Глава VIII

Рассказывает о кончине высокого человека

Втроем мы кое-как, с огромным трудом и разнообразными ухищрениями втащили Бернарда Хадлстона на второй этаж и уложили на кровать в «дядюшкиной спальне». Банкир не подавал ни малейших признаков жизни – даже пальцем не шевельнул. Клара расстегнула на отце халат и принялась смачивать водой голову и грудь, а мы с Нортмором подбежали к окну. Вечер выдался тихим и ясным; почти полная луна уже поднялась и ярко осветила дюны. Однако, как бы мы ни старались, не смогли заметить даже легкого движения. Несколько темных пятен на неровной местности не поддавались определению: они вполне могли оказаться как притаившимися людьми, так и тенями. Понять было невозможно.

– Слава богу, что Эгги сегодня не придет, – словно думая вслух, пробормотал Нортмор.

Эгги – так звали старую нянюшку. До этой минуты Нортмор ни разу о ней не упомянул, однако меня немало удивило, что вообще вспомнил.

Снова потянулось мучительное ожидание. Нортмор подошел к камину и поднес ладони к углям, как будто замерз. Я машинально проследил за его действиями, не заметив, что сам повернулся спиной к окну. В тот же миг с улицы донесся тихий хлопок; пуля пробила стекло и застряла в ставне в двух дюймах от моей головы. Клара громко вскрикнула и, хотя я мгновенно отскочил в угол, оказалась там одновременно со мной, умоляя сказать, не ранен ли. Ради такой заботы ничего не стоило добровольно встать под пули. Совершенно забыв об опасности, я принялся самым нежным образом ее утешать, пока голос Нортмора не заставил прийти в себя:

– Духовое ружье, – сухо произнес он. – Не хотят шуметь.

Я отстранил Клару и обернулся. Нортмор стоял спиной к камину, заложив руки за спину. Мрачный взгляд выдавал бушующую в душе бурю. Именно так он смотрел мартовским вечером, прежде чем наброситься на меня в соседней комнате. Должен признаться, что, вполне понимая гнев соперника, не на шутку испугался последствий. Нортмор смотрел прямо перед собой, однако мог видеть нас краем глаза. Бешенство поглотило его, словно прибой. В ожидании неизбежной схватки с врагами междоусобная война казалась особенно неуместной.

Пристально наблюдая за выражением лица хозяина дома и готовясь к худшему, я внезапно заметил перемену, вспышку, облегчение. Нортмор взял стоявшую на столе лампу, повернулся к нам и, не скрывая волнения, заявил:

– Необходимо понять одно обстоятельство: собираются ли враги прикончить всех нас или только Хадлстона? Приняли вас за него или стреляли ради ваших собственных прекрасных глаз?

– Несомненно, приняли за него, – ответил я. – Мы почти одного роста, да и волосы у меня тоже светлые.

– Сейчас проверим, – уверено заявил Нортмор. Подняв лампу над головой, подошел к окну и на полминуты застыл перед лицом смерти.

Клара попыталась броситься к нему, чтобы оттащить в сторону, однако я проявил простительный эгоизм и удержал ее силой.

– Да, – заключил Нортмор, хладнокровно отвернувшись от окна, – теперь ясно, что им нужен только Хадлстон.

– Ах, мистер Нортмор! – воскликнула Клара, но, от испуга лишившись дара речи, больше не смогла произнести ни слова.

Соперник гордо вскинул голову и смерил нас обоих взглядом победителя. Ничего не стоило понять, что он рисковал жизнью лишь для того, чтобы привлечь внимание прекрасной дамы и свергнуть меня с пьедестала героя текущего момента.

– Стрельба только начинается, – заметил Нортмор, щелкнув пальцами. – Войдя во вкус, они перестанут разбираться, кто есть кто.

С улицы отчетливо донесся призыв. Посмотрев в окно, среди дюн мы без труда различили фигуру человека. Он стоял неподвижно, подняв голову и держа в руке белую тряпку. Несмотря на значительное – в десяток ярдов – расстояние, мы заметили, что в глазах парламентера отражался свет луны. Человек снова открыл рот и заговорил так громко, что обращение разнеслось по всему дому и наверняка достигло границы леса. Тот же голос, который прокричал сквозь ставни «предатель!», теперь сделал развернутое и ясное заявление: если предатель Хадлстон будет выдан, остальные останутся целыми и невредимыми. Если же нет, то никто не выйдет из дома живым, чтобы поведать, что здесь произошло.

– Итак, Хадлстон, что вы на это скажете? – осведомился Нортмор, повернувшись к кровати.

До этого момента банкир не подавал признаков жизни, так что лично я считал, что он по-прежнему лежит в глубоком обмороке. Однако старик ответил сразу: голосом, свойственным лишь больному в бредовом состоянии, принялся умолять не покидать его. Трудно представить лицемерие более жалкое и в то же время низкое.

– Хватит! – прорычал Нортмор. Открыл окно, по пояс высунулся в темноту и на всю округу, совершенно не принимая во внимание присутствие леди, осыпал посланника отборными ругательствами на двух языках, приказав вернуться туда, откуда явился. Уверен, что в тот момент ничто не доставляло Нортмору большего восторга, чем мысль, что эта ночь станет для всех нас последней.

Итальянец, тем временем, засунул белый флаг в карман и лениво скрылся среди песчаных холмов.

– Они ведут достойную битву, – проговорил Нортмор. – Все, как один, джентльмены и воины. Из уважения готов поменяться с ними местами – тогда бы мы с вами, Фрэнк, и вы тоже, мисс, покинули дом и оставили лежащее на кровати существо кому-нибудь другому. О, только не возмущайтесь! Все мы стремительно приближаемся к тому, что принято называть вечностью, а значит, имеем право говорить без обиняков. Что касается меня, то умер бы гордым и счастливым, если бы смог сначала придушить Хадлстона, а потом заключить Клару в объятия. Ну, а пока, видит бог, хотя бы поцелую!

Прежде чем я успел что-то предпринять, он уже грубо налетел на сопротивляющуюся молодую леди и принялся жадно целовать. Однако в следующий миг мне все-таки удалось оттолкнуть безумца и прижать к стене. В ответ Нортмор разразился таким долгим и громким хохотом, что я всерьез испугался за сохранность его разума, ибо в обычной жизни он смеялся редко и скупо.

– Ну, а теперь, Фрэнк – заговорил он, успокоившись, – прошу: ваша очередь. Вот моя рука. До свидания и прощайте!

В глубоком негодовании я продолжал стоять неподвижно, обняв Клару.

– Эй! – окликнул Нортмор. – Неужели злитесь? Считаете, что надо умереть, соблюдая все светские законы и правила приличия? Я поцеловал красавицу и рад, что это сделал. Теперь, если желаете, можете последовать моему примеру, и будем квиты.

Я отвернулся с презрением, которое не собирался скрывать.

– Что же, поступайте, как считаете нужным, – заявил Нортмор. – Педант в жизни умрет педантом.

С этими словами он уселся в кресло, положил на колени ружье и принялся развлекаться, щелкая замком. Однако я видел, что вспышка чрезмерного возбуждения (единственная за все время нашего знакомства) уже миновала, сменившись хмурым, угрюмым настроением.

За это время враги вполне могли проникнуть в дом, хотя, погрузившись в выяснение отношений, мы не заметили ничего подозрительного. Больше того, почти забыли о грозившей опасности. Но внезапно старик громко вскрикнул и сел в кровати.

Я спросил, что случилось.

– Пожар! – воскликнул банкир. – Дом горит!

Нортмор мгновенно вскочил, и мы вместе бросились в соседний кабинет. Комнату освещало багровое пламя. Едва дверь распахнулась, за окном поднялся столб огня, и оконное стекло со звоном посыпалось на пол. Враги подожгли прилегающее строение – ту самую лабораторию, где Нортмор хранил и проявлял негативы.

– Жарко, – проворчал он. – Попробуем попасть в вашу прежнюю комнату.

Мы со всех ног побежали туда, рывком открыли окно и выглянули на улицу. Выяснилось, что к тыльной стене дома рядами прикреплены снопы соломы – скорее всего, смоченные в масле, так как, несмотря на утренний дождь, горели они дружно. Огонь уже захватил соседнее строение и с каждой минутой разгорался все ярче. Черная дверь попала в центр костра. Подняв головы, мы увидели, как дымятся карнизы: нависающая крыша держалась на массивных деревянных балках. Здание уже заполнили клубы едкого, удушливого дыма. Вокруг не было заметно ни единой живой души.

– Ну, вот и пришел конец, слава богу! – с облегчением вздохнул Нортмор.

Мы вернулись в «дядюшкину спальню», где мистер Хадлстон надевал ботинки. Он по-прежнему дрожал, однако выглядел чрезвычайно собранным. Клара стояла рядом, обеими руками сжимая пальто отца. Лицо ее выражало странную смесь надежды и сомнения.

– Итак, ребята, что скажете насчет немедленного наступления? – осведомился Нортмор. – Дом пылает. Вряд ли имеет смысл оставаться здесь, чтобы зажариться живьем. Лично я предпочел бы героическую схватку и славный конец.

– Ничего другого не остается, – поддержал я.

Клара и мистер Хадлстон согласились единодушно, хотя и с разной интонацией:

– Ничего не остается.

Когда мы спустились, жар и рев огня подступили совсем близко. Едва войдя в коридор, услышали за спиной грохот: окно на лестнице вывалилось из стены и рухнуло внутрь, столб огня полыхнул сквозь дверной проем, и дом вспыхнул ужасным потусторонним сиянием. В тот же миг со второго этажа донесся грохот: упало что-то жесткое и тяжелое. Не оставалось сомнения, что весь дом горит, словно коробок спичек, а теперь уже не только освещает всю округу – и землю, и море – но и грозит обвалиться на головы.

Мы с Нортмором взвели курки револьверов. Заранее отказавшись взять в руки оружие, мистер Хадлстон вышел вперед и велел держаться за ним.

– Пусть Клара откроет дверь, – распорядился он, – чтобы в случае стрельбы остаться под защитой. А вы оба стойте за моей спиной. Я – козел отпущения; должен ответить за свои грехи.

Застыв за плечом старика и затаив дыхание, я услышал, как тот невнятно бормочет молитвы дрожащими губами. Какой бы несправедливой и греховной ни казалась мысль, должен признаться, что в эту критическую минуту презирал его за обращение к Всевышнему с просьбой о помощи и спасении. Тем временем Клара – смертельно бледная, но не утратившая самообладания – разобрала баррикаду возле двери, а в следующий миг резко ее распахнула. Багровый свет пожара объединился с голубым светом луны и озарил дюны ярким, но неровным и неживым сиянием, а черный дым поднялся в небесную высь.

Неожиданно мистер Хадлстон со сверхъестественной силой толкнул нас с Нортмором в грудь, чем на мгновенье лишил устойчивости и возможности его удержать, а сам поднял руки, словно собрался нырнуть, и выбежал из дома.

– Это я, Хадлстон! – крикнул он громко. – Убейте меня и пощадите остальных!

Скорее всего, внезапное появление старика озадачило невидимых врагов, поскольку, прежде чем события получили дальнейшее развитие, мы с Нортмором успели прийти в себя, схватить Клару под руки и броситься ему на помощь. Однако едва переступили порог, как со всех сторон из укрытий послышалось не меньше дюжины сопровождаемых короткими вспышками выстрелов. Мистер Хадлстон покачнулся, жутко вскрикнул, неуклюже взмахнул руками и рухнул, как будто его толкнули в спину.

– Traditore! Traditore! – послышались возгласы невидимых мстителей.

В тот же миг часть крыши провалилась – настолько жадно огонь поедал дом. Разрушение сопровождалось треском и грохотом, а в небо вознесся новый, особенно яркий столб огня. Должно быть, адскую свечу увидела вся округа в радиусе двадцати миль: по морю до Грейден-Вестера, а по суше до вершины Грейстил – самой высокой точки холмов Колдер. Неизвестно, как прошли похороны Бернарда Хадлстона, однако в момент его смерти погребальный костер пылал неугасимо.