Сонным тропическим вечером 11 апреля 1815 года жители острова Сумбава на востоке от Явы изнемогали от жары. Внезапно серия ударов, похожих на артиллерийскую канонаду, разорвала закатную тишину и перепугала людей, которые все еще вздрагивали при звуках выстрелов. Лишь недавно с островов был изгнан ставленник Наполеона в Голландской Ост-Индии, и регион перешел под контроль Британии. Гарнизон Джокьякарты выслал отряд солдат проверить близлежащие посты. С закатом солнца стрельба, казалось, становилась все громче. В тот день в порту Макасар на юге Сулавеси находилось британское правительственное судно «Бенарес». Оно отплыло с военным отрядом, чтобы обыскать южную часть острова и очистить ее от пиратов. Никого и ничего не обнаружив, «Бенарес» через три дня вернулся в порт. Пять дней спустя, 19 апреля, взрывы возобновились, и на этот раз они были настолько сильными, что сотрясали дома и корабли. Капитан «Бенареса» вновь повел судно на разведку к югу. Небо было таким темным от пепла, что он едва мог разглядеть на нем луну. Окрестности окутал густой мрак, и целыми днями пепел и зола сыпались дождем на города и деревни. Так начиналось катастрофическое извержение вулкана Тамбора на северной оконечности Сумбавы.

После трех месяцев сильных сотрясений вулкан Тамбора стал на 1300 м ниже. Его вершина скрылась в потоках лавы и облаках мелкого пепла, поднявшегося высоко в атмосферу. Обломки вулканической породы завалили дом британских поселенцев в 65 км от горы, а мелкие частицы закрыли небо в радиусе 500 км. Британский лейтенант-губернатор Явы Томас Стэмфорд Раффлз писал: «Территория, по которой распространялся неровный гул и другие последствия извержения, составляла тысячу английских миль [1600 км] в окружности, включая все Молуккские острова, Яву, значительную часть Сулавеси, Суматру и Борнео… Свирепые вихри поднимали в воздух людей, лошадей, коров и все, что попадалось им на пути». По меньшей мере 12 тысяч человек на Сумбаве погибли в результате извержения и еще 44 тысячи умерли от голода, вызванного осевшим пеплом, на соседнем острове Ломбок. Океан на многие километры вокруг был покрыт плавающими деревьями. Раскаленные потоки лавы хлынули по склону к побережью, заливая тысячи гектаров пахотных земель. Плавучие вулканические шлаки шестиметровым слоем покрыли несколько квадратных километров Тихого океана.

Вулканологи зафиксировали более 5560 случаев извержений вулканов с момента окончания последнего ледникового периода. Извержение Тамборы было одним из самых мощных и превзошло даже извержение вулкана Санторин в 1450 году до н. э., которое, возможно, породило легенду об Атлантиде. Объем выброса пепла при этом был в 100 раз больше, чем при извержении вулкана Сент-Хеленс в штате Вашингтон в 1980 году и вулкана Кракатау в 1883 году. Извержение Кракатау было первым, которое тщательно изучали исследователи. Как выяснилось, оно на 15–20 % снизило количество прямого солнечного освещения на большей части поверхности земного шара. Значительно более масштабное извержение Тамборы, которое пришлось на десятилетие высокой вулканической активности, имело еще более серьезные последствия в период, когда глобальные температуры и без того были ниже нынешних.

Расположение вулканов в Юго-Восточной Азии.

Между 1812 и 1817 годами произошло по крайней мере три крупных извержения вулканов: Суфриера на острове Сент-Винсент в Карибском море в 1812-м, Майона на Филиппинах в 1814-м и Тамборы годом позже. Все они оставили в стратосфере густой шлейф пыли. Кракатау дал ученым базовое значение для оценки уровня загрязнения воздуха вулканическими отходами. Если 1883 году был присвоен индекс 1000, то между 1811 и 1818 годами он приближался к 4400. Еще несколько мощных извержений с 1835 по 1841 год привели к индексу 4200 и дальнейшему похолоданию.

Плотная вулканическая пыль на больших высотах уменьшает прозрачность атмосферы, что ведет к экранированию солнечной радиации и снижению температуры земной поверхности. Эти последствия можно отследить по всей планете. Измерения, проведенные после извержения Кракатау в 1883 году, показали, что среднемесячный уровень солнечного излучения был на 20–22 % ниже обычного значения между 1883 и 1938 годами. Хотя недостаток прямого солнечного света и тепла отчасти компенсируется рассеянным (диффузным) излучением, отклонение уровня поглощаемой Землей солнечной энергии всего на 1 % может изменить температуру на ее поверхности на 1 °C. В зонах рискованного земледелия, например на севере Скандинавского полуострова, эта разница может стать критической.

Снижение уровня солнечной радиации ведет к ослаблению зональной циркуляции в северных широтах и смещает обычные пути западных циклонов ближе к экватору. Субполярный пояс низкого давления смещается на юг. В умеренные северные широты приходит холодная и пасмурная весна, приносящая больше штормов, чем обычно. Устойчивая вулканическая активность может иметь серьезные последствия. Грандиозные извержения 1812–1815 годов способствовали смещению субполярной зоны пониженного давления в середине лета к 60,7° северной широты, что на целых 6° южнее, чем в период между 1925 и 1934 годами.

Для многих европейцев 1805–1820 годы оказались самыми холодными за весь малый ледниковый период. Снегопад на Рождество стал обычным явлением после 1812 года. Родившийся в том же году писатель Чарльз Диккенс вырос в самое холодное десятилетие, которое Англия видела после 1690-х. Его рассказы и «Рождественская песнь», вероятно, во многом основаны на его детских впечатлениях. Долю ответственности за похолодание несут вулканы. Пепел Тамборы, задержавшись в атмосфере над большей частью планеты на целых два года, вызвал необычную погоду. Двухдневная метель в конце января 1816 засыпала Венгрию коричневым и розовым снегом. Жители Таранто на юге Италии, где и обычный снег был редкостью, были напуганы красными и желтыми снежными хлопьями. Красный, коричневый и голубоватый снег выпадал в апреле и мае в Мэриленде. Пыль повсюду висела сухим туманом. Английский викарий писал: «В течение всего сезона солнце каждое утро вставало как бы в клубах дыма, красное и тусклое, давало мало света и тепла и садилось вечером в густой туман, почти не оставляя следов своего прохождения над земной поверхностью».

Год 1816-й сразу стал известен по обе стороны Атлантики как «год без лета». В Западной и Центральной Европе обильные дожди сочетались с аномально низкими температурами в течение всех месяцев вегетационного периода. Это лето в среднем было на 2,3–4,6 °C холоднее, чем обычно. Июль на севере Англии стал самым холодным за 192 года наблюдений. Растущие посевы оказались побиты градом и грозовыми ливнями. Лондонская газета «Таймс» 20 июля отмечала, что «если нынешняя сырая погода сохранится, посевы неизбежно полягут, и результаты такого бедствия в нынешнее время станут губительными не только для фермеров, но и для всего народа». В графстве Кент, одном из самых теплых регионов Англии, скудный урожай пшеницы был собран 13 октября, а не 3 сентября, как обычно. Зерно было «настолько отсыревшим, что не годилось для немедленного употребления».

Европа еще не успела оправиться от войн и экономической блокады. Повсеместная безработица, вызванная сокращением производства во время войны и демобилизацией тысяч солдат и матросов, уже заставила голодать многие бедные семьи. Вскоре из-за плохого урожая цены на зерно и хлеб оказались для них слишком высоки. Урожайность английской пшеницы в 1816 году была самой низкой за период 1815–1857 годов, в то время как на еду уходило две трети бюджета рабочей семьи. К счастью, в Англии значительные запасы зерна, оставшиеся с прошлого года, некоторое время позволяли сдерживать рост цен на хлеб.

Во Франции «невозможно было есть хлеб – он прилипал к ножу». В целом по стране после холодного лета с повсеместными наводнениями и градом урожайность зерновых была вдвое ниже обычной. Сбор винограда начался примерно 29 октября – это самая поздняя дата за многие годы. В Вердене виноград не созрел вовсе. Более развитая, чем поколение назад, транспортная система облегчила положение многих районов, и нехватка продовольствия все же не переросла в массовый голод. В деревнях и селах цены на хлеб резко выросли, но в Париже они удерживались на низком уровне благодаря государственным субсидиям.

В отдаленных и горных районах погода быстро ухудшалась. На юге Германии в 1816 году погиб весь урожай, так что к следующей зиме наступил «настоящий голод… насколько это еще возможно на том уровне цивилизации, на котором мы находимся». Автор этих слов – Карл фон Клаузевиц – описывал бедные деревни и провинциальные городки, где «скрюченные фигуры, едва напоминающие людей, бродили по полям, выискивая еду среди неубранного и уже полусгнившего картофеля, который так и не успел вырасти».

Средняя летняя температура в Женеве, неподалеку от которой на вилле Диодати поселился, оставив жену в Лондоне, английский поэт лорд Байрон, была самой низкой с 1753 года. Убежище Байрона на берегу озера посещало множество гостей, среди которых были Перси Биши Шелли и его жена Мэри. Из-за холодной погоды всей компании пришлось сидеть в доме и развлекать друг друга разными историями. (История Мэри впоследствии превратилась в знаменитый роман «Франкенштейн».) Но вокруг этого туристического места царил голод. Цены на зерно и картофель выросли втрое, более 30 тысяч швейцарцев остались без работы и без хлеба. Бедняки ели щавель, исландский мох и кошек. На улицах Цюриха было так много детей и взрослых, просивших милостыню, что 1817 год вошел в историю как «год нищих». «Они держатся за счет частной и государственной благотворительности, а также раздачи дешевой похлебки». Власти принимали меры и импортировали зерно из Ломбардии и Венеции. Но слишком часто драгоценный груз доставался разбойникам, поджидавшим на горных перевалах или на озере Комо. Преступников, осужденных за поджоги и грабежи, казнили, воров били кнутом. Три женщины были обезглавлены за детоубийство; быстро росло количество суицидов.

Неудивительно, что массовый голод вызвал всплески религиозности, мистицизма и пророчеств о близящемся конце света. Баронесса Юлия фон Крюденер, высланная из южногерманского Бадена за миссионерское рвение, при любом удобном случае раздавала милостыню из фонда, пополняемого за счет продажи ее драгоценностей, доходов от поместий и пожертвований богатых покровителей. «Дама Священного союза» вызвала переполох в Швейцарии, провозгласив, что «приближается время, когда Владыка Владык вновь примет бразды правления. Он сам будет кормить свое стадо. Он осушит слезы бедных. Он поведет народ свой, и от всех сил тьмы не останется ничего, кроме гибели, позора и презрения». Протесты баронессы Крюденер против обращения с нищими, а также ее заявления о божественных чудесах привели к тому, что ее изгнали еще из нескольких городов.

Массовые волнения, мародерство, мятежи и насилие охватили в 1816 году всю Европу и достигли апогея следующей весной. Веками народ реагировал на неурожаи и голод страстными молитвами и гражданским неповиновением. События развивались по устоявшейся схеме: перед лавками пекарей и на рыночных площадях проводились демонстрации, сопровождаемые поджогами, грабежами и беспорядками. Всякий раз, когда возникал дефицит продовольствия и повышались цены на зерно, рабочая беднота выходила на улицы, как это было во Франции и других странах на протяжении всего XVIII века. Но хлебные бунты зимой 1816/17 года ознаменовались невиданными со времен Великой французской революции вспышками насилия.

Сначала неприятности начались на британском побережье Ла-Манша, когда после проливных дождей в Восточной Англии в мае 1816 года цены на зерно стремительно выросли, а возможностей для трудоустройства в деревнях стало меньше. Бесчинствующие шайки батраков нападали на дома своих обидчиков, жгли амбары и хлебные склады, разгуливали, вооружившись палками с гвоздями и флагами с надписью «Хлеб или кровь». Они требовали снижения цен на хлеб, пока не попадали в руки ополченцев, которые угрожали мятежникам смертной казнью. Лето было спокойным, но неурожай и возобновившийся рост цен принесли новые беды. Толпа из 2000 человек в шотландском Данди разграбила более сотни продовольственных магазинов, а затем разгромила и сожгла дом торговца зерном. И снова пришлось вызывать войска, чтобы восстановить порядок.

За волнениями в Британии стояло нечто большее, чем обычный дефицит продовольствия. Стагнация в торговле и промышленности, массовая безработица и социальная напряженность, вызванные ускоренной индустриализацией и зарождением классового сознания, были главными причинами мятежей и сопутствующего им движения луддитов. Например, в марте 1817 года 10 тысяч собравшихся в Манчестере ткачей решили провести голодное шествие. Они несли на спине завернутые в одеяла пожитки и собирались просить принца-регента принять меры по оздоровлению пришедшей в упадок хлопковой отрасли. Поход бедняков, хоть и выглядел аполитичным, вскоре был разогнан. Только один «одеяльщик» в конце концов добрался до Лондона.

Еще острее нехватка продовольствия ощущалась в Ирландии – стране, которая теперь сильно зависела от картофеля. Сотни малоземельных семей в графстве Тирон весной 1817 года покинули свои дома и жили попрошайничеством. Они собирали крапиву, дикую горчицу и капустные кочерыжки. Пищи было так мало, что «семенной картофель доставали из земли и использовали для поддержания жизни; отчаянно разыскивали крапиву и другие съедобные травы, чтобы утолить муки голода… Вся страна пришла в движение». По меньшей мере 65 тысяч человек погибли, несмотря на все усилия по оказанию немедленной помощи.

К концу 1816 года хлебные бунты охватили Францию. В ноябре разъяренная толпа в Тулузе, возмущенная ростом цен, не выпустила из города груз пшеницы и установила «справедливую» цену в 24 франка за гектолитр. Хотя в регионе не было дефицита зерна, народ боялся того, что случится, если будут вывезены все запасы. В конце концов восставших разогнал отряд драгун. Полицейским и солдатам, охранявшим повозки с зерном на пути к рынку в долине Луары, пришлось вступить в бой с голодными крестьянами. К середине зимы 1817 года многие магистраты прекратили розыск преступников. Серьезные беспорядки вспыхнули вокруг Парижа, где импорт зерна и субсидии удерживали цены на низком уровне, в то время как люди, находившиеся за пределами города, были встревожены нехваткой продуктов. Тысячи жителей пригородов хлынули в столицу в поисках еды. В ходе переписи 1817 года «неимущими» было определено не менее 11,5 % парижан при общей численности населения в 713 966 человек. Рыщущие по сельской местности многолюдные ватаги бродяг завладели городом Шато-Тьерри. Они опустошали продовольственные склады и перехватывали баржи с зерном на реке Марне. Когда военные взяли город под свой контроль, на фоне слухов о готовящемся захвате власти Наполеоном мятеж распространился на деревни и села.

Продовольственный кризис послужил толчком к массовой эмиграции, которую четверть века сдерживали войны. Десятки тысяч людей двинулись вниз по Рейну из германских государств в Голландию, надеясь оттуда перебраться в Америку. Обстановка в Амстердаме была настолько невыносимой, что многие из них захотели вернуться домой. Сотни людей на причалах умоляли взять их на корабль. Даже те, у кого были деньги, не могли найти себе места ни на одном судне. Власти пытались задержать несчастных на границе и вернуть на родину, но без особого успеха.

Исход жителей беспокоил даже родные страны мигрантов. Швейцария, уже прославившаяся своими часами и тканями, боялась потерять важнейшие секреты производства, поэтому ее власти неодобрительно отнеслись к эмиграции 1815 года. Но высокие цены на продовольствие и продолжающееся обнищание вынудили уехать тысячи людей. С 1815 по 1819 год десятки тысяч англичан, главным образом из Йоркшира, перебрались в США по той же причине, что и 20 тысяч ирландцев в 1818 году. Трудно сказать, сколько из этих людей бежали именно от голода, а не от общей неустроенности, но совершенно очевидно, что более 20 тысяч жителей Рейнской области между 1815 и 1830 годами эмигрировали в Северную Америку, чтобы больше не влачить жалкое существование, ведя натуральное хозяйство на раздробленных земельных участках, где риски слишком велики, а возможности заработка слишком редки.

Летом 1816 года профессор Джереми Дэй, президент Йельского колледжа в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, отвечал за фиксацию показателей температуры, записи которых непрерывно велись университетом с 1779 года. Обязанности состояли в том, чтобы каждое утро вставать в 4:30 и считывать показания приборов, даже в самый разгар зимы. Дневные температуры июня 1816 года были поразительно низкими, около 18,4 °C, что примерно на 2,5 °C ниже средних значений за период с 1780 по 1968 год. В тот месяц в Нью-Хейвене было не теплее, чем в канадском Квебеке. Это был самый холодный июнь за всю историю наблюдений.

Весна в тот год выдалась поздней и сухой, с заморозками в середине мая. Тем не менее, семена были посажены и взошли, когда три волны не по сезону холодного воздуха налетели из Канады и быстро распространились по Новой Англии. В течение пяти дней, с 5 по 10 июня, в регионе свирепствовали сильные ледяные ветра. На севере Новой Англии выпало от 8 до 15 см снега, прежде чем непогода утихла. На Вермонт обрушился проливной дождь, который 9 июня перешел в снегопад. Снег покрыл холмы и загнал в западню десятки овец. Фермер Хайрем Харвуд из Беннингтона, Вермонт, писал в дневнике о промерзших полях и такой холодной погоде, что ему до полудня пришлось работать в рукавицах. К 10 июня его посевы были «полностью уничтожены и почти не видны». Сотни недавно остриженных овец погибли от холода. В Конкорде, штат Нью-Гэмпшир, гости, приглашенные на инаугурацию губернатора Уильяма Пламера, по пути попали в сильную метель. Одна из приглашенных, Сара Анна Эмери, писала: «У нас стучали зубы, а ноги и руки онемели». «Проблемный зуб» ее подруги невыносимо ныл на морозе.

В Нью-Йорке и южной части Новой Англии дела обстояли немногим лучше. Горы Кэтскилл были покрыты снегом. Тысячи перелетных птиц покидали замерзшие леса и устремлялись в Нью-Йорк, где замертво падали на улицах. В Южном Виндзоре, штат Коннектикут, преподобный Томас Роббинс, который был еще и фермером, читал пастве притчу о неплодной смоковнице (Лука, 13:6–9). Владелец виноградника пришел сорвать плоды со смоковницы на своей земле, но не нашел их и приказал срубить дерево. Виноградарь убеждал его оставить ее и срубить на следующий год, если она вновь не принесет плодов. Иными словами, говорил он, будьте терпеливы, ибо это несчастье пройдет.

Холода отступили, и фермеры по всей Новой Англии вновь начали сеять. Менее чем через месяц второе похолодание, уже не такое сильное, принесло морозы в штат Мэн. Многие озера на юге Канады все еще были покрыты льдом. Повсеместная гибель посевов создала опасность нехватки сена на будущую зиму. Газеты призывали фермеров сеять еще раз и писали о возможных заменителях зимнего фуража, таких как картофельная ботва. Остаток июля и начало августа выдались теплыми и похожими на обычное лето, если не считать продолжительной засухи. Неугомонный Томас Роббинс благодарил провидение за чудесную перемену, но беспокоился из-за отсутствия осадков. Он провел «торжественный и увлекательный молебен» о дожде 20 августа. На следующий день пошел ливень, совпавший с внезапными заморозками, которые фактически похоронили все надежды на приличный урожай. Если бы морозы ударили на две недели позже, урожай мог быть превосходным. Но, несмотря на аномальную погоду, многим фермерам жилось неплохо. Житель Вермонта Хайрем Харвуд скосил сено в начале августа, к 23 августа у него созрела озимая пшеница, а через несколько дней – овес: «…такой прекрасный урожай овса нечасто увидишь».

В Нью-Хейвене последние весенние заморозки случились 11 июня, на 20 дней позже, чем в любой другой год десятилетия. Первые осенние заморозки наступили на 35 дней раньше, 22 августа. Даже без странных июльских морозов вегетационный период в 1816 году был бы на 55 дней короче обычных 155 – в основном из-за извержения Тамборы на другом конце света.

Пока многие фермеры спасали фрукты и овощи, хуже всего тем летом пришлось кукурузе – основному продукту Новой Англии XIX века. Не более четверти урожая кукурузы 1816 года годилось в пищу человеку. Остальные початки были незрелыми и заплесневелыми, едва пригодными для коров или свиней. В небольших сельских общинах всегда не хватало денег, а неурожай усугублял их нехватку с наступлением зимы. Многие приходы Квебека остались без хлеба и молока. Газета «Галифакс Уикли Кроникл» писала, что бедные фермеры в Новой Шотландии влачат «жалкое существование, отваривая дикие травы, которые едят с молоком; счастливы те, у кого еще есть молоко, кто не израсходовал его на свои нужды ранее». В Сент-Джонсе (Ньюфаундленд) 900 мигрантов были отправлены назад в Европу, потому что в городе не хватало еды. Губернатор Нью-Брансуика запретил вывоз хлеба и перегонку всех видов зерна в спирт.

Цены на все продукты питания взлетели до небес. Зерно для посева из уцелевших хозяйств на севере Новой Англии стоило до 4 долларов за бушель – и фермеры были рады приобрести его пусть даже по такой безбожной цене. Картофель в штате Мэн подорожал с 40 центов за бушель весной 1816 года до 75 центов в 1817-м. Финансовое состояние Томаса Джефферсона было настолько подорвано плохим урожаем в Монтичелло, штат Вирджиния, что он был вынужден занять у своего управляющего 1000 долларов – огромную по тем временам сумму. Еще южнее, в Северной и Южной Каролине, урожайность зерновых местами была на треть ниже нормы.

Последствия холодов 1816-го ощущались еще много лет. В то время как федеральное правительство мало чем помогло в условиях кризиса, Законодательное собрание штата Нью-Йорк признало необходимость совершенствования транспортной инфраструктуры для доставки продовольствия из одних районов в другие, что в то время было возможно только при помощи простых телег. В апреле 1817 года началось строительство Канала Эри, который должен был соединить реку Гудзон с Великими озерами; 523-километровый канал был торжественно открыт 25 октября 1825 года. Однако перевозить грузы на баржах было долго и неудобно, поэтому водный путь вскоре был вытеснен на второй план железными дорогами.

Продовольственный дефицит 1816–1817 годов стал последним поистине масштабным бедствием подобного рода в западном мире. Он затронул огромные территории от Османской империи и Северной Африки до Швейцарии, Италии, Западной Европы и даже Новой Англии и Восточной Канады. Причиной кризиса стали не только катастрофические неурожаи, но и резкий рост цен на продукты питания в период политической и социальной нестабильности после наполеоновских войн.

На Западе основной причиной смертей стал не сам голод, вызванный чередой очень холодных лет, а тяжелые социально-бытовые условия. В Швейцарии уровень смертности в 1816 году был на 8 % выше, чем в 1815-м. Годом позже он вырос на 56 %. В Англии и Франции эти показатели были не такими пугающими, поскольку там были приняты некоторые эффективные меры для сдерживания цен на продовольствие. Как и в 1740 году, большинство людей умирали от инфекционных заболеваний из-за ослабленного недоеданием иммунитета. Историк Александр Столленверк цитирует дневник одного из современников: «Многие умерли если не от голода, то по крайней мере от недостатка и плохого качества пищи… Та дикая зелень, что растет на полях, могла бы стать хорошим подспорьем, но мысль о том, чтобы есть траву, как животные, приводит этих людей в ужас». Обнищание населения Италии, Швейцарии и Ирландии способствовало высокой смертности в этих странах, главным образом от тифа и болезней, вызванных голодом. «Ужасно видеть, как ходячие скелеты с жадностью набрасываются на самую отвратительную и противоестественную пищу – трупы животных, листья крапивы, корм для коров и свиней».

Неурожай 1816 года вызвал в Британии эпидемии сыпного и возвратного тифа. В 1818 году в Глазго из 130 тысяч жителей заболело 32 тысячи, 3500 из них умерло. Вспышка тифа среди рабочих шелковой фабрики в лондонском районе Спиталфилдс осенью 1816 года быстро распространилась на бедные кварталы города. Богадельни были переполнены «полуголодными существами, многие из которых получили свой единственный шанс на спасение только потому, что спали на близлежащих улицах и уже были больны лихорадкой». Томас Бейтман, главный врач лондонского Дома исцеления, выдвинул теорию, что инфекции служат индикатором состояния экономики и что «недостаток пищи стал главной причиной эпидемии».

Когда холодные весна, лето и осень с нескончаемыми дождями пропитывали влагой дрова и торф, из-за чего становилось трудно поддерживать огонь в очагах, ирландские бедняки толпами пытались согреться в грязных лачугах и благотворительных столовых. При этом они неизбежно передавали друг другу экскременты тифозных вшей. Зараженная фекальная пыль прилипала к шерстяным плащам и одеялам, которые нередко были единственными теплыми вещами бедняков. Зимой 1817/18 года в Ирландии эпидемией было охвачено 850 тысяч человек.

Бубонная чума, давняя спутница голода, заявила о себе и на этот раз. Свирепая вспышка чумы произошла в 1812 году в голодающей Центральной и Северо-Западной Индии. К 1813 году болезнь распространилась в Юго-Восточной Европе, убив только в Бухаресте более 25 тысяч человек. В адриатических и средиземноморских портах были введены строгие карантинные меры, но эпидемия продолжалась до 1822 года. В 1820 году на Балеарских островах в Западном Средиземноморье погибло 12 тысяч человек. На этот раз чума так и не добралась до Западной Европы, несмотря на плохие урожаи и повсеместный голод. Отчасти ей помешали карантинные меры на восточных границах и в портах, отчасти – существенное улучшение санитарного состояния жилищ в городах и поселках за счет широкого использования камня, кирпича и черепицы вместо дерева, земли и соломы.

Эти перемены подстегнул обоснованный страх перед огнем. После Великого пожара в Лондоне было построено 9000 кирпичных домов на месте 13 200 деревянных, уничтоженных пламенем. Другие города, такие как Амстердам, Париж и Вена, со временем последовали примеру английской столицы. Это помогло решить и гигиенические проблемы, поскольку создавались менее благоприятные условия для размножения крыс и блох. Соломенные полы исчезли, а частные амбары уступили место более прочным и благоустроенным общественным зернохранилищам, что также лишило привычной среды обитания насекомых и грызунов. При этом эпидемии чумы продолжали опустошать Восточную Европу и значительную часть Юго-Западной Азии, где множество людей по-прежнему жили в земляных и деревянных постройках. Чистые, свободные от крыс здания были ключом к избавлению от чумы в городах. Сегодня бубонная чума – это преимущественно болезнь сельского населения в таких регионах, как Южная Америка, где жилищные условия зачастую по-прежнему ужасны.

Холода 1812–1820 годов сопровождались чередой неурожаев зерна и картофеля, нехваткой пищи и стремительным ростом цен на аграрную продукцию в странах, где экономика и без того была подорвана наполеоновскими войнами. На западных сырьевых рынках возник хаос, поскольку производительность сельского хозяйства быстро падала. Реальные доходы населения снизились. Цены непредсказуемо скакали из-за холодной погоды, плохих урожаев и импульсивных решений относительно того, какие культуры сажать. Иногда такие решения принимались в последний момент. Упал потребительский спрос на промышленные товары, поскольку люди едва могли заплатить за еду. Резко выросла безработица; рабочие оказались на улице, когда снизилась покупательная способность.

По мере того как стоимость жизни становилась недосягаемой для большинства рабочих, многие люди попадали в зависимость от частной или государственной благотворительности или вынуждены были просить милостыню. Одни становились бродягами, другие пытались эмигрировать в Восточную Европу или Северную Америку. Тысячи людей выходили на улицы, где занимались бесчинствами и грабежами. Браки заключались все реже, и рождаемость шла на убыль. Все это происходило в то время, когда якобинская диктатура во Франции была более свежим воспоминанием, чем сегодня война во Вьетнаме. Власти хорошо осознавали опасность революции и массовых крестьянских восстаний. Угроза общественных беспорядков и эпидемий вынуждала правительства принимать меры по оказанию помощи населению. Те же угрозы подтолкнули некоторые европейские государства, в частности Францию, к консервативной и даже репрессивной политике. Но в долгосрочной перспективе зарождалась новая система социальной защиты, которая была призвана обеспечить базовые потребности нуждающихся во времена экономических кризисов. Это стало величайшим наследием вулкана Тамбора.