Глава IV

Рассказывает о том, каким поразительным образом я узнал, что обитаю в лесу Грейдена не один

Вот история моей жены, которую, она поведала со слезами и рыданиями. Звали ее Клара Хадлстон. Имя показалось мне очень красивым, хотя и не настолько гармоничным, как другое – Клара Кэссилис – которое она носила в течение более продолжительной и, слава богу, более счастливой части своей жизни. Отец ее, Бернард Хадлстон, был частным банкиром и вел очень крупные дела. Несколько лет назад финансовые обстоятельства сложились настолько неблагоприятно, что ради спасения от банкротства ему пришлось прибегнуть к рискованным и даже противозаконным операциям. Однако попытка оказалась тщетной: он запутывался все более жестоко – до тех пор, пока вместе с состоянием не потерял и честь. В это время Нортмор усердно, хотя и без особого успеха, ухаживал за дочерью банкира. Зная об особом расположении джентльмена, именно к нему мистер Хадлстон обратился за поддержкой в трудную минуту. Несчастный навлек на себя не только разорение, позор и судебное преследование. Тюрьма его не пугала: за решетку он отправился бы с легким сердцем. Главный страх, не позволявший уснуть или прерывавший сон приступами холодного ужаса, был вызван угрозой тайного, внезапного и незаконного покушения на жизнь. Эта опасность заставила его искать убежища на южных островах Тихого океана, а отправиться туда было решено на яхте Нортмора под названием «Красный граф». Вместе с дочерью мистер Хадлстон тайно поднялся на борт на побережье Уэльса и сделал остановку в Грейдене, чтобы Нортмор смог подготовить корабль к дальнему плаванью. Клара не сомневалась, что условием сделки послужила ее рука, так как Нортмор хоть и не проявлял ни грубости, ни даже неучтивости, несколько раз позволял себе излишнюю вольность речи и манер.

Нет необходимости говорить, что я выслушал рассказ с обостренным вниманием и задал множество вопросов относительно подтолкнувшего к бегству таинственного события. Все напрасно. Клара не знала, в чем именно заключался вызывавший страх удар и каким образом мог обрушиться дамоклов меч. Тревога терзала отца морально и разрушала физически; не раз он задумывался о безоговорочной сдаче в полицию. Однако план был отвергнут, поскольку мистер Хадлстон боялся, что английская тюрьма не спасет от преследователей. В последние годы финансовой деятельности он много работал с Италией и с живущими в Лондоне итальянцами. Клара подозревала, что именно они и стали причиной нависшей над отцом опасности. Присутствие на яхте итальянского матроса привело банкира в ужас, и впоследствии он не раз сурово обвинял Нортмора в небрежности. Тот убеждал, что Беппо (так звали матроса) – отличный парень и заслуживает безусловного доверия, однако мистер Хадлстон продолжал сокрушаться, утверждая, что все потеряно и рано или поздно Беппо жестоко с ним расправится.

Вся эта история показалась мне галлюцинацией поврежденного страхом сознания. Отец Клары разорился в результате финансовых операций с итальянскими клиентами. Естественно, что даже вид итальянца казался ему отвратительным и именно представитель этой страны играл главную роль в ночных кошмарах.

– Единственное, что необходимо вашему отцу, – заметил я, – это хороший доктор и надежное успокоительное средство.

– А как же мистер Нортмор? – возразила Клара. – Его разорение не коснулось, и все же он вполне разделяет страх.

Рассуждение показалось настолько наивным, что я не смог удержаться от смеха:

– Но, дорогая, вы же сами сказали, какой награды он ждет. Не забывайте, что в любви все средства хороши; если Нортмор распаляет опасения мистера Хадлстона, то вовсе не потому, что боится неведомых итальянцев, а исключительно из-за влюбленности в очаровательную англичанку.

Клара напомнила о нападении, которое мне пришлось пережить в ночь высадки на берег, и в этот раз достойного аргумента я не нашел. В конце концов, мы пришли к обоюдному согласию, что мне необходимо немедленно отправиться в ближайшую рыбацкую деревню под названием Грейден-Вестер, просмотреть все газеты, которые удастся найти, и самому решить, основана ли тревога на реальной опасности или создана воспаленным воображением неуверенных в себе людей. Следующим утром, в то же время и в том же месте, мне предстояло отчитаться перед Кларой. А сейчас она даже не упомянула о необходимости срочного отъезда. Больше того, не стала скрывать, что видит в моем присутствии помощь и поддержку. Что же касается меня, то я бы не покинул ее, даже если бы она умоляла, стоя на коленях.

В Грейден-Вестер я явился еще до десяти утра, поскольку в те дни ходил легко и быстро, а расстояние, как, кажется, уже упомянул, немногим превышало семь миль по упругой траве. Не станет преувеличением, если опишу деревню как самую унылую на побережье. На голом холме возвышалась церковь – жалкий рай среди скал, где множество лодок погибло, возвращаясь с рыбного промысла. Два-три десятка каменных домов выстроились вдоль пляжа и двух улиц, одна из которых поднималась от гавани, а вторая пересекала ее под прямым углом, где на крошечной площади разместилась очень темная и безрадостная таверна, исполнявшая обязанности главного местного отеля.

Одевшись прилично, в соответствии со своим реальным положением в обществе, я первым делом навестил пастора в его скромном жилище возле кладбища. Хотя с момента нашей прошлой встречи прошло девять лет, добрый священник сразу меня узнал, а, едва услышав, что путешествую пешком, давно ничего не читал и не слышал последних новостей, с готовностью снабдил газетами за целый месяц, вплоть до вчерашнего дня. Искренне поблагодарив, я отправился в таверну, заказал плотный завтрак и принялся изучать «банкротство Хадлстона».

Дело оказалось очень громким. Тысячи людей пострадали, впав в нищету, а один, узнав о разорении, застрелился. Удивительно, что, читая о трагических подробностях, я больше сочувствовал самому мистеру Хадлстону, чем его жертвам – до такой степени захватила меня любовь к будущей жене. Естественным образом вся тяжесть вины обрушилась на голову банкира; а поскольку непростительное банкротство вызвало бурное негодование в обществе, за его поимку была обещана неслыханная награда в семьсот пятьдесят фунтов. Считалось, что беглец утаил большие деньги. Сообщалось, что он был замечен в Испании; на следующий день поступало достоверное известие о его пребывании где-то между Манчестером и Ливерпулем или на границе Уэльса, а еще через день приходили телеграммы о приезде на Кубу или на полуостров Юкатан. Однако мне не встретилось ни единого слова об Италии и ни малейшего намека на тайну.

И все же в последней из газет обнаружилась одна не столь очевидная заметка. Судя по всему, бухгалтеры, призванные подтвердить банкротство, напали на след нескольких сотен тысяч фунтов, некоторое время фигурировавших в операциях дома Хадлстона. Деньги словно появились из воздуха и так же таинственно испарились. Обладатель средств лишь однажды был назван по имени, а затем скрывался под инициалами «NN», однако не оставалось сомнений, что в деле он впервые появился примерно шесть лет назад, в период финансовой депрессии. В связи с огромной суммой упоминался один известный, принадлежавший королевскому роду персонаж. Считалось, что «трусливый вор» – именно такое выражение использовал автор статьи – сбежал со значительной частью таинственного капитала.

Я все еще обдумывал только что прочитанные сведения и пытался каким-то образом связать их с непосредственной опасностью для мистера Хадлстона и его дочери, когда в таверну вошел посетитель и с заметным иностранным акцентом спросил хлеба и сыра.

– Siete Italiano? – обратился я к нему.

– Si, signor, – последовал ответ.

Я заметил, что в этих северных краях нечасто удается встретить его соотечественников. В ответ чужестранец пожал плечами и сказал, что ради работы человек способен отправиться куда угодно. Что за работу он надеялся найти в Грейден-Вестере, предположить было трудно. Инцидент произвел настолько неприятное впечатление, что пока хозяин отсчитывал сдачу, я спросил, доводилось ли ему прежде встречать в деревне итальянцев. Тот ответил, что однажды видел норвежцев, которые потерпели крушение возле мыса Грейден и были спасены рыбаками из Колдхэвена.

– Нет! – нетерпеливо возразил я. – итальянцев, как тот человек, который только что купил хлеб и сыр.

– Как? – воскликнул хозяин. – Черноволосый парень с белыми зубами – итальянец? Он первый из жителей далекой страны, кто ко мне зашел, и думаю, что последний.

Пока трактирщик говорил, я взглянул в окно и не дальше чем в тридцати ярдах от таверны увидел трех беседующих людей. С одним из них я только что обменялся парой слов, а двое других, судя по красивым лицам, оливковой коже и мягким шляпам, явно были его земляками. Вокруг небольшой компании уже собралась толпа деревенских детей; все они преувеличенно жестикулировали, передразнивая странные манеры чужеземцев, и, подражая незнакомой речи, болтали что-то несуразное. На грязной улице, под хмурым серым небом троица выглядела особенно странной. Вынужден признаться, что в тот момент моя недоверчивость получила потрясение, оставившее глубокий след в сознании. Можно было рассуждать, сколько и как душе угодно, однако оспаривать увиденное собственными глазами не имело смысла. Ужас перед итальянской угрозой принял реальные очертания.

Когда я вернул газеты доброму пастору и отправился в обратный путь, в дюны, день уже подходил к концу. До конца жизни не забуду эту дорогу. Погода испортилась; стало очень холодно и ненастно. Ветер свистел под ногами, в короткой траве; то и дело налетал косой мелкий дождь, а из морской пучины поднималась похожая на горы гряда черных туч. Трудно представить вечер более зловещий. То ли из-за мрачного настроения природы, то ли потому, что нервы уже пострадали от всего, что пришлось услышать и увидеть, мысли мои вполне соответствовали погоде.

Из окон верхнего этажа дома в дюнах открывался обширный вид в сторону Грейден-Вестера. Чтобы остаться незамеченным, пришлось идти по пляжу до тех пор, пока не удалось укрыться за высокими песчаными холмами на небольшом мысе, откуда, миновав низину, можно было безопасно добраться до кромки леса. Солнце уже садилось; прилив оставался низким, и все плывуны выступали на поверхность. Шагая вдоль берега в тяжком раздумье, я вдруг заметил на песке следы человеческих ног. Цепочка тянулась параллельно моему маршруту, однако не по краю травы, а значительно ниже – по пляжу. Вглядевшись, по размеру и грубым очертаниям отпечатков я сразу понял, что шагал кто-то неизвестный ни мне, ни обитателям дома. Больше того: судя по опрометчивости выбранного пути, проходившего в опасной близости от самого коварного участка отмели, человек не только не знал местности, но и не слышал о дурной славе Грейдена.

Шаг за шагом я повторил маршрут – до тех пор, пока, примерно через четверть мили, следы не пропали на юго-западной границе плывуна. Кем бы ни был несчастный путник, здесь он нашел печальный конец. Несколько чаек, очевидно, наблюдавших за его исчезновением, с обычными заунывными криками кружились над могилой. Сделав последнее усилие, солнце вырвалось из тучи и окрасило обширное зыбкое поле в хмурый фиолетовый цвет. Я долго стоял неподвижно, смотрел на место страшного погребения и предавался мрачным размышлениям о смерти. Помню, что пытался представить, как долго продолжалось трагическое погружение, и донеслись ли до дома в дюнах жуткие вопли. А когда, наконец, собрался с силами и решился продолжить путь, вдруг налетел особенно резкий порыв ветра, и я увидел, как, то поднимаясь в воздух, то скользя по гладкому песку, неподалеку кружится мягкая черная фетровая шляпа – точно такая же, какие я заметил на головах итальянцев.

Не могу утверждать наверняка, но, кажется, я закричал. Ветер гнал шляпу к берегу, и я побежал вокруг плывуна, чтобы ее поймать. Ветер на миг стих, остановив страшную игрушку посреди песчаного омута, однако тут же снова ожил и пригнал ее на берег, бросив в нескольких ярдах от меня. Можете представить, с каким интересом я схватил добычу. Головной убор явно успел изрядно послужить хозяину; точнее говоря, выглядел значительно более потрепанным, чем те, которые довелось повидать в деревне. Красная подкладка сообщала как имя мастера, которое уже не вспомню, так и место изготовления: Venedig. Такое название (об этом еще не забыли) австрийцы дали прекрасному городу Венеции, долгое время входившему в их империю.

Находка потрясла. За каждым кустом теперь мерещились итальянцы. Могу уверенно утверждать, что в первый и в последний раз в жизни поддался тому, что называют паническим ужасом. Конкретного повода для страха не существовало, и все же должен признаться, что отчаянно испугался и с крайней неохотой вернулся к своей одинокой, незащищенной лесной стоянке.

Не разжигая огня, доел оставшуюся со вчерашнего вечера холодную овсяную кашу, а, подкрепившись, осмелел, отбросил все воображаемые опасения и хладнокровно лег спать.

Сколько продолжался сон, трудно сказать. Разбудил меня ослепительно яркий свет. Направленный прямо в лицо луч подействовал подобно удару. Я мгновенно сел, однако свет исчез так же внезапно, как появился. Воцарилась кромешная тьма. Море бушевало, с неба низвергались потоки дождя, шум грозы полностью поглощал все остальные звуки.

Наверное, прошло с полминуты, прежде чем я начал что-то осознавать. Если бы не два обстоятельства, то решил бы, что проснулся от какого-то нового, особенно правдоподобного вида кошмара. Во-первых, полог палатки, который, вернувшись, я тщательно закрепил, оказался открытым. А во-вторых, с исключавшей галлюцинацию отчетливостью в тесном пространстве ощущался запах раскаленного металла и горящего масла. Вывод напрашивался сам собой: меня разбудил направленный прямо в лицо луч фонаря, называемого «бычьим глазом». Свет на мгновенье вспыхнул и сразу погас. Взглянув на спящего путника, человек не счел его достойным внимания и ушел. Я задумался о цели столь странного действия, и ответ явился сам собой: таинственный незнакомец, кем бы он ни был, надеялся меня узнать, но не узнал. Оставался еще один неразрешенный вопрос, на который, признаюсь, я боялся искать ответ: если бы узнал, то как бы поступил?

Впрочем, тревога за собственную жизнь тут же развеялась. Стало ясно, что сам я привлек внимание по ошибке, но тем, кто в доме, угрожает страшная опасность. Потребовалась немалая смелость, чтобы вылезти из палатки и углубиться в густые черные заросли; однако, мокрый насквозь и оглушенный ревом ветра, почти на ощупь я все-таки добрался до дюн, при каждом шаге опасаясь наткнуться на невидимого во мраке врага. Вокруг стояла тьма настолько плотная, что можно было попасть в окружение целой армии и не заметить угрозы, а рев моря и вой ветра сделали слух таким же бесполезным, как зрение.

Оставшуюся часть ночи, которая тянулась бесконечно долго, я провел возле дома, так и не увидев ни единого живого существа и не услышав других звуков, кроме концерта бушующей стихии. Сквозь щель в ставнях из одного из окон второго этажа пробивался луч света и до самой зари составлял мне компанию.