Глава II

Рассказывает о ночной высадке с яхты

Я вернулся в свой лагерь, чтобы приготовить завтрак, в котором остро нуждался, и позаботиться о лошади, так как до сих пор не уделил верной спутнице должного внимания. Время от времени подходил к кромке леса и смотрел на дом, однако там ничто не менялось, а в дюнах за весь день не появилось ни души. Единственным признаком жизни в поле зрения оставалась застывшая в море яхта. Очевидно, не имея конкретной цели, она стояла на якоре или дрейфовала и лишь с наступлением вечера начала неуклонно приближаться. Теперь я почти не сомневался, что на борту находился сам Нортмор с друзьями. Скорее всего, он дожидался ночи, чтобы сойти на берег – не только потому, что высадка под покровом темноты соответствовала секретности подготовки, но и потому, что до одиннадцати часов прилив не скрыл бы каменистых участков и других препятствий, надежно ограждающих берег от заходов с моря.

Весь день погода вела себя мирно, а вместе с ней дремало и море; однако перед заходом солнца вчерашнее ненастье вернулось. Ночь принесла кромешную тьму. Северный ветер налетал залпами, подобно огню артиллерийской батареи. То и дело принимался дождь, а с приливом волны неизбежно становились выше и мощнее. Я спустился в скрытый среди кустов бузины наблюдательный пункт и увидел, что на мачте яхты горит фонарь: стало ясно, что теперь судно находится ближе, чем в тот момент, когда я в последний раз смотрел на него при меркнущем свете дня. Судя по всему, Нортмор подавал знак ожидавшим на берегу сообщникам; приняв эту версию, я вышел в дюны и осмотрелся в надежде увидеть ответный сигнал.

Вдоль кромки леса тянулась едва заметная тропинка, непосредственно связывавшая виллу с главным домом поместья. Глянув в ту сторону, на расстоянии примерно в четверть мили я заметил медленно, но неуклонно приближавшийся источник света. Судя по неровному сиянию, свет исходил из фонаря в руке идущего по тропинке человека, которому приходилось то и дело останавливаться и преодолевать неожиданно возникавшие на пути препятствия. Снова спрятавшись в зарослях, я с нетерпением поджидал появления неведомого пешехода, и вскоре увидел женщину. А когда она прошла совсем близко, на расстоянии двух-трех ярдов, даже смог различить черты лица. Выяснилось, что сообщницей Нортмора в таинственном ночном деле стала его пожилая глухая няня.

Скрытый бесчисленными холмами, впадинами и темнотой, пользуясь глухотой служанки, шумом ветра и ревом прибоя, я последовал за ней на небольшом расстоянии. Няня вошла в дом, сразу поднялась на второй этаж, распахнула одно из выходивших на море окон и поставила на подоконник фонарь. В тот же миг свет на яхтенной мачте погас, очевидно, исполнив свою миссию: те, кто находился на борту, поняли, что на берегу их ждут. Няня, в свою очередь, продолжила подготовку к встрече. Хотя все ставни, кроме одной, остались закрытыми, я увидел, как огонек мелькает в разных комнатах, и скоро снопы искр над трубами возвестили, что камины оживают.

Сомнений не осталось: как только позволит высота прилива, яхта причалит к берегу, Нортмор вместе с гостями сойдет на сушу и направится в свою виллу. Однако погода внушала тревогу, и любопытство мое смешивалось с опасением за благополучный исход операции. Да, мой давний приятель всегда считался человеком чрезвычайно эксцентричным, однако нынешнее проявление оригинальности не только беспокоило, но и всерьез пугало. Внезапная буря чувств заставила меня выйти на пляж и лечь в ложбине лицом вниз, на расстоянии шести футов от ведущей к дому тропинки. Отсюда можно было беспрепятственно наблюдать за прибывшими, а если бы те оказались знакомыми, ничто не мешало поприветствовать их в момент высадки.

Около одиннадцати, когда прилив все еще оставался опасно низким, возле берега вспыхнул фонарь. Встрепенувшись, я заметил дальше в море еще один; ветер безжалостно его раскачивал, а волны то и дело скрывали из виду. Погода стремительно ухудшалась, так что опасное положение у подветренного берега заставило обитателей яхты попытаться в первый же удобный момент добраться до берега на лодке.

Вскоре мимо меня прошли четыре матроса: они несли тяжелый сундук, а пятый, с фонарем в руках, освещал и указывал путь. Всех их немедленно впустили в дом. Затем пятеро вернулись на пляж и тут же миновали мое убежище во второй раз, причем снова с сундуком, который казался больше, но заметно легче первого. Во время третьего рейса один из матросов пронес кожаный футляр для одежды, а остальные доставили в дом дамский дорожный несессер и чемодан. Любопытство разыгралось не на шутку. Появление в доме Нортмора женщины означало серьезную перемену во взглядах и отступление от излюбленной жизненной теории. И то, и другое показалось не просто странным, а удивительным, ведь в пору нашей совместной жизни дом в дюнах можно было смело назвать храмом женоненавистничества. И вот теперь под священной крышей собиралась поселиться представительница презренного пола. Сразу вспомнились кое-какие подробности обстановки, изящные и даже кокетливые мелочи, бросившиеся в глаза накануне, когда, проникнув в дом, я заметил тщательную подготовку к приему гостей. Теперь назначение необычных предметов прояснилось, и осталось лишь удивиться собственной непонятливости: как можно было сразу не догадаться о причине особого старания?

Пока я предавался размышлениям, со стороны пляжа мимо моего укрытия прошествовал еще один матрос с фонарем: он вел на виллу двух людей. Не оставалось сомнений, что это были те самые гости, прибытия которых ожидали. Напрягая зрение и слух, я постарался как можно больше увидеть и услышать. Один из путешественников оказался необычно высоким мужчиной в надвинутой на глаза широкополой шляпе и застегнутом на все пуговицы плаще с поднятым воротником. Незнакомец явно стремился скрыть лицо. Узнать о нем удалось только то, что он, как я сказал, был чрезвычайно высоким, заметно сутулился и шел тяжелым, неуверенным шагом. Рядом – то ли прильнув к спутнику, то ли поддерживая его – я так и не понял – двигалась высокая, стройная молодая женщина. Незнакомка выглядела чрезвычайно бледной; но в свете фонаря подвижные тени до такой степени искажали лицо, что могла бы оказаться и безобразной, как смертный грех, и такой прекрасной, какой я ее увидел спустя некоторое время.

Когда пара проходила мимо укрытия, девушка что-то сказала, однако слова утонули в шуме ветра.

– Тихо! – оборвал спутник. Что-то в его тоне не просто удивило, но по-настоящему потрясло. Короткий приказ вырвался из груди, сдавленной смертельным ужасом. Никогда больше я не слышал столь же выразительной реплики; до сих пор бессонными ночами, когда вспоминаются прежние дни, в сознании звучит хриплый возглас. Говоря, мужчина повернулся к спутнице; я успел рассмотреть густую рыжую бороду и нос, который, судя по всему, был сломан в молодости. Светлые глаза горели острым и, несомненно, болезненным переживанием.

Пара удалилась и вскоре тоже скрылась в доме.

Один за другим матросы вернулись на пляж. Ветер донес грубый окрик:

– Отталкивай!

Затем, спустя несколько мгновений, приблизился свет еще одного фонаря. Мимо меня в одиночестве прошел Нортмор.

Впоследствии мы с женой нередко удивлялись, как человек может одновременно быть таким красивым и таким отвратительным, как Нортмор. Он выглядел истинным джентльменом; лицо выражало ум и мужество. Однако достаточно было взглянуть на него даже в минуту благодушия, чтобы сразу распознать нрав капитана невольничьей галеры. Трудно представить характер столь же вспыльчивый и мстительный; Нортмор сочетал южную живость с упрямством и смертельной ненавистью северянина. И то, и другое свойство явно читалось в лице, словно подававшем сигнал опасности. Он был высок, силен и энергичен; с темными волосами и смуглым, с правильными чертами лицом, безнадежно испорченным постоянным выражением угрозы.

В тот момент он выглядел немного бледнее обычного; шел, нахмурившись, что-то тихо бормоча и оглядываясь по сторонам с видом человека, охваченного дурными предчувствиями. И все же мне показалось, что он ликовал, как будто уже многого достиг и теперь готовится завершить начатое дело.

Частично из деликатности – должен признаться, запоздалой – частично ради удовольствия неожиданности я решил немедленно заявить о своем присутствии, а потому энергично поднялся и шагнул к нему.

– Нортмор!

В жизни не переживал подобного потрясения. Без единого слова Нортмор набросился на меня; в руке что-то блеснуло. Однако прежде чем кинжал вонзился в сердце, я успел сбить его с ног. Не знаю, что сыграло решающую роль – мое проворство или заминка противника – но лезвие лишь задело плечо, в то время как рукоять и кулак с силой ударили по губам.

Я бросился бежать, однако уже в десяти ярдах от места схватки остановился и снова спрятался в траве, поскольку хорошо знал, что песчаные холмы побережья предоставляют богатые возможности для засады, тайного подхода и отступления. Фонарь упал и погас. Однако каково же было мое удивление, когда Нортмор со всех ног бросился в дом и с громким скрежетом задвинул тяжелый засов!

Он не погнался за мной, а убежал, словно струсив. Нортмор, известный как самый непреклонный и отважный человек на свете, спасся бегством! Я с трудом поверил собственным глазам и ушам; и все же в этом странном деле, где все казалось невероятным, вряд ли стоило чему-то удивляться. Почему виллу готовили к приему гостей тайно? Почему Нортмор и его спутники высадились на берег под покровом ночи, пренебрегая порывами ветра и смертельной опасностью, чинимой едва скрытыми водой камнями? Почему он пытался меня убить? Разве не узнал голос? Странно. А главное, каким образом в руке его оказался готовый к бою кинжал? В то время кинжалы и даже просто острые ножи не были широко распространены. К тому же, когда джентльмен сходит с яхты на берег собственного поместья – пусть даже ночью и при таинственных обстоятельствах – зачем ему заранее готовиться к нападению? Чем дольше я размышлял, тем большую растерянность ощущал. Вспомнил мистические подробности и, старательно загибая пальцы, заново перечислил все по очереди. Во-первых: секретно подготовленная вилла. Во-вторых: гости, высадившиеся на берег с угрозой для собственной жизни и опасностью для судна. В-третьих: гости – или, по крайней мере, один из них – находящиеся в неприкрытом и с виду беспричинном ужасе. В-четвертых: Нортмор с оружием в руках. В-пятых: Нортмор, при первом же слове набросившийся на давнего приятеля. И, наконец, в-шестых, едва ли не самое странное: Нортмор, убегающий от человека, которого только что попытался убить, и, подобно испуганной жертве, прячущийся за тяжелой дверью дома.

Таким образом, нашлось, по меньшей мере, шесть поводов для крайнего недоумения; причем каждый из них был тесно связан с остальными и вписывался в общую цельную картину. Я едва ли не постыдился поверить собственным мыслям.

Стоя в полной растерянности, вскоре я почувствовал полученные в короткой схватке болезненные раны; пробрался между холмов и по укромной тропинке вернулся в лес. Старая няня снова прошла в нескольких ярдах от меня с фонарем в руке – теперь уже в обратном направлении, возвращаясь в главный особняк поместья. Так в списке подозрительных особенностей появилась еще одна: Нортмору и его гостям предстояло самим готовить еду и поддерживать в доме порядок, в то время как служанка собиралась спокойно отдыхать в огромном пустом особняке. Несомненно, существовал серьезный повод для особой секретности, если ради уединения преодолевалось так много неудобств.

Окончательно запутавшись во множестве вопросов, я вернулся к своему жилищу. Ради безопасности затоптал оставшиеся в костре угли и зажег фонарь, чтобы осмотреть пострадавшее плечо. Царапина выглядела пустяковой, однако кровь текла обильно. Пришлось промыть рану холодной водой из ручья и перевязать найденной в скарбе тряпкой, хотя добраться до нужного места оказалось непросто. Устраняя последствия нападения, я мысленно объявил войну и самому Нортмору, и его тайне. Стремление к мести мне не свойственно, так что, скорее всего, в сердце царствовало не столько негодование, сколько любопытство. Однако война была объявлена; следовало готовиться к бою. Я достал револьвер, разрядил, старательно вычистил и зарядил заново. Затем задумался о лошади. Она могла сорваться с привязи или заржать, чем непременно выдала бы мое присутствие. Я решил избавиться от опасного соседства и задолго до рассвета отвел ее через дюны в ближайшую рыбацкую деревню.