Глава 10
Новая заря

Говорят, великий Шампольон начал свою карьеру в девять лет, приступив к изучению восточных языков в Гренобле, и ему было всего семнадцать, когда он опубликовал свою первую научную статью – исследование коптской этимологии египетских топонимов, записанных греками [1]. Но и Шампольон не может сравниться с Дэвидом Стюартом, молодым майянистом, установившим новый рекорд в раннем становлении его как эпиграфиста [2].

В некотором смысле Дэвид был подготовлен к жизни в майянистике: его родители вместе написали книгу о майя [3], а его отец, Джордж Стюарт, долгое время был экспертом журнала «National Geographic» по истории и культуре майя и его археологическим редактором.

Дэвид родился в Вашингтоне в 1965 году. В начальной школе он учился в Чапел-Хилле (штат Северная Каролина), где его отец готовил диссертацию по антропологии. В нежном возрасте трех лет Дэвид был взят в свое первое путешествие в археологические чудеса Мексики и Гватемалы. Его самые первые воспоминания – руины великих мезоамериканских городов Монте-Альбан, Чичен-Ица и Тикаль; он «выплакал все глаза», когда ему не позволили подняться на вершину тикальского храма I со своей сестрой и старшими братьями.

Поворотный момент в жизни Дэвида наступил летом 1974 года: вся семья Стюартов на пять месяцев отправилась в город майя Кобу. Коба уникальна среди памятников майя. Она расположена в лесах Кинтана-Роо, в восточной части полуострова Юкатан, среди скопления озер, покрытых водяными лилиями, а ее пригородные комплексы соединены с центром сетью сакбе, или приподнятых дорог. Стюарты провели в Кобе два лета, так как Джордж занимался крупномасштабным картографическим проектом. Дэвид, недостаточно взрослый, чтобы помогать отцу, был предоставлен сам себе и большей частью бродил по лесу, время от времени натыкаясь на упавшие скульптуры.

В сезон 1975 года археологи обнаружили две новые стелы, и Джордж занялся выполнением их прорисовок. Дэвид рисовал с малых лет, поэтому он тоже делал наброски рельефов и уже задавался вопросом, что означали надписи. К счастью, в небольшой библиотеке в Кобе нашлась «Иероглифическая письменность майя: введение» Томпсона, и Дэвид начал копировать иероглифы «просто для развлечения».

Но был еще шанс пожить жизнью современных майя. Хотя Дэвид не учился говорить на языке специально, ему удалось освоить обширный словарь юкатекского, играя с детьми рабочих. А пик уникального опыта для юного Дэвида наступил в 1975 году, когда началась продолжительная засуха, что не редкость в Северных низменностях, и на главной площади разрушенного города прошла церемония ча-чаак. Шаман, или х-мен («тот, кто делает вещи»), был приглашен из города Чемаш. По указаниям х-мена в центре площади был возведен алтарь с четырьмя арками из зеленых ветвей, связанных поверху, и принесены жертвы богу дождя Чаку: бальче (местный мёд), сигареты и кока-кола. К этому времени мальчик уже решил, что должен стать майянистом.

Летом 1975 года Эрик Томпсон – теперь уже сэр Эрик— прибыл на Юкатан в составе делегации, сопровождавшей официальный визит Елизаветы II, который включал тур по Ушмалю. После этого Томпсон впервые за долгие годы вновь посетил Кобу: в 1930 году он и Флоренс Томпсон провели здесь медовый месяц, пока Эрик изучал памятник и его монументы. Всю неделю Стюарты возили великого человека по Юкатану. Для юного и впечатлительного Дэвида «было важным опытом встретить человека, который написал ту книгу».

В следующем году в Вашингтоне Дэвид познакомился с Линдой Шили. Родители Дэвида работали над книгой «Таинственные майя» для «National Geographic», а Линда была консультантом. Стюарты пригласили ее на ужин в вашингтонский ресторан, темой разговора, естественно, была письменность майя. Рассказывая, Линда для наглядности рисовала в блокноте иероглифы. Прошло немало времени, прежде чем она обратила внимание, что одиннадцатилетний мальчик безотрывно смотрит ей через плечо, а когда он заметил: «О, это иероглиф огня», – Линда с удивлением обернулась. Она всегда доверяла своей интуиции и тем же вечером пригласила Дэвида приехать летом в Паленке, чтобы провести несколько недель, помогая ей правильно прорисовывать надписи.

Дэвид приехал в Паленке летом 1976 года вместе со своей матерью Джин. Линда говорила мне, что Дэвид был «очень замкнутым, избегавшим быть в центре внимания, не желавшим никого беспокоить – тихим и одиноким». Они остановились в доме Мерл, и, по словам Дэвида, «у меня началась игра. Линда давала мне прорисовку надписи и говорила: “Хорошо, иди и прочитай это”. И я шел в библиотеку Мерл на полдня и пытался бороться с датами, выяснять закономерности и все, что мог. Потом задавал Линде несколько вопросов. Больше всего мне помогало рисование иероглифов, а не чтение книг – просто запечатлеваешь иероглифы в уме, даже если не знаешь, что они означают».

В первый день Линда дала мальчику панель из Храма Солнца в «Группе Крестов» – один из величайших памятников Кан-Балама. Как она говорит, «за восемь часов, проведя небольшую консультацию, он все прочитал. За восемь часов он пришел к выводам, на которые у нас ушло пять лет!»

Метод Дэвида состоял в том, чтобы взять блокнот с листами формата legal и записать все, что он мог узнать о каждом иероглифе Паленке, используя книги из превосходной библиотеки Мерл. Каждая строка посвящалась отдельному блоку из иероглифического текста. Затем, сидя с Линдой на историческом заднем крыльце, месте рождения Паленкских круглых столов, он просматривал вместе с ней тексты. Тогда-то он и отметил особый составной иероглиф, часто встречавшийся на панелях в храмах «Группы Крестов» с именами богов и правителей. Его наставнице идея Дэвида понравилась, и она предложила ему доложить о своих наблюдениях на очередном круглом столе в июне 1978 года [4].

Должно быть, даже крупные специалисты были поражены, услышав, как мальчик, которому не исполнилось и тринадцати лет, с такой проницательностью и точностью рассуждает о столь сложном предмете. Это было удивительно – Шампольон все-таки написал свою первую статью в семнадцать!

Однако жизнь молодого эпиграфиста состояла не только из иероглифов. Он поступил в среднюю школу, но работал над письменами майя, как только выдавалось свободное время.

Все Стюарты присутствовали на великой конференции «Фонетизм в иероглифическом письме майя», состоявшейся в июне 1979 года в университете штата Нью-Йорк в Олбани [5]. Как и первый Паленкский круглый стол, это был переломный момент в исследованиях майя и дешифровке письменности. Тон задал лингвист Лайл Кэмпбелл, заявивший в самом начале: «Ни один лингвист майя, который всерьез изучал этот вопрос, больше не сомневается в фонетической гипотезе, изначально созданной Кнорозовым и развитой Дэвидом Келли, Флойдом Лаунсбери и другими» [6]. Письменность майя была логосиллабической, то есть сочетанием логограмм, выражающих морфемы, или смысловые единицы слов, и фонетически-слоговых знаков. Другими словами, это было именно то, что говорил Кнорозов еще в 1952 году.

Юрий Валентинович был, разумеется, приглашен, и госдепартамент США уведомил организаторов, что он действительно приедет; моя жена была бы его личным переводчиком. Но, как обычно бывало с Советами, это оказалось химерой. Спустя годы Кнорозов рассказал нам, почему не появился на конференции. Проблема заключалась даже не в железном занавесе, а в том, что он назвал «золотым занавесом»: в эпоху, предшествовавшую Горбачеву, партийные аппаратчики требовали непомерных денег, прежде чем дать разрешение на выезд за рубеж, а Кнорозов просто ими не располагал.

Исключительно важной эту встречу сделало активное участие лингвистов. Острый язык Томпсона отправил их на задворки, но теперь все было иначе. С уходом Томпсона и принятием кнорозовского фонетизма лингвисты увидели новые горизонты. С одной стороны, тот факт, что на протяжении более двенадцати веков для языков майя использовалась письменность частично фонетическая, давал им возможность впервые изучить целую языковую семью Нового Света, которая развивалась с течением времени. С другой стороны, лингвисты могли внести существенный вклад в расшифровку несколькими способами. Одним из них было восстановление словаря и грамматики чоланской ветви майя классического времени [7], другим – использование беспрецедентных лингвистических знаний о структуре языков майя для анализа иероглифов, слов и предложений.

В начале конференции Дэйв Келли прикрепил к стене большую таблицу. По сути, это была сетка всех слоговых знаков, чтения которых предложили Кнорозов и другие и которые были подтверждены более поздними исследованиями. С левой стороны сетки шел вертикальный столбец согласных, а по верху – горизонтальный ряд гласных, дающий на пересечении набор СГ («согласный – гласный»). Сетки такого рода уже давно созданы для слоговых систем ранних письменностей других регионов мира, например, для линейного Б в эгейском регионе и иероглифического хеттского в Турции, но для исследований майя это было новшеством. «Начнем с этого, – сказал Дэйв, – и подумаем, куда мы двинемся дальше?»

Один новый путь основывался на поливалентности знака – принципе письма, давно признанном исследователями месопотамской клинописи и египетской иероглифики. Но пока его не рассмотрели лингвисты Джеймс Фокс и Джон Джастесон [8] на конференции в Олбани, этот принцип не был полностью осмыслен майянистами и, конечно, не учтен Кнорозовым в его новаторской работе.

Напомним, что поливалентность присутствует, во-первых, когда один знак имеет несколько значений и, во-вторых, когда звук передается более чем одним знаком.

Мы находим первый тип поливалентности в английском алфавите – на самом деле он довольно распространен. Примером, приведенным Фоксом и Джастесоном, был составной знак ch в английском языке: он имеет совершенно разные звучания chart, chorus and chivalry. Достаточно взглянуть на знак & на английской клавиатуре: это может быть и знак для союза “and” (амперсанд), а также et– (в записи &c – et cetera «так далее»). Специалисты по клинописи называют этот тип поливалентности полифонией. Майянисты давно знали о полифонии. Возьмем, например, твердо установленный знак для предпоследнего в списке двадцати дней: его название Кавак дано епископом Ландой, но в иероглифическом письме майя он может читаться еще и как tun (тун) или haab (хааб) и обозначать «год»», а также выступать в качестве фонетического слогового знака ku.

Рис. 52. Примеры поливалентности: полифония. Логограммы записаны прописными буквами, фонетические знаки – строчными: а) Kawak (знак дня); b) haab (365-дневный год); c) tun (360-дневный цикл); d) ku (слоговой знак).

Тогда как же читатели этой письменности узнают, какое из этих полифонических звуковых значений является правильным? Точно так же, как они делают в случае с английской полифонией, – по контексту. А чтобы еще больше уменьшить возможную двусмысленность и уточнить правильное прочтение соответствующего знака, писцы майя, как и их месопотамские и египетские коллеги, часто использовали фонетические подтверждения – добавляли, например, в конце слоговой знак n (i) с целью показать, когда знак дня Кавак должен читаться как tun, а не haab или Kawak.

Противоположностью полифонии является омофония, когда различные знаки имеют одинаковое чтение. Иногда это происходит исторически: знаки, которые в прошлом имели разное чтение, начинают читаться одинаково (ситуация, хорошо засвидетельствованная в египетском письме). Спустя пять лет после встречи в Олбани Стив Хаустон представил превосходный пример омофонии в иероглифике майя: знаки «четыре», «змея» и «небо» свободно заменяют друг друга в качестве логограмм, имея, соответственно, чтения kan (по-юкатекски) или chan (по-чолански) [9] I.

Рис. 53. Примеры поливалентности: омофония. Эти иероглифы являются взаимозаменяемыми.

Важность омофонии была прекрасно понята молодым Дэвидом Стюартом. В последующие годы он будет искать такие схемы взаимозаменяемости, чтобы получить много новых чтений, которые пропустили предыдущие исследователи, включая Кнорозова. Это было основой его важной будущей публикации «Десять фонетических слоговых знаков».

Доклад Фокса и Джастесона оказался чрезвычайно продуктивным для эпиграфики в последующие годы. Сами они предложили несколько новых иероглифических прочтений, таких как комбинации иероглифов, обозначающие winik (виник) «человек» почти на всех языках майя, и u bak (у-бак) «его пленник», часто встречающиеся на победных монументах классического периода.

Рис. 54. Прочтения Джеймса Фокса и Джона Джастесона: а) winik «мужчина», «человек»; б) u bak «его пленник».

Материалы конференции в Олбани вышли в 1984 году. В одном из приложений Питер Мэтьюз впервые в печатном виде представил довольно полную сетку слоговых знаков письменности майя, в которой чтения каждого знака были приняты несколькими докладчиками. Эта сетка пополнялась и расширялась в последующие годы, но теперь почти ни у кого не было сомнений, что майя могли и действительно писали все, что хотели, с помощью этого силлабария. Логограммы окажутся более крепким орешком, но взаимозаменяемость с чисто фонетическими знаками со временем также приведет к их дешифровке.

Дэвид Стюарт не выступал с докладом в Олбани, но к этому времени уже начал играть с загадочным «основным стандартом» и отправил для публикации краткое исследование второго иероглифа этой формулы (головы «Бога N»), который, как ему казалось, был каким-то глаголом. Теперь мы знаем, что он был прав, но его убедили отозвать это сообщение в пользу короткой статьи о прочтении знака жертвенного кровопускания на рельефах классических майя [10]. Сейчас Дэвид отказался от этого чтения, но в той статье, вышедшей в том же томе материалов конференции 1984 года, он сделал важный вывод: богато украшенная полоса, которая исходит из рук правителя во время обрядов конца календарных периодов, на самом деле является кровью, пущенной из собственных гениталий и принесенной в жертву с помощью проколки из кости или хвостового шипа ската (этот инструмент ранее идентифицировал Дэвид Джоралемон). Оказалось, что быть царем майя в классический период не такая уж легкая работа.

По моим представлениям, быть сыном редактора «National Geographic» с бесконечными возможностями для путешествий и приключений в чужих странах – мечта любого подростка. Реальность, вероятно, далека от этого, но нельзя отрицать, что у Дэвида была захватывающая молодость по сравнению, например, с моей: пока я не пошел в колледж, я никогда не бывал в местах экзотичнее Монреаля.

Во время рождественских каникул зимой 1980–1981 годов пятнадцатилетнему Дэвиду выпал случай принять участие в поистине волнующем открытии, в котором слились исследование, опасность и дискомфорт примерно в равных пропорциях [11]. Произошло это так.

Годом ранее двое крестьян из народа майя-мопан обнаружили подземную пещеру на юго-востоке Петена, недалеко от границы с Белизом. Позже в ней побывали несколько американцев, в том числе молодой аспирант Йельского университета Пьер Вентур, который дал ей имя Нах-Тунич «Дом из камня». Карстовые пещеры встречаются во многих частях низменностей майя и в холмистой местности региона Верапас и повсюду почитаются как ворота в страшный подземный мир. Вход в пещеру считается актом храбрости, который может вызвать гнев обитателей Шибальбы, владык смерти. К слову, вскоре после того, как блестящий молодой археолог Деннис Пьюлстон приступил к обширной программе исследования майяских пещер, он был убит ударом молнии на вершине Кастильо, главной пирамиды Чичен-Ицы. Майя не были бы удивлены.

В «National Geographic» пришло сообщение, что в Нах-Туниче найдено настоящее сокровище: стены пещеры были покрыты реалистичными рисунками и пространными иероглифическими текстами классического периода. Журнал решил, что публикация об этом будет отличная, и Дэвид улетел в Гватемалу вместе со своим отцом, главным редактором журнала и другом. Они добрались до пещеры на вертолете и, разбив небольшой палаточный лагерь, исследовали подземные ходы несколько дней, но даже этого было недостаточно для осмотра всех 1200 метров извилистых коридоров.

Дэвид был эпиграфистом экспедиции и просто наслаждался десятками надписей, нанесенных черной краской одинарными и двойными столбцами на влажных стенах. В текстах было много фонетических записей и несколько циклических дат, которые могли быть связаны с системой долгого счета (одна из них пришлась на 18 декабря 741 года, самый разгар позднеклассического периода). Кульминацией Дэвидова восторга стала находка нового варианта записи знака месяца Паш. Обычная форма была логографической и напоминала барабан, издающий звук, – pax (паш) означает «барабан» в некоторых языках майя. Вместо этого Давид обнаружил, что писец использовал два знака, причем первый был хорошо известным заштрихованным иероглифом pa, уже приведенным епископом Ландой в качестве фонетического подтверждения для его версии записи месяца Паш и в имени «Бога N», или Павахтуна, а второй был знаком, который еще не был прочитан: овал, содержащий две параллельные диагональные линии. Следовательно, по принципу сингармонии Кнорозова второй знак должен быть xa, и вместе с первым чтение будет Pa-x(a). Дэвид прочитал свой первый фонетический знак – первый в длинной серии – благодаря тому, что древние писцы с удовольствием играли со своей письменностью, переключаясь от логографической к фонетической записи, уравновешивая звук и значение.

Рис. 55. Фонетическое написание месяца Паш в пещере Нах-Тунич.

Стены пещеры, освещенные вспышками, принесли немало и других сюрпризов, и не последним были реалистичные гомоэротические сцены. Но что характерно: исследователи нашли изображение Хунахпу, великого героя-близнеца, который играл в мяч, вызвав гнев повелителей подземного мира, – в конце концов, эта пещера была продолжением самой Шибальбы! Но что привело писцов в Нах-Тунич в середине VIII века? Сегодня в низменностях шаманы майя используют пещеры для своих самых тайных обрядов и гаданий, и одна из учениц Линды, историк искусства Андреа Стоун пришла к выводу, что паломники из разных мест приходили в Нах-Тунич для проведения церемоний в скрытых глубинах [12].

Все это произошло, когда Дэвид еще учился в старшей школе. Летом он продолжал участвовать в круглых столах, организованных Мерл в Паленке. После окончания учебы в 1983 году он представил на очередном заседании доклад о иероглифе, обозначающем количество пленных [13]. Собственно, это комплекс знаков, и предыдущие поколения эпиграфистов тщетно пытались связать его с календарем, так как он всегда включает число, записанное при помощи точек и палочек. Давид смог доказать, что в действительности иероглиф означал «Тот, у кого столько-то пленников», – обычное тщеславное заявление воинственных правителей майя. Фраза открывалась проклитикой aj, «тот, кто…», затем включала число и завершалась логограммой «кость», которая, как показал Дэвид, должна была читаться bak «кость» или в данном случае «пленник», – прекрасный пример ребусного написания в письменности майя. В политическом ландшафте майя захват важных пленников подтверждал царскую власть, и «Птица-Ягуар» из Йашчилана, успешный царь-воин, часто заставлял писцов вставлять фразу «Тот, у кого двадцать пленников» между своим именем и эмблемными иероглифами своего города.

Рис. 56. Иероглиф количества пленных: а) aj uuk bak (ах-вук-бак) «тот, у кого семь пленников»; б) aj kal bak (ах-к’аль-бак) «тот, у кого двадцать пленников».

К этому времени Дэвид был уже известен и признан в научных кругах. Несмотря на молодость, и даже на то, что он он еще не поступил в колледж, он получил стипендию в Дамбартон-Оакс на 1983–1984 учебный год. Это означало, что он мог работать в абсолютном спокойствии, в прекрасной обстановке, с доступом к превосходной библиотеке и ее замечательному архиву фотографий керамики майя, – рай для ученого.

Жил Дэвид в доме родителей в Вашингтоне. В феврале 1984 года ему позвонили из Чикаго, и представитель фонда Макартуров сообщил Дэвиду, что в знак признания его достижений в майянистике он стал стипендиатом фонда с наградой в целых 128 000 долларов. На первых страницах газет и журналов тут же появилась сказка о том, что юноша восемнадцати лет, только что окончивший среднюю школу, получил «награду гениев», как любят называть эту стипендию журналисты. Вся эта шумиха ничуть не вскружила Дэвиду голову, и макартуровский стипендиат мало чем отличался от самодостаточного, скромного маленького мальчика, который сидел у локтя Линды далеким летом в Паленке.

Между тем эти две стипендии дали молодому эпиграфисту два полных года, чтобы, как он говорил, лишь «играться с иероглифами». Макартуровские деньги были разумно размещены после того, как часть была отложена на поездку в область майя и покупку персонального компьютера. Тогда же его наставница Линда приезжала в Вашингтон на два месяца. «Те два года после школы были очень продуктивными, – вспоминал Дэвид, – особенно работа с Линдой. Мне казалось, что это будет длиться вечно».

Вспомним: исследуя систему хронологии майя, Эрик Томпсон выявил иероглифические выражения, связанные с интервальными числами, которые указывают, нужно ли считать назад (иероглиф счета назад) или вперед (иероглиф счета вперед) от базовой даты до другой даты [14]. Со значительной долей логики Томпсон убедил большинство своих коллег, что главный знак этих иероглифов, выглядевший как голова хищной рыбы, был основан на ребусном принципе и игре с омонимами xok (шок) «акула» и xok (шок) «считать». Таким образом, утверждал Томпсон, один из них означал «считать назад до…», а другой – «считать вперед до…».

Рис. 57. Чтения Дэвида Стюарта: а, б) iwal ut (иваль-ут) «а потом это произошло» (иероглиф счета вперед); в) utiy (утий) «это произошло» (иероглиф счета назад); г, д) witz (виц) «гора»; е) pitzil (пициль) «игрок в мяч»; ё, ж) tz’ib (ц’иб) «письмо».

Во время идиллии в Дамбартон-Оакс Дэвид заметил, что более абстрактный вариант этой головы рыбы может заменять знак u Ланды, напоминающий скобку и использующийся для записи притяжательного местоимения 3-го лица. Тогда Дэвид предположил, что на самом деле оба варианта читались как u. Поскольку и за иероглифом счета назад, и за иероглифом счета вперед часто следовал фонетический знак ti Ланды, Дэвид счел возможным, что голова рыбы может читаться как ut, с ti в качестве фонетического подтверждения. «Я думал об этом с большой неохотой, – вспоминал он, – потому что все говорили о слове xoc. Мне казалось, что я какой-то еретик». Но когда Дэвид стал искать слово ut (ут) или его юкатекский когнат uchi (учи) в словарях, то увидел, что оно означает «случиться» или «сбываться». Он был явно на верном пути.

Прочтение Дэвида было уточнено несколькими коллегами в следующие годы, но основное чтение остается прежним. Четыре лингвиста: Джон Джастесон, Уилл Норман, Кэтрин Джоссеранд и Николас Хопкинс – нашли грамматические доказательства в чоланских языках, что иероглифом счета назад читается ut-iy (утий) или ut-ix (утиш) «это случилось», а иероглифом счета вперед читается как iual ut (иваль-ут) «а потом это произошло» [15].

И опять в том есть какая-то ирония: даже календарь майя начал поддаваться натиску фонетического анализа – и это при том, что в прошлом такие величины майянистики, как Зелер, Гудман и Морли, категорически отвергали фонетизм, придерживаясь мнения, что в классических надписях нет ничего, кроме календарной информации.

Как говорит Дэвид, работа над иероглифом ut «по-настоящему убедила меня в одной из важных черт этой системы письма – в огромном количестве свободно взаимозаменяющихся знаков. Несмотря на всю графическую сложность, большая их часть была просто повторяющейся». Ужасной трясины, о которой говорил Флойд Лаунсбери, когда начал читать книгу Томпсона, просто не существовало.

1984–1987 годы были очень плодотворными для Дэвида. В 1985 году он поступил в Принстон, и множество новых фонетических чтений, по его словам, «взорвалось прямо передо мной». Повторюсь еще раз: эти чтения были основаны на реализации принципа омофонии, когда одни слоговые знаки заменяют другие или логограммы. Результаты его открытий, совершенных в сотрудничестве с коллегами, в том числе с Линдой Шили, увидели свет в новой серии «Research Reports on Ancient Maya Writing», выходившей под редакцией его отца. Под номером 14 в этой серии вышла замечательная работа Дэвида «Десять фонетических слоговых знаков», в которой методология, предложенная Флойдом и продолженная Фоксом и Джастесоном, дала обильные плоды [16]. Сетка слоговых знаков, впервые представленная на конференции в Олбани, начала терять пустые клетки.

Прочтения Дэвида открыли много новых направлений в исследованиях майя. Для меня самым значительным было определение иероглифа для слога tz’i, что в сочетании с уже идентифицированными знаками для передачи финального согласного – b (либо b(a), b(i), либо b(e)) привело к идентификации сочетания иероглифов для самого слова «письмо» – tz’ib (ц’иб) и для писца – aj tz’ib (ах-ц’иб) «тот, кто от письма». Как мы увидим, последствия этого открытия для нашего взгляда на общество и культуру древних майя были огромны.

Загадка за загадкой были решены в этой тонкой, скромной, тщательно аргументированной публикации. Идентификация знака для слога типа СГ tzi привела Дэвида не только к чтению иероглифической комбинации utzil (уциль) «добро» (частое предсказание в кодексах), но также к открытию иероглифа для witz (виц), или «гора».

Когда я готовил каталог выставки Гролье, то заметил, что изображенная на глиняных сосудах чудовищная голова с окаймленными бахромой глазами и отметками, напоминающими знак Kawak, часто служила основой или троном для отдельных богов или окружала их, как пещера. За неимением лучшего термина я назвал тогда этот мотив «Чудовище Кавак». Дэвид обнаружил, что логограмма, изображающая «Чудовище Кавак», может заменяться фонетической записью, состоящей из двух знаков, один из которых будет читаться как wi, а другой – как tzi. В соответствии с принципами Кнорозова это дает wi-tz(i), witz (виц) – что и требовалось доказать! Как будет видно позже, чтение witz помогло идентифицировать топонимы, или названия местностей, в некоторых классических городах.

Был и еще один результат чтения слогового знака tzi: в сочетании со знаком, прочитанным Дэвидом как pi, он использовался в записи слова pitz (пиц) – «игра в мяч» в словарях. Великая священная игра знати майя обрела, наконец, свое иероглифическое имя, и титул aj pitz (ах-пиц) «игрок в мяч» начал появляться среди титулов или эпитетов поклонников Хунахпу и Шбаланке в классический период.

И еще один бог получил свое собственное имя в работе «Десять фонетических слоговых знаков». Это был «Бог К» Шелльхаса, божество со змеиными ногами и дымящейся полосой или лезвием топора, торчащим изо лба. С поздней фазы доклассического периода до начала нашей эры «Бог К» выступал покровителем царских родов и царской власти. Его изображение (так называемый «карликовый скипетр») цари держали в правой руке как символ божественного правления во время церемоний конца календарных периодов. Так кем он был на самом деле? На рубеже веков обстоятельный Эдуард Зелер, сравнивая новогодние церемонии в Дрезденском кодексе с церемониями, описанными Ландой для Юкатана накануне Конкисты, предположил, что «Бог К» должен быть божеством, которое информаторы епископа называли Болон-Ц’акаб («Девять поколений») [17]. Это казалось разумным, но Дэвид нашел фонетическую запись имени этого бога, когда оно использовалось в именных фразах важных правителей в надписях Чичен-Ицы: k’a-wi-l(a), или K’awiil (К’авиль) – сверхъестественное существо, упомянутое в колониальных источниках.

Исследователей давно беспокоило, что правило сингармонии Кнорозова, если гласный второго слогового знака повторяет гласный первого в записях слов типа СГС (Г), не всегда выполняется, как, в частности, в случае со словом K’awil (К’авиль). «А почему не выполняется?» – был разумный вопрос, заданный критиками. К концу 1990-х годов Дэвид вместе со Стивом Хаустоном и лингвистом Джоном Робертсоном смог дать ответ: языки майя, включая язык классических надписей, различают долгие и краткие гласные. Когда гласный является кратким, используется правило сингармонии, как в ku-ch(u) для kuch (куч) «бремя», или tzu-l(u) для tzul (цуль) «собака»; но когда гласный долгий, то вступает в действие правило дисгармонии, как в ba-k(i) для baak (баак) «кость; пленник». Это было решение, которое ускользнуло от самого Кнорозова.

К середине 1980-х годов тонкая струйка дешифровок, начавшаяся в 1960-х годах, выросла в могучий поток. Пилигрим, попавший на один из семинаров Линды в Остине, оказался бы уже среди сотен пылких участников, и некоторые из них совершили свои собственные открытия. И все же среди энтузиастов, разбросанных по всей стране, была горстка действительно блестящих эпиграфистов, включая Дэвида, которые оказались на самом гребне волны. Все они были молоды, все были компетентными художниками (обязательное условие для прорисовки иероглифов), и все имели практическое знание хотя бы одного языка майя. Результаты их дешифровок появлялись с такой скоростью, что их не успевали публиковать, поэтому они поддерживали связь по переписке или устно, лишь изредка встречаясь на конференциях или в поле. Ядро этих «младотурок» составили Питер Мэтьюз, Дэвид Стюарт, Стив Хаустон, Карл Таубе, Барбара МакЛауд и Николай Грюбе – все, кроме Питера и Николая, американцы. Руководителями этой сплоченной группы были Линда и Флойд. Флойд однажды сказал мне с невеселой усмешкой:

Как и Питер Мэтьюз, Стивен Хаустон был «дитя факультета». Он родился в 1958 году в Чемберсберге (штат Пенсильвания), в семье преподавателя колледжа; мать его была шведкой. После окончания с отличием Пенсильванского университета Стивен прибыл в Йель для получения докторской степени. Он учился у Флойда, у меня и у историка искусства Мэри Миллер. Карл Таубе, сын ученого, лауреата Нобелевской премии, был всего на год старше Стива. Он приехал к нам из Калифорнийского университета. Когда-то я сам был одним из аспирантов, и потому хорошо понимаю, что обучать их гораздо труднее, чем студентов: они одновременно и ваши коллеги, и ваши подчиненные. Но с такими учениками, как Карл и Стив, я оказался в обратном положении: это именно они учили меня, а не наоборот. Я постоянно учусь у студентов (потому всегда предпочитал работать в университете, а не в музее), но сомневаюсь, что узнал от кого-нибудь так много, как от этих двоих.

Два других члена этой необычной сети – Барбара МакЛауд и Николай Грюбе – не входили в йельскую орбиту, как Питер, Стив и Карл. Барбара училась в Техасском университете и была одной из разросшейся группы аспирантов Линды, Николай занимал тогда должность в Гамбургском университете, где существует давняя традиция мезоамериканских исследований. Профессионализм Николая был уникален: каждый год несколько месяцев он проводил в отдаленной деревне майя в Кинтана-Роо, изучая эзотерический язык майяских х-менов (шаманов). Излишне говорить, что Николай так же свободно говорил на юкатекском, как Шампольон на коптском.

Великие эпиграфические прорывы иногда происходят, казалось бы, от незначительных дешифровок – так библейский шторм вырос из облачка не больше человеческой руки. Произошло это примерно так.

Мой друг Дэвид Пендергаст из Королевского музея Онтарио искал эпиграфиста для обработки кратких текстов, которые он нашел на жадовых и других артефактах из Альтун-Ха, небольшого, но богатого памятника в Белизе, где Пендергаст вел раскопки [19]. Я не задумываясь предложил Питера Мэтьюза. Питеру не потребовалось много времени, чтобы найти на резной жадовой пластинке собственный эмблемный иероглиф Альтун-Ха, но гораздо большее значение имели иероглифы, процарапанные на паре прекрасных полированных обсидиановых ушных вставок из царского захоронения [20]. Первое иероглифическое сочетание на каждой из них начиналось с u, знакомого нам притяжательного местоимения 3-го лица; затем шел знак tu, давно опознанный Томпсоном благодаря его использованию как числового классификатора в юкатанских надписях; внизу шел штрихованный знак pa Ланды. Питер прочитал это как u tu-p(a) или u tuup (у-тууп) «его ушная вставка» на майя. Далее следовало несколько иероглифов, передававших имя владельца, предположительно человека в гробнице. Так появился первый засвидетельствованный в эпиграфике майя пример «именного ярлыка» (или владельческой надписи).

Рис. 58. «Именные ярлыки», открывающие владельческие надписи:

а) u tup (у-туп) «его ушная вставка»; иероглиф вырезан на обсидиановой ушной вставке из Альтун-Ха; б) u bak (у-бак) «его кость»; иероглиф вырезан на кости из гробницы «Правителя А» в Тикале.

Незадолго до находки Питера Давид, рассматривая изящные процарапанные надписи на коллекции костей, помещенных вместе с телом великого царя под храмом I в Тикале, заметил, что некоторые из них начались с фразы u ba-k(i), то есть u bak (у-бак) «его кость», за которым следуют имя правителя и эмблемный иероглиф Тикаля [21].

Это было совершенно обыденное использование письменности, которую Томпсон и его последователи считали сферой чисто эзотерического и сверхъестественного, – почти как если бы чаша для причастия имела наклейку «Чаша преподобного Джона Доу». Томпсон был бы в ужасе, но владельческие надписи оказались вездесущими в мире классических писцов майя. Древние майя любили называть вещи и рассказывать миру, кому принадлежали эти вещи. Мы обнаружим, что даже храмы, стелы и алтари имели свои собственные имена.

Повторяющийся, почти ритуалистический текст, который я нашел на расписной керамике майя в начале 1970-х годов и который, как я думал, мог быть погребальным заклинанием, после долгого забвения привлек внимание молодых эпиграфистов. В конце концов, «основной стандарт» – наиболее часто встречающийся текст в классической культуре майя, но при всем при том казался недоступным для прочтения.

Недоступным – пока не появилось новое поколение эпиграфистов.

Еще работая над каталогом выставки Гролье, я заметил, что в «основном стандарте» наблюдаются замены знаков, – и не только тех, которые эпиграфисты называют аллографами (то есть незначительные вариации в начертании одного и того же иероглифа), но замены целых знаков. Между тем эти целые знаки иногда указывали на поливалентность, а порой, казалось, даже изменяли значение. Это означало, что «основной стандарт» можно подвергнуть дистрибутивному анализу, то есть изучению закономерностей взаимозаменяемости знаков в этом сильно кодифицированном, почти формульном тексте. Именно это Николай Грюбе намеревался сделать в своей диссертации, и над этим же Дэвид, Стив и Карл начали работать в Йельском и Принстонском университетах, а Барбара МакЛауд – в Техасском [22]. Бесценную помощь им оказал щедрый Джастин Керр, который сделал для них сотни развернутых изображений неопубликованных ваз майя, снятых в его нью-йоркской студии.

Результаты были выдающимися, и не совсем теми, которых я ожидал. Мы помним, как Дэвид Стюарт обнаружил иероглифическое сочетание для tz’ib (ц’иб) «письмо» на этих сосудах и последствия этого открытия. «Основной стандарт», как продемонстрировали Стив и Карл, оказался владельческой надписью, примером гигантского «именного ярлыка» [23]. Они отметили, что сочетание, условно обозначенное мною как иероглиф «крыло и пятиточечный знак», может чередоваться в некоторых текстах с другим сочетанием, которое несомненно читалось u la-k(a). Во многих языках майя и в классическом майя lak (лак) означает «блюдо», а u lak (у-лак), таким образом, переводится «его блюдо». Этот вывод подтверждается тем фактом, что запись встречается только на широких глиняных блюдах. Иероглиф же «крыло и пятиточечный знак» встречается только на сосудах, которые в высоту больше, чем в ширину. Хотя аргументы и были сложны, Брайан Стросс, Стив Хаустон и Барбара МакЛауд сумели убедить коллег, что этот иероглиф должен быть прочитан y-uch’ib (й-уч’иб) «его/ее питьевой сосуд» [24].

Рис. 59. Иероглифы на керамике для сосудов разных форм в «основном стандарте»: а) u lak (у-лак) «его блюдо»; б) u hawante (у-хаванте) «его блюдо на трех ножках»; в) иероглиф «крыло и пятиточечный знак» y-uch’ib (й-уч’иб), обозначающий цилиндрические вазы и круглодонные чаши (посуда для напитков).

Археологи-майянисты любят изучать глиняные сосуды. Они восторгаются каждым черепком, несмотря на то, что находят их в своих раскопах сотнями тысяч, но очень немногие задумываются о функциях керамики. Иконография и эпиграфика рассказали нам, что она использовалась как минимум в качестве погребального инвентаря. Элитарная же керамика майя служила для хранения еды и питья. На многих дворцовых сценах на расписной глиняной посуде изображены блюда, доверху наполненные кукурузными тамалями, и высокие вазы с пенистой жидкостью. Возможно, это бальче, местная медовуха, приправленная корой дерева бальче, но могло быть и что-то еще.

Чем было это «что-то еще», стало ясно после работы Дэвида Стюарта над «основным стандартом». Я назвал иероглифическое сочетание, следующее за иероглифом «крыло и пятиточечный знак», «рыбой», так как это было главным знаком. В порыве вдохновения Дэвид увидел, что этой «рыбе», которая имеет слоговое значение ka, предшествовал знак Ланды для ka, напоминающий гребень, а в конце шел финальный w(a). Это привело Дэвида к выводу, что все сочетание должно читаться ka-ka-w(a) – слово для какао или шоколада.

Невероятное подтверждение этому прочтению пришло в 1984 году, когда археологи раскопали нетронутую раннеклассическую гробницу в сильно разграбленном городе Рио-Асуль в северо-восточном Петене. В погребальный инвентарь входил странный сосуд, изящно расписанный поверх тонкого слоя штука. Крышка сосуда могла завинчиваться, как у термоса. В иероглифический текст были включены имя или имена владельца, иероглиф y-uch’ib (й-уч’иб) «его питьевой сосуд», а также недавно идентифицированный иероглиф для какао. Соскобы пищевых остатков, сохранившихся внутри горшка, были отправлены в «Hershey Foods Corporation» для лабораторной идентификации. Вердикт гласил: это был шоколад! [25]

Теперь нам кажется, что каждая цилиндрическая ваза с иероглифическими надписями использовалась для какао. И действительно, на великолепной вазе из Музея искусств при Принстонском университете изображена служанка (возможно, из гарема «Бога L»), переливающая шоколадный напиток, высоко держа одну вазу над другой, чтобы получить толстую шапку пены, особо ценимую у астеков и, вероятно, у майя. Но есть еще один напиток, что пила знать майя: на открытых чашах с круглым дном иероглиф для шоколада заменяется другим сочетанием, которое читается ul (уль). Это атоле, освежающая белая каша (или кисель) из кукурузы – ее до сих пор употребляют в деревнях майя [26].

Рис. 60. Иероглифы для напитков в «основном стандарте»:

а) kakaw (какау) «какао (шоколад)»; б) sak ul (сак-уль) «белое атоле».

Так кому же принадлежали эти блюда и сосуды для шоколада и атоле? Вопрос вполне резонный, поскольку «именные ярлыки» были частью владельческой надписи. Ответ лежит ближе к концу «основного стандарта», где появляются имена, титулы и эмблемные иероглифы благородных владельцев. Был ли он или она тем, кто заказал сосуд? И были ли сосуды специально изготовлены и украшены, чтобы вместе с едой и питьем сопровождать тело и душу своего хозяина или хозяйки при погребении и в подземный мир, как я долго думал? Или сосуд использовался во дворце до того, как умирал его знатный владелец? Это вопросы, на которые еще нет полного ответа.

А как насчет остальной части «основного стандарта»? Иероглифы для формы сосуда и его содержимого являются лишь частью всей последовательности, которая может, если выписана полностью, содержать до тридцати пяти иероглифов. Но проблема заключается в том, что «основной стандарт» – это древняя формула, впервые появившаяся на резных каменных сосудах, датируемых поздним доклассическим периодом. Большая часть языка этой формулы должна быть архаичной формой классического майя (вспоминается фраза на американских монетах E pluribus unum, написанная на давно мертвом языке, латыни). Тем не менее на 560 страницах докторской диссертации на эту тему Барбара МакЛауд [27] показала, что «основной стандарт» делится на пять частей:

– презентация или инвокация, которая вызывает сосуд к существованию;

– описание обработки поверхности, окрашенной или резной;

– форма сосуда;

– то, что Барбара называет «рецептами» (содержимое сосуда); и

– замыкающая часть, включающая имена и эпитеты, относящиеся к человеку в загробной жизни.

Так является ли «основной стандарт» просто развернутым примером «именных ярлыков» – маркировки объекта и именования его владельца? Если это так, то моя старая гипотеза о том, что «основной стандарт» – это своего рода погребальное заклинание, была совершенно неверной, на что «младотурки» поспешили указать, когда обнаружили на керамике слова «сосуд», «блюдо» и «какао». Но выводы Барбары говорят, что обе гипотезы верны: это формульное предложение служило для того, чтобы посвятить горшок и хранящуюся в нем еду или напиток душе покровителя на его пути в Шибальбу.

Большая часть искусства коренных народов Западного полушария до европейского завоевания кажется нам совершенно анонимной: у нас мало или вообще нет информации о том, кем были создатели этих шедевров и каков был их статус в доколумбовых обществах. На протяжении большей части человеческой предыстории и истории художники редко подписывали свои имена. Как утверждает Джозеф Олсоп в своей новаторской книге «Уникальные традиции искусства» [28], до появления греков только в Древнем Египте мы находим иногда подписанные работы, но даже на этих редких примерах стоят лишь подписи архитекторов. Тем не менее, пишет Олсоп,

Помимо современного мира, где подписаны даже картины в мотелях, широкое использование подписей ограничивается только пятью художественными традициями: греко-римским миром, Китаем, Японией, исламской цивилизацией и Европой начиная с эпохи Возрождения. Что классические майя были исключением из этого правила, стало очевидным после прочтения Дэвидом Стюартом термина tz’ib (ц’иб) на глиняных сосудах. Это слово означает и «письмо», и «рисование», которые майя не различали, – возможно, потому, что оба действия выполнялись кистью (есть свидетельства, что монументальные тексты были изначально намечены на камне в виде чернильных рисунков, как в Древнем Египте). Титул aj tz’ib (ах-ц’иб) означает «тот, кто от письма», другими словами «писец». Мой собственный анализ сцен на сосудах уже показал, что сверхъестественными покровителями писцов и художников майя в классический периода были боги-обезьяны – Хун-Бац’ («1 Обезьяна») и Хун-Чуэн («1 Ремесленник») из «Пополь-Вуха», писавшие с помощью кисточек и краски из раковинных палеток [30].

Сочетание u tz’ib (у-ц’иб) «его письмо (или роспись)», как было показано Дэвидом Стюартом, встречается в двух позициях в «основном стандарте». Первая (по Барбаре МакЛауд) является частью описания обработки поверхности. Дэвид доказал, что в этой позиции сочетание u tz’ib (у-ц’иб) чередуется с сочетанием, в котором слоговой знак yu предшествует слоговому знаку lu и знаку в виде головы летучей мыши. Если сосуд и его тексты были расписными, то использовалось сочетание u tz’ib, а если они были вырезаны или процарапаны, – то еще непрочитанное сочетание yu-lu – «летучая мышь». Было очевидно, что одно сочетание относится к росписи, а другое связано с резьбой.

Во втором случае u tz’ib появлялось на некоторых вазах в разделе, содержащем именные фразы, а за ним следовало личное имя. Поскольку есть повод полагать, что расписал сосуд и написал на нем текст один и тот же человек, этот иероглиф может быть только подписью художника: «роспись такого-то».

Рис. 61. Текст на цилиндрической вазе из Наранхо с указанием имени художника/писца и его царского происхождения.

На вопрос о социальном статусе художников и писцов Дэвид ответил в своем исследовании необычной вазы из моего каталога выставки Гролье. Это высокий цилиндр с рисунками на белом фоне, который почти наверняка происходит из города Наранхо в восточном Петене. «Основной стандарт» располагается в горизонтальной полосе чуть ниже венчика и продолжается в полосе возле основания. Иероглиф u tz’ib появляется в нижнем тексте, сразу за ним следует личное имя, а затем сочетание, прочитанное Дэвидом как i-tz’a-t(i). В словарях itz’aat (иц’аат) переводится как «художник, образованный» – титул, фигурирующий в различных подписанных объектах. Самое удивительное, что после сочетания, которое может передавать родной город художника, в иероглифических блоках, идущих до и после имени создателя вазы, названы его мать и отец. Мать – знатная женщина из города Йахша, а отец – не кто иной, как хорошо известный ахав, правитель могущественного города Наранхо [31].

Таким образом, этот художник и писец не только подписал свою вазу, но и был царского происхождения по обеим линиям. Томпсоновский взгляд на то, что художники и резчики керамики были простыми декораторами, неграмотными крестьянами, находившимися вне орбиты интеллектуального мира майя, был окончательно похоронен эпиграфикой. Ах-ц’иб и ах-иц’аат принадлежали к высшей страте общества майя. Поколения майянистов утверждали, что древняя цивилизация майя была теократией, которой управляли жрецы, и продолжали утверждать даже после открытий Проскуряковой. Но теперь гипотетические жрецы почти исчезли, чтобы быть замененными воинственными династами. Таким образом, настоящим хранилищем мудрости майя в классические времена мог быть корпус знатных художников и каллиграфов. Как мы увидим, высокий статус писцов майя был подтвержден раскопками в Копане.

Весной 1989 года Дэвид окончил Принстон. Его дипломная работа была посвящена эпиграфическому и иконографическому исследованию художников майя [32]. В ней он смог глубже раскрыть значение иероглифа «вырезать» для искусства и культуры майя. Еще в 1916 году Спинден заметил, что это сочетание встречалось довольно часто на резных монументах, и сделал невероятное для того времени предположение, что следующие за ним иероглифы могут содержать личные имена. Но основываясь на текстах на керамике, Дэвид показал, что этот иероглиф вводит имена резчиков, как tz’ib вводит имена художников.

Помните ехидное замечание Томпсона, не гласит ли текст на стеле 12 из Пьедрас-Неграса «Меня сделал Эпстайн»? С пониманием смысла иероглифа «резьбы», как будто в отместку скептицизму Томпсона, это оказалось правдой! На стеле 12 из Пьедрас-Неграса упоминается не менее восьми ее создателей-художников, и каждый подписывал свое имя особым «почерком». Один из этих художников, К’ин-Чаак, оставил подпись и на других монументах в Пьедрас-Неграсе, таких как великолепный трон 1. Его талант, вероятно, был столь же всеобъемлющ, как талант художников итальянского Ренессанса: подпись К’ин-Чаака найдена на панели в Музее искусств Кливленда, которая не без основания считается украденной с одного из памятников, расположенных в бассейне реки Усумасинты. Это было замечательное открытие, наглядно говорящее об индивидуальности, характеризующей классическую цивилизацию майя.

Рис. 62. Подписи скульпторов на стеле 34 из Эль-Перу, Гватемала.

Каждая начинается с сочетания yu-lu – «летучая мышь», и каждая выполнена разным «почерком».

Но феномен подписей относительно узок во времени и пространстве: он ограничен в основном западной частью низменностей майя и временными рамками, составляющими всего около ста пятидесяти лет в позднеклассический период. Тем не менее это прекрасный пример того, как дешифровка позволила нам хотя бы частично приподнять завесу безымянной анонимности, которая окутывала древних майя, чтобы наконец увидеть реальных людей.

Среди масштабных археологических проектов в низменных областях майя, где эпиграфика и история искусств стали неотъемлемой частью исследований, один из крупнейших – программа, возглавляемая Артуром Демарестом из университета Вандербильта, в регионе Петешбатун на западе Петена [33] (если читатель помнит, молодой Артур Демарест, весьма опрометчиво утверждал, что дешифровка Кнорозова ошибочна, но с годами признал свою неправоту). Другой подобный проект реализован в Копане, его директором является Уильям Фэш (сначала работавший в университете Северного Иллинойса, а сейчас в Гарварде), один из немногих знакомых мне полевых археологов, кто умеет читать иероглифы майя [34]. Билл вел раскопки в Копане уже пятнадцать полевых сезонов, начав еще до того, как защитил докторскую диссертацию в Гарварде. Работа команды Фэша и его гондурасских коллег под руководством Рикардо Агурсии позволила восстановить историю Копана с такой достоверностью, какой не было и нет ни для одного другого города майя.

Этот археологический памятник расположен на реке Копан и со времен Стефенса славится красотой и детальной резьбой монументов из трахита. Знакомство Дэвида Стюарта с этой «долиной романтики и чудес» Стефенса произошло летом 1986 года, после очередного Паленкского круглого стола. Линда, которая была эпиграфистом и искусствоведом в проекте Фэша, пригласила Дэвида на две недели присоединиться к ней, и он «был ошеломлен копанскими материалами». В Паленке Дэвид познакомился с немецким эпиграфистом Николаем Грюбе, по словам Дэвида, «единственным человеком, значительно моложе Линды и других, с которыми я работал». Они сразу нашли общий язык, и вместе с Линдой добились значительных успехов в прочтении копанских надписей. Николай побывал в Копане позже тем же летом и вновь приехал в следующем году, уже в составе эпиграфической команды. Он, Дэвид, Стив Хаустон и Карл Таубе постоянно общались в течение этих двух лет, обмениваясь результатами исследований, и, как говорит Дэвид, «мы четверо стали новой школой мысли или чем-то вроде этого».

В 1987 году благосклонное руководство Принстона предоставило Дэвиду отпуск на весь весенний семестр, и он вернулся в Копан, где пробыл шесть месяцев. Именно тогда он получил свой настоящий опыт полевых раскопок под надежной опекой темнобородого Билла Фэша, которого высоко ценили коллеги и местные жители.

Иные археологи могут копать большую часть своей жизни, не находя ничего примечательного, но Дэвид, должно быть, родился под счастливой звездой: 15 марта (в мартовские иды, как он любит отмечать) он наткнулся на впечатляющий жертвенный тайник. Устроенный под алтарем, составлявшем основу гигантской иероглифической лестницы Копана, тайник сохранил в целости три тонко обработанных «фигурных кремня», изделия из жада и инструменты для церемониального кровопускания.

Дэвид, Линда и Николай начали публиковать свои выводы в новой серии заметок, так и называвшейся «Копанские заметки». Несмотря на следы неоправданной редакционной спешки, эти публикации внесли значительный вклад в эпиграфику. Главным достижением стала реконструкция полного списка правителей Копана с основными событиями жизни каждого, начиная с основателя династии Йаш-К’ук’-Мо («Зеленый Кецаль-Ара»), правившего в V веке, и заканчивая последним великим правителем Йаш-Пасахом (или «Новая заря»), умершим в 820 году [35]. Еще один немецкий специалист по иероглифам, Бертольд Ризе, также из Гамбургского университета, выяснил, что знаменитый квадратный алтарь Q, который ранее считался изображением астрономического конгресса, созванного для согласования лунного и солнечного календаря, на самом деле изображал шестнадцать правителей династии (или ахаво’об), сидящих на своих собственных именных иероглифах [36]. Детали их правления, открытые эпиграфистами, позволили археологам и искусствоведам, сотрудничавшим с Фэшем (включая Мэри Миллер из Йеля), связать отдельных правителей и события их правления с конкретными монументами и архитектурными достижениями.

Прояснились и новые страницы политической истории Копана, а также его отношения с Киригуа, относительно небольшим городом, стоявшим на холмах в долине реки Мотагуа в Гватемале. Со времен Стефенса и Казервуда он был известен гигантскими стелами из песчаника и зооморфными скульптурами [37]. Большую часть классического периода Копан доминировал над своим меньшим соседом, но 3 мая 738 года они поменялись местами, по крайней мере на время. В этот день один из самых выдающихся царей Копана Вашаклахун-Убаах-К’авииль («18 Ликов К’авиля») был обезглавлен в Киригуа после постыдного поражения.

И все же эта книга не о политике, а о дешифровке, что возвращает меня к теме «именных ярлыков». Оказалось, что майя даровали собственные имена не только небольшим предметам, таким как ювелирные изделия и керамика, но и почти всему, что элита считала важным в своей жизни. В Копане Дэвид Стюарт показал [38], что стелы назывались lakam tun (лакам-тун) «великий камень», и продемонстрировал, что в текстах, описывающих их возведение, сказано: они «посажены», – глагол майя tz’ap– (ц’ап) означает «сажать». Более того, у отдельных стел в Копане были свои собственные имена, как у людей. Далее Дэвид определил [39] термин майя для каменных курильниц, открытых археологами, – sak lak tun (сак-лак-тун) «блюдо из белого камня». И как будто этого было мало, он идентифицировал иероглифическое имя одного из алтарей Копана (алтарь U) [40]. Этот камень представляет собой голову монстра со знаками k’in («солнце») в глазах, так что неполное пока чтение его имени вполне для него подходяще: k’inich + неизвестный знак + tun (К’инич… Тун), или «камень с солнечными глазами».

«Что значит имя?» – спросил Шекспир, а майя ответили бы: «Очень много!» Они придерживались столь строгих правил касательно номенклатуры, что представляется весьма вероятным, что в таком крупном городе, как Копан, каждое здание, пирамида и, возможно, даже площадь и гробница имели название. Так, Дэвид Стюарт выделил названия храмов в сочетании с глаголом для освящения дома (otot / отот), которые читаются как u k’aba y-otot (у-к’аба йотот) «имя его дома есть такое-то» [41].

Рис. 63. Результаты дешифровки в Копане: а) фраза tz’apah tetun (ц’апах тетун) теперь (1999) читается как tz’apah lakamtun (ц’апах лакамтун) «был посажен большой камень (стела)»; б) sak lak tun (сак-лак-тун) «блюдо из белого камня (каменная курильница)».

В свете новых прочтений эпиграфисты-«младотурки» снова подняли вопрос, что представляют собой эмблемные иероглифы – названия династий или городов? Генрих Берлин оставил этот вопрос открытым. В настоящее время общепризнано, что «префикс водной группы» по Томпсону перед эмблемными иероглифами должен читаться как ch’ul (ч’уль) «священный», и эмблемный иероглиф Копана переводится примерно как «священный владыка Копана». Тем не менее эмблемные иероглифы иногда применяются к политическим объединениям, которые включают в себя более одного города, и в одном политическом объединении может использоваться несколько эмблемных иероглифов (например, в Йашчилане и Паленке) [42].

Следующее открытие Дэвида Стюарта – что главный знак эмблемного иероглифа Йашхи, разрушенного города в Петене, на самом деле читается Yaxha (Йашха), как и название соседнего озера, – свидетельствовало, что, по крайней мере вначале, некоторые эмблемные иероглифы были топонимами [43]. Более того, полноценные топонимы оказались довольно распространенными. Как показало недавнее исследование Стива Хаустона и Дэвида Стюарта [44], названия местностей обычно вводятся глаголом uti (ути) «это произошло (в)».

Многие из топонимов включают слово witz (виц) «холм» или «гора». Эта черта объединяет майя с астеками и миштеками. В копанских текстах часты ссылки на Мо-Виц («Холм Попугая Ара») – вероятно, мифическое место обряда конца календарного периода, отмечавшегося Вашаклахун-Убаах-К’авиилем. Кажется, некоторые топонимы относятся к зонам внутри города, другие – к чужеземным местностям, а есть и явно мифологические. Среди мифологических названий – Матавиль, место, где родились божества, упомянутые на панелях «Группы Креста» в Паленке. Самым загадочным остается сверхъестественный топоним, условно переводимый как «черная дыра, черная вода» – вход в подземный мир.

Одно из самых удивительных открытий в Копане, непосредственно связанное с положением писцов в обществе майя, было сделано под руководством Уильяма Сандерса из университета штата Пенсильвания. В большой жилой группе, известной как «Сепультурас», расположенной к северо-востоку от центра города [45], фасад главного здания (9N-82) был украшен скульптурами писцов, держащими в руке чернильницы, изготовленные из раковин, а статуя одного из моих обезьян-писцов была найдена погребенной под этим зданием, опять же с чернильницей и кистью. Внутри сооружения находилась каменная скамья, на ножках которой были вырезаны изображения богов-павахтунов, а на торце – великолепный иероглифический текст, выполненный полнофигурными иероглифами. Это был поистине величественный дворец писцов, и его обитатель был явно патриархом всего комплекса.

Рис. 64. Чтение аффиксов эмблемного иероглифа Копана как ch’ul ajaw (ч’уль ахав) «священный владыка».

Как читать основной знак, согласия пока нет.

Кто этот писец? Вскоре эпиграфисты выяснили, что звали его Мак-Чааналь и преуспевал он во времена последнего подъёма Копана, когда в правление Йаш-Пасаха произошла децентрализация и власть перешла в руки местных вельмож. Статус Мак-Чааналя был настолько высок, что ему было позволено вырезать посвящение в честь его собственных предков, включая имена матери и отца [46].

Таким же высокопоставленным был и живший ранее писец, местом последнего упокоения которого была гробница, сооруженная глубоко под Храмом Иероглифической лестницы. Погребение было обнаружено в 1989 году, и поначалу археологи подумали, что отыскали царское захоронение. Но когда рядом с головой покойника нашли безнадежно сгнивший кодекс, десять сосудов с краской у ног и чашу с изображением писца, стало ясно, что это был ах-ц’иб, только очень высокого ранга, потому что его сопровождал в Шибальбу принесенный в жертву ребенок [47]. Никто пока не знает, кем именно был этот человек, но жил он примерно за полтора столетия до Мак-Чааналя, в VII веке. Билл Фэш предположил, что он был братом 12-го правителя, именной иероглиф которого условно читался как «Огонь-Имиш-Бог К». Линда Шили считала более вероятным, что он был не правившим отцом 12-го правителя и младшим братом предыдущего владыки. К концу 1990-х годов общим мнением стало, что это был сам царь.

В 1980-х годах дешифровки происходили с головокружительной быстротой. Часто сразу несколько представителей нового поколения майянистов наталкивались на одно и то же чтение совершенно независимо друг от друга. Это было вызвано тем, как думала Линда, что исследования «достигли критической массы». Правота ее слов подтвердилась, когда речь зашла об одном загадочном сочетании иероглифов и свет пролился на целую новую область верований и практик.

Основным знаком этого сочетания был иероглиф, похожий на иероглиф Ajaw (Ахав), правая половина которого была скрыта шкурой ягуара. Некоторые эпиграфисты, в том числе Линда, предлагали читать его как balam ajaw (балам-ахав) с приблизительным значением «скрытый владыка» [48]. Этот иероглиф часто появляется во вспомогательных текстах на изящных расписных вазах, а тексты описывают сверхъестественных существ, изображенных в сценах. Имена существ идут первыми, затем следует непрочитанный пока иероглиф («скрытый владыка» Линды Шили), а эмблемный иероглиф завершает фразу.

Где-то в конце октября 1989 года Линда Шили получила два письма, написанные в один и тот же день. Одно было от Николая Грюбе из Гамбурга, другое от Стива Хаустона из Нэшвилля (штат Теннесси), где он преподавал в университете Вандербильта. Они независимо друг от друга поняли, что аффиксы, надежно прочитанные как wa и ya, были фонетическими подтверждениями к основному логографическому знаку, и оба предположили, что этот знак должен читаться как wa-y(a). В своем письме Николай говорит:

Со своей стороны, Стив отмечает, что в юкатекском языке way (вай) – это «трансформация колдовством», а в некоторых других языках майя он может иметь значение «спать» и «видеть сны».

Каково значение этих новых прочтений?

Во всех коренных культурах тропического пояса Нового Света широко распространены поверья, что шаманы могут по своему желанию превращаться в опасных животных, обычно в ягуаров, и антрополог Питер Фёрст смог проследить бытование этой идеи вплоть до древнейшей в Мезоамерике ольмекской цивилизации [49]. Более того, этнологи обнаружили очень похожие верования у современных майя-цоциль высокогорного Чьяпаса. Они верят, что у каждого человека есть животное-двойник, называемый вайхель или чануль, в облике ягуара, койота, оцелота, совы, оленя, колибри и т. д. По словам моего старого гарвардского учителя Эвона Фогта, который всю жизнь изучал цоцилей, эти существа живут в мифическом загоне внутри большой вулканической горы. Тип животного аналога зависит от статуса человека: у высокопоставленного цоциля это может быть ягуар, у простого – мышь. Как говорил Фогт, «жизнь человека зависит от жизни его животного, который должен быть защищен от зла или вреда, чтобы сохранить свою жизнь. Весь вред, причиняемый вайхелю, испытывает и человеческое тело. Смерть тела и его вайхеля происходят одновременно» [50]. И когда Николай использовал слово «нагуаль» для описания концепции «другого я», он взял термин из языка науатль (астекского), поскольку эта концепция впервые была описана в антропологической литературе для народов, которые были подданными астеков; но при всем при том в основе своей концепция вай является общемезоамериканской.

Рис. 65. Иероглиф way. Деталь вазы в стиле кодексов, на которой изображен «Водяной Ягуар», плавающий в море; текст идентифицирует его как вайя царя Сейбаля.

В классические времена, как отмечали Стив Хаустон и Дэвид Стюарт в своем исследовании этой темы в 1989 году [51], концепция вай особенно ярко отражается на расписных вазах, особенно в стиле кодексов. На богато украшенных поверхностях ваз вайи могут принимать форму «Водного Ягуара», или различных ягуароподобных животных, таких как ягуар-собака, или мифологических зверей (чудовищная жаба, обезьяна и олень-обезьяна), или драконоподобных змей с оленьими рогами, в иероглифических текстах называемых chih-chan (чих-чан).

Но изображения вайев не ограничиваются вазами. В царских ритуалах кровопускания на притолоках Йашчилана «Змей видений» (термин Линды Шили), нависающий над участниками обряда, идентифицируется в текстах как вай персонажа, проливающего свою кровь, или как вай К’авиля («Бога К»). Даже боги имели своих вайев, как и царские роды. Целые здания обозначены как waybil (вайбиль) – в переводе с языка майя-цоциль «спальное место». Было ли это место, где великий йашчиланский ахав, такой как могучий «Щит-Ягуар», мог общаться со своим вайем (безусловно ягуаром) в снах?

Таким образом, Стив и Дэвид рассматривают вай как «со-сущность» людей и сверхъестественных существ. Они утверждают, что «большая часть изображений на керамике связана с восприятием майя своей сущности; в результате смерть и загробная жизнь больше не могут рассматриваться как доминирующая тема гончарного искусства майя» [52], – тем самым лягнув меня, как я когда-то лягал Томпсона. Естественно, я не совсем согласен с этим обобщением; к тому же Стив и Дэвид признали, что сон связан в надписях со смертью и иероглиф смерти в виде так называемого «знака процента» может замещать логограмму way. И все же открытие концепции вай эпиграфистами нового поколения стало большим шагом к кульминации великой дешифровки майя. В ответе на письма своих молодых друзей Линда Шили говорила от лица многих из нас: «Спасибо вам за то, что вы поделились этим замечательным открытием. Меня даже какой-то благоговейный ужас охватил».

Так же чувствовали себя и мы все!