появится любая из более чем 4000 классических ваз.

Рис. 69. Фрагмент расписной позднеклассической вазы из погребения 196 в Тикале. Горизонтальная надпись вверху гласит, что это сосуд для хранения какао. Ниже Бог-колибри обращается к Ицамнааху, верховному божеству; в конце его высказывания три вертикальных иероглифа сообщают: y-alahi tz’unun ti itzamnaaj (й-алахи ц’унун ти ицамнаах) «так сказал колибри Ицамнаху».

С созданием огромной базы данных, в том числе гарвардского «Корпуса иероглифических надписей майя», наступил золотой век исследований майя. В этот новый интеллектуальный век вовлечены не в последнюю очередь бесстрашные ученые, которые ищут в пещерах майя произведения писцов и художников подземного мира. Но большая часть исследований сегодня может быть проведена за столом и экраном компьютера. К примеру, в 2006 году Стив Хаустон, Дэвид Стюарт и Карл Таубе опубликовали книгу «Память костей: тело, бытие и опыт у классических майя». В этой необычной книге рассматриваются темы, которые еще поколение назад считались невозможными для изучения: самовосприятие майя, функции организма, такие как прием пищи, дыхание, речь и слух, эмоции, а также танцы и музыка в классической культуре майя.

Этот счастливый брак иконографии и эпиграфики берет свое начало в выставке «Кровь царей», но теперь взгляд на цивилизацию майя кажется не таким упрощенным и более проницательным, чем упор Линды Шили и Мэри Миллер на крови, конфликтах и человеческих жертвоприношениях. Немые древние майя начинают говорить с нами как живые люди.