Историк Фернан Бродель в качестве яркой характеристики доиндустриального сельского хозяйства Франции однажды сравнил сцену сбора урожая на миниатюре из «Турино-Миланского часослова» XV века со «Жнецом» Винсента Ван Гога, написанным в 1885 году. Их разделяет более трех столетий, однако крестьяне используют одинаковые инструменты и находятся в одинаковых позах. Эти технологии еще в XV веке были очень древними. Пока в Британии набирала обороты аграрная революция, миллионы подданных короля Людовика XIV все еще жили в условиях сельского хозяйства, мало изменившихся со времен Средневековья. Ипполит Тэн писал о французской бедноте накануне революции 1789 года: «Народ подобен человеку, идущему через пруд по самый рот в воде: малейшая ямка, малейшая рябь лишают его опоры – он захлебывается и тонет». Эти слова в той же мере применимы и к периоду XV–XVII веков.

Значительные перемены в английском сельском хозяйстве произошли в век нестабильного, в основном холодного климата, иногда сменяемого неожиданными потеплениями. По мере того как фермы укрупнялись, а интенсивное земледелие распространялось по всей Южной и Центральной Британии, вспышки массового голода уходили в прошлое. Лишь иногда возникали локальные перебои с продовольствием, и большинство людей умирало не от голода, а от болезней, вызванных истощением и антисанитарией. Британия стала менее восприимчивой к циклам связанных с погодой неурожаев – даже в столетии, ознаменовавшемся внезапными климатическими скачками. Франция же, где аграрные методы почти не изменились, на протяжении всего века регулярно страдала от голода.

Капризы погоды XVII века сказались на урожаях винограда. Эти ежегодные события имели огромное значение для всех, кто жил виноградарством или регулярно пил вино. Записи о них дают по меньшей мере общую информацию о хороших и плохих для земледелия годах на протяжении жизни многих поколений.

Даты сбора винограда всегда объявлялись публично, фиксировались назначенными общиной экспертами и тщательно выверялись с учетом готовности урожая. Например, 25 сентября 1674 года девять «оценщиков зрелости винограда» в Монпелье на юге Франции объявили, что «виноград достаточно созрел и в некоторых местах даже увядает». Уборку назначили «на завтра». В 1718 году урожай повсеместно собирали раньше, около 12 сентября. Год от года даты менялись, что сильно зависело от летних температур в период образования бутонов и далее, вплоть до созревания плодов. Чем больше было тепла и солнца в период роста, тем быстрее созревал виноград. Если лето выдавалось холодным и пасмурным, сбор урожая мог быть отложен на несколько недель. Разумеется, как и сегодня, действовали и иные факторы. Например, производители дешевых вин мало заботились о качестве и старались собрать урожай как можно раньше. Сроки созревания ягод варьировались и в зависимости от сорта. Элитные вина нередко выигрывали от намеренной задержки сбора винограда, что было рискованной, но потенциально прибыльной стратегией, широко распространившейся после XVIII века. Но главную роль все же играли летние осадки и температуры.

Поколения историков перелопачивали записи о метеорологических наблюдениях, церковные и городские архивы, а также картотеки виноградников, чтобы определить даты сбора винограда с XVI века до наших дней. Ле Руа Ладюри вычислил даты сбора винограда для половины Франции и Швейцарии с 1480 по 1880 год. Кристиан Пфистер и другие ученые, швейцарские и немецкие, пытаются собрать максимально точные сведения об урожаях в восточных регионах. Хоть эти записи и неполны, особенно до 1700 года, они весьма красноречивы, особенно если сопоставить их с информацией об урожаях зерновых в те же сезоны. Задержки сбора винограда, вызванные коротким дождливым летом, часто совпадали с плохими урожаями злаков. Обилие винограда и хлеба указывает на сухое и теплое лето. Ладюри пишет: «Вакх – щедрый поставщик климатических сведений. Выпьем же за него!».

Данные об урожаях винограда указывают на то, что начало XVII века до 1609 года было довольно прохладным. Период 1617–1650 годов выдался чрезвычайно нестабильным, с преобладанием холодных летних сезонов и сравнительно скудными урожаями. Капризы погоды серьезно сказывались на способности людей прокормить себя, особенно когда они жили от урожая к урожаю и с ужасом ждали наступления плохих времен, когда им пришлось бы съесть все запасы семян, не дождавшись следующего сева. Череда неурожаев была катастрофой и вела к голоду. В конце XVII века Франция испытывала серьезные климатические потрясения. Однако, в отличие от голландцев и англичан, французские крестьяне приспосабливались гораздо медленнее.

Обобщенная диаграмма времени сбора винограда в Южной Европе в 1599–1800 годах. На диаграмме показаны количество дней после 1 сентября (внизу) и температурная кривая (вверху). Данные взяты из следующих источников: Emmanuel Le Roy Ladurie «Times of Feast, Times of Famine: A History of Climate since the Year 1000», translated by Barbara Bray (Garden City, N.Y.: Doubleday, 1971); Christian Pfister, et al. «Documentary Evidence on Climate in Sixteenth-Century Central Europe», Climatic Change 43 (1) (1999): 55–110.

Французские правители, как и английские Тюдоры, прекрасно понимали, что страна испытывает хронический дефицит продовольствия. Не было у них и недостатка в рекомендациях, как быть дальше. В XVI веке во Франции было опубликовано по меньшей мере 250 трудов по сельскому хозяйству (в Нидерландах – лишь 41, в Британии – 20), большинство из которых были посвящены росту и диверсификации аграрного сектора. В одних описывались методы классификации почв и технологии их обработки; в других пропагандировались новые культуры, такие как репа, рис, хлопок и сахарный тростник. Восхваляя скромную репу, некий Клод Биготье даже перешел на стихи:

Но несмотря на все усилия ученых и публицистов, большинство французов по-прежнему существовали на грани выживания.

Там тоже были очаги инноваций, особенно в районах, близких к Нижним Землям. Предприимчивые огородники из Иль-де-Франса в окрестностях Парижа сеяли горох, бобы и другие богатые азотом растения, тем самым находя лучшее применение землям, которые прежде были залежными. В других местах выращивались специализированные и высокорентабельные культуры, такие как вайда и шафран. С окончанием религиозных войн в 1595 году Франция вступила в период экономического возрождения. Особенно велики были заслуги короля Генриха IV, который многое сделал для поощрения аграрных экспериментов и повсеместного осушения болот ради создания новых сельскохозяйственных угодий. На него сильно повлиял ученый-гугенот Оливье де Серр, описавший методы управления загородным поместьем в своем знаменитом труде «Le théâtre d’Agriculture», который был опубликован в 1600 году. В нем предлагались такие нововведения, как племенное скотоводство, которые не получали распространения еще более 150 лет.

Серр выступал против сдачи земли арендаторам, которых он считал ненадежными и способными испортить землю. По его мнению, собственник должен сам руководить хозяйством и контролировать работников, чтобы получать максимальную прибыль. Это стало бы хорошей страховкой на случай неурожайных лет и снизило бы риск голода и бунтов. Серр также уделял много внимания трудовым отношениям. Он верил в гармонию на ферме. Землевладелец, «глава семьи», должен быть трудолюбив и заботлив, предусмотрителен и бережлив. Он обязан относиться доброжелательно и с уважением к своим работникам и их домочадцам, особенно в голодные или неблагополучные годы. Он не должен питать иллюзий по отношению к временным наемным рабочим: их необходимо постоянно загружать работой, поскольку эти люди, как правило, грубы и жадны.

Хотя труд Серра был широко известен в XVII веке, мало кто следовал его рекомендациям. Бóльшая часть земли передавалась арендаторам или издольщикам, которые обрабатывали ее вместе со своими семьями и наемными помощниками. Французское сельское хозяйство было далеко от стагнации, но равнодушие многих землевладельцев, а также социальная пропасть между богачами благородного происхождения и неимущими препятствовали широкомасштабным реформам. Причиной социальной пропасти были исторические условия, старинные феодальные обычаи, предвзятое отношение к труду и страх перед бедняками, которые, по распространенному мнению, жили «как звери».

В XVIII веке существовал огромный слой полунищих земледельцев, которые вынуждены были платить непосильные налоги и которых безучастные к их судьбе дворяне лишили возможности пользоваться общинными землями. Большинство из этих крестьян жили от урожая к урожаю и полностью зависели от погоды и деспотии властей. Страх перед голодом преследовал их постоянно. Продовольственные кризисы были неотъемлемой частью политической жизни, а хлебные бунты подавлялись с предельной жестокостью.

Король-Солнце Людовик XIV в течение 73 лет, с 1643 по 1715 год, правил самым могущественным государством Европы, а о великолепии его двора слагались легенды. Он был абсолютным монархом, символом своего времени, чистейшим воплощением верховной власти. «Государство – это я», – провозгласил он однажды и, похоже, искренне в это верил. Людовик не терпел ни малейших возражений, обходился без каких-либо законодательных органов и использовал свои таланты для создания образа совершенного правителя. Его роскошный дворец в Версале близ Парижа был сценой для ослепительных зрелищ, призванных произвести впечатление почти сверхъестественного могущества. Королевские балы, балеты, концерты, фестивали, охоты и фейерверки укрепляли его связи с аристократией, служившей ему и государству. «Возвеличивание себя – самое достойное и приятное из занятий властителей», – писал король маркизу де Виллару в 1688 году. Людовику это удавалось прекрасно.

Людовик XIV и его преемники, Людовик XV (1715–1774) и Людовик XVI (1774–1793), были умными людьми, но не являлись лидерами-реформаторами со свежими идеями. Ближайшие сподвижники короля плели интриги, направленные против серьезных изменений в экономике и политике. Даже более решительному правителю, чем Король-Солнце, было бы трудно реформировать систему, основанную на тайных сговорах и привилегиях. Те, кто имел доступ к ушам монарха, были особенно заинтересованы в сохранении статус-кво. Теоретически от имени короля власть осуществляли интенданты – должностные лица на местах, подчинявшиеся центральному правительству. Управленческий механизм был прост, но буксовал из-за неэффективности, малодушия и инертности 50 с лишним тысяч алчных и коррумпированных королевских чиновников. Бóльшая часть дворянства, «второго сословия», интересовалась землей лишь как источником дохода; чаще всего она доставалась им по старинным феодальным правам, порой столь же загадочным, как право устанавливать флюгер или собирать в лесах желуди.

Но даже большее внимание аристократии не помогло бы сельскому хозяйству Франции. Хлеб был безжалостным тираном, державшим в экономическом рабстве производителей, скупщиков, перевозчиков и потребителей. Французское крестьянство по большей части воротило нос от картофеля и других новых продуктов, полагаясь на зерно для пропитания и виноград для продажи.

Королевские министры проявляли значительный интерес к текстилю и другим промышленным товарам, а также к внешней торговле, но сельским хозяйством они, как правило, пренебрегали. В первую очередь они заботились о том, чтобы предотвратить народные волнения и подавить недовольство, поддерживая низкие цены на хлеб, при необходимости – за счет импорта зерна. В это же время король обложил подданных огромными налогами, чтобы оплачивать свои огромные расходы и постоянные военные кампании. Между 1670 и 1700 годами, когда Людовик XIV почти непрерывно воевал с соседями, холодная и непредсказуемая погода приводила к частым неурожаям и сокращению аграрного производства.

Очень холодные зимы конца XVII века застали Францию неготовой к продовольственному дефициту. Продуктивность сельского хозяйства серьезно снизилась после 1680 года, а затем катастрофически упала в сырые и холодные 1687–1701 годы. Цены на зерно достигли максимальных значений за весь XVII век, что спровоцировало череду тяжелейших кризисов. На бóльшую часть Франции и Северной Европы обрушился страшный голод, хуже которого не было с 1661 года. Англия пострадала не так сильно – благодаря более высокой производительности сельского хозяйства, разнообразию культур, налаженному импорту из балтийских стран и передовым технологиям земледелия и животноводства. Большинство французских крестьян слишком сильно зависели от пшеницы, которая была особенно уязвима к проливным дождям. К тому же фламандские аграрные методы и кормовые растения не приживались на жарком засушливом юге. Привыкнув за долгое время к относительно мягкому климату, хлеборобы оказались неготовы к годам холода и сырости, когда виноград не созревал до самого ноября. После каждого неурожая нехватка зерна давала о себе знать незамедлительно. Многие бедняки пекли хлеб из молотой ореховой скорлупы с ячменной и овсяной мукой. Один чиновник из Лимузена написал пророческие слова: «После Великого поста люди будут голодать». Бездомные, нищие и безработные множились как грибы после дождя. Провинции и приходы придерживали запасы зерна, чтобы удовлетворять постоянные нужды армии, в то время как целые общины голодали. Вспыхивали хлебные бунты, однако лишь немногие из крестьян связывали голод с действиями властей. Эта аполитичность была самой надежной защитой для деспотии.

Зимой 1693/94 года от голода и эпидемий погибла десятая часть подданных Людовика XIV, что никак не сказалось на роскошной жизни Версаля. В условиях значительного спада производительности ни король, ни аристократия, ни крестьяне не задумывались всерьез о расширении своего рациона или внедрении новых аграрных технологий. Регулярная нехватка продовольствия была такой же реальностью жизни, как смена времен года или продажность мелких чиновников.

Королевство было ослаблено голодом, болезнями и нескончаемыми войнами. Тысячи гектаров земли оказались заброшены, города обезлюдели, торговля пришла в упадок. Неспокойные времена пугали многих дворян, хорошо знавших о Славной революции 1688 года по другую сторону Ла-Манша, в результате которой в Англии был свергнут Яков Стюарт, взошел на трон Вильгельм Оранский и установилась демократия. Впервые подобострастие и покорность уступили место росткам нонконформизма и свободной политической мысли в среде дворян и интеллектуалов.

Смерть Людовика XIV в 1715 году положила конец эпохе, когда ни монарх, ни его советники не тратили время на выслушивание критики снизу. Не существовало никакого официального органа, подобного английскому парламенту, который был бы местом политических дебатов. В последний раз Генеральные штаты собирались в 1614 году, и они больше запомнились ссорами между представителями, нежели какой-либо оппозицией королю. Во время правления Людовика XV громкие голоса его противников уже раздавались повсеместно – в церквях, в провинциальных судах и в кругу писателей различных политических взглядов. Это была эпоха Просвещения, когда многие бросали вызов традиционным догматам, а король и его советники теряли уверенность перед лицом все более активной оппозиции. Иногда влиятельный министр поддерживал новые идеи, например о проведении аграрных или финансовых реформ, под давлением политической агитации в книгах, памфлетах, речах и газетах. Но реформы неизменно проваливались из-за нерешительности монарха и подковерной борьбы придворных. Власть становилась все уязвимее перед общественным мнением. Растущая напряженность внутри французского общества и появление серьезных конкурентов, таких как Англия, Пруссия и Российская империя, начали подрывать многолетнее могущество династии Бурбонов. Вся государственная надстройка опиралась на крайне ненадежный экономический базис, который гораздо больше, чем в Британии, зависел от климатических условий. Но никто из людей, обеспокоенных политическими переменами во Франции, не уделял внимания крестьянству, которое кормило их и несло на себе всю тяжесть неурожаев.

В начале правления Людовика XV климатические условия были благоприятными. Между 1730 и 1739 годами САО пребывала в положительной фазе с ярко выраженной западной циркуляцией, которая сопровождалась по большей части мягкими, влажными зимами и прохладными, сухими летними сезонами. Атмосферные фронты один за другим шли через Северную Атлантику, поливая Западную Европу обильными осадками. Зимы были самыми теплыми на памяти целого поколения, температура поднялась на 0,6 °C выше нормы в Англии и на 1,3 °C – в Голландии. Воспоминания о суровых зимах быстро померкли. В Нижних Землях сезонные температуры 1735–1739 годов были самыми высокими за весь период между 1740 и 1944 годами.

Внезапное похолодание 1739–1742 годов стало шоком. В начале 1740 года Париж пострадал от 75-дневных морозов, вызвавших «огромную нехватку всех припасов». Крестьяне по всей Франции жили на грани голодной смерти. Многие умерли от обморожений и болезней, вызванных недоеданием. Жилища в Северной Франции были настолько примитивными, что тысячи детей гибли от холода. Когда наступила оттепель, «сильные наводнения принесли страшные беды»: реки вышли из берегов и затопили тысячи гектаров пахотных земель. Из-за холодной и дождливой весны 1740 года сев пришлось отложить на целых шесть недель. На большей части Европы избыточные осадки повредили виноградники и всходы зерновых культур. По мере того как цены росли, а еды становилось все меньше, встревоженные чиновники в своей переписке начали сравнивать ситуацию с известными примерами массового голода из прошлого.

Сегодня, с высоты двух с половиной столетий, легко увидеть во Франции конца XVIII века признаки климатических и демографических проблем. В такой ситуации доиндустриальные государства, особенно с неустойчивой общественно-политической обстановкой, совершенно беззащитны перед частичным или полным коллапсом.

Существует множество прецедентов в более ранней истории. Древнеегипетская цивилизация едва не исчезла в 2180 году до н. э., когда засухи, вызванные Эль-Ниньо, превратили Нил в тонкий ручеек, а власти не смогли накормить голодающих крестьян. Лишь разумные действия правителей на местах смогли спасти положение. Схожая ситуация возникла в городах-государствах майя на юге Юкатана в Центральной Америке, которые к 800 году н. э. оказались на грани экологического бедствия. Амбициозная правящая элита, жившая в мире войн и острой конкуренции, не обращала внимания на угрозу, нависшую над деревнями. Ее потребности в продовольствии и рабочей силе росли в то время, когда природа переживала трудные времена. Почвы истощались, а плотность населения возрастала; в результате майя в буквальном смысле съели всю свою природную среду. В следующем столетии череда опустошительных засух привела к катастрофе в обществе, уже впавшем в состояние хаоса.

Франции XVIII века подобный коллапс не грозил, но нехватка земли, рост населения, беззащитность перед капризами погоды и неурожаями создали для крестьян такую ситуацию неопределенности, какую трудно было представить в прежние времена.

До 1788 года бедственное положение земледельцев мало что значило в шатких политических раскладах Франции. Во второй половине XVIII века крестьяне все еще составляли от 75 до 80 % населения страны. Четыре миллиона из них владели землей; остальные, около 20 миллионов, арендовали ее. Крупные хозяйства располагались в основном на севере и северо-востоке; фермеры нередко арендовали их у помещиков, проживавших за пределами своих владений. Некоторые крестьяне кормились от собственной земли, но большинство селились на крошечных арендованных участках, подрабатывая на стороне. Кое-как обеспечить себя самостоятельно им удавалось только в лучшие годы. Низший слой составляли безземельные крестьяне; эти несколько миллионов человек жили сезонным трудом на редких общинных полях или за счет милостыни. К концу XVIII века из-за роста сельского населения и запутанных законов о наследовании, приведших к дроблению наделов, возник постоянный дефицит земли. Борьба за огораживание территорий и активная конкуренция за недвижимость неизбежно привели к появлению множества нищих бродяг.

В целом по стране семье среднего размера для обеспечения базового прожиточного минимума требовалось около 4,8 га земли. Большинство этого не имели. В зависимости от региона 58–70 % крестьян, включая поденщиков, могли пользоваться не более чем 2 га. В некоторых густонаселенных районах у 75 % крестьян было менее 1 га земли. Британский писатель Артур Юнг, много путешествовавший по Франции накануне революции, охарактеризовал ситуацию так: «Отправляйтесь в районы, где земля разделена на мелкие участки, и вы увидите крайнюю бедность, даже нищету, и наверняка очень плохое ведение хозяйства. Поезжайте в другие места, где такого дробления нет, – и вы найдете куда лучше обработанную землю и несравнимо меньшую нужду». По сравнению с хозяйством Англии или Нижних Земель французское сельское хозяйство по большей части было удивительно отсталым. Постройки оставались примитивными, с неудачной планировкой; интенсивное земледелие, которое уже повсеместно практиковалось в Англии или Голландии, было неизвестно в большинстве регионов Франции. Большинству крестьян не хватало корма для животных, поэтому они вынуждены были забивать много скота по осени, а также в случае засухи или плохого урожая травы. Они оставляли поля под паром на один или даже на два года из трех. Из-за низкой урожайности до четверти собранного зерна шло на семена, а не на еду. Многие крестьяне не имели даже железных плугов.

Юнг описывает зажиточное село возле Пейрака на юго-западе Франции: «Во всей деревне девушки и женщины не имеют обуви и чулок, также ни чулок, ни башмаков нет на ногах работающего пахаря. Это нищета, которая подрывает корни национального благополучия». Бóльшая часть Франции жила на грани голодной смерти.

В условиях столь ужасающей повальной бедности даже незначительное повышение цен на хлеб немедленно вызывало волнения. Рацион французов почти полностью состоял из злаков. В него входили ржаной или овсяный хлеб, различные каши и похлебки. Пшеничные булки могли позволить себе только богатые. Бедняки до 1789 года съедали около килограмма хлеба в день, тратя только на него примерно 55 % своего заработка. Более обеспеченные слои населения, такие как мелкие торговцы и ремесленники, могли зарабатывать от 30 до 40 су в день, но когда хлеб стоил больше двух су за полкилограмма, даже они оказывались в полушаге от недоедания.

Положение усугублялось ростом населения. Только с 1770 по 1790 год оно увеличилось на 2 миллиона человек. Жители деревни Ла-Кор в окрестностях Шалона писали: «Количество наших детей повергает нас в отчаяние. У нас нет средств, чтобы накормить и одеть их; у многих из нас по восемь или девять детей». В конце 1780-х люди отчаянно искали землю. Бедняки уже захватили общинные земли, заполонили леса и болотистые низменности. В обстановке постоянного неблагополучия разрасталось недоверие. Фермеры больше не доверяли мельникам и пекарям, даже хорошо знакомым. Горожане начали опасаться насилия со стороны соседей-селян. В любом случайном путнике люди видели разбойника. По мере нарастания кризиса поднималась волна недовольства по отношению к богатым землевладельцам. Многие требовали продажи или бесплатной раздачи королевских угодий и раздела крупных поместий на небольшие владения.

Нехватка земли вынуждала людей наниматься на работу, чтобы прокормить семью, но возможностей для трудоустройства в сельской экономике было мало. Исключение составляли ремесленники, каменотесы, мельники и трактирщики. Основная часть сельской бедноты искала работу в крупных поместьях, но вакансий было немного, за исключением времени жатвы или сбора винограда, да и тогда плата была очень низкой. В зимние месяцы безработица в деревнях была практически повсеместной. Люди были обречены на постоянный голод и страшную нищету, даже если надомные ремесла, такие как ткачество и прядение, приносили скудный заработок. В городах платили ничуть не лучше. Местный совет небольшого городка на севере Франции признал: «Не подлежит сомнению, что человек, получающий всего 20 су в день, не может прокормить большую семью; тот, кто имеет лишь 15 су в день, определенно беден».

Веками крестьяне пользовались правом собирать колоски на сжатых полях и срывать стерню, оставленную серпами. Солому они использовали для ремонта крыш и покрытия полов. По древнему закону им также разрешалось пасти скот на залежных землях и на полях после второго урожая. Во второй половине XVIII столетия землевладельцы и дворяне все чаще попирали эти права. Крестьяне отчаянно сопротивлялись, зная, что без этих заботливо оберегаемых привилегий им не выжить. Они уже несли тяжелое бремя церковных, государственных и местных налогов, не говоря уже о других поборах и повинностях, таких как барщина, отдаваемых трудом или деньгами.

После 1770 года началась череда климатических крайностей, и плохие урожаи чередовались с хорошими. Погодные колебания дестабилизировали рынок. Рента росла, а доходы падали, поскольку изобилие продовольствия сменялось дефицитом. В 1778 году виноград совсем не уродился, зато к началу 1780-х вина оказалось в избытке. В 1784–1785 годах, через год после аномально холодного лета в Западной Европе, вызванного извержением исландского вулкана Лаки, сена не хватало настолько, что тысячи голов овец и крупного рогатого скота были забиты и проданы по бросовым ценам. В конце апреля в Бретани пошел град и случились наводнения, за которыми последовала продолжительная засуха.

Такие условия были катастрофой для земледельцев, все еще использовавших простейшие аграрные технологии. Способы уборки урожая по-прежнему были примитивны: люди терпеливо обмолачивали снопы ручными цепами, а это означало, что зерно лишь постепенно становилось доступным в течение зимы. Из-за недостатка места в амбаре значительная часть урожая зерновых нередко оставалась в стогах на открытом воздухе, где легко могла сгнить. В случае плохого урожая хранилища пустели задолго до следующей жатвы. В запасе никогда не было достаточно зерна, особенно когда торговцы опорожняли склады, чтобы продать хлеб в других местах. Крайне консервативные, с подозрением относящиеся к любым новшествам крестьяне выступали против любых попыток расширить площади под фруктовые сады или посевы трав. Единственное, что имело для них значение, – это хлеб. Ситуацию усугубляли нескончаемые войны и мародерство. Солдаты совершали набеги на деревни и опустошали житницы. Чиновники постоянно повышали налоги для обеспечения армии.

Даже в благополучные времена по деревням бродили нищие – безработные, увечные и больные. Власти им практически не помогали, разве что на уровне прихода, да и то лишь местным беднякам. Попрошайничество стало ремеслом. Даже большие семьи, у которых была земля, посылали детей выпрашивать хлеб. Помимо регулярных притоков трудовых мигрантов в сезон сбора урожая, деревенские и городские безработные постоянно находились в пути, пытаясь заработать себе на жизнь. От этих бродяг все время исходила опасность. Во времена неурожая 1788 года нищие собирались в шайки и по вечерам стучались в двери крестьянских домов. Иногда они дожидались, пока мужчины уйдут в поле, а потом являлись просить милостыню. Если подаяние казалось им слишком скромным, то недостающее они могли взять силой. Никто не осмеливался их прогнать, боясь, что эти дикари отомстят – покалечат скотину, вырубят сад или подожгут поле. Хуже всего дела обстояли во время уборки урожая: колосья срезали ночью, едва позволяя им созреть, а толпы бродяг стекались на поля подбирать колосья. Очевидец, живший близ Шартра, писал: «Общий настрой этой публики весьма буйный… они вполне могут почувствовать себя вправе облегчить свою бедность, как только начнется жатва». В деревнях росла преступность, банды разбойников запугивали и грабили фермеров. Страх, порожденный голодом, поселился в сельской местности задолго до рокового климатического сдвига 1788 года.

Весна 1788 года выдалась сухой. Антициклонная погода, отмечавшаяся в течение всего лета, вызвала повсеместные неурожаи зерновых из-за засухи и особенно гроз, которые всегда наносили урон сельскому хозяйству Франции. Гибельная гроза с градом разразилась над парижским регионом 13 июля. По словам британского посла лорда Дорсета, некоторые градины достигали 40 см в диаметре. «Около 9 часов утра Париж погрузился в великую тьму, небеса всем своим видом предвещали страшную бурю». Шторм, ливень и град обрушились на окрестные деревни. Сам король, отправившийся на охоту, вынужден был искать убежища в фермерском доме. Огромные деревья были вырваны с корнем, посевы и виноградники смешаны с землей, а некоторые дома разрушены до основания. «Утверждают, что от четырехсот до пятисот деревень оказались в таком бедственном положении, что жители неминуемо погибнут, если не получат немедленной помощи от правительства; несчастные страдальцы лишились не только нынешнего урожая, но и урожаев трех-четырех ближайших лет». В следующем донесении посол уточнил, что на территории от Блуа до Дуэ пострадали от 1200 до 1500 деревень, многие – очень сильно. «Говорят, что звук, который издавали в воздухе падающие градины, был неописуемо ужасен». Урожаи пшеницы были, вероятно, более чем на 20 % ниже средних за предыдущие 15 лет.

Конечно, нехватку продовольствия вызвал не только сам неурожай, но и действия властей, не предвидевших возможного голода. На изобилие 1787 года государство, обремененное долгами, отреагировало поощрением масштабного экспорта зерна и снятием всех ограничений на торговлю пшеницей, чтобы стимулировать сельское хозяйство. Когда в 1788 году избыток сменился недостатком и возникла потребность в импорте вместо экспорта, не готовые к этому власти завезли слишком мало хлеба, чтобы облегчить положение. Но дефицит был не только их виной. Внешнеполитическая ситуация стала нестабильной, поскольку Турция объявила войну союзу Австрии и России. Швеция и другие страны готовы были вмешаться, что сделало бы опасной навигацию в Балтийском море и сократило бы импорт зерна в критический момент.

Почти одновременно Испания запретила ввоз французского сукна, и сотни ткачей лишились работы. Затем изменились фасоны женской одежды. Вместо шелка в моду вошел тонкий батист, что стало катастрофой для шелковой промышленности Лиона. В условиях длительного экономического спада, который привел к двукратному снижению цен на вино, стремительно росли цены на хлеб. К июлю 1789 года буханка хлеба стоила 4,5 су в Париже и целых 6 су в других городах. Следуя неумолимой логике кризиса, начались беспорядки. Толпы людей заставляли пекарей и лавочников продавать зерно и хлеб по установленным народом ценам, уничтожали феодальные документы, по которым крестьяне были привязаны к земле, сжигали дворцы знати.

Нельзя было бы придумать худшего момента для неурожая. В 1776 году Франция заключила невыгодный торговый договор с Англией. По этому договору снижались ввозные пошлины на английские товары: идея была в том, чтобы стимулировать механизацию французских мануфактур в ответ на обострение конкуренции. Поток дешевых товаров из Англии задушил суконную промышленность. За период с 1787 по 1789 год производство тканей упало на 50 %. Количество ткацких станков в Амьене и Абвиле сократилось с 5672 в 1785 году до 2204 в 1789-м. Тридцать шесть тысяч несчастных рабочих оказались выброшены на улицу в то самое время, когда голодные крестьяне стекались в города в поисках пищи. Кризис в деревне мог бы продлиться недолго, если бы не одновременный рост городской безработицы. В Париже из страха перед толпой власти субсидировали цены на хлеб, но безрезультатно. Вскоре ситуация окончательно вышла из-под контроля.

Бурная политическая жизнь Франции 1788 года не слишком интересовала бедняков, у которых была одна забота – хлеб. Но хлеб пекут из зерна, наличие которого в свою очередь зависело от хороших урожаев или крупного импорта. Погода 1788 года, конечно, не была главной причиной Великой французской революции. Но нехватка зерна и хлеба, а также страдания, вызванные голодом, в значительной мере способствовали ее приближению. Слабость французского общественного строя, вызванная постоянным голодом на протяжении целых поколений, способствовала взрыву насилия перед историческими событиями лета 1789 года, когда «великий страх» и массовая истерия охватили значительную часть Франции, а революция вывела на политическую арену крестьянство.

Суровой зимой 1788/89 года сильные снегопады перекрыли дороги, крупные реки замерзли, и торговля по большей части замерла. Во время весенней оттепели были затоплены тысячи гектаров сельскохозяйственных угодий. В марте вспыхнули хлебные бунты – сначала в Бретани, затем во Фландрии и других местах, причем бунтовщики устанавливали свои цены в лавках и на рынках. В апреле волнения докатились до Парижа, где люди были обеспокоены отсутствием пищи в те месяцы, когда предыдущий урожай уже съеден, а до новой жатвы еще далеко. Спорадические хлебные бунты продолжались в течение всего лета в больших и малых городах, куда крестьяне приезжали на еженедельные ярмарки. Голодные поденщики охотно присоединялись к восставшим. Слухи о массовых беспорядках распространялись по всей стране со скоростью лесного пожара. Отчаявшиеся семьи останавливали подводы с зерном и отбирали груз, платя справедливую, по их мнению, цену или не платя вовсе. Лишь самые большие обозы сопровождались военным конвоем: для охраны всех не хватало людей. Все вокруг подозревали и опасались друг друга. Горожане жили в постоянном страхе перед толпами вороватых крестьян. Фермеры начали бояться, что горожане придут и разграбят их амбары. Каждый нищий, бродяга и бунтовщик становился «разбойником». Естественно, повсюду поползли слухи, что аристократы объединяются против всех простолюдинов.

Поскольку цены на хлеб были самыми высокими за последние 20 лет, многие ожидали, что на улицы выйдут огромные голодные толпы. Поводом к началу восстания стало случайное замечание обойного фабриканта Ревейона, заявившего на публичном собрании, что правительство должно снизить цены на зерно, чтобы можно было ограничить заработную плату 15 су. Слухи о грядущем сокращении жалования прокатились по беспокойной столице. Мятеж, по сути, был обычным хлебным бунтом, но он начался в то время, когда должны были собраться Генеральные штаты. К беспорядкам добавилась и политическая повестка, когда король отправил в отставку популярного в народе министра-реформатора Жака Неккера, принимавшего отчаянные меры для завоза хлеба в столицу. Неккер покинул свой пост 12 июля. Через два дня начался штурм Бастилии.

Хлебные бунты и жесткие меры безопасности, направленные на изгнание бродяг из Парижа и других городов, обострили напряженность. Все верили, что дворяне заключат союз с разбойниками и начнут войну против бедняков. На самом деле подобные слухи распространялись революционерами, которые на каждом углу видели заговор знати. По всей стране появлялись вооруженные отряды крестьян.

Голод, страх и надежда способствовали нарастанию напряженности в деревнях. Кризис 1789 года существенно отличался от предыдущих из-за политических ожиданий, связанных с предстоящими выборами, на которых каждый крестьянин будет иметь право голоса и возможность передать депутату свой «наказ». Многие были весьма наивны и верили, что власти незамедлительно рассмотрят содержащиеся в наказе жалобы и решат сократить церковную десятину, облегчить налоговое бремя и т. д. Когда ничего этого не произошло, крестьяне стали отказываться платить налоги государству и подати феодалам. После 13 июля в деревнях и селах начались массовые беспорядки; особенно пострадали господские замки и усадьбы. Бунтовщики искали склады с зерном, а также юридические документы, утверждавшие феодальные права. Эти бумаги тут же сжигали. В некоторых случаях дворян заставляли подписывать декларации о том, что они не будут восстанавливать эти бумаги в будущем. Выступления были на удивление мирными, за исключением тех случаев, когда помещики или их управляющие оказывали вооруженное сопротивление. Тогда начинались поджоги и кровопролитие. Некоторые отряды даже возглавлялись людьми, которые якобы действовали по приказу самого короля.

Известия о массовых сельских мятежах и погромах вскоре достигли Парижа, где Национальное собрание начало рассматривать феодальные привилегии и нужды крестьян. Депутаты от наиболее либеральной аристократии и духовенства 4 августа 1789 года отказались от своих феодальных прав и налогового иммунитета. Национальное собрание торжественно объявило, что «феодальный строй полностью уничтожен». Это было неправдой, поскольку пали лишь некоторые застарелые пережитки крепостничества, в то время как остальные привилегии можно было легко купить за деньги. Спустя четыре года крестьяне благодаря упорству и решительности добились списания всех долгов.

Свой вклад в смуту внесла и продолжительная засуха. Реки высохли, и водяные мельницы остановились, что привело к нехватке муки и очередному скачку цен на продовольствие. К середине сентября движущей силой протеста стали женщины, стоявшие в очередях за хлебом. Волнения привели к знаменитому Походу на Версаль 5 октября. Две колонны протестующих прошли под дождем к дворцу, чтобы предъявить свои требования Людовику XVI. Тот вскоре отдал приказ о пополнении запасов провизии в столице, санкционировал августовские декреты Национального собрания и, что самое главное, – Декларацию прав человека и гражданина, которая должна была лечь в основу будущей Конституции. Королевская семья вернулась вместе с народом в Париж. Старый режим рухнул.

«Великий страх» был в конечном счете кульминацией кризиса жизнеобеспечения, который назревал на протяжении многих лет. Целые поколения жили в условиях постоянной нехватки пищи, вызванной драконовскими земельными законами и внезапными климатическими сдвигами, из-за которых миллионы французских крестьян оказывались на грани выживания. За паникой последовала жесткая реакция, когда восстание против аристократии объединило крестьян, заставив их осознать всю мощь своего политического влияния. Великой французской революции могло и не быть, если бы ненависть к отжившим феодальным институтам не объединила крестьянство и буржуазию в стремлении их уничтожить. Но немаловажной, хоть и малозаметной причиной событий 1789 года стала уязвимость земледельцев перед резкой сменой циклов тепла и холода, сырости и засухи. Как пророчески отмечал Себастьян Мерсье в 1770 году, «зерно, которое кормило людей, также было их палачом».